Времена любви сборник рассказов о любви

  Книгу рассказов "Времена любви", мы издали вместе с моей внучкой под псевдонимом Глеб и Аля Ларины, в которой она любезно согласилась быть иллюстратором этой книги. Очень надеюсь, что это вдохновит ее на издание собственных произведений. Хотелось бы верить, что эта наша книга понравится читателю.
  Вот краткая аннотация к ней:
  ...Любовь, как выживание, как испытание, как нежданный дар, как ожидание, как борьба и , наконец, как просто Любовь... От первобытных времен до наших дней. Мы предлагаем вам не развлекательное чтиво, а возможность прожить вместе с героями книги все времена любви. с самым неповторимым чувством человечества...
                С уважением авторы.               


                Рассказы из серии «Времена любви».

                МА

  Старый вождь племени Водяных Людей, Большое Плечо (на самом деле он был просто горбат) был в недоумение. Ему  доложили, что вернулись охотники, хотя по времени они должны были быть только на границе владений – у топких болот. Но что-то заставило охотников повернуть назад, и Большое Плечо с недовольным лицом вышел к ним навстречу.
     Охотники, толпившиеся у его жилища,  вытолкнули перед собой пленников, пятерых мужчин с племени Прямой Долины, прикрывая своего вождя оружием.
     Старший из охотников, Череп Собаки сказал, что встретили этих людей на охотничьей тропе, и они, судя по всему, сами ждали охотников, чтобы сдаться им в плен.
    Эти люди пришли не с пустыми руками. Они привели с собой трех коров, с десяток коз и овец. Но, что они хотят, никто не понял.
   Племя Прямой Долины было некогда самым сильным вокруг. Много лет назад они захватили самые лучшие земли, изгнав другие племена на склоны гор или в болота. Но  недавно, из-за гор к ним пришли люди из неизвестного  могущественного племени. Они убили всех их мужчин и стариков, сожгли жилища, забрали все имущество, женщин и подростков.
   И вот эти пятеро искалеченных и раненных мужчин, чудом уцелевших в этой бойне, были последними людьми из племени Прямой Долины.
   Большое Плечо взглянул на пришельцев. На их изможденные и бледные  от ожидания своей судьбы лица. И вздрогнул, когда узнал, среди них одного из самых смелых воинов племени Прямой Долины Быстрого Оленя. Когда-то он столкнулся с ним на охотничьей тропе и едва не погиб от его копья.
   Вождь вонзил свой взгляд, на своего некогда страшного врага, но не увидел в его глазах ни страха, ни унижения. Быстрый Олень лишь изредка, с  гримасой боли на лице, касался своей правой руки, которую потерял по локоть в бою. Теперь эта рана кровоточила и мучила этого мужественного воина.
   Большой Плечо приказал схватить Быстрого Оленя, а сам ушел в свое жилище.
   Воины и несчастный пленник подумали, что он ушел за оружием. Но Большое Плечо вернулся с  сосудом в руке и приказал воинам отпустить искалеченную руку в него. Они с трудом исполнили волю вождя. Ужасный вопль раздался из уст Быстрого Оленя.
   Видя мучения  врага, Большое Плечо улыбнулся страшной улыбкой и снова ушел к себе в жилище, указав сторожить пришельцев до утра.
  Всю ночь пленники простояли у костра. Воины неусыпно следили за ними, готовые убить их, при малейшим движении.
  В полночь Большое Плечо вышел к пленникам. За ним шел воин с сосудом. Вождь подошел к Быстрому Оленю, взял его руку и осмотрел ее. Рана уже не кровоточила и даже покрылась небольшой, но уже твердой коркой. Большое Плечо отпустил руку и жестом указал на сосуд. Понимая, что сопротивляться бесполезно, Большой Олень, закрыв глаза, медленно опустил остаток руки в сосуд. Прохладная жидкость не причинила ему никакой боли. Он открыл глаза и благодарно улыбнулся вождю, но тот отвернулся и покинул их.
   Утром, все племя было у жилища вождя. Воины, женщины и конечно дети бесконечно кружили вокруг некогда бывших своих грозных врагов. Они удивлялись их росту, цвету кожи и едва сохранившимся цветам окраса на их телах, пытаясь понять их происхождение и состав. Особенно возбуждало их ожерелье из зубов хищников на шее Быстрого Оленя, свидетельствующее, что он удачливый охотник. Но никто не смел, прикоснуться к нему, чтобы завладеть таким знатным трофеем. А пленники лишь плотнее прижались друг другу, сохраняя свои силы после бессонной ночи в ожидании своей участи.
   Наконец появился вождь. Большое Плечо сел на свое место и все вокруг  умолкли в ожидании решения вождя. Но для него самого это было большой проблемой, ведь любое его решение должно было быть проявлением мудрости. И надо было  с чего-то начинать.
   - Что вам надо? Говорите! – неожиданно для себя выкрикнул он и только потом осознал, что люди племени Ровной Долины и его племени совсем не понимают слов друг друга.
    Но один из пленников неожиданно вышел вперед и, словно понимая, что это последняя возможность спасти свои жизни, стал быстро о чем-то говорить, указывая, то на пленников, то на приведенных с собой животных. И чем больше он говорил, тем мрачней становилось лицо вождя. Он, самый мудрый из племени, не понимал, о чем говорит этот человек. А решения придется принимать ему.
   Тогда, как бы понимая это, говоривший вдруг умолк и начал обходить толпу, окружившую их, тщательно вглядываясь в лица людей. Он словно искал знакомые лица, или тех, кто мог истолковать его слова. Люди, осторожно отступали от его воспаленного от красноречия лица, боясь сглаза и случайного прикосновения пришельца. Наконец, неожиданно для всех, он выхватил из толпы едва созревающую в девушку, маленькую девочку по имени Светлая Капля и вытащил ее на середину, призывая криками вождя о чем-то. Воины, и женщины из толпы вырвали из рук этого человека девочку, забившуюся от страха в истерике, и едва не убили пленника. Но не посмели, грозный окрик вождя остановил их.
   Тогда воины подтащили этого человека к вождю и бросили перед ним, прижав оружием к земле ожидая его указаний. Большое Плечо даже не взглянул на него. Он сказал, что посоветуется с богами, и ушел к себе.
   Солнце уже уходило к закату, когда он вернулся к толпе.
- Светлая капля! – крикнул он.
  Толпа молча расступилась, и девочка смиренно подошла к вождю.
   Большое Плечо взял ее за руку, подвел к пленникам и сказал:
- Иди с ними! Отпустите их! Пусть уходят!
   Он ушел в свое жилище, не оглядываясь и не прислушиваясь к тому, о чем говорят люди его племени, как и подобает мудрейшему и отважному воину.
   И пленники ушли, забрав с собой хрупкую, Светлую Каплю.

                2.
   
  Они шли, отдыхали и спали три дня, ставшим привычным для них порядком. Один из воинов всегда был впереди или на страже, а четверо других, плотно окружив девочку, не спускали с нее глаз, словно какой хищник, мог выкрасть ее.
   На второй день они прошли место их бывшего основного стойбища племени, через сожженные жилища и обглоданные хищниками скелеты своих соплеменников, которые были некогда их родителями, женами, детьми.
   В ужасе воспоминаний, они еще плотней окружили девочку и как можно скорей покинули эти страшные места.
   На третий день пришли, наконец, к месту, где они укрывались, пока залечивали свои раны, к построенному наспех скромному жилищу.
   Четверо стали готовиться к трапезе, а Быстрый Олень повел девочку к реке, где показал жестами, что ей надо искупаться.
    Когда они вернулись, Светлая Капля не узнала это место. Все вокруг было усыпано цветами, а место, которое мужчины приготовили для ее трапезы, напоминало трон из цветов. Мужчины, окрашенные в праздничный окрас племени, обмазали девочку благовониями, украсили ее волосы цветами, а шею и руки богатыми ожерельями и браслетами. Они усадили, Светлую Каплю на этот трон из цветов и стали угощать девочку вкусной пищей и  напитками.
   Стемнело. Один из мужчин поджег заранее приготовленный хворост, углем из хранилища огня и, установив факел у трона девочки, сказал ей, указав на себя:
- Ночная Птица!
  Подошли и другие мужчины, и каждый, указав на себя, представился:
- Тень Облака!
- Быстрый Олень!
- Крик Совы!
- Орлиное Перо!
   И все они смотрели на нее, в ожидании, что скажет она. И она поняла, что они хотят услышать ее имя и, положив руку на грудь, тихо, но четко сказала:
- Светлая Капля!
   Мужчины переглянулись, услышав незвучный и непонятный им язык. И тогда, Крик Совы подошел к ней, покачал головой и, указав на нее, сказал:
- Ма! – и спустя некоторое время, повторил более требовательно – Ма!
   Девочка склонила голову, и тихо сказала:
- Ма!
   Мужчины заулыбались ей в ответ и каждый, восторженно повторил как заклинание новое имя девочки:
- Ма! Ма! Ма!
    И захлопав в ладоши, они вдруг запели и начали свой праздничный танец вокруг все ярче загоравшего костра. Потрясая оружием, прыгали через костер и ни на минуту не сводили глаз с девочки.
   Их танец становился все безумней и быстрей. У Ма кружилась голова от дурманящих напитков и этого танца, когда, наконец, танец неожиданно закончился и все пятеро мужчин предстали перед ней, с горящими от экстаза танца глазами и протянутыми к ней руками, которые говорили ей и просили об одном: «Кого ты выбираешь?»
   Сначала Ма испугалась. Но когда она еще раз взглянула в глаза мужчин, то поняла, она примут любой ее выбор, но этот выбор необходим.
   Тогда Ма прикоснулась к руке Крика Совы, который из чувства благодарности прикоснулся к ее руке головой. Остальные же мужчины продолжили свой безумный танец, пока Крик Совы и Ма не скрылись в жилище и вскоре упали в беспамятстве  спать у костра, оставив Быстрого Оленя охранять покой нового стойбища племени Ровной Долины.
……………………………………………………………………………………

   На другой день Крик Совы не участвовал в танце мужчин и сидел с Ма на троне из цветов, усталый и счастливый. И когда танец закончился, Ма выбрала Орлиное Перо. И так повторялось еще три дня, пока не определилось очередность мужчин.

                3.

    В 1936 году экспедиция случайно обнаружила это племя у низовья реки, в непроходимых тропиках. В отличие от других таких находок, племя отличалось почти непререкаемым матриархальным складом.
   И это во многом объяснялось тем, что даже божества, которым поклонялись эти варвары, были явно женского пола.
   Так, например, особым почитанием у племени пользовалась небольшая глиняная композиция с крупной фигурой женщины с огромным животом  с отвисшими на него большими грудями, и пять маленьких фигур мужчин, как бы танцующих вокруг нее.
   Композиция эта прекрасно сохранилась. Только у фигурки одного из мужчин была отломана рука. Но это было не важно, ведь копье он держал в другой руке и поэтому выглядел не менее воинственно, чем другие…

                ИСТОРИЯ ЛЮБВИ ВИТО ИЗ КАДИСА

     Еще час назад дворец  достойнейшего и почтенного  визиря Селима, утопавший в тишине и  размеренной жизни, сейчас превратился по воле Аллаха в неприступную крепость, окруженную целым войском стражников, разогнавших толпы простолюдин и незанятых делом людей.  Эти стражники были повсюду и без их внимания не остался ни один из простых обитателей дворца, будь то евнух, слуга или повар.
  И час назад под их неусыпным оком вошел во дворец светлейший халиф Мансур с толпой самых близких советников, равных Селиму, познавших, как и он, всю милость и гнев великого халифа. И были среди них мудрейшие из мудрейших: визири, поэты и ученые, врачи и теологи, философы и музыканты.
  Не было равных в законах гостеприимства многоопытному Селиму. Он с честью превратил неожиданный визит в замечательный светский прием, не  понимая, за что ему оказана такая честь.
   Не более как вчера он беседовал с халифом о незначительных делах, и ничто ему не предвещало событий сегодняшнего дня. И был дворец его вдали от  всех дорог  и  резиденций халифа.
  Напрасно искал ответ Селим от близких ему из окружения правителя, все лишь пожимали плечами и выражали надежду на лучшее. Наверное, о том же переговаривались визири во главе с главным из них Джафаром, поэты Асмаи, Халеф ал-Ахмер и летописец жизни пророка Ибн Исхак.
   Лицо же халифа выражало спокойствие, и он беспристрастно наблюдал за тем, что происходит вокруг, не оказывая особого  внимания никому.
   Зная любовь халифа к музыке и пению, Селим созвал всех своих лучших певцов и танцоров и превратил застолье в настоящий праздник. И увидел тогда Селим, как благосклонно стал улыбаться халиф Мансур.
   Наконец, он призвал хозяина и сказал, чтобы тот представил семью. И Селим тотчас сделал это, особо указав на сыновей своих, как верных служителей своему повелителю. Но халиф, лишь мельком взглянув на них,  приказал привести дочерей. И когда пришли они, три дочери Селима, еще не знавших мужей и оттого жившие во дворце отца, встал халиф Мансур с места своего,  пораженный красотою их и подошел к ним. Он милостиво переговорил с каждою из них: испросив их имена, об их познаниях и о каких удовольствиях  помышляют.  При этом совсем просто, бесцеремонно разглядывал их. И забилось в волнении сердце почтенного Селима. Помнил Селим о любвеобильности халифа и знал, что о красоте его дочерей слагают песни. И надежда украдкой вселилась в его сердце. Но халиф скоро отпустил дочерей Селима и вернулся на место свое, а вскоре вовсе пожелал покинуть дворец, что и сделал, выслушав молитву благодарения и желания благодати во имя свое.
   У самых ворот дворца халиф остановился и вместо обычных слов благодарности за гостеприимство сказал визирю своему:
- Мы хотим сказать тебе, Селим, о великой милости  нашей. Я много слышал о красоте и благоразумии дочерей твоих и убедился в этом сегодня. Знаю, ты верно и долго служишь нам и поэтому решил вознаградить тебя хорошим мужем для одной из твоих дочерей, и мой выбор пал на ту, которую зовут Зейнаб, так она мне сказала. Готовься к свадьбе, Селим, и я буду там первым гостем.
   Пал ниц Селим перед господином своим, призвал все слова благодарности, которые он знал и испросил об имени будущего зятя своего.
- Да ты знаешь его, - рассмеялся нетерпению халиф Мансур. – Это Вито, наш золотой голос. Отныне эта певчая птица будет храниться в твоей золоченой клетке, Селим!
И замерло сердце Селима и едва не остановилось от такого бесчестия.
Певец Вито, безродный иноверец, пусть первый, но среди шутов и танцовщиц, войдет в его семью как зять! Большего унижения Селим никогда не испытывал.
   И увидел он, как расплылись в бесстыдных улыбках лица равных ему визирей, и услышал он из уст их издевательские слова поздравления. А Джафар, главный визирь, и вовсе не смог сдержать смеха, обнял его в притворстве своем от радости падения своего ближайшего соперника.
  Селим не понимал, почему халиф остановил выбор на его дочери. Может быть потому, что однажды  осмелился сказать халифу,  восхищенному  пением Вито, что тот единственный во дворце, кто не принял еще истинную веру, и что он не только поет на всех языках иноверцев, но еще и продолжает молиться богу своему. Но напрасно Селим думал, что это неведомо Мансуру. И сказал тогда халиф Мансур, что если бог Вито решил лишить его зрения, то пусть он и решает, что будет с ним в его жизни.
  Да, да, Вито был к тому же совершено слеп.
   Вот такое решение принял халиф Мансур, по своей и может быть по воле Аллаха, когда указал Селиму, что его следующим зятем будет  певец, слепой, безродный иноверец.
                2.
  Вито родился в испанской крепости Кадис и был шестым ребенком в семье плотника Бернардино.
  Рос он красивым, крепким и смышленым, был любимцем отца, братьев и сестер. Когда ему исполнилось семь лет, неизвестная болезнь поразила его, и он ослеп. Велико было это горе для семьи Вито, но что поделаешь.
Померк мир для малыша Вито и навсегда он остался для него таким, каким он его запомнил в Кадисе.
   Детство Вито закончилось тогда, когда однажды мама его одела в обноски и отвела к  воротам крепости, где он среди других пораженных болезнями и нищими стал просить милостыню ради Христа, вызывая жалость прохожих своим убогим видом и незамысловатыми жалостными песенками. Так он зарабатывал себе на пропитание и не был обузой для семьи своей. И это нравилось Вито особенно тогда, когда отец ругал других детей своих и обвинял их в безделье. Со временем он изучил дорогу  и сам ежедневно отправлялся к воротам, где многих уже знал и по окружающему его шуму понимал, когда ему петь, когда просить, как благодарить и изредка выбирать из кружки несколько монет, оставляя их там ровно столько, сколько могло бы вызвать у прохожих жалость к его нищете.
    Вскоре он обратил внимание, что очень часто прохожие останавливаются , восхищаются пением, и многие жертвуют ему больше, чем другим. И тогда сидящие рядом нищие посылали ему тихие проклятия.
 А однажды, почувствовав, как некто пробирается рукою в  кружку, схватил его.
Грабить нищих и убогих было страшным преступлением, и немедленно каралось смертью без суда и следствия, и поэтому затрясся тот, кому принадлежала эта рука, и взмолился он о пощаде.
- Умоляю, не кричи, пощади меня! – зашептал он. – Я такой же страждущий как ты, и нет света дневного в глазах моих. Сегодня Господь не послал мне ничего, чтобы я мог утолить голод. Прости меня. Ведь судьба всегда благосклонна к тебе, Вито, и ты всегда имеешь больше, чем другие.
   Сжалился Вито над ним и даже позволил сидеть рядом с собой, чтобы часть милостыни досталась страдальцу под жалобные песни Вито.
   И пока сидели они, рассказал ему этот человек о своей судьбе и о том, что не один он, а с верными друзьями, такими же убогими и слепыми, бродит по белому свету в жару и холод по разным городам и странам.  Рассказал он, что его друзья имеют разные таланты, применяя их, они  зарабатывают себе на жизнь и продолжают путешествовать по этому миру, полному не только голода и лишений, но и всяких приключений и удовольствий.
- Иногда, - свидетельствовал он, – мы бываем сказочно богаты и проводим дни в безделье и отдыхе, пока не кончаются деньги.
   На следующий день незнакомец снова пришел к нему, но уже не один, а со своим другом,  и они вдвоем красочно начали расхваливать Вито свою жизнь крепкою от дружбы людей соединенных одной судьбой.  А в заключение  и вовсе стали уговаривать его уйти вместе с ними. Но Вито всегда помнил о семье и не помышлял о никакой свободе.
   Но с тех пор удача  отвернулась от Вито.  Как-то  прохожий случайно или нарочно пнул его кружку, и он едва нашел ее, конечно, пустую, хотя только вот-вот собирался выудить из нее приличный урожай монет. В другой раз почти у дома его избили и отобрали все его деньги. А однажды и вовсе набросали фальшивых монет, отец, пытавшийся на них что-то купить, едва не угодил в темницу, а затем он выместил все зло на Вито под общее одобрение братьев и сестер.
В один из дней,  стоя на своем месте у ворот Кадиса и с грустью размышляя о последних событиях, вдруг услышал голос знакомого собрата по несчастью.
- Вито, пришло время прощаться – сказал тот. – Мы уходим, и я уговорил своих друзей завернуть к тебе, чтобы поблагодарить за помощь в тот день. Но   сегодня совсем грустны твои песни, Вито.  Быть может, настал день, когда и я могу помочь, ты только скажи, и мы дадим тебе немного денег, правда, друзья?
- Да, да, конечно, мы дадим! Мы всегда, если надо, помогаем нуждающимся людям! – услышал Вито голоса.
- Нет, нет, спасибо вам! – ответил им Вито с дрожью  в голосе от волнения. – Доброго вам пути, Сын Божий да благословит вас!
- Как печально прощаться нам с  другом, как ты, - сказал голос другого  знакомого, который однажды уже навещал его вместе с другом Вито. – Нет ничего трудней, чем терять таких друзей! Послушай, Вито, пойдем с нами! Мы, прошли многие дороги, посетили много городов и стран, и везде, где бы ни были, никому нет дела до нас. Ведь мы – истинные дети божьи, и странствуем по земле, созданной им, не зная греха, но имея лишь свободу! Что тебе до мира сего с его унижениями?
   И вспомнил здесь Вито обиды последних дней, и показались ему правдивыми слова его новых  знакомых.
-Постойте! Не уходите! – вскричал он неожиданно для себя. – Я пойду с вами!
   Тут же он почувствовал чью-то теплую руку на своем плече и зашагал вслед за тем, кому она принадлежала. Стала эта рука на многие годы спутницей его жизни. И остался позади Кадис, в котором он в последний раз видел дневной свет и земную красоту. Так началась новая жизнь Вито.

                3.

   Их было семеро в одной связке людей, идущих вереницей друг за другом.   По пустынным дорогам, песчаным берегам, бесконечным лесам, средь маленьких селений и шумных больших городов проходил их жизненный путь. Знойное, нещадно палящее солнце, холодный, моросящий дождь, жгущий, свирепый ветер и падающий большими хлопьями снег нередко были их попутчиками. Им встречались выжженные поля, вымершие от чумы города, кровавые сражения и совершенно безлюдные места.
  Однажды они три месяца пробыли в крепости, которую осадил неприятель, и едва не погибли от голода. Осажденные сами пухли от голода и совсем не обращали внимания на слепых пришельцев. Несчастные едва уговорили выпустить их из города и еще целый месяц развлекали своими талантами осаждавших. Да, талантами. Никто так просто не помогал им, ибо было много таких несчастных в этом мире.
  Диас и Орландо были акробатами, Игнасио  глотал большие ножи и источал огонь, Маноло показывал фокусы, Джакобо и Леонсио развлекали публику сценками с помощью разукрашенных кукол.  И все это они делали с таким искусством, что зрители просто поражались их мастерству, и две или три монеты непременно перекочевывали из их карманов в кружку слепых артистов. Но еще больше монет стало перепадать в кружку, когда среди них появился Вито. Его чудесный голос вызывал настоящее восхищение слушателей, и они были готовы слушать его часами.
Диас, ставший вскоре другом Вито, рассказал ему, что до этого певцом среди них был Габи, но его недавно растоптали кони  проезжавшего у дороги боевого отряда. Габи слег, так и не поднялся, слишком тяжелы оказались его увечья. И когда Игнасио услышал, что в Кадисе есть прекрасный слепой певец, то он решил непременно завлечь его. И все эти козни, что испытал Вито в последние свои дни в Кадисе,  были делом его рук, безжалостного и хитрого Игнасио.
   Этот Игнасио был старшим среди них, и все боялись его, ведь даже свое старшинство он приобрел тем, что рассказал неким монахам, что его предшественник Франциско, тайно занимается колдовством, притворяясь слепым. Увели тогда монахи Франциско, и никто не узнал, как сложилась потом судьба его.
   Коварен и жаден был Игнасио и опирался во власти своей на Палому, единственную женщину в их компании, которая, как утверждал он, была не совсем слепой  и вела их по дорогам разных стран и народов. А самое главное, в ее руке всегда была заветная кружка, деньги из которой она всегда передавала только  Игнасио.
   Однажды Вито проснулся ночью от хохота и веселья своих друзей. Веселье это, то смолкало, то вспыхивало новыми восторженными криками его друзей:
- Давай, давай, Игнасио! Сделай ее, давай!
- Что случилось, Диас? Почему они так кричат? – обратился Вито к другу.
- О, это наш Игнасио любит Палому! Ты только послушай, как чудесно у него это получается!
  Вито прислушался и услышал бешеное рычание Игнасио , словно собаки, которая собирается укусить ,и вой Паломы, которую будто бы укусила эта собака. И каждый такой вой приводил в восторг его друзей, и они с новой силой призывали Игнасио:
- Давай, Игнасио! Пусть она умрет! Давай, дружище!
  Вито снова обратился к своему другу:
- Почему, если это любовь, они так страшно кричат?
- А-а! Глупый, ты не знаешь, что такое любовь!? Вот подожди, когда мы станем богатыми, Игнасио непременно подарит нам ночь любви, тогда он купит для нас женщин. И мы будем любить их, как он любит сегодня Палому.
   Ничего не понимающий Вито укрылся поплотней, чтобы не слышать этих страшных воплей и отдохнуть перед дальней дорогой. А утром в пути Диас рассказал ему о любви Игнасио и Паломы, и как настоящий друг посоветовал держаться в стороне от Паломы. И вот почему.
   Был когда-то в их компании некий Арсенио, которому не было равных среди гадальщиков.  Он приносил немалый доход компании, и  Игнасио иногда был к нему более приветлив, чем к остальным.
    И этот Арсенио, возомнил себя большим, чем есть, решил, что и он может обращаться с Паломой, как хочет. Конечно, Палома была больше виновна, ответив ему взаимностью. Но только узнал, неизвестно от кого, об этом Игнасио. На безлюдной дальней дороге остановил он своих людей.
 Прошелся между ними, нашел среди них Арсенио и вывел его из связки.
- Стой здесь! – сказал он и повел с Паломой людей дальше.
   Через некоторое время понял Арсенио, что его оставили  здесь на верную погибель и стал кричать слова о помиловании. Еще долго слышали его бывшие друзья в этой пустынной местности эти крики, но понимали, что Игнасио, приговоривший  к этой страшной смерти, не простит его, и сжимали головы в плечи, стараясь не слышать этих страшных предсмертных воплей Арсенио.
   И с тех пор никто из них, даже доброй шуткой не откликался на болтовню Паломы, страшась навлечь на себя гнев Игнасио.

                4.
     Величавый Гарсио в замке своем отмечал рождение наследника своего Паскуаля, названного так в честь рождения в день Пасхи, и щедро награждал всех, кто принимал участие в этом торжестве.
   Не осталась без внимания и компания во главе с Игнасио.   Гарсио вручил им целый мешочек золотых монет.
   Когда насытились вдоволь, и настало время для отдыха его друзей, сказал Игнасио  заветные слова хозяину приюта, чтобы выделил он каждому из его спутников женщин для утех.
   И слышал Вито, как развеселились его друзья, когда пришли к ним женщины, и постепенно исчезали возбужденные голоса, когда их уводили. Он остался один, когда подошла к нему последняя из женщин.
- Пойдем со мной, - сказала она Вито и увела его с собой.
   И показалась ее рука Вито самой нежной на свете, и затаилось его дыхание от неизвестности, потому что он вспомнил слова Диаса о любви, и вой Паломы.
   Когда они вошли в помещение, эта нежная и теплая рука отпустила его, женщина сказала ему:
- Раздевайся, я помою тебя.
   Вито в ужасе схватился за свои одежды. Женщина рассмеялась, подошла к нему и с силой стала сбрасывать его лохмотья. Затем она стала обливать его водой и, не спеша, словно Вито был маленький ребенок, стала отмывать его молодое тело. После она уложила его в постель, укрыла чем-то теплым, и Вито слышал только плеск воды и треск огня в очаге. Но ни то, чем укрыла его женщина, ни жар очага, который был совсем рядом, не согревали его. Мелкая дрожь и холодный пот струился по его телу.
   Наконец женщина распахнула покрывало и легла,  он почувствовал рядом большое, теплое, обнаженное тело с причудливыми буграми и изгибами, словно рядом с ним положили уродицу, но необыкновенно теплую и мягкую. Вито захлебнулся от страха, но женщина прижала его к себе и прошептала:
- Ну-ну, успокойся, у тебя, что, никогда не было женщины?
  Вито замотал головой, а она рассмеялась.
-  Вот и хорошо, хочешь, я буду у тебя первой?!
- Нет, пожалуйста, нет! – вскричал Вито, пытаясь вырваться из ее объятий.
   Но женщина еще плотней прижала его к себе и сказала:
- Хорошо, успокойся и постарайся заснуть. Только никому не говори, что мы не были вместе, а то тебя просто засмеют, да и твой хозяин будет недоволен, что зря потратил деньги.
   Вскоре женщина уснула,  вовсе и не думая разжимать своих объятий. И более того, как бы Вито не пытался тихонько освободиться от них, она неизменно просыпалась и сжимала его еще сильней, словно, если бы Вито убежал, ее за это ожидала суровая кара.
   К утру, измученный этой борьбой, он, наконец-то, уснул, а когда проснулся, обнаружил, что один, и только потрескивание огня в очаге напомнило ему, где он находится.
   Раздумывая над тем, что еще нескоро ему придется отдохнуть на такой теплой и уютной постели, Вито решил полежать на ней, пока за ним не придут. Теплая каморка напомнила  домашний очаг, и ему чудились голоса его родителей, братьев и сестер, было немного неловко, что он лежит в этой постели совершенно голый.
  Вскоре скрипнула дверь, в каморку кто-то вошел, Вито услышал, как вошедший подошел к нему, и знакомый голос женщины сказал:
- Ну, доброе утро, мой мальчик! Как тебя зовут, дружище?
- Я Вито, - прошептал он, натягивая покрывало ближе к лицу.
- Какое хорошее имя! А меня зовут Ракел, - подсказала женщина. – Вставай, Вито, с этого дня мне приказано ухаживать, кормить и обстирывать тебя.
- Кто приказал? – спросил Вито, приподнявшись с постели. – Игнасио? А где мои друзья?!
-Нет больше для тебя Вито, ни Игнасио, ни твоих друзей, – ответила Ракел. – Они продали тебя, и теперь твое тело и душа принадлежат одному человеку на этой земле, достопочтимому Гарсио, да продлит Господь дни его жизни!

                5.
   Гарсио чрезвычайно гордился своей удачной покупкой. Сначала он заставлял Вито петь при людях и важно рассматривал лица восхищенных слушателей. Но когда слава о чудесном певце разнеслась не только по всей округе, но и далеко за ее пределами, благодаря всевозможным купцам, миссионерам, проезжей знати и просто странникам, он позволял роскошь слушать Вито лишь самому себе и самым важным своим гостям.
   Еще бы, ни у кого из равных ему, и даже из людей высшего сословия не было такого замечательного певца, как Вито, обладавшего, по мнению всех ,голосом райской птицы. И сколько раз на больших праздниках, или встречах наедине, эти люди, бывшие у него в гостях, предлагали Гарсио немыслимые богатства за Вито, но он понимал, что каждый раз, когда он отвергает такое предложение, цена на Вито удваивается, а слава о нем растет еще больше.
 Вскоре, благодаря заботам и уходу Ракел, он превратился в прекрасного юношу, а когда, не осознавая своей красоты, он еще и пел, то женщины не могли скрыть волнение и влюбленность в Вито.
  Все они, богобоязненные и не очень, стремились хотя бы рукой прикоснуться к этому чуду, а некоторые и просто желали нечто большего.  И только благодаря ревнивой Ракел, которая сама лишь боготворила его как ангела небесного, никто не мог приблизиться к Вито на расстоянии руки.
  Женщины бесконечно завидовали Ракел, а некоторые  просто ненавидели ее, как единственную, кто мог прикоснуться к этому земному чуду. Гарсио знал это и полностью вверил Вито в руки Ракел, слепо веря к услышанному им поверью, что иные отношения певцов с женщинами приведут к утрате его чудного дарования. И однажды это поверье сослужило ему хорошую службу. Воспользовавшись случаем, когда хозяин был на охоте, его привлекательнейшая супруга Эстрелла, удалила по какому-то мелкому поводу Ракел и осталась наедине с Вито. И Эстрелла уже было добралась до манжет на чулках Вито, когда в комнату ворвалась догадливая и шустрая Ракел, на лице которой было написано, что если Эстрелле и гореть в адском огне, то это будет сделано не без ее помощи.
   Но недолго прожил Вито под надзором добрейшей Ракел. Через некоторое время появился в замке с целым отрядом стражников и повозками, полными добра, один из мытарей великого халифа Мансура, некий Шариф, за данью для иноверцев.
   Тепло и приветливо встретил его Гарсио, ибо знал за многие годы все слабые стороны этого слуги халифа. И пока собиралась дань, устроил он для Шарифа большой праздник, где среди прочих яств и утех был представлен и Вито. Услышав его божественное пение, Шариф уже ничего не хотел видеть и кушать. Он целыми днями лежал на коврах,  слушая пение Вито.
   Но наступил день, когда Гарсио провел его во двор и показал ему собранную дань и отдельную кучу всякого добра лично для него, Шариф  не взглянул на эту кучу, а лишь, указав перстом на нее, сказал:
- Забери ее себе! Отдай мне это!
И повернул руку  в сторону Вито.
   Улыбнулся ему в ответ Гарсио и только отрицательно покачал головой.
    Взбешенный Шариф взобрался на кучу добра и стал сбрасывать из нее самое ценное в сторону своей кучи, сошел вниз и  сказал Гарсио:
- Вот! Бери все это!
   И снова Гарсио покачал головой.
Задумался тогда Шариф, прикинул про себя: сколько еще мест осталось ему посетить, а сможет ли он там возместить свой ущерб и решил, что сможет.
- Хорошо, - сказал он Гарсио. – Я оставляю тебе все!
   Склонился в поклоне хитрый Гарсио , прибавив к голосу своему печаль, сказал:
- Только ради нашей дружбы, о достопочтимый Шариф!
   Тогда провели к повозкам иноверцев Вито, последнее, что он слышал здесь, это безутешный плачь Ракел.
   Но и у  Шарифа недолго пробыл Вито.
Едва покрылась голова Шарифа славой о великолепном приобретении, как однажды сам халиф Мансур, проходивший мимо, остановился вдруг и, не глядя на него, сказал:
- Шариф?
- Да, мой господин! – ответил Шариф и пал ниц перед великим халифом, замерев от страха, что стали известны все его прегрешения.
- Я слышал, Шариф, у тебя есть хороший певец, - продолжил халиф. - Не хорошо, что владеешь этим сокровищем один. Пусть его слушают все.  Приведи его во дворец, пусть он всех радует своим пением.
- О, я и сам помышлял это сделать мой господин, -  ответил, не  вставая с колен, Шариф.
   У выхода из дворца встретил его начальник стражи халифа Фарух и, указывая насаженные на кол головы казненных неугодных изменников, сказал:
- Достопочтимый  Шариф, твоя голова может оказаться здесь, если твой певец сегодня случайно сломает ногу или, не дай Аллах,  вовсе отравится и умрет за обеденным столом.
- Спасибо за доброе наставление, уважаемый Фарух, - ответил ему Шариф, хотя кое-что из этих мыслей и были в его голове. Но едва он представил эту свою голову среди тех, что уже были на колу, как сразу бегом отправился домой.
  Так Вито из Кадиса оказался во дворе самого величайшего человека того времени халифа Мансура.

                6.
   Увидел однажды халиф Мансур грустную фигуру сидящего у фонтана Вито, призвал его и спросил:
- Отчего ты грустен, сын мой?
   Он любил Вито, чей голос восстанавливал  покой и мир в его душе.
- Мой господин, - ответил ему Вито. – Велики дела твои, и останутся после тебя твое доброе имя и великая страна, а что останется после меня? Мой голос, вот все, что есть у меня, но и он каждый раз растворяется в тишине высоких гор и бесконечных пустынь. Его не передашь никому по наследству, не вручишь в дар и даже не продашь.
  Горькой правдой упали в душу халифа эти слова, но ничего не сказал он Вито в тот день. Но в другой раз он призвал его и в присутствии духовника своего аль – Бахра сказал ему:
- Вито, глубоко запали в меня тогда слова твои и возжелал я, чтобы остался твой след на этой бренной земле. У каждого из нас своя судьба, но все свершается по воле одного творца и имя его Аллах, ибо нет ему равных среди богов, и он един для всех. Прими нашу веру, Вито, и мы женим тебя на равной тебе по красоте и уму, чтобы ты оставил после себя потомство.
   Подумал Вито немного и согласился.

                7.
    В тот памятный день для Вито был нескончаем поток гостей во дворце визиря Салема. Ибо там проходила свадебная церемония безродного и бездомного певца и дочери его Зейнаб. Каждый из гостей хотел увидеть позор Селима и приносил с собою ничтожные дары, как бы подчеркивая нищету его зятя.
   Видел это все Джафар, главный визирь, и сердце его наполнялась радостью от унижений Селима.
   Но в конце церемоний появился вдруг во дворце сам великий халиф Мансур. Он молча прошел между падшими ниц слуг своих, лишь мельком взглянул на виновников торжества, встал в стороне от них как простой гость и сделал знак своему духовнику аль – Бахру.
   И выступил вперед аль-Бахр и объявил он волю халифа, о том, что отныне Вито, тайно, месяц назад принявший истинную веру, объявляется по воле халифа его приемным сыном. И хотя он не будет по праву крови одним из прямых наследников халифа, по указу его имеет теперь равные права по отношению к нему, как к другим сыновьям великого халифа. Иначе говоря, ему должны оказывать те же равные почести,  как и всем наследникам. Кроме того, дарит халиф Мансур своему приемному сыну один из своих лучших дворцов, вместе со всей прислугой, землей и имуществом.
   И чем больше говорил так аль-Бахр, тем прямее становилась спина Селима, в один миг вдруг породнившегося с самим великим халифом. И видел он, как предательски отступали сановники от Джафара которому, только что преклонялись. Печаль сожаления  лежала на лицах их от воспоминаний скудости своих подарков. Искривилось лицо Джафара, понял он в этот миг, что падение его неизбежно, и не по воле высшей власти, а  из-за трусости и измены своего окружения. И только один Вито ничего этого не понимал и не знал, что эта прихоть великого халифа Мансура изменила не только его жизнь. Впрочем, целомудрие и безгрешность его жизни не нуждались в этом знании.

                8.
   Прошло много лет, когда однажды в Кадисе стражники порядка ворвались на торговую площадь крепости. Так происходило всегда, когда им нужно было найти неугодного еретика, мятежника или преступника. Сметая все на своем пути, они хватали нужного им человека и уводили прочь. Через несколько минут все принимало прежний вид, как будто ничего не случилось. Так было принято, так было всегда.
   На этот раз они увели торговку Каталину, известную всем своим косноязычием. Несчастная женщина и думать не могла, что  этот недостаток станет причиной такого происшествия. Гробовое молчание толпы и потупившиеся на землю взгляды даже очень знакомых людей говорили  о том, что теперь ее судьба предоставлена только ей самой. Впрочем, редко кто из тех, кого так уводили ранее ,возвращался обратно, только когда хватали совсем уж безвинных или по ошибке взятых людей.
   Каталина вовсе не была робкой женщиной, она многое пережила в жизни, но когда вот такая участь коснулось ее, у нее забилось от страха сердце. До жителей Кадиса доходили слухи, что родные взятых стражниками даже не знали об участи их близких.
   Огромным усилием воли Каталина взяла себя в руки и, проклиная неизвестного ей доносчика, лихорадочно обдумывала, что она может ответить высокому суду, который был порой очень скоротечен ,и хватало показания лишь двух свидетелей, после чего душа обвиняемого нуждалась только в суде Господа.
   Но когда стражники привели ее до места, где ее ожидал суд,  там находилась только огромная свита иноземцев, холод смерти проник в ее сознание, и душа Каталины отвернулась от земной жизни , вся наполнилась молитвами покаяния и пожеланиями легкой смерти.
   Стражники подвели Каталину к важному господину, который сидел под специальным навесом  и тотчас оставили ее. И воцарилась тотчас тишина на этом месте, но этот господин, казалось, совсем не обращал внимания на Каталину.  И только когда один из стоящих рядом с ним, сказал что-то, склонившись к нему, он оживился и спросил вдруг на родном для Каталины языке
- Как тебя зовут женщина?
   Каталина буквально онемела от того, что такой важный господин хорошо говорит на ее языке. Но она очень быстро поняла, что если ей дали шанс говорить, то это и есть единственный путь к  спасению.
- Я Каталина! Каталина, мой господин! Живу вот совсем недалеко отсюда в трехстах шагах! – и, упав на колени, указала рукой, где она живет, словно приглашала этого господина в гости. – Конечно, у меня бедная семья, мой господин, но мы очень набожны и терпеливы. Мы славим Господа нашего, а также проявляем должное уважение к вере вашей, мой господин! Это, как его? Аллаху и пророку его! Мы живем в смирении, мой господин, и день и ночь молимся за близких своих и всякую власть на этой земле! Быть может, кто и сказал вам плохое за Каталину, мой господин, но это все клевета, клевета! Спросите у любого, вам всякий скажет, что Каталина - добрая мать своим детям, а также смиренная христианка.
  Конечно, Каталина никогда не была воровкой и не занималась колдовством, но в остальном она безбожна лгала знатному иноземцу так, что знающие ее и сочувствующие ей люди прятали свои улыбки, склонив голову.
  Улыбнулся чему-то и важный господин,  но не взглянул на Каталину , и она приняла это не за добрый знак.
- Кто твои родители, женщина, есть ли у тебя братья и сестры? – спросил, подумав немного, господин.
- Ха, мой господин! – приободрилась тут Каталина, решив, что если разговор продолжается, то у нее есть все шансы еще пожить в этом грешном мире. – Конечно, у каждого есть родители! Мой отец Бернардино и мама Адонсия, упокой господь их души, были тоже очень набожными людьми, это я вся в них, мой господин!  Они уже давно умерли. Да  братья и сестры были у меня, но все тоже умерли, кто еще в детстве, кто совсем недавно от всяких бед земных.
   Так говорила Каталина,  не забывая осенять себя крестными знамениями и проливать слезы, дабы разжалобить неизвестного ей господина.
   Но господин промолчал, как бы принимая решение, и здесь Каталина очень пожалела, что замолчала так рано и не рассказала господину еще что-нибудь жалостное из своей жизни.
   Но тот повернул  к ней лицо свое  и сказал:
- Твой голос и говор очень напоминает нашу маму, Каталина, наверное, ты очень похожа на нее?
- Нашу маму!? – повторила Каталина, и только теперь, приглядевшись в это лицо, увидела, что говорящий с ней был слеп. – Вито! Мой мальчик, неужели это ты? – сказала она шепотом, протягивая к нему руку, но испуганно озираясь, помышляя, правильно ли она делает.
Но сидящий напротив сам протянул руки и сказал нежно, как мог говорить только очень близкий человек:
- Каталина! Обними меня, сестра!
   Тогда, поднявшись с колен, она приблизилась к нему  с достоинством и нежностью спокойно обняла своего брата.
  Они поговорили немного, Каталина спросила:
- Вито, кто здесь ухаживает за тобой?
- Вот здесь, - указывая справа  рукой, сказал Вито. – Трое моих сыновей.
  Он что- то сказал в их сторону, и юноши с улыбкой поклонились Каталине.
- Боже мой, боже мой!!! Какие красавцы! – не удержалась  в похвальбе Каталина. – Если бы я была молодой девушкой,  даже не решилась бы, кого из них выбрать себе в женихи. Вито, почему у тебя сыновья такие красавцы?!
- Это от большой любви, Каталина, - ответил с улыбкой ей Вито.
- Знают ли они наш язык? – спросила Каталина.
- Немного, - сказал Вито. – Но достаточно, чтобы вот сейчас великий халиф послал их с миссией в эти места. Я узнал об этом и попросил взять меня с собой, и мы лишь на день заглянули в Кадис, чтобы узнать, нет ли у мальчика Вито здесь еще родных?!
- Вито, сам господь послал нам эту встречу! – всплакнула вдруг по - настоящему Каталина.
- Да, - согласился Вито и о чем-то переговорил с сыновьями. Они передали ему в руки небольшой мешочек, и он тотчас протянул его Каталине.
- Сестра, -  сказал он. – Это все, что я могу для тебя сделать. Возьми этот мешочек с деньгами и их должно хватить на всю твою жизнь. А также помоги  детям моих братьев и сестер. Сейчас мы расстанемся, возможно, навсегда на этой бренной земле, но я верю, что мы проживем достойную жизнь здесь, чтобы встретиться на небесах.
Каталина приняла мешочек, отложила в сторону, погладила по лицу своего брата так, как некогда  гладила  мама.

                9.
   Вот и вся история любви Вито из Кадиса. По возвращении домой, он выдал замуж всех дочерей и женил всех своих сыновей.
   И когда в его дом приводили все новых и новых внуков и внучек, он неизменно спрашивал, красивы ли они? И когда слышал утвердительный ответ, всегда говорил: «Это от большой любви!».
   Эти его слова передавались из поколения в поколение.  И если кто-то отмечал красоту наследников Вито, то они знали, что им ответить…            

                ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ ЕЛИЗАВЕТЫ ЛАНСКОЙ

   Они познакомились в Москве, перед самой войной, в «читалке» одной из библиотек.
Она заметила его высокого и худого, не по сезону обутого в легкую обувь, укутавшего свое лицо в длинный шарф, словно это могло помочь ему, простуженному.
  Он бесконечно кашлял, виновато оглядываясь вокруг, пытаясь заглушить этот кашель шарфом. И когда она предложила ему горячий чай с молоком с термоса, несколько застенчиво согласился.
   Чай действительно помог ему, и он случайно встретив ее в гардеробе, поблагодарил и вызвался помочь донести книги, которые она набрала для чтения дома. Вернее, в комнатушке, которую снимала.
   По дороге они познакомились.
   Он, Василий Суворин, студент технического вуза, и она Елизавета Ланская, тоже студентка, без пяти минут хирург.
   Оказалось, Василий промочил ноги, и она, не уверенная, что это не повторится, буквально затащила его к себе и отдала ему новые, теплые стельки для обуви. И пока он подгонял их под свои туфли, вскипел чайник, и они просидели еще пару часов за скромным студенческим столиком, пили чай и говорили о современной поэзии.
   Василий помнил и знал наизусть стихи многих известных поэтов, чем удивил Елизавету, которая не ожидала такой поэтической души у технаря.
   А он, уходя, пригласил ее на вечер встречи с известным поэтом, в свой институт.
   Она согласилась. Так начались их встречи, и через пол года, он признался ей в любви.
   Елизавета первой закончила учебу и уехала, а он учился еще два года, забрасывая ее пачками писем о любви и проклятиями разлуки. А она в ответ почти с каждой получки присылала ему маленькие посылки со сладостями и теплыми вещами.
   Когда Василий закончил учиться и в другом городе определился с работой, Елизавета немедленно переехала к нему, хотя у нее к этому времени была уже своя квартира.
   Они поженились и были счастливы. Но это счастье длилось недолго.
   Началась война.

                2.

      Война все поставила с ног на голову.
  Завод, на котором работал Суворин с полувоенного, мгновенно превратился не только в военный, но в сверхсекретный объект. А сам, Василий, стал лицом с бронью от призыва в армию.
   А вот с Елизаветой получилось все наоборот. Ее призвали через два месяца с начала войны.
   На вокзале, провожая Елизавету, Василий с удивлением разглядывал ее  шинель, скрывшую стройную фигуру жены.
   Он виновато шептал, что так не должно быть, что это не она, а он должен ехать туда, на Запад, навстречу ужасам войны.
   Он жаловался ей, что не понимает, как будет теперь жить без нее.
   Она ласково, словно была его матерью, гладила по голове, разглаживала сморщившиеся, готовое заплакать лицо, и говорила, что все будет хорошо, и они скоро снова будет вместе.
   И эшелон уже тронулся, когда она, оторвавшись от него, с трудом догнала свой вагон в сапогах на два размера больше ее маленьких ножек.
   Наскоро пройдя военно-медицинскую подготовку, Ланская попала в самое пекло войны.
   Война началась для Елизаветы с окружения, из которого остатки армии, в которой она находилась, выходила два с половиной месяца. Затем снова передний край и снова окружение. И теперь ее саму, тяжелораненую вывезли последним самолетом на Большую Землю. Через полгода госпиталей она  вернулась на фронт.
   За это время Василий получил лишь несколько писем от нее. Он отвечал ей длинными письмами о любви, и о неустроенности своей жизни без нее.
  Она тоже писала о любви, опуская подробности об ужасах войны.
  О том, как с начала войны, ей уже несколько раз пришлось участвовать в боях. А однажды, под Сталинградом, прорвавшийся в тыл немецкий танковый десант, передавил гусеницами весь полевой госпиталь. И один из танков промчался через ее операционную палатку, разметав и превратив в месиво весь ее обслуживающий персонал, оставив в живых ее одну, прикрывшую собою раненного солдата на операционном столе. И спустя несколько минут, когда едва осела пыль и гарь от танка, она, с помощью двух легкораненых продолжила операцию.
  Один майор, которого она буквально вытащила с того света, на прощание, оставил ей пистолет, подарочный трофейный «вальтер», стрельба из которого, вдруг, стала ее единственным любимым занятием. И едва наступала, хотя бы малейшая передышка, Елизавета уходила подальше от госпиталя и стреляла, стреляла по наспех развешанным мишеням.
  В конце войны, на  редкой праздничной вечеринке, красавец капитан, вызвавшийся помочь ей отнести посуду на кухню, вдруг схватил ее там и стал целовать, лихорадочно расстегивая пуговицы ее гимнастерки. Но едва луна осветила красивую, еще девичью грудь и голубые, холодные глаза Елизаветы, как он почувствовал на своей груди дуло того самого «вальтера».
- У – убь - ешь? – спросил, запинаясь, капитан.
- Убью! – спокойно ответила она.
   Капитан отпустил ее, виновато прикрыл грудь Елизаветы и ушел, не оглядываясь.

                3.

    Война закончилась для нее неожиданно, под Прагой, за операционным столом, когда вдруг началась беспорядочная стрельба и крики: «Победа!», а выбежавшая на шум и снова забежавшая в палатку молодая сестричка, со слезами на глазах подтвердила: «Победа!». Елизавета, лишь на секунду закрыла глаза и вместо очередной команды, обратилась к ней: «Нужна тишина!» Сестричка снова убежала с палаты и через некоторое время наступила тишина.
   «Продолжаем» - сказала Елизавета и все, уняв, заметную дрожь в руках, продолжили выполнять ее команды и вскоре забылись в работе.
   Через час, когда она вышла с палаты, поняла, что весь госпиталь и все раненные, которые могли быть на ногах, стояли вокруг, в ожидание ее появления.
   Елизавета устало шагнула к ним, снимая маску, и все увидели ее красивую улыбку и счастливые глаза.
   «По – бе – да – а – а!!!!!» - закричал кто-то. А потом это закричали все. И эти крики потонули в бесконечной пальбе из оружия. Словно все эти  люди, хотели навсегда отстрелять все патроны, которые у них остались после этой войны. И застывшая на бинтах кровь, размокшая от слез радости, как капли росы опадали на траву. Люди, словно сумасшедшие, качали и носили на руках друг друга. Тяжелораненые, выползали с палаток и беззвучно плакали, глядя на ошалевшую от счастья карусель людей, словно, если они не участвуют в этом, счастье этих людей неполно и несправедливо.
  Домой Елизавету отправили скоро, не заставив ждать долго. Она ехала на Восток эшелонами, а потом и просто гражданскими поездами. На одном из поездов, она уснула, положив, голову на колени старого солдата, который тихо гладил ее волосы и говорил соседям: «Яки гарны дивчина, а воюе!».
   Родной город встретил ее едва заметным рассветом, и она прошла к своему дому по пустынным улицам. У двери, она уже подняла, было, руку, чтобы постучаться, как вдруг увидела, что в замочной скважине нет ключа. Елизавета опустила с плеч вещевой мешок, развязала его и достала из самой его глубины сверток, в котором лежали «вальтер», ордена и медали, и ключ от квартиры, который она хранила у себя, как талисман. Ключ послушно вошел в скважину, она повернула его и дверь открылась. Из квартиры пахнуло незнакомым, или просто забытым ей запахом. Предрассветный свет едва освещал ее комнаты. Елизавета закрыла дверь и тихо прошла с прихожей в спальню.
   В спальне, на кровати, она увидела спящего на спине мужчину, и  прикорнувшую к ней боком толстую девицу, чья жирная ляжка бесстыдно выглядывала из-под одеяла.
   Елизавета выронила с рук мешок, он гулко стукнулся об пол, и девица проснулась. Увидев незнакомого человека, она страшно закричала.
  Елизавета, испугалась этого крика и схватила лежавший на самом верху открытого вещмешка пистолет, рассыпав из свертка ордена и медали.
   Девица, увидев пистолет, завизжала от страха, и Василий, а это был он, проснулся. Он мгновенно присел на кровати, схватил с тумбочки очки, пытаясь разглядеть едва заметную тень человека в глубине комнаты.
   Елизавета повернула пистолет в сторону визжащей девицы но, видя, как Василий прикрывает ее, выстрелила в него. Пуля, пробила его очки и размозжила голову, разбрызгав кровь по стене. Василий медленно осел на подушку. А Елизавета, не спуская с него глаз, не глядя, стреляла в толстую девицу, пока не кончились патроны, и та не смолкла.
   Она так и стояла там, пока не приехала милиция. И потом сидя на стуле у стены, молча наблюдала, как эксперты вытаскивают из лужи крови, вытекшей с толстой девицы, пистолет и ее награды.
   Так началась частная жизнь Елизаветы Ланской. 

                3.

     Освободившись, она осталась в этом северном городе. Буквально через год, она стала лучшим хирургом округа. И поняла, что ее руки, чудо - руки, ничего не забыли и все помнили. Даже стрелять. Как-то на одном пикнике, она разглядывала неизвестный ей вид карабина. И когда один из мужчин, что – то пошутил по этому поводу, попросила его подбросить в воздух пустую банку и пробила ее первым же выстрелом. Все мужчины наперебой безуспешно пытались повторить это, а она оправдывалась и говорила, что это случайность. И после этого, уже никогда не брала в руки оружия.
   Красивая и самодостаточная, она была вожделенной для многих мужчин, но все они получали сухой отказ в ухаживаниях. А через пять лет,  неожиданно для всех родила сына, которого воспитывала весьма сурово и требовательно.
   Однажды в Москве, где Ланская была в командировке, в дни майских праздников она случайно проходила у театра, где собирались ветераны войны. И кто-то узнал ее, и многие узнали ее, ибо редко какой солдат прошел войну без ранения. Все окружили Елизавету, благодарные и счастливые. Обнимали и целовали руки. И она помнила всех. Нет, не по фамилиям, а по ранениям. И скромно улыбалась им, обязанным ей жизнью. Но обласканная и обожаемая, Елизавета при первой возможности ушла оттуда. Война всегда было для нее тягостным воспоминанием, которая, как ей казалось, забрала у нее все, что можно забрать у женщины. Забрать, чтобы уже никогда не вернуть.

                ДИТЯ ВОЙНЫ

         Это было давно, а может быть, и недавно.  Все зависит от того, сколько мы прожили, как и для чего.  Я учился тогда на последнем курсе энергетического факультета.  Еще перед началом учебного года меня вызвали в деканат, где напомнили, что после защиты диплома мы все будем обязаны отработать два года там, куда имеются заявки на молодых специалистов. Конечно, заявили мне, как лучший студент я имею право выбора, а это значит, могу остаться даже в стенах университета или в системе местного энергоснабжения, о чем я, собственно, подозревал.   Руководство университета, учитывая мои знания, активную работу, которую вел в стенах альмаматры, вышло ко мне с просьбой отправиться в некий город Васильково, откуда пришла «слезная» заявка обязательно прислать к ним молодого специалиста. 
   Васильково - небольшой город в глухой провинции, но с очень развитой еще с войны нужной промышленностью и энергоснабжением. Там, как выяснилось, уже давно просится на пенсию директор главного энергопредприятия, а заменить его не кем, не скрыли того, что направленные на учебу студенты не вернулись, а предпочли столичные злачные места родным пенатам. Я, собственно, был не против, мне уже давно хотелось немного пожить без опеки родителей, людей не без связей, а оттого уверенных в будущем своего чадо. Смущало только то, что васильковцы явно намекали в перспективе на жизнь вечную в их краях, но это в мои планы не входило. Впрочем, это меня мало волновало, закон определял срок отработки два года и баста. Я согласился. Деканат на радостях по началу учебы отправил меня в бессрочную производственную практику в Васильково до самой защиты диплома, где мне гарантировали хорошо оплачиваемую зарплату рабочего, поскольку диплома у меня еще не было. Они тут же выдали мне тему диплома, и из большой любвеобильности вынесли из канцелярии три лучшие запыленные дипломные работы по этой теме, которые когда-то уже защищали в стенах этого университета. Оставалось только переписать что нужно в один лучший вариант и не забыть указать свою фамилию.  Мне даже показалось, что, если прямо сейчас потребовал бы диплом, они бы тут же   его вручили.
       Родителям пришлось сказать, что мой отъезд решался чуть ли не в министерстве оборонной промышленности. На отца это произвело впечатление, а мама расплакалась, словно сегодня война и на меня легла великая миссия спасения отечества.
   До Васильково я ехал долго, только в пути понял, как это далеко. На вокзале встретил сам директор предприятия энергосетей Василий Кузьмич, до сих пор не знаю, кто это умудрился сообщить ему, что приеду именно в этот день.               
   Если бы кто увидел Василия Кузьмича просто так в городе, то никогда бы не подумал, что он очень крупный начальник. Внешне это подтверждала служебная машина, на которой приехал меня встречать. Но с первого взгляда начальник мне напомнил пенсионеров из нашего двора, которые целыми днями забивали костяшками домино в козла, не забывая изредка посылать гонца в магазин.  Он и водитель дядя Миша, который впоследствии возил уже меня целых двенадцать лет до своей пенсии, встретили как родного сына. Они выхватили баулы и поспешили к машине, словно я тут же на вокзале мог передумать и уехать на этом же поезде обратно. По дороге они успели задать мне кучу вопросов: как доехал, не замерз, прихватил ли я теплые вещи с собой.
  Когда приехали в гостиницу, они не позволили нести вещи мне одному, немного задыхаясь, затащили без передышки до самого третьего этажа в квартиру для молодых специалистов. Когда вошли в комнату, я был шокирован ее царским уютом. В ней находились две пожилые женщины, как выяснилось, начальники отдела труда и отдела кадров. Они тотчас, едва я успел помыть руки в ванной, оформили меня на работу электриком пятого разряда, прилепили к личному делу мое фото 3х4, которые заботливый папа заказал аж двадцать четыре штуки. Сделали первую запись в новенькой трудовой книжке, на которой через несколько лет появилась вторая запись о назначении меня директором предприятия электросетей. И на этом оформление в «рабство» в городишко Васильково закончилось, осталось только приложить в личное дело справку медосмотра, о которой, оказываются, уже договорились, она будет сделана вчерашним числом.  Добрые женщины тотчас заставили стол угощениями: медом и вареньем, пирогами и пирожками, которые еще был теплые. Словно их испекли прямо здесь. Потом они с гордостью показали мне огромное количество банок с солениями и варениями собственного изготовления, которые принесли с собой, и этими банками, совершенно по-домашнему, были забиты места под шифоньером и кроватью. С особой гордостью показали, что есть телевизор и холодильник. Как выяснилось позже, холодильник Василий Кузьмич приказал привести сюда из своей приемной, а старенький телевизор «Рекорд» принадлежал дяди Мише, его по указанию начальника отремонтировали умельцы из электролаборатории перед самым моим приездом.
   Вот так я впервые появился в городе Васильково. Разве мог я знать, что останусь здесь навсегда, встречу свою любовь, у меня родятся дети, навсегда полюблю этот город и людей, живущих в нем.
  А еще я узнал множество историй из жизни Васильково и его обитателей, одну из которых услышал и запомнил в самом начале моей жизни в этом чудесном городе.
   Случилось это так.
                2.
   Василий Кузьмич был так рад моему приезду, что казалось, он хоть сегодня готов уступить мне свое место, когда понял, что из меня что-то должно получиться. Он заезжал за мной по утрам, в машине после обычных заздравных фраз о житие – бытие, тут же переходил к делам производственным, обильно посыпая в них всяческие истории из своей богатой жизни. На совещании он неизменно сажал меня рядом с собой, вел оперативку нарочито детально, раскрывая передо мной любые мелочи трудовых будней предприятия, особенно указывая на тех лиц среди начальников отделов, мастеров и рабочих, которые могли решать те или иные проблемы. Потом отпускал меня на все четыре стороны с теми, с кем я хотел побывать на рабочем месте. В обед Кузьмич обязательно зазывал меня в свой кабинет, закрывал дверь, и там мы чаевничали ровно до двух часов с незабываемо вкусными пирожками -творениями его замечательной супруги Светланы Ивановны.
  По дороге домой все повторялось: после краткого отчета о том, что я видел и слышал, Василий Кузьмич подводил итоги и вновь прибавлял к ним пару баек из своей жизни, когда он, обыкновенный деревенский парнишка, едва окончивший институт, по воле судьбы в войну возглавил это свое хозяйство. И первым его транспортом были сани с лошадью, на которых он ездил в область, если того требовали обстоятельства.
   Словом, после полугодовой такой стажировки, я был готов не только заменить Василия Кузьмича, но и, по его мнению, «уйти на повышение».
   Однако до этого было еще далеко.
   Однажды утром после совещания, Кузьмич попросил меня остаться.
-  Виктор, тут у нас возникла проблема. При подъезде к вокзалу, в разминочном узле сошли с рельс по вине, как ты понимаешь стрелочника, несколько вагонов, в том числе платформа с запчастями, которые мы заказывали. Сегодня суббота выходной, и завтра воскресение. Машину и кран нам обещают прислать только в понедельник. Нам пришлось послать туда человека для охраны, рассчитывали, что сегодня все дела уладим, но не получилось. Наш человек звонил с вокзала, сказал, что он не против остаться, но ему нужно, так сказать, подкрепление, напарник, чтобы по очереди спать ночью и, конечно, принести покушать что-нибудь. Нам бы не хотелось отрывать кого-то от работы, тем более люди нужны в понедельник, чтобы вывезти оттуда оборудование. Ты бы не мог помочь   подежурить вместе с ним, разумеется, с понедельника мы дадим тебе пару отгулов.
- Конечно, - ответил я. – А кто там?
- Парфенов Сергей Палыч, - ответил Василий Кузьмич. – Ну, знаешь, он в отдельной комнате сидит возле мастерской?
   Парфенова я знал, многие на предприятии считали его мастером на все руки. Все, что выходило из строя или ломалось непременно проходило через его руки от обыкновенных замков до крупных узлов трансформаторов или масленых выключателей и половине из этого хлама он дарил вторую жизнь. Когда бы я не заглядывал к нему, он всегда был при работе: что-то откручивал, прикручивал, отрезал, ровнял, отпиливал, проверял на стенде, мотал катушки, сверлил, паял, смазывал, обматывал изолентой, покрывал лаком. Вокруг было с полсотни ящиков, железных и стеклянных баночек с самыми различными гайками, болтами, гвоздями, шурупами, шайбами всех народов и ГОСТов мира.
- Вот тебе червонец, - сказал мне Кузьмич, протягивая купюру. – Купишь поесть, не забудь пару пачек «Беломора» и спичек прихватить. Можешь взять Палычу одну белоголовую, как-никак выходной сегодня. Ну, бывай, звоните, если что с вокзала, прямо ко мне домой, диспетчера не беспокойте. Иди домой, отдохни немного и на вокзал. Надеюсь, ты понял, что к Палычу нужно идти в сторону, откуда приходят поезда, там его и найдешь.
                3.
   Ближе к вечеру, закинув на плечо рюкзак, в котором, кроме всякой еды, поверх всего лежало теплое одеяло, я отправился на вокзал. Прошелся по пустому перрону, обычное дело для тупиковых станций, и направился в сторону, откуда я сюда приехал в этот город. Идти пришлось недолго километра три, еще издалека я увидел самодельный шалаш из решеток для снегозадержания, сверху хорошо укрытый травой, так что и дождь бы не промочил. Приблизившись, я убедился: в нем без проблем поместятся два человека, это говорило о практичности и умении Палыча.
   Впрочем, встретил он меня вовсе не радостно. На «здравствуйте» буркнул что-то в ответ, взглянув на мой рюкзак за спиной, из которого торчало одеяло, решил, видимо, что кроме него в нем ничего нет, и выразительно показал свою спину, за которой я увидел, как он что-то варит над небольшим костром в котелке, вкусный запах пищи я почувствовал еще далеко отсюда.
   Меня настроение Палыча позабавило, я намеренно обошел его, стал разгружать рюкзак, выложил одеяло и начал складывать на него снедь. Чем больше из рюкзака появлялось, тем больше чувствовал удовлетворенное сопение Палыча. Когда же развернулся и передал ему пару пачек «Беломора» со спичками, его взгляд стал веселей. И когда я, словно Дед Мороз, вытащил из рюкзака белоголовую, Сергей Палыч только и сказал:
- Ну, Кузьмич – человек!
- Это вам на выходной, - прокомментировал я.
- А вообще-то у меня два выходных, - отозвался Палыч. – На двоих было бы как раз.
- А я ни-ни, - сказал ему.
- Тогда ладно, - смирился он.
   Быстро стемнело, но почему-то стало уютней и веселей. Налетевшая было мошкара с треском горела на языках пламени костра, а комарье разгонял продуваемый с разных сторон его дымок.  Когда Палыч снял котелок и подбросил дров, костер разгорелся еще жарче, и это тепло почему-то не выветривалось, а хранилось на том пятачке земли, где мы обитали.
Искры огня с треском уносились в небо и застывали там, рядом с мириадами звезд, которые выстраивались в свои созвездия, и оттуда, с высоты, поглядывали на нас, оторванных от мира и ставших чем-то ближе к ним, удобнее устроившись, они приготовились подслушивать, о чем же мы будем говорить: заглянули в наш котелок, посмотрели на наши лица и так застыли в ожидании.
   Палыч размешал в своем вареве принесенную мною тушенку, побросав туда каких-то специй, удовлетворенно хмыкнул. Он поднял с одеяла две железные тарелки и спросил:
- Сам догадался принести или подсказал кто?
- Сам, у меня батя- рыбак, а на рыбалке всякое бывает. Иногда и не клюет, а кушать хочется всегда. И тогда отец варит уху из тушенки, а как тут уж без тарелок, - ответил я.
- Что верно, то верно, - согласился Палыч и заявил, – а ну за стол, а то компот прокиснет!
   Мы дружно сели за импровизированный столик из ящиков, накрытый газетой «Известия», и принялись ужинать. Ели не спеша, переговариваясь, а Палыч пару раз прервался из-за принятия «на грудь», затем аккуратно закрыл бутылку конфетой «Буревестник»  и положил в  рюкзак, предварительно завернув в газету. За ужином, как все васильковцы, он непринужденно и по-товарищески узнал все обо мне, располагая к дальнейшему разговору своим вниманием к ответам. Я как-то не обратил тогда внимание на это его умение и особенность. Но однажды через много лет, когда мы отдыхали с женой на юге и общались в небольшом кругу таких же приезжих, она сказала мне:
- Ну вот, кажется, ты уже стал настоящим васильковцем.
- Это как?! – удивился я.
- С людьми научился общаться, располагать их к себе вниманием, - ответила она.
Вот те – на! А я и не знал, что это «национальная» черта васильковцев. Позже пригляделся- так и есть!
    Компот у Палыча действительно был домашний с особым вкусом, обычное дело, каждая хозяйка делает его по-своему. Я принялся без особого приглашения мыть посуду, Палыч с удовольствием затянулся папироской, вглядываясь в небо, явно любуясь им.
- Что смотришь? – спросил он, заметив мой взгляд.
- Да вот интересно, вы городской человек, а вижу, вам небо это нравится.
- Ишь ты, глазастый! – улыбнулся он, пыхнув дымом. – Никакой я не городской. Деревенский, хоть давно и не живу на родине, да видно душа с детства осталась там. А про небо ты прав. Я вот гляжу на него и думаю, а какое оно над деревней моей сейчас. Такое же или другое? Как думаешь?
- Думаю другое, - сказал я.
- Ах ты, ладушки, а какое другое?! – удивился Палыч.
- Деревенское! – едва сдерживая смех, ответил я.
- А ну тебя! – покачал головой Палыч. -  Не знаешь! Ладно, хоть шутки шутить умеешь!
   И он снова стал смотреть то на небо, то на клубы дыма, рассеивающиеся в темноте. Я покончил с посудой, присел рядом и спросил:
- Сергей Палыч, вот вы все умеете и вас хвалят по работе. Где учились, что заканчивали?
- А где мог учиться, - немного времени спустя, ответил Палыч. – Приехали мы из деревни. Маму, слава богу, счетоводом на работу взяли с самым маленьким окладом. А я что? Безотцовщина, «дитя войны» называется. Восемь классов с грехом пополам закончил и в училище ремесленное.  Вон там склады овощные, по ночам вагоны за червонец разгружал. Оплата известная. Сумма одна, а сколько человек разгружает, так на всех и делится, вот и работали по стольку пацанов, чтобы по червонцу выходило. Так и выжили, пока работать не начал. А дальше, сам понимаешь, кто с работой дружен, так и она с ним дружится, вот.
- Понятно, - сказал я, понимая, что жизнь у Палыча совсем несладкая была. – А что это значит – дитя войны? Ваш отец в войну погиб?
- Не-а, - с какой-то грустной улыбкой ответил Палыч, через секунды обернувшись, увидев мое задумчивое лицо, спросил:
- О чем думаешь? Хочешь догадаться, что я за дитя войны?
- Ага, - подтвердил я, немного подумав, выдал. – Вы от немца родились!
- Ну, ты, блин, начальник, даешь! – удивился Палыч. – До такого и я не мог додуматься! Я рыжий что ли?!
- Ну, почему, не все же немцы рыжими были, - ответил я, довольный тем, что не схлопотал по макушке.
- Рыжие они, рыжие, - с уверенностью проговорил Палыч. – Вон, глянь, какими их в кино показывают!
- Так-то – артисты, - защищался я.
- Сам ты артист! Ух, ты развеселил! 
Но потом вдруг стих и долго молчал. Наконец сказал:
- Не погиб мой отец в войну, да от немца я не мог родиться. Я после войны родился. Как говорится от живых отца и матери.
   И снова замолчал, а потом стал рассказывать…
                4.
- Я по матери Парфенов, по отцу Павлович, а имя Сергей от деда, отца матери. Это он так меня в честь себя и назвал. И правильно сделал! Сколько себя помню, так только он меня и присматривал сызмальства. Мама у меня хорошо училась, так ее в самом начале войны бухгалтером в правлении нашего колхоза держали, деревенская интеллигенция! А то и правда, мама очень тихая и спокойная была, но с характером. Жила она с дедом моим Сергеем, травленным немецкими газами в первую мировую. С годами дед стал слаб на голову, так что кто за кем приглядывал еще вопрос, или он за мной, или я за ним.
    Отец мой, Кузнецов Павел Андреевич, до войны успел ославиться хулиганистым характером, слабостью до самогона и женщин. Девок, конечно, он не трогал, но при случае умело пощипывал, порченный какой-то местной вдовушкой. Это в смысле, знал, что с ними делать. И это тоже было правильно. Тут война началась, ушли туда парни, не целованные и бабского тепла не знавшие, да все почти сгинули там. Мало кто вернулся. А отец пришел. Через ранения, через похоронку, но пришел. Пришел героем, весь в наградах. Такого в районе поискать надо было. Понятно, почет и уважение, да и место председателя колхоза как раз освободилось. Тогда орденами не бряцкали, все, кто вернулся, сразу страну поднимать начали. Ну и отец мой, понятно, не из последних был. А сам-то молодой, кровь играет! Вдов по деревне, хоть в ряд строй, титьками зазывно жмутся, как устоять?! И пошло, и поехало. Там погулял, тут обрюхатил: кто-то скинула, а кто, видя в том нужду, родила. Слухи пошли да смешки. От улицы к улице да по всей деревне, а потом по району. Мол, Кузнецов не только по всем показателям в передовиках ходит, но свои собственные нормативы в колхозе завел.
   Вызвали его в райком, стали жестко поучать. А отец ни слова не сказал, так и просидел все совещание молча, опустив голову и лишь изредка поглаживая рукой правое плечо. Всем как-то стало жалко его, может рана ноет или еще что. И не дождавшись обещаний, отпустили. Не знали они, что такие обещания Павел Андреевич дал вчера отцу, мужику еще в силе, избившего сына дрыном в сарае за его похабство и перебившего ему плечо. И потребовал отец его немедленно жениться, коль уж неймётся, а иначе выгонит с позором из дома.
   Притих на время председатель, стал с оглядкой действовать, да только отец каждый день о долге ему напоминал. А тут какое-то диво-дивное случилось. Была у нас в деревне девушка Дарья, и ростом, и видом никакая, на нее в деревне с мужиками мало бы кто глянул, а в послевоенной деревне так и вовсе шансов замуж выйти не было. Зашла она как-то по случаю бумагу в правлении подписать, а там один Павел Андреевич оказался.
   Глянул на бумагу председатель и говорит:
- Не подпишу!
- А что это вы не подпишите? – тихо спросила скромная Дарья. – Что не так?
- Да все так, - повертел бумажку эту Андреевич. – Только вот, если замуж за меня пойдешь, а то не подпишу!
   Ясно дело, шутит! А Дарья эта в слезы, видит, он и до нее добирается, бегом вон из правления.
На следующий день, на работе, чует Дарья, как кто-то за ее спиной стоит, обернулась, он!
Затрясло от страха Дарью.
- Ты это чего? – сказал Павел Андреевич. – Я ведь серьезно, Дарья. Вот прямо завтра сватов зашлю. Жди. Отцу и матери скажи.
И ушел. А Дарья домой пришла, сама не своя. Не знает, что и делать. Матери сказала, та - отцу. Сидят и гадают за столом: правда это или злая шутка. Дочери допрос учинили, может, было что. Та в слезы опять. На другой день никому ничего не сказали. Напекли, что могли, стол накрыли, стали ждать. Отец Дарьи на минуту присесть не мог. Как скрипнула калитка, сел, так что встал потом с трудом, ноги не держали.  Сосватали. Свадьбу ладную отыграли на зависть всем.
    И пошли у них дети. Да только и тут, и там. Родила Дарья мужу своему шесть сыновей, а между ними еще пятеро мальчишек от отца родили бабы нашей деревни. От той да другой, а среди них и я, с которым, еще до того родился, как отец женился, стало нас всех двенадцать. И все пацаны.
   А бабы, народ жестокий, никак не могли простить тетю Дарью, за то, что ее, убогую, сам Павел Андреевич в жены взял. Вот идет, к примеру, Дарья по улице, а ей навстречу баба сварливая какая.
- Чего это ты, Дарья, ходишь, не пацана ли своего потеряла? Да вот он возле забора играет!
Оглянется тетя Дарья, а там или я, или какой другой мой брат по отцу играет. А бабы той и след простыл. Так и щипали они, как гусыни вредные, тетю Дарью, но она со временим обвыклась. Помню: как- то мимо проходила, никого на улице не было, подошла ко мне, пряник подала и по голове погладила. А у самой слезы на глазах. После я ее больше не видел. Уезжали мы с мамой из деревни тогда, а тетя Дарья, так значит, простилась со мной. А отец со мной не простился, может быть, - с мамой, а я его вовсе не помню.
               
                5.
      Уехали мы, потому что трудно было в деревне в те годы, а здесь, в Васильково, сестра у мамы жила, она замужем за городским парнем была, вот и пожалела нас, позвала. Вот так мы и вышли в люди. Я стал работать, в армии отслужил.  Когда вернулся, обратно на работу приняли, девчонку хорошую тут же на работе встретил, поженились. Жена мне хорошая попалась, хозяйственная, а то ведь, когда встречаешься и не поймешь, кто какая. А моя, ничего, терпит меня. Двух дочек родила, ну просто радость. Много времени прошло, я как-то в деревню и не ездил. Мама ездила изредка, то беда какая, а то и просто навестить кого.
   Приходит как-то раз к нам тетя Настя, ну та самая, что нас с мамой в город зазвала.
- Где мама? – спрашивает, а сама, не дожидаясь ответа, в дом проходит.
- Так нет никого, - отвечаю. – Я с ночной смены отдыхаю. Девчонки в садике, Нинка (это жена моя), на работе. А у мамы квартальный отчет, так и неизвестно, когда придет. А что вы хотели, тетя Настя?
- Ну и ладно, что нет никого, - говорит тетя Настя. – Ты хоть чаем меня угостишь?
- Да, пожалуйста, - говорю. - Пройдемте на кухню.
Присели мы чаевничать, а тетя Настя все на меня поглядывает и, наконец, говорит:
- Я- то к вам с весточкой пришла.
- А что случилось, тетя Настя, - спрашиваю.
- Отец твой помер, Сережа, намедни похоронили уже, - говорит она и в глаза мне заглядывает.
- А-а, - говорю я. - Ну так земля ему пухом, я ведь его совсем не знаю, тетя Настя.
- Как не знаешь, неужто мама тебе не рассказывала за него? А сам-то ты и не спрашивал? – удивилась тетя Настя.
- Да нет, - говорю. – И она не говорила, да и я не спрашивал.
- Вот ведь как, оказывается, - развела руками тетя Настя.
   И все как есть рассказала мне. И то, что нас двенадцать. И что каждый из нас женат, и у всех двенадцати родились только девочки: у кого одна, у кого две, а у кого даже три. И ни одного сына, то есть, внука не было у Павла Андреевича!
- Люди сказывают, - почему-то почти шепотом сказала тетя Настя, – что это господь его наказал за то, что он своих детей по свету разбросал. А еще оттого нет внуков-то, чтобы на нем, Павле, семя блудливое закончилось.
А потом тетя Настя засобиралась домой.
- Ну, Сереженька, - сказала она. – Надеюсь, ты маме все скажешь? Любила она его, окаянного, ох как любила!
- Нет, тетя Настя, - сказал я.- Вы уж сами как-нибудь скажите.
Так я и не знаю, когда тетя Настя маме о смерти отца сказала.
Прошел год, как-то мама за столом говорит:
- А что, дети, давайте мы все вместе в нашу деревню поедем. Посмотрим, где Сережа родился, он там давно не был, девочкам будет интересно на всякую живность посмотреть.
   Я пытался возразить, а Нина, та за маму, поедем, мол, и все.
   Поехали мы, от Василькова туда поездом два дня ходу. Приезжаем, а там родни, оказывается, у нас хватает! И каждый в гости зовет, банькой своей хвастается. Так мы и отдыхали: баня – гости, гости - баня.
Сидим мы как-то за столом, а мне моя сестра двоюродная Галка в ухо шепчет:
- Ну, Сережа, ты у нас в деревне, самая популярная личность!
- С чего бы это? – спрашиваю.
- А тут по всей деревне шум идет, что ты один из всех двенадцати детей как две капли на покойного вашего отца похож! – заявляет мне сестра.
- Не знаю, - отвечаю я. – Я его в глаза никогда не видел.
   На следующий день мы все в клуб пошли. Туда городские артисты приехали из района, а для деревни это какое-никакое развлечение. Зашли, народу полно. Все на нас почему-то оборачиваются, словно это мы артисты. Так это деревня, им всегда на городских поглазеть охота. Глядят, значит, шепчутся что-то. А Галка меня локтем тычет и говорит:
- Видал, это они тебя увидели! Все говорят, что копия – отец!
- Да, враки это, - говорю. – Не может быть, чтобы человек так на отца был похож.
- Не веришь, - говорит мне Галина. – А ты выйди на улицу, посмотри на стенды, там фотография твоего отца висит. Сам увидишь!
   Вижу, не отстанет она от меня, встал и вышел. А там, на улице, стенды разные стоят. А на одном из них, на котором надпись сверху: «Они сражались за Родину»… мое фото!  Точно я, только на костюме с правой стороны полно орденов, а с левых медалей. Так вот он каким, оказывается, был мой отец! Долго я так стоял, уже и концерт начался. Потом решил вернуться в зал. Обернулся, а позади меня стоят восемь парней, кто с женами, а кто и с детьми, с девочками, разумеется. А где остальные братья в тот день были, не знаю, может и не живут в деревне вовсе.  Смотрят на меня и молчат. И я ничего не сказал, постоял так, не помню сколько, и ушел из клуба, в зал так и не вернулся.
   На следующий день пошли мы на кладбище деда моего помянуть.
- Сережа, - говорит мне мама. – А ты можешь вспомнить, где деда могила? Найдешь?
- Запросто! – отвечаю. – Идите за мной, я найду!
И пошел. А деревне нашей тыщу лет и могил на кладбище очень много. Но я пошел, что-то осталось в моей детской памяти, которая, как известно лучше всех.
   Место на кладбище не ровное, там тебе бугорок, там низина. А я иду, никуда не сворачиваю, ничего не рассматриваю.  Сотни могил прошел. А тут на невысоком холмике могилка, такая же, как эти сотни. Но ноги мои почему-то свернули к ней, я поднялся на холм и увидел на памятнике украшенной звездой надпись: «Кузнецов Павел Андреевич».
   Я стоял перед могилой отца сколько мог. Когда мама и Нина с девочками приблизились, сошел с холма и пошел дальше. Огромное желание подсказать маме, чья эта могила угнетала меня. Я обернулся и ….увидел, что мама стоит у могилы отца.
  Она тоже стояла там долго. Нина с дочками догнали меня, и мы пошли вместе.
- Странно, - сказала Нина. – Ты у этой могилы стоял, теперь мама стоит.
- Там мой папа лежит, - сказал я.
- Правда? - спросила Нина. - Что же ты мне не сказал!? Я бы тоже постояла там с мамой.
- А я не знал, что там папа лежит, - ответил я.
- Врешь, с чего бы ты на этот холм поднялся? Сколько могил прошел, ни к одной не подошел, - сказала Нина. – Ты в зал вчера не вернулся. Тебя привезли сюда и показали могилу.
- Ага, - сказал я. – Даже если бы привезли, запомнил бы я в темноте это место.
- И то правда. Чудеса! – согласилась Нина. – Главное, мама туда же поднялась!
Чудеса продолжались, через десять минут я нашел могилу деда, мы все вместе помянули его.
А мама так и никогда не заговорила со мной об отце.
                6.
   Палыч замолчал, закурил очередную папиросу, тут вроде как вспомнил, что это он рассказывает мне, обернулся и увидел, как я жду, что еще скажет.
Но он рассказывать не стал.
- Ты погоди, - сказал Палыч. – Я вот деда помяну.
   Он достал из рюкзака газету с бутылкой, развернул, вытащил пробку из «Буревестника» и плеснул немного жидкости в стакан. Выпил.  Сморщился, но закусывать не стал. Убрал обратно бутылку в рюкзак и молча так сидел минуть пять.
- Ты знаешь, - заговорил он потом. – Я не осуждаю своего отца и с годами еще больше понимаю, кем он для меня является. Отцом!  Вот тут сейчас молодежь всякие праздники иноземные справляет, хероуэны эти,  день святого Валентина. Неправильно это. Все это делается, чтобы мы свои святые праздники позабыли! А для меня мой отец святее этого самого Валентина. Я верю, что родился я от большой любви, ведь мама очень любила его.  Он мне и пятерым братьям моим жизнь дал и нашим мамам чувство материнства подарил, а самое главное- немца побил. Не победили бы мы тогда, не было бы нас вовсе. Спасибо ему.
  Сказал это Палыч, улыбнулся мне. Я тоже улыбнулся, потому что стало мне хорошо от того, что понял, во всякой такой истории есть свой великий жизненный смысл, как и в этой, что рассказал мне сейчас дитя войны Парфенов Сергей Павлович.

                ТРОЕЧНИК ЕГОР ИЗ 8-го "б"

   Когда в двери постучали, Надежда Петровна с удивлением взглянула на часы. Время было уже позднее.
   Надежда Петровна жила одна. Обычно к ней в гости приезжала ее подруга и коллега по школе Екатерина Ивановна, также пенсионерка. Но она жила на другом конце города и поэтому приезжала всегда рано и рано уезжала.
   А еще по вечерам к ней заходил соседский малыш Степа. Он очень любил бывать у Надежды Петровны. «Баба Надя», как он ее называл, угощала его чаем с вкусным вареньем, а потом читала книжки, сидя на старом, на очень удобном кресле, куда они прекрасно оба вмещались. Баловала словом.
Внуки Надежды Петровны жили в соседнем городе, и она по ним скучала и поэтому всегда была рада, когда к ней приходил Степа.
   Но Степка стучал к ней совсем не так. Он стучал тихо, всего пару раз, а потом родители уговаривали его постучать еще, но он важничал и говорил, что уже стучал и баба Надя откроет.
   Стук повторился. Надежда Петровна прошла в прихожую, включила свет и открыла дверь.
   В коридоре стоял высокий, чуть тронутый сединой светловолосый парень с букетом в руках. Он улыбнулся и сказал:
- Добрый вечер Надежда Петровна! Узнаете? Извините, конечно, что поздновато, но я пришел к вам в гости.
   И тотчас по этой улыбке и манере говорить Надежда Петровна признала в нем Егора Царева с 8-ого «б» класса, в котором она была классным руководителем с пятого класса, и Егор там отучился с пятого по восьмой класс.
- Ой, Егор! Заходи, конечно! – приветливо отозвалась Надежда Петровна.
   Егор как–то странно шагнул в открытую дверь, и только теперь Надежда Петровна  увидела в его руках костыли и что у него только одна нога.
- Принимайте Надежда Петровна! – сказал Егор и протянул ей букет и пакет, в котором как потом, оказалось, была огромная коробка конфет, пачка чая и банка сгущенного молока.
- Ой, спасибо Егорушка! – сказала Надежда Петровна. – Да ты проходи, не стой!
   Егор пытливо взглянул на нее, затем себе под ногу, на пол, будто разглядывая, где ему можно разуться.
- Тебе помочь, Егор? –  тихо и участливо спросила Надежда Петровна.
- Нет, что вы, я уже давно сам научился, - ответил Егор, и действительно, каким-то особым ловким движением сбросил с ноги обувь и отодвинул его костылем в сторону.
   Не решившись предложить Егору тапок, Надежда Петровна предложила:
- Ну, пойдем, пойдем, проходи прямо в зал.
   И проводила его прямо в комнату, усадила на стул, бережно забрала у него костыли и поставила их в угол у стенки.
- Ты подожди Егор минутку, - сказала она. – Я сейчас чай организую. У меня минутку назад как чайник вскипел, ты как раз вовремя!
   И действительно, пока Егор мотал головой, рассматривая комнату, которая как обычно, у учителей была забита книгами и репродукциями картин, Надежда Петровна очень быстро накрыла стол.
- Не удивляйся Егор, - сказала она. – Я теперь на пенсии, на работу вставать рано мне не надо и я допоздна смотрю телевизор и поэтому горячий чайник у меня всегда под рукой.
  Надежда Петровна налила чай в большую синюю кружку, поставила перед Егором и подвинула к нему сахар и печенье.
- Спасибо, - сказал Егор, набирая сахар. - А что Надежда Петровна, скучаете по школе?
- Отскучалась, - махнула рукой и вздохнула Надежда Петровна. – Шутка ли, сорок пять лет в одной школе. Едва отошла. А теперь вот, ничего, привыкла. Ребята, вроде тебя, часто заходят, навещают. Встречи выпускников не пропускаю. Учителя бывают, ты ведь знаешь, они раньше все в нашей школе учились. Машка Петрова, с которой ты учился в одном классе, в этом году в нашу школу пришла, географию преподает.
- Машка, - улыбнулся Егор. – А вы ее так и зовете?
- А как же, помнишь, как вы ее дразнили: «Машка-ромашка»?
- Помню, помню, - засмеялся Егор. – Надежда Петровна, а кто вас больше навещает, кто хорошо учился или нет?
- Разные ребята приходят, - пожала плечами Надежда Петровна. – Сам то, сам как Егор?
- С Афгана такой я пришел, – ответил Егор. – Нас много там было и много ребят там убило. За что они нас так, Надежда Петровна?
- Не знаю Егор, не знаю, - сказала Надежда Петровна. – Это политика. Говорят, так надо было. Тяжело было, Егор?
- Тяжело, Надежда Петровна, тяжело. Ребят терять было тяжело. Сегодня ты с ним за одним столом сидишь, а завтра его нет. Я ведь с Сашкой Афониным там был, убило его Надежда Петровна.
- Вот как, а я и не знала, что вы были вместе. Знаю, что убили Егор, на похоронах я была.
- И зачем он в армию пошел, Надежда Петровна? Ведь учился хорошо, десятый класс закончил. Тоже мне, патриот! И парень такой вот оказался. Я до армии думал он маменькин сынок, а он ничего, хуже других не был.
- Да, - сказала Надежда Петровна, перебирая в руках салфетку. – Хороший был мальчик.
- Мы в засаду попали, нас четверых прикрывать оставили. Я сказал тогда капитану, не надо оставлять Сашку то, ему учиться надо. А он  сказал, что мол, мне самому, что ли за него оставаться, чем другие ребята хуже. Конечно, он прав был, капитан этот. Потом ушли они, мы остались. Когда вторую атаку отбивали, слышу, а Сашка не стреляет. Как отбились, прибежал, а он лежит, весь раненный, без сознания. Я укол сделал, перебинтовал, как духи снова подошли. Отбились, я снова к Сашке, а он очнулся, сидит и плачет. Я говорю: «Чего плачешь?», не дрейф мол, а он говорит: «Больно Егор». А я и не знаю что сказать. Вытащил я с из-под гимнастерки томик Есенина, вы же знаете, я Есенина люблю, и дал ему книжку эту, «На, - говорю. - Не плачь, почитай пока». Он взял и даже улыбнулся вроде, а тут снова духи. Когда снова пришел, он уже умер. Так с раскрытой книжкой в руках и умер. Вот она, видите эти пятна Надежда Петровна? Это кровь Сашкина была.
    Егор положил перед Надеждой Петровной маленький томик, она взяла его в руки и, не открывая,  погладила ее.
    Егор, взглянул на нее, вздохнул и сказал:
- Не уберег я Сашку, Надежда Петровна, извините. Мы многих тогда не уберегли. А я сам вот через месяц снова переделку попал, вот таким и вернулся. Надежда Петровна, а можно мы с вами Сашку помянем, хороший он парень был.
   И Егор вытащил с внутреннего кармана маленькую «чекушку» водки и поставил на стол.
- Конечно, Егор, - отозвалась Надежда Петровна и тотчас поставила перед ним две рюмки.
   Егор разлил водку в рюмки, полез в карман пиджака, что то достал и протянув руку перед Надеждой Петровной раскрыл ладонь и перед ней упали на стол пятиугольный орден и две медали.
- Вот, навоевал! – сказал Егор. – Ну, помянем!
   Они выпили и помолчали. Потом Егор заговорил.
-  Вы не думайте, Надежда Петровна, что этим усугубляю! Нет! Я сразу понял, если этим баловаться, то пиши, пропало. И работаю я, по ремонту обуви. Будку видели, что на углу у Гастронома стоит, там я сижу. Вам ничего из обуви починить не нужно, так я  вам бесплатно! А еще вот по вечерам на часовщика выучился, и ключи дубликаты делать, совсем универсал буду. Правда, хорошо!
- Конечно Егор! Особенно, что не пьешь.
- Да что я! – оживился Егор. – Помните батю, ну он еще пару раз пьяный в школу к вам приходил, и мать, был такой за ним грех, нередко поколачивал. Так я как вернулся, он  вчистую с водкой завязал! Мать не нарадуется. Он все меня обхаживает, говорит: «Я горжусь тобой сын!», мол, не позорил, хвастает где может. А сам, я пару раз видел, плачет. Жалко его.
- А награды, почему не носишь? – спросила Надежда Петровна, подливая Егору чай.
   Егор замотал головой.
- Тяжело, Надежда Петровна. Тут бы забыть это все.
- Понятно, - сказала Надежда Петровна и, коснувшись руки Егора, попросила. – Егор, почитай из Есенина, пожалуйста.
   Егор немного задумался, положил руку на книгу и, не раскрывая ее начал читать:
                -Есть светлая радость под сенью кустов
                Поплакать о прошлом родных берегов
                И, первую проседь лаская на лбу,
                С приятною болью пенять на судьбу…
    Когда он закончил читать, Надежда Петровна ласково взглянула на него и сказала:
- Да, Егор, ты действительно любишь Есенина.
- Почему это действительно, - спросил Егор.
- Ну, Есенина любят многие. А если попросишь, что почитать из его стихов, то это обязательно, что-то из «Персидских мотивов», или «Москвы кабацкой», а ты вон какие знаешь. Молодец! – сказала Надежда Петровна, а потом вдруг прибавила. – А ты ведь Егор, не просто так ко мне пришел, верно?
   Егор пытливо взглянул на нее и спросил:
- А вы по чем знаете?
- Да уж знаю. Не зря же сорок лет среди людей работала, научилась понимать. Ну, говори.
   Егор снова взглянул на нее, подставил руку под подбородок и наконец заговорил:
- Тут такое дело, Надежда Петровна. Сижу я как то в своей будке, на работе значит и заходит ко мне Лена Сенина, знаете такую, она на класс ниже нас училась, помните?
- Знаю, помню, - согласно кивая головой, сказала Надежда Петровна. – Да ты говори.
- Да не знаю я как это говорить то, - засмущался вдруг Егор. – Я пока ее заказ делал, поговорили так малость, а она вдруг мне говорит: «Возьми меня замуж Егор, я тебя еще девчонкой в школе любила».
- М - да, - проговорила Надежда Петровна. – Ну а ты то, что Егор?
- А что я? Сказал я ей, чтобы она эту дурь с головы выбросила, ну и  пару хороших. Не матерился конечно, так, ну как это? Красноречиво, вот.
- А Лена? – спросила Надежда Петровна.
- Ну, понятное дело, психанула. Смотрю слезы на глазах, схватила свои сапоги и убежала.
- Вот так история! – сказала Надежда Петровна.
- Была бы история, так нет! – сказал Егор махнув рукой. – Через неделю снова пришла. Молчит, сунула мне туфли и потребовала, чтобы я их чуть ли ни новыми сделал. Такого наговорила, так легче новые купить. И села и молчит. А я глянул, так и туфли то не ее! Чьи, говорю притащила? А она говорит, мол у подруги взяла и теперь каждую неделю вот так ко мне приходить будет. Что и делать с ней, не знаю Надежда Петровна. Она институт заканчивает, ей учиться надо, вы же знаете, как она хорошо училась, а у нее такое в голове! Пожалела, понимаешь ли!
- Да, хорошенький вопрос. Ну что Егор тебе я скажу, конечно, ты прав. Сердцу не прикажешь. Любовь она не всем дается. Надо ей сказать, чтобы она эту дурь с головы выбросила.
- Кому, ей? – опешил вдруг Егор. – Вы что, Надежда Петровна, хотите сказать, что она меня любит?
- Значит, любит, - ответила Надежда Петровна.
   Егор задумался, затем сказал:
- Нет, тут что-то не так! Пойду-ка я домой Надежда Петровна!
   Он вскочил, взял с рук Надежды Петровны костыли, собрал награды и книгу со стола и прошел в прихожую, где ловко обул свою обувь.
- Ладно, Надежда Петровна! Не поминайте лихом! Авось, бог даст, свидимся!
- Обязательно свидимся, - ответила Надежда Петровна. – Где ты говоришь, работаешь? На углу у Гастронома? Так я буду сама к тебе приходить. А так, ты зря все это делаешь Егор.
- Что зря Надежда Петровна?
- Не дели Егор людей на троечников и отличников. Вот ты спросил, кто из них чаще приходят ко мне, и знаешь, чаще всего ко мне приходят добрые ребята. Какая разница, как они учились. Вот сегодня ко мне ты пришел. И Лена приходила недавно.
- Лена? – удивился Егор. – Как Лена? Она же у вас не училась?
- А вот и пришла. С тобой вот просила поговорить, а ты и сам пришел. Поговорили. Жалко конечно девчонку, любит она тебя и вовсе не жалеет.
- Как любит? Надежда Петровна, как же она любить то меня может?
- Так и любит! А что ты хотел Егор? На танцы ты не ходишь, на вечеринках не бываешь, что ей оставалось делать? Ладно, Егор, я конечно с ней поговорю, если ты так.
   Егор опустил голову. Он помолчал немного, взглянул на Надежду Петровну, обнял рукой ее голову и приглушенно сказал:
- Не надо ей ничего говорить Надежда Петровна, пожалуйста, не надо! Я ведь не знал, не думал…
   Не договорив, он повернулся к двери и, дождавшись, когда Надежда Петровна открыла замок, исчез в дверном проеме.
   Надежда Петровна хотела уже закрыть дверь, когда вдруг услышала его голос:
- Надежда Петровна!
- Да, говори Егорушка!
- Надежда Петровна, а если я вас на свадьбу приглашу, вы придете?
- Первая приду, Егор, - ответила она.
- Так я вас обязательно приглашу! – услышала она и по лестничным пролетам снова застучали костыли ее  позднего гостя. 

                ОСТАНОВКА

                «Остановка, место встречи,
                счастья и любви…»
               
                Дворовая песня 70-х годов.

    Она еще раз заметила его взгляд. А он, довольный что его, наконец, заметили, улыбнулся ей.
   «Сейчас будем знакомиться» - подумала она и, став спиной у вертикальной стойки, закончила сортировать мелочь и обилетила вновь зашедших пассажиров.
   Он дождался, когда она освободится, пошатываясь под движения автобуса и перебирая руками поручни, приблизился к ней. И встал, совсем напротив, но верно заволновался и смущено крутил головой вокруг, как бы разглядывая редких пассажиров.
- Зачем пропустил остановку? Вот возьму, на конечной, еще раз обилечу! – сказала она не поднимая головы, перебирая вновь поступившую мелочь.
- А вот я, пожалуйста, обилечивай! – засуетился он, отыскивая в карманах мелочь,  радостный, что нашелся повод для разговора. – А ты, как это догадалась, что я остановку пропустил?
- А нас учат шпионов и диверсантов взглядом распознавать и всяких подозрительных личностей. У них там приметы всякие, то пакет как будто случайно оставят, то остановку свою пропустят.
- Да ну! – замотал он головой но, заметив, как девушка слегка улыбнулась, и отвернулась, скрывая это, расплылся в улыбке.- Шутишь! А меня, между прочем, Виктором зовут. Давай знакомиться, а тебя?
- А зовут меня Валя, но знакомиться я с тобой не буду, у меня парень есть, вот. Его, кстати, тоже Виктором зовут.
- Ну, это ты врешь!
- А с чего это я вру?
- Стала бы ты со мной разговаривать, если бы у тебя парень  был.
- А ты знаешь, сколько вас таких вот «знакомщиков» у меня на смене? Что же мне теперь, дубиной вас всех отваживать? Вот, через остановку сам увидишь, сидит он на остановке, в клетчатой рубашке, в очках и с книгой в руках.
   Через остановку Виктор увидел сидящего парня в клетчатой рубашке.
- Слушай, действительно сидит, - обратился он к девушке. – А чего он сидит-то? Ездил бы себе с тобой. Все же рядом, да и покатался бы.
- «Покатался»! – передразнила его Валя.- Это вот ты покатался и тебе хорошо. А вот ты даже просто так даже посиди смену, так и кататься не захочется! Во-вторых, читать в транспорте вредно, а в третьих нечего ему нервы, тратить, глядя на вас знакомящихся!
- Ну вот, чего ты обиделась то, я же не знал, что у тебя парень есть.
    Автобус, приехал на конечную остановку и спустя короткое время снова поехал на новый круг.
  Виктор снова подошел к девушке.
- А этот твой, в очках и с книгой, умный да?
- Ага, умный, студент он, в институте учится, -  ответила она.
- В инсти-ту-те! – протянул он.
- Да, в институте. А что если в институте учится, так со мной и дружить нельзя?
- Ах ты, опять обиделась. Ну-ка, погоди!
  Он вдруг отошел от нее и сел на свободное место, и после остановки, где сидел парень в клетчатой рубашке снова вернулся к ней.
- Это я, чтобы он не нервничал, а то туда ехали, я с тобой стоял и обратно тоже.
- Спасибо, - улыбнулась Валя. – Хороший ты парень Витя и я на тебя не обижаюсь.
- Вот-вот! Хороший, а ты со мной знакомиться не хочешь!
- Да мы и так познакомились! Я это так, чтобы ты знал, что у меня парень есть, – рассмеялась девушка. – Вот увидишь, в следующий раз, как увидимся, так я первая тебе скажу: «Здравствуй Витя, очень хороший человек!»
- Правда?! Ну, спасибо! Вот и моя остановка. Счастливо тебе отработать! Привет тезке!
  И легко сбежал по ступеньке в открывшуюся дверь. Автобус тронулся, он помахал ей рукой, она ответила.

                2.

  На автовокзале, шофер дядя Коля открыл свою дверь, и сказал Вале, протягивая деньги:
- Валюша! Время у нас есть. Возьми себе чего попить, а мне чайку. Мне моя старушка пирожков завернула, давай покушаем.
   Несколько минут спустя у дверей появилась Валя с двумя стаканами горячего чая.
- Ой, принимай дядя Коля! Чай горячий, не удержу!
   Они поели вкусные пирожки и с удовольствием затягивались чуть остывшим уже чаем.
- Ну что за новый ухажер объявился? Я смотрю, тебя прямо сглазят эти «женихи»!
- А, отбилась! Этот парень еще ничего, спокойный. Всего только круг прокатался. Иные бывает, по пол смены надоедают.
- Как там твой студент поживает, скоро у него защита, или еще рано?
- Да уж скоро. Замуж он меня зовет, а я вот учиться поступила. Надо бы немного поучиться, правильно дядя Коля?
- Вроде бы твоя правда, а он что говорит?
- А я ему еще ничего и не говорила. Как думаешь, дядя Коля, может же он еще подождать немного, если любит.
- Глупая ты, Валька! Разве так любовь испытывают!?
- А как?
- Да не как. Любовь, она жизнью испытывается Валя, а в жизни чего только не бывает! Ну что, поехали что ли?
  Автобус зафырчал, осторожно объезжая своих собратьев и вскоре покатился по маршруту.
   Перед остановкой, на которой сидел Виктор, дядя Коля крикнул через салон Вале:
- Валюша! Сдавай кассу, дальше я без тебя доеду!
  Валя прошла к нему, протянула ему свою сумочку.
- Спасибо, дядя Коля!
- Давай-давай! Сегодня погуляйте! Завтра воскресенье, народа будет много, не отпущу!
  Валя выпорхнула в открывшиеся двери.
- До свидания! – услышал дядя Коля,  и молодые дружно замахали ему руками.
- Влюбленные? – поинтересовался сидящий на переднем сидении старик.
- Да уж, влюбленные, - откликнулся дядя Коля.
- Теперь понятно, что он на этой остановке делает. А я то думаю, что это за страсть у парня, на остановке книги читать. И ведь в любую погоду сидит!
- Понятно дело, это тебе не автовокзал или аэропорт. Оп! А вот еще одна влюбленная, - сказал дядя Коля, вглядываясь на одинокую фигуру женщины на остановке. Узнавая, по мере приближения к автобуса к остановке, свою жену Клаву.
  Он остановил автобус около нее, и открыл свою дверь.
- Ты чего Клавдия, случилось что?
- Ага, случилось,- сказала Клавдия. – Зятек звонил, сказал, что Дашку в роддом отвез. Ты бы Николай прибавил ходу и домой, а то я волнуюсь что-то, да и одной неуютно вестей ждать.
- «Прибавить» не могу, - усмехнулся дядя Коля. – По уставу не положено, на то есть график. А чего ты разволновалась, дело известное - бабье, дай бог обойдется! Как никак четвертая ходка у нее, понимаешь.
- Ты вот шутишь, а мне свое дитятко жалко.
- Известно дело, жалко, а то, как же. Да ты не стой, поднимайся. Вспомним молодость. Эх, прокачу! А потом вдвоем и вернемся, все веселей.
  Клавдия поднялась и села рядом.
- А что, Клавдия, как думаешь, ничья будет, али по девчонкам вперед пойдем.
- О чем это ты, Николай? - спросила Клавдия.
- Я говорю, мальчик или девочка будет, как думаешь?
- Ой, не знаю, да по мне, лишь бы Дашка и дитя здоровы были.
- И то, правда, - сказал дядя Коля. – Чего призадумалась-то, Клавдия?
- А помнишь, Николай, когда дети наши малые были, мы выходили на остановку и махали тебе. Ой, как время быстро пролетело, правда?
- Да, быстро, - согласился тот.
   Клавдия оглянулась и спросила:
- А что это я Валюшу не вижу?
- А ее этот, который на остановке прописался, забрал! – весело откликнулся дядя Коля.
  Клавдия улыбнулась.
- Смешно, правда? А я вот, когда мы с тобой встречались, тоже часто на остановку приходила. Только пряталась я, стеснялась и все на тебя смотрела.
- Ага! Вот ведь какая тайна была! – засмеялся дядя Коля. – Смотри-ка, а ведь высмотрела!
  На последней остановке, они высадили пассажиров и поехали в сторону автопарка.

                ЗОНТИК

   Мама Альтафа , Руфина Раисовна, врач – педиатр по профессии, часто ездила в командировки по области Она никогда не просила провожать сына, поскольку ее багаж состоял всего лишь из  сумочки и вместительного пакета. Впрочем, он был легче этой самой сумочки, в которую, как говорила мама, вмещается все имущество женщины.
  Но в этот раз знакомая мамы попросила передать своему сыну-студенту небольшой баул с гостинцами, который на поверку оказался очень тяжелым, словно мешок с сахаром.
   И тогда мама попросила сына проводить ее до вокзала.  Альтаф, сам никогда не уезжавший из города, с удовольствием согласился, ему всегда было как- то не по себе, что она уезжала одна.
- Ого, сколько народа!  - сказал он, когда они сошли с автобуса и двинулись сквозь толпу к вокзалу. – Куда они едут и приезжают, мама? Такое впечатление, что здесь собрался весь город!
- Да, сынок, - согласилась она. – Я и сама никак не могу привыкнуть к этому. Еще ни разу не было, чтобы здесь было мало людей.
   Они вошли в вокзал, взглянули на табло и,  убедившись, что посадка на поезд, уже началась, поспешили на перрон и перешли на путь, на котором находился состав.
   В вагоне Руфина Раисовна нашла свое место, и когда Альтаф уложил ее кладь,   с интересом стал разглядывать купе и даже попробовал прилечь на мягкое сидение.
   Мама уже заканчивала давать ему последние наставления, что  обычно раньше делала дома, в купе вошли новые пассажиры.  Эта была семья: муж с женой и маленькой дочкой. Женщина прошла первой, она опустила вещи на сиденье и первым делом стряхнула в сторону влагу с волос.
- Здравствуйте! – весело поприветствовала она Руфину Раисовну и Альтафа. – Уф! Еле добежали до вагона! Посмотрите, какой дождь, а ведь ничего не обещали.
- Как дождь?! – удивилась мама,  и, только отдернув на окне занавески, они с Альтафом увидели на нем мокрые потеки, а за ним и вовсе пелену косого потока небесной воды, весело пузырившийся асфальт под ногами прибывающих пассажиров и убегающих в сторону вокзала провожающих.
- Ой, сынок, - заволновалась тут Руфина Раисовна. – Как же ты до дома доберешься? Иди, сынок, беги к вокзалу и пережди дождь. Обязательно пережди, а то, не дай бог, промокнешь, простынешь, кто тебя лечить будет!?
   Твердо пообещав переждать на вокзале дождь и простившись с матерью, Альтаф двинулся к выходу, разминувшись в коридоре с проводником, который уже призывал покинуть вагон провожающих, выскочил из вагона. Помахав маме рукой, он тотчас побежал в сторону вокзала.
    
                2.
   На вокзале было настоящее столпотворение. Все проводившее «население» вокзала заполнило фойе, а вновь прибывшие отъезжающие весело переругивались с ними, пытаясь пробиться на перрон к вагонам.
  Альтаф, еще на что-то надеясь, протиснулся через людей к выходу и остановился там в разочаровании. Через эту толпу нельзя было пробежаться до автобусов и иметь хотя бы малейший шанс основательно не промокнуть.
   А народ  и не думал уменьшаться. Подъезжали новые люди,  это были опытные пассажиры, в руках которых неизвестно откуда возникали зонтики,  и они гордо проходили мимо таких недотеп, как Альтаф, и направлялись в сторону автовокзала.
   Альтаф, понимая, что ему уже действительно придется переждать дождь, как- то уже заскучал, когда увидел девушку,  уронившую пакет на последней ступеньке выхода. Она, прикрываясь необычно ярким зонтом, стараясь не промокнуть, пыталась осторожно поднять его, сопротивляясь надвигающей толпе.
   Сдерживать ее напор было все трудней, и Альтаф не задумываясь, бросился  на помощь. Он поднял пакет, пристроился под зонтик девушки, и они пошли дальше вместе, подчиняясь людской волне.  Только Альтаф шел спиной вперед, ловко перебирая ногами, и невольно разглядывал девушку.
- Спасибо! – сказала девушка, протягивая руку к пакету.
- Можно я сам понесу? – попросил Альтаф, понимая, что это у него единственный шанс остаться под зонтом.
- Можно, - согласилась девушка и спросила – Как это у вас интересно получается так ходить?
- А я в цирковом училище учился, - тут же соврал ей Альтаф. – Меня с третьего курса только отчислили.
- За что? – поинтересовалась девушка.
- А я шпагу проглотил, а это понимаете ли как-никак инвентарь, вот и отчислили.- продолжал свое “сочинение” Альтаф.
- И что же? Вы так с этой шпагой и ходите? – засмеялась девушка.
- Ну да! – ответил Альтаф. – Все нормально! Только вот нагибаться трудно!
   Здесь он наконец повернулся лицом вперед и спросил:
- А как вас зовут, если не секрет?
- Зульфия, - сказала девушка.
- Редкое имя, - константировал  Альтаф.
- Правда? – улыбнулась девушка.
- Честное слово, - подтвердил Альтаф. – У меня бабушка Зульфия, две тети со стороны мамы и три со стороны отца, и семь двоюродных сетер тоже Зульфиюшки!
- Правда? – как-то сразу немного обидным голосом спросила девушка.
  Альтаф говорил правду, но здесь он понял, что зря ей это сказал.
Пытаясь исправить положение, он сказал:
- Ну знаете, между ними и вами есть большая разница!
- Какая? – уже не очень оживленно поддерживая разговор, спросила Зульфия.
- А они не такие красивые, как вы! –  бодро воскликнул Альтаф.
- Конечно, - сказала девушка. – Я понимаю. И зубов у меня, наверное, больше, чем у бабушки Зульфии?
- Ну вот, зачем вы так!?- вздохнул Альтаф. – Вы мне и вправду понравились.
А давайте познакомимся. Меня Альтаф зовут.
- Познакомились уже, - тихо сказала девушка. – А у вас откуда такое имя? Сейчас придумали, или это все тетки  Зульфии так решили вас назвать?
- Нет, это дедушка так решил, верней, он где-то такое имя вычитал. А у нас как дедушка сказал, так никто и против слово и не говорил.
- Странно, - заметила девушка. – Вас вот каким именем назвал, а теткам и внучкам имен придумать не мог.
- Зря вы так, - заверил Альтаф. – Может это имя он самым любимым женщинам нашей семьи давал. Если был бы  жив, я вас дедом познакомил  и  он бы  сказал: “Зульфия – это твоя судьба, сынок!”
- Какая еще судьба?! –рассердилась  Зульфия, не сумев сдержать улыбки.
- Правда, правда!!! – обрадовался улыбке Альтаф и поспешил уйти  от непонравившейся девушке темы. – Зульфия, а откуда у вас такой красивый и яркий зонтик?
- А это мне родители подарили, когда в командировку в Австрию ездили, - ответила девушка.
- Точно, - сказал Альтаф. – Я вспомнил, где такие зонтики видел, в Австрии! Это когда я в мореходке работал, по океану плыли и  мы туда в два порта заезжали.
- Все ты врешь, Альтаф, или как там тебя!? – сказала девушка. – В порта не заезжают, а заходят, и нет в Австрии никаких портов у океана, там река есть, Дунай называется. Тоже мне мореходчик.
- Ладно, не обижайся, Зульфия, - поспешил успокоить девушку Альтаф. – Пошутил я. Просто ты мне очень понравилась, и мне хотелось, чтобы  не забыла меня.
- Зуля! Зульфиюша!!! – вдруг услышали они голоса и, повернувшись в их сторону, увидели несколько девушек у автобуса.
- Это мои подруги, - сказал Зульфия. – Ну, до свидания,  циркач и моряк! Удачи! Привет вашим Зульфиюшкам!!!
- Зульфия! – отчаянно проговорил Альтаф. –Как же так? А я хотел встретиться с вами. Мы можем встретиться?
- Не знаю, не знаю, - ответила девушка, направляясь к  подругам. – Все может быть, земля круглая! Счастливого плавания!
  Она подбежала к девушкам, они быстро вошли в автобус, и вскоре он исчез за пеленой дождя.

                3.
   Позвонила мама, Альтаф первым делом спросил, когда она приедет, напросился встретить ее. Руфина Раисовна  обратила внимание, как Альтаф, встретив ее, по дороге к автовокзалу бесконечно останавливался , оглядываясь вокруг.
- Кого это ты все высматриваешь? – спросила она наконец.
 - Один мой друг должен приехать сегодня этим же рейсом, - ответил ей Альтаф и не заметил, что мама не очень и поверила ему. Она незаметно улыбнулась, отметив для себя, каким взрослым стал ее сын, и он, конечно, в толпе высматривал  девушку, о которой она еще ничего не знает.
“Всему свое время ,“ – мысленно решила Руфина Раисовна и промолчала, решив, что если надо, то Альтаф  сам  все расскажет.
  Но сын ничего  не рассказал , настроение у него было совсем неважное , все свободное время слушал свои любимые мелодии ,смотрел в окно, словно там  мог увидеть того, кого он очень ждал.
   Через  два дня Альтаф  поехал на вокзал,подгадав время, в надежде вновь встретить Зульфию  и тщетно простоял, вглядываясь в лица проходящих девушек.
  Потом он приезжал на вокзал еще и еще . Много раз ему казалось, что вот она – Зульфия, и спешил навстречу показавшейся ему знакомой фигуре девушки, но разачарованно останавливался в шаге от нее, понимая, что ошибся. Чаще всего юноша поднимался на железный мост, проходившим  над железнодорожными путями, и пытался увидеть Зульфию оттуда.
   Альтаф убеждал себя, что это- случайность, пытался не ездить на вокзал, но какая – то сила вела его сюда.
   Однажды после сдачи сессии он сидел со своими друзьями, Артемом и Маратом, в кафе,  обсуждая досуг на каникулах.
  Выслушав друзей, Альтаф сказал :
- А теперь послушайте меня. Все, что вы сказали, это  второе, третье и четвертое. А на первое, вы поедете завтра со мной на вокзал, там мне нужна ваша помощь.
- Помочь? – спросил Марат. – Нет проблем, поможем. А что брать с собой и куда мы едем?
- Я уже сказал вам, - ответил Альтаф. – Мы едем на вокзал. С собой брать только уши, чтобы слушать, что я вам скажу, и глаза, чтобы видеть то, что я попрошу увидеть.
   На следующий день они приехали на вокзал, пришли от автовокзала на вокзальную площадь, где остановились,  Артем и Марат вопросительно посмотрели на своего друга .
- Значит  так, - решительно начал говорить Альтаф. – Сейчас мы распределимся и будем высматривать одну девушку.
- Почему одну? – мгновенно среагировал Марат. – Нас ведь трое!
- Шутки в сторону! – ответил Альтаф. – Я уже полгода ищу ее и не могу найти.
- Почему здесь? – попросил уточнить Артем.
- Я ее встретил здесь. И с тех пор ни разу ее не видел.
- Так может быть она уехала и все?! – резонно заметил Артем.
- Нет, - убежденно сказал Альтаф. – Девушка приехала , я проводил ее от поезда на автобус , она уехала в город с подругами.
- Все понятно, – согласился с этими доводами Марат. – Давай, говори, какие у нее приметы?
- Что, какие приметы?  - не понял Альтаф.
- Ну ты даешь, Ромео! Я спрашиваю у тебя, как выглядит твоя Джульета? Высокая, худая, стройная, толстая, рыжая, косоглазая! – как бы издеваясь, сказал Марат. – Приметы особые какие, помнишь? Ну, родинка какая  или дефект,  шепелявит к примеру.
- Особые приметы? – задумался Альтаф. – Ну, она, эта, как сказать, красивая очень.
- Ну все, - хлопнул в ладоши Артем. –Считай, дело сделано. Что же ты молчал!? Послушай, Аль, ты что издеваешься над нами? Ты хоть знаешь, как ее зовут?
- Знаю, парни. Ее зовут Зульфия, - ответил Альтаф.
-  Это уже плюс, еще что помнишь? - настаивал Марат.
- Брюнетка, - вспомнил Альтаф. – Невысокая. Глаза карие, голос приятный, красивая.
- Все понятно! – заключил Артем. – Значит так. Ты поднимаешься на лестницу моста и наблюдаешь оттуда и одновременно за нами. Как только кто-то из нас замашет рукой, ты машешь ответно, и мы указываем, кого нашли, а ты уж сам решай, кто она. Ясно?
- Да, - ответили одновременно Марат и Альтаф, понимая, что, пожалуй, ничего лучшего они предложить не могут, и разошлись.
Между тем  толпа народа текла своим чередом, в оба конца своего маршрута, и вполне могло случиться так, что именно тогда, когда друзья составляли свой план поиска красавицы, она и прошла мимо них.
   Но это было неважно. И вскоре Альтафу начали поступать первые сигналы. Вначале он просто сбегал с лестницы, чтобы ближе рассмотреть девушку, но со временем просто приглядывался и отмахивался, показыая этим, что его друзья снова ошиблись.
   Через несколько часов они сделали перерыв и наскоро перекусили в буфете вокзала. Альтаф ел молча и быстро, понимая, уходят драгоценные минуты, и все-таки не удержался, чтобы не сделать замечание Марату.
- Послушай ,Марат, зачем ты сигналил мне, когда позвал взглянуть на эту даму в зеленом. Что ты в ней нашел красивого? Ты  ослаб глазами?
   И не  допив кофе, двинулся к выходу. Друзьям ничего не оставалось, как бросить все  и идти за ним.
- Что, получил? – спросил Артем насмешливо у Марата.
- Клянусь зачетной книжкой  тебе, братишка! Бесценной красоты девушка! И если бы не наш Ромео с его проблемами, я бы сам за ней побежал. Какая жалость! Чую, и мне придется приезжать сюда на вокзал, чтобы еще  раз хоть увидеть ее. Послушай, он слепой, этот наш Аль. Неужели бывают на свете девушки еще красивее ?!
- У каждой любви свои глаза, - философски ответил Артем , и они разошлись по своим местам.
Возвращались друзья тогда, когда уже стало темнеть. Марат и Артем уснули на одном сидение, уровнив свои головы на плечи друг другу. Альтаф смотрел на них и завидовал, невлюбленным и оттого спокойным своим друзьям.
  Они молча простились, впрочем, сегодня друзья пожали ему руку покрепче,  желая ему держаться мужественно.

                4.
     Прошло еще полгода,  эта повесть о современном Ромео и о его любви к неизвестной Джульете, конечно, имела свое продолжение.
   Мама Альтафа заметила, что с ее сыном не все в порядке: из веселого и подвижного он прератился в печального и задумчивого парня. Она обратилась к его друзьям,  все вместе они старались как-то отвлечь его от грустных дум и всегда находились рядом.
   Время лечит,  Альтаф стал больше общаться с друзьями , к нему  стало возвращаться душевное спокойствие
     Дни проходили за днями, и казалось, что эта история закончилась.
  В тот день мама и Альтаф пообедали, он отправился к себе заниматься.
  Потом вдруг дверь в комнату Альтафа открылась, вошла мама и сказала:
-Сынок, хлеба-то нет . Сходи в магазин
  Юноша снял наушники,  быстро прошел в прихожку и стал обуваться.
- Ты только зонтик возьми , - сказала мама. – На улице дождь, и  нескоро кончится.
- Хорошо, мама! – откликнулся Альтаф , вдруг  что-то вспомнив, подошел  и спросил.
 – Что ты сказала мама? Зонтик?
- Зонтик, зонтик, - ответила  ничего не понимающая мама.
- Зонтик! – закричал тотчас Альтаф. – Мама, зонтик! Мамочка, дай мне деньги на такси, мне очень нужно, мама!
  Мама вытащила деньги, Альтаф схватил их, выбежав из квартиры, услышал вслед голос:
-Сынок, вернись, ты зонтик забыл!
Но в ответ лишь хлопнула дверь подъезда.
   Минут через двадцать Альтаф уже был на вокзале. Он взбежал на лестницу железного моста и не спускал глаз с идущей  ему навстречу толпы. Дождь, почти такой же, как и год назад нещадно лил на площадь, и под массой зонтов с лестницы совсем не было видно людей. Но этого Альтафу и не нужно было , очень скоро  увидел, раскрывшийся у выхода из вокзала  тот самый зонтик, который он узнал бы из  тысячи, миллионов зонтов.
-Зульфия! – закричал он , но ,конечно, никто не услышал этого крика.
    Он стал молча наблюдать, как заветный зонтик приближается в его сторону,  осталось совсем  близко,но, не выдержав, сам пошел навстречу.
  Быстро нырнул под этот зонтик, и девушка остановилась.
- Альтаф, ты?! – воскликнула она.
-Да, это я, Зульфия! – почти вскричал Альтаф. – Зульфия, я так искал тебя, Зульфия!
   Девушка смущенно опустила голову.
- А я думала ты забыл меня, - сказала она.
- Нет, Зульфия, нет! Я столько раз приезжал сюда и искал тебя! Честное слово! Вот я познакомлю тебя с друзьями , с мамой ,и они скажут тебе, что это правда! Где же ты была, Зульфия?!
- Как где? Я всегда была здесь. Это где ты ходил, мой морячок, или снова в цирке глотал шпаги? Между прочим,  я тоже всегда  высматривала тебя.
   Так стояли они , говорили между собой, не заметив, как закончился дождь. А их все еще укрывал  раскрытый зонтик, история которого сегодня  так неожиданно завершилась, и началась новая жизнь : продолжилась история вечной любви на этой земле.


 

-