Два неба

Не правда ли странно, зависеть от погоды? Воздушные массы переместились из области с высоким давлением в область с низким, неся с собой скандинавский циклон, и вот: вы уже совсем другой человек. Дело даже не в головной боли или её отсутствии. Дело не в «нытье» старых ран. Метеозависимость – кажется так это называется. Я никогда не был метеозависимым и всегда был им. Мне ни разу в жизни не болела голова, даже после обильных возлияний накануне. У меня не было ни одного перелома, разве что несколько небольших шрамов. Мой возраст еще не позволял мне беспокоиться о радикулите и иных прелестях долгой жизни в человеческом теле. И тем не менее погода всегда имела надо мной огромную власть. Впрочем, точнее сказать не погода, а небо. Кто разберет, где здесь причина, а где следствие? Небо меняет меня или я меняю небо над своей головой?

Не правда ли немного странно, видя солнце на небе хмуро тащиться на работу? А увидев капли дождя на оконном стекле распрямлять согнутые плечи и поднимать голову в горделивой позе? Как я люблю дождь. Особенно в выходной. Небо затянутое фиолетово-серыми пятнами, впитавшими излишнюю влагу земли, её соков и испарений, и отдающее ей долг этой же влагой. Вот она – самая прочная связь между небом и землей – стена дождя, дарящая и убивающая жизнь одновременно. Деревья впитывают могучими корнями возвращенные небом соки, а в глубоких и мрачных своих норах умирают дождевые черви, захлебнувшись живительной влагой. Это не молния, связавшая на мгновение два противоположных начала. Вспыхнувший и погасший пучок энергии, озаривший вечное противостояние и такое же вечное единение неба – хранилища мечтаний и земли – опоры для небес, и исчезнувший в небытие всполох. Лишь грохот грома напомнит о мгновении сочетания огнем двух миров. Дождь – совсем другое дело. В нем нет суетливости молний, нет поспешности и эпатажа. Легкий ветерок покачивает березу под моим окном. Капли стучат по стеклу, рождая медитативную мелодию.

Тсс тсссс тсс – начинается мелодия с легких касаний барабанной тарелки.

Дуф дудуф дуф – глухо вступают барабаны.

И весь мир замирает под эти первые такты великой прелюдии к гармонии начал. Музыка этой увертюры постепенно проникает с улицы в дом, наполняет собой свободное пространство комнат, а затем, неспешно пропитав собой мою кожу, скользит сквозь мышцы, артерии и нервы, прямо в душу. Так начинается волшебство.

Душа моя словно это небо набухает влагой мыслей и чувств, становиться тяжелой, будто готовиться разродиться очередным стихо- или прозатворением. Эта тяжесть нисколько не тяготит, более того она так приятна. Наверно тоже чувствует женщина, носящая под сердцем долгожданного ребенка. Она с трудом передвигает ноги, движения её медленны и исполнены осознанием важности каждого момента, а рядом с пульсом в её груди, бьется ещё одно, такое же любящее как у неё сердечко. Так и душа моя – медлительна, спокойна и счастлива в такие минуты.

Слегка улыбаясь, скорее сердцем, чем лицом, я беру свою курительную трубку. Открываю табакерку с датским табаком. Странная такая табакерка в стиле «хай тек» в виде правильного куба. Цвет серый металлик. И надпись по-английски: «Cube». Совсем не ясно, как такая табакерка может сочетаться с традиционной деревянной трубкой. Темно-коричневой с тигровыми разводами. Тем не менее они странным образом дополняют друг друга. Черный пластмассовый мундштук скрывает в себе свежий угольный фильтр. Трубка вычищена и готова принять в своё лоно пару щепоток табака. Я открываю табакерку и приятный запах плавно втекает в мои ноздри.

Как-то, покурив, я пошел будить своего младшего ребенка. Наклонившись, я нежно поцеловал своего сорванца. Он улыбнулся и открыл глазки.

- Папа, что ты ел? Сладости? – спросил он меня лукаво.

- Нет, сынок. Я курил.

Нежно, словно имеешь дело не с трубкой, а с женщиной, я погружаю в неё табак. Уплотняю его сначала пальцем, потом специальной штуковиной сделанной из латуни и дерева. Этот древний, как человек обряд не прощает неточностей. Каждое моё движение присутствует не только в мире дождя, но и внутри меня. Дождь начинает стучать в такт моему сердцу. Я беру набитую трубку и подхожу к балконной двери. Открываю её. Японские барабаны дождя становятся громче. Достаю большие каминные спички, зажигаю одну, выбранную случайно. Огонь сходит с дерева на стог, поселившийся в моей трубке. Табак шипит и слегка приподнимается, словно вспаханная земля. Я привычным жестом утрамбовываю его и снова прикуриваю. Глубокая затяжка и легкие, наполненные ароматным дымом, отдают тепло и спокойствие момента моей душе. Потом снова и снова. Мир становиться тихим и невозмутимым. Лишь дождь – гениальный ударник и едва слышные из зала звуки блюза напоминают о том, что этот мир ещё существует. Я понимаю индейцев с их «трубкой мира». Я словно становлюсь жрецом майя. Сейчас, именно под этим влажным небом, в этом ритмичном и мокром мире, окутанный магическим дымом спокойствия я живу. Эта простыня неба в фиолетово-сером узоре облаков дарит мне понимание самого себя и этого мира. Ничего не остается непонятным и невозможным. И я знаю – это мой мир. Влажная и прохладная нирвана, извлеченная из табакерки и глубин моей души. Моё произведение искусства.

Другое дело небо, с неприкрытой и бессовестной наготой солнечного пятна на нем. Настолько неприкрытой, что взору не на чем задержаться. Хотя бы лоскуток облака, чтобы оставить место для фантазии и вожделения… Но нет, лишь голое, а потому неинтересное и скучное небо с родимым пятном солнца на высоком и мудром челе. Всё пронизано пылью и шумом. Пыль – это такие маленькие частички материи, ставшие никому ненужными. Шум – это пыль великих мелодий. Всё приведено в движение. Мухи, птицы, автомобили, люди – всё хаотично перемешивается в пыльном шуме каким-то громадным блендером. Эта гремучая смесь мчится во все стороны одновременно подчиняясь закону энтропии. Она расширяется перпендикулярно всему сущему вопреки всем законам, пытаясь добиться чего-то и зачем-то от кого-то и с помощью чего бы то ни было. Кто денег, кто должности, кто-то взаимности, кто-то значимости, власти, секса … Золотой телец, извергая мощные струи пара из своих ноздрей, бьет копытом. Стриптизершы в клубах оттачивают непростые и откровенные движения, призванные пробудить в усталых самцах древний инстинкт. Миллионы людей по всему миру одновременно поворачивают ключ в замках зажигания и стремительно срываются с места в своих автомобилях. Навстречу необходимости, дающей иллюзию исполнения желаний. Желания и цели столь краткосрочные, что живут не дольше мгновения, рождаются и умирают на моих глазах. Может это и есть сансара? Солнечно-шумный круговорот желаний? Мне кажется под этим солнечным небом я, настоящий я, умираю, а кто-то другой в моем туловище скачет сломя голову по офисным и служебным лестницам, неся в зубах вырванный из собственного сердца кусок благоустроенного быта… И вот этот старый и усталый волк падает наземь и из пасти его вываливается очередное материальное благо. Медленно катиться оно к алтарю пыльной и солнечной сансары. Мгновение передышки, сузившиеся зрачки фиксируют солнечное пятно на пустом, лишенном одеяний из облаков небе и снова вперед, сомкнув клыки, за очередной добычей. И уже веришь, что так и должно быть, что выхода нет.

Но стоит первым каплям дождя коснуться этого мира, стоит небу обрести свой матовый цвет и влажную текстуру и мир замирает. Волшебство возвращается. Я снова становлюсь собой. Снова беру свою трубку и повторяю обряд, освобождающий меня от волчьего проклятия. Клубы дыма, стук дождя, сам вид этого затушеванного влагой мира смывает раны с моего тела и моей души. Где-то в глубине сердца, на самом-самом его дне рождается легкая и спокойная улыбка, сонно потягиваясь, она начинает расправлять свои крылья, не спеша взлетает, проделав недолгий путь, она, слегка вздрогнув приземляется и засыпает вновь, но уже на моем лице…

Уже потом, в конце, вытряхивая остатки пепла в раскрытое балконное окно, я поднимаю глаза навстречу падающим каплям – связным вечности, и задаю себе свой главный вопрос, на который даже дождь не знает ответа:

А каким будет небо в самый последний день моей жизни?