Аська

 Серия «Сказки о Золушках»


Человек, как плод. Маленькая завязь, зелёный шарик юности, наливающийся соком, вбирающий в себя солнечные лучи любви и дождь познания мира. Только и в природе и в жизни бывают ранние сорта – скороспелки, и поздние до осени созревающие на ветках.
К одним любовь приходит в двадцать, к другим в сорок... Какая разница?
Главное, что яблочко созрело!


От ноты «ДО» до ноты «ДО», вся жизнь сложилась от и до...
«ДО» это ДОм, ДОрога, ДОля, и шум ДОждя и ветер в поле.

РЕ это бурная РЕка сметает жизни берега,
РЕшенье и РЕбёнок, мир счастья и пелёнок.

МИ ну конечно МИлый, всю жизнь и до могилы,
Который может всё понять, поцеловать, согреть, обнять.

ФА это ФАза счастья, и в солнце, и в ненастье,
ФАгот и ФАкел и ФАкир, тот, что затмил собой весь мир.

СОЛЬ это СОЛЬ! Рассол залечит раны, об этом знают медицины ветераны,
Чтоб вкус не потерять от сладкой боли, всегда ведь на двоих один пуд соли.

ЛЯ цепи ЛЯзг, ЛЯгушек крик, пройти бы поскорее,
Скорей узнать, скорей понять, что цепь от Гименея!

СИ – это неба СИнева в туманной дымке тает,
Та СИнева, куда сердца в тот самый миг взлетают.

ДО ну конечно это дом,
РЕбёнок в нём родиться,
Мы с МИлым в доме том живём,
И ФАза счастья будет в нём,
И СОЛЬ в нём пригодиться.
ЛЯзг цепи, неба СИнева,
Волненья и заботы,
И ДО, РЕ, МИ, ФА СОЛЬ, ЛЯ, СИ,
И снова ДО – все ноты!
Аська приготовила завтрак, уложила на нарезанный хлеб тоненькие ломтики колбасы и сыра, зажгла огонь под чайником и взяла сакс.
Ребята, недовольно бурча, протирали глаза под звуки необычного будильника, но она уверенно вела свою партию, и друзья заулыбались, потягивались, разминая тела, поднимались с неудобного ложа, с ковра перед камином.
Люська вытянулась во весь рост, раскинула руки и Аська вспомнила, скривилась. Они вчера репетировали весь вечер, до концерта всего три недели, пили вино, заедая фруктами, спорили, и она проиграла, проспорила лучшей подружке Люсе ля бемоль в семнадцатом пункте второй части известной, знакомой композиции оркестра Олега Лунгстрема*.
Затевая спор «на желание», Аська предполагала, что желание подружки будет начинаться со слова «Поцеловать». Ну и что? Никаких проблем! Все мальчишки однокашники уже три года, родные люди, она со всеми уже целовалась. Даже не интересно. В сценических кругах здороваются и прощаются с поцелуями, а уж солисту при удачном выступлении всю кожу на щеках губами сдирают.
Она и сама в случае выигрыша собиралась сказать, что проигравшая должна поцеловать, например Роберта, он давно на Люсю поглядывает.
Всем известно, что Люська элемент, склонный к свинским шуточкам, но такое...   

* Олег Лунгстрем – дирижер и руководитель известного в СССР джазового оркестра.

Герман, после вчерашнего разговора по телефону с господином Шишкиным, точно знал, что сегодня случится какая-то гадость.
Из довольно приличной по количеству клиентуры, обслуживаемой адвокатской конторой, господин Шишкин и его фирма всегда были самым не приличным, то есть проблемным звеном. Не понятно как им это удавалось, но руководящие работники под предводительством хозяина постоянно умудрялись, без ведома адвоката, подписать какой-нибудь не очень хорошо пахнущий контракт, не надлежаще оформленный документ, выдать справку, содержание которой вопило об идиотизме лица, сей маразм подписавшего. На проколах только этой фирмы можно было, выпустить целый сборник юридических казусов, и Герман проклинал тот день, когда, по просьбе одного довольно влиятельного чиновника, согласился взвалить на свои плечи Шишкина и его детище. Каждая встреча с оным господином, сулила ему не только, так сказать, производственные проблемы, но и чисто бытовые пакости, случавшиеся в день аудиенции. *
В такие дни он терял зонты, забывал портфель с важными бумагами, захлопывал дверь, оставляя ключ в кабинете, и даже один раз, что является грубейшим нарушением адвокатской этики, резко оборвал лгавшего в глаза свидетеля другой стороны во время слушания дела, но такое...

* Аудиенция – официальный прием у лица, занимающего высокий пост (здесь ироническое).

Аська уже накрывала на стол, и те, кто первыми совершили утренний туалет усаживались на табуретки вокруг стола и на подоконник на кухне, сообщая,
• Чай! Кофе! Кофе! Чай!
После завтрака стали, толкаясь, собираться. Комнатка не очень просторная, да и дом большим не назовёшь, одним словом скворечник.
Сие строение, гордо именуемое «дача» было выстроено из материалов сэкономленных при строительстве соседских домов и свалилось на голову деду Аськи совершенно случайно.
Строительство двух и трёхэтажных громадин, возведенных по дедушкиным проектам и проданных «новым русским» частично совсем не русским банкирам и предпринимателям, которые предпочли жить за городом на вольном воздухе, ещё не подошло к завершающей стадии, когда фирма заказчик и фирма подрядчик почти синхронно почувствовали финансовые затруднения и предложили нескольким подсобно-творческим работникам гонорары в виде недвижимости.
Семья очень обрадовалась.
Бабушка, выросшая в самом центре столицы, всю жизнь, проработавшая в литературной части очага культуры и просвещения имени великого режиссёра и совершенно уверенная, что на улице расположенной дальше, чем за сто шагов от двух академических театров люди вообще жить не могут, улыбнулась,
• Зачем тебе этот домик в деревне милый?
Мама, искусствовед и критик, даже в самые трудные времена умевшая выкроить деньги на пусть не дорогие, но изысканные туалеты для еженедельного посещения выставок работ современных и не современных художников, авангардистской скульптуры, презентаций книг по искусству и, по необходимости, показов мод, где можно если не купить, то хотя бы подсмотреть, наспех зарисовать, а потом напеть фасон своей портнихе, полируя ногти, спросила,
• Кто же поедет в эту глушь, папочка?
Отец, спортивный комментатор, проверивший на собственном опыте, что лучший отдых по выходным в комментаторской будке стадиона, неопределённо хмыкнул, точнее нукнул,
• Ну... ну...
Дед и сам не большой любитель отдыхать на пленэре,* он себе, если захочет сто деревьев вокруг дома карандашом на ватмане нарисует, пояснил,
• Но люди предложили, отказывать неудобно, - и с надеждой посмотрел на внучку.
Аська действительно обрадовалась. Не то, что в семье убежденных урбанистов *, не без урода, и она жаждала выращивать овощи и прививать деревья, просто тогда в шестнадцать она удивила педагогов и огорчила семью, сменила любовь к скрипке «пикколо» на нежную страсть к блестящему саксофону.
Она увлеклась джазом и вместо консерватории, готовилась к поступлению в Эстрадно-цирковое училище.
Родители были в ужасе,
• Зарыть в землю талант скрипача! – по их мнению, равный дарованию Ванессы Мей *, - и перескочить в эстрадные побрякушки!!! - а соседи люди интеллигентные, в течение десяти лет безропотно терпевшие пассажи на маленькой скрипке под вой дворовых собак, заслышав сакс, начинали выть не хуже дворняжек.
За месяц до выпускных экзаменов стороны пришли к взаимной договорённости. Аська поступила в консерваторию, по классу скрипки и сразу же сколотила из ребят с разных курсов джазовый ансамбль. В обмен на послушание, она оговорила себе право ездить на дачу, и вечерами, после занятий, домашних заданий и прочих городских дел, она сначала сама выезжала автобусом в маленький домик, пообщаться с любимым саксом, потом стала приглашать страдающих от непонимания немузыкальной общественностью высокого джазового искусства друзей.
Здесь, где расстояние от дома до дома, как  пол аэродрома, они играли, играли... и никому не мешали.

* Пленэр (франц. plein aut – буквально – открытый воздух) – в живописи, воспроизведение изменений воздушной среды, обусловленных солнечным светом и атмосферой.
* Урбанист (от лат. urbs - город) – убеждённый городской житель.
* Ванесса Мей – популярная американская скрипачка.
 

Герман вылез из машины, осмотрел искорёженные двери. Шишкин, как чёрная кошка к неприятностям, это понятно.
Водитель Валера не успел «БМВ» из ворот на проезжую часть вырулить, а сосед лихач-самоучка, видимо только вчера права купил. Если бы бампер или зеркало сбил, чёрт с ним, но обе левые дверки машины в порошок. Хорошо, что Закон об обязательном страховании гражданской ответственности владельцев транспортных средств, приняли, но то, что страховиков три часа ждать придётся очень плохо, времени совсем нет. Встреча через час. Не станешь же Шишкину объяснять, что ДТП следствие его отрицательной энергетики. И выбраться из посёлка проблема, все на машинах, «Такси» сюда случайно не заезжают, а заказать авто по телефону минимум сорок минут сюда, сорок минут обратно в город и весь дневной график летит ко всем чертям, а дневной график, это святое. Три встречи с клиентами, одна с прокурором, участие в судебном процессе, если слушанье дела не перенесут в третий раз, это часа два не меньше, а если опять перенесут, нужно будет самому съездить к следователю, попробовать переговорить ещё раз.
Сашка совладелец и зам и так почти всё испортил. Его разговор со следователем, чуть не окончился возбуждением нового дела «О даче в морду должностному лицу в его служебном кабинете». В общем, как всегда. Там где нужно провернуть финансовую операцию, получить долг, дать взятку Сашка просто незаменим. Это он придумал, что они должны вместе открыть частную адвокатскую контору и взял на себя всю техническую часть, связанную с оформлением, Герман только готовил документы, а Сашка проталкивал их в разных инстанциях, нашёл помещение. При слове «деньги» в любом контексте у него и глаза загораются и нос, сам собой по ветру поднимается, а вот там, где нужно просто действовать в рамках закона дипломированный юрист, адвокат с двадцатилетним стажем Александр Сергеевич Спицин покаянно опускает голову,
• Я пас! Ты лучше сам или кого-нибудь из ребят пошли.
Может быть и лучше, но правильнее ли, что все работают, а Сашка только иногда, - но сказать это заму, как-то язык не поворачивается... 
Ребят у них на хозяйстве четверо. Михаил Фёдорович «собаку - на хозяйственном праве - съел», любое дело о недостаче, недопоставке, некомплектности, не поднимаясь из-за стола, по документам раскрутить может. Валентина Афанасьевна – бракоразводные процессы, раздел имущества супругов, подтверждение отцовства, алименты. Ей работы всегда хватает. Алёша Интернет-разведчик. В любую базу данных, легко, как в замочную скважину подглядит, любую нужную для ведения дела информацию выведает. И Анка-пулемётчица, вообще то её Леной зовут, но печатает, со скоростью новейшего, скорострельного оружия, за что кличку от Алексея заработала. Народу много, а послать некого. Самому сходить нужно, и если часа два-три из рабочего графика вырвать, просто так возле разбитой машины воздухом подышать, потом дел наберётся, не расхлебаешь... 
Валера со страховыми агентами и сам справиться. Виновник происшествия явно не возражает. Единственный время сберегающий выход, автобус на трассе, только идёт один раз в два часа, следующий через двадцать минут, если поспешить, можно успеть. 
Он уже подходил к остановке, когда автобус затормозил, и в него стала загружаться весёлая компания. Сначала показалось, что их очень много, потому что они суетились, громко хохотали, что-то передавали в салон. Усевшись, они на минуту успокоились, и стало ясно, что их всего восемь, пять девочек и три мальчика с музыкальными инструментами в специальных  футлярах. В машине Герман всегда работал, но вынимать документы в гудящем и подскакивающем автобусе марки «ЛАЗ», да ещё под весёлую беседу компании, постоянно прерываемую смехом, нет смысла, всё равно не сосредоточишься. От нечего делать он стал рассматривать музыкантов. Впереди уже все места были заняты и ребята устроились на длинном сидении в самом конце. Только одна, небольшая, полненькая, очень подвижная не поместилась, расположилась на двухместной скамейке, перед ними, бросила свою, набитую нотными листами сумку и тут же стала на колени на жёсткой подушке спиной к движению, как бы занимая трибуну или командный пост. Герману ничего не оставалось, как занять место напротив и чуть повернуться боком, чтобы рассмотреть молодёжь. 
Мужчина, перешагнувший возраст Христа* ещё в прошлой пятилетке может себе позволить пококетничать, сказать «мальчики, девочки», но если разобраться высокие, крепкие двадцатилетние парни, блондин с контрабасом, шатен виолончель и брюнет, вишь какие вихры на зависть тем, кто с тридцати лет волоски считает, отрастил – ударные. И девушки парням подстать. Четыре длинноногие, пышногрудые блондинки, скрипка, банджо, альт и гитара. Пятая шатенка, кажется натуральная, в очках и с саксофоном, на переднем сидении. И лицом и фигурой мальчишка-задира, главный хулиган и организатор безобразий во дворе. По всему видно, что она всей этой джаз бандой верховодит и трещит, как сорока, и хохочет громче всех, всё время белые зубки показывает, и рожицу шкодливую корчит.
Герман подумал,
• Джаз-банда. А что ещё можно подумать при таком раскладе, если они конечно октет *, если не просто так погулять вышли.

* Возраст Христа –  в соответствии с Библией Христос был распят, когда ему исполнилось 33 года.
* Октет – ансамбль из восьми исполнителей.

Аська развернулась к коллективу. Чего время терять, когда поговорить можно, поймала ехидный Люськин взгляд, и вспомнила,
Губки бантиком сложила, как будто ей целоваться! Отомстила! Радуйся! Ну, пожелала я на прошлой неделе, чтобы она бюст Бетховена, который на рояле в репетиционном зале стоит, в губы поцеловала и первая секунды считать начала. Так я же для смеха! Ругались же, вот обстановку и разрядила, а она...
И мужчина этот хорош! Не мог впереди, возле тётки Марии сесть. Она опять гуся на базар везёт. Тоже мне мужик, гуся испугался! Высокий, в общем симпатичный, только серьёзный очень. Смотрит так, как будто я этого гуся у него украла.
Аська просто услышала Сергея Юрского в фильме «Золотой телёнок»,
• Паниковский! Бросьте птицу! – и захохотала.
Вот гениальный актёр, в любой роли хорош!
Она фаталистка* не умеет долго зацикливаться на одной проблеме. День только начинается, а кто знает,
• Что день грядущий нам готовит?
Ну, во-первых, три пары лекций. Потом с духовиками согласовать, кто, когда завтра репетирует – это точно скандал. С Люськой в ЦУМ смотаться, трость для сакса и басовую струну для гитары купить. Законный обед в «Макдональдсе», меню – «смерть фигуре». Вечером опера, «Иоланта».
Жаль, что Пётр Ильич* партию для саксофона не выписал, хотя в опере не поимпровизируешь, оркестранты этой самой басовой струной, только для контрабаса, задушат, даже,
• Молилась ли ты на ночь Дездемона? – не спросят.
А мужчина этот, брови хмурит, как будто догадывается, что сейчас в тоннеле будет.

* Фаталист (fatum – судьба лат.) – вера в неотвратимость, предопределённость событий в мире, судьбе человека.
* ЦУМ – центральный универмаг в Москве.
* Чайковский Пётр Ильич (1840-1893) – русский композитор. Художник-психолог, крупнейший симфонист, музыкальный драматург, раскрывший в музыке внутренний мир человека от лирической духовности до глубочайшей трагедии. Оперы «Евгений Онегин», «Мазепа», «Пиковая дама», «Иоланта», «Ромео и Джульетта» и др. Балеты «Лебединое озеро», «Спящая красавица», «Щелкунчик».  2 фортепианных и скрипичный концерт, «Вариации на тему рококо» для виолончели с оркестром. Профессор московской консерватории (1866-1878).

Герман приготовился. Всё! Первый тоннель!
Водитель конечно в салоне свет включать не станет, а мальчик в тридцать семь лет до сих пор темноты боится!
Ну, не боится, просто в темноте подсознательно возникают какие-то странные образы, почему-то становится не по себе, зубы сжать приходится, чтобы не рванутся к выключателю, не завыть,
• Включите свет! Ну, пожалуйста...
Детский перепуг, страшная вещь. Свет отключили, что-то на подстанции сломалось, а тут соседка бабушка Анна, у которой артрит пальцы скрутил, соль одолжить, к маме на минутку заскочила.
Трёхлетний Гера, отвернувшись к стене, как папа учил, сам себе театр теней показывал. Он уже многому научился, и собачку, и птичку, и зайчика, и человечка с головой-шариком от старого карниза. Свет часто отключают.
Язычок пламени свечи нос большой, как клюв хищной птицы, острый и руку к голове ребёнка протянувшуюся, чтобы погладить, из темноты на стену спроецировал.
Герман пришёл в себя уже при электрическом свете, очень сильно болела голова.
Доктор из «Скорой помощи» сказал,
• Ничего страшного! Он у Вас просто излишне впечатлительный, - дал беленькую таблетку, и всё прошло, но ненадолго.
Как только в комнате гас свет, всё повторялось и повторялось. К врачам ходили, у знахарок перепуг выкачивали.
Мама работу оставила, в Москву к профессорам с сыном ездила.
Известный психолог научил Германа группироваться, выписал рецепт, на тогда ещё совсем новый транквилизатор, и обмороки на время прекратились, но ночничок из детства до сих пор в спальне остался. Если бы только ночничок...

Аська занервничала. Тоннель приближается, значит сейчас ей целоваться с этим чужим мужчиной.
А что делать? Проиграла, плати! Можно, конечно, до следующего тоннеля потянуть, но Люська сразу презрительно скривит носик: Испугалась! – подумает.
А она не испугалась, просто как-то неудобно, только подружке не объяснишь. Они с Люсей вообще совсем разные. Единство и борьба противоположностей, как диез * и бемоль *.
Стыдно чужого человека в свои дела втягивать, в его жизнь хоть на минуту влезть. Хотя Пушкин не постеснялся, сплетню на лету подхватил, произведение из неё сделал. Пушкин – это Пушкин, сам сказал «сукин сын», а ей Аське, не верится, что Сальери Моцарта отравил,
• Ну, не мог такой великий человек, мелким завистником быть! – это она уже сказала вслух, - Чему, скажите, пожалуйста, завидовать? Чужой славе? Так Антонио Сальери и так все в музыкальных кругах почитают. Таких трёх учеников выучил!!! Бетховен!!! Шуберт!!! Лист!!! Мог бы вообще больше ничего не делать, в их славе купаться, а он ещё оперы писал!
Ребята сразу поняли, о чём она. Очередной подготовительный этап к созданию «Общества защиты Сальери». Всем давно известно, что если бы Аська так занята музыкой не была, она давно бы тысячу обществ по оправданию незаслуженно обвинённых или забытых, недооцененных музыкантов организовала. Излюбленные темы – Сальери и конечно Родольф Крейцер *, известный просвещённой публике только тем, что ему Людвиг ван Бетховен сонату посвятил. Каждый знает «Крейцерову сонату», но только скрипачам известно, что все они и Аська тоже на гаммах Крейцером написанных, технику отрабатывали.
Люська ехидненько улыбнулась,
• Ты нам синьора Сальери головы не морочь! – на мужчину кивнула, - Трави! Вот твой Моцарт!!!

* Диез - знак альтерации, обозначающий повышение стоящей справа от него ноты на один полутон.
* Бемоль - знак альтерации, обозначающий понижение стоящей справа от него ноты на один полутон.
* Моцарт Вольфганг Амадей (1756-1791) - австрийский композитор. Представитель венской классической школы, музыкант универсального дарования. Автор свыше 20 опер, 50 симфоний, концертов для фортепиано и скрипки с оркестром, камерно-инструментальных  произведений, «Реквием», мессы и др. Хоровые сочинения, песни.
* Сальери Антонио (1750-1825) – итальянский композитор. С 1766 г. жил в Вене. Учитель Л. Бетховена, Ф.Шуберта, Ф. Листа. Дружил с В.А. Моцартом. А.С. Пушкин использовал не подтверждённую легенду о том, что Сальери отравил Моцарта позавидовав его таланту в своей драме «Моцарт и Сальери».
* Крейцер Родольф (1766-1831) – французский скрипач, композитор, дирижёр. Один из основоположников французской скрипичной школы 19 века. Концерты для скрипки с оркестром, балеты, гаммы для скрипачей и др.

Герман сосредоточился. Музыканты особенно звонко засмеялись, но он услышал их смех как бы через стену.
Он уже сжал кулаки, плотно закрыл глаза, стиснул зубы, напрягся, ожидая минуты, когда проступающий между ресниц пасмурный день померкнет в надвигающейся темноте. 
• Раз. Два. Три. Не думать! Не представлять. Считать! Раз! Два!
Он не успел подумать,
• Три, - что-то мягкое, плюхнулось рядом на свободное место, чьи-то руки обхватили его голову, и он оцепенел от ужаса.
Рот уже открылся в беззвучном крике и утонул в ласкающих губах. Страх таял от сладкого языка нежно прошедшего по его верхней губе, растворялся под нежными пальчиками, как клавиши, перебирающими волосы на его затылке, гладившими лицо, смывая оцепенение, унося боль... Руки сами, инстинктивно зарылись в шёлковые волосы, сдавили хрупкие плечи, губы приняли, отдающий себя рот... Тело наполнилось, незнакомым доселе ощущением своей силы, своей власти, принося неведомое ранее удовлетворение, и он замер, стараясь удержать, сохранить нахлынувшее наслаждение, а когда раскрыл глаза, желая увидеть, запомнить, вокруг уже стало светло, и рядом уже никого не было.
Девчонки улыбались, поглядывая на него, как игроки в «Козла», предлагая определить,   
• Кто? – только не кто ударил, кто поцеловал, и он почему-то сразу понял, - Она! Атаманша!
Может быть, потому что она одна была не накрашена, у остальных тщательно, как у Марины наложен макияж, губы в помаде, как в броне...

Аська подумала,
Это конечно безобразие, но всё же интересно, - внимательно посмотрев мужчине в глаза, отвернулась к стеклу, довольная собой, - И этот тоже...
У него был очень растерянный вид, и всё-таки где-то в самой глубине чёрных глаз, затаилось то самое, что всегда появлялось на миг в глазах мальчишек после поцелуя. А ведь она почти ничего не делает, просто проявив инициативу, подчиняется ласкающим губам, забывает обо всём, вся целиком отдаётся, откликаясь на силу, на нежность, и потом каждый, почему-то смотрит на неё как хозяин, как повелитель...
Её это раздражало, служило первой снежинкой, к которой потом прилеплялись другие, образуя снежный ком, неподвластный хозяйке.
Ком катился сам по себе, набирая силу, свергая очередного единственного с построенного ею пьедестала. Однако этот мужчина смотрел совсем иначе. Она не могла объяснить, но не как повелитель, удивлённо, нежно, и она прикрикнула на веселящуюся Люсю, задумалась, пытаясь понять... 
Красиво сформулировала: Наверное, так должен смотреть сильный и добрый, не с чувством собственного превосходства, не снисходя к женской слабости, признавая её силу, равной силе своей...
Не удержавшись, из-под ресниц, взглянула ещё раз, но он уже о чём-то задумался, глаза потемнели, и не рассмотришь, что там в самой глубине. Разозлилась, посмотрела на него ещё раз иронически, задорно, весело...
В свои двадцать лет она целовалась, наверное, тысячу раз, хотя совсем не была красавицей. Во-первых, рост! Ну, разве метр пятьдесят пять это рост в наше время. Во-вторых, не блондинка, каштановые волосы, и как следствие этого рыжие, выгорающие на Солнце брови и ресницы вокруг ярких чёрных глаз. В-третьих, ещё и очки, доставшиеся ей с детства непонятно за какие грехи. Видимо, в виде компенсации за недопоставленную красоту, музы одарили её двумя талантам, и в придачу искренним интересом ко всему и всякому попадавшемуся на её пути, целеустремлённостью, в достижении любой, показавшейся ей достойной её внимания, задачи.
О первом своём таланте, она узнала ещё в детском саду.
Продвинутая директриса пригласила на утренник трио скрипачей. Маленькие слушатели, а вместе с ними и пришедшие посмотреть на творчество своих чад родители целый час зевали и вертелись под звуки классики. Только не Аська! Она зачарованно смотрела на мужчин в строгих, чёрных фраках, нарядных белых рубахах, срывавших звуки лихо, проводя смычками по блестящим деревянным скрипкам. Когда они, окончив, вышли в коридор, Аська побежала за ними, с детской непосредственностью сообщила, что тоже будет играть на скрипке, и один самый старый с бородкой устроил ей настоящий экзамен. Он наигрывал маленькие, красивые и уродливые мелодии и предлагал повторить. Аська старательно выводила «Ля, ля, ля», выбивала такт ножкой в нарядной туфельке, и он, удивлённо поднимал бровь, играл снова.
Потом сказал,
• Поразительно! Идеальный музыкальный слух! – и приказал позвать маму.
Феликс Ильич оказался не только исполнителем, но и преподавателем музыкальной школы, и через две недели Аська уже с независимым видом школьницы вышагивала по городу рядом с кем-нибудь из взрослых, гордо неся в руке футляр с новенькой, прямо из магазина, скрипкой. Вначале она училась легко, а потом в шестом классе преподаватели стали жаловаться, что она может, но почему-то не хочет даже гаммы, прописные аксиомы для каждого музыканта, играть в нужной тональности. Аська прекрасно понимала, что не права, она же давно знает ноты, но она совсем не виновата, это всё улица просто до краёв наполненная музыкой, звенящей, гудящей, поющей. Даже прислушиваться не нужно. Вот запел троллейбус, набирая скорость. А это машины клаксонами в заторе перекликаются, как будто гаммы играют. Огромный грузовик-туба * зарычал на низкой ноте, угрожая. Нежно, испуганно разлилась свирелью маленькая красненькая иномарка. С достоинством, загудел-огрызнулся «Мерседес». Застучал колёсами, как палочками по клавесину трамвай. Обиженно просипел автобус.
А капель в оттепель, барабанной дробью. А птицы на дереве под окном, а кошки на крыше весной мурлычут, на свой лад о красоте ночного неба поют.
Тётка на Тверской,
• Покупайте лотерейные билеты... Покупайте лотерейные билеты... – как арию Ленского из оперы «Евгений Онегин» - Куда? Куда Вы удалились! Вам всем билеты б пригодились, - выводит.
Музыка, музыка, везде музыка, в ушах, в голове, в городе, и всё хочется попробовать, самой сыграть, ещё раз услышать, а тут Лилия Алексеевна со своим сольфеджо * строго по книжке ноты петь требует.
Мама, папа и даже бабушка ругали, грозили забрать её из музыкальной школы, только дедушка улыбался в усы,
• Что вы к ребёнку прицепились? Это гены! Есть, в кого удастся!!!
И, правда! А судьи кто?
Бабушка, которая трижды изгонялась из любимого театра за совершенно сознательно пропущенную крамолу и последний раз не угодила в тюрьму только потому, что вождь и учитель Ю.В. Андропов умер, так и не успев возродить легендарный ГУЛАГ*.
Мама? Самый скандальный критик-искусствовед, постоянно колебавшийся в соответствии с линией партии, в совершенно противоположном от линии направлении. Она активно громила социалистических реалистов за традиционность сюжетов и слабую технику исполнения, поддерживала «андерграунд»* советского искусства, принимая самое непосредственное участие в организации полулегальных выставок, а сейчас вдруг примкнула к почитателям классицизма, и столь же рьяно громит новомодных прилипал и подражателей от современных, выползших из подполья «измов»*.
Папа? Всегда умевший и считавший уместным вставить в самый безобидный репортаж об игре каких-нибудь «Шинника» и «Урожая» за предпоследнее и последнее место во второй лиге, анекдот о высших чинах государства.
В общем, бунтарский дух, как следствие дурной наследственности, налицо и Аська старалась вовсю, выжимая из традиционных, проверенных временем нотных прописей, совсем непонятные педагогам звуки. Она металась, познавая жизнь в любимой музыке, и, наконец, скрипку сменил саксофон. Аська выбрала джаз именно потому, что классика ограничивала стремление к познанию более широких горизонтов, загоняя в широкие, и всё-таки рамки, мешающие поставить всё с ног на голову.   
О втором своём таланте Аська узнала только в пятом классе. Они возвращались из школы по аллее пустого осеннего парка и Коля, списавший у неё контрольную по математике, решил выразить свою благодарность поцелуем.
Он целился в щёчку, но пока говорил,
• Спасибо, - Аська подставила губы.
Интересно! В кино целуются, по телевизору показывают, на улице... в парках... и папа маму в губы целует. Аська всегда излучала бешеную энергию, отдавая каждому заинтересовавшему её делу всю себя, и за год Коля стал почти отличником, предлагая списать, вымаливая поцелуй. Это не правда, что мальчики думают и говорят о любви меньше чем девочки. Коля протрепался и поплатился за длинный язык, потому что очень скоро вопрос о том, как целуется эта маленькая в очках, стал злобой дня в школе и у Аськи появился выбор.
Она честно влюблялась и развлюблялась, разочаровывалась, каждый раз сочувствуя, сопереживая, отвергнутому, снова искала единственного, которого готова была любить всю жизнь. Так и не собравшись, влюбится по-настоящему, она подсознательно экспериментировала, проводила опыты, как в шестом классе заинтересовавшись химией, просчитывала варианты, не обращая внимания на завистливые взгляды более красивых, но менее удачливых в любви девчонок.
Химия ушла на второй план, уступив место литературе, потом географии. Выпуская стенгазеты, раскрашивая географические карты, отчаянно увлекаясь и теряя интерес, Аська всё время жила в мире музыки, и это было не увлечение, совсем другое, как дышать, обычное состояние, играть, слушать великих исполнителей, часами оттачивать технику и просто подбирать по слуху понравившуюся мелодию, экспериментировать для себя, для удовольствия.
Она пропустила тот возраст, когда девчонки начинают осваивать искусство макияжа, надевают туфельки на каблуках и модные юбки, вырастала из брюк  и футболок, меняя их на новые того же фасона, что отнюдь не прибавляло изящества, но увлечённость, азарт, вера в себя и слава тоже великая сила... Проблем с воздыхателями у неё не было никогда.

* Туба – самый низкий по звучанию медный, духовой музыкальный инструмент.
* ГУЛАГ – главное управление лагерей в период сталинских репрессий.
*Андерграунд (англ.) – подземный. Так называли себя в СССР деятели современного искусства, высмеиваемые критикой, запрещаемые цензурой, намекая на то, что находятся в подполье.
* «измы» - абстракционизм, кубизм, символизм и др. – направления изобразительного искусства.

Герман отдёрнул себя,
Раскис из-за дурацкого поцелуя! - подумал, - Ничего удивительного. Я создан из двух половинок, как... задница!
Он хотел подумать, как мозг, но хотя бы с самим собой стоит быть честным. Одно полушарие, всё-таки, наверное, мозг. На работе, в суде, он решителен, собран, несомненно, обладает ораторскими способностями. В своём деле он ас и это признают клиенты, не зря же в очереди стоят, большие деньги за его услуги выкладывают, и судьи, и коллеги с уважением относятся. А вот в быту он чистая задница! Ему неудобно сказать продавцу, что тот его обсчитал, указать уборщице, что в доме пыль по углам, отчитать за опоздание водителя Валеру, но больше всего он боится обидеть женщину, и они крутят им, всегда крутили, как хотели.
Хотя, в принципе, жаловаться нечего. Вместе или в виде компенсации за страх и головные боли, Герман с раннего детства обладал феноменальной памятью, и тогда в детстве эта память сыграла с ним злую шутку.
Посещая с мамой светил медицины, он нахватался,
• Как это Вас угораздило батенька? Ну, тес. Отнюдь. Позвольте, - а уж, - Здравствуйте! Извините. Спасибо. Пожалуйста, - с первого раза, без маминых напоминаний, врезалось в мозг, перешло из медицинских учреждений в обыденную жизнь, добавилось к природной стеснительности, очень мешая контактам со сверстниками.
Мама настояла на том, что его нельзя отдавать в детский сад, и, общаясь исключительно с взрослыми, которых забавляли его словесные экзерсисы,* Герман закрепил свои познания в искусстве культурный речи, а когда пришёл в школу... 
Мальчишки не простили излишне, вычурный интеллигентный слог, в комплекте с надписью «Опасно!», просто загоравшейся в глазах Германа, возле любого спортивного снаряда, не говоря уже о предложении залезть на дерево или забраться на чердак: Не рассказывать же каждому про обмороки и головные боли!
Доктор успокаивал родителей,
• Перерастёт... - сто раз наказывал, беречь голову, справку об освобождении от урока физкультуры каждый раз выписывал, и Герман старался не прыгать, не бегать, не делать резких движений, пока Серёжка Периков в спортзале, возле подозрительно качающегося каната, презрительно не процедил,
• Трус!
Герман вообще не умел драться, но он ударил, получил сдачу и очнулся на полу, увидел испуганные и просто заинтересованные глаза, их было много... очень много... ученики, учителя, завуч, который кричал,
• Вы мне за это ответите!!! Кто из вас остолопов, вместо Германа на олимпиаде по математике честь школы защищать пойдёт? 
Герман лежал на полу, как кузнечик под микроскопом, поджав коленки, обхватив руками голову и не было сил подняться, отвести руки, потому что там глубоко в мозгу, пульсировала боль, и сейчас страшнее, важнее этой боли не было ничего, а потом...
Потом он лежал на больничной койке, отвернувшись к стене сто раз, прокручивая в голове кузнечика под микроскопом и олимпиаду по математике, страдая от унижения и обиды. Неужели его цена, цена его жизни, какая-то олимпиада? Отказываясь от еды, не обращая внимания на уговоры, он бы и дальше жалел себя, но пришёл профессор.
Высокий, толстый человек, которого, несмотря на седину и морщины никак нельзя было назвать стариком, с сомнением, пробасил,
• А мне сказали, что ты умный! – уселся на, заскрипевший под его тяжестью, стул.
Мальчик резко повернулся, сел на кровати.
• Умный... – это был последний бастион.
Он не такой как все, больной, несчастный, как кузнечик под микроскопом, но он отличник по всем предметам, победитель всяких олимпиад, если и это заберут... от него вообще ничего не останется. Стараясь побороть дрожь в голосе, Герман стал перечислять свои отметки и дипломы, чтобы доказать «Периодическую систему элементов Менделеева» наизусть выдал.
Профессор только языком пощёлкал,
• Умная голова, дураку досталась...
Герман закричал,
• Я не дурак!!! – профессор спросил,
• Вы теорию Дарвина уже изучали? Что сделало из обезьяны человека?
• Труд! Обезьяна взяла палку, сбила плод и... – заучено, сообщил мальчик и открыл от удивлёния рот, услышав,
• Ой, ли... Животные действуют инстинктивно, а человек, тот, кто руководствуется разумом!
• Хомо сапиенс - человек разумный! – обрадовался возможности проявить интеллект Герман,
• Вот именно сапиенс! Вас молодой человек памятью обделили? – профессор перешёл на «Вы», - Или у Вас проблемы с мышлением? – Герман отрицательно повёл подбородком,
• Но я же слабак! Мне нельзя то, что всем можно!
• Поверьте мне, - профессор поправил очки, - Если Вы сапиенс, Вам можно всё, но в разумных пределах. Подумайте об этом! – и ушёл...   
Вернувшись в школу, Герман записался в секцию плавания, перестал панически бояться спортивных снарядов, но уверенности в себе так и не приобрёл. Мальчишки сторонились его, видимо завуч провёл с ними «воспитательную работу» и они накрепко запомнили, что с этим припадочным лучше не связываться, поэтому у него никогда не было друзей мальчиков, а девочки...
Маленькие изящные носики просто чуяли слабину и, не стесняясь, пользовались, решительно беря высокого, симпатичного парня в свои нежные ручки.
В школе им командовала одноклассница Вера,
• Садись рядом! - а после урока безапелляционно протягивала свой портфель.
Сколько он от неё за свою бесхарактерность натерпелся. Только для того, чтобы избавиться от Веры, которая ему совсем не нравилась, он не стал поступать в родной Туле, поехал учиться в Москву.
Он мечтал стать учителем. Слишком хорошо запомнил,
• Кто из вас остолопов, вместо Германа на олимпиаду по математике пойдёт?
Разве так должен был сказать Учитель? Нет! Как-то иначе, а вот как, он пока не знает, но,
• Пусть меня научат!
В поезде рядом на скамейку уселась девушка. Она была хорошенькая, не нагло, как Верка, посматривала на него, потом угостила пирожками. Они разговорились. Лариса сообщила, что будет поступать на юридический факультет, и давно договорилась со старушкой, у которой домик на Воробьёвых горах рядом с университетом. Герман о жилье заранее не позаботился, а в общежитии Пединститута, и в гостиницах все места были заняты.
Старушка сказала,
• Только без глупостев! – и принесла от соседки ширмочку, а потом, дня через три-четыре, пошёл дождь.
Обычная летняя гроза с громом и молнией, но девушки боятся грозы. Это было так приятно защитить, успокоить струсившую девочку, и потом тоже было приятно.
Они целовались, и Лариса всё время говорила,
• Ты такой смелый! Мне с тобой совсем не страшно!
Он поступил на юридический факультет. Сейчас понятно, что, то был перст судьбы, а тогда Герман просто не сумел сказать,
• Нет! – и первые годы мучился, постоянно внушая себе, что так лучше, а потом увлёкся доказательствами причастности обвиняемого к уголовному преступлению, и его даже при всех похвалил преподаватель по уголовному праву.
Герман воспрянул духом, твёрдо решил, что пойдёт работать в милицию, но тут опять вмешалась Лариса. За годы учёбы у них было всё, что может быть между мужчиной и женщиной, и всегда это была её инициатива, а потом она сказала,
• Я тебя люблю, - он, как попугай повторил,
• Я тебя люблю, - и они прожили вместе четыре вполне счастливых года, скитаясь по съёмным квартирам, работая днём и общаясь вечером, хвастаясь, друг перед другом первыми успехами и считая копейки, и ещё пять долгих лет…
Он с отвращением вспоминал, как тщательно предохранялась Лариса, уговаривая его,
• Давай поживём для себя. Нам ещё рано заводить детей.
Сначала действительно было рано, а потом его заметили, он стал хорошо зарабатывать, они купили квартиру в Москве и Лариса, оставив работу, занялась только собой... Он всё чаще с тоской вспоминал о девочке, мечтавшей защищать людей от произвола властей, а она всё чаще говорила о новых нарядах, ценах в салоне красоты, модах на шляпки и драгоценности. В последнее время у них просто не осталось общих тем для разговоров, и он допоздна сидел на работе, а, дома молчал, не решаясь, что-нибудь изменить.
Лариса, постоянно бурчавшая, что он вечно занят делами, и даже дома не умеет расслабиться, нашла ему заместителя, который видимо, не был так загружен работой. Узнав об этом, он подал на развод, а она потребовала не только половину, нажитого в браке, имущества, но и половину его доходов от недавно зарегистрированной Германом и его коллегой Александром адвокатской конторы.
Процесс о разделе имущества, в котором он выступал в непривычной роли, не защитника, ответчика. Они учились вместе с Ларисой на юридическом факультете университета, но, окончив, он работал, как проклятый, наращивая опыт, зарабатывая деньги, а она сидела дома и тратила на наряды, парикмахера, маникюршу, большую часть того, что он приносил, потчуя его супом из пакетиков и мороженным котлетами быстрого приготовления. За что же ей половина доходов? К тому времени Герман был уже известным в городе адвокатом, сам представлял свои интересы в суде. Защитник бывшей супруги явно не дотягивал и тогда она, не смущаясь на весь зал, заявила, что муж не устраивал её, как мужчина. Это было несправедливо, обидно, пошло и, понимая, что это хитрый ход, придуманный её адвокатом, чтобы вышибить из седла противника, Герман сжал зубы, довёл процесс до конца, но потом долго страдал. Обладая отличной реакцией, уверенный в себе в зале суда, наедине с собой он, к сожалению, никогда не был самоуверен.
Он горько улыбнулся,
• Самоуверен, не самоуверен. Скажи честно – трус. Обычный трус, у которого не хватает смелости постоять за себя, осуществить принятое решение...
Пытаясь вернуть утраченный покой, он стал встречаться с Аллочкой, секретарём шефа в адвокатской конторе, в которой он начинал трудовую деятельность. Они встретились случайно, в магазине «Канцтовары», собрались выпить кофе в каком-нибудь кафе и каким-то непонятным образом всего часа через два оказались у неё в квартире, в её постели.
Бурный роман быстро перерос в опасную стадию укоров и истерик на тему,
• Когда мы распишемся?
Герман, кажется, впервые в жизни, проявил твердость в отношениях с женщиной, он больше не станет вступать в брак, но долго тянул время, терпел скандалы, не решаясь честно сказать,
• Нет! - каждый раз откладывал, не видя замены, плыл по течению...
Сообразив, что здесь ей ничего не светит, Алла девушка практичная и опытная, дважды разведенная, твердо знающая, что только штамп в паспорте даёт женщине преимущество над мужчиной, тоже нашла другого, более сговорчивого. И хотя она только намекнула, что не жалеет о разрыве, потому что с новым избранником ей лучше, Герман совсем пал духом, но тут появилась Марина...
Марина! Его женщина уже почти три года. Высокая, стильная, как фотомодель, и не глупа, юрисконсультом в большой компании работает.
Они познакомились в Арбитражном суде. Герман сразу заметил её в холле, подумал, что от такой спутницы на предстоящем вечером банкете не отказался бы, просто прилип к ней взглядом, но когда она повернулась, он, а не она стыдливо опустил глаза.
Окончив дела, он вышел из суда, и снова увидел её. Она стояла возле «БМВ» и жаловалась Валере, что её совсем новенькая «Ауди» забарахлила, отказывается ехать.
Водитель предложил посмотреть двигатель, но Марина улыбнулась Герману,
• Может быть, Вы меня подвезёте?
Каждым движением, каждым жестом она несла, подавала себя, свои платиновые волосы, голубые глаза, не вульгарно, умело демонстрировала высокую грудь тонкой полосой проступающую над декольте, подчёркнутые высокими каблуками стройные ноги и он не захотел отказать, даже, набравшись смелости, пригласил её на банкет. Марина приехала на «Такси», пожаловалась, что автомобиль пришлось сдать в ремонт. Одежда, украшения, макияж... он обалдел от утончённой элегантности и балдел весь вечер в ресторане, забывая об обязанностях хозяина, принимающего самых престижных клиентов по случаю дня рождения адвокатской конторы: Два года без скандалов и банкротств, не шутка!!! – ловил завистливые, сластолюбивые взгляды, совсем не надеясь, что этот вечер будет иметь продолжение.
Она дождалась ухода последнего гостя, и опять попросила подвезти, а в машине поцеловала его в губы, прошептала,
• Поехали к тебе... – и он был счастлив три с половиной недели, встречая и провожая, принимая холодность за смущение, чувственность за любовь, а потом она сказала,
• Мне неудобно! – и он почувствовал себя ничтожеством, не способным  удовлетворить запросы прекрасной женщины.
Потом он пришёл в бешенство от сменившего утверждение вопроса,
• Тебе удобно? – прозвучавшего неестественно, грубо среди нежных ласк.
Даже искренняя забота о его удобствах была неуместной, обидной в самый сокровенный момент, и до одури анализируя, он понял, что Марина больше всего ценит не страсть, комфорт.
Герман решал, что поговорит с Мариной, прервёт этот удобный роман, но, поразмыслив, остыл, и, потакая ей, превратился в примерного супруга, честно исполняющего свой, не скреплённый печатью в паспорте, супружеский долг. Что не говори, с Мариной действительно удобно. Она самодостаточна, прекрасно обеспеченна, папа бизнесмен и у неё приличные заработки, не предъявляет глупых требований, не корит за опоздания, не ревнует к работе.
Такой красивой, эффектной женщины у него не было никогда!
В театре, на выставке, в ресторане, Герман подмечал сотни восторженных и похотливых взглядов, уже не радуясь, что Марина не обращает на рассматривающих и зазывающих её мужчин никакого внимания. Она мила и приветлива только с ним, как с тёплым, уютным домашним халатом, удобными, разношенными тапочками, он чувствовал, понимал, что это она выбрала его и ей комфортно рядом с богатым, уверенным в себе мужчиной, а все эти глупости...
В спальне она, не притворяясь, выгибалась и вскрикивала, подчиняясь его желаниям, а он уже не хотел, не желал ничего... только бы поскорее завершить этот ритуал соединения, избавиться от давящего самоконтроля, уснуть...
И всё-таки Марина это лучший вариант. В конце концов, она не лезет в его жизнь, просто плывёт параллельным курсом. Изящная белая яхта, которую он по расписанию два раза в неделю встречает в каком-то порту, а потом они вместе заплывают в один док, в его холостяцкий, огромный дом, и это ни к чему не обязывает.
Она даже на его имущество не посягает, но командует им, как и все предыдущие пассии.

* Экзерсисы (экзерциции от латинского) – упражнения.

Аська была смущена не на шутку и, как всегда в неординарной или сложной ситуации на неё напал приступ безудержного, хулиганского веселья.
Так бывало в детстве, когда её угораздило разбить любимую бабушкину вазу из саксонского фарфора, когда в шестом классе учительница Лилия Алексеевна требовала, чтобы Аську исключили из музыкальной школы за нестандартные пассажи * в гаммах того самого Родольфо Крейцера. Она веселилась перед экзаменами, перед расставанием с очередным «единственным», который при ближайшем рассмотрении, к сожалению, оказывался совсем не таким, каким она его себе придумала.
Рассказала старый анекдот, о больном, который после перелома руки, спрашивает врача,
• Доктор! Я смогу играть на рояле? – и услышав в ответ,
• Конечно милейший! Нам удалось избежать растяжения мышц, - восклицает,
• Вы волшебник доктор! Раньше я играть на рояле не умел! – и первая захохотала.
Изобразила в лицах, как преподаватель по сольфеджо требовал от неё точного воспроизведения по нотам арии Тоски, а она импровизировала, сбиваясь на джаз, и он заявил, что она просто не знает нот и выкручивается.
Ребята хохотали и Аська, естественно смеялась громче всех, хотя, если честно, ей почему-то было не до смеха...

* Пассажи – в музыке, последование звуков в быстром движении, часто трудное для исполнения.

Герман обречёно вздохнул, как будто снова пережил старые обиды и разочарования, сам себе разъяснил: Женщины чуют слабину, умело пользуются, вот и эта маленькая атаманша...
Мысли были изгнаны новым взрывом смеха. Может быть, музыканты смеялись и не над ним, но Герман мгновенно представил себе, своё несчастное, поглупевшее от раздумий лицо, возмущённо посмотрел в чёрные, увеличенные диоптрией глаза. Ирония, ехидство отрезвили бы его. В конце концов, в этом мире полно идиотов, развлекающихся, унижая других. Стоит ли на каждого обращать внимание? И ежу понятно, она поспорила с друзьями и за неимением лучшего использовала его, случайно подвернувшегося в автобусе мужчину, но детское, непосредственное веселье, хулиганский задор и маленький чуть приметный зазор между передними верхними зубами в рамке смеющихся губ...
Впервые с того момента, как он, оставив Ларисе квартиру в центре, переехал в посёлок, включая свет, задавая Валере идиотские вопросы, только бы не молчать, только бы слышать свой голос, проехал в машине по тёмным трубам с мелькающими вереницами призрачных огней, несущихся машин, Герман ждал следующего тоннеля не с ужасом, со злостью.
И когда стало темно, он быстро подвинулся от окна, не встал, перекинул своё тренированное тело через неширокий проход и, приземлившись рядом, схватил девчонку, со всей силы вдавил в жёсткое сидение.
Он ожидал чего угодно, крика, сопротивления, но она мгновенно запустила длинные музыкальные пальцы в его волосы, нежно проводя, поглаживая, увы, почти лысую, круглую, как тонзура* у католического кардинала макушку, подставила незащищённые помадой, пахнущие мятной зубной пастой губы. Герман вобрал их зло, жёстко, желая причинить боль, почувствовал, как встрепенулись, отвечая, маленькие полоски обнаженной, беззащитной женской плоти, и потерял контроль... бессознательно ласкал языком, покусывал, чуть отпуская, дразнил, предлагая мнимую свободу, и её губы подрагивали, робко отвечая, сдаваясь, прося, плена... Он мгновенно забыл, что они в автобусе, и уже был и морально и физически готов взять её прямо здесь на узком сидении, потянул её на себя...
Тоннель кончился, отрезвляя, пугая, ярким, после темноты, дневным светом, и он сжал коленями трясущиеся руки, медленно переполз на своё сидение, уставился в окно ничего не видящими, полными слёз глазами.

* Тонзура (от лат. tonsura - стрижка) – выбритое место на макушке, знак принадлежности к католическому духовенству.

Аська замерла. Она впервые почувствовала не удовольствие, не приятное томление от поцелуя, совсем другое...
Всё тело заболело от какой-то утраты, от желания, чтобы он сжимал, не отрывал губ, пока она... пока они вместе не умрут от избытка чувств, от недостатка воздуха.
Натура страстная и нежная, она полностью, без остатка отдавалась каждой музыкальной импровизации, каждому поцелую, каждой ласке в установленной ею зоне выше выреза футболки, дальше было табу * и многоопытная Люська уже, наверное, сто раз говорила,
• Ты издеваешься над мальчиками! Тебя не изнасилуют, тебя просто прибьют!!!
Аська хохотала,
• Прибьют, так прибьют! Целоваться приятно, а всё остальное...
Обо всём остальном, несмотря на, совсем не пуританское, * воспитание, она имела смутное представление. На рубеже двадцатого и двадцать первого веков русская интеллигенция и словцо матерное обыденно в монолог вставляет и грубым натурализмом в искусстве не брезгует, в близости с народом, народ перещеголять хочет. Ей никто ничего не запрещал, не наставлял, не поучал, просто «всё остальное» её пока не интересовало. А вот в искусстве поцелуя, она была просто асом, уже точно зная, что мальчики любят командовать и, поэтому нельзя брать быка за рога, пугая своей опытностью, нужно просто быть послушной мужским губам, как в музыке, дать им возможность быть первой скрипкой, подчиниться, нежно вести свою партию.   
И вот сейчас в автобусе, когда этот совсем чужой мужчина, не очень молодой, лысеющий, патологически серьёзный, и ежу понятно, что он решил отомстить, поцеловал, она сначала пошутила, отвечая на поцелуй, а потом... потом ей впервые в жизни показалось, что она готова, пойти дальше, выреза футболки, готова пойти до конца...
Аська даже успела удивиться. Она всегда долго присматривалась, Люська смеётся,
• Принюхивалась, - к новому избраннику, влюблялась, обязательно испытав восторг от его силы, от его знаний, от его таланта.
Так было всегда. В школе поклонник должен был победить в соревнованиях, написать сочинение на пять с плюсом, взорвать пробирку с лабораторной работой или разбить большое стекло в двери столовой, чтобы заслужить её благосклонность. А в консерватории... В консерватории вокруг было столько просто гениальных мальчиков...
Промелькнувшая мысль,
• Странно!?! А этот что? – была изгнана притворно-сочувственной в исполнении Люськи арии Кармен.
Подружка стала тихо напевать,
• Меня не любишь, но люблю я! Так берегись любви моей!!!
Аська разозлилась, прошипела,
• Я надеюсь, что этот вопрос исчерпан! – и быстро перевела разговор на другую тему...

* Табу (полинезийское) – система запретов на совершение определённых действий.
* Пуритане (англ. Puritans, от позднелатинского  puritas - чистота) – в Англии 16-17 веков последователи религиозного учения выступающего за реформу церкви и строгие устои в отношениях людей.

Герман ещё не понимал слов, приходя в себя, медленно вывинчивая тело из сладостной боли, потом услышал,
• Давай Люся поговорим лучше о твоих ошибках. Ты не хочешь импровизировать, с ногами влезла в партитуру * и удобно устроилась там отдыхая. Не вспомню, кто из классиков писал соло для гитары с оркестром, но поищи и может быть, ты найдёшь произведение, где играют строго по нотам, но и там без души ты ничего не сделаешь!
Её голос звучал ровно, зло, Люся что-то ответила, музыканты заспорили, и Герман окончательно пришёл в себя, перестал слушать, стараясь сосредоточиться на своих проблемах, на предстоящих сегодня делах.
Прошла неделя, и он почти забыл приключение в автобусе, только к господину Шишкину, подсознательно стал относиться терпимей.
Если целый день дел невпроворот, вечером плаванье, Марина права в его возрасте уже нужно приложить усилия, чтобы быть в форме, по выходным дням выставка или концерт, именно на таких мероприятиях нынче собирается публика, стараниями которой цветёт его бизнес, а ночью Марина, о какой-то девчонке думать некогда.
При выезде на трассу, где автобусная остановка примостилась, он несколько раз видел как, то один, то другой парень из этой джаз-банды обнимает её сзади, прикрывая собой от ветра. А один раз, когда машина остановилась на перекрёстке, чтобы, не нарушая правил вклиниться в поток автомобилей, на выезде с дополнительной на основную дорогу, Герман услышал громкий крик,
• Аська!!! – взглянул в окошко, увидел, как она прямо на остановке на глазах у друзей, у пассажиров подъехавшего автобуса целуется с высоким парнем, почувствовал на губах вкус мяты, подумал,
• От такой секс - революционерки чего угодно ожидать можно... – осуждающе покачал головой и отвернулся...
Вот и сегодня целый день в суде. Дело довольно громкое «О даче взяток должностному лицу при исполнении им своих служебных обязанностей».
Невидаль, какая! Зам председателя исполкома взятки за разрешения на перепланировку квартир брал, а дом рухнул.
Детский лепет совести: Что же ты подонок, подонка защищаешь? – давно в прошлом, но как линию защиты строить, когда люди погибли?
• Встать! Суд идёт!
Прения сторон, а в голове только столетней давности прецедент * так прекрасно Шейниным* описанный, о том, как великий Плевако* попа, деньги из церковной кружки для пожертвований в публичном доме просаживавшего, защищал.
Рассказал накануне суда Фёдор Никифорович Савве Морозову* и Немировичу-Данченко* о процессе, а Морозов,
• Представляю, сколько ты завтра говорить будешь, а всё равно осудят!!!
Хорошее было время. Умение адвоката, а не размер взятки судье, значение имело.
Предложил Плевако спор,
• Если я буду пятнадцать минут говорить, и попа оправдают, вы меня в ресторан приглашаете. Если нет, я вас в «Яре» угощаю.
Кино только в Париже появилось, телевизоров ещё не было. Послушать известного адвоката, как приму в опере, публика сбегалось. Дамы, речь защитника слушая, от избытка чувств в обморок падали.
• Встать! Суд идёт!
Прения сторон, а Плевако молчит, только на Морозова, клепсидрой* играющего, хитро поглядывает.
Перерыв. Встретились спорщики, Фёдор Никифорович условия пари изменить предлагает,
• Я не пятнадцать, две минуты говорить буду, и виновного оправдают.
Посмеялись. Немирович-Данченко новую идею выпытать хотел. Не вышло.
Всё! Последнее слово адвоката, перед уходом присяжных в совещательную комнату.
Встаёт Плевако,
• Уважаемые господа присяжные заседатели! Сей священник, десять лет в вашем приходе служил. Грехи вам отпускал. Так отпустите и вы ему один раз!!!
Так и хочется плагиата,
• Уважаемый господин судья! Вы же тоже... – и далее по тексту пока из зала, за неуважение к суду не вышвырнут, лицензии не лишат...

* Партитура (итал. partitura – разделение, распределение) – нотная запись многоголосного музыкального произведения.
* Прецедент (от лат. предшествующий) – судебный прецедент – решение, вынесенное судом по конкретному делу, обоснование которого считается правилом обязательным для других судов при решении аналогичных дел.
* Шейнин Лев Романович (1906-1967) –  старший следователь при прокуроре СССР, в дальнейшем писатель. «Записки следователя», «Военная тайна», «Встреча на Эльбе» и др.
* Плевако Фёдор Никифорович (1842-1909) – русский юрист, адвокат.
* Морозов Савва Тимофеевич (1862-1905) – из рода крупных текстильных капиталистов. По образованию химик, друг М. Горького, меценат Московского Художественного театра.
* Немирович-Данченко Владимир Иванович (1858-1943) – режиссёр, писатель, драматург, педагог. Крупнейший реформатор русского театра, вместе с К.С. Станиславским в 1898 основал Московский Художественный театр.
* Клепсидра – водяные часы, обычно рассчитанные не более чем на пол часа. В нормальном положении капли, перетекая из верхней части в нижнюю, как песок, отсчитывают время.

Настроение, хуже некуда. Хорошо, что Марина на неделю в Париж отдыхать уехала. Домой! Выпить рюмку водки и спать. Утро вечера мудренее.
Пока Валера рулил по скользкой тёмной дороге, Герман уставился в покрытое капельками дождя окно машины, почти уснул и открыл глаза, когда «БМВ» заворачивал с трассы на улицу посёлка.
Фонари ещё не зажгли, но он сразу увидел шагающую по узкому тротуару девушку с саксом в футляре. Совершенно немотивированный порыв. Чужая девчонка из другого, мира свободной любви и идти ей до своего дома всего полтора квартала, но Герман уже приказал водителю,
• Притормози! – открыл дверцу авто,
• Садитесь! Подвезём!
Она целую вечность пыталась рассмотреть, мужчину говорившего, во мраке машины и он включил свет.
• Не бойтесь! Садитесь!
Девушка независимо повела головой, приказала,
• Выходите! Врачи рекомендуют гулять перед сном! – и Герман попрощался с Валерой, послушно полез из машины.
Они молча шли по улице. Девчонка загребала резиновыми сапожками опавшие листья, стараясь подцепить носком, устроить фейерверк, а Герман шагал рядом, соображая, зачем вышел из автомобиля, ведь собирался лечь спать, пытался понять, чем заинтересовал его этот ребёнок, играющий с листвой.
Возле небольшого домика, вклинившегося между заборами двух особняков, она остановилась, сообщила,
• Я пришла...
Он сказал,
• Спокойной ночи Ася! – и удивился приступу безудержного веселья.
Девушка захохотала беззаботно, звонко и он без мыслей, на одном непонятном порыве, прижал её к калитке, поцеловал холодный висок, разгорячённую смехом щеку, подбираясь к губам. Она сразу ответила, подняла голову, подставляя рот, и он, как мальчишка, поплыл в облаках, чувствуя, как колотится сердце в ставшем совсем невесомом теле. Ещё миг и наступит удушье от недостатка кислорода! Герман оторвался от пахнущих мятой губ и, ожидая пощёчины, привалился к забору.
Она не ударила, посмотрела на него и снова засмеялась. Лучше бы она ударила.
Да! Он не какой-нибудь Дон Жуан, срывающий поцелуи с каждых попавшихся по дороге губ. Это она видимо, слишком опытна и это её поцелуй он, как не старается, не может забыть уже три месяца.
Герман обиделся, зло сверкнул глазами и, продолжая хохотать, она выдавила из себя,
• Я не Ася, я Виктория. Родители так обозвали.
Значит, она не над ним смеётся. Герман заставил себя улыбнуться, а девушка, отсмеявшись, пояснила,
• Аська, это кличка! - и тут же пожаловалась, - Концерт сегодня сорвали. Почти полгода готовились... и погода шепчет, - Займи, но напейся! – а одной, как алкоголик, противно, - предложила-попросила, - Составьте компанию неудачнице, а я Вам про кличку расскажу.
Проигнорировав электричество, она, зажгла одну свечу в высоком, украшающем каминную полку, шандале *, бросила спичку в камин,
• Устраивайтесь!
По сравнению с его модерново, дорого обставленными хоромами, маленькая гостиная выглядела отнюдь не шикарно, но очень уютно. Два больших потрёпанных кресла, разделённых журнальным столиком, просто звали не присесть, удобно устроиться, вытянуть ноги, уложить голову на валик подголовника. По сторонам стандартного камина длинные узкие зеркала без рам от пола до потолка, закреплённые к стене по периметру медными гвоздиками и между ними большой портрет Утёсова* в старой раме, а вокруг кнопками, булавками, кусочками клейкой ленты прямо к обоям прикреплены, наверное, сто фотографий. Маленькая Аська обнимает маму, папу, бабушку, деда и Деда Мороза. Аська постарше в обнимку с одним мальчиком, с другим, с третьим, групповые фото, детский сад, школа, повзрослевшая Аська в объятиях разных парней... На каминной полке вокруг гордого, старинного подсвечника, безделушки, маленькие вазочки с полевыми травами и бессмертниками. На полу потёртый, по углам ещё пушистый ковёр и на нем просто валяются разные по размеру и обивке подушки.
Пока он рассматривал, выставленные на общее обозрение, доказательства её разгульной жизни, Аська быстро принесла из кухни большие керамические кружки с горячим вином, нарезанный лимон и ириски на тарелочках, покаянно прошептала,   
• Больше ничего нет! – задумалась, с сомнением сообщила, - Там ещё есть сухари... на кухне...
Удивляясь своей бесцеремонности, Герман приказал,
• Тащи!!! Я сегодня не обедал!!! – и уселся в кресло, прикрыв вытянутые длинные ноги, заботливо сложенным на сидении пледом.
Камин только разгорался, и в комнате ещё было очень прохладно. Кроме сухарей на журнальном столике появились два тоненьких ломтика сыра, консервы «Шпроты в масле», крепкий, блестящий, тёмно-розовый редис в большой тарелке. 
Аська широким жестом, как будто приглашая к праздничному столу, повела рукой,
• Кушайте! – и уселась в кресло «по-турецки» подогнув ноги.
Пока Герман ел, она успела рассказать, что папа у неё особенный, не такой, как все мужчины. Он очень хотел девочку, а она Аська лежала неправильно, и врачи не могли определить, а бабушкины подруги говорили, что у мамы живот огурцом, значит, будет мальчик, и когда она родилась, папа написал маме в роддом первую записку, всего одно слово:
• Виктория! - и поставил шесть восклицательных знаков, - Так и назвали. Совсем о ребёнке не подумали...
Герман вдруг сообразил, что если бы... он бы тоже хотел девочку, но что думать «если бы...», когда не с кем... Марина даже говорить на эту тему не хочет, и, пропустив часть монолога, услышал:
• ... а какая же я Виктория? Метр пятьдесят пять без каблука. Курам на смех!
А Аська. Дед у нас чуть глуховат. Мне кажется, он больше кокетничает возрастом. Задумается, не услышит, он у нас человек умственного труда, - похвасталась, - это он все дома в этом посёлке спроектировал, и сразу,
• Ась!?! – как столетний профессор из фильма,
• Вот я от него это «Ась!?!» в детстве и прихватила. Сначала обижалась, а сейчас привыкла. Меня все Аськой в детском саду, в школе обзывали, и сейчас зовут и дома и в консерватории... а Вас как зовут? – он сказал,
• Герман! – и чуть помолчав, она не спросила, уверенно сказала,
• И Вы учитель.
Он пошутил,
• У меня вид училки-зануды?
Она обиделась,
• Как Вы можете так говорить!!! У меня есть настоящий учитель Феликс Ильич. Он в музыкальной школе работает. Я к нему до сих пор советоваться бегаю, когда что-то непонятно, - сообщила, - Вы на него похожи, - и улыбнулась, - только молодой...
Герман пробурчал,
• Ну, не такой молодой... – посмотрел ей в глаза и утонул в глубоких до черноты колодцах, до краёв полных почти детской, восторженной нежностью.
Видимо глинтвейн * уже с кровью смешался, ему стало жарко. Он скинул пиджак, распустил узел галстука, прошёлся по комнате и очень странно, человек скрытный, неразговорчивый, поведал, о том, как хотел стать учителем, а стал адвокатом. Как в школе его дразнили «Человеком в футляре», князем Мышкиным за вечные: «пожалуйста, и батенька», - от которых он так и не смог избавиться, потом женихом за Веркин портфель. А в седьмом классе учительница повела их в оперу и естественно на «Пиковую даму». Сколько он от мальчишек тогда натерпелся, сколько, фальшиво звучащих, арий Лизы выслушал, а, 
• Три карты! Три карты! Три карты! – его даже на выпускных экзаменах в школе преследовало.
Проинформировал,
• С тех пор ненавижу оперу! Особенно «Пиковую даму»! – услышал полное сочувствия,
• Бедненький... Только Чайковский! Пётр Ильич гений! Его музыка... - и выслушал целую лекцию, расслабившись, в пол уха выхватывая понятные слова из информации на незнакомом музыкальном языке.
Он подумал, что тут же попытался бы изменить тему, прервать Марину, строившую из себя ценительницу искусства, любительницу оперы, как будто он не знает, что она «в балет» ходит, только когда новое платье продемонстрировать хочет. Она и его на всякие спектакли тащит, чтобы приобретением похвастаться. Не старый, высокий, спортивный, не бедный, очень прилично в сравнении с маленькими, толстенькими кавалерами подруг выглядит. А девочка говорит без позы, как будто уверенная, что он с ней во всём согласен, только позабыл или перепутал и сейчас, услышав её, согласиться. Ему было в этой гостиной, уютно, тепло, от пляшущего в камине огня, от её мелодично звучащего, успокаивающего голоса.
Он прикрыл глаза, сквозь дрёму уловил, понятное, после: «звучит в миноре, престо, анданте, модерато, и скрипичных пиццикато» *:
• А Пушкин! Он, как никто другой, из поэтов понимал душу женщины, с её проблемами, надеждами, с её жаждой любви, практически, за редким исключением, недоступной мужчинам...
Пока Герман думал о своём, Аська встала с кресла, потягиваясь, распрямляясь, и он улыбнулся. Уж очень смешно выглядел маленький солдатик армии музыкантов в тёплом махровом халате, надетом поверх белой рубахи и джинсов в толстых вязаных носках.
С высоты взрослого опыта, над наивностью маленькой девочки, пошутил:
• Ну, почему же? Мужчины тоже жаждут любви! – и она отрицательно повела головой, пояснила:
• Это совсем другое! Мужчины в основном жаждут побед, славы, любви к себе, а женщины хотят любить, отдать себя любимому, раствориться в нём...
Не придумав, что ответить, он посмотрел на часы:
• Засиделся! Пора и честь знать! – констатировал, - Хорошо посидели! - и пожурил напоследок, - Время опасное! Что же ты совсем незнакомого мужчину в дом впускаешь?
Она сделала шаг навстречу, неловко повернулась, зацепив ногой его колено:
• А я о Вас всё знаю! - положила руки на его горящие от жара камина щёки, поднимая лицо, и стала перечислять, - Подбородок круглый, чуть раздвоенный, свидетельствует о мягкости характера. Губы крупные, не тонкие – признак доброты. Нос прямой, не знаю, что означает. Глаза широко расставленные, большие, чёрные – не испорченность натуры. Лоб высокий с залысинами, значит умный, - она погладила пальчиками его лоб и зарылась в не густые волосы, медленно дошла почти до затылка, раздвигая прикрывающие недостаток пряди, сообщила, - На макушке волос на последнюю драку только и осталось! - спросила, - Часто спите на чужих подушках? – и засмеялась, он улыбнулся, отрицательно покачал головой.
Рука бессознательно потянулась прикрыть, подтверждающий грех изъян и случайно столкнулась с маленькой ласкающей ладошкой...
Промелькнула мысль: Зачем!?! - и утонула в долгом, нежном поцелуе, в котором губы узнавали, пробовали губы, руки забирались под одежду, лаская кожу.
Аська уже была у него на коленях, и не было места мыслям: Притянул или сама села? - только жажда, всепоглощающая жажда... любви?
Пальцы сжимали затылки, не давая оторваться слившимся губам, большая кисть устроилась в бюстгальтере, и эластичная резина больно впилась в крепкое мужское запястье. Маленькая рука протиснулась между пуговками рубахи, лаская широкую грудь, и от каждого движения, рубаха натягивалась, стесняя, впиваясь швами в плечи. Ему было не удобно! Ему было хорошо...
Потом они сидели, крепко обнявшись, молчали... она подрагивала в его руках, нежно ласкала поредевшую шевелюру, и Герман, прижавшись ртом к выемке ключицы, опять вспоминал жену... свои немногочисленные приключения на чужих подушках: Алла... Марина...
Аська вспоминала своих мальчиков, жаждущих талантливых необычных поцелуев... и оба думали, что никогда, никогда, ни с кем, не было так хорошо...
Часы на камине пробили одиннадцать, и он сказал,
• Завтра рано вставать...
Она кивнула, и он по-отечески поцеловал её в лоб, она ответила дочерним поцелуем в щеку, и он ушёл, не сообразил спросить:
• Когда мы встретимся?
Дома, лёжа в кровати, подумал: Завтра вечером... – и уснул, а утром вспомнил, - Сегодня вечером прилетает из Парижа Марина...

* Утёсов (псевдоним, фамилия Вайсбейн) Леонид Осипович (1895 Одесса – 1982 Москва) – артист эстрады, создатель и руководитель джазового коллектива – «Теа-джаз». Снимался в кино (наиболее известный фильм «Весёлые ребята»).
* Шандал – подсвечник для нескольких свечей.
* Глинтвейн (от немецкого gl;hender Wein – горячее вино) – горячий напиток обычно из красного вина с сахаром и специями.
* Минор (от лат. minor -  меньший) – музыкальный лад, в основе которого лежит малое трезвучие.
* Музыкальные темпы: Престо (итальянский presto -  быстро). Анданте (итальянский andante -  дословно, идущий шагом). Модерато  (итальянский moderato -  умеренно). Пиццикато – приём звукоизвлечения на смычковых инструментах щипком, задевая струну пальцем. Даёт отрывистый звук, более тонкий, чем при игре смычком.

Марина привезла ему из Парижа восхитительный галстук.
Ещё на заре трудовой деятельности Герман защищал одного кооператора, они победили и этот ещё советский бизнесмен, оплатив в тогда ещё советский юридической консультации услуги адвоката, презентовал Герману галстук, с обратной стороны которого, на маленькой чёрной, обшитой золотой нитью тряпочке, золотыми буквами было вышито «Сделано в Париже».
Герман тогда не обрадовался: Подумаешь галстук, - а потом Лариса повязала ему этот длинный узкий кусок материала и обычная белая сорочка, давно не новый, свадебный костюм, даже тщательно начищенные туфли, подошва которых вытерлась в папиросную бумагу, заиграли новыми красками.
Он тогда понял, что именно мелкие вещички, именуемые аксессуарами *, придают костюму законченный, элегантный вид, всегда долго и тщательно подбирал запонки, авторучку, оправу и футляр для очков и конечно галстуки. Прекрасно зная об этом, Марина постаралась на славу. Дело было даже не в цене, о которой свидетельствовал аккуратно вложенный в коробку чек (Мне для тебя милый ничего не жалко!), фактура материала, изысканный, не броский рисунок, качество исполнения не говорили, кричали о достатке и хорошем вкусе владельца, придавая ему дополнительный вес в собственных глазах.
Дни потекли в обычном ритме, в котором не было места почти незнакомой девчонке, и он уверил себя, что это глупость ломать нормально устроенную, удобную жизнь из-за какого-то поцелуя, из-за маленькой девочки с пахнущими мятой губами, которая по всем внешним параметрам явно проигрывает красавице Марине.
Только иногда по вечерам, когда он оставался один, и пламя весело плясало в камине, почему-то становилось грустно, сладко и больно ныло сердце...

* Аксессуары – дополнения, в частности к одежде. При правильном выборе придают законченность туалету.

Аська не умела надолго опускать руки, переживая неудачу, и через два дня после провала на концерте уже загорелась новой идеей.
Она привлекла несколько человек с факультета народных инструментов и трудилась в поте лица, перерабатывая русские народные песни под любимый джаз.
Сбежавшего из-за неразделённой любви, ударника Игоря быстро сменил студент из Перу по имени Хосэ со своими национальными барабанами, которые из-за трудно произносимого названия были переименованы в Тамтамы.   
За Игорем потянулась Люська, но через три дня вернулась с клятвой оставить пораженческие настроения и включиться в работу. Потом вернулся Игорь, а потом появился парень из Экваториальной Африки с банджо, по сравнению с именем которого, название барабанов Хосэ было просто мармеладом в шоколаде. Парень был сыном вождя, и перекрестить его в Сеню удалось только после знаменитого поцелуя.
Это получилось само собой. Так импровизировать, как Сеня никто из них не умел и, когда он очень органично вплёл в русскую тему родной африканский мотив, Аська, от избытка чувств, на глазах у всех подскочила, поцеловала и просто утонула в сладких, как шоколадка губах, в мягких, ласкающих руках. Она млела от восхищения, покорённая его исполнением и опять решила, что влюбилась, потому что когда он играл, ей было хорошо.
Преподаватели, услышав первые звуки маленького оркестра в репетиционном зале, готовы были, закрыв уши руками бежать из здания консерватории на все четыре стороны, родители неистовствовали, а соседи, оправившись от шока, дружно бежали в милицию.
На каникулы коллектив в  полном  составе  переехал  на  дачу  и  кроме  обычных задач по мягкому разрешению споров между музыкантами, именуемых в народе «мордобой», на хрупкие Аськины плечи легли ещё чисто бытовые проблемы: приготовить, накормить, свалить в одну кучу разбросанные по всему дому вещи... Где уж тут о чём-нибудь другом думать...
Только иногда по вечерам, когда уставшие от споров музыкальные индивидуальности, наконец, замолкали, и пламя весело плясало в камине, становилось грустно, без воспоминаний, просто под настроение, сладко и больно ныло сердце...

Герман растёр руками замёрзшее лицо. Холодно! Декабрь только начался, а снег уже по колено.
Зима в этом году просто лютая, и конечно, в самый разгар холодов где-то трубы полопались. В конторе калориферы включили, о счёте за электроэнергию даже подумать страшно, а в суде только пингвинов для полного сходства с Полярным кругом не хватает. Замёрз, как собака бездомная!
Марина в городе осталась, у её мамы день рождения, а он, сославшись на недомогание, поехал домой.
Во-первых, мутит от этих семейных торжеств-балов, где каждый хвастается перед каждым ценой костюма и бриллиантами жены, а во-вторых, сначала,
• Познакомься мама, это Герман! - а потом,
• Тёща чаем угощает, и взгляд её так много обещает!!!
С порога, сбросив одежду, Герман сразу завалился спать.
Ему снилась темнота. Огромные авто с острыми клювами и когтистыми лапами бесшумно мигали налитыми кровью глазами-фарами, а он совсем маленький, бежал по страшному тоннелю, стараясь увернуться от этих лап, спрятаться от этих глаз. Он не знал куда бежит, но чувствовал, что если успеет, прибежит, то спасётся.
Головная боль, как ножом, разрезала пелену сна, превращая призрачное наваждение во вполне реальный кошмар. Это только в кино бывает «Лекарство против страха» выпил и здоров, в реальной жизни мощный транквилизатор на время успокаивает, а потом всё начинается сначала. И головная боль, последствие стресса, будет мучить, пока не задобришь её таблеткой обычного анальгина.   
Обречено вздохнув, Герман влез в спортивный костюм, поплёлся к своим вещам, потом, почти не надеясь, в ванную комнату к ящичку с красным крестом. Анальгина нигде не было и время половина одиннадцатого, аптечный киоск в продовольственном магазине давно закрыт. Это не центр, где всю ночь магазины манят огнями. Спальный посёлок деловых людей. Весь быт прислугой днём схвачен и знакомых за пять лет не приобрёл.
Ближайшие соседи:
• Здравствуйте! Как дела? – уже зная ответ:
• Спасибо! Всё в порядке! – задают.
Превозмогая боль, Герман представил себе, как посмотрел бы на него промышленник справа или банкир слева, если бы он вдруг сказал:
• Плохо, - и стал выкладывать свои проблемы.
В общем, помощи в этом посёлке, да ещё и в такое время ждать не от кого.

Аська натаскала дров, затопила камин, включив любимого Утёсова, уселась в кресло.
Вот музыкант! Без консерватории сам себя сделал, свой оркестр создал. У него даже воровские песенки настоящий джаз, а уж «Пароход» это просто классика, первый клип, созданный ещё тогда, когда и слова такого не было.
Последний день каникул. Прихватив инструменты, ребята разъехались кто по домам, кто в общежитие и это хорошо. Должен же быть у человека один спокойный вечер, чтобы расслабиться, привести мысли в порядок.
Она слушала весёлые, задорные мелодии и на глаза наворачивались слёзы. Грустно! Наверное, потому что репетиции все каникулы шли совсем не так, как ей хотелось. Мало того, что свои, местные, родные, знакомые с детства мелодии, как по нотам, играют, так ещё и иностранцы, на которых она так надеялась, видимо ещё на родине, фольклор страны, в которой им предстоит учиться, досконально освоили. И ещё Сеня, сын вождя. Честное слово, сразу понравился, единственным показался, а потом... Аська не могла объяснить, даже себе, почему он за две недели из «единственного», в одного из многих превратился. Высокий, с прекрасными бархатными глазами и сладкими губами, он просто засыпал её цветами и поцелуями, даже колечко с бриллиантом предлагал примерить, но... С этого колечка всё и началось. Аське вдруг показалось, что он её купить хочет... А она не продаётся!!!   
Несколько раз она порывалась идти спать, выключала и снова включала магнитофон. 
У неё всё время было какое-то странное предчувствие, казалось, что она чего-то ждёт. Только чего?

Герман уже почти ослеп от боли, казалось разрывавшей голову на мелкие кусочки.
Виски ломило, каждый шаг, каждое движение несло муку, застилая пеленой глаза, и он, прикрыв веки, рукой нащупал изящное кресло-раковину без подлокотников и валика для головы в стиле модерн, собрался присесть и вспомнил старое удобное кресло...
Две недели, проезжая по улице к своему дому, он видел свет в маленьком домике, тени, мелькали в окне, орала музыка. Их там много. У кого-нибудь точно есть анальгин. Пальто на спортивный костюм, нет сил носки надеть, просто босые ноги втиснуть в ботинки.
Он брёл по засыпанной снегом улице, с трудом соображая, куда идёт, надолго прижимаясь к заборам, медленно передвигал ноги, придерживая рукой гудящую голову.
Подсознательно отметил: Света нет, только отсвет камина и музыка не такая громкая...
Герман постучал, прошептал,
• Таблетку анальгина... – и сполз по стенке на коврик в прихожей.

Аська растерялась... схватила мобильный телефон, стала набирать номер, отключила и бросила на столик.
Он хрипел, слабо вскрикивал, и она забегала по комнате, соображая, что не знает даже фамилии, не говоря уже о том, какой «Скорой помощи» для богатых, он платит за обслуживание, а обычная «Неотложка» в посёлок не поедет, у них и бензина столько нет. Вспомнила, протолкнула ему за щеку две таблетки анальгина и прямо в прихожей стала, набирая из чашки, заливать чайной ложечкой воду через сведенные мукой губы. Он задышал ровнее, и она потащила его в комнату к теплу камина, перекатывая, стащила с него пальто, ботинки, подложила под голову подушку, и, набросив на него плед, уселась рядом на ковре, отдыхая.
Щёки у него порозовели, он повернулся на бок, как во сне прошептал:
• Мама! Обними меня. Мне страшно, - и она улеглась рядом, пробралась под плед, поцеловала в лоб:
• Спи мой мальчик... Всё хорошо...

Герман проснулся с ощущением детской радости, на миг почувствовал раскаяние.
Ему снилась мама, рядом с ней было так спокойно, хорошо, а он к родителям в Тулу уже полгода собирается... Потом он подумал, что ещё спит, потому что рядом тихо дышит, гладит его волосы мама. Нет! Это не мама. Мама всю жизнь в пекарне работает и от неё пахнет хлебом, свежевыпеченной сдобой и ванилью, эти запахи, знакомые с детства нельзя спутать ни с чем...
Он втянул носом пропитанный мятой воздух, всё вспомнил и тут же забыл, потому что она прошептала:   
• Спи мой мальчик... Всё хорошо... – и он поцеловал, то, что было под губами, чуть приоткрытый во сне, беззащитный рот.
Не ради неё, ради себя, он не спешил, впервые в жизни воплощая приснившееся, боялся, что потом всё кончится и больше никогда не будет так хорошо, как сейчас... Медленно освобождал её от одежды, покрывая поцелуями шелковистую кожу бёдер, чуть шершавые соски, упругую и мягкую девичью грудь, шёлк шеи и снова, снова возвращался к губам, которые подчинялись, отдавались, даря неизведанное, до боли сладкое желание. 
Она запрокидывала голову, сдвигала коленки, просила:
• Хватит... я не могу... – и отвечая:
• Сейчас... сейчас... – он тянул время, не решаясь прервать, нахлынувшее наслаждение...
Где-то в самых глубинах сознания мелькало недоумение. Ведь ему всегда было неудобно брать, так мало отдавая взамен, а сейчас ему было удобно мять, выгибать её тело, подчиняя своим и, кажется, её желаниям, принуждая подниматься всё выше. От её поцелуев, от нежных и сильных, длинных пальцев, скользивших по его коже, от тихих просьб-стонов, не требующих, молящих о пощаде, глубоко внутри зазвучала музыка...
Прекрасная мелодия поднимала к небесам, отдаваясь трепетной дрожью во всём теле, восторженным, нежным, страстным:
• Я не могу... я больше не могу... – и когда он сжалился, освобождая её от сладкого плена, подминая под себя, вдруг почувствовал,
• Я могу!!! Я могу всё!!! Я всесилен!!!
Она вскрикнула, и он понял... хотел сказать, но в волнах наслаждения не было места словам, мыслям, только чувства, нежность и страсть и он изо всех сил прижимал её к себе, лаская и получая в ответ ласки и поцелуи, её особенные, фирменные поцелуи, жизнь без которых перестала иметь смысл...
Перед рассветом она уснула на его плече, потом перекатилась на подушку, и он не посмел её будить и так почти до смерти замучил...
Герман подумал:
• Я скажу вечером... – и ушёл, тихо захлопнув дверь...
Через два часа должен приехать Валера.

Аська открыла глаза, улыбаясь, потянулась, и что-то внутри заболело, пробуждая воспоминания.
Ей было хорошо, а потом она подумала, что он ничего не сказал, и стало совсем плохо.
Он молчал всю ночь, и всё это наслаждение, мгновенная боль и долгое, долгое счастье перестали иметь смысл, стали обидными, не нужными.
Вытирая рукавом свитера текущие по щекам слёзы, она собралась, медленно дошла до дороги, и, заметив, выезжающий на трассу знакомый «БМВ», быстро нырнула за, придерживающий козырёк остановки, бетонный столб, чтобы её не заметили.
Зачем? Чтобы услышать и сказать ничего не значащие слова? Что можно сказать на остановке? Всё было ночью, а ночью, он ничего не сказал...
Целый день Аська рычала на друзей, тихо вздыхала-всхлипывала, вспоминая, что было так хорошо, а он, он не сказал, ни единым словом не обмолвился о том, что это было, не просто хорошо, что это было...
А ведь ей вчера, или даже не вчера, ещё тогда, когда он жаловался на «Пиковую даму», или ещё раньше, когда он молча провожал её, и они просто шли рядом среди желтых осенних листьев, на миг показалось, что он тот единственный, с которым можно вот так идти всю жизнь...
Вечером она не поехала на дачу. Тома, альт из их теперь оркестра, всё-таки двенадцать, это уже не ансамбль, пригласила сокурсников к себе на день рождения.
Не пойти не очень удобно. Тамара, девушка странная, всё время о том, сколько денег у её папы рассказывает, ребят раздражает, барыньку из себя строит, но играет интересно и Аське всё время приходится её с остальными музыкантами мирить.

Герман, купил цветы. Он мёрз возле знакомой калитки пока пришёл и   уехал дальше последний автобус.
Бросил ни в чём не повинные розы на снег через забор, и, проклиная себя, ругая её, ушёл спать. Лёжа в постели, долго размышлял, пытаясь понять, что же произошло.
После того первого поцелуя, после подсмотренных из машины объятий и экспозиции фотографий на стене, над камином, он был уверен, что эта девчонка развращена и опытна не меньше, чем американские кинозвёзды и свои отечественные поп и рок дивы о головокружительных романах и постоянно сменяющихся партнёрах, которых столько сейчас пишут в прессе. Он, наверное, и из машины тогда вышел, потому что стало интересно, захотелось немного разузнать о совсем незнакомом мире богемы *, светских тусовок, «свободных» отношений, принятых среди работников искусства, о которых так много сплетничали ещё при большевиках...
А потом они разговаривали, и ему казалось, что она не такая, как он себе представлял, обычная девушка, которой почему-то легко рассказывать о себе, о своих детских, школьных обидах.
А потом... потом, обнимая, лаская, он сразу понял, что она совсем не «такая», почувствовал, что весь её опыт не дальше поцелуя. А может быть, она провела его, прикинулась «дрожащей овечкой» в его руках? Нет! Нет!!! Он ведь получил подтверждение!!! Неоспоримый факт, предоставленный самой природой! Он был первым, и до него не было никого...
Видимо, от многочасовой прогулки на свежем воздухе, он спал без сновидений, но проснулся раздраженным, и, бреясь, одеваясь, всё время думал, что приличный человек в такой ситуации обязан как-то... «... но как? Что? Что должен сказать, сделать в такой ситуации приличный человек?»
Герман надеялся, что отвлечётся на работе, но мозг жевал и жевал мысли, отталкивая очевидный ответ. Он сидел в кабинете, тупо глядя на чистый лист, который обязан, был сегодня же превратить в исковое заявление, так ничего, и не написал, а после обеда, позвонил тренеру по плаванью и отказался от тренировок. В конце концов, от постоянной беготни по судам, животом и не пахнет. У него и отец, и дед до сих пор подтянутые, жилистые, и мамина родня без всяких тренировок форму держит, порода такая. Мама, на хлебобулочных изделиях, как была в молодости, небольшая, полненькая, он подумал, «как Аська», и стало больно, так и осталась, за тридцать пять примерно лет, что они с мамой знакомы, грамма не прибавила. Герман улыбнулся своей мысли. Вообще то они с мамой знакомы уже тридцать семь лет, только он её, не руки родные, тёплые, глаза, улыбку, запах, а всю целиком маму, года в два осознал, запомнил.
Зачем же каждую неделю четыре часа отпущенного ему века на изматывающие упражнения тратить, удовольствие поплавать в «обязаловку» превращать?
Вечером, так и не решив, что, он всё-таки подумал, что должен ей что-то сказать, снова купил цветы и опять забросил их в снег.
Это становилось невыносимым!!! Нерешённый вопрос, висевший над ним Дамокловым мечом *, мешал сосредоточиться, выводил из себя. И ещё сладкие воспоминания, просто какое-то мальчишеское томление, от которого никуда не деться. Он уговорил себя, что это просто... В конце концов, он ещё молодой мужчина, и ему нужно женщина, а Марина, как назло, куда-то запропастилась.
Марина красавица... по сравнению с Аськой вообще королева... Только рядом с Мариной он всегда холопом себя чувствовал, а с девочкой впервые почувствовал себя королём...

* Богема (от франц. boh;me буквально - цыганщина) – среда творческой интеллигенции (актёры, музыканты, художники), для которых характерен беспечный, беспорядочный образ жизни.
* Дамоклов меч – нависшая угроза. Согласно древнегреческому преданию сиракузский тиран Дионисий Старший предложил на один день престол своему фавориту Дамоклу, считавшему правителя счастливейшим из смертных. В разгар веселья на пиру Дамокл увидел над своей головой обнажённый меч, подвешенный на конском волосе, и понял призрачность благополучия. 

Аська вышла из «Метро», прошла по улице, разыскивая нужный номер дома, надавила на нос старинного звонка-льва.
Студенты, особенно иногородние, за три года привыкшие к тесноте общежития, неприкаянно слонялись по огромной, просто княжеской квартире, в самом центре Арбата, обставленной дорогой антикварной мебелью.
Хозяев видимо не смущала каша из разных стилей. Ампир, барокко, рококо и даже модерн *, главное, что вся обивка стульев, кресел и диванов, несмотря на разные эпохи создания, явный «новодел»* тёмно-зелёного бархата и шторы во всех комнатах  из того же бархата, и обои в анфиладах и залах с различным рисунком на всех оттенках зелёного.
Папа лесопромышленник из Сибири быстро разбогател на поставках древесины и привёз семью в Москву.
• Мам; хотели дом за городом, - проинформировала друзей Тома, - но пап; сказали:
• Нет! Я тебе дачу куплю. Там свою любимую капусту будешь выращивать! А в городе нужна квартира, людей пригласить, сватов принять – и мам; согласились.
Тамара говорила «пап;, мам;» на французский манер с ударением на второй слог и на «Вы», видимо считая это признаком аристократизма, и всё время посматривала на Роберта, интересуясь произведенным впечатлением, но Роберт смотрел на Люську, и хозяйка, обиженно закусила губу:
• Располагайтесь! Пойду, прикажу горничным стол накрывать.
Ребята рассматривали картины на стенах, Томка безапелляционно заявила:
• Все подлинные! – с сомнением качали головами,
• Такого количества картин Шишкина, Поленова, Левитана *, на древесные темы в Третьяковке нет...
Столовая просто поражала размерами, наглостью бархата и хрусталя, белым роялем и фарфором под старину. В витринах из тёмного дерева красовались явно антикварные статуэтки и вазочки, старые щерблённые чашки и блюдца, и новенькие блестящие сувениры из разных стран. На левой от двери пустой стене была прибита целая крона большого дерева с ободранными от коры, покрытыми лаком ветвями. При виде этого генеалогического древа,* где, почему-то верхнюю ветвь занимал не потомок, портрет предка с боярской бородой, у Аськи защемило сердце.
Тамара важно повела рукой:
• Мы ведём свой род от Ермака Тимофеевича! *
Это было совсем необычное древо. Все ветви были увешаны фотографиями в одинаковых, золочёных рамках. На верхних тоненьких ветках два десятка старых, сереньких, выцветших снимков и высоко, потолок метров шесть, не рассмотришь. На средних ветвях младенцы, устроившиеся на одеяльцах, демонстрировали пухленькие попки, девочки и мальчики в школьной форме с одинаковыми глуповато-счастливыми лицами, парни с комсомольскими значками, несущие бревно, волокущие камни. Девушки, танцующие под гармонь под транспарантом «Пролетарии всех стран соединяйтесь!». А ещё ниже те же только уже повзрослевшие девушки в мехах и драгоценностях, те же потолстевшие, возмужавшие парни, с толстыми, как брёвна цепями и перстнями с огромными камнями.
Те же лица возле Эйфелевой* и Пизанской * башен, у стен Версаля* и Колизея *, в запряженных лошадками ландо и шикарных автомобилях-кабриолетах. Отдельные фотографии столов с целыми осетрами и поросятами, вазами чёрной и красной икры, улитками и омарами.
Тома указывала на фотографии:
• Пап; и мам; с друзьями в Италии! Мы с сестрой Мариной на пароходе в круизе вокруг Европы! А это сестрица с женихом в Альпах. Они там прошлой зимой отдыхали. Маринка у нас юрист, умница. Известного адвоката подцепила. Ему конечно далеко до наших доходов, но пап; и мам; не возражают, - Тома опять со значением посмотрела на Роберта, - для них главное не богатство жениха, счастье дочерей.
Она говорила и говорила, но Аська уже не слышала её пояснений, потому что на одной из нижних ветвей, в золочёной раме на фоне белых гор улыбался Герман, прижимая к себе левой рукой красавицу Марину с платиновыми волосами, чем-то очень похожую на дурнушку Томку...
Всё понятно! Жених!!! Вот почему он ничего не сказал!
Сославшись на головную боль, Аська ушла раньше всех. Она тихо шла никуда по заснеженной Москве, и ноги сами принесли к родному дому.
И очень хорошо! Дома тепло! – а на дачу она больше не поедет... - Никогда! Зачем? Там холодно и пусто... там теперь будет пусто всегда...

*Барокко (конец 16 - середина 18 века), ампир (три первых десятилетия 19 века), рококо (1-я половина 18 века),  модерн (конец 19, начало 20 века) – стилевые направления в европейской и американской архитектуре и декоративном искусстве.
* Новодел – современное подражание, сделанное под старину.
* Шишкин Иван Иванович (1832-1898) - русский живописец-передвижник.
* Поленов Василий Дмитриевич (1844-1927) - русский живописец-передвижник.
* Левитан Исаак Ильич (1860-1900) – русский живописец-передвижник.
* Генеалогическое древо (генеалогия, от греческого – родословная) – информация о происхождении данной семьи, показанная изобразительным путём обычно в виде дерева, на ветвях которого указаны имена и фамилии от наиболее далёких известных предков. Было принято в аристократических семьях, подхвачено «новыми русскими».
* Ермак Тимофеевич  (?-1585) казачий атаман. Около 1581 года начал освоение Сибири. Погиб в бою с ханом Кучумом.
* Эйфелева башня – сооружена из стали (высота 320 м. Квадрат в основании 123 кв.м.) по проекту французского инженера Эйфеля Александра Густава (1832-1923) в Париже для Всемирной выставки 1889 года, как символ достижений техники 19 века. Используется, как обзорная и радиотелевизионная башня. На втором ярусе ресторан, на первом и третьем обзорные площадки.
* Пизанская башня кампанила (итал. campanile) – в итальянской скульптуре средних веков и Возрождения круглая башня-колокольня, обычно стоящая отдельно от храма. Расположена в г. Пиза, Италия. Так называемая  падающая башня, из-за просчёта при строительстве наклоняющаяся в сторону, (падающая) с 12-14 века до настоящего времени.
* Версаль – пригород Парижа. В 1682-1789 резиденция французских королей. Крупнейший дворцово-парковый ансамбль в стиле французского классицизма 17-18 веков. Дворец Большой Трианон (1687 г.), регулярный парк с фонтанами, скульптурами. В пейзажном парке дворец Малый Трианон (1762-1764).
* Колизей (от лат. colosseus - громадный) – амфитеатр Флавиев в Риме, памятник древнеримской архитектуры (75-80 год нашей эры). Служил для гладиаторских боёв и других зрелищ, вмещал около 50 тысяч зрителей. 

Герман извёлся от неопределённости. Просто необходимо поговорить, как-то по-человечески поставить все точки над «i».
Только Аська как будто растворилась в прозрачном, холодном воздухе, и он стал срываться, бесился от раздражения, совсем неожиданно для себя изливая злость на окружающих.
Куда девалась лощёная интеллигентность, так мешавшая ему с самого детства.
Началось с того, что он опять застал Сашку возле Анки. Вальяжно раскинувшись в кресле для посетителей, его зам рассказывал секретарю анекдоты, и сам хохотал на всю приёмную, не обращая внимания на то, что девушка только хмурится, демонстрируя, что ей мешают работать.
Позвав Сашку к себе в кабинет, Герман наконец-то высказал ему всё, что накипело. Не обращая внимания на недовольные взгляды зама, он спокойно сообщил:
• Я признаю и очень ценю идею открытия адвокатской конторы, которая принадлежит тебе. Отнюдь не умаляю твоих заслуг при оформлении и регистрации, и твои, связанные с оными, противозаконные действия по даче взяток, но прошло уже четыре года и дипломированному юристу Александру Сергеевичу Спицину пора окончить почивать на лаврах и внести свой посильный вклад в общее дело.
Сашка остолбенел от обвинительной речи, не нашёл, как всегда находил, слов для оправдания и, ухватив одну из папок, сделал вид, что углубился в чтение.
Герман подумал: Ничего! Две-три разъяснительные беседы и из этого ленивца будет толк. Он просто привык, что я всё делаю за него.
Потом он разругался с судьёй и хотя это, в общем-то, недопустимо, но и в этом случае разъяснительная беседа возымела действие.
Это было странное, неизведанное ранее ощущение. Не в суде, не для кого-то, для себя, в обычных бытовых ситуациях Герман требовал уважения, защищал свои права и люди, давно знакомые, всегда чувствовавшие его слабость, подчинялись, признавали его силу.
Он так и не сумел опуститься до крика, до неформальных выражений.
Ровный голос и вдруг всплывшие из подвала памяти: 
• Позвольте, отнюдь, ну тес, и даже – батенька, - в комплекте с чётко высказанными претензиями, производили на оппонентов* ошеломляющее впечатление.
Через несколько дней Герман почувствовал, как полезно иногда высказаться. Не покидавшее его все годы, накапливаемое внутри напряжение, выпущенное наружу, снимало стресс, прибавляло уверенности в себе.
Следующей в очереди стала уборщица, тихо превращающая его огромный загородный дом в Авгиевы конюшни. * Он предложил ей пригласить помощниц, привести все комнаты в порядок, и пригрозил увольнением, если ещё раз заметит грязь по углам.
Потом попал под раздачу вечно опаздывающий Валера. После давней аварии Герман не решался сесть за руль, безропотно терпел фокусы водителя, уважая его профессиональный опыт, а тут вдруг завёлся:
• Если Вы позволите себе ещё раз опоздать, мне придётся кардинально решить вопрос о замене водителя, хотя мне отнюдь не хочется этого... – и Валера, всегда рассказывающий о более заманчивых условиях работы, потупился:
• Извините! Больше не повторится!

* Оппонент (от лат. opponentis - возрождающий) – противник в споре.
* Авгиевы конюшни – в греческой мифологии огромные, сильно загрязнённые конюшни царя Элиды Авгия, очищенные от нечистот в один день Гераклом, направившим в них воды реки. (Один из 12 подвигов). Переносно – крайний беспорядок, запущенность.

Аська тихо ходила по московской квартире. Всё надоело. И джаз и сакс и репетиции.
На полке в библиотеке сиротливо пристроился футляр с заброшенной скрипкой.
Она подняла крышку, провела пальчиком по тёмному лаку, прошептала: Нас с тобой кинули... как... – заплакала и взяла смычок.
Никогда ещё «Лунная соната» Бетховена не звучала так нежно. Скрипка кричала от боли, от обиды, плакала, принимая на себя Аськину тоску, тихо повторяла:
• Он ничего не сказал, потому что... он жених... он обманул... Нет!!! Не обманул, просто использовал и бросил, ничего не сказал... - и они сливались со скрипкой, в общем, горе, поддерживая, успокаивая друг друга.
Прошёл месяц, и Аська стала уговаривать себя, что ничего не произошло, ничего не случилось.
Подумаешь! Ведь всё бывает в первый раз. Какая-то плева, где-то там, в глубине организма, которую никто не видит.
Совсем недавно Люся, она по-английски бегло читает, девчонкам статью из какого-то американского журнала пересказывала. В этой статье психолог из феминистической организации предлагала сразу после рождения девочек от этого рудимента освобождать, чтобы женщин и мужчин в правах на сексуальную свободу уровнять.
Кстати Люська уже сколько раз спокойно прощается с возлюбленными, только смеётся:
• Мне себя ещё замуж отдавать рано. Любит, не любит. Плюнет, поцелует. Верь им больше...
Но дело же совсем не в этом!!! Дело в том, что очень хочется, чтобы тебя любили, хотя бы в первый раз...
Она думала: Зачем он так? Обидно... без слов... на одну ночь! У него есть невеста, а я кто... Дрянь! Ночная бабочка? Тем хоть деньги платят, а он ушёл, не попрощался... Обидно...
Никому, ничего не сказала.
О чём говорить? Разве о таком расскажешь?
Только скрипка знала всё, понимала... и плакала вместе с хозяйкой, даже ненавистные когда-то прописи Крейцера теперь звучали грустно и трепетно, отвечая её настроению...

* Бетховен Людвиг ван (1770-1827) – немецкий композитор. Жил в Вене. Выступал как пианист. В его творчестве сформировался героический симфонизм, основанный на диалектическом методе музыкального мышления. Идеи героической борьбы воплотились в симфониях 3,5,7 и 9 (с хором на текст оды «К радости» на текст Ф. Шиллера). Сонаты «Лунная», «Патетическая», «Аппосионата» для скрипки и фортепиано. 

Герман окончательно извёлся, когда появилась Марина Она с отцом ездила в Сибирь по делам фирмы и просто не успела сообщить:
• Там было столько работы! Деловые партнёры увезли нас на неделю в тайгу, показывать, как идёт сплав леса по реке. Я там даже рысь живую видела, но у мобильного телефона вообще не было зоны. Ты же не волновался милый!
Он обрадовался, подумал, что с нею всё пойдёт так, как было последние три года, удобно, спокойно, размеренно... но, увы...
Герман так надеялся, что близость с Мариной излечит, поможет забыть, но сразу почувствовал, что это совсем не то. Давящий самоконтроль вместо чувства полёта, тёпленький, остывающий «Кофейный напиток», вместо ответного жара, и он целый месяц придумывал отговорки:
• Заболел. Очень устал. Проблемы на работе, - тянул время, уже точно зная, что не может, не хочет и, не решаясь прямо сказать, а потом...
Подруга Марины Анжела пригласила их на день рождения. Не на ненавистный шумный банкет, на ужин в ресторане на три пары.
После нескольких заздравных тостов, мужчины, заговорили о бизнесе, а дамы, работающие в одной фирме, стали обсуждать, видимо, животрепещущий вопрос о том, что секретарь шефа, влюбилась в нового зама по экономике и ведёт себя просто неприлично. Герман, на работе уставший от работы в пол уха слушал хвастливые рассуждения мужа Анжелы о взяточниках из надзирающих инспекций, а потом почти автоматически переключился на женскую беседу. Больше всех старалась Марина, высмеивая «бедную дурнушку», которая на нищенскую зарплату и одеться толком не может, а туда же, о любви размечталась.
Пригласив Марину на медленный танец, Герман нежно обнял её, двигаясь по залу, под тихую музыку, прошептал:
• Ты меня любишь?
Она презрительно скривила губы:
• Мальчик верит во все эти глупости?
Раньше Герман бы промолчал, стушевался: Действительно, как мальчишка... – но сегодня он был настроен решительно, прикрикнул:
• Ты не ответила на мой вопрос! – и Марина ехидно улыбнулась:
• Нет! Мне с тобой удобно, да и ты вроде не жаловался!
Герман ничего не ответил, вернувшись к столу, Марина продолжила сплетничать с подругами, видимо сразу позабыв минутный разговор, и удивилась, когда, усевшись в машину, он, не рассказывая об усталости и болезни, просто приказал Валере:
• На Арбат!
Возле своих дверей, она попыталась выяснить отношения, сообщила, что никогда не думала, что его человека серьёзного, уравновешенного могут интересовать такие глупости, как любовь, превращающая запрограммированную, нормально обустроенную жизнь в кошмар. Марина говорила и говорила о современных прагматичных* взглядах, о стремительности жизни и пропущенных удовольствиях, о сексуальной революции, а он стоял рядом, почему-то улыбался, потом произнёс:
• Всё? – и она ещё минут двадцать сообщала, что он пожалеет, но будет поздно.
Там в Сибири ей сделал предложение один золотопромышленник, и она согласилась. У жениха в Москве только офис, он большую часть времени проводит у себя на прииске, а она совсем не собирается хоронить себя «Во глубине сибирских руд». Марина была уверенна, что Герман будет рад и дальше продолжать их ни к чему не обязывающую дружбу, и, почти не слушая её, он поражался, что ему совсем не страшно, не больно, просто как-то противно...

* Прагматизм – философское учение, которым истина толкуется не как отражение реальности, а как практическая полезность, удовлетворяющая субъективные интересы индивида.

Аська, что называется, утратила вкус к жизни.
Её мутило от любимой еды из «Макдональдса», от приставучих мальчиков и воплей саксофона, резких, как крики базарной торговки.
Она готова была вообще забросить музыку, уйти из консерватории, но Бетховен и скрипка...
Глухой гений притягивал, восхищал силой духа, нежностью мелодий, как любовник ласкающих слух, поющих о муках и о радости... и она поняла, что скрипка, именно скрипка может раскрыть то тайное, чем живёт душа, а шире, прекраснее человеческой души, влюблённой, нежной, страстной нет ничего на свете.
Музыка, отпущенная на волю её смычком, вырывалась, летела, разрывая сердце, наполняя его воспоминаниями о ласке, болью обиды и, чем больше Аська работала, непонятной, несбыточной надеждой на другой, счастливый конец...
Она прекрасно играла свою роль, и родственники не задавали вопросов, не веря своим глаза, своим ушам, боясь сглазить.
Мама обрадовалась, что Аська похудела, уверенная, что дочь, наконец, приняла, столь дорогое маминому сердцу, раздельное питание. Бабушка по секрету сообщала всем, всем, всем, что внучка взялась за ум и, наконец, после этих бешеных импровизаций, вернулась к скрипке. Папа комментировал чемпионат по футболу, и был так занят, что вообще не замечал ничего. И только дед иногда с тревогой поглядывал на внучку.
Они всегда были друзьями, но и он не решился задать вопрос:
• Что случилось? - в одночасье повзрослевшей Аське.
А она, как матросы на тонущем корабле, решительно рубила концы, выбрасывала за борт всё, что было связанно с прошлой жизнью. Поменяла очки на контактные линзы и причёску, разогнала джазовый оркестр, только Люську с её гитарой оставила. К большой радости родителей, отлично сдала экзамены, и за месяц, мозоль под левой скулой, след долгих репетиций, снова стал ярким, розовым.

Герман никогда себя так хорошо не чувствовал.
Свобода!!! Никакого самоконтроля, никаких обязанностей потакать чужим капризам, подстраиваться под чьи-то желания.
Только один не возмещённый долг и остался. Он так и не решил, о чём будет говорить, что скажет, просто ругал себя, ругал Аську:
Почему она пропала? Где её искать?
На калитке не было ни почтового ящика, ни фамилии владельца, создавалось впечатление, что этим привычным атрибутом человеческого жилья вообще никогда не пользовались, и Герман посетил правление кооператива, где очень солидная дама-председатель сообщила ему, что три маленьких домика даже земельным налогом не облагаются.
• Вы же понимаете! Что с них возьмёшь? Интеллигенция! – презрительно произнесла она. - Если помните, мы ещё в самом начале договорились, так сказать, в знак благодарности за выполненную работу, разбросать их затраты. Получается, - она хохотнула, - три копейки с каждой усадьбы. У меня на них даже карточек нет.
Идти в консерваторию он целую неделю стеснялся, ведь он даже фамилии не знает:
Виктория с саксофоном... смешно...
Эта председатель кооператива с таким сомнением на него посмотрела, когда он сказал, что архитектора для перестройки дома ищет, телефон своего знакомого дала.
В деканате с его актёрскими данными, наверное, просто посмеются, и всё-таки он позвонил, представился журналистом, по телефону не так неудобно врать, в глаза смотреть не нужно. Увы! На факультете духовых инструментов Виктории с саксофоном не было...
Он продумывал различные варианты, то, наказывая себя ударом по голове, то, задабривая мозги таблеткой анальгина.
Интернет на имя Виктория по десятимиллионной Москве тысячи выдаст, возраст восемнадцать-двадцать плюс-минус слон, всё равно сотни получатся. В Адресном бюро без фамилии даже разговаривать не станут. В Московской консерватории больше тысячи студентов! Сколько же духовиков? Преодолев смущение и наплевав на работу, он, как мальчишка, два раза по полдня до костей промёрз возле факультета духовых инструментов, но из дверей выходили в основном серьёзные мальчики с всякими тубами и гобоями, флейтами и саксофонами, было несколько девочек, но ни одна из них не была похожа на Аську.
Остаётся ждать! Даже Валера уже привык, что шеф вечером за два квартала от дома выходит, и Герман уже привык, каждый день приносить цветы и бросать в уже подтаявший снег...

Аська, несмотря на боль, была, как всегда, в своём репертуаре.
Она могла не есть, не спать, но не культивировать идеи, не увлекаться, осуществляя задуманное, она не могла.
Вечером, проходя по притихшему учебному корпусу, она услышала музыку. Это был Бетховен, и это было так смело, так прекрасно, куда там Сене из Экваториальной Африки с его импровизациями.
Тихий мальчик Эдик с четвёртого курса, мог на фортепиано, строго в соответствии с партитурой показать такие горизонты звучания, от которых просто кружилась голова, и Аська увлекла его идеей концерта для фортепиано и скрипки. Люська, преданно ожидая подружку, на одной из репетиций достала свою гитару, и, аккомпанируя им, вдруг оказалась уместной, органично вплетая, не выписанную автором тему гитары в мелодию. Теперь они работали втроём каждый вечер, вместе бегали в деканат, к ректору пробивая зал для репетиций. Эдик оказался не таким уж тихим. Он просил, доказывал, даже повышал голос, раньше ей приходилось всё это делать самой, и Аська восхищалась его решительностью, его манерой исполнения, и естественно решила, что влюбилась.
Люська заболела, и Эдик предложил репетировать у него дома. Они отрабатывали новую часть, и долго ничего не получалось, а потом получилось, и он поцеловал Аську в щеку, потом в губы. Она ответила, позволила уложить себя на диван, расстегнуть блузку, но когда он прижался губами к её груди, болезненно вскрикнула, вырвалась, на ходу застёгивая куртку, выбежала на улицу.
Она бежала по городу, а в ушах звенел его голос:
• Почему? Что я тебе сделал?
Слёзы катились по щекам, замерзая в уголках губ: Почему? Потому, что сердце занято...
Совсем неожиданно появилась всегда важная Тамара и просто умолила взять её в ансамбль, потом пришли Роберт с контрабасом и Игорь со своими ударными, вернулся Серёжа с виолончелью. Закадычные подружки Ирочка – альт и Инночка – скрипка, привели с собой серьёзную Олю с белой арфой и шутника Толька с клавесином. Потом флейта, тромбон и туба – Саша, Дима и Миша, разругались с руководителем духового оркестра. А четырнадцать, это уже не ансамбль! Вполне можно на господина Бетховена «для фортепиано и скрипки с оркестром» замахнуться.
Аська тщательно подбирала репертуар, постоянно советуясь с музыкантами, меняла «Патетическую» на «Аппассионату», па-де-де* из балета «Спящая красавица» на арию герцога из оперы Лернкавалло* «Паяцы». В конце концов, уговорила коллектив вначале дать для разогрева несколько арий из «Пиковой дамы», а потом «Лунную сонату»...

* Па-де-де – одна из основных музыкально-танцевальных форм в балете.
* Леонкавалло Руджеро (1857-1919) – итальянский композитор. Один из основоположников оперного веризма (реалистического направления в итал. опере).
Оперы «Паяцы», «Богема» и др.

Герман, кажется, сто лет знакомый со своим замом, как-то совсем забыл, что шутник Сашка, является, отцом взрослой дочери.
Оставив мать Людмилы, он в жесткой двухлетней тяжбе отстоял своё право общаться с ребёнком, честно и пунктуально, что на Сашку, человека безалаберного, совсем не похоже, все эти годы исполнял свой родительский долг, и сейчас протягивал Герману два билета в консерваторию:
• В субботу днём у Людочки концерт. Приходите с Мариной.
Посмотрев на время, Герман скривился:
• Суббота! Два часа дня! Самое время почитать, развалившись на диване, - но посмотрел заму в глаза, и не посмел отказаться, аккуратно оторвал один билет, - Я приду.
Валера всю дорогу бурчал, о срывающемся просмотре футбольного матча, и, усевшись рядом с замом, Герман, не большой любитель классической музыки, с отвращением посмотрел в программку,
Чайковский... арии из оперы «Пиковая дама»:
Этого ещё не хватает! Хорошо хоть, что петь не будут...
На авансцену* вышел высокий парень с львиной, чёрной гривой. Он что-то говорил об авторах, о музыке, но Герман не слушал его, стараясь вспомнить, где, когда он видел этого молодого человека такого уверенного и красивого во фраке и белой манишке.
Парень дёрнул головой, откидывая назад шикарную шевелюру, открылся занавес, и Герман сразу вспомнил и парня и Люську с гитарой в первом ряду:
Вот она Сашкина дочь Людмила, девушка, которой Аська сказала в автобусе, что она влезла с ногами в партитуру!!! Какая глупость!!! Почти три месяца мук, а всё так просто...
Музыканты играли, а он думал о том, что не нужно было никуда ходить, звонить, просто спросить Сашку, который всегда рядом, и сейчас сидит по правую руку.
Он думал о своём, и вдруг впервые услышал музыку без слов, услышал любовь и страдания Лизы, алчное желание Германна * узнать, выведать у старой графини три карты, ужас старухи и раскаяние Лизоньки, муки сходящего с ума Германна:
• Три карты! Три карты! Три карты!
Герман прозрел, не барабанными перепонками, душой почувствовал мелодию, поплыл, поднимаясь в прекрасных звуках.
Всё исчезло и, прикрыв глаза, он слушал совсем другое не о Германне, не о Лизе, не о каких-то дурацких картах, о себе Германе с одним «н», о ней Аське, его Аське, об их любви.
Увлечённый новыми ощущениями, он пропустил передвижения на сцене и очнулся, когда заиграла скрипка.
Глаза ещё застилала пелена, но он сразу узнал, услышал, протёр руками глаза. На сцене, перед сидящими на стульях музыкантами, стояла Аська, только это была совсем не его Аська – Виктория, богиня победы.
Гордо вскинув голову, она водила смычком по струнам, и он видел совсем новое, незнакомое, озарённое внутренним светом, серьёзное лицо.
Скрипка громко, на весь зал пела восторг страсти и счастья, и он узнавал эту песню, потому что это было, уже было с ним, с ними, с ним и с нею, но это ушло, и крики, плачущего маленького инструмента, рассказывали об обиде, тоске одиночества, о муке. А потом появилась надежда, она несмело раскрывала его глаза, нежно проводила длинными пальчиками по почти лысой макушке, прижималась губами к его губам.
Эти ощущения были сильными, осязаемыми, и Герман хмелел от этой музыки, прекрасной, как признание в любви...
Публика аплодировала стоя. Кто-то кричал:
• Браво!!! Бис!!! – и какой-то мальчик в очках, встав из-за фортепиано, выводил и выводил Аську на поклоны к рампе,* всё время целовал ей руку, отдавая цветы.
Герман покосился на зама, который не отрывал глаз от своей дочери... Во взгляде друга было столько тепла, гордости за своего ребёнка и Герман чуть не заорал от боли, от страшной мысли, ржавым клинком пронзившей сердце:
Они почти ровесники. Заместитель всего года на три старше и девочки ровесницы. Ей, Аське, - он подумал, - моей Аське всего двадцать... А я!!!
Это было так страшно, так больно найти и снова потерять, потому что она совсем девочка и, наверное, давно забыла, вон, как мальчишке улыбается, а он, старый дурак, любит её, любит так, как не любил никого на свете, даже маму. Хотя маму, это нельзя сравнить, просто совсем иначе мучительно, сладко и от этого ещё более мучительно.
Герман молча встал, собираясь уйти, но она увидела, улыбнулась, как-то болезненно, и всё-таки она улыбнулась ему, только ему...
В общем, шуме, крикнув Сашке:
• Спасибо! - Герман выскочил на улицу, вырвал из рук, опешившего Валеры, ключи от машины, - Свободен!!!   

* Авансцена – передняя часть сцены между занавесом и рампой.
* Германн (фамилия) – герой драмы А.С. Пушкина «Пиковая дама», на основе которой написано либретто оперы.
* Рампа (франц. сцена) – осветительная аппаратура по переднему краю сцены, скрытая от публики бортом.

Аська прошлась глазами по рядам, разыскивая родителей.
Как-то спокойнее, когда в зале свои родные люди. Это и ответственность и поддержка.
В третьем ряду на местах для приглашённых: бабушка и дедушка, папа и мама. Только она уже не видела никого. Она сразу увидела его! Он сидел возле её мамы, всё время хмурился, что-то сказал Люськиному папе.
Зло подумала: Зачем он пришёл!?! – и постаралась забыть о нём, отдаваясь любимым мелодиям, а потом Игорь объявил:
• Людвиг ван Бетховен! «Лунная соната».
Аська поднялась, и пока шла, всего пять шагов от своего стула к фортепиано, рассмотрела похудевшее лицо, чуть заметные синяки, следы бессонных ночей, под глазами, горестные складочки в уголках губ и сразу простила.
Она так готовилась, выбирая, советуясь с Феликсом Ильичём, с ребятами, так хотела произвести на всех впечатление, но сейчас... она играла только для него, рассказывая, как тосковала, мучилась, что он предал, что он ничего не сказал. Её скрипка кричала от боли, признавалась в любви, звала, обещая прощение, обещая блаженство...
Музыка кончилась, Аська посмотрела в зал, улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. В его улыбке было всё и понимание, и раскаяние, и, кажется, то, о чём он не сказал...
Она попрощалась с родителями, отшила, приглашавших на вечеринку по случаю удачного выступления друзей,
• Я хочу побыть одна...
Вскочив в отъезжающий автобус, Аська устроилась на том самом сидении, на котором всё началось. Зарывшись лицом в букет цветов, она всю дорогу плакала, не зная от горя или от радости, вспоминала то, что так хотела забыть все эти долгие три месяца и сегодняшние овации, а когда вышла из автобуса, пошёл дождь, первый весенний слепой дождь и она побежала, открыла калитку...

Герман скупил на цветочном базаре, кажется, все красные розы, доволок их до авто, кинул на заднее сидение.
Он гнал «БМВ» по знакомой трассе не ведая страха, забыв об ужасах тёмных тоннелей, об опасностях на дороге. На подъезде к посёлку пошёл дождь, первый, весенний, странный слепой дождь в каждой капельке, которого ярко блестело движущееся к закату Солнце.
Подъехав к маленькому домику, решительно рванул калитку, и застыл с охапкой цветов в руках. Среди увядших трёхмесячной давности, и почти свежих вчерашних цветов, в концертных босоножках на высоченных каблуках, стояла Аська, его Аська... Не женщина, затянутая, как в униформу, в строгое, сильно открытое чёрное панбархатное платье, девочка, его девочка, в белой, мужского покроя мокрой от дождя рубахе и чёрных солнцезащитных очках. Она стояла на одной ноге, подогнув вторую под колено, потому что на маленьком участке совсем не осталось места свободного от лепестков, от розовых шипов, и улыбалась заходящему Светилу.
Аська пела, воспроизводя голосом, плачь скрипки и победную песнь саксофона, вплетая в мелодию:   
• Тум, тум, тум, - барабана, гортанные вскрики контрабаса, нежные струнные, и маршевые духовые и он вспомнил, узнал оду «К радости», которую, усыпая и просыпаясь, слушал когда-то с Мариной.
В Москву приехал оркестр Венской оперы. Они давали в Большом театре всего одно выступление, и Марина с трудом достала билеты, сказала:
• Такое нельзя пропустить! Будут все...
Дамы в платьях «от кутюр»*, как новогодние ёлки игрушками, увешенные драгоценностями, их кавалеры с выпирающими из смокингов животами, прижимающие к уху мобильный телефон, и примкнувшие к ним Герман с Мариной, дружно подавляли зевки, как свободы ожидая антракта. В антракте занялись тем, зачем пришли, дефилировали по коридорам и фойе, демонстрируя, друг другу, себя. Он вспомнил несколько групп, скромно одетых ценителей, спустившихся, видимо, с райка.* Они восторженно перешёптывались в уголках, и он тогда подумал, что именно они должны были занимать партер, а не он, совершенно равнодушный к классической музыке, но это было тогда...
А сейчас он стоял и слушал, наслаждаясь победной мелодией, впитывая её красоту, понимая, что это о нём, о его жизни, о его любви...
От этого оркестра, от восхитительной музыки закружилась голова, и, когда песня кончилась, Герман, выронив на землю цветы, медленно распустил дорогой французский галстук, привезенный Мариной из города Парижа, стянул его через голову и, подойдя совсем близко, стал связывать Аськины руки. Она не удивилась, не вырвалась, только резко дёрнула головой, сбрасывая очки, посмотрела ему в глаза.
Герман хотел сказать, но она ведь уже всё сказала и за него и за себя...
Обнял, изо всех сил прижимая её к себе, прошептал в пахнущие мятой губы,
• Ты больше не уйдёшь от меня! – резко дёрнул импровизированные наручники, затягивая свободные концы на своей руке, - Я тебя больше никогда не отпущу!!!

* Раёк (галёрка) – жёсткие, самые дешёвые места в верхнем ярусе театрального зала.