Случай на буровой

День как-то незаметно склонился к вечеру.
Из глубокой задумчивости Ивана вывела внезапно наступившая, на участке, тишина
Малый буровой станок не работал  уже минут десять. Немов с Балагуром заканчивали его разборку. Но тут заглох и их, с Болтуновым, станок, выработав солярку. Пока бурильщик доставал свой резерв – двадцатилитровую канистру, пока заливал, прошло еще минут двадцать.
Гордеев прошел к мосту, описал скважины по опорам железнодорожного моста, отобрал пробы,
помог загрузить в машину части демонтированного переносного станка.
«Схожу к топографам», - сказал Немов. «Надо взять отметки предыдущего километра и сравнить с нашей привязкой.
«Вот это, точно бы не мешало», кивнул Иван, «А мы, пока, обсадку выдернем»
Подошел Балагур:
«Федор Михайлович!», обратился он к Немову, «Что-то бензонасос барахлит. Посмотрю, что можно сделать» Немов кивнул и стал подниматься на насыпь. Затарахтел дизель –
это Болтунов долил солярки, и завел его. Гордеев вернулся к станку.
Предстояло очень нудное занятие – извлечение обсадной колонны. Вытащить ее на всю длину – двенадцать метров, и положить на землю для последующего раскручивания, не позволяла высота мачты. Поэтому, вначале, надо было открутить четыре трубы по одному метру, с попеременным закреплением всей колонны хомутом, у устья скважины. Само по себе, занятие это было скучным, с массой утомительных движений. При этом, приходилось постоянно нагибаться для укрепления хомута, а спина начала бастовать, предупреждая стреляющими болями в области поясницы.
С раскручиванием, вот таким неудобным способом, провозились еще полчаса. К вечеру
распогодилось и посвежело. Небо очистилось от туч, которые сбились к горизонту, и пылали, подсвечиваемые снизу заходящим солнцем. Смеркалось. Кое-где, на потемневшем небе, стали проступать звезды.
«Завтра будет хороший день», машинально подумал Гордеев, наблюдая подъем колонны.
Она вышла, уже, метров на шесть, и верхним концом уперлась в редуктор. Мачта завибрировала от удара.
«Так и есть, надо лезть – отжимать конец колонны в сторону», - Иван повернулся, чтобы позвать Балагура. С такой спиной лезть не хотелось. Тот стоял раком на бампере машины, задом к Гордееву, что-то прикручивая, или откручивая внутри капота.
«Ладно, не буду отвлекать», подумал Иван, «Позову, когда колонну надо будет выносить.
Это я точно не потяну» - и обреченно полез на мачту, дав знак Болтунову - сейчас, мол, отожму. Тот застопорил лебедку.
Гордеев осторожно поднялся по вышке, ощутив, что она скользкая – к вечеру еще и подморозило. На высоте около шести метров от земли, крепко ухватился обеими руками за переплет мачты, правой ногой укрепился на нижнем поперечном уголке, а левой уперся в обсадную колонну, и нажал на нее со всей силы. Из этого положения он видел, только,
голову Болтунова. Тот следил за движениями Гордеева, и при нажатии на колонну, отпустил лебедку. Конец трубы полез вверх, Иван давил на нее ногой, но, видно, недостаточно сильно. Край колонны снова уперся в редуктор. Грохот, вышка
завибрировала. Гордеев сгруппировался, и нажал ногой из последних сил. Внезапно голова Бориса исчезла из поля зрения – он склонился над устьем скважины.
«Что он там возится», подумал Гордеев и охнул. Острая заклинивающая боль поразила поясницу. Тело сразу покрылось липким потом, стали неметь пальцы рук и ног.
Сознание спуталось, но еще сохраняло способность командовать и как испорченная пластинка приказывало: «Только не разжимай пальцы, только не разжимай пальцы»
В полусогнутом положении Гордеев находился на буровой мачте, приблизительно в четырех метрах от металлической площадки кузова машины, на которой располагался станок. Та, в свою очередь, на полтора метра возвышалась над землей.
Руки держались мертвой хваткой инстинкта самосохранения за переплет мачты, а ноги опирались о другой. Такое положение Иван занял, когда пытался отжать ногой обсадную колонну от редуктора. В голове лихорадочно мелькали вопросы: «Что делать, и кто виноват?»
Он попытался оттолкнуться ногами от опоры, чтобы разогнуться и повиснуть на одних руках. И неминуемо свалиться на площадку кузова, но – на ноги. В таком случае, он отделался бы только переломами, а может и нет – это как повезет.
О том, что случится, если в его теперешнем положении первыми откажут руки он даже не хотел и думать.
При попытке напрячься и разогнуться тело пронизала жуткая боль, снова прошиб пот, и подступила противная тошнотворная слабость. Гордеев увидел, что пальцы разжимаются, как в замедленном кино и его опрокидывает назад. «Каюк», промелькнуло в мозгу. И еще одна мысль: «Где же видения прошлого, которые как кадры кинохроники мелькают перед глазами в мгновения ухода из этого мира?» Еще он успел увидеть испуганное лицо Болтунова с округлившимися глазами. Потом еще один приступ боли в пояснице, когда руки сорвались с переплета мачты и он попытался, все-таки, оттолкнуться ногами от вышки, чтобы упасть на землю за пределы автомобиля. Это еще давало ему шанс – кустарник мог смягчить удар при падении.
Но полноценного толчка не получилось, и он полетел спиной вперед на металлический хлам, наваленный сбоку от станка, в кузове. На этот раз, закрывающая все боль, ударила в затылок, рассыпавшись на тысячи ярких вспышек в глазах.
«Так вот он этот свет, о котором говорят все, пережившие клиническую смерть. Свет в конце тоннеля… Какой свет – это же искры из глаз!» - ирония не оставила Гордеева и в последний момент.
Боль исчезла. Возникло чувство невесомости. Вспышки перед глазами стали уменьшаться в размерах, превращаясь в маленькие светящиеся точки, съедаемые подступающей чернотой. Это последнее, что отметил умирающий мозг Гордеева – ватная, абсолютная, не пропускающая чернота. И больше ничего.