Прощание с мамой

ПРОЩАНИЕ С МАМОЙ
             памяти матери Кислицыной Л.Е.
          У меня умерла мама.  Я написала эти слова и остановилась , застыла, всю мою 45 летнюю жизнь я жила с мамой,  и вот уже три недели мне некому сказать это слово: мама…..
          Умерла она рано утром, в мой день рожденья. Накануне я чувствовала себя просто ужасно, страшно болело сердце,  и совершенно не было сил, я не понимала, что со мной и списывала  плохое самочувствие на мое  выступление на концерте накануне. После таких выступлений мне всегда потом не по себе. Почти всю ночь не могла уснуть и задремала только под утро.  И когда позвонил папа, я думала, что это будет обычное раннее  поздравление им своего ребенка. 45 летнего, взрослого, но , все-таки , ребенка.
         «Поздравляю тебя,-  начал он. - Это первое, и второе : мужайся, Лена, мама умерла без 15 девять утра» . И  я закричала, напугав свою дочь, : «Нет! Этого не может быть!» Но отец продолжал : «Умерла у меня на руках, Скорая ничем не могла помочь».  «Я сейчас приеду, Па,-  быстро сказала я, -  я беру такси и выезжаю в Екатеринбург , а потом сяду  в автобус и тебе позвоню, будь на связи» .  Мой мозг работал как часы, я  очень быстро и  четко раздавала указания , отменяла занятия, договаривалась о кормлении своих кошек, писала сообщения и смски, собирала рюкзак и  без конца отвечала на звонки – поздравления меня с днем рожденья:  «Да, спасибо, но у меня только что умерла мама» . Слез не было , было одно желание – как можно скорей приехать к отцу и оказаться рядом с ним , не оставлять его наедине с этим горем, не оставлять. О том, что это и мое горе, я старалась не думать.
         Бесконечной показалась мне трехчасовая дорога в  автобусе, который вез меня в родной Город. После того, как уехала моя дочка, меня посадил на автобус мой любимый ученик Степка, случайно ( не бывает случайностей! ) оказавшийся  в районе автовокзала, так что все пока шло хорошо – близкие люди окружали меня   с того самого момента, когда я узнала это известие. Но в автобусе я осталась одна…..
         Я то проваливалась в какой-то странный пятиминутный сон, то вновь просыпалась,  и время тянулось бесконечно, бесконечно. Казалось, что все это  мне только снится, вот сейчас не будет никаких прошедших тридцати  лет и снова я девочкой – студенткой приеду на выходные к маме и папе, истосковавшись по родному дому за неделю в общаге. Те же пейзажи за окном автобуса, те же деревни, та же  дорога в сторону Сибири.
          И все время, беспрерывно я думала про маму….
          Мама моя принадлежала к тому поколению, школьные годы которого выпали на войну. За этим  ставшим уже  расхожим штампом стоят голод и холод, тяжелый труд и постоянные лишения.  Умер от голода и болезни маленький мамин брат. А мама вот не умерла тогда, потому что была уже школьницей,  и расщедрившиеся наконец-то под конец войны на открытие второго фронта американцы прислали в школы советским детям гуманитарную помощь. Каждый день школьникам выдавали по крошечному кусочку хлеба с капелькой джема и строго контролировали, чтобы ребенок съел этот хлеб сам. Поэтому принести домой больному братику мама не могла ни крошки и горько потом об этом сожалела всю жизнь. Даже такие совсем маленькие дети,  как мама постоянно помогали фронту - выступали в госпиталях для раненых, работали  на колхозных полях, голодные и  толком необутые- неодетые. Потом была нелегкая студенческая юность – тоже постоянный  голод, куриная слепота от нехватки витаминов и работа, работа, работа . Никогда в жизни я не видела свою маму праздной. Мне казалось, что она умеет и может все, как волшебница из сказок. Она умела шить и вязать, готовить и мариновать,  вышивать, клеить игрушки и карнавальные костюмы. Она умела косить, запрягать лошадь,  доить корову. Она  великолепно учила, чертила, рисовала. Она собирала лекарственные травы и лечила всех своими мазями и снадобьями.  Была прекрасным химиком, и мой маленький городок, держащийся  сейчас только на остатках советских заводов , обязан многим именно моей маме, которая все свои силы отдавала нелегкой работе начальника центральной заводской лаборатории на одном из , как принято говорить сейчас, градообразующих предприятий. И многие мамины ровесницы и ровесники были такими же как она. Я ни разу не слышала от нее никаких жалоб или стенаний. Даже в своей тяжелейшей болезни она была мужественна и человечна, думая, прежде всего, о нас с папой, но никак не о  самой себе.  Мы никогда не дождались  ни одного упрека, жалобы или каприза. Все она терпела, все могла сделать для нас. Кроме одного – остаться с нами…..
          Подойдя к дому, я увидела, что двери подъезда открыты, и в квартире двери были тоже открыты.  Папа и сестра стояли  в коридоре одетые. « А мы только что с кладбища приехали,      - сказали они,  - как ушли из дома , так только что и вернулись,» « А мама где?»  – чуть было не спросила я.  Впервые за всю мою жизнь мама не встретила меня радостно на пороге. Было такое ощущение, что она только что вышла  к соседке и сейчас вернется. «Расскажи, как это было, » - попросила я отца…
         Когда близкий вам человек тяжело болеет годы и годы и постепенно угасает, вы не думаете о самом плохом. Нет, вы разумом все понимаете, но в душе всегда остается надежда, вы просто не представляете себе жизни без него. Особенно, когда этот человек – ваша мама. Вы надеетесь на то, что помогут новые лекарства, что мама еще поживет, выздоровеет, думаете, как теперь организовать ее прогулки – может,  купить костыли? Сетуете на то, что невозможно теперь помыть ее в ванне, короче, вступаете в ряды родственников тяжелобольных людей, до которых в нашем гуманном  государстве никому , кроме близких,  нет никакого дела.  Но с каждым вашим приездом она все больше и больше слабеет,  и страшно больно смотреть на ее беспомощные руки, неспособные даже застегнуть пуговки  на халате и вы разговариваете с  ней нарочито бодрым тоном , улыбаетесь и отпускаете всякие шутки, типа, слушайся тут без меня папу, принимай лекарства и прочую ерунду. Уезжаете в свою суетную  жизнь с изматывающим тяжелым трудом , за которым забываете про все на свете. Но каждую ночь она вам снится – ваша бедная, тяжелобольная мамочка, и просыпаетесь вы с подушкой , мокрой от слез, стараясь не думать, не думать о самом плохом. Не думать, но оно все равно вас настигает…..
        Я уложила в рюкзак книгу «Похороны по православному обычаю»,   и она стала  мне какой-то опорой в те дни, хотя в наше сумбурное время – время между  прошлым , охаиваемым теперь всеми  социализмом и так и не зародившемся толком в хищническом буржуазном обществе  православием  – трудно хоронить человека по всем патриархальным традициям дореволюционной России. Вечером первого дня после  всех организационных хлопот, которыми, как потом оказалось , мы занимались с отцом абсолютно правильно, совершенно интуитивно следуя советам лучших психологов , мы сели с папой читать эту книжку.  «Всем ли мы позвонили?  - задумался отец, - всех ли оповестили, кого могли?» Мы дозвонились куче родственников , подали телеграммы, словом, не сидели,  сложа руки. «Папа, тут написано, что хоронить нужно из храма,  иначе не отпоют». «Не буду хоронить из храма, - сказал мой не воцерковленный отец,  - Бабушки туда не дойдут своими больными ногами». И я  согласилась с ним всей душой, чувствуя что грешу против церковных уставов. Не дошли бы туда , в далекую находящуюся за несколько километров от дома  церковь, хворые бабушки, прожившие с моей мамой в одном дворе и знавшие ее 40  с лишком лет. «А проводить  Любовь Евгеньевну, они обязательно придут, я это знаю, - продолжал отец. - И не могу лишить их этого последнего прощания с близким им человеком».  «Ладно, - вздохнула я. – Завтра поеду и поговорю с батюшкой, может, у гроба отпоет. Давай, молитвы за нее почитаем». «Давай.  Ты одежду в гроб собрала?» «Да, пап, только вот белье нужно новое все купить, я ей кофточку с длинным рукавом выбрала, теплую, смотри , как холодно на улице…»
        Мой бедный, бедный  папа! Пока я ехала к нему , он прошел все круги ада, уготованные пожилому российскому гражданину , у которого жена умерла прямо на руках, дома. Конечно, так положено по закону, я все понимаю, только как оглушенному горем человеку, которому без малого 80 лет , выслушивать равнодушные заключения полицейских судмедэкспертов об отсутствии признаков насильственной смерти, метаться в поисках транспорта до морга, добывать бесконечные справки о смерти, без которых не похоронят. «Пап, но когда у нас бабушка умерла 25 лет назад , нам же давали только одну справку? Очень быстро и просто?» «Ох, Лена, не знаю, сейчас это просто мука, одна бумага, вторая бумага, потом третью бумагу надо заверять  у главврача и ставить печать…А главврач уехал. А без его подписи не похоронят, » - отец горестно делился со мной событиями прошедших без меня часов, и я никак не могла взять в толк вот этот дикий, безжалостный и бессмысленный государственный бюрократизм, который даже после смерти не может оставить в покое, выпустить из своих когтей человека,  уже не принадлежащего , как не крути, миру сему и его несчастных родственников, которым и так тяжело, а их еще гоняют из дверей в двери равнодушные злые люди типа секретарши главврача, заявившей бедному отцу, что приходить надо было раньше. ( Угу, еще до смерти, горько усмехнулась я про себя).
       Мама была дома. Конечно не тело ее, а только душа, но ее присутствие ощущалось настолько явственно, что мне казалось, что вот-вот я услышу ее голос. Обернусь – и увижу ее , сидящей в кресле, перед телевизором, с котом на коленях. Она в основном находилась, если можно так выразиться,  на кухне и в своей комнате – в тех местах, где проводила в последнее время большую часть времени. Но рано утром в день похорон что-то незримо изменилось. Я очнулась от короткого тревожного сна и поняла, что мамина душа больше не рядом со мной, а взлетела, как птица в правый верхний угол комнаты и там замерла, наблюдая за всеми нами….Конечно, я никому не стала ничего говорить. А вскоре и вовсе было не до этого, потому что приехал катафалк с гробом и началось прощание.
         Добрая сотня людей собралась в то утро перед нашим подъездом проводить мою мамочку. Пришли ее бывшие коллеги и папины друзья из клуба моряков, пришла моя бывшая учительница, мои одноклассники и школьные друзья, соседи по дому и двору и еще много людей, которых я  никогда не видела раньше. В старом моем дворе люди знали друг друга десятками лет – вся жизнь  протекала на глазах у каждого. Рождались, женились, умирали. Никуда не переезжали,  жили в маленьких подъездах на шесть квартир старые и молодые люди и звали друг друга : тетя Люба, дядя Вася,  бабушка Дарья. И до сих пор оставляли ключи друг другу , занимали соль и спички. И, когда бы я не приехала, проходя по двору,  я неизменно слышала  со всех сторон: «Здравствуй, Лена», хотя от прежней 16 летней Лены, покинувшей этот город  три десятка лет назад,  почти ничего и не осталось.
       Дохромали до нас соседские бабушки с палочками, совсем дряхленькие и немощные , и многие мамины и папины друзья тоже были уже с палочками и батожками. Люди все шли и шли к маме попрощаться, и , подходя ко мне с папой, смущенно просили : «На, возьми вот, вам нужно сейчас!»  и совали мятые сторублевые и пятидесятирублевые бумажки нам в карманы. Мы, заливаясь краской, пытались отказаться, но старики с таким достоинством отводили назад протянутые им  деньги, что просто ком вставал в горле. Синело небо, выглянувшее неожиданно из-за свинцовых туч, с утра сыпавших жесткой снежной крупой, а я , стоя у гроба, беззвучно плакала и о своей бедной маме,  и обо  всех этих старых, но таких великих в своей  нравственной силе людях – воистину великих сыновьях и дочерях великой эпохи моей страны. И плевать мне, думала я , глотая слезы, что они коммунисты и якобы нехристи. Чистоты,  доброты,  и любви в них гораздо больше, чем в сотнях тысяч ложно воцерковленных  нравственных уродов- толстосумов.  С ними мой Христос, с ними – этими стариками! А не сильными мира сего – алчного и злобного. Эта беспощадная правда становилась еще беспощадней и зримей здесь , за последней чертой, у гроба моей матери.  «Это ее поколение,  - плакала я, -  Оно, ее поколение  уходит гордым и непобежденным. И  несломленным сатаной и подлостью, оставаясь людьми во всем, даже в смерти». Что деньги! Не эти свои последние гроши давали они нам, а кусочек своей бессмертной души,  чтобы согреть нас и маму перед адским холодом свежевыкопанной могилы.
        А потом было кладбище, которое я помню как в смутном сне. Помню только, что в какой-то момент снова почувствовала  мамину душу, которая оказалась где-то высоко – высоко в солнечном небе и парила над всеми нами.
      Похоронили маму рядышком с моей бабушкой, прожившей с ней  около тридцати  лет,  и теперь лежат они на расстоянии вытянутой руки друг от друга, снова оказавшись вместе. И растет у них в головах рябинка, которую когда-то привез из леса и посадил мой отец.  А в ногах растет белая березка. Вечная память. Да, вечная им память.