Высшие Сценарные Курсы. Страница Юлии30

Высшие Сценарные Курсы при Государственном Комитете по Кинематографии.
(1962 год)

НА СНИМКЕ: НА ЗАНЯТИЯХ. В ПЕРВОМ РЯДУ: ЮЛИЯ ИВАНОВА И МАКСУД ИБРАГИМБЕКОВ.
ВО ВТОРОМ РЯДУ ВТОРОЙ СЛЕВА - ИЛЬЯ АВЕРБАХ, ВАДИМ МИХАЙЛОВ И ОЛЕСЬ АДАМОВИЧ.

       Тем летом 62-го, казалось, весь Дом Литераторов ринулся поступать на Высшие Сценарные Курсы, только что организованные при Министерстве культуры и Союзе работников кинематографии СССР.

 Условия были шикарные – занятия в Доме Кино напротив, просмотры лучших отечественных и зарубежных фильмов плюс фантастическая по тем временам стипендия – 120 рэ.

 Предполагалось набрать по нескольку человек от каждой Союзной республики, всего около пятидесяти мест. Из них москвичам, кажется, предоставлялось три.
 Короче, шансов практически не было, но я всё же сдала документы и свои напечатанные работы (предварительно был отборочный творческий конкурс).
 И с радостным изумлением узнала, что допущена к экзаменам.

       Вначале мы должны были написать рецензию на просмотренный фильм.
 Затем – прямо в зале сочинить новеллу на заданную тему, где проявилось бы твоё кинематографическое видение.
 И, наконец, - собеседование, на котором следовало продемонстрировать почтеннейшей комиссии свой духовно-культурный уровень.

       С рецензией было легче всего.
Нам показали запредельный фильм Файнциммера под названием “Ночь без милосердия”.
Я озаглавила работу “Фильм без милосердия” и разнесла по кочкам.
 Мол, нельзя после “Баллады о солдате”, “Летят журавли” и “Мир входящему” снова потчевать продвинутого советского зрителя такой низкопробной стряпнёй о войне.
За рецензию получила “отлично”.

       На следующем испытании были заданы три темы киноновелл: “Зависть”, “Ревность”, “Ночь без сна”.
 Я выбрала последнюю, решив взять за основу ту реальную бессонную ночь с оголтелым командировочным Ромео, когда я героически отвергла все мыслимые и немыслимые приставания и посулы, оставшись верной мужу.
 Надо было как-то встряхнуть, шокировать рецензентов, не уронив “морального облика”.

       Рядом за экзаменационным столиком сидел грустный смуглый юноша и грыз ручку.    Потом решительно написал:
“Небо было похоже на серую извёстку”.
 Я не удержалась, прочла, скосив глаза, и стала ждать продолжения.
 Он посидел минут пять, затем вышел и больше не вернулся, оставив “серую извёстку” на столе.
На обратной стороне было крупно написано: “Зависть”.

       А у меня получилась, вроде бы, славная комедия.
 Правда, про “телегу” я написать не успела – время вышло. Но всё равно, когда я спросила о результатах члена комиссии, знакомого своего Валю Ежова (сценариста фильма "Баллада о солдате", вместе в преферанс игрывали), тот хохотнул:
       - Это где баба всю ночь динамо крутит? Вслух читали.
 Что ж ты так, мужики обиделись, поставили пятёрку с минусом.
 Или четвёрку с плюсом, не помню.

       Всё правильно. Пятёрка по поведению, минус – за “динамо”.

       Невероятно, но у меня появились шансы!
 Перед последним экзаменом – собеседованием, проглотила для храбрости сразу две таблетки, которыми мама пичкала меня ещё во время студенческих сессий, потому что я всегда тряслась.
 Таблетки подействовали. Я точно рассчитала момент, когда комиссия совсем сомлела от жары и республиканских кадров, и свежим ветром ворвалась к ним. Шалая и раскрасневшаяся от маминых таблеток, в небесного цвета платьице, с загорелыми руками и коленками.
 С ловко загримированной физиономией и светлой начёсанной гривой – а ля Бриджитт Бардо.

 Взмахнула приветственно белой сумочкой с ремешком через плечо, плюхнулась на стул и, нагло уставившись в голубые глаза Алексея Каплера, председателя комиссии, представилась:
       - Юлия Иванова.

       Я очень боялась, что меня спросят про Дзигу Ветрова, как предыдущего абитуриента. О котором тоже понятия не имела.

       Каплер улыбнулся.
 Я тогда не знала, что его теперешнюю жену тоже зовут Юлией. Поэтесса Юлия Друнина, впоследствии покончившая с собой, не выдержав развала России.

 Я смотрела на него и думала, что этого человека любила дочь самого Сталина!
 Ничего, симпатичный, но дочь Сталина...

 Я вспомнила, как более десяти лет назад, когда отчим получил Сталинскую премию, а потом по этому роману поставили оперу и была премьера, мне показали в антракте стройную красивую девушку с гладко уложенными рыжими волосами и строгим лицом. Сказав, что это Светлана.
 Рядом с ней ошивался какой-то тип, а она, скользя невидящим взглядом по нему и толпе, была настолько откровенно погружена в себя, в какой-то свой мир, не имеющий никакого отношения к данной тусовке, что я потом перед зеркалом долго играла “в Светлану”.
 Пытаясь изобразить это её вызывающее: “существую лишь я и мои ощущения”.
 Но у меня ничего не вышло.

       - Ну и чем товарищ Иванова собирается осчастливить советский кинематограф? – спросил Каплер.
Люся Каплер.
Неужели дочь Сталина тоже звала его “Люсей”?

       И тут меня понесло. Я стала выдавать самые убойные сюжеты, которые когда-либо приходили мне в голову, или услыхала от кого-то – всё подряд.
Трагические, шокирующие, смешные, абсурдные...

 Трещала без умолку, пересказывая то эпизоды своих командировок, куда вошли, конечно, и съёмки в совхозе “Россия”, и урок чистописания в Буреполоме, и байка про фельетон о безобразиях в Егоровском районе.
Который при проверке оказался Егорьевским.
 Назревал скандал, газета собралась писать опровержение и извиниться, под кем-то уже качалось кресло...
Как вдруг из Егоровского района бац телеграмма: “Признаём свои ошибки”.

       Комиссия пересмеивалась, переглядывалась. Сдержанно улыбался изысканно-томный Маклярский, будущий директор Курсов.
 Каплер выводил какие-то иероглифы на широком машинописном листе.
 Сейчас спросит про Дзигу Ветрова...

       И я в ужасе начала излагать свежий семейный сюжет про билеты на Баха и бутылку коньяка, зарытую в сугробе возле консерватории.

       Как только дошла до “снегоочистителей”, Каплер, вытирая голубые свои глаза кончиком платка, замахал мне рукой в сторону двери.

       Я растерянно замолчала, не понимая, что это значит.

       - Пошла отсюда! – уже совсем грубо рявкнул кто-то из комиссии, и я выкатилась.

       - Чего спрашивали? – окружили меня представители союзных республик.
 А я осознаю, что ничего не спрашивали. Потому что не дала комиссии рта раскрыть.
 Что же теперь будет?
Дёрнуло меня принять две таблетки!

       Через несколько дней мучительного ожидания нахожу себя в списке “счастливчиков” и вскоре получаю удостоверение под номером 13.

 На фото – новоиспечённая сценаристка с шалыми, подведёнными “под Бриджитт” глазами и взбитой копной светлых волос.