Блёстки и пёрлы глава вторая

МАЛЫЙ МОРСКОЙ ЗАГИБ

Бумага горит при 451° по Фаренгейту. Про это я когда-то прочитала у Рея Бредбери.  Чтобы узнать, сколько это по родному Цельсию, нужно отнять тридцать два и умножить на пять девятых.

Покидая свою страну, мы рвали и жгли то, что не могли увезти с собой - письма, фотографии, бумаги. Со старыми записными книжками была вечная проблема: жизнь научила, что, если переписать нужные адреса и телефоны в новенькую записную книжку, а старую выбросить, через день непременно понадобится адрес или телефон, определенный как ненужный. Потому с некоторых пор старые книжки не выбрасывались. Вот так я их сгребла в кучу и увезла, надеясь разобрать на досуге.

И вот однажды уже в Германии дошла до них очередь.  За суперобложкой одной книжечки я нашла две записки, написанные, видимо, на листках блокнота со спиралью – края были в оборванных дырочках. Бумажки пожелтели от времени и вполне соответствовали несколько старомодному тексту:   «Уважаемая  Клавдия  Овсеевна!  Имеем  честь  пригласить  Вас   в
г. Ленинград на полный пансион (с предупреждением о времени приезда). Будем Вам рады. С уважением к Вам, Прусс Григорий Ильич» -  подпись,  адрес и телефон. Вторая с подобным текстом и с припиской – «предоставляется отдельная комната и пансион». Обе записки я оставила на память, не выбросила и здесь. Я их  получила после экскурсии по Киеву, о которой расскажу ниже.

В мае 1984 года  мне позвонил муж моей сестры и попросил провести экскурсию по Киеву для его бывших одноклассников. «Ребята» - как он сказал – собрались из разных городов по поводу  сорокапятилетия окончания школы. Осталось их, правда, немного – это были люди двадцатого - двадцать первого  годов рождения. Все они когда-то до страшной войны учились в одной замечательной киевской школе, о которой следует сказать несколько слов.

Киевская школа № 79 располагалась в чудном месте. До самого конца девяностых годов XIX века это была усадьба профессора Киевского университета Фридриха Фридриховича (Федора Федоровича) Меринга, приехавшего в 1845 году в полтавское имение графа Сперанского из Германии.
Лекарь, выписанный из Саксонии, лечил семьи помещиков всей округи. Очень скоро выучив русский язык, двадцатитрехлетний саксонец спешит утвердиться в профессии. Он был протеже самого Пирогова,  неустанными трудами вскорости стал богат и с успехом покупал землю. Через пару лет Мерингу удалась ошеломляющая сделка: профессор медицины приобрел огромное киевское владение Трепова, петербургского  обер-полицмейстера и градоначальника, печально известного тем, что в него стреляла Вера Засулич.
Впоследствии владение стало называться «усадьбой Меринга». В 1895 году наследники продали усадьбу городу. Там был парк с аллеями, оранжереями, прудом. В Меринговском саду располагался цирк Крутикова, зимой заливали каток. На этом катке старший брат Кости Паустовского танцевал вальс с гимназисткой Катей Весницкой, ставшей королевой Сиама и  умершей в цвете лет из-за придворных интриг. Эту романтическую историю описал Паустовский в «Повести о жизни».

После смерти Меринга усадьбу перепланировали и возникла небольшая площадь, на которой рядом со зданием театра Соловцова, ныне имени Ивана Франко, и стояла школа №79.  Школа эта носила имя героя–полярника Ото Юльевича Шмидта. Шмидт лично посетил ее однажды в 34-м году в сиянии героической славы и в поразившем  всех кожаном пальто. Ясное дело, школа была не простая. В ней учились дети многих партийных, военных и хозяйственных руководителей Украины, например, дети Косиора,  Володя и Миша. Постепенно, по мере «завинчивания гаек», высокопоставленные дети переходили в статус «детей врагов народа». Когда этих самых детей стало опасно много, школу расформировали. Часть учеников отправили в другую школу, а детей «врагов народа» - в Пущу-Водицу, в лагерь для беспризорников. Друзья их не оставляли в беде: тайком ездили к ним за город, возили еду и папиросы. 

Об этой школе написано немало ее бывшими учениками. В ней учился муж моей сестры Миша Бурда, он же сын старого большевика, а ранее – бундовца. В ней, в параллельном с Мишей классе,  учился наш друг Славка Гольденталь, личность легендарная. Его от Пущи-Водицы спасло лишь то обстоятельство, что к моменту ареста его отца родители были уже в разводе. В нашей компании Славка был самым старшим, но мы как-то этого не чувствовали. Он любил рассказывать о своей школе. Некоторых его соучеников мы знали. Однажды в середине семидесятых к нему приехал Петр Якир и Славка говорил, что целый день, пока они гуляли по Киеву, за ними ходили «топтуны» – Петр тогда активно диссидентствовал. Славка утверждал, что только мальчишкам  их школы был известен знаменитый  «малый морской загиб», а насчет «большого загиба» с сожалением говорил, что последними его носителями были морской писатель Соболев и советский граф Алексей Толстой. Любопытство женской части компании удовлетворял только опосредованными рассказами, - дескать, зная этот самый «малый загиб», человек может матерно выражаться десять минут без единого повторения. Это поражало воображение тем более, что нашей убогой фантазии хватало разве что на полминуты.

С пережившими войну и другие небезопасные исторические события «ребятами», через сорок пять лет после окончания школы съехавшимися на встречу, и предстояло мне прогуляться по Киеву. Славки к тому времени не было уже на свете…

Собрались у здания школы, в котором нынче располагался институт Киевэнерго. Был прекрасный теплый день и мы не торопясь пошли по городу, где некогда эти люди жили. После войны не все  вернулись в Киев, но город сохранили в своих душах. Они помнили Киев своего детства и юности, а, может, Киев своих родителей. Потому наша экскурсия, как теперь говорят, была интерактивной, – я с удовольствием слушала в их исполнении старые названия улиц. В группах, которые я обычно водила по Киеву, редко бывали старые киевляне. Поначалу это вообще были люди приезжие, а потом, как правило, киевляне моего поколения. Я поняла, что, называя улицу Льва Толстого Караваевской, или площадь Победы – Галицкой площадью, мои спутники как бы снова возвращались в свою юность.
Помните, как всех поразил эпизод в финале фильма «Покаяние», когда уже почти нематериальная – чистый дух! – Верико Анджапаридзе ищет улицу, ведущую к храму. А ведь в Киеве когда-то едва ли не каждая улица вела к храму. Именно названия церквей и дали имя многим киевским улицам: Михайловская, Трехсвятительская, Софиевская, Кирилловская, Ирининская, Десятинная, Сретенская, Андреевский спуск, Фроловская…

Мы продвигались из центра к городу Владимира. Кто-то из моих слушателей пообещал показать на Владимирской улице дом, где будто бы произошло роковое событие, описанное Куприным в рассказе «Наталья Давыдовна» из цикла «Киевские типы». По дороге у нас завязался серьезный разговор – о Киевской Руси, о России, об украинском и русском языках, о предстоящем в 1988 году праздновании тысячелетия крещения Руси. Известно, что Владимир не сразу выбрал христианство, – сильны были связи и влияние Хазарского царства, религией которого был иудаизм. Я поделилась оригинальной мыслью по этому поводу, вычитанной, кажется, у Ключевского: выбор Владимира значительным образом определился тем, что ему легче было народ свой загнать в реку, чем поголовно обрезать. Так,  интересно  беседуя, мы дошли до Большой Житомирской и стали ее переходить.

И вдруг из-за угла на довольно большой скорости выехал автомобиль, резко и страшно затормозил, задев одну из моих спутниц. Мы обомлели. Водитель побелел, и, видимо, не мог даже стронуться с места. В одну секунду муж этой женщины подскочил к машине, через открытое окно сгреб водителя за лацканы пиджака и долго и виртуозно, ни разу не повторясь, материл его. Потом бросил его, абсолютно обалдевшего, обратно на сиденье,  и тот немедленно рванул от греха подальше. Когда я пришла в себя, я с восторгом осознала, что наконец-то услышала тот самый заповедный Славкин «малый морской загиб», довоенное ноу-хау 79-й киевской школы. А вторым делом мне стало интересно, как мы будем продолжать нашу высоконаучную беседу об исторических судьбах нашей Родины после этого блистательного ненормативного монолога. Когда мы оказались, наконец, на безопасном тротуаре, ругатель возбужденно спросил меня:

- Ну, как я его?..
- Во! – сказала я и показала большой палец.

И мы продолжили наш ученый разговор.

У Андреевской церкви мы посидели в сохранившейся до сих пор – и в их памяти тоже – беседке-ротонде. Здесь кто-то из них сфотографировал артистов Московского Художественного Театра,  гастролировавшего в Киеве перед войной.  С восторгом бегали на «Дни Турбиных», где блистал Яншин в роли Лариосика, вспоминали «У врат царства» Кнута Гамсуна с Василием Ивановичем Качаловым в главной роли. Совсем кстати пришлись эти воспоминания, потому что дальше мы пошли по Андреевскому спуску, к дому Булгакова и на Подол.

Я от Славки знала, что мальчишки из его школы любили назначать девочкам свидания у дома на Андреевском спуске, который киевляне называют Замок Ричарда  Львиное Сердце. Дом этот, построенный в самом начале ХХ-го века на земельном участке киевского подрядчика Дмитрия Орлова, сразу стал исключительной киевской достопримечательностью. Для родового дворянского гнезда замок в стиле английской неоготики с остроконечными шпилями и зубчатыми стенами, крытой галереей-лестницей, ведущей во внутренний, удивительно романтичный дворик, подходил как нельзя лучше. Однако изначально дом строился как доходный. В 1911 г подрядчик Орлов, занимаясь строительством на Дальнем Востоке, был застрелен, и вскоре после его неожиданной смерти дом продали. И вот тут-то началось самое интересное! Сразу же после того, как новый владелец доходного дома сдал квартиры внаем, по Киеву распространились леденящие душу слухи о том, что в замке на Андреевском спуске поселилась нечистая сила. Слухи были вызваны пугающими звуками в печных и вентиляционных трубах, которые возникали всякий раз, как поднимался ветер. Киевские обыватели были буквально парализованы страхом. Наиболее решительные угрожали разнести проклятый дом по кирпичику, уничтожив таким образом и привидения, и их ужасные голоса. Одним из жильцов дома был профессор Киевской духовной академии, известный историк Степан Тимофеевич Голубев. Именно ему легенда приписывает роль смельчака-спасителя. Поговаривают, что однажды, донельзя утомленный заунывным воем в трубах, Голубев сунул руку в дымоход,  а там оказалась яичная скорлупа! Она-то и была причиной неприятных для слуха звуков, при сильных ветрах скорлупа играла роль резонатора. Как она попала в трубу, можно только догадываться. Скорее всего, это была мелкая месть рабочих, которых чем-то обозлил подрядчик...

С установлением советской власти дом национализировали  и перестроили в многонаселенные коммуналки. В конце 60-х с легкой руки писателя-киевлянина Виктора Некрасова Замок Ричарда, как и Дом Турбиных, притягивал к себе, как магнитом,  киевскую богему. За домом был выход на одну из крутых горок, обрамляющих Андреевский спуск, - Замковую. Оттуда открывался изумительный вид на Подол и дальше на весь  Левый берег. Обычно экскурсантов проводили внутренним двором. Они поднимались крытой лестницей и, пройдя площадку, как бы мостиком соединяющую ее с верхними этажами,  оказывались нос к носу с жильцами, которые привыкли жить на виду, и только оценивающе поглядывали на пришельцев с точки зрения их потенциальной опасности - тут же на протянутых веревках сушилось белье. Из раскрытых окон доносилась симфония кухонных запахов и нередко энергичная перебранка хозяек.  Когда мне приходилось там бывать, я как бы попадала в какой-то итальянский неореалистический фильм, дублированный на русский язык.
В этом доме жил когда-то мой коллега Яша Черновец. Я ему по молодости жутко завидовала, мне казалось, что это так романтично! Но Яша не романтически жаловался на отсутствие в доме элементарных удобств, на многочисленных и склочных соседей, на крутизну плохо замощенного спуска, делающегося труднопроходимым зимой в гололед. Однажды, уже в новые времена,  этот дом расселили, чтобы превратить его в элитную гостиницу. Киевляне бросились его защищать, устраивали круглосуточные пикеты, не давая проехать строительной технике. Кажется, не уберегли…

Закончили мы нашу экскурсию на Подоле. Подол – особый киевский район. Он упоминается уже в летописях Х-го века. Конечно, развитие этого района определялось близостью реки. Потому, в противоположность Горе - княжескому району – селился здесь в основном торговый и ремесленный люд. У Подола в Киеве всегда была специфическая слава, для города он был чем-то вроде одесской Молдаванки.  После чудовищного пожара 1811 года район был перепланирован на петербургский манер, ортогонально: улицы, параллельные и перпендикулярные Днепру. Сохранилось несколько «допожарных» домов, и их сразу узнаешь, потому что фасады их стоят косо к основному направлению улиц. Это были каменные дома очень богатых купцов. Подол для них стал притягателен, когда в 1798 году  Контрактовые ярмарки были переведены из Дубны в Киев. На площади, долгое время так и называвшейся Контрактовой,  построили Гостиный двор и Контрактовый дом. Последний был выстроен по проекту английского архитектора Вильяма Гести в строгих – и скучноватых – традициях, очень похоже  описанных язвительным Алексеем Константиновичем  Толстым:

В мои ж года хорошим было тоном
Казарменному вкусу подражать,
И четырем или осьми колоннам
Вменялось в долг шеренгою торчать
Под неизбежным греческим фронтоном.

Киевские Контракты происходили в январе каждого года и были невероятным событием, повлиявшим на развитие Киева. Последние контракты состоялись в 1929 году – это был год «Великого перелома». Сломалось и то, что отменно действовало в течение ста тридцати одного года.

Есть среди подольских достопримечательностей фонтан «Самсон, разрывающий пасть льва». Из пасти льва бьет водяная струйка. Он очень смахивает на пародию на знаменитых роскошных петербургских львов. Киевляне к нему терпимо и даже нежно относятся. Когда один мой коллега по работе в экскурсбюро женился и переехал в Питер, я ему такой патриотический стишок написала:

Ах, Юра, Юрочка, ах, Юрка!
Попридержись на той меже,
Когда еще не в Петербурге,
Но и не в Киеве уже.
Ты наше раздели смятенье:
Тебе заменит ведь едва
Днепра неспешное теченье
Самодержавная Нева.
И как ни хороша Фонтанка,
Как ни великолепен Столп,
Душа твоя ведь – киевлянка,
Все будет рваться на Подол,
Пусть в Петербурге львов шеренги
Стоят, отверзши грозно зев,
Стократ милее львов Кваренги
Облезлый наш подольский лев,

и так далее.

У киевского Самсона есть своя легенда: «У царя Давида было три сына – Иосиф прекрасный, Самсон сильный и Соломон премудрый. Сильный Самсон сражался со всем миром, и напоследок с нами задумал воевать. Плывет он по Днепру, только вышел из воды – а на него лев! Самсон - к нему, как ухватил его за пасть, как наступил ногой, так вместе со львом и окаменел. Так и до сих пор стоит в Киеве».  Над скульптурой стоит высокий павильон на четырех столбах с полукруглыми арками, построенный по проекту киевского архитектора Ивана Григоровича-Барского. На четырех фронтонах преподаватель математики  Киевской академии француз Брульон соорудил солнечные часы, действующие по сей день. Когда на площади бушевали торговые страсти, у Самсона были мясные ряды, и  киевляне говорили: «Бiля лева печiнка дешева».
У одного из допожарных домов, который  историки связывают с посещением Киева Петром Великим в 1707 году, я и получила приглашения посетить Ленинград.

Эти записки я четырнадцать лет спустя нашла за суперобложкой одной из моих записных книжек, с которых  начинала свой рассказ. Однажды к нам в гости зашли наши новые знакомые, ленинградцы. Я показала им эти записки – вот, говорю, так и не воспользовалась приглашением в ваш город.  Лёня вдруг спросил:

- Слушайте, а Прусс Григорий Ильич какого примерно возраста?

Я сказала.

- Так я его знаю.
- По Питеру?
- Нет, по Дюссельдорфу. Наверное, это он  - ведь не может же быть такого совпадения.
- Вроде бы нет. Вы можете ему позвонить и спросить, учился  ли он в Киеве,  был ли на моей экскурсии? Хотя, пятнадцать лет прошло, можно и не вспомнить.

Это в самом деле оказался он, и потом, когда мы встретились, Григорий Ильич мне сказал, что даже привез с собой фотографии с той самой экскурсии. А его соученик и товарищ Илья Михайлович, таким чудесным образом расправившийся с лихим водителем, нынче живет в Америке, и тоже нашу прогулку по Киеву помнит. Искренне надеюсь, что и Малый Морской Загиб не забыл - ну, просто до обидного мало осталось людей его поколения...

Вот такие странные сближенья... хотя чем дольше живешь, тем меньше этому удивляешься.