Шлёп

   Шлёп. С вилки на пол падает кусок жареной рыбы. Не вставая со стула, нагибаюсь, подбираю рыбу рукой и кидаю в сторону кошачьей миски с кормом. Бултых! Ёпт!  Шмат попал в миску, только в миску с кошачьим питьём. Да и хер с ним! Всё равно у пакета с мусором стоит. Кошка жаловаться не будет – слишком любит меня или просто знает, что деваться ей некуда. Разгибаюсь, в спине что-то заныло - у меня постоянно где-то болит – забываю и возвращаюсь к хряпе.
Апатия какая-то. Ко всему апатия. Даже к тому, что бесит апатия. На воде в миске появились жирные кружки. К этой рыбе с картошкой, которая у меня в тарелке, апатия. Хоть бы соус какой был. Удалось раздобыть немного деньжат, а всё равно тошно. За дверью снега по пуп, Новый Год скоро, а у меня апатия. Рыба в воде расползлась на волокнистые составляющие, похожие на струпья. Может к Ней поехать? Так она мне мозг бытовухой про сапожки – серёжки нафарширует, что и не встанет. И что с ней делать, если не стоит? Сбегу, как только кто-то позвонит. А если не позвонит? что делать буду? Кошара подошла водички попить, а там – бульон! Ткнулась носом, башку задрала, посмотрела в глаза мне, типа – ну бля…., да здристнула спать под одеяло на кровать. Знаю, обижаться не будет. Она гадит у входной двери, а её не трогаю. Апатия. Хоть бы соус какой был. А, один хрен – не поможет! Сгрёб жрачку с тарелки обратно на сковородку. Может все-таки поехать? И я поехал…

…Она сидит в кухне напротив меня, мёд ест. Я смотрю. Мёд - в глиняном горшочке, прям как в мультике про Вини Пуха. Нравятся ей эти штуки – чашечки, тарелочки всякие. Она запускает ложку в эту мультяшную ёмкость, зачёрпывает горочку и отправляет сладость в рот. Потом втыкает ложку в мёд и отставляет горшок. Смотрит на меня, я смотрю на неё. Снова берёт горшок, зачёрпывает медку и, в рот. Ам. Ложку – в горшок. И всё это, не отрывая свои голубеньких глазок от меня.
- Это моя ложка. Только я ей ем, больше никто.
- Угу, отвечаю. Спина у меня что-то разболелась.
- Это не спина, это – почки.
- Знаю. Дома ещё прихватило, до сих пор не отпускает, пойду, прилягу.
Диван у неё жёсткий, то, что надо для моей хилой поясницы, с него и кухня просматривается…
- Я вот о чём подумал – когда у человека край наступает, ну, когда совсем беда с бабками, жрать нечего, за хату платить нечем, то он одну почку продать может. Ещё одна останется. И с этой одной прекрасно можно жить. А у меня засада – обе больные, не продашь.
 Улыбаюсь. А она делает злобное лицо, будто мужика через двадцать лет встретила, который её девственности  лишил во время месячных.
- Делом заниматься надо! Работать! Тогда продавать ничего не нужно и болеть ничего не будет!
И к окну отворачивается. Сопит, пыхтит чего-то, снежок разглядывает. Ну, думаю, понеслась!
- Знаешь, иногда к тебе такая нежность накрывает. Это как с ребёнком. Когда малыш отроду годик - два тебя ручонками своими трогает, еле дотрагиваясь, или ты его гладишь тёплого такого, но немножко не реального - аж захлёбываешься от нежности, слёзы наворачиваются от какого-то неконтролируемого счастья. И в это мгновение  не важно твой это ребёнок или нет. Вот и с тобой так же.
Она голову свою блондинистую ко мне поворачивает, смотрит, не моргая, на глазах поволока – поплыла. Аж голова слегка покачивается от переполнения эмоциями. Замкнуло, короче. Бабы! А я думаю: «Только иногда тебе башку оторвать хочется. К ребёнку же подобного желания не испытываешь», а вслух говорю:
- Иди ко мне!...