Четвертый набросок письма о поездке в Святую Землю

Субботнее утро. – Герцль и сионизм. – Путь на Герцлию. – Почти как в Гомеле. – Средиземноморский пляж. – Сборы в Мордовии. – Скучно. – Миазмы. – Получить на всех. – Щенок. – Лина и ее родители. – Судьба замполита. – Макдональдс.

Каждое утро, кроме субботнего,  по дорогам Израиля, в направлении двух его столиц — Иерусалима и Тель-Авива движутся сплошные потоки автомобилей. Много автобусов, легковушек, мотоциклов, мотороллеров, скутеров. То и дело возникают пробки. Скутеристы находятся в наиболее удобном положении. Они ловко лавируют между машинами, свободно проникают сквозь любую автомобильную пробку и стремительно уносятся вперед. А пробок в это "пиковое" время хватает, несмотря на высокое качество дорог и множество "развязок". Все обычно по утрам куда то спешат.

Но была суббота. И дороги были пустыми. Все праздновали Шабат, который начался ещё в пятницу вечером, и за руль не садились. Лишь микроавтобус Соломона бодро бежал по дороге. Несмотря на свой непрезентабельный вид, бежал он по дороге резво, почти бесшумно. Утренний воздух, врывающийся через  открытые окна, был прохладен и свеж.
До Тель-Авива доехали быстро. Но тут возникла проблема — нужно было найти выезд в направлении Герцлии, города-спутника, названного в честь Теодора Герцля — человека, который придумал сионизм. Он, во время суда над Дрейфусом, которого французский военный суд признал виновным в шпионаже только из-за того, что тот был евреем, подумал, что если бы у евреев было свое государство, никто не посмел бы так неуважительно относиться к гражданину суверенного государства. И стал бороться за реализацию своей идеи.

Сионизм — это, конечно, не совсем то, что привыкли понимать под этим названием жители нашего бывшего СССР. Никто ведь толком и не знал, что это такое, но все были уверены, что нечто плохое, поскольку словосочетание "израильский сионизм" всегда употреблялся в паре с таким "отвратительным" словосочетанием,  как "американский империализм". Советские люди клеймили "сионизм", даже не догадываясь, что это всего лишь стремление собрать  на территории еврейского государства всех евреев.
     Не иссякает поток евреев, стремящихся сюда со всех уголков света. Но приезжают в Израиль люди очень разные. И не всем им нравится жить в этой стране. Несмотря на то, что минимальная заработная плата здесь эквивалентна тысяче американских  долларов. На сколь низкой должности человек ни работал бы.

Пока Соломон пытался найти дорогу на Герцлию, Лина пыталась сохранять спокойствие. Но ей это плохо удавалось. Она все больше и больше выходила из себя. Ее уже не смущало наше присутствие. Она начала орать на Соломона, называть его дураком и бестолочью. Соломон сносил всё это молча, но начинал путаться еще больше, снова и снова сворачивал не туда, куда нужно. Процесс шёл лавинообразно. Чем больше путался Соломон, тем сильнее расходилась Лина. И чем сильнее расходилась Лина, тем больше путался Соломон.
Я поймал себя на мысли о том, что мне не впервой уже наблюдать подобную картину. Мы с женой гостим иногда в Гомеле у ее тетки, сестры моей тёщи. Тёткиному мужу, полному кавалеру Ордена Славы, военкомат, за заслуги перед Отечеством, выделил легковой автомобиль. И каждый семейный выезд на этом автомобиле превращается в такой же аттракцион руководящей деятельности. Тётка кричит на мужа, почти что визжит, всячески обзывается, а полный кавалер сидит тихонько, испуганно крутит руль, жмет некстати  на педали, дергает невпопад  рычаги, вызывая ответную реакцию тетки, содержащую все новые и новые нелестные оценки того, что он делает.
      Каждый раз после такой поездки мы зарекаемся садиться с ними в машину. Но проходит время, мы снова приезжаем в гости, снова принимаем приглашение куда-нибудь съездить… И всё повторяется опять.

      Наконец, над крышами замаячил профиль некого джентльмена. Это было установленное на одном из высотных домов изображение Теодора Герцля, именем которого был назван тот самый город, в который нам нужно было попасть.
     Лина немного успокоилась. Цель поездки была близка.

     Герцлия — один из самых красивых городов Израиля. Здесь есть целые кварталы миллионеров, большая искусственная бухта, называемая  мариной,  в которой можно увидеть яхты любых размеров и каких угодно конструкций. Рядом, между мариной и пляжем, очень аккуратным, прибранным и хорошо обустроенным, расположен большой торговый центр, который, как и все торговые центры в Израиле называется каньоном. Под каньоном — очень большая подземная автостоянка в несколько ярусов.

      Это было как в сказке — Средиземное море, пляж с чистым желтым песком, изумительно чистая вода, оказавшаяся гораздо более солёной, чем черноморская, стайки рыб у самого берега.
     И почему-то здесь, в этом земном раю, мы с Соломоном начали вспоминать армейские сборы, которые мы, как слушатели университетской военной кафедры, должны были пройти прежде, чем нас допустят к государственному экзамену на получение офицерского звания.
     Было это в Мордовии, вдали от цивилизации, посреди бескрайних хлебных полей. Всех нас переодели в солдатскую форму с погонами рядовых. Правда, Соломон успел, до поступления в университет, отслужить срочную службу и имел звание старшего сержанта, но командовать нами он не хотел и поэтому, скрыв свое звание, тоже нацепил погоны рядового.
      Воинская часть, в которой проходили наши сборы, была расположена неподалеку от небольшой мордовской деревни, состоящей из двух-трех десятков крытых соломой приземистых крестьянских домов. Между частью и деревней, через поле, была протоптана широкая тропа. Тропу эту протоптали солдаты, которые бегали по ночам в самоволку, находя у грудастых мордовских девушек, всегда готовых угостить военного кружкой самогона и согреть его истосковавшуюся по ласке военную душу своим девичьим теплом, не только искреннее понимание насущных солдатских проблем, но и готовность оказать бескорыстную помощь в их разрешении. Вокруг колосились бескрайние мордовские поля, которые, словно аллея просторную парковую лужайку, рассекала  бесконечно-прямая грунтовая дорога, густо обсаженная деревьями.
Жизнь наша солдатская шла скучновато. В самоволки мы не ходили. Сборы длились один месяц, и за этот срок мы мы не успевали настолько соскучиться по женской ласке, чтобы кинуться в гостеприимные объятия местных красавиц. Днем мы уходили за пределы территории части, легко проникая сквозь дырявый забор из колючей проволоки, и дулись в карты, уютно расположившись среди густых ржаных колосьев. Офицерам, попечению которых мы были вверены, это нравилось, поскольку мы, болтаясь на пункте наведения, нарушали неспешный ритм жизни удаленной "точки" и мешали военным спокойно заниматься основным своим делом, которым они начинают заниматься сразу после окончания военного училища – дожидаться пенсии. Если нам надоедало дуться в карты и мы оставались на территории части, нас всячески старались выпроводить за забор. Даже суточные наряды – дежурства на кухне или в карауле – были для нас своего рода развлечением, поскольку они хоть как-то разнообразили наше монотонное существование.
     Места в казармах для нас не нашлось, поэтому жили мы в больших брезентовых палатках, расставленных между довольно высокими насыпями, на которых были установлены вертушки радиолокационных станций и качели высотомеров. Проснувшись ночью, мы ленились идти в солдатскую уборную, расположенную в дальнем углу, за казармой, и справляли свою нужду прямо на эти насыпи. Поскольку нас было довольно много – сборы проходили слушатели военной кафедры с двух факультетов, – то вскоре и радиолокационные станции и высотомеры оказались плавающими в зловонном облаке миазмов, обретающих убойную силу к полудню, когда степное солнце жарило особенно усердно.
     Высоконадежная военная техника не стала от этого работать хуже, но когда случайным порывом ветра аромат студенческих испражнений был  занесен в штабную форточку и у командира части, некстати зевнувшего именно в этот момент, захватило дух, воздух был сотрясен словоизвержениями такой силы, что  электроника не выдержала и зашкалило показания высотомеров.
     Студенты строевым шагом ходили весь день, от рассвета до заката, к  песчаной куче и обратно, нося в ладонях перед собой песок, которым им велено было засыпать следы своего бескультурья. На следующий день, как только солнце осветило эту свежепосыпанную желтенькую красоту, командир был уже тут как тут. Он внимательно осматривал склоны насыпей, стараясь обнаружить хоть какие-нибудь следы ночных посягательств. Но, поскольку студенты, гулявшие с песком в руках весь световой день, крепко спали этой ночью, обнаружить ему ничего не удалось и он удалился в сторону штаба, недовольно бурча что-то себе под нос.
     Солдаты срочной службы, отбывавшие в этой части воинскую повинность, тоже скучали. Конечно, самоволки и шашлыки из диких степных голубей, пойманных на чердаке казармы, скрашивали солдатский быт. Но не настолько, чтобы заставить их не искать других развлечений.
     В народе широко известен самодеятельный жанр солдатских шуток. Тех шуток, которые требуют для своей реализации наличия некого объекта, терпеливого и безответного. Таким вот объектом солдатских шуток стал один из новобранцев, крупный, неуклюжий и добродушный. Он производил странное впечатление. Казался беззащитным и безобидным. А скорее всего, не просто казался, а именно таким и был. Однако, странным образом, те, кто пытался шутить над ним, сами зачастую оказывались в неловком положении.
     Так, как-то раз, желая позабавиться, сержант послал его к командиру части за получением личного оружия. Зная крутой нрав командира, сержант рассчитывал, что тот, не разбираясь, наорет на солдата и с позором выгонит из штаба.
     Но когда Гриша (новобранца звали Гришей), громко, как учил сержант, постучав десять раз в дверь командирского кабинета, подошел строевым шагом, держа у виска руку в бравом воинском приветствии, к столу и четко выговаривая слова, громким голосом доложил, что явился за получением личного оружия, командир части, уже открыв рот для того, чтобы заорать, что являются только привидения, и что с каких это пор привидения ходят к нему требовать личное оружие, которое полагается только офицерам, вдруг задумался, посмотрел внимательно в честные Гришины глаза и спросил его ласковым голосом:
— Скажи-ка, кто это тебя послал?
     Затем, выслушав ответ ничего не заподозрившего Гриши,  еще более ласковым голосом, приказал:
— Иди, скажи ему, пусть зайдет быстренько ко мне…
     И, секунду помолчав, добавил:
— Он у меня сейчас сразу на всех получит.

    Вспомнили мы и охотничьего пса, еще щенка, очень породистого, которого кто-то из солдат украл в деревне, во время самоволки, у заезжего охотника. Пес был всеобщим любимцем, но жалко было смотреть, как породистая собака превращается в дворнягу, болтаясь целый день по территории части и выпрашивая подачки.  Мы решили, в свою очередь, стащить щенка. И, когда сборы закончились, ночью, перед отъездом из части, мы втроем —  я, Соломон и Серега Антонов, с которым мы вместе тренировались в городской альпинистской секции "Буревестника", отчаянный парень из небольшого владимирского городка Вязники, отправились "на дело". Это потом, когда  уже заведовал кафедрой в университете, Серега стал важным и толстым. А тогда, пока мы с Соломоном лежали "на стрёме" в неглубокой канаве, он проник, через маленькое окно, на охраняемый часовым объект и забрал щенка. Благо, что тот уже хорошо знал нас и не гавкал, а только вилял хвостом. Вывезли мы пса за пределы территории части в большом пустом чемодане, а потом Соломон отвез его в свои родные Вятские Поляны.


     Лине, видно, надоело слушать наши воспоминания, и она сменила тему разговора. Стала рассказывать о своей жизни. Училась она в сельскохозяйственной академии. Но не потому, что любила работать на земле, а потому, что с ее "пятой графой" в другие ВУЗы трудно было поступить. Но после окончания ВУЗа устроилась неплохо. Работала экскурсоводом на сельскохозяйственной выставке, потом стала профсоюзным активистом, а затем и председателем профсоюзной организации.
      В советские времена профсоюзная "школа коммунизма" позволяла своим деятелям жить неплохо — и даже очень неплохо. Во всяком случае, мать Лины имела возможность каждое лето проводить в санатории по три смены подряд. Отец ее всю жизнь проработал шофером. Но не просто шофером, а водителем в НКВД – КГБ. И в сталинские времена ездил по ночам на печально известной черной "Эмке". Правда, он говорил Лине, что никогда не заходил в квартиры арестовываемых, а оставался сидеть за рулем своей машины.
     Сейчас родители Лины похоронены вместе на очень престижном кладбище в Иерусалиме. Лина специально летала на бывшую родину за урной с отцовским пеплом, чтобы подзахоронить эту урну на могиле своей матери. Когда таможенник спросили ее, что это такое она везет, она сказала, что везет с собой родную землю. Тот, очевидно, уже сталкивался с чем-то подобным, потому что понимающе улыбнулся ей в ответ и пропустил на посадку в самолет.

Волею судеб, там же, в Израиле, находится могила дядьки, , ветерана ВОВ, одного из братьев моего отца. Если остальные братья, пройдя войну, уволились из армии, то этот остался в ее рядах. Он, еще в сорок первом, в 16 лет, поступил на ускоренные офицерские курсы и прошел всю войну, получив множество различных наград -- орденов и медалей.
     После войны какое-то время продолжал служить артиллеристом, потом поступил в Военно-политическую Академию имени Ленина и, окончив ее, стал замполитом. Служил на Дальнем Востоке. Делал нормальную военную карьеру. И был уже подполковником, замполитом десантного полка, когда жене его,  тете Броне, захотелось переехать в Минск.
Она оформила множество медицинских справок, утверждающих, что дальневосточный климат вреден для ее здоровья, а минский очень полезен. Работала тетя Броня всю жизнь медсестрой, так что проблем с получением нужных справок у нее никогда не возникало.  И заставила дядьку подать рапорт о переводе. Он, как и многие бравые вояки, был подкаблучником. Сделал, как жена велела. Его не отпускали. Но он, подталкиваемый супругой, подавал всё новые и новые рапорта и добился, наконец, перевода замполитом в пехотный полк, расположенный поблизости от Минска.
Хотя этим переводом был поставлен жирный крест на дядькиной военной карьере – в армии не любят подобных  штучек, и он остался навсегда подполковником, – тетя Броня была очень довольна.  Оказывается, она всю жизнь почему-то мечтала жить в Минске.
Я в то время служил лейтенантом в авиации Белорусского военного округа. Наша воинская часть находилась в лесу, километрах в пятнадцати от Минска, но относилась к Минскому гарнизону. Однажды, когда я приехал в гарнизонный дом офицеров на какие-то занятия, сотрудник политотдела спросил меня — не родственник ли мне замполит полка из Уручья?  Но я тогда еще ничего не знал об их переезде.
Шло время, дядька ушел в отставку. Они обзавелись хорошей квартирой в Минске, и у общительной тети Брони появилось большое количество подруг. Она работала в районной поликлинике процедурной сестрой, вела занятия по лечебной физкультуре и ухитрялась подружиться со многими из своих подопечных.
Всё, вроде бы, было хорошо, но Бронислава Евсеевна решила, что им нужно уехать в Израиль и начала добиваться этого. Дядька сопротивлялся. Однако тетя Броня начала закатывать ему домашние "концерты", обзывала "большевиком" и прочими плохими словами. И, конечно же, дядькино сопротивление было сломлено. Они уехали.
Со своими ветеранскими регалиями дядька в Израиле стал чрезвычайно уважаемым человеком. Имел фантастическую пенсию и массу каких-то льгот. Но увы, климат Израиля не оказал на здоровье Брониславы Евсеевны какого-либо благотворного воздействия. Скорее наоборот. И, однажды, она, выйдя во двор дома, вдруг закричала, что ей плохо. Когда к ней подбежали, все было кончено.
Дядька, оставшись без нее, затосковал. От него стали приходить какие-то сумбурные, полные пронзительной тоски письма, которые невозможно было даже читать без боли. И вскоре он тоже умер.
Когда солнце стало клониться к закату, мы стали собираться в обратный путь. Но предварительно зашли перекусить в Макдональдс, расположенный в каньоне. Тут я впервые обратил внимание на то, что маленьким детям в Израиле разрешается всё. В ресторане, например, они могут целой компанией залезть на стол и преспокойно там играть. В Макдональдсе малышня, не получая абсолютно никаких замечаний, залезала на стойку, ползала по ней, поворачивала мониторы компьютеров, на которых работал персонал, и тыкала в них пальцами. Глядя на всё это безобразие, я подумал тогда, что, может быть, так оно и должно быть. Ведь это всё-таки дети!
Аппетит мы нагуляли хороший и поели с удовольствием. Заметно было, что Соломон и Лина считают, будто бигмак для нас в диковинку. И мы постарались их не разочаровывать.