День Гнева

По инерции меня сильно качнуло вперед и я проснулся в грохочущем всеми незакрепленными металлическими деталями трамвае. Стекла так дребезжали, что, казалось, мой череп вошел с ними в резонанс и вибрирует на предельно высокочастотном уровне. Если часто ездить на трамвае, то рано или поздно наверняка связи между нервными клетками разорвутся и человек впадет в глубокий маразм.
В голове как пепел старых  тряпок неуловимо летали обрывки прерванного торможением сновидения. Я, кажется, там был помоложе и говорил о чем-то до неприличия заумном с парнем от которого за версту разило древностью и всепоглощающей мудростью. Он называл меня по имени, похожем на шотландскую фамилию.
Возле меня сидел истощенный туберкулезом мужик с фенотипом заслуженного алкоголика. Ему было трудно дышать. Чтобы выдохнуть, он напрягал упертые в колени руки. Воздух со звонким астматическим присвистом вырывался из сопла рта. Он напоминал неудачный вариант экспериментального реактивного двигателя к сигнальной ракете.
Я посмотрел в окно. Сквозь запотевшее стекло можно было мало что разглядеть, но все же достаточно, чтобы не поверите глазам: прямо посреди дороги, огородившись от машин предупреждающими знаками, стоял шарманщик в желтом плаще. Он мерно крутил ручку старинной шарманки, грустно свесив голову. Приглядевшись повнимательнее, я понял, что это просто рабочий что-то поднимал лебедкой из канализа­ционного люка. Хм. Не первый раз подтверждаю теорию своего знакомого о том, что у человека сознание функционирует по двум основным этапам:
восприятие внешних объектов с первичной интерпретацией воспринятого на основании сопоставления с хранящимися в памяти образами объектов внешнего мира и доказывающего механизма, всеми силами стремящегося
убедить человека, что воспринятый объект является именно тем, который первый всплыл в памяти. То же самое происходит, когда объект не имеет аналогов в памяти, то есть воспринимается впервые. Работая психиатром, он задано учился на филологическом, написал диссертацию. Что-то вроде " Семантические суперпозиции как способ переброски мыслящей субстанции и сознающей энергии в Зn + 1 форму". Был. Перед самой защитой диссертации он бесследно исчез. Уже два года никаких известий. Как же хочется спать. Всю ночь общался с милицией на месте происшествия. Эти дежурства слишком утомительны. Чтобы не дать мозгу заснуть, я решил занять его стихами.
Я вновь покосился в окно. По тротуару шел человек в фуфайке и валенках, неся как чемодан за ручку дверь от холодильника. Мир явно заполняется абсурдом. Пора выходить. Я направился к дверям. Могу поспорить: вместо педали тормоза водитель использовал стоп-кран. Я чуть не разбил голову и поручень с ободранным пластиковым покрытием. Дверь никто открывать не собирался. Их словно не существовало вовсе. Не помешало бы предложить воспользоваться аварийным выходом, высадив ногой стекла. Я заглянул в кабину. Господи, это же классический синдром Дауна. Существо, сидящее на месте водителя точно позировало для иллюстрации в учебнике. На мой стук он повернулся, вытер слюну с подбородка рукавом и с недоумением уставился на меня. Потом спохватился, хлопнул себя по лбу и открыл двери.
Я решительно шатнул на свободу и услышал громкий всплеск, предатель­ски расположившейся перед выходом лужи, замаскированной тонкой коркой льда. Представляю, как сейчас выглядят мои тщательно отутюженные черные брюки.
За спиной захлопнулись двери и трамвай двинулся дальше, а я пошел к метро.
Напротив меня, держась за поручни, стояла девушка. Перехватив мой
взгляд, она отвела глаза в сторону. Я сидел закинув ногу на ногу.
Безусловно ее внимание привлекли мои заляпанные свежей грязью ботинки. Совсем недавно они были начищены до блеска, а сейчас характеризовали меня как человека который не иначе, как  на водной велосипеде переплыл вдоль и поперек всю городскую канализацию, а потом пешком прошел по залежам мировых стратегических запасов  глины.
На следующей остановке она вышла и я стал чувствовать себя спокойней. Тепло вагона и мерное покачивание способствовали тому, что я впал в забытье.
- Куда лезешь, старый таракан, - этот возглас возмущения пронзил вагон.
Я посмотрел направо. Девица в сером кашемировом пальто неистово выражала свое недовольство: какой-то бродяга сел ей на колени, предварительно пожаловавшись на усталость.
Выйдя на улицу, я с надеждой посмотрел в сторону газетного киоска. Он был закрыт. Оставалось только досадовать тому, что придется остаться без прессы. Перспектива таращиться в телевизор меня  не особенно радовала.
Остановился у перехода. Светофор давал мне красный свет. Чтобы не скучать, я вытащил  из кармана сигареты и, не отрывай глаз от светофора, попытался задурить. Но безрезультатно - порывы ветра беспощадно гасили и без того слабое пламя газовой зажигалки.
Загорелся зеленый и через несколько шагов меня чуть не сбил грузовик. Водила, имбецил членистоногий, высунулся в окно и заматерился мне в спину.
Несмотря на ранний час, дети уже играли во дворе. Они собрались кучкой на площадке рядом с выломанными с корнем и скрученными в клубок качелями. Ведущий - пацан лет девяти - вдруг как завопит:
"На кого Бог пошлет!" и швырнул вверх кирпич. Остальная детвора бросилась врассыпную.
Я уже подходил у своему дому. Возможно, во времена Хрущева он представляли  собой апофеоз коммунального быта, но сейчас выглядел серым и убогим. В этом первом впечатлении вряд ли кто-то ошибался.
Меня обогнала опаздывающая в школу девчонка. В ее ранце тарахтели линейки, ручки, карандаши и, может быть, даже консервная банка с обросшим мукором хлебом, требовавшийся на урок биологии. В руке мотылялся пакет со сменной обувью. От воспомина­ний о школе у меня свело зубы. В который раз ужаснулся: сколько впустую потрачено времени?!
В окне кухни на первом этаже был виден малолетний шкет. Он залез на подоконник, высунулся в форточку и открыл безжалостную стрельбу на поражение по прохожим из пластмассового пистолета.
Уличная дверь как обычно не заперта. В подъезде царила кромешная тьма. Чтобы не упасть пришлось идти осторожно, крепко держась за перила. Лестничная площадка на четвертом этаже была кое-как освещена лампочкой, выкрашенной чтобы не украли в отвратительный зеленый цвет.
Я вставил ключ в скважину и два раза повернул вправо. Слегка навалился плечом и дверь бесшумно поддалась. Включив свет в коридоре, я начал разуваться, прикидывая примерный план на день. Из комнаты тянуло холодом. Закурил и пошел проверить в чем дело. Оказывается вчера в спешке неплотно закрыл дверь лоджии. По комнате гулял ветер и залетали редкие первые осенние снежинки. Я подошел к двери с твердым решением закрыть ее минимум до весны.
С балкона храма на высоте более двухсот метров была видна огром­ная разноцветная толпа. Бедняки в ней соседствовали с привилегирован­ными классами. Давя друг друга они кричали, и толкались, на гигантской площади между пирамидами. Стоило нам показаться на балконе, как сотни тысяч людей внезапно замолкли и пали ниц. Я остро ощутил,
как абсолютно далеки от меня эти люди. Самое достойное из того, что они могли бы  совершить - это самоубийство.
Я лежал на пороге лоджии, недоумевая, что же произошло. Сжатая в зубах сигарета догорела почти до фильтра. Что за черт? Неужто начались галлюцинации или это был припадок эпилепсии. Нет уж спасибо, не надо. Обойдусь как-нибудь. Закрыл все-таки проклятую дверь и пошел в ванную.
   После душа спать не хотелось. Усталость от бессонной ночи сейчас, видимо, циркулирует по трубам канализации. Поэтому принялся возмещать пропущенный ужин содержимым холодильника. Пока не нарвался на прокисшую сметану. Вчерашнюю яичницу пришлось счистить в мусорное ведро. Сковороду поставил в раковину отмокать.
Плюхнувшись в зале на диван, я посмотрел программу передач. Неутешительная программа. Но все же взял пульт и включил телевизор. Шла реклама. Какой-то клиент педиатра, страдающий амавротической идиотией Тей-Сакса, загребал клешнями и размахивал пейджером, призывая пить пэпси. В награду он сулил этот игрушечный пейджер. Ему вторило малолетнее дурачье. Затем показали парня с перхотной башкой, которая беспокоила его невесту. По другому каналу Сталлоне в бронированном горбатом запорожце со звездочкой мерседеса гонялся за бандой увертливых рокеров. Неожиданно перед ним выросло препятствие-шлагбаум из рельсы, охраняемый пожилой вахтершей в инвалидном кресле, которую так потрясающе убедительно играл Джим Кэрри. Подобная дилемма явно вызвала в его сознании существенный диссонанс, отчего его дебильное лицо стало еще дебильнее. Очевидно в его жизненных планах не фигурировала ни одна старушка-инвалид. Как бы то ни было за те несколько минут, отведенных ему на размышление чудесным миром кино, он сделал единственно верный выбор: сильнее нажал на газ и направил покрытый коваными шипами бампер на вахтершу. Бабка только и успела отчаянно закричать и попытаться отъехать с дороги. Но поздно. Коляска, отдаленно напоминающая вагонетку, безвозвратно погибла под колесами. Руки старухи взметнулись вверх и она распласталась на лобовом стекле. Ветер задрал юбку, но милосердная камера избавила зрителя от лишних подробностей. Через дыру, пробитую в пуленепробива­емом стекле головой мужественной охранницы гаражей влетели очки и вставная челюсть. Очки зацепились за туго обтянутые джинсами мускулистые ноги Сильвестра. Очевидно они доставляли ему невыразимое мучение. Поэтому он наклонился чтобы сорвать их. Но не справился с управлением и машина, разбив перила, рухнула с моста в реку. Тут фильм прервался рекламой.
- Ленор - мечта фетишиста, - со сладким придыханием произнес женский голос. На экране в это время камера по нисходящей спирали двигалась  вокруг обильно волосатого мужика, блаженно растирающего гениталии детским носочком.
- После появления нового ORBIT, смертность людей от кариеса значительно снизилась, - на этот раз стоматолог пытался нас убедить, что скоро он останется без работы.
- Противоугонное устройство нового типа. При попытке несанкционированного вторжения, ваш автомобиль не отпугивает угонщика сиреной, не беспокоит по пустякам дорожную инспекцию. Он просто  заводится и уезжает в более безопасное место, посылая сообщение о своем новом местоположении на пейджер владельца.
На музыкальном канале какой-то бородач исполнял акустическое техно:
- Буратино был тупой, Буратино был тупой, Буратино был тупой, Буратино был тупой. Тупой как дрова, тупой как древа, тупой как дрова, тупой как дрова...
На канале "Мир кино" чернокожий карлик объяснялся гиганту-полицейс­кому:
Меня зовут Джон Рено. Как машину, только пишется по-другому.
 Фильм назывался, кажется, "Багровый метр". Я переключил канал. Новости. С очередным докладом выступает министр внутренних дел Дорофеев:
- Каждый раз я с замиранием сердца, трепетом и волнением ожидаю появления Винни Пуха, - проговорил министр с истощенным лицом и землистым оттенком кожи. Его волчьи глаза с постоянным миозом застыли уставившись на точку перед ним. Не скрывая дрожь в руках, он устало закрыл ладонью глаза.
Потом показали очередной компромат на президента РФ. Съемки скрытой
камерой ж на даче в Барвихе: Новый парень президента, привезенный им из глухой сибирский деревни, в  одетый лишь  в кургузый пиджачок и черную карнавальную маску арлекина, охаживает многохвост-ной плетью обнаженное,  по-младенчески жирное тело президента. Президент плачет и судорожно вжимая лицо в бархатную подушечку, умоляет шибче хлестать его по спинке и по животику.
Я выключил телик. Взял свежий пятисотстраничный номер медицинского журнала "Медик Заполярья", издаваемый Воркутинским медицинским университетом. Несмотря на провинциальность происхождения, журнал охватывал и профессионально освещал широкий спектр вопросов от генетики до медстатистики и соц. гигиены, поэтому пользовался уважением в авторитетных медицинских кругах.
В разделе психиатрии как всегда властвовал постоянный автор М. А. Колесников: «Группа детских психиатров из НИИ психиатрии г. Воркуты под руководством лично профессора Колесникова провела исследование, в котором  анализируются психические расстройства героев популярной детской книжки о Винни Пухе.
Параллельно с исследованием в НИИ на кафедре при университете проводилась научная работа студентов, также под руководством профес­сора Колесникова, по анализу и диагностике других известных героев детских сказок…
… иначе в будущем им не избежать конфликтов в семье, трудностей на работе, алкоголизма или тяжелых психических расстройств" заключает профессор и предлагает посетить его клинику, расположенную в дачном поселке Хальмер-Ю с "отличным умиротворяющим видом на тундру, Северный Урал и Ледовитый океан, где чистейший, насыщенный природными адсорбентами воздух и физиопроцедуры, экологически чистое питание парной олениной и свежим ягелем, чуткий и внимательный персонал не оставят вам иного выходи кроме как исцелиться и вернуться к полноценной жизни. Санаторий так же специализируется на лечении и профилактике бронхиальной астмы, гастрита и муковисцедоза.» Незаметно для себя я задремал.
В середине первого ряда оживленно захлопали сидения. Студенты, занявшие эти места, смаялись, переглядывались и в полный голос что-то друг другу говорили. Потом опять смеялись, игнорируя стоявшего перед ними лектора.
Доцент Курзенев облокотился на кафедру. Он мечтательно смотрел вдаль, на самые верхние ряды, не обращая внимания на взрывающихся хохотом, веселящихся. Именно в таком ракурсе его застал взгляд Марины. Она сидела далеко от них, в середине аудитории и не могла слышать, что вызвало такое бурное возбуждение. На том расстоянии, что их разделяло, было невозможно разглядеть что выражало лицо доцента, но она догадывалась что произошло.   "Наверное опять сказал свою юморину", – подумала она.   Он всегда шутил очень тонким, не понятным ей юмором, поэтому над его номерами смеялись самые умные студенты. Марина считала, что они делали это исключительно из уважения к нему.
- Что, Соловьева, опять читаешь брошюру "Как выйти замуж"? – бодрым голосом спросил Курзенев после тщательного созерцания верхних рядов.
Новый пароксизм смеха охватил студентов. На этот раз улыбающихся лиц было больше. Молодые люди оглядывались назад. Марина тем временем поставила прямо свой накренившийся пакет. Из него торчала огромная коробка конфет.
Доцент, жестикулируя, предложил вернуться к лекции. Оживление спало. Он подошел к доске, на которой были написаны какие-то формулы. Для Марины они были совершенно не понятны. Сейчас они казались ей прямо-таки мистическими. Она была из разряда того большинства студентов, которые начинают учиться за две недели до начала сессии. Вдаваться в детальное содержание этих знаков было для нее нудным и противным. Не смотря осень, когда солнце светит не так ярко, как раньше и все вокруг превращается в слой непроходимой грязи, ей не очень-то хотелось проводить вечера за чтением конспектов и учебников. Этой  осенью она встретила молодого человека. Теперь-то уж точно зимние экзамены вызовут у нее серьезные затруднения. Он ей очень нравился, но она предпочитала пока соблюдать в отношениях с ним некоторую дистанцию. Природа одарила ее весьма заурядной женской красотой, но, будучи по натуре остроумней и поверхностно-доброжелательной девушкой, она с каждым годом, после поступления в академию, расширяла круг своих знакомых. Но какая-то внутренняя застенчивость, робость мешала ей вступать в более тесные отношения. Но сейчас она с замиранием сердца думала о нем.
Курзенев в пылу лекции, потрясенный своими знаниями, предмета, истерически ухмылялся, сам себе подмигивал и неистово тыкал пальцем в доску.
Худощавый паренек с женской прической вытянул свою длинную как у гуся шею и пристально следил за буйством доцента сквозь пелену дымчатых очков. При этом он, не глядя, дословно конспектировал  скандированную речь доцента. Это был отличник Киршин. Гордость курса и академии.
Марина вернулась к своим мыслям. Сегодня она с подружками собиралась закатить - небольшую вечеринку в общежитии одногрупницы Сергеевой. А потом Марина проведет выходные в поселке в скучной компании родителей и безмозглого младшего брата.
- Все, господа, до свидания, - Курзенев собрал свои бумаги в кейс. 'И словно этим прибавил громкость. Студенты загалдели и в атмосфере поднявшегося шума их ручейки слились в единый поток, вытекавший в дверь.
Во внутреннем дворике академии на скамейках сидели молодые люди со старших курсов. В чьих-то руках бездарно звучала гитара. Они разговаривали, курили, сплевывали себе под ноги, пили пиво, предавались воспоминаниям.
Марина шла, пока не наткнулась на высокого парня в куртке с надписью "Starter", который как истукан стоял посреди дороги и неумело курил.
- Привет Игорь, - улыбнулась она.
- Ну, чо, кончиуась уэкция? - выпустил дым и закашлялся он.
- Да, кончилась, - Марина не останавливаясь шла дальше. Все преподаватели считали Кулакова олигофреном. Его два раза исключали, но он каким-то чудом упорно возвращался. И, видимо, продолжать его отчислять было бесполезно. Сама не зная почему она его жалела. Просто как человека, который постоянно пропускал занятия, никогда не приходил вовремя, ничего не знал и не выговаривал букву "л". Как обычно заторможенный, с идиотическим выражением лица он остался стоять как вкопанный и коситься на компанию с гитарой.
Лестница с необычайно узкими и крутыми ступенями доставляла
посетителям общежития массу неудобств. Казалось, что беспрепятственное
шествование по ней было явлением недостижимым для человеческих ног. Правда, жители общежития делали это с завидной ловкостью и проворством, с каким-то  профессионализмом. На втором этаже жутко воняло мусором и вареным мясом. Марина покинула лестницу достигнув четвертого этажа. Она постучала в дверь № 72. Внутри послышался топот ног. Щелкнул замок и в дверях показалась Сергеева.
В комнате уже сидели Гаврилова и  Беляева, решившие не ходить на лекцию и полтора часа проторчавшие тут. Марина обменялась с ними приветствиями и села за стол.
- Света, возьми пакет, там конфеты!
- Сейчас, Марин, - донесся голос из коридора. Дожидаясь остальных, они болтали и ели конфеты. Перед Гавриловой лежала фотография.
- Это Максим. Он гений. Он не такой, как все... Вы не поймете. Он работает в фотоателье, - начала Гаврилова. - Он не такой, как все остальные и люди и говорит, что его никто не понимает.
Она пустила фотографию по кругу. Карточка поразила Марину. Снимок выглядел как иллюстрация с обложки журнала "Лишняя хромосома":
голый парень сидел на корточках, оттопырив уши руками уши. На груди - зеленый отпечаток ладони. Претенциозно отвисла мошонка с целой гроздью бельевых прищепок. Моральный урод с широко открытыми глазами показывал язык. Линзы в объективе явно были умышленно смещены от оси, поэтому типчик казался кособоким.
Это было самое гадкое зрелище, которое Марина  видела за последнее время. Она передала снимок дальше. Все охали и ахали, находя и разглядывая все новые подробности, в тайне завидуя незаурядности жениха Гавриловой.
В разговор включилась Беляева:
- Какие же они смелые, американцы, что развязали войну с этой проклятой Югославией.
Марина спустилась на первый этаж чтобы позвонить, но недавно установленным в общаге таксофоном можно было пользоваться только имея специальную карту, которой у нее не было. Она вспомнила о кафе через дорогу от академии. Там наверняка должен быть телефон. И, не возвращаясь к подружкам, она вышла на улицу.
Вечер был более чем прохладный и Марина пожалела, что не вернулась за курткой. Она прошла вдоль решетки, ограждавшей волейбольную площадку. Два оборванца шарились по трибунам, собирая бутылки в пластиковый мешок.
Марина вышла на задний двор пятиэтажного дома. Вдруг что-то пронзительно заскрипело. Она машинально обернулась на подъезд. Это был ничем не примечательный подъезд с обшарпанными дверями, ж с  прибитой к ним жестяной табличкой, напоминающей, что при запахе газа нужно звонить по стершемуся телефону, не выходить из дома, не выключив свет а при застревании в лифте, которого отродясь в этом доме не было, нужно сообщить в жилищно-эксплуатационную контору или службу ремонта лифта. Между дверьми разверзлась темная бездна.
Порыв усиливающегося ветра с глухим стуком ударил дверью о стену. Из глубины мрака подъезда да опять послышался отвратительный, свербящий скрип. Будто там внутри, в непроглядной тьме открывались таинственные врата, петли которых не смазывались веками.
Марина поспешила дальше и вскоре была в кафе. За столиком перед входом в зал сидел плешивый  охранник  и читал газету. На столе стоял  грязноватый телефон.
- Можно позвонить, - спросила она, стараясь сделать это как можно вежливее.
Он ничего не ответил, но телефон к ней пододвинул и опять уткнулся в газету.
На другом конце линии сняли трубку.
- Алло, - Марина услышала долгожданный голос.
- Привел, это Марина.
- Привет, ты где?   - Я сегодня весь день в городе.   - А когда будешь дома?
- Не знаю. Ты придешь? Мы сейчас в общаге. Андрей некоторое время раздумывал.
- Да, я приеду. В семь или полвосьмого. Хорошо?
- Да, ладно. Пока. - Полвосьмого! Еще два часа сидеть с этими дурами!
Он первый повесил трубку.
Марина поблагодарила охранника. Тот кивнул и проводил ее взглядом до дверей.
Казалось, туфли сами несут Марину по тротуару. Холод уже - забылся и не ощущался. Она никогда не испытывала такого счастья, как сейчас. Наконец-то он покажется с ней на людях, пусть даже таких, как ее подруги. Она представляла, как они будут ей завидовать, потому что не имеют того, что имеет она. Это казалось ей счастьем.
Вопреки своему решению не ходить через задний двор, она вновь очутилась там. В вечернем сумраке виднелись  только очертания странного подъезда.  Было в нем что-то зловещее.
Опять хлопнула дверь. Но это был не ветер. Навстречу ей вышел человек. Она снова ощутила как сейчас холодно.
Какая-то волна  поднялась из груди и ударила в голову. Сердце
колотилось как сумасшедшее. Дрожь пробежала по ее телу. Марина почувствовала, как  предательски немеют и подгибаются ноги.
- Добрый вечер, - произнес незнакомый баритон. 
- Что? - Марина нашла в себе силы улыбнуться ему.
Этот человек видел перед собой бледное, но еще жизнерадостное лицо. Ян взял ее за плечо. Марина увидела застывший в ухмылке беззубый рот. Крепкая хватка руки причиняла боль. Она вскрикнула и попыталась вырваться. Удар кулаком отдался новой волной в голове и заставил ее замолчать. Следующий удар разбил ей губы. Руки безвольно опустились. Ноги подкосились и обмякшее от боли тело стало садиться на землю, удерживаемое от падения  сильными руками. Перед тем, как потерять сознание она еще раз посмотрела на его искаженное гримассой злобы лицо и горящие выпученные глаза.
Я проснулся. Уже была ночь. Снится всякая белиберда. На прошлой неделе, например, два дня подряд снилась апокалиптическая чушь.
То в океан упала комета и волна кипятка вот-вот  захлестнет всю сушу, поэтому нужно готовить лодки и переселяться на верхние этажи. То на Землю рухнула Луна. Земля треснула и сейчас развалится на части. Трещина прошла передо мной и нужно угадать, на  какую сторону прыгнуть, т.к. одна половина улетит в космос, а другая еще посуществует. Психоаналитики заметили бы тут явную коитальную символику.
Я включил видео и остаток ночи провел за чтением " Медика Заполярья" под звуки эротических фильмов.
К утру у меня уже сформировался примерный план статьи, которую я собирался послать в журнал.
Быстро позавтракал, собрался и пошел на работу. Сегодня значительно теплее чем вчера. Лед на лужах растаял, моросит мелкий как аэрозоль дождь. Мрачные стада прохожих разбредаются: из ночных укрывищ по рабочим местам чтобы провести еще один день в тягомутной рутине. Рядом с супермаркетом собралась толпа не меньше семидесяти пенсионеров с бидонами, выстроились в колонну по два и находятся в состоянии напряженного ожидания. От них веяло такой обреченностью, что самому становилось тоскливо. Каждое утро они как заговоренные  в то время, когда все нормальные люди еще свит и по несколько часов ждут грузовик с желтой молочной цистерной. Никогда не мог понять, что заставляет их это делать, ведь в этом нет никакой выгоды, да и качество молока сомнительное.
На станции метро как всегда многолюдно. В переходе расположился целый скрипичный оркестр доходяг.  Жуткого вида музыканты. Один играл на скрипке, другой, по всей видимости, слепой, сидел на стуле и пилил смычком виолончель, извлекая звуки как из преисподней. Два альтиста были без ног, поэтому расположились на расстеленных на полу фуфайках. Их судорожная музыка потрясала. Тягучий, едкий ужас начинал струиться по спине.
Напротив них, за уставленным букетами роз и ирисов столом сидела девушка. У нее было некрасивое, но трогательное лицо. Рядом с ней на складном табурете примостился пожилой флорист, лысый как top direct.
Я зашел в вагон, сел. Рядом со мной стояла девушка с сумочкой таких размеров, что можно была предположить только одно назначение:
положить в нее четвертушку кирпича и использовать как кастет.
На следующей станции в дверях случился затор. В вагон пёр какой-то мужик, но ему препятствовали выходившие.
- Пусти пиявку! - завопил он в лицо девушки с кастетом, широко раскрыв один глаз и прищурив другой и скупо оскалившись чеширским псом, словно стесняясь своих редких зубов.
Женщины шарахнулись от него а стороны. Он сильным, решительным движением проник в теплую плоть вагона. Неприятный как L-форма лептоспир. Вид его был странен. От такого, наверное, и куры рассмеялись бы, "Пьяница-мать - горе в семье" - подумал я.
Пальто на нем висело как порванный гандон. К воротнику приколот крупный значок с лицом неизвестного молодого человека. Из-под пальто
выглядывал замызганный свежей грязью некогда белый халат. На ногах - синие резиновые сапоги "Ленинград". В руках - школьный дипломат без ручки. Было очень горестно смотреть на его измазанную ихтиолом рожу. Он плюхнулся на сиденье рядом.
Гнусавый голос устало объявил, что это - станция " Вааловская-Примордиальная" и предложил перейти на кольцевую линию. Но я прикинулся молчаливым большинством и решил двигать себя дальше.
Тем временем мой сосед начал как-то подозрительно дергаться. У меня закралась мысль, уж не мастурбирует ли он, зажав свою белую змею ногами. Почувствовав мое внимание он резко повернулся ко мне.
- У меня удавленный фаллос, - источая миазмы зубного эликсира, заговорщически подмигнул он.
Не знаю почему, но он выбрал для своих откровений меня. Закончив тревожить своего маленького проказника, он задушевно зевнул и излился как расколовшаяся амфора:
- С самого начала со мной приключился казус: я родился с обмороженной ладошкой и оторванным, хромосомом и врожденным дефектом воли и разума. Но самое ужасное - меня назвали Богдан, то есть "отданный Богу для экспериментов". Наверное из-за того, что мать постоянно курила кубанские сигареты без фильтра. А может все дело в моем папаше, то ли филиппинце, то ли гавайце. Мама рассказывала, что он был гнилым токсикоманом и умер за день до моего рождения с ваткой, смоченной в толуоле, и прижатой к его изъязвленной плеши. С раннего возраста я стал пользоваться любрикантом по собственной рецептуре. Скажу вам по секрету, основными компонентами были теонанакатль и трансформаторное масло. Скажу сразу - я был не из тех детей, которых можно запросто напутать бабаем, но я начал бояться. Из-за чего стал еще сильнее приставать к девочкам, за это взрослые начали обзывать меня ухажером. До сих пор не могу переносить это слово, жалкое и ничтожное существо с обгрызенными ушами. В детском саду я мацал за шницель  воспитателей, музыкального руководителя, а иногда и плотника. Я очень огорчался, когда они старались избегать моих прикосновений, ведь я совершенно отчетливо видел: им это нравилось, особенно плотнику. Как-то я сидел с подругами в ресторане, ел чебуреки, и вдруг - ПРОЗРЕНИЕ - я понял - я двоюродный брат Христа. От неожиданности я даже отринул от себя твердыню пигмейской вырезки и вылил полный стакан хереса на грудь подвернувшегося официанта, чтоб его ****ой слизало, из-за него мне пришлось урыть предков. - Он задумчиво закрыл глаза и наморщил лоб. Лихой изгиб мохнатых гусениц-бровей выдавал в нем бывалого танкиста. Руки его вновь потянулись к поршню, тщательно, со всех сторон почесали и вернулись в карманы:
- Да, так вот. Со своей проблемой я обращался и к саентологам, и к Свидетелям Иеговы, но они оказались бессильны мне помочь. Каждый
раз только разводили руками и хрюкали как соловьи мне в ухо.
Он мерзко хихикал и часто заглядывал в дипломат. Я тоже заглянул. Там лежал томагавк и "Карманный справочник эксгибициониста".
Он отвернулся, наклонил голову и, подслеповато моргая, уставился на сидящую напротив толстую бабку. Старушенция поджала большие губы, надула щеки, с тихим стоном натужилась и схватилась за поручень, наклонилась. Смещенный центр тяжести торса помог ей встать. Богдан дополнил картину, издавая неприличные звуки, хохоча и тыча в поверженную собственной беспомощностью  бабку пальцем - от легкого колебания вагона она опять завалилась на сиденье. Ей удалось встать и пройти к выходу лишь призвав на помощь интеллигентного вида старичка, чем едва не довела его до инфаркта.
Богдан вскочил и тоже пошел к выходу. Я заметил, что на мужчин он навевает легкую оторопь, а женщины находятся в полуобморочном состоянии от брезгливости. Но в итоге и те и другие расступались перед ним, как воды пред Моше.
Двери разверзлись. Богдан вытолкнул ногой из вагона бабку, повернулся к нам, поднял в потолку руку и возвестил:
- Все похерено! Земля в оргазме! Грядет День Гнева!
Изящно поклонился и вышел.
Все облегченно вздохнули и прервали напряженное молчание, возникшее с появлением Богдана.
Я не люблю общения, точнее то, что под этим в подавляющем большинстве понимается: пустая, бестолковая, отнимающая и пожирающая время болтовня, досужий треп. Поэтому я выбрал одну из немногих медицинских специальностей, не связанную с постоянным общением с больными. Тем более что я всегда был не согласен с 99,7% канонических медицинских теорий. Тот факт, что основной причиной заболеваний детского возраста являются неразрешенные проблемы родителей не найти в учебнике, наверное потому, что это слишком общеизвестный факт чтобы о нем писать. Да что и говорить об остальном. У меня не поднимется рука выписать или порекомендовать больному дрянь вроде лекарства. Но моя профессия мне нравится. Хотя некоторые упоминая о ней, заявляют, что ни за что и близко на приблизились бы к месту моей работы. Я уже десять лет работаю судмедэкспертом. За это время я привык к разным неожиданностям. Чем-то эта работа сродни психиатрии - так же ежедневно сталкиваешься с  последствиями неожиданного функционирования центральной нервной системы у людей. Бывают такие трупы, что просто поражаешься буйству фантазии убийц. Кстати, мне не приходится, подобно врачам других специальностей, лицемерно изображая сочувствие, чуть вздрагивающим годовом, сообщать ничего не подозревающим родственникам умершего что-то вроде: " Вы - родственники Леопольда Панкратовича Кавернозова, проживающего по адресу переулок Снайпера  38-21? У меня для вас очень неприятное и тяжелое известие: он скончался..." и тут же забыть про них всех, и смотреть с суровой отрешенностью война как они начинают конвульсировать в рыданиях.
Я  вышел из метро, сел в подъехавший трамвай. Трамвай двигался к окраине города, поэтому пассажиров было мало. Устроившись на сидении, огляделся. Вместе со мной в вагоне ехало пять человек, не считая мальчика с огромной как аквариум годовой, завернутой в пуховый платок. Он сидел рядом с полной женщиной в шляпе-котелке как у перуанских индейцев, и время от времени косо на нее поглядывал. Наверное вертеть такт аквариумом было немыслимо трудно.
- Мама, мам, - мальчик дергал сидевшую рядом женщину за рукав. - Мама, я похож на царя?
Он попытался сдернуть платок. И в этот момент до меня дошло в чем дело. Из-под  сбившегося на затылок платка величественно выступала ваза. Громко выматерившись, в том числе и в свой адрес, мамаша резко повернула его к себе за лацканы куртки и поправила платок. Привыкший к такому обращению ребенок сидел тихо.
На остановке " Больничный городок" я сошел с трамвая вместе с совершавшими ежедневное паломничество в поликлинику на процедуры бабками. Еще работая медбратом в студенческие годы я заметил их удивительную живучесть. Они могут существовать в полумертвом состояние неограниченно долгое время, годами кочуя из терапии в кардиологию и заезжая по пути на каталке в хирургию, чтобы вырезать набитый камнями желчный пузырь. В то время как более молодые и  менее тяжелобольные  умирали в целом чаще.
Прошел мимо семиэтажной больницы к отдельно расположенному зданию отделения патологической анатомии и судебной медицины.
Миновав  лестницу, я вошел просторную и прокуренную прозек­торскую. Поздоровался, с санитарами, расслабленно курившими, развалившись в креслах рядом с теннисным столом. Они разгадывали сканворды. Сейчас они застряли на одном слове. Упорно не желая бросать это дурацкое занятие, они, почесав затылок, спроси ли меня, пока я одевал халат, "одно из званий Будды".
- Татхагата, - подсказал я, выходя в коридор.
Спустившись к секционной, я встретил у входа растерянную женщину с пухлой сумкой, полной писем и газет.  Поинтересовался что ей нужно. Она, достав из сумки сверток, сказала, что у нее заказная бандероль для Соколова. Я признался, что это я. Расписался в помятой тетради. Почтальонша вручила мне бандероль и удалилась. Бандероль отправлена из Бишкека. Странно, никого там не знаю. В графе "Отправитель" неизвестные инициалы.
Дверь в секционную приоткрыта. Из-за нее доносятся виртуоз­ные композиции немецкой группы "Lacrimosa" - шеф предпочитал работать под музыку. Я обычно включал "Dead Can Dance". Я толкнул дверь и вошел в так пугающее многих помещение. Теперь к музыке стали примешиваться постукивание пишущей машинки и голос заведу­ющего, смахивающий на голос диктора на радио.
Сложив руки за спину, как заводной медведь взад-вперед ходил известнейший судмедэксперт Шумейко. Он смотрел себе под ноги и диктовал секретарю заключение.
Под ярчайшим светом, направленных на мраморные столы ламп, лежало несколько закрытых простынями тел. Из-под одной из них выбивались русые волосы. Во мне заиграло любопытство и я припод­нял кончиками пальцев край простыни. Передо мной лежала девушка. Едва я на нее взглянул, меня как ударило. Несмотря на ее сильно изуродованное лицо, я узнал девушку из моего сегодняшнего сна. Во сне я присутствовал при ее  убийстве. До сих пор ничего подобного не случалось. Как не было и кратковременных эпизодов потери сознания с видениями. Определенно со мной происходит нечто странное. Может сходить к психиатру. Нет, с этим стоит повременить. Чем он поможет? Да ничем. Выпишет элениум или: еще какую дрянь.
Я еще раз посмотрел на девушку.  Кто-то увеличил количество суставов на ее изящных, некогда достойных лишь нежных поцелуев
руках, переломив ей кости в нескольких местах, из-за чего они приняли нелепый зигзагообразный вид. Отворачивавшееся отмени лицо навеки сковали удивление и испуг. Глаза были крепко зажмурены, будто это было ее  последней отчаянной попыткой спастись. На месте рта было какое-то месиво, по краям которого застыли рубиновые капли. Всю верхнюю половину туловища покрывали кровоподтеки и глубокие порезы. Переломанные ребра торчали из множества ран. От этой Небывалой жестокости начинало мутить даже такого опытного судмедэксперта как я. Что только за чертовщина должна твориться в голове, чтобы кто-то смог совершить такое.
- Впечатляет, не правда ли? - спросил Шумейко.
Я оглянулся. Он стоял рядом, уперев кулаки в бока.
- Да, это очень ориганально, - я закрыл тело материей.
- Предполагают, что ей повстречался Марк Вязов, тот, который
позавчера сбежал из психбольницы, - теперь он сам приподнял простыню. - В этом городе на одного человека с  поврежденными мозгами стало больше.
- А с чем же он убежал? - я подошел к листкам протокола вскрытия.
- Параноидная шизофрения, - Шумейко совсем откинул простыню и склонился, вглядываясь в нечто, привлекшее его внимание на шее и забормотал, поправляя очки, - Занимательно, занимательно.    Я полистал протокол. "На резанных ранах молочных желез следы семенной жидкости... разрыв левого крестцово-подвздошного сочленения, множественные оскольчатые переломы седалищных и подвздошных костей... Разрыв вульвы со следам подошвы ботинка и частицами почвы. Очевидно был нанесен удар ногой в область половых органов... Кожа на спине между лопаток вырезана в виде прописных готических букв латинского алфавита: "MEA CULPA"..."
- А что это за надпись у нее на спине? - окликнул я шефа. Он не оборачиваясь пробормотал:
- Это по-французски: признание собственной вины, раскаяние. Шумейко стал диктовать описание трупа здоровенного мужчины с пулевым ранением в голову, а я вернулся в прозекторскую. Санитары теперь равномерно цокали шариком по столу, играя в теннис. Только сейчас я обнаружил, что сжимаю в руке бандероль. Положил ее рядом со стопкой бумаг, с которыми еще предстояло разобраться. Закурил. Так. Врачебные ошибки. Автомобильная травма. Отравление фреоном. С этого и начнем.
" Отравление парами фреона 113 в результате грубых нарушений техники безопасности в невентилируемом помещении в течение 10 -
15 минут с концентрацией паров фреона, превышающей ПДК в 12 раз. Пострадавший в результате отравления потерял сознание и упал с высоты 15 метров на бетонный пол и, получив тяжелую черепно-мозговую травму, скончался на месте от внутримозгового кровотечения и аспирации крови.  Судебно-медицинская экспертиза трупа произведена  через 8 часов после смерти. Кожные покровы трупа были аспидно-серыми. Картина на вскрытии характеризовалась резко выраженным полно­кровием внутренних органов, вязкой, шоколадного цвета кровью в полостях сердца, в артериальной и венозной системах и аспирированной в дыхательные пути.
Под серозными оболочками сердца, брюшиной, слизистой оболочкой почечных лоханок множественные мелкопятнистые кровоизлияния. "Ну и что тут? Обычная производственная травма. Зачем труп направили к нам на повторную экспертизу. Я посмотрел на прилагаемую фотографию: Труп лежит ничком в луже крови, над ним плакат: рабочий со строгим лицом и забинтованной рукой, подпись - Правила техники безопасной работы на фрезерном станке я знаю как свои три пальца. "Ага, вот. "Со стороны спины на уровне поясницы из кожи торчит край заостренного металлического стержня, пробивший левую почку и тощую кишку. Стержень оказался слесарным инструментам, "чертилка", не используемой в цеху, где работал пострадавший. Стержень покрыт веществом, состав которого  определить в условиях судебно-медицинской лаборато­рии не удалось".
Возня с документами, спектральным анализом вещества с чертилки, оказавшимся раствором алкалоидов чемерицы, затянулась до полудня. Еще оказалось, что отравившийся фреоном жил с чертилкой в спине несколько часов. Это уже фантастика. Потом необходимо было вскрывать труп сотрудника каких-то спецслужб, погибшего в перестрелке.
В секционной было не по будничному пустынно и тихо. На столе лежал бугрящийся мышцами гигант. В центре грудной клетки у него зияла огнестрельная рана подстать ему. Видимо выстрелили в  упор из дробовика. Я включил "Dead Can Dance", одел фартук, перчатки и приступил к делу.
Спустя час, я печатал " Заключение эксперта" и " Врачебное заключение о смерти" так как не пользовался услугами секретаря-машиниста как шеф.
Печатая в резюмирующей части диагноз, я на какое-то  мгновение отключился. Будто заснув и, клюнув носом машинку, дернулся проснувшись. Совсем недавно я смотрел на часы. Прошло не больше пяти секунда. Я перечитал написанное и не поверил глазам. Этот бред я совершенно точно не писал:
"... На передней поверхности  грудной клетки слева -импрегнация оксида железа в виде летящей хищной птицы /фото 3/ На роговице обоих глаз обнаружены продукты перекисного окисления липидов.... В проекции грудины - входная огнестрельная рана /фото 4/ диаметром 6 см. окруженная следами пороховых зерен. Раневой канал проходит через сердце. Огнестрельный заряд /картечь/ попал в сердце в фазу диастолы. Сердце оказалось разорванным в клочья. Раневой канал проходит дальше через позво­ночник навылет. Выходное отверстие /фото 5/ неровное, звездообразной формы, размерами 10-15-20 см... Острая выраженная кровопотеря: выраженное малокровие внутренних органов, бледные и ограниченные по площади трупные пятна, резкая бледность кожных покровов очаговые кровоизлияния под эндокард левого желудочка. Киста
левого яичника. Послеоперационный рубец в области правой подвздошной области". Стоп. Какая к черту киста яичника. Это же мужик. Дальше диагноз прерывало нечто, не имеющее никакого отношения  к судебно-медицинской экспертизе:
Два мамонта
В кустах сидели
И, затаив дыханье,
Бздели.
Аж до слез.
   Откуда это взялось?! Нужно переписывать. Я посмотрел на труп и чуть не упал со стула. Вместо трупа на столе  была белесоватая копошащаяся масса личинок мух.
На подгибающихся ногах я поднялся в кабинет заведующего. Как только я открыл дверь, он рывком поднял полову. До этого он сидел уткнувшись лицом в стол. По моему лицу он догадался, что произошло нечто, выходящее из ряда вон. Я рассказал про пропавший труп агента, личинок, испорченное заключение. Он молча выслушал, достал сотовый, куда-то позвонил. Вскоре появились ооочень серьезные люди в штатском. Спросили меня, были ли какие-нибудь особенности у трупа. Да нет, не было. Разве что татуиро­вка оксидом железа. Попросили меня рассказать все в момента, как я вошел в секционную, собрали личинок, изъяли документы со стиха ми о мамонтах. Потом сказали, что они уверены - это дело рук новой, ультрарадикальной секты деструктивной направленности, которой они сейчас занимаются. Предположительно, сектанты вошли в здание отделения, оглушили весь персонал с помощью нервно-паралитического газа, похитили труп, разложили на столе личинок из принесенной с собой емкости, перевели мне часы, одновременно, глумясь и потешаясь, испортили текст составляемых экспертом документов. Сотрудники спецслужбы работали слаженно и профессионально. Сняли у всех отпечатки пальцев, выяснили не было ли похищено еще чего-нибудь. Оказалось, злоумышленники прихватили листовую костную пилу,  четыре реберных, один ампутационный нож и макропрепараты мозга и. сердца. Сказали, что в  ближайшем будущем у  нас будет постоянно дежурить их сотрудник чтобы подобные случаи больше не повторялись. В конце сели в черные джипы с включенными мигалками и уехали.
От этого рабочего дня голова шла кругом. Я решал сразу домой не идти, а заглянуть в ресторан, расслабиться, отравить организм алкогольным напитком.
Вход был платным. Наличности у меня хватало. Терпеть не могу
дешевые пивнушки. Внутри нежно и проникновенно звучала музыка. Уселся на высокий стул перед стойкой бара. Сделал заказ. Интерьер салона выглядел удивительно современно. Стулья представляли собой виртуозно изогнутые никелированные трубки  а низкие столы словно приглашали посетителей знакомиться, оцениваться мнениями, беседовать, задавать друг другу идиотские вопросы. Барменша с подстриженной как у пони челкой, поставила передо мной наполовину  наполненный виски широкий стакан с крупными гранями.    Недалеко от меня сидели двое мужчин. Один из них сидел ко мне лицом и был самым выдающимся в их дуэте. Даже будучи врачом, я ни разу не видел ничего подобного. Контраст масштабов головы и шеи поражал воображение.  Из-за непомерно большого ворота желтой рубашки, шея казалась прутиком, надломленным тяжестью головы с увесистым носом. Облысение застало его в расцвете сил. Лоб заканчивался где-то на затылке.
Они что-то горячо обсуждали. Какая-то Наташа завладела его сердцем. Он собирался ее покорить:
- ... я пришел к ней, ну, понимаешь, в общем, настоящий аристократ: приличные брюки, белая рубашка, галстук, часы...
Это было сказано на очень высокой ноте с неподдельным достоинством. Видимо, этот прикид был для него чем-то ошеломля­ющим. Он растягивал слова и проглатывал безударные согласные. Я сравнил его с грифом.
Его товарищ закусил губу и, внимательно глядя на грифа, судорожно кивал головой, словно забивал в стойку невидимый гвоздь. Наконец он получил слово и, заикаясь, громко изрыгнул сумбурную, бессвязную речь, используя в качестве междометий маты. Его старания сказать что-либо понятное остальным были сродни попытке ускакать на каменной лошади. Я догадался - передо мной сидели жертвы урбанизации и экологических катастроф.
Гриф глубокомысленно размашисто кивал, клюя носом стакан.
Эта парочка привлекала внимание присутствующих. Симпатичная, представительная дама окинула их презрительным взглядом.
Гриф этого не видел. Он оскалился. Ему доставляло огромное удовольствие быть в центре внимания. Ему хотелось показаться неотразимым красавцем. Лицо залилось краской, какой-то понятный только ему экстаз услаждал его тщеславие. Он картинно ослабил узел галстука.
Я посмотрел в сторону солидной дамы. Мне не терпелось еще раз поймать ее высокомерный взгляд. Я думал о низком вырезе ее алого платья, о выглядывающей из него ложбинке. Внезапно, для меня все вокруг стихло. Я слышал как от дыхания скрипит ее платье. Видел, как  под ним колыхается ее грудь. На шее у нее поблескивала золотая цепочка с подвеской в виде льва. Мне захотелось потрогать руками ее светлые локоны. Но она больше не повернулась.
Меня остановила неуверенность. Сколько раз в подобных случаях я поддавался самообману. Просто сейчас мозгу диктует свои условия очень ограниченная моя часть. И желание хотя бы познакомиться не победило мою гордость. Зачем лишать себя душевного благополучия из-за сиюминутных потребностей тела. Я "выпил двойную порцию виски и переживал знакомые ощущения. К стойке подошел парень. Позвал барменшу:
- Сколько стоит бутылка вермута?
- Четыреста двадцать пять.
- Давайте, - пацан протянул деньги.
Она поставила перед ним бутылку "Campari".
Очертания бутылок на витрине расплывались перед глазами. Я не хотел на них смотреть и рассматривал кармашки своего бумажника. Осталась только купюра в пятьсот рублей. Она приятно хрустела и сверкала новизной. Я даже точно не представлял, чем она для меня была - деньгами или памятью о вчерашней зарплате.
- Мальборо, пожалуйста, - я чувствовал, что язык стал тяжелее и лениво двигается между зубами.
Принято ли здесь давать чаевые? Не знаю, но скоро мне будет не на что купить проездные на следующий месяц. Барменша отсчитала сдачу:
- Что-то еще?
- Нет, пожалуй. - Я сгреб со стола несколько мятых бумажек.
А парень тем временем направился к даме. Она по-прежнему сидела
одна. Ее русые волосы как водопад ниспадали на плечи. Платье плотно облегало модельную фигуру. Она повернула голову и я увидел ее лицо. Прекрасное светлое лицо. Она смотрела на него равнодушным взглядом. Знакомство с этим слизняком не входило в ее планы.
- Здравствуйте, - у него дрожал голос. Это взбесило меня.
- Привет, - непринужденно улыбнулась она.
- Можно я сяду, - он выдвинул стул и поставил бутылку.
- Как хочешь.       
Она еще раз  внимательно его оглядела, как бы определяя, не является ли он ее знакомым. Потом, подперев подбородок, стала смотреть в другую сторону. Ему не повезло.
- Сколько времени, - пропел ее нежный голос.
- Без пятнадцати шесть. А вы куда-то спешите?
- Нет, просто жду знакомую.
- А я думал, что спешите.
- Нет.
- Эффектная пара, - он кивнул головой в сторону грифа.
- А, эти, - она улыбнулась. Между малиновых губ показались жемчужины зубов.
Я видел, как она смотрит на его прыщавую, распаленную похотью морду и все понимает. Он достал сигарету и вопросительно взглянул на нее.
Кури, - она пожала плечами.   
- А как вас зовут? - он выпустил вверх струю дыма.
Мне показалось, этот парень ничего не соображает.
- Вера.
Его вопрос или правда смутил ее или она всего лишь сделала вид.
- А меня Костя, - ему показалось, что он получил расположение этой женщины, - Вера, а можем мы  с вами завтра встретиться?
- А зачем?
- Да, просто так... Ну, может погуляем...- он больше не мог себя контролировать. По-моему, эти дурацкие слова без его ведома сами лезли наружу. Теперь он имел жалкий вид, но все-таки она его обнадежила:
- Ладно, я подумаю, но ничего не обещаю, я очень переменчивый человек.
- Э-э... вы дадите мне свой телефон?
Она притворилась, что о чем-то задумалась.
- У меня нет телефона.
- Тогда где же мы увидимся? - он встал, собираясь уходить.
- Здесь, конечно же, - она всем видом давала  ему понять, что ждет, когда же он оставит ее в покое.
- До свидания.
Она не смотрела ему  вслед пока он неуклюже пробирался между столиками. Она оказалась вовсе не такой, как я думал. Без манерности, не очень-то благовоспитанная, но в то же время не такая простая. И от этого стала для меня еще более привлекательной.
Раздался душераздирающий мужской крик:
- Вы кто... Идите на ***. Слышите!
Крик мужчины перерос в визг женщины, пронзительный как перфоратор,
перекрывший остальной шум зала.
Краем глаза я заметил возню за угловым столиком. Но старательно не обращал в ту сторону никакого внимания, даже когда после непродол­жительной паузы кто-то начал нести такую угрожающую матершину, что
стало страшно. Но краткий всхлип разбившейся бутылки его прервал и сразу последовал звук упавшего на стол тела. Из соображений собственной безопасности пришлось покоситься в ту сторону.
На столе, лицом в  лодочке с салатом, неподвижно лежал человек. Из рассеченного затылка ручейком втекала кровь. Рядом с ним стоял неизвестный, держащий горлышко останков бутылки "Smirnoff", всем своим видом выражавший  удивление собственной способности разбить бутылку о чью-либо голову.
Звук бьющегося стекла будто сорвал сдерживающие запоры и безумие хлынуло в стены ресторана сминая все, подняло и закружило! в кровавом танце необоснованной жестокости находившихся в нем мирных до сих пор людей.
Некий грузный субъект схватил со стола алой дамы бутылку "Campari" запустил ее ни в кого определенно не целясь. Она описала дугу, закончившуюся на макушке товарища грифа. Тот ойкнул и исчез за стойкой бара как пораженная мишень в тире.
Это было последней каплей. Сознание окончательно покинуло людей. Разыгравшаяся вакханалия до неузнаваемости изменила ресторан, превратив его в бойню.
Во всеобщей схватке особенно отличался напорством громила  в смокинге. Он сразу подбежал к необхватному предпринимателю, вызывавшему охранников по мобильнику. Отобрал у него телефон и вбил его короткой антенной тому в глаз. Предприниматель взвыл от боли и схватился за пробитый глаз. Верзила перемахнул через стол и оказался растерявшимся из-за потери друга грифам. Одной рукой взял его за ворот, другой нашарил штопор и энергично вкрутил обезумевшему от стража грифу в кадык. Тот  забулькал и брызнул изо рта кровью. Верзила увлекся добиванием грифа. Он лупил его  лицом об угол стойки пока оно не превратилось в бесформенное месиво. Его окружили несколько человек с горящими глазам и лицами, светящимися счастьем от предоставившейся возможности кого-нибудь вздуть.
Со стороны туалетов, валко перескакивая с ноги на ногу прибежала толстая уборщица в вылинявшем синем халате и синем же платке, из-под которого  выбивалась непослушная прядь седых волос. Она взобралась на стол и стала приплясывать, притопывая тумбообразными ножищами по лежащему  на столе телу. Одновременно она  размахивала шваброй с дико пахнущей мочой тряпкой. С тряпки во все стороны летели брызги. Несколько попало на меня. Стол качнулся и она рухнула как взорванная башня, подмяв под себя несколько человек.
Отсюда нужно было во что бы то ни стало сматываться. Уворачиваясь от случайных ударов и летящих тяжелых предметов, я  подошел к сжавшейся в комок под столом даме, взял ее за руку и мы, расталкивая дерущихся, направились к выходу.
- Подожди, дай мне, - послышался сзади голос.
И кто-то с размаху опустил на голову женщины металлический стул. Она всплеснула руками и повалилась на пол с проломленным черепом. По ней тут же несколько раз пробежали. Я оставил ее и продолжил продвигаться вперед. Неизвестно откуда передо мной вырос молодой человек в черном полупальто и шапочкой как у испанского кардинала. В его руке блеснула узкая полоска металла и в следующий Момент что-то врезалось мне в живот. В глазах потемнело. Послышался шум льющейся  воды. Я сделал несколько шагов, упал на колени. Кто-то меня толкнул и я провалился во тьму.
Все тело немыслимо болело. Я открыл глаза. Надо мной стояла белокурая медсестра с каким-то рассерженным лицом. Ее глаза напоминали Северное море, а пальцы сжимали пятикубовый шприц. Я внимательно осмотрел контуры ее бедер и спросил что случилось. Она проигнорировала мой вопрос, попросила закатать рукав, проткнула иглой плечо и, не удостоив меня своим сердитым взглядом, исчезла за дверью. Цоканье ее каблуков отдавалось звоном в ушах.
Потом я неожиданно почувствовал приятную легкость в руках и ногах. Будто освободился от чего-то тяжелого и ненужного как бетонное пальто. Непредвиденный итог моих мыслей. Депрессивный облик моей палаты отразился у меня в сознании яркими радужными цветами. Восприятие стало иным. Способность размышлять больше меня не обременяла. Еще никогда в жизни я не испытывал большего счастья.
Дверь в палату открылась, кто-то окликнул меня по имени. Непреодо­лимое безразличие сковывало мою волю и я бы остался лежать, если бы не услышал таинственный, немного смущенный и ласковый голос:
- ИДИ!
Голос прозвучал у меня над ухом и его отголоски начали эхом отражаться в голове. Он не допускал возражений. Я вышел в коридор и сразу уткнулся в предательски брошенный медсестрой пост. Кроме меня здесь были лишь тишина и пустота.
Непослушные ноги понесли тело вперед и завернули в первую же открытую дверь. Это был туалет.
Когда я окинул взглядом помещение во второй раз, то к своему удивлению обнаружил сидящего перед унитазом маленького лысого человека Он сосредоточенно смотрел на некое подобие самодельной удочки, которое держал в руках. Леска исчезала за бортиком толчка. Я ничего подобного не искал, но чувствовал что-то вроде разочарования.
Мое появление отвлекло его не больше чем слабое дуновение ветерка.
- Что вы делаете, - наклонился к нему я.
Лысый медленно как минутная стрелка повернулся. В этом было что-то устрашающее. Его морщинистое лицо также излучала неприветливость. Особенно зашитые грубыми стежками веки. Он ответил горной рекой непередаваемых и ругательств и неизвестных мне доселе слов.
Из бачка вынырнул сплетенный из разноцветных молний шар. Туалет озарился неземным светом. От шара отделился зигзаг молнии и вонзился в затылок карлика. Кожа на его голове съежилась и вспыхнула. Он гортанно заверещал. Я побежал прочь от этого мерзкого звука.
Я бежал изо всех сил, пока не оказался на поляне. Я узнал ее и увидел себя со стороны. Мне было четыре года. Я ползал по траве. И собирал в глиняную кружку землянику. Это не могло быть сном. Я бегал босиком и ощущал покалывание в пятках, чувствовал как пекло солнце. Мои шорты были облеплены репейником. Я увидел своего отца. Такого, каким он был тридцать лет назад. Таким я его никогда не помнил и узнал лишь по старым черно-белым фотографиям из семейного альбома. Он сидел в тени толстого дуба и курил.
Я перебегал с одного места к другому. Раздвигал траву, находил завлекательные красные ягоды. Кружка была наполнена на треть, когда отец позвал меня. Обернувшись, я увидел как он  манит меня пальцем, а затем стал не спеша приближаться.
- Давай, - указал он на кружку, сделав еще два шага, повторил просьбу более резкие тоном.
Я отошел назад. Его лишенного выражения взгляда было достаточно, чтобы я все понял. Это был не мой отец.
Он был совсем близко, я уже слышал как трещат мелкие веточки и кусочки коры у него под ногами.  Его покрытая зеленоватым налетом рука вытянулась и почти коснулась меня. Узловатые пальцы заканчивались испачканными чем-то красным когтями. Скрип его задубевших суставов оглушал меня. Ко мне пробился все тот же голос и приказал "БРОСЬ!". Я отбросил  кружку и все исчезло. Я больше ничего не видел и только
чувствовал как куда-то падаю. Я проваливался в бездну, и казалось этому не будет конца.
Реанимационный зал был наполнен жизнеутверждающим с похоронным оттенком шумом работающих мониторов. Электронные следящие устройства вели непрерывный контроль за жизненными функциями дюжины вернув­шихся с того света товарищей. Они педантично фиксировали результаты и механическую размеренность обстановки время от времени  нарушала экстренная сигнализация.
Люди лежали в радиально расположенных стеклянных боксах. В центре большого круглого зала, у пульта, три медсестры неотрывно вели наблюдение за состоянием пациентов.
Я лежал отделенный от остальных стеклянными перегородками и белыми занавесками и слушал бессмысленную трескотню женщин в накрахмаленных белых халатах.
" Это даже хорошо, что их так мало, иначе какой бы здесь был бардак" - подумал я и представил себе вместо трех - семь, или десять представительниц среднего медперсонала. Беготня, болтовня и, как результат, рассредоточение внимания, а здесь такое недопустимо.
Я глубоко вдохнул кислородно-гелиевую смесь и почувствовал легкое головокружение.
- Что, белую дверь в черном тоннеле не видал? - Передо мной стоял молодой анестезиолог с породистым лицом и черными глазами кокаинщика,
  В ответ я отрицательно мотнул головой. Я не мог ничего сказать из-за сильной усталости.
Злостный кокаинщик измерил мне давление, сделал запись в лист наблюдения и, положив его мне на грудь, ушел. Я попытался разобрать, что он там написал, но вскоре понял, что это бесполезно. Его почерк не смогли бы разобрать даже эксперты гестапо.
Меня перевели в общую палату. Я занял место у стены на функциональ­ной кровати. Какой-то гнусный старикашка не прекращая бубнил, жалуясь на аденому и полипы в прямой кишке. Вскоре он переключился на сегодняшние обследования. Он просто смаковал подробности надругательства, и рассказывая двум другим соседям о ректороманоскопии. Особенно его радовал проктолог:
- Он заглянул мне в задницу и сказал: " Я вижу твое будущее". "Рвать вам всем пердак ядреным корнем" - подумал я и отвернулся к стене.
- Сколько трещин насчитал? - кто-то тронул меня за плечо. Это был Шумейко. Он возвышался надо мной как гора. На губах то появлялась, то исчезала ухмылка. Он прекрасно знал, что я терпеть не могу больницы, а уж о том,  чтобы самому быть пациентом вообще
не могло быть и речи.
- Ну, Дмитрий Викторович, вечно с вами случаются разные неприятности, - он сочувственно улыбнулся.
Превозмогая боль в животе, я сел на край кровати. Пожал ему руку. Предложил присесть. Он отказался, сказав, что забежал проверить как у меня дела. И судя по всему, я его пациентом быть не собираюсь.
- Да, вот  еще что. Вы оставили на своем столе нераскрытую бандероль. Я подумал, что она поможет скоротать время.
Я взял сверток и уверил, что задерживаться здесь не намерен.
Он ушел. Как-то странно, я не ожидал, что кто-нибудь придет, тем более шеф.
Бандероль лежала у меня на коленях. Я смотрел на нее, будто не знал, зачем вообще существует этот предмет. Почему-то, казалось, что ее послали из другого мира. Наверное все дело в наркотиках, которые за последнее время получал. В конце концов, взялся за край оберточной бумаги, содрал сургучную печать и разорвал упаковку. Внутри оказалась солидная книга удобного формата с изображением на обложке головного мозга, оплетенного клубком спиралей ДНК. Автором являлся некий Агасфер. Монография называлась "Эпифеноменальная квантовая n-гонометрия". Издательство Бишкекского института негативной энтропии. Никогда не знал никакого Агасфера и не слышал о подобном институте.
На развороте - надпись от руки. Почерк аккуратный как у отличницы-пятиклассницы:
" Уважаемый господин Соколов, позвольте прежде всего выразить свое восхищение Вами. На создание этого фундаментального труда меня вдохновила Ваша статья " Психодиагностическое и прогностическое значение направления разрезов кожи, относительно линий Ланга на трупе, нанесенных психопатически измененной личностью в состоянии некробиоза", в одном из прошлогодних номеров "Медика Заполярья". Она открыла перед нами новые горизонты открытий.
P.S. В наше время редко встретишь такого свободномыслящего человека как Вы."
Очень заманчиво. К чему же могла привести статья, про которую я давно забыл.
Я осторожно, чтобы не сотрясать вместе с кроватью поврежденную брюшину, откинулся на подушку и собрался отделиться от назойливого общества болтливого старика с помощью чтения. Но дверь приоткрылась и в палату просунулось  скрытое марлевой маской лицо медсестры. Она позвала меня на перевязку. Я сразу понял, что мне предстоит. Отдирание старой повязки. Обработка краев раны. Глумливый голос хирурга: "Потерпи, сейчас будет чуть-чуть больно". Я прекрасно знал, что это "чуть-чуть" означает "приготовься к травматическому шоку".
Нехотя поднялся с постели. Положил книгу на тумбочку названием вниз и чуть согнувшись поплелся в перевязочную.
Когда вернулся, почувствовал, что нужно еще кое-куда сходить. Под кроватью стояло судно. Это на тот случай, если я захочу, чтобы у меня образовались спайки и развилась послеоперационная пневмония от постельного режима. Нет уж. Туалеты тут, конечно, не закрываются. Я вышел из палаты. В коридоре старый змей  с каким-то остервене­нием шаркал тапками по линолеуму. Я подошел к медсестре, попросил лейкопластырь и. листок  бумаги. Теперь на двери туалета появилось объявление:
НЕ ВХОДИТЬ!
ИДЕТ ДЕЗИНФЕКЦИЯ!
Вот так-то лучше. Никто не сядет тебе на голову, пока находишся в таком беззащитном положении.
К вечеру мне удалось избежать больничного обеда и убедить своего лечащего (!?) врача в том, что я вполне в состоянии лечиться самостоятельно амбулаторно. Я буду делать перевязки и сам сниму швы. Он колебался, но все же выписал меня, порекомендовав принимать амоксициллин. Хорошо, сказал я. Но антибиотики, уж точно жрать не буду, добавил про себя.
  За время моих коротких сборов у старика приключился приступ стенокардии, не купируемый двукратным приемом нитроглицерина. Соседи вызвали медсестру: "Там дедушке плохо". Медсестра вызвала хирурга. Хирург развел реками и вызвал кардиолога. Спустя десять минут явился рослый шифонерообразный кардиолог корейской наружности с военной выправкой. В руках он как ребенка держал кардиограф.
- Где тут? - как закричит он страшным голосом и подходит к неподвижному и безмолвному старику.
Я-то давно понял, что болтливому пенсионеру настал необратимый конец, но не стал вмешиваться в лечебный процесс. Специалисты очень болезненно реагируют, когда в сферу профессиональной деятельности вмешивается с советами посторонний. Тебя, конечно, не забросают самыми грязными камнями и самыми тухлыми яйцами, но...
Кардиограф показал кривоватую изолинию и кардиолог развел руками.
Врачебная специальность очень противоречива. Никогда не верил, что главной причиной того, что кто-то стал врачом была "чтобы помогать людям". От одной этой фразы легко может начаться мукоидное набухание. Всегда хотелось добавить "уходить из жизни, работая на мануфактуре смерти, справедливо называемой больницей, и отравляя жизнь пациентам чужеродными химическими соединениями". В большинстве случаев лечение
напоминает заделывание течи из расходящихся швов в корпусе подводной лодке лейкопластырем.
Добравшись домой, я первым делом выкурил две сигареты и напился кофе с коньяком. Хирург выдал мне больничный лист на целых десять дней. Все равно дня через три пойду на работу.
Особенно меня не радовала невозможность нормально помыться из-за повязки и швов. Ну ладно, как-нибудь перетерплю. Пока делать относительно нечего. Я сел в кресло, взял терпеливо ждущую своей участи книгу Агасфера. /.../
За время моего вынужденного отпуска в мире стали происходить ж странные вещи. Во всех странах отмечается всплеск беспричинных убийств. Мать не повела детей в садик и школу. Вместо этого принесла чурбак и топор. Части детей она сложила в бочку, потом вышла на лестничную площадку и скалилась вниз по ступенькам. Несколько незнакомых друг с другом прохожих объединились в группу и разорвали на клочки женщину с грудным ребенком. Кто-то попытался вступиться за них, но был повешен на фонарном столбе. Милиция, конечно, арестовала преступников, но они находятся в абсолютно невменяемом состоянии.
Метро вообще стало филиалом ада. Сначала люди стали встречать своих умерших родственников. Потом участились случаи групповых самоубийств - люди берутся за руки и прыгают под поезд. Что творится. Мир явно сходит с ума. Да еще и набирает размах деятельность какой-то новой секты.
  Вчера благополучно снял швы. Со стороны это, наверное, выглядело дико смешно: пьяный небритый мужик с сигаретой в зубах в одних трусах пошатываясь стоит в ванной перед зеркалом и ковыряет себе живот пинцетом и ножницами. После этого еще раз протер рубец йодом и повалился спать. Спал хреново. Снились кошмары.
В 6.15 утра, если верить будильнику, телефонный звонок застал меня в необычном положении: лежу поперек кровати на сбившеюся в ком одеяле. Рядом с кроватью кроит почти пустая бутылка водки "Черный русский" и перевернутый пивной стакан. Телефон неустанно надрывается, приводя меня своим звоном в бессильную ярость. Только где он? Шарю руками по столу. Нащупал несколько журналов аморального содержания. Наконец случайно наткнулся на телефон. Снял трубку и только сейчас заметил включенный телевизор:
- Алло?
Бодрый голос в трубке внушает надежду, что не все так плохо:
- Алло, это Дмитрий Викторович Соколов?
- Я слушаю, - достав из пачки сигарету, ищу зажигалку.
- Я сотрудник службы, занимающейся контролем выполнения некоторых федеральных законов. Мы можем с вами сегодня встретиться?
- Можем, а в чем собственно дело?
- Нам требуется ваша консультация как специалиста.
- Понял, ладно, я сегодня весь день в отделении судмедэкспертизы в двадцать втором кабинете.
- Хорошо, до свидания.
Я положил трубку. Кстати, причем здесь я? Обычно со  спецслужбами
работает Шумейко.
На работе у всех было скорбное выражение лица. Оказалось, Шумейко, возвращаясь вчера вечером на своей тойоте домой, на предельной скорости врезался в стену. Останки удалось опознать только по зубам. Какая нелепость.
Теперь обязанности заведующего взвалили на меня. Куча бюрократи­ческой возни. Инспекции, комиссии, оперативно-следственные бригады. Освободился только к позднему вечеру. Патанатомы и судмедэкперты уже ушли, а я все сидел в кабинете, делая отчаянные попытки рассортировать кипы документов, крайне важных для кого-то, только не для меня.  В коридоре послышались шаги. Я вспомнил, что сегодня должен зайти эфэсбэшник. В дверь постучали.
- Да, да. Войдите.
Вошел человек в кожаном плаще, кожаных брюках и ботиках с металлическими мысками. Спокойное, решительное лицо. Такой не моргнув будет пытать свою бабушку, дознаваясь на что она потратила пенсию. Если надо будет.
- Здравствуйте, я вам сегодня звонил. - Да, я помню, присаживайтесь, - я указал на стул. - Кто только мне сегодня не  звонил.  - Вы что-то говорили по  поводу консультации. Так ведь?
- Видите ли, Дмитрий Викторович, все несколько проще и сложнее, - его рука исчезла во внутреннем кармане плаща. Я мельком заметил у него под мышкой кобуру. Посетитель извлек красную корку, подтверждаю­щую, что передо мной сидит полковник ФСБ Завьялов  Юрий Сергеевич. Он спрятал удостоверение:
- В последнее время мы испытываем некоторые трудности со специалистами в вашей области. До сих пор мы сотрудничали со Львом Петровичем, но то, что вчера случилось, это просто ужасно. - Он профессионально изобразил горечь тяжелой потери. - Я занимаюсь расследованием серии ритуальных убийств. Это работа хорошо организованной секты сатанистов. В связи с тем, что следственный процесс затянулся, к делу подключились мы. Мне необходим консультант, могу я рассчитывать на вашу помощь?
- Что от меня требуется?
- Круглосуточная готовность и секретность. По сути дела, ваше сотрудничество будет носить полуофициальный  характер. ИЬ все документы на ваше совместительство уже подготовлены. Вы будете получатъ зарплату, как один из сотрудников нашего отдела. Ест вы согласны, то пожалуйста прочтите и подпишите эти документы он достал из черной кожаной папки несколько листков с внушительными печатями и положил на стол передо мной.
Я долго и внимательно изучал документы. Все оформлено правильно, никакого подвоха не вижу. В конце концов, это даже интересно.
- Если так, то я согласен, - я поставил свою подпись на каждом листе и отдал их ему. Он пожал мне руку.
- Очень хорошо. Вот мой телефон, - он записал номер на бумажке. - С вами могут связаться мои помощники Цвиллман и Воронцов. Он собрался уходить, но спохватился:
- Да, вот еще что. Кроме того недавнего случая с нашим сотрудником, в вашем морге пропадали трупы?
- Трупы? Подождите... Да, год назад, осенью исчез труп молодой девушки. Если мне не изменяет память, она умерла от карбункула обеих почек. Крайне странный случай. Тогда еще погиб санитар. Об этом я узнал утром. Я как раз пришел на работу.
- Хорошо, я поделюсь с вами некоторыми данными. Труп этой девушки нашли через месяц на станции метро. Он был в ужасном состоянии, но его все же удалось опознать.
- А как это связано с вашим расследованием?
- Напрямую. Эти дебилы помимо всего прочего, воруют трупы. Они их режут, трахают и Бог знает что еще с ними делают. Впрочем, некоторыми вопросами лучше не задаваться.
Он встал и направился к двери:
- Не буду больше вас задерживать. Приношу вам от всего отдела благодарность за ваше согласие.
Он вышел, оставив после себя крепкий запах одеколона.
Я вспомнил тот день когда дежурный судмедэксперт сбивчиво рассказывал о пережитой ночи:
" Днем поступила девушка, умершая в терапии от хронической, злокачественной патологии. К вечеру мы по старой медицинской традиции решили отметить День согласия и примирения. Сначала "Хлебной", потом "Зимушкой". Около полуночи свет стал мигать, а потом и вовсе погас. Я предложил санитару пойти в подвал проверить рубильник. Он нашел фонарик с севшими батарейками, свет от фонаря был тусклым и постоянно гас, приходилось его трясти и стучать им по стене. Но он снова выключался. Мы кое-как, на ощупь спустились в подвал. А где именно там этот рубильник мы не знали. Стали шариться. Мне постоянно казалось, что я слышу шлепание босых ног у себя за спиной. Будто кто-то за нами ходит. Фонарик включился и выхватил электрический щит с рубильником, пробками со счетчиком. Санитар пошел к нему. Вдруг слева кто-то вздохнул. Он повернулся  и фонарь погас. Но за то мгновение я успел разглядеть, что рядом с ним стояла та девушка, которая поступила днем. Я даже видел шов черными нитками от основания шеи до лобка. Послышалась возня. Кто-то ударился головой о стену. Санитар закричал. Его крик оборвался хрустом костей. Что-то тяжело упало. Я подбежал к щиту, поднял рубильник. Свет залил подвальное помещение. На полу навзничь неподвижно лежит санитар с неестественно повернутой головой. На шее - лиловые следы от пальцев. И больше никого. Я поднялся в прозекторскую вызвать милицию. А там все перевернуто вверх дном и окно настежь"
Его звали Смоляков. После того случая он впал в депрессию и уволился. Потом мы узнали, что он повесился.
Среди бумаг, принесенных из кабинета Шумейко я нашел его ежедневник полистал. Нашел последнюю запись, сделанную накануне роковой поездки:
"Разговор с Завьяловым не идет у меня из головы.  Не делает ли он из меня мальчишку своими сказками про вампиров и оборотней. Вероятность того, что люди после патанатомического вскрытия  вставали и ходила как ни в чем не бывало, сама по себе исключается. Тем не менее, они предоставили мне факты, этот бред подтверждающие. Я сомневаюсь, что  все началось с того, будто люди стали встречать покойных в метро. И какие люди: официальные показания дали конченый псих и алкоголик. Я бы не поверил ни одному их слову. Да и они не стали, бы ими всерьез заниматься.  Все это происходит уже год, а может два или десять. И дело не в том, что ситуация вышла у них из-под контроля. А в том, что у них никогда не было и не  могло быть никакого контроля. По большому счету, все, чего им удалось добиться - это индифферентность прессы к ситуации. Хотя и это не так просто сделать."
Однако пора бы и домой идти.
Днем выпал снег. Сейчас его тонкий слой, покрывавший тротуары, таял под ногами пешеходов. Я решил срезать путь и пойти через промышленную зону по дороге между заводами. За бетонным забором слышалось какое-то механическое  шевеление и лязгающий  грохот бульдозера. Вокруг горы шлака дорога брала резко влево и вдоль нее метров на сто вытянулся лозунг, граничащий с идиотизмом и мистическим откровением. "ЦЕМЕНТ - ЭТО МЫ, С ВАМИ, ТОВАРИЩИ!" уверяли буквы в два человеческих роста. Дорога привела к конечной остановке троллейбуса. Троллейбуса не было, но были замерзшие от длительного ожидания  люди. Лучше здесь не задерживаться.
Поток людей на улицах тем временем увеличивался, пока не превратился в сплошную массу, которая извиваясь и нашептывая текла по улицам. Бледные звуки  сливались и нарастали пока не стали диким шумом, перекрываемым автомобильными гудками. Город продолжал жить. Люди продолжали существовать, привычно не задумываясь о смерти. Продолжали пользоваться метро. Я остановился перед входом в метрополитен. Спускаться не хотелось. Пошел к автобусной остановке.
Казалось, воздух состоит из обжигающей влаги. За моей спиной звякнула трубка таксофона. Я обернулся.  Пожилой мужчина, облокотившись и на козырек таксофона и зажав между ног дипломат, вглядывался в мятый клочок бумаги.
Я посильнее закутался в куртку и прикрыл рукой онемевшее от ветра правое ухо. В луже у меня под ногами отражался  голубой свет рекламной вывески.
Где-то громко хлюпнули металлические двери.  Я стоял и смотрел вслед удалявшемуся автобусу, пока он не скрылся за углом. Вокруг закружились хлопья снега. Чтобы вконец не замерзнуть я решил и дальше идти пешком.
Я шел мимо красочных витрин косметических салонов, больше не обращая ни на кого внимания. Все прохожие казались мне на одно лицо.
Свернул с улицы Левиафана в переулок имени Веры Шприроновой и, Пройдя немного по этому неприветливому району почувствовал боль.
Тупая, ноющая, она сжала пресс, заставив меня сбавить шаг. Я огляделся и посмотрел на часы. Они показывали ровно девять. Прижал руку к животу. Боль стала легче.
Впереди находился длинный ангар. Позади в высилась круглая башня. На верхушках кирпичных труб, стоявших рядом с ней горели красные точки. Я понял что оказался в неизвестном месте.
Ветер бил меня по лицу и резал слух своим  гулом. Мне показалось, что он хочет оторвать меня от земли и ударить о башню. Я стоял на изрытой площадке. Мои ноги увязли в грязи. Сбоку от меня располагался пятиэтажный дом с заколоченными окнами. На боковой стене горел раскачиваемый ветром фонарь. Его свет желтым пятном падал то на мокрый асфальт, дорожки вокруг дома, то на стену с надписью. Далеко на горизонте можно было различить очертания железнодорожного депо. Оттуда доносилось эхо металлического голоса диспетчера. Все

остальное пространство занимала ночь.  Она торжествовала победу надо мной, затравливая свой неугомонный ветер.
Я не заметил, как прошла боль, она исчезла также неожиданно, как и появилась. Мой взгляд упал на надпись под фонарем. Большими печатными буквами было написано:
ЕСЛИ МАЛЬЧИК-НЕКРОФИЛ ТЫЧЕТ В ЖОПУ ПАЛЬЧИК,
ЗНАЧИТ МАЛЬЧИК-НЕКРОФИЛ - НЕХОРОШИЙ МАЛЬЧИК.
Меня передернуло. Я только сейчас заметил, что в помойке рядом с домом кто-то роется. Из тени отделилось два силуэта и направились ко мне. Тот, кто был у помойки, перестал копошиться, присоединился к приближающимся.
Я развернулся и побежал. Назад к свету и толпам людей. Я слышал как чмокает грязь под ногами, преследователей.
Боль снова вернулась, вынуждая меня сгибаться. Они меня догоняли. Кто-то схватил меня за плечо. Я вырвался, лягнув его в колено. Боль разлилась по всему телу, раздирая меня на части.
Мне в спину врезался булыжник. Я упал на асфальт. Перевернулся на спину. Приподнялся и стал пятиться от трех приближающихся силуэтов. У одного их них в руках слабо поблескивала цепь. Другой постукивал по ладони обрезком трубы. Третий слегка прихрамывал и сжимал черенок от лопаты. Остальное я помню только фрагментами. Я стою на четвереньках. Они почему-то убегают. Слух обострился, я слышу их хриплое дыхание. Догоняю одного. Мелькает моя рука. То есть не рука, а мохнатая лапа. Он расползся надвое. Прыгаю на второго. Тот падает, увлекая третьего... Отчетливо помню, только с того момента, как очнулся стоя на коленях в грязи возле останков трех человек. Один разорван пополам, будто на него упал металлический лист. У второго отсутствует голова, у третьего рука. Я смотрю на свои руки - они в крови. Лицо вымазано чем-то липким. Провел по нему пальцами. Посмотрел их на свет - тоже в крови. Кое-как добрался домой. Было уже начало первого. Всю одежду и бросил замачиваться в таз. Потом ее нужно или выбросить или сжечь. Долго отмывался сам. От потрясения не было сил даже думать. Не зажигая свет прошел в спальню. В темноте наступил на недопитую бутылку и рухнул на кровать. Это было пределом. Предохранители в мозгу не выдержали и перегорели. Внутренний свет затрепетал и померк.
Я постепенно различаю высокие ступени, по которым иду. Лестница привела к уходящему за горизонт мосту через море холодного огня. На широких гранитных перилах на фоне большого красного шара, висящего над морем, сидит мужчина в вишневого цвета тоге. В таком освещении мне виден лишь его силуэт, а одеяния кажутся черными.
Подойди, - махнул рукой силуэт.               
  Я подошел и разглядел, что у него нет лица. Произносимые им слова звучали у меня в голове:
- Ты ведь заметил, что твой мир раскалывается на части? Все дело в том, что вы подошли к переходному моменту: очередной, отведенный для развития цикл завершен, но вы доказали, что слишком ленивы и тупы,
чтобы шагнуть дальше. Но вам предоставили последний шанс. Перед Часом Силы Человечества вам было необходимо только одни: достичь достаточной степени отчаяния, чтобы поверить в то, что вы способны заявить свои права на Силу, сделать выбор: пережить самые решительные перемены и выбрать курс развития или же самоуничтожение. Но вы как всегда не оправдали возложенных  надежд и полигон для развития самоосознающих сущностей разрушается как бесперспективный. Тем более что ситуацией воспользовались силы, которым не выгодно просветление человечества. Это существа питающиеся энергией страха, ненависти, агрессии, которую способны генерировать только вы. И если уж они  включились в игру, то действуют на полную катушку. Ты же заметил, как легко люди поддаются их влиянию, с каким самозабвением погружаются в эти деструктивные энергии. Так что совсем скоро они  уничтожат себя и свою убогую планетку. Но
сейчас разговор о тебе. Ты из разряда тех, кого эти примитивы называют аватарами. Точнее перманентными наблюдателями, не вмешивающимися в ход развития наблюдаемых колоний существ. Для большей объективности вы лишаетесь памяти о себе, своем происхождении и миссии. Я тебе это раскрываю, потому  что скоро тебе предстоит осуществить очередную переброску на другую колонию сущностей с потенциалом развития и опять все начать как бы с чистого листа. Ты снова забудешь все. Но в конце цикла все собранные тобой за последние пять гуголлиона лет, по человеческим меркам,  знания суммируются и ты некоторое время  имеешь к ним доступ. Так  что не пугайся, когда столкнешься с некоторыми необычными феноменами. Как никак ты накопил колоссальную информацию. Тебе осталось пройти еще семь триллионов циклов существуя  таким образом для перехода к следующей функции и повышения в иерархии.
Он поднял руку и все исчезло.
Я открыл глаза. На часах полдесятого утра. Первой мыслью была "Опоздал!". Судорожно вскочил и кинулся одеваться, но вспомнил, что сегодня выходной и снова лег. Потом вдруг вспомнил, что вчера убил троих голыми руками. Вспомнил ночное видение. Да ну, все это чушь. Это все привиделось с пьяну. Может быть, это не люди сходят с ума. Может, это у меня крутая шиза и все это болезненный бред.
Пошел в ванную. Там стоял тазик с окровавленной одеждой. Вот черт. Слил воду, добавил новую с порошком и отбеливателем. Придется сжечь где-нибудь.
Пошел на кухню. Позавтракал яичницей с жареной колбасой. Повернул регулятор громкости радио, но оно так и осталось безмолвным.

Только динамик стал еле слышно гудеть. Вдруг сиплый голос из радио
произнес: "ОЙ-Й-Й-Й-ЙО!". И снова молчание. Хрень какая-то.
Вернулся в комнату. Включил телевизор. Показывали религиозную передачу. Прямой эфир службы, проводимой патриархом московским. Он чинно и торжественно ходил вокруг массивного дубового стола, стоящего на возвышении. Стол был покрыт простой скатертью из домотканной ткани. На скатерти стояли гроб и ваза с ромашками. Патриарх методично обстукивал посохом углы стола и каждый раз произносил нараспев: "ОЙ-Й-Й-Й-ЙО!".
Его золотые одежды вспыхивали от фотовспышек стоящих рядом журналистов. Он обошел вокруг стола, повернулся к присутствующим членам правительства, перекрестил их двумя поднятыми вертикально пальцами. Они склонили головы в почтительном благоговении.
К возвышению подошел спикер Госдумы. Приложился к расшитому крестами рукаву патриарха. Пение хора смолкла
- У-У-У-УХ!- патриарх погладил его по голове, похлопал по щеке и неожиданно ударил спикера ногой в грудь.
Тот отлетел вниз и растянулся на ступенях. А патриарх достал из-под полы пистолет-пулемет "Хеклер и Кох" и выпустил короткую очередь в распростертое тело спикера. Потом открыл огонь по всем присутствующим, включая укрывшийся на балкончике хор. Они падали и разлетались как пивные банки. Дьяконы ходили по трупам и добивали раненых из пистолетов с церковной символикой. Патриарх достал гранату. Выдернул чеку, нажал и отпустил рычажок. Взрыв. Камера выключилась. Экран на секунду заволокла черно-белая рябь, сменившаяся лицом репортера. Камера отошла назад и рядом с головой журналиста показался храм. Из ворот густо валил белый дым.
Журналист опешил не меньше телезрителей и не знал, что сказать. Его губы дергались.
- М...М... Мы, - мычал он в микрофон.
Я выключил телевизор.
Весь день сидел, курил, пил кофе. Смотрел на пульсацию жизни на улице: дети играли в сифу, бросая друг в друга молоток. Мне до жопы судьбы человечества, нравится это кому или нет. Но по мне так лучше. И с какой стати я должен для них что-то делать. Может именно поэтому я могу спокойно смотреть как разваливается этот мир. Тогда как кто-нибудь другой бросился бы трясти всех и каждого, пытаясь пробудить от бесконечной спячки в Майе, погибнув в конце концов вместе со всеми.
Планете осталось существовать не так долго. Скоро чуть вздрагива­ющие потные пальцы людей,  отвечающих за запуск ядерного оружия одновременно нажмут пусковые кнопки. Суммарной силы взрывов вполне хватит чтобы разбросать куски Земли по всей Системе.
Загасил окурок. Ну-ка поэкспериментируем. Я представил  себе отвертку, произнес имя создаваемого предмета и у меня на ладони возникла отвертка. Самая настоящая. Я чувствовал ее вес, твердость, прохладу металлических деталей, удобство пластмассовой ручки. Повертел ее, несколько раз подкинул. Зачем мне отвертка? Она стала быстро таять, пока совсем не исчезла.
Вышел на улицу. Пошел к трамвайной остановке. Сел на лавку. Отсюда очень хорошо виден перекресток. По пешеходному переходу оставляя широкий кровавый след полз клоун с оторванными ногами. По проезжей части прыгал кришнаит. Он воздевал руки к небу и что-то пел. Как ему не холодно в одной простыне?
Послышался скрежет. К перекрестку приближался автомобиль. Из открытого окна высунулся человек с совковой лопатой. Он волок лопату по асфальту и бордюрам. Она скрежетала и высекала искры. Подъехав к перекрестку машина прибавила скорость, проехала по клоуну, а мужик замахнулся лопатой и снес бритую голову кришнаита.
Ко мне подсел пожилой субъект:
- испытанный способ: я посыпаю лестничную площадку песком.
- И что, помогает? - я снова закурил.
- Конечно, я сразу узнал, кто ее любовник.
- Кто?
Старик оглянулся  по сторонам, потом приблизил свою гнусную харю ко мне:
  - Это наш сын. Да, да. И не делайте вид, будто я только что изложил вам основные положения научного атеизма, а вы еще и спрашиваете: "Да, но почему же этот парень боится привидений?"
- Какая чушь.
старик хитровато улыбнулся и подмигнул. Вынул из-под пальто керосиновую лампу:
- Я пользуюсь ей только ночью. Угадайте, почему? Я сбросил пепел с сигареты:
- Учитывая всю сложность вашей уникальной натуры, могу предположить. Может быть, вы проверяете, сияют ли звезды в подкроватной пыли?
Мой ответ старикашке не понравился и он раздраженно зашипел, спрятав лампу назад:
- Хотите показаться слишком умным? На самом деле, вы, молодой человек, вы просто какой-то законченный дурак! Плесень подзалупная!
Он запахнул пальто и ушел. Я заметил, что он обут в женские босоножки, а к спине пришпилена бумажка "Kick Me".
Я докурил и пошел к парку. Там кто-то истошно вопил, будто с него живьем сдирали кожу. Пора!