Россия внутренний диалог. Часть 5. 1. Среда

   Был в моей жизни такой момент, когда мне казалось, что нам с Борхесом суждено навсегда остаться на Луне. У меня была одна книга, а у ослепшего Борхеса – пять, и одна из них «История западной философии». Нам не о чем было говорить и поэтому мы читали. Я первым не выдержал испытания угнетающей вселенской тишины и заговорил. Мне хотелось рассказать этому аргентинцу о том, что «в  VIII – IX восточные славяне оказались по темпам хозяйственного, общественного, политического, культурного развития на среднем уровне. Они отставали от западных стран – Франции, Англии, а Византийская империя и Арабский халифат с их развитой государственностью, высочайшей культурой, письменностью стояли на недосягаемой высоте. Но восточные славяне шли вровень с чехами, поляками, скандинавами, значительно опережая еще находившихся на кочевом уровне венгров, не говоря уже о кочевниках-тюрках, угро-финских лесных жителях и замкнутой жизнью литовцах».  Он непонимающе пожал плечами и отвернулся от меня. Так я никогда и не узнал, о «веках мрака», поразивших Западную Европу в период от 600 до 1000 года и как «последовательными волнами на ее территорию вторгались готы, лангобарды, венгры и норманны; каждая орда по очереди была христианизирована, но каждая по очереди ослабляла традицию цивилизации. Западная империя распалась на множество варварских королевств; короли утратили власть над своими вассалами; наступила всеобщая анархия, состояние нескончаемого насилия в крупном и малом масштабе»… Но меня это уже не интересовало. Такое пренебрежительное отношение ко мне в условиях лунного одичания привело меня в бешенство. Я завопил на всю галактику голосом советского словаря 1954 года, чернилами которого был пропитан мой мозг: «Вы безумный слепец! Вы делаете вид, что читаете Бертрана Рассела (1872 - 1970) и даже не доГАДЫваетесь, чем он является. А ведь это реакционный английский философ, один из главарей современного философского идеализма, воинствующий идеолог империализма. Рассел всегда стремился и стремится перевооружить идеалистическую философию, оснастить её новыми средствами для борьбы против непреодолимо растущей и крепнущей идеологии революцион¬ного пролетариата, против учения о классовой борьбе и социалистиче¬ской революции. Рассел — один из создателей логистики, которая является извращением математической логики. Это – бессодержательная, беспредметная логика, оторванная от действительности, от опыта, от практики, от объективной истины. К тому же Рассел является ярым поджигателем новой мировой войны; он призывает к уничтожению СССР и стран народной демократии с помощью атомного оружия. Это – один из самых оголтелых идеологов империалистического и антидемократического лагеря»… Я не договорил. Борхес, который знал, что Б. Рассел занимался проблемами математики, логики и философии, (и даже встречался с Лениным) нечаянно толкнул меня, и я упал на Землю. А то, что случилось со мной потом вы сейчас и узнаете.
   Когда я очнулся, было еще темно. Я чувствовал себя опустошенным, и только тихий голос лунного света ласкал мое сознание одной единственной переливающейся фразой: «пустоту всегда наполняют мифы». Блаженный, я уснул и мне снился странный человек, который называл себя св. Августином. Было время, когда он «разорвав с манихеями (386 г.), которые были дуалистами, стал придерживаться мнения, что зло происходит не от некоей субстанции, а от извращенной воли»… А утром, странным образом, мне почему-то впервые совсем не хотелось знать, (хотелось есть) что книгопечатание изобрел в середине ХV в. немецкий ученый Иоганн Гуттенберг. И тем более не хотелось знать, что он в г. Майнце отпечатал сокращенный вариант Библии. Мне захотелось узнать: почему в Литву из России уехал Иван Федоров, который в 1574 г. выпустил во Львове первую славянскую «Азбуку»?
    С не-У(е)мным желанием выяснить, что же влияет на судьбу человека, я оказался в 1918 на  лекции И. Павлова, которую он назвал «Русский ум». Павлов предполагал, что «судьбу народа определяет массовый, общежизненный ум», так как, «научный ум относительно мало влияет на жизнь и историю». Он объяснял это тем, что наука только в последнее время получила значение в жизни и заняла первенствующее место в немногих странах. История же шла вне научного влияния, она определялась работой другого ума, и судьба государства от научного ума не зависела. В доказательство этого Павлов приводил чрезвычайно резкие факты: «Возьмите Польшу. Польша поставила миру величайшего гения, гения из гениев — Коперника. И, однако, это не помешало Польше окончить свою политическую жизнь так трагически». Я украдкой заглянул в конспекты Д. К. Самина, где аккуратным почерком он записал: «Коперник не дожил до того времени, когда книга «О вращениях небесных сфер» распространилась по всему свету. Он был при смерти, когда друзья принесли ему первый экземпляр его книги, отпечатанной в одной из нюрнбергских типографий. Коперник скончался 24 мая 1543 года. Деятели церкви не сразу поняли, какой удар по религии наносит книга Коперника. Вскоре его учение было объявлено ересью, а книга внесена в «Индекс» запрещенных книг». Было еще что-то написано о каком-то удивительном разрыве между Архимедом и Коперником и о провале в жизни человечества, на который мало кто обращал внимание. И дальше что-то еще о мрачных временах упадка и застоя… И Самин недоумевал от своих открытий и шептал себе на ухо: «трудно поверить, что ум человеческий мог спать так долго». Но я в этот момент обратил свое внимание на Павлова, а Павлов  обратился к России: «Мы десять лет назад похоронили нашего гения Менделеева, - сказал он, - но это не помешало России прийти к тому положению, в котором она сейчас находится». Конечно, Павлов в своем исследовании разделял массовый, общежизненный ум на; ум низших масс и затем — ум интеллигентский. Он заметил: «Кажется, что если говорить об общежизненном уме, определяющем судьбу народа, то ум низших масс придется оставить в стороне. Возьмем в России этот массовый, т. е. крестьянский ум по преимуществу. Где мы его видим? Неужели в неизменном трехполье, или в том, что и до сих пор по деревням летом безвозбранно гуляет красный петух, или в бестолочи волостных сходов? Здесь осталось то же невежество, какое было и сотни лет назад. Недавно я прочитал в газетах, что, когда солдаты возвращались с турецкого фронта, из-за опасности разноса чумы хотели устроить карантин. Но солдаты на это не согласились и прямо говорили: «Плевать нам на этот карантин, все это буржуазные выдумки». Или другой случай. Как-то, несколько недель тому назад, в самый разгар большевистской власти мою прислугу посетил ее брат, матрос, конечно, социалист до мозга костей. Все зло, как и полагается, он видел в буржуях, причем под буржуями разумелись все, кроме матросов, солдат. Когда ему заметили, что едва ли вы сможете обойтись без буржуев, например, появится холера, что вы станете делать без докторов? — он торжественно ответил, что все это пустяки: «Ведь это уже давно известно, что холеру напускают сами доктора». Стоит ли говорить о таком уме и можно ли на него возлагать какую-нибудь ответственность»? В моей голове все стало путаться и я быстренько решил выйти на свежий Санкт-Ленинбургский воздух...
 Хотя Павлов оставил ум низших масс в стороне, сами массы в стороне не остались. ЗАКОмплекоКСОВАННОЙ кухарке в глубине души тоже хотелось управлять государством. И в клубе анонимных руководителей ей в(ну)шили: «Ты сможешь».  Однако, Ганнушкин П. Б. пытался объяснить «черному человеку», что кухарка относится к  группе людей "конституционально глупых"! «Ну и что, - ответила Тень Ганнушкина, - ведь эта группа находится на границе между психическим здоровьем и психической болезнью, тем более, что среди конституциональных психопатов находятся и те лица, отличительным свойством которых является врожденная умственная недостаточность. А это именно те случаи, оценивая которые, как случаи глупости и ограниченности, люди обыкновенно не в состоянии сказать, что здесь нормально и что уже не нормально. К тому же, подобного рода люди иногда хорошо учатся (у них сплошь и рядом хорошая память) не только в средней, но даже и в высшей школе».  «Но когда они вступают в жизнь, когда им приходится применять их знания к действительности, проявлять известную инициативу, - они оказываются совершенно бесплодными, - возражал П. Б. Ганнушкин – да, они умеют "держать себя в обществе", говорить о погоде, говорить шаблонные, банальные вещи, но не проявляют никакой оригинальности (отсюда выражение - "салонное слабоумие")». Но для ТЕНИ главное и заключалось в том, что бы они хорошо справлялись с жизнью лишь в определенных, узких, давно установленных рамках домашнего обихода и материального благополучия. Ведь из этих людей можно создать такой бюрократический аппарат, что все АХ-НУТ. И если во всех странах бюрократию считают, хоть и нужным, но г(р-н)усн(т)ым явлением, мы должны, будучи великой страной, всех в этом деле догнать и перегнать.  Поэтому, не лишними людьми будут здесь и те, кто относится к элементарно простым, примитивным людям, лишённых духовных запросов, но хорошо справляющихся с не-сложными требованиями какого-нибудь ремесла; ведь они иногда даже без больших недоразумений работают в торговле, даже в администрации…
И в суде. Ведь должен будет кто-то судить таких как Бродский, не понимающих, что значит трудиться в стране атеистов и не делать в 1963 г. выводы из посещения психиатрической тюремной больницы в Ленинграде. Вот педагог, писательница, журналистка Ф. А. Виг¬дорова (1915—1965) не поЛЕНИ(н)тся и записала в 1964 г. схему допроса «судилища» над Бродским, где по словам Л. Чуковской, каждая фигура из Гоголя, Салтыкова-Щедрина или Зощенко:
Судья. А вообще какая ваша специальность?
Бродский. Поэт; поэт-переводчик.
Судья. А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский. Никто. (Без вызова.) А кто причислил меня к роду человеческому?
Судья. А вы учились этому?
Бродский. Чему?
Судья. Чтоб быть поэтом? нe пытались кончить вуз, где гото¬вят... где учат...
Бродский. Я не думал... я не думал, что это дается образова¬нием.
Судья. А чем же?
Бродский. Я думаю, это... (растерянно) от Бога…

        Но кухарка, слушала Ганнушкина и ей становилось сначала лебидно, а потом и обидно. В ее груди билось собачье КрОваво-пРОЛЕ(в)тарСКОЕ сердце. Ведь эти умники интеллигенты говорили так непонятно, что хотелось схватиться за товарища… маузер-а. Но было не время и приходилось слушать всякий вздор о том, что «одной из отличительных черт конституционально ограниченных является их большая внушаемость, их постоянная готовность подчиняться голосу большинства, "общественному мнению" (...«что станет говорить Княгиня Марья Алексеевна».); это - люди шаблона, банальности, моды; К конституционально глупым относятся также и те своеобразные субъекты, которые отличаются большим самомнением и которые с высокопарным торжественным видом изрекают общие места или не имеющие никакого смысла витиеватые фразы, представляющие набор пышных слов без содержания (хороший образец - правда, в шаржированном, карикатурном виде - изречения Козьмы Пруткова)». Здесь же было упомянуто и о некоторых резонерах, стремление которых иметь о всем свое суждение ведет к грубейшим ошибкам, к высказыванию в качестве истин нелепых сентенций, имеющих в основе игнорирование элементарных логических требований. И было подчеркнуто, что по отношению ко многим видам конституциональной глупости подтверждается изречение одного знаменитого немецкого психиатра, что они могут, умеют больше, чем знают, в результате чего в грубо элементарной жизни они часто оказываются даже более приспособленными, чем так называемые умные люди. Это кухарке понравилось больше всего!
     «Но это уже мифология!» – услышал я за спиной незнакомый голос. Я обер-нулся и увидел рядом с психиатрической клиникой, человека, который стоял, облокотившись на заледенелый  клен.  «Ты пользуешься сознательно искаженным представлением! – говорил он, - В. И.Ленин (1870-1924) в статье «Удержат ли большевики государственную власть?» (1917) писал: «Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас вступить в управление государством.. Но мы […] требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники. Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато было оно немедленно, т. е. к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту».
    «Возможно это так! Но разве виновен я в несуразности своих суждений? Ведь и Ганнушкин говорил, что нужно «искать во внешних условиях жизни причины определенной качественной психопатизации населения»! Организуйте правильно среду и нас станет меньше! И вас! И, вообще, что за дурацкий вопрос: «Кто виноват?», когда ясно, что во всем виновата среда! Или понедельник?» - заискивающе улыбаясь, ответил я, пытаясь придать теплоту своему голосу. Я даже почувствовал его тепло, но самого голоса не услышал. Я решил подойти поближе к незнакомцу и уже сделал несколько неверных шагов, но вдруг  увидел, как легкий ветерок закружил разноцветные клиновые листья вместе с исчезающим силуэтом человека… и помчал всю эту пеструю мозаику моих иллюзий, через село Константиново, где родился С. Есенин, через деревню Новоселки, где родился П. Б. Ганнушкин, и дальше через всю  Рязанскую губернию туда, где Солоневич рассуждал о том, «что было бы, если бы "мужики тяглых миров" оказались бы на умственном и моральном уровне Милюковых и Ключевских?»
   «Да, - тем временем вздыхал Солоневич, - были "тяглые мужики". "Московского государства последние люди", как определяет их Платонов. Они, эти тяглые и последние люди совершенно точно знали, чего они хотят и как нужно добиться того, чего они хотят. Тот общественный строй, который они организовали, прожил после 1613 года еще около ста лет, да и в Петербургскую эпоху погиб все-таки не совсем: очень вероятно, что уже сейчас, этот тяглый мужик, вероятно, вернулся бы к стандартам Алексея Михайловича с поправками на эпоху трактора и авто. Но на дороге стали профессора. Профессора: Милюков, Устрялов, Татищев, Савицкий, Карсавин, Гримм, Одинец, Бердяев, Струве, Булгаков и прочие и прочие. Московские тяглые мужики были, вероятно, совершенно неграмотны. Не только в смысле Гегеля и Канта, или предшественников Гегеля и Канта, а, просто в смысле аз-буки-веди. Но они знали зверя и птицу, мужика и боярина, Бога и Царя, - то есть, знали именно то, что им нужно было знать. Они знали, если можно так выразиться, фактические факты реальной действительности, начиная от пушного зверя, кончая бытием Божиим. На основании этого практического знания, они строили и построили общественный и государственный порядок, какой им, этим мужикам, последним людям Московской Руси был нужен». Преподобный Солоневич, в своем до религиозности монархическом рвении, в этом моменте упустил из виду еще одного муЖиКа, Архангельского отщепенца, который, по простоте душевной, решил разорвать липкие путы ДЕПРИВАЦИИ и пойти учиться и доучился… Ну, и ладно! УПуСтил так УПуСтил. Главное, что в нужном месте вспомнил. Удивляет только тот факт, почему ранее до интеллектуального уровня Ломоносова не поднялся ни один боярин? По всей видимости, приходилось трудиться побольше мужика, который «точно знал, чего он хочет»! Конечно, боярин, почесывая бороду, посетовал бы на отсутствие в их смутное время университетов и высокомерно добавил бы: «Но мы делали все, чтобы вам, молодым, жилось лучше! А вы? Эх… срамота». И маленький Петр, застыдившись таких проникновенных слов, забросил бы свои ржавые ножницы куда подальше… в 1965 год, где В. Болховитинов, рассказывая о известном русском физике А. «Столетов»е, и так много говоря о Ломоносовской традиции в отечественной науке, вдруг  СОСКАЛЬЗЫВАЕТ, к моему глупому недоумению, в ересь. Не знаю зачем, но он говорит: «Замечательные начинания Ломоносова в организации новых форм научной работы были преданы забвению. Химическая лаборатория после его смерти была разрушена. Только в Х!Х веке снова начали возникать химические лаборатории»…
    Я же, в скоморошном своем наряде, лежал в густой траве и прикрывшись исторической повестью Вс. Н. Иванова «Черные люди», с боязливым волнением наблюдал, как «гончими псами гнались за лохмотниками и ярыжки, и тайные истцы, а те ныряли, уходили в поднявшейся на ноги, в сбившейся плотно толпе». Я увидел как «под воеводским конем оказался коренастый монах с яркими глазами, поднял руку, остановил коня». И хоть были они далеко, но когда следует, мне всегда слышно, о чем люди говорят.
   - Не замай, боярин, народ! – говорил степенно монах. – Народ тешится! Чего худого? Скажи-ка нам, боярин, вот откуда соли взять, чтобы рыба не воняла?
   - Что за человек?
   - Соловецкого монастыря келарь (ведает хозяйством монастыря), чернец Никонор я… Привезли рыбу, а соли не купить! Чего, боярин, делать велишь?
   - Народ бунтуешь? Вор! Взять! – крикнул тот.
   - Ослобоните, окаянные! СОлоВЕЦСКИЙ я человек! Боярин, а правда где? – кричал монах, борясь с вяжущими его ярыжками. – А соль-то где? Со-ль?
    Воевода ехал уже далеко на своем гнедом бахмате», а я улегшись на спину и уставившись во французское, бледно-синее небо, почему-то стал думать своим юродивым умишком о том времени, когда Афины постоянно расширяли связи с внешним миром, Спарта сознательно стояла в стороне от общего хода развития Греции, замкнувшись в своих старинных установлениях. В то время как в Афинах, и особенно после персидских войн, уделялось большое внимание эстетическому и умственному воспитанию молодежи, в Спарте воспитывали только воинов. Тем не менее, устройство и образ жизни Спарты имели немало поклонников в Элладе. И я ни как не мог взять в толк, почему, каким-то образованным людям этой самой Эллады, почитающим разум как самое ценное достояние смертных, спартанцы казались «грубыми и нелепыми, как каменные орудия первоначальных обитателей земли». И уж как-то совсем меня возмущал выскочка Еврипид (в армии служил), ученик какого-то Анаксагора и почитатель какого-то Гераклита. Он просто откровенно презирал «тупоумных спартанцев», годных разве что для рукопашного боя:

                …О, если бы не слава
                Военной силы, Спарта, - в остальном
                Подавно ты последняя на свете.

    Кто же виноват в том, что дорийцы однажды придя в Среднюю и Южную Грецию, на полуострове Пелопоннес оказались сильнее ахейцев, и, частично поработили, частично уничтожили этих несчастных потомков древних пеласгов. Мне же истинные дорийцы ближе, по той причине, что строили свои дома при помощи пилы и топора. Да и нет ничего ужасного в том, что «там не было ни философов в обычно понимании этого слова, ни художников, ни трагических и комических поэтов». Кому они нужны эти бездельники? Как известно, все смуты от безделья. Сами «спартанцы презирали любой труд, не занимаясь ни земледелием, ни ремеслами, а только военным делом, жестоко эксплуатируя крепостных илотов». И на таких умников, как Еврипид в Спарте была своя управа с красивым названием: «Священная война». Чтобы предотвратить восстания, спартанцы периодически проводили так называемые криптии, ночью неожиданно уничтожая наиболее сильных и умных илотов.  И я, не совсем еще дистрофик, представил себя настоящим спартанцем.
   Тогда я еще не задумывался над тем, что «бытовые навыки у славян и руссов были тоже различны, особенно в характерных мелочах: русы умывались перед обедом в общем тазу, а славяне – под струей. Русы брили голову, оставляя клок волос на темени, славяне стригли волосы в «кружок». Русы жили в военных поселках и «кормились» военной добычей, часть которой продавали хазарским иудеям, а славяне занимались земледелием и скотоводством». Но Л. Гумилев (участвовал во взятии Берлина), кому-то говорил о том, что «авторы Х в. никогда не путали славян с руссами». А еще я слышал, как Адам Смит в 1776 г. (или, позже?), обсуждая «Евгения Онегина», говорил Н. Л. Бродскому о том, что «рабы редко проявляют изобретательность; и, все более важные улучшения в орудиях труда или в порядке и распределении работы, которые облегчают и уменьшают труд, являлись открытиями свободных людей. Если бы даже раб предложил какое-либо улучшение подобного рода, его хозяин был бы склонен счесть это предложение внушенным леностью и желанием раба сократить свой труд за счет хозяина. Бедный раб вместо награды получил бы, вероятно, на свою долю град ругательств, а может быть, и подвергся бы наказанию».
   Повеяло не по-летнему осенним холодком. Ветерок уносил на запад пеструю стаю клиновых Листьев.  Стая летела через Великоморавское царство,  принявшее в 863 году христианство и взглядом проводили стаю, крестители Великой Моравии, славянские апостолы Кирилл и Мефодий, которые знали, что в 906 год - под натиском венгров Великоморавское царство распадается, а в X - XIV вв. - предки современных чехов объединят страну под властью династии Премысловичей, и то, что Карл Четвертый став богемским королем и германским императором, будет основателем в 1348 году Карлова университета - первого университета в Центральной Европе. И уже во Франции, стая покружив над самым старым и знаменитым университетом Франции – Сорбонной, (история которой начинается с 1215 года, когда церковные коллежи, находившиеся на левом берегу Сены недалеко от Собора Парижской Богоматери, были объединены под общим названием Парижского университета), полетела на улицу Нев-Сент-Ламбер, где в 1634 году жил вдовец Этьен Паскаль, с сыном и двумя до(й)ч-ками. В эпоху Паскаля дети получали образование либо с помощью домашних учителей, либо в коллежах и монастырских школах. Однако, Э. Паскаль, в отличии от папы Карло, не отправил сына в коллеж, не нанимал для него домашних учителей, а сам был единственным учителем и воспитателем сына. Он учил Блеза внимательно наблюдать за окружающими явлениями, размышлять над ними, отдавать себе ясный и полный отчет во всех действиях и поступках. Этьен Паскаль заранее составил и тщательно обдумал план обучения сына. При этом он придерживался того правила, что трудность изучаемого предмета не должна превышать умственных сил ребенка и должна соответствовать его возрасту. Поэтому отец решил не учить сына латинскому и греческому прежде двенадцати лет (в иезуитских коллежах они начинали изучаться гораздо раньше), а математике, как одному из основных предметов плана, раньше пятнадцати или шестнадцати лет. Однако и у нас были образованные люди. Например, Алексей Михайлович, второй царь из дома Романовых, который родился 10 марта 1629 года, царствовал с 13 июля 1645 года по 29 января 1676 года, до пятилетнего возраста оставался на попечении у царских "мам". С пяти лет, под надзором Б.И. Морозова , он стал учиться грамоте по букварю, затем приступил к чтению часовника, псалтыри и деяний Св. Апостол; в семь лет начал обучаться письму, а в девять - церковному пению. Когда ему было 11 - 12 лет, у него составилась маленькая библиотека; из книг, ему принадлежавших, упоминаются, между прочим, лексикон и грамматика, изданные в Литве, а также космография. Однако  Алексей Михайлович хорошо усвоил себе традиционный взгляд на высоту и могущество самодержавной власти. "Бог благословил, - писал он, - и предал нам, государю, править и рассуждать люди своя на востоке и на западе и на юге и на севере вправду". Что ж, кесарю светская космография, ведь в то время ни все могли себе позволить космографию и возможно поэтому, неизвестный мне Филипп Меланхтон из неизвестного мне государства, в двенадцать лет поступил в Гейдельбергский университет, а в четырнадцать уже имел степень бакалавра. В 1512 году неизвестный мне Рейхлин, принявший под свое покровительство рано осиротевшего мальчика, отправил его в Тюбинген, где было много выдающихся ученых. Здесь неизвестный мне Меланхтон проходил одновременно курсы теологии, медицины и юриспруденции; не было такой отрасли знания, которой бы он не интересовался. В 1514 году, семнадцати лет от роду, он был уже доктором философии и читал лекции, привлекавшие массу слушателей, а в двадцать один год был приглашен неизвестным мне Фридрихом Мудрым в Виттенберг (здесь в 1542 г. вышла книга Коперника «О сторонах и углах треугольников…») на вакантную тогда кафедру древних языков. И вот этот неизвестный мне Меланхтон был главным сподвижником реформатора, а после смерти неизвестного мне Лютера - его преемником и продолжателем. Знаю только, что он библию перевел, а вот, на чей счет, не знаю… Только не подумайте, что я хотел унизить царя, батюшку нашего. Сто раз НЕТ! Я ведь еще слишком хорошо помню нашего с Феодосием  бедного товарища, пастора по имени Фома, которого в 1563 г. царь Иван Васильевич по взятии Полоцка приказал утопить в реке. Я только хотел грешным делом унизить некоторых фанатичных поклонников официальной народности. Кстати, сам же  Феодосий и товарищ его Игнатий на Волыни нашли себе приют у русских панов, более или менее ополячившихся, и, вместе с другими антитринитариями проповедовали с таким успехом, что, по свидетельству Курбского, жившего здесь с 1564 г., язвою этого еретического учения заразилась "мало не вся Волынь". Потому-то отенский инок Зиновий и выразился: "Восток развратил диавол Бахметом, Запад Мартином немчином (Лютером), а Литву Косым". К утешению нашему с Макарием Булгаковым (1816—1882), мы имеем возможность присовокупить, что если Феодосий, прибывший из России, сделал столько зла в Западнорусской митрополии, то другой инок, которого звали его учителем, также осужденный в Москве за свободомыслие и также бежавший в Литву, именно Артемий, оставил здесь о себе совсем иного рода память»… А патриотические чувства и у меня не глубоко зарыты.
    «Да, совсем забыл, а ведь и мы не лыком шиты»! – вдруг встрепенулся я. Нашего Михаила никто не обучал,  сам пошел и выучился! И не глупее Паскалей и Меланхтонов будет! Так он еще и университет в 1755 году нам в Москве построил. И сегодня мне могут сказать: «Московский университет по праву считается старейшим российским университетом. Он основан в 1755 году. Учреждение университета в Москве стало возможным благодаря деятельности выдающегося ученого-энциклопедиста, первого русского академика Михаила Васильевича Ломоносова (1711–1765)». Вот это я понимаю! Не понимаю только, почему  Паскаль имел возможность общаться с иезуитским воспитанником Декартом и другими серьезными и не очень умниками, а Ломоносов так и остался в одиночестве своих од. Неужели дворянам образование так туго давалось, что потом все проблемы пришлось свалить на Петра I, который не оставил достойного приемника, но «оставил России тяжелое наследие», - ведь «нескончаемая война ввергла страну в разорение, потому, что из народного хозяйства на армейскую службу отвлекались сотни тысяч молодых здоровых мужчин, которые могли бы принять участие в развитии земледелия, ремесел, торговли». Печален результат реформ.  Конечно, толпа убежденных двоечников будет во всем обвинять учителя, и чудо-родители всегда поддержат своих милых чад. И все же, почему в учебнике «История России» написано, что «Петр нуждался в специалистах – военных, кораблестроителях, моряках…» Почему нуждался Петр, а не Россия? Открывались различные школы! И что? «Туда зачисляли юношей – недорослей, боярских и дворянских детей, которые раньше ничему и нигде не учились. Многих Петр заставлял учиться насильно, отрывая от семей, вытаскивая из теплых насиженных родительских углов»! Да разве такое Петру можно простить? Не понимаю. Да и не положено мне, хромому скомороху, понимать! Но плохие уче(б)ники могут спать спокойно. Они ни в чем не виноваты, как известно – виновата среда, учителя и Екатерина Вторая. Именно она, как говорят «люди опытные и осведомленные обвиняли Екатерину в том, что в отношении своем к войсковой администрации она испортила дело, завещанное Петром Великим». – так по крайней мере  в 1909 году говорил польский историк Казимир Валишевский. Вот и Солоневич не простил Петру того, что в предсмертный час тот не проявил «заботу о самом важном – о будущности Пре-стола. Кому его отдать – так и осталось неизвестным». Ведь до Петра все было определеннее. Царь Алексей Федорович позаботился и от двух своих жен - М.И. Милославской и Н. К.Нарышкиной, оставил настоящих наследников. Дело оставалось за маленьким. Так, после смерти Федора Алексеевича, «под давлением стрельцов – как говорит учебник, - 26 мая Боярская дума вместе с патриархом объявила первым царем Ивана Алексеевича, а Петра лишь вторым». И вот в будущем, придя на все готовенькое, этот второй, наломав дров, стал Первым… Стоит ли винить в этом Петра(1672-1725), ведь его учителем был Зотов  Н. И., который «учил его считать, писать и читать в основном книги религиозного содержания, а в свободное время – военные игры». А ведь Зотов, - это далеко не Симеон Полоцкий («выдающийся деятель славянской культуры второй половины XVII в. – писатель, мыслитель, педагог»), учивший Федора(1661-1782) и царевну Софью (1657-1704). Мне же, почему-то захотелось назвать белоруса Солоневича, (которому не удалось стать Симеоном Полоцким), русским Томасом Карлейлем. Если Т. Карлейль показал многим англичанам другого Кромвеля, то Солоневич показал мне, - другого Петра.
 Да, у каждого плохого ученика есть свой плохой учитель. У каждого плохого учителя был свой плохой учитель. У каждого плохого учителя была плохая среда. Каждую плохую среду создавали плохие ученики плохих учителей! Приходится только удивляться, как смогла выжить Англия после тридцатилетней войны (1618 - 1648), принесшей с собой гражданскую войну, которая закончилась в 1649 году казнью короля Карла I. И кто осмелился возглавить многострадальную Англию?.. Какой-то Кромвель. К тому же русский царь Алексей Михайлович не пожелал признать республику «цареубийц»: он прервал с Англией всякие сношения и изгнал из пределов своего государства всех английских купцов (своего английского врача Коллинса я думаю, он оставил). Конечно, только русскому царю не нужна была сильная Англия. И конечно «Англия была разорена. Торговля и ремесло находились в упадке, земледелие тоже. Вместо старых патриархальных лордов, бежавших в королевскую армию или за границу, появились новые господа, более циничные, более корыстные; они с еще большей энергией огораживали поля, сгоняли крестьян с насиженных мест, и те пополняли огромную армию бродяг, которыми кишели английские дороги и городишки». В общем, было все очень плохо на острове.
    «Зато росла и крепла сила Москвы. – торжественно говорит СОЛОНевич. – при Алексее Михайловиче не только строились оружейные и пушечные заводы, но стало фабриковаться даже нарезное огнестрельное оружие, находившее свой сбыт в Европе, конечно, среди очень богатых людей. Это было очень дорогое оружие».
    Но Зависть и Невежество, которые подтолкнули в 1233 г. Григория !Х к созданию инквизиции, в прошлом, не задолго до варварского нашествия, оказали свое дурное влияние и на трех докторов западной  церкви; св. Амвросия, св. Иеронима и св. Августина.  Именно это побудило их осудить  «Историю России» 2008 года, как книгу еретическую. Их выводили из себя многие ее выводы. Вся эта история закончилась тем, что прочитав о том, как «в Новгороде наиболее активные из  еретиков были сброшены связанными, с камнем на шее с моста в Волхов», они, посовещавшись, решили так же привязать к «Истории» большой камень и бросить в очень глубокую реку. «Если она всплывет, -  договорились они, - значит, книга дьявольская»… Там она и не всплыла. Она всплыла у меня. И я берег ее, как память о Советской России, как  ответ Б. Расселу и епископу Милана Амв-росию, который в конце IV века «разговаривал с императором как равный, а порой и в тоне превосходства». Мне было известно, что взаимоотношения Амвросия с императорским двором раскрывали общий контраст, характерный для эпохи: «в то время государство было немощным, неспособным, управлялось беспринципными эгоистами и в своей близорукой политике руководствовалось лишь выгодами момента, церковь была сильной, способной, возглавлялась людьми, готовыми ради ее интересов пожертвовать всем личным, и проводила политику столь дальновидную, что плоды ее победы пожинались в течение целого тысячелетия. Правда, эти достоинства уживались рядом с фанатизмом и суеверием. Но без них в то время не могло восторжествовать ни одно реформаторское движение».  По ночам, я с трепетом брал в свои недостойные руки уче(би)бник и сняв мохнатую шапку, скорбно стоя от отчаяния на грани безумия и рыдая желал  напомнить человечеству, что «смута нанесла России невосполнимый урон, отбросив ее на десятилетия назад. Современники, оценивая состояние страны в то время, говорили, что она была в «мерзости запустения». Но с 1619 г., слезы мои высохли, а голос окреп и далее я чувствовал себя молодым рабочим, который с комсомольской уверенностью смотрит в завтрашний день. А из завтрашнего дня на меня смотрели сотни восторженных глаз и мой  доклад набирал оптимистический темп и радостным маршем двигался в бледно-светлое будущее: «Сегодня мы с полной уверенностью сообщаем вам, что кризис нам удалось преодолеть. Кончилось Смутное время! И мы с гордостью  сообщаем вам, что теперь русские «люди начинают пахать земли по берегам Волги и в южных черноземных районах. Построена мощная линия обороны от набегов крымских татар, — так называемая Белгородская засечная черта, и под ее защитой хозяйственные люди потянулись сюда на плодородные земли. Развивается сельское хозяйство  и ремесленники стали выделывать все больше орудий труда, вывозить их на рынок. Быстрыми темпами развивается скотоводство, особенно на богатых заливных лугах Севера, в поймах рек Оки, Клязьмы, верхней Волги, Суры. Увеличивалось поголовье крупного рогатого скота, знаменитых романовских овец, славящихся своей шерстью. Тысячами исчисляется количество лошадей, без которых трудно представить тогдашнее сельское хозяйство. Лошади были разных пород — ногайские, башкирские, черкесские, аргамаки, русские тяжелые. Пушной промысел, особенно за счет сибирской пушнины, приносит казне большие доходы. Рыбная ловля также приобретает государственные масштабы: рыбу разводим в прудах и озерах, дорогих осетров и стерлядей к царскому столу и на продажу везем из Астрахани в специальных судах с прорезным дном и доставляем в Москву, Нижний Новгород и другие города в свежем виде. Развиваются и другие промыслы — как старые, традиционные, так и новые. Посадские люди, монастыри умножают соледобычу. Ширится производство смолы, дегтя, древесного угля, поташа, а также пороха, селитры, которые идут на нужды армии». Я шапкой вытер  малиновый пот с лица, налил из графина в стакан холодненького молока и залпом выпил. Бурные, продолжительные аплодисменты. Я прокашлялся и продоЛЖИл:  «Несмотря на тяжелое наследие Смуты, 20—30-е гг. XVII в. стали рубежом возрождения и дальнейшего развития российской промышленности. В условиях разрухи, при скудости средств даже у верхов общества, только государству было под силу организовать крупное производство. (Этот опыт нам пригодился в ХХ! веке) В Москве заработал Пушечный двор, где трудится более 100 человек. Здесь изготавливают пушки, льют колокола. Оружейная палата специали¬зируется на производстве огнестрельного и холодного оружия. Крупным предприятием стал Монетный двор. Там чеканят русские монеты. А на Хамовном дворе работает до 100 ткацких станков, которые изготовляют и для царского двора, и на продажу. В начале 20-х гг. в Москве был восстановлен Печатный двор, где стали печататься не только богослужебные, но и светские книги. Иногда их тираж достигал 1000 экземпляров. Новым для России стало появление первых предприятий, построенных на средства иностранцев. Это железоделательный, кожевенный заводы приятие по производству стекла. Заново была отстроена Москва, отремонтированы ее дворцы и соборы. Заработали и старые русские промышленные производства в Туле, например, снова набрали мощь оружейный завод и оружейные мастерские. Расширяли свое железоделательное, соледобывающее и другие производства в Предуралье знаменитые промышленники братья Строгановы, получившие от правительства большие льготы для освоения края. Уже в первые послесмутные годы ХVII в. правительство первого Романова выдвигает новые масштабные хозяйственные задачи, связанные с освоением богатств Урала и Сибири. Михаил начал выписывать из-за границы для поиска полезных ископаемых иностранных мастеров горного дела. Они совместно с царскими чиновниками выехали в Приуралье и Сибирь, и вскоре там стали строиться первые медеплавильные, железорудные заводы. Среди них — знаменитый Нерчинский завод по выплавке железа. Владельцы таких предприятий получали льготы. В эти же годы русские люди дошли до Енисея и основали город Красноярск.  Сначала здесь жили в основном служилые казаки, но при поддержке правительства стали появляться и первые мирные поселенцы. Что же привлекало людей сюда, на тогдашний край света? Во-первых, помощь государства — всем желающим заняться хлебопашеством в Сибири выдавали денежные ссуды на покупку лошадей и сельскохозяйственного инвентаря, снабжали семенами. Поселенцев освобождали на первое время от всех налогов и повинностей. Продвижение России на Восток вовлекало в русскую зависимость все новые  и новые народы. Как строить отношения с теми, кто уже давно вошел в состав России? Как относиться к новым народам? Это важнейшие политические вопросы. От их правильного решения зависела внутренняя крепость многонационального государства. («Вот и Столыпину есть на что опереться, либо правительство царя, во главе с премьер-министром может ориентироваться на Столыпина, как будет угодно истории» - электрическая разрядка в моей голове). Русское правительство проявляет здесь большую осмотрительность и осторожность. Так, крепостное состояние не распространяется на крестьян и посадских людей народов Поволжья и Сибири. В 1624 г. Михаил посылает указ своим воеводам на Волгу, в котором говорится о необходимости бережного отношения к чувашам, мордве, казанским татарам, «убытков не причинять и на дворе у себя работать не заставлять», а за взятый  (т. е. продовольствие) платить столько, сколько он стоил. Особо указ запрещает насильно крестить здешних детей и силком увозить их из родных мест. Постепенно восстанавливаливаются и международные связи России. Дружеские отношения новое правительство установило с Англией, Голландией, Швецией, Турцией, Францией, Персией, Данией. Когда закончилось восстановление Кремля, близ Спасских ворот на большом помосте поставили две огромные пушки. Их жерла были направлены в сторону Крыма, откуда мы русские люди постоянно ждем неожиданных и губительных набегов Ханской конницы. Эти пушки символизируют решимость Русского государства защитить свои границы от внешних врагов, отстоять независимость страны, которая была добыта с таким трудом». Бурные аплодисменты… (Я уже  был как юный пионер готов сдавать экзамены даже бабе ЕГе)
    В 1637 году донСкие казаки зАХвАтили турецкую кРепость (А)зОВ. Пока казаки вели переговоры в Москве, их товарищи отчаянно сражались за Азов против объединенных войск Турции и Крыма. Весной 1942 года, бояре передали казакам приказ царя: покинуть Азов.
    Сквозь шум оваций и листвы, прорывался в ночной эфир то ли «Голос Америки», то ли голос Солоневича с дополнениями к моему дремотному пленарному докладу: «В Москве появился первый театр, первая аптека, первая газета, на Дону был построен первый русский корабль – «Орел», у которого петровский ботик впоследствии безо всякого зазрения совести украл звание «Дедушки русского флота»…
    Я кое-как проснулся; голова раскалывалась, капли горького пота застыли на моем лице, хотелось есть. Но я все же попытался осмыслить с трудом осмысляемое.  Это действительно была страшная трагедия для русского флота, даже если учесть то, что Колумб уже в 1492 году просто открыл Америку. К тому же, мне не понятно, почему ботик петровский, а не английский? Но что для Солоневича может быть важнее истины, ведь действительно был русский «Орел», который в 1669 году в селе Дединове Коломенского уезда был выстроен голландскими мастерами. Этот "Орел", спущенный в Каспийское море был в следующем году сожжен Разиным.  Можно было бы вспомнить и первый построенный на русской территории в 1633г. большой морской корабль. Строительство велось на верфи в Нижнем Новгороде. Летом 1636 года судно было построено, названо в честь герцога Голштейнского «Фридрих», и на нем поднят флаг герцогства. Для меня же «дедушкой русского флота» является Коч. Это поморское деревянное, одномачтовое, плоскодонное, однопалубное промысловое, парусно-гребное судно, которое помогало нам строить империю с XI века. Но есть люди и посерьезнее нас, не врачей исторических наук, которые могут рассказать вам о том, как летом, 941 г., у берегов Малой Азии «потерпел поражение уже потрепанный  русский флот». Поэтому я никогда не стану слушать каких-то немецких И. Фихте, которые говорят, что «только рассудку, но отнюдь не фантазии, можно предоставлять роль в историческом доказательстве».
    А еще мне не хотелось бы, чтобы дети знали, что по поводу смуты думает писатель-историк Э. Радзинский. Просто недопустимые суждения. Лучше я промолчу про то, что, по его словам, «Смута, во время которой царем стал Михаил, - это наш невыученный урок Истории. Ибо потрясения и смуты – отнимая благополучие, бросая страну в пучину великих потрясений, должны рождать в обществе совершенно новые идеи. Казалось, вторжение массы поляков с их помешательством на вольности в русскую жизнь, построенную на безграничном подчинении царю, годы безвластия, духовных потрясений от всевозможных измен – царских, боярских и духовенства навсегда разрушили старый порядок. И грядущая жизнь на Руси теперь будет строится заново. Но уже во время избрания нового царя восторжествовала старая идея. Избрали не по заслугам перед Отечеством (какие были, к примеру, хотя бы у князя Дмитрия Пожарского, вождя победоносного народного ополчения, претендовавшего на престол). Но избрали отрока, не имевшего никаких заслуг, кроме близости к ушедшей московской династии. Русь упрямо вернулась на круги своя. Родовые муки Смуты закончились все тем же знакомым ребенком. Московия вновь родила беспощядное самодержавие царей и оставила крепостное право». Я зажмурил глаза. Жуть.
Так за нашим квантовым с(п)ором время шло очень быстро и сношения с Англией, прерванные революцией 1649 года, когда у англичан были отняты торговые привилегии, возобновились, но уже при Карле II. В 1663 году царь посылает особое посольство поздравлять его с восшествием на престол. Вслед затем в Москву явилось английское посольство, с Карлейлем во главе, хлопотавшее, но безуспешно, о возобновлении прежних торговых привилегий англичанам.
Э-эх! Жисть моя жестянка, а ну ее в болото! Из-за своей дурацкой недоверчивости к сказочным успехам своей родины и неразберихи с прародителем нашего флота, да еще отсутствие привилегий для англичан, отвернули мой взор от Англии, захо-хо-тел я в Америку… Будь она неладна!
Пуританские общины тоже обращали свои взоры к Америке, надеясь найти там убежище и возможность свободно проповедовать учение о "царстве Христовом". Уезжали и многие крестьяне, потерявшие свои земельные наделы вследствие огораживаний. Отправился и я вместе с "беспокойными" бедняками, среди которых было много молодежи, не получившей никакого ремесла, а также с пригодными к труду преступниками, которых власти высылали в колонии. Здесь я и узнал, что первое постоянное английское поселение в Северной Америке было основано в 1607 г. на территории будущей Вирджинии. А вообще, первые колонии в Северной Америке создали переселенцы из Англии, Голландии, Франции. В 1620 г. значительно севернее, у суровых берегов мыса Код, корабль "Мэйфлауэр" ("Майский цветок") высадил группу из 102 пуритан (отцов-пилигримов - странствующих богомольцев), бежавших от религиозных преследований. Затем на этом месте был построен город Новый Плимут, положивший начало колониям Новой Англии. День высадки переселенцев отмечается в США как праздник - "День отцов-пилигримов". Постепенно на Атлантическом побережье образовалось 13 колоний, население которых составляло около 2,5 млн. человек.
Да, сначала я думал, что сбылась моя русско-американская мечта, и я получил волю вольную! Воздух свободы был опьяняющим! А  когда я протрезвел, то с трудом осознал, что на дворе XVII в. и как назло «в это время в американском обществе господствовало религиозное мировоззрение, насаждался нравственно-религиозный фанатизм, посещение церкви было обязательным. Воскресенье посвящалось молитве. За разговор в воскресенье на улицах на светские темы наказывали вплоть до выставления в колодках у позорного столба. Светское искусство считалось предосудительным». Нередко практиковались "охота за ведьмами" и преследования за "чародейства". Однако здесь уже были учебные заведения, и они почти все были сосредоточены в руках церкви. Конечно, я не собирался ждать до середины XVIII в., когда в развитии культуры и общественной мысли произойдут серьезные перемены, связанные с формированием национальной буржуазии. Когда широкое распространение получат идеи буржуазного просветительства, успешно разовьется светское образование, наука, литература и искусство. Когда, черт побери, вырастет число колледжей, и к середине века их уже будет восемь. К Гарвардскому (основанному еще в 1636 г.) прибавится Йельский, Принстонский университеты. У-Вольт-е! Это об-СЧЕсТво не для меня. Мне стало жалко этих людей, у которых нет ни родины, ни флага, да и говорят они все на разных языках. Какой тут может быть консенсус, только косинус... А один ненормальный даже мечтал о том, что на этой земле они (разноязычные) построят государство. А я ему бес(у)толковому объяснил, что прежде чем что-либо построить нужно внимательнее изучать библию, а там, в «БыТиИ» русским языком написано, что «двинувшись с Востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя…», а ведь они говорили на одном языке! И что сделал Бог? Правильно! Он смешал «там язык их, так чтобы один не понимал речи другого». Делайте вы-водки… Нежно-грустной волной на меня нахлынуло чувство патриотизма и любви к своей Родине, и я решил, что ей тоже грустно без меня! Я никак не мог понять одного: «Зачем эти люди построили Гарвард в 1636 году, и кто стоял за этой идеей?» Однако, смутные догадки у меня уже были. Но это секретная тайна для царя… Нас ведь не ПРО(по)ВЕДешЬ!      
Вернулся я  в начале 1650-х годов, когда на первый план моего отечества выдвинулись дела внешней политики. Богдан Хмельницкий, потерпев неудачу в борьбе с поляками, обратился с просьбою о помощи к "царю восточному". А в декабре приехал в Москву посол Богдана Хмельницкого войсковой судья Самойла Богданович с челобитьем к царю, чтобы принял тот Запорожское войско под свою высокую руку. Об этом я узнал на ярмарке от такого же, как и я скомороха. Он же мне  рассказал как «русское правительство внимательно следило за ситуацией на своей юго-западной границе». Ведь «в Москве справедливо считали, что во время будущего противоборства с Польшей значительные слои украинского народа могут поддержать русские войска. Но были и опасения: - перешел на шепот скоморох, -  против польской и магнатской неволи выступали в основном простые люди Украины, низы города и деревни, а также беглые, которые стремились стать вольными казаками. Этих бунтовщиков в Москве вовсе не собирались поддерживать». Он, как бы сам, испугавшись своих слов озираясь по сторонам, перекрестился двумя перстами и замолк…
     Словно неНАРоКОМ оказалась рядом с нами грубоватая старушка. Она обозвала нас базарными мухами и зачем-то стала рассказывать нам как, Хмельницкий с полковником Барабашем и другими знатными товарищами находились в 1633 г. при коронации короля Владислава, который особою грамотою подтвердил все их давние права и вольности, войсковые и малороссийские, и свободу их православной веры, и прощаясь с ними наедине, говорил чтобы они твердо стояли при своих правах и привилегиях, не давая их в поругание полякам, и присовокупил: "А если бы польские паны или дозорцы не стали уважать ваших привилегий, то вы имеете при боку мушкет и саблю; ими и можете оборонять от поляков свои права и вольности". Конечно, мы посмеялись над старушкой, а она опять нас обозвала базарными мухами… «В 1648 г., когда у Хмельницкого было уже до пяти тысяч казаков, - закрихтела она, - он отправил четырех послов к крымскому хану Ислам-Гирею просить союза и помощи против Польши. Хан охотно согласился, прислал к Хмельницкому знатных мурз для заключения договора, а к концу апреля прислал и татарскую орду. Сообща они разгромили поляков. После этой победы Хмельницкий послал грамоту московскому царю Алексею Михайловичу (от 8 июня) и, извещая его так же кратко о своих победах и о смерти короля Владислава (20 мая), говорил: "Мы желали бы себе такого самодержца государя в своей земле, как Ваша царская вельможность, православный христианский царь... мы со всем войском запорожским готовы услужить Вашей царской вельможности"; просил только, чтобы царь, если поляки снова захотят наступить на Малороссию, поспешил с своей стороны наступить на них и тем оказал помощь казакам. Опасения были не напрасны.  Зборовский договор не только неприязненно был принят поляками, но не удовлетворил и православных, поэтому поляки и Хмельницкий стали готовится к новой войне. Папа, у которого новый король Ян Казимир просил денег для войны, прислал ему через своего легата как защитнику веры только благословение на войну, мантию и освященный меч (так запад любил подстрекать Польшу). Точно так же и Хмельницкого благословил находившийся при нем Коринфский митрополит Иоасаф и опоясал его мечом, который будто бы еще прежде был освящен на самом Гробе Господнем. В апреле 1649 г. Хмельницкий поручал одному игумену, Павлу, отправлявшемуся в Москву, сказать там Иерусалимскому патриарху (Паисию), "чтоб государь пожаловал велел его, гетмана, и запорожских черкас приняти под свою государскую высокую руку и помочь им учинил, а ныне-де они, сложась с крымскими татары, хотят вести войну с поляки". А в мае месяце присылал в Москву чигиринского полковника Вешняка с грамотою, в которой писал от лица всех запорожских казаков к царю Алексею Михайловичу: "Нас, слуг своих, до милости царского своего величества приими и благослови, яко православный государь, рати своей на наступцов наших и за веру православную наступити... Вашему царскому величеству низко бьем челом: от милости своей не отдаляй нас, а мы Бога о том молим, чтоб Ваше царское величество, яко правдивый и православный государь, над нами царем и самодержцею был". Царь Алексей Михайлович отвечал (от 13 июня): "Доброе хотение Ваше служить нам со всем запорожским войском жалуем и похваляем, но послать Вам рать нашу на помощь против ваших неприятелей не можем, потому что, как мы извещали Вас и в прежней нашей грамоте (посланной, вероятно, с послом Чиковским), у нас с Польшею уже давно "учинено вечное докончанье", которого нарушить невозможно». Но мой приятель хорошо знал историю и сказал, что действительно «с первых месяцев войны Хмельницкий стал обращаться за помощью к царю Алексею Михайловичу»... Но «для России это означало новую войну с Польшей, к которой страна еще была не готова». А еще «общенациональные интересы России и Украины пересилили узкоэгоистические классовые расчеты». «Ведь Россия не Богдан, - добавил я, - который может воевать с Польшей 6 лет». Они недоуменно посмотрели на меня и я, смекнув, что сказал какую-то несуразицу, замолчал. Враги встретились 20 июня 1651 г. при Берестечке на реке Стыри, и едва началась борьба, как хан изменил Хмельницкому и внезапно отступил со всею своею ордою за три версты…
   Соглашаясь по необходимости на Белоцерковский договор, Хмельницкий не мог не чувствовать, что все его усилия, все труды и самые победы оказались бесплодными для его несчастной родины - Малороссии, что он не освободил ее от бедствий, от которых желал освободить, и что одними собственными силами при помощи даже таких союзников, как крымцы, ему не сломить Польши и не разорвать оков, в каких держала она своих русских православных подданных. Для этой цели оставалось у Хмельницкого одно надежное средство - отдаться со всем своим народом под покровительство единоверной и единоплеменной могущественной державы Московской и навсегда соединиться с нею. Правда, он глубоко был огорчен в 1649 г. отказом царя Алексея Михайловича пособить ему против поляков, основывавшимся на том только, что у Москвы с Польшею было "вечное докончанье", и после зборовской победы открыто говорил московским посланцам, приходившим к нему, что непременно пойдет войною на Москву и разорит ее и все московские города. Но вскоре он одумался, и чрез тех же посланцев наказывал передать в Москве, что всегда готов служить благочестивому государю со всем запорожским войском, что войною на Москву не пойдет, и уговорил даже крымского хана не воевать с нею и не вторгаться в ее украйны. Справедливость требует сказать, (настаивает Макарий, с 1879 г. митрополит Московский) что в этом отношении весьма благотворно действовали на Хмельницкого восточные иерархи. Когда в 1650 г. прибыл в Царьград посол от Хмельницкого, чтобы заключить с султаном оборонительный и наступательный союз против врагов, и пожелал представиться Вселенскому патриарху Парфению II, то патриарх, угощая его по приказанию визиря обедом, спрашивал: "За что Хмельницкий хочет воевать Московскую землю?" Посол отвечал: "За то Хмельницкий имеет недружбу, что посылал к благочестивому царю бить челом с своими грамотами о помощи на недруга своего, на польского короля, и государь не только помощи ему не изволил подать, но и грамоты его к королю отослал". Патриарх говорил послу: "Мы молим и просим у Господа Бога о многолетнем здравии благочестивого царя, чтобы он, великий государь, избавил нас от нечестивых рук, а вам достойно быть подданными благочестивого царя и помощь всякую государю чинить, чтобы все православные христиане были в соединении". Затем приказал послу передать Хмельницкому: "Если только такое дело учинит и пойдет на государеву землю войною, то он не будет христианин и милость Божия не будет на нем в сем веке и в будущем". А в 1652 г. к царю Алексею Михайловичу пришла весть от путивльского воеводы (20 июня), что у Хмельницкого находится посол от турецкого султана и Хмельницкий грозит отдаться в подданство туркам, если московский государь не поспешит принять его и Малороссию под свою руку».
    А мой приятель, не слушая старушку, продолжал говорить: «Все это создавало хорошую основу для объединения славянских народов и содействовало росту доверия украинцев к России».
    Летописцы 2008 года напишут: «Исчерпав все мирные способы разрешения конфликта, а также укрепив свою армию, Россия пошла на решающий шаг: 1 октября 1653 г. Земский СОБоР (последний в истории России) принял решение о принятии Украины в состав России и объявил войну Польше». Макарий добавил бы: «Собор состоялся 1 октября в Грановитой палате. Здесь сначала были объявлены и подробно перечислены неправды польского короля, а потом объявлено и о бывших посольствах от Богдана Хмельницкого и всего запорожского войска с жалобами на притеснения их православной веры польским правительством и с просьбами о принятии их в подданство России. Собор единогласно решил, чтоб Польше была объявлена война, а Богдана Хмельницкого и все войско запорожское с городами их и с землями чтоб государь изволил принять под свою государскую высокую руку ради православной веры и святых Божиих церквей, на которые паны рады и вся Речь Посполитая восстали с намерением их искоренить».
    Первый год войны принес России ошеломляющие победы. А в ходе компании 1654 г. русские войска заняли значительную часть Белоруссии. После этого изменился титул царя. Он стал именовать себя государем «Всея Великая и Малая и Белая России». Мы лик-ковали!!!
Тогда мы еще не знали, что пройдут века и после страшной Второй мировой войны, найдя приют своей беспокойной душе в далекой аргентинской келье, в МЕЧтах о возрождении России Иван Солоневич будет изучать историю Смуты и методы действия тяглых мужиков. Это и(е)зучение приведет его к  ощущаю совершенной ясности и он в сердцах скажет: «на их месте (тяглых мужиков) я поступил бы точно так же. И планирую - в будущем - поступить так же, как поступили и они: как-то придти в Москву и разогнать все к чертовой матери - и воров, и коммунистов, и профессоров, и поляков – в переносном и в буквальном смысле этого слова. Восстановить одиннадцативековой престол и всякого Милюкова, который пытается этот престол как-то контролировать - повесить сразу  - по возможности в буквальном смысле этого слова. Нам нужно народное представительство - но также, чтобы царь его контролировал, а не оно бы контролировало царя. Государственной Думой мы сыты». А в 1953 году двери кельи закрылись навсегда, но бессмертная  идея успела покинуть ее.  В своей изодранной одежде, она, гордая и надменная, тихонечко прошагала мимо Б. Рассела, размышлявшего об «одной любопытной черте средневековья», а именно, о том, что «эта эпоха была оригинальной и творческой, не сознавая того. Все партии оправдывали свою политику архаическими, извлеченными из пыли веков АРГУМЕНТАМИ». Куда гордая идея ушла я не знаю, но я убежден, что Россия XXI века – это великая держава, не страдающая душевными болезнями средневековья, а потому ей не грозит быть творческой и оригинальной… Хотя я могу и у (о)шибаться. Все остается на «суд истории» . А из 1933 г. Борхес, сведущий в «Искусстве оскорбления», подскажет, что здесь уместно вспомнить мужественные слова, о ко¬торых упоминал Куинси: «Одному юноше в пылу теологической или литературной полемики выплеснули в лицо стакан вина. Потерпев¬ший, не моргнув глазом, тут же бросил обидчику: «Это, сэр, лирическое отступление. Теперь я жду ваших АРГУМЕНТОВ». Автор сего ответа, некто доктор Гендерсен, скончался в Оксфорде около 1787 года, не оставив по себе иной памяти, кроме этих метких слов, — воистину достойное и красивое бессмертие.
     В сумерках божественной среды, главный редактор «АН» А. Угланов, заглядывая в четверг, 19 ноября, 2009 года, спросил Э. Радзинского: «Несколько лет назад вышла книга под названием «Проект Россия». Ее авторство приписывают даже патриарху Кириллу. Основной вывод этой книги в том, что вся выборная власть – ужас. Потому что выборная власть может быть только на самом низком уровне – сельского совета, кого знаем лично. Выше всегда выбираем того, кого не знаем. Для нашей страны есть только один спасительный путь – это монархия». Э. Радзинский рад был ответить и ответил: «Насчет авторства этой книги я не сведущ. Но насчет ужасов выборной власти, то бишь парламентаризма, - скажу. Эта «новая идея» заботливо списана у обер-прокурора священного синода К. Победоносцева. Когда в обществе нет новых идей, хватаются за старые, благо они изложены Победоносцевым блестяще. Умнейший человек был Победоносцев, но весь ум его был направлен на то, чтобы «держать и не пущать».
    Я же направился в сторону церковных куполов и ре-форм. Благо меня НИКтО Не держал…