Полгода разницы

     Полгода  разницы
      Рассказ

1
- Ёдрёнако!..
Именно  так,  с  двумя  «ё»,  но  с  ударением  на  последнем  слоге  это      
и  произносилось. Уже  больше  двух  сотен  лет.
Мишка  перехватил  от  деда,  тот  тоже  от  деда,  который  говаривал,    что  его дед   «у  свово  деда  переял».  Такая  вот  своеобразная  преемственность  -  через  поколение  почему-то.
Что  точно  это  слово  обозначало,  было  неясно,  но  употреблялось  в  семье  и  на  людях  оно  там  и  тогда,  где  и  когда  становилось  трудно, непонятно, вообще  ни  в  дугу,  или  вдруг  требовалось  к  чему-то привлечь  внимание, срочно  изменить  ситуацию.
Вот  и  сейчас  Мишка  рявкнул:
- Ёдрёнако !  Санька,  ногами  не  лызгай!
Санька  в очередной  раз  сидел  на  широченной,  как  лопата-шахтерка,  Мишкиной  ладони,  воздетый  над  Мишкиной  же  головой  на  вытянутую руку.  Девчонки  повизгивали,  парни посматривали  уважительно  на  Мишку,  чуть  завистливо  на  Саньку.  А  тот,  на  такой   высоте,  в  центре  общего  внимания,  от  радости  и  удовольствия  ногами  и  заболтал. За  что
и  получил  Мишкин  рявк.  Испуганно  пискнул, тут  же  исправился,  застыл столбиком. Сидячим.  Стоймя  они  с  Мишкой  не  пробовали.
Были  они  одногодками,  Санька, считай,  на  полгода  старше.  Много  ль  там  между  мартом  и  октябрем-то.
Александр  -  Санька, Сашок,  Шуренок  и  еще  как  угодно,  помельче  и  пообидней  -  метр с кепкой, руки-ноги  веточками,  шпыня  шпыней,  только  что  не  прозрачный.  Но  жилистый, верткий, шебутной, въедливый.
Михаил  -  только  Мишка,  никак  иначе  (еще  классе  в  пятом  кто-то  назвал медведем, получил  в лоб, больше  сравнивать никому  не хотелось) -  чуток  не  дотянул  до  сажени,  рукава  и  штанины  шли по швам от наполнявших  их  мышц,  подковы  поддавались  в  мощных пальцах с жестяным скрипом.  И – неторопливый, обстоятельный, добродушный.
Отцы с матерями  и у того и у другого  были  умеренного  росту,  среднего  телосложения,  и  сестры  тоже   -   видно,  на  парнях  гены  как-то  по-иному  взбрыкнули. Хотя  тогда еще  и слова  такого не знали.  «Ёдрёнако»  в  округе   порой  слышали,  а «генетика»  -  нет.
Потому  что  шел  сорок  пятый  год.
Одна  тысяча  девятьсот…
Мальчишки  школу   закончили,  работали. Санька  утрами по  санной  колее мимо кладбищенского взгорка  торопился  к  соцгороду.  Мишка  через  по-зимнему  голую  рощу  посменно бегал  на  оловокомбинат.  А  наши  уже  по  Польше  шли…
2
Вот  тут-то  своё  сработал  календарь.
Мартовского Саньку  в марте  и призвали.  А  в начале  мая,  за  несколько  дней  до приказа  Верховного  главнокомандующего  о  победе,  он  уже  и  домой  вернулся.
С  медалью.  Гранату  в  нужное  время  в  нужное  место  кинул.
И  без  руки.  От  чужой  гранаты  не  уберегся.
Как  водится,  встретили,  погоревали,  но  особо  не  запечалились.  Санька  влился  в  артель-мастерскую  по  ремонту  обуви, на  немудреной  операции  приноровился, заказов  достаточно – обновок-то  после  войны  покупалось  не  шибко. Не  замкнулся,  и на  улицу  выходил,  и  на  Мишкиной  лопатной  ладони  иногда посиживал.
А  тот?  Глянул  -  ёдрёнако!  -  на  культю  левую  Санькину  сразу  по  возвращении,   правую  пожал  до  хруста,    и  не  рассусоливал  больше  по  этому  поводу.  И  дальше,  как  и раньше:  работа  работой,  а  дома  и  на  улице  всё  рядом.
Да уж больно разно они  рядом смотрелись. И вдруг,  сначала  тишком,  по  зауголью, а потом  и вслух,  в  магазине,  на  завалинках  пошло  вот  что.  Мол,  с  мальцом  все  понятно: воевал,  и  воевал  хорошо  и  честно, руку  на медаль на войне поменять -  обычное дело,  а  этот-то  амбал  где  отсиделся?
- Ёдрёнако! - прошипел  Мишка, услышав от пригорюнившейся  матери об этих  слухах, кинулся  к  Саньке. Тот  на полупустой  левый  рукав посмотрел, правой рукой махнул: «Плюнь!». Мишка  не  плюнул, через  пару дней,  по ходу дела  сам  услышав  пущенное  вслед,  отпросился  в  цеху  и  рванул  в  военкомат.
Поджарый  седой  майор  - десяток  наградных  планок и три  нашивки за ранения - на  «ёдрёнако»  не среагировал,  подождал, пока  принесут  документы,  пролистал   и   сказал  тихо: «Вот  в  октябре повестку и  направим».
-  Да  как  же  я… -  пытался  возразить  Мишка,  вставляя  куда попало свое  присловье,  - я  ж  вон  какой…  мне  же  как…  они  же…
-  Всё.  Кончилась  проклятая, сынок, - майор  закашлялся  и  так  же  тихо  скомандовал: -  Встать! Кругом!  Шагом  марш!  -  и  вслед   добавил: -  До  октября,  сынок.
  За  лето  и  начало  осени  извелся  Мишка,  почернел,  с  лица  спал.   Хоть  табличку  на  грудь  вешай, что  малолетка.  Еще  три  раза  толкался  по  военкоматским  кабинетам,  до  военкома  дошел, -  ну  хоть  японцев  поколошматить!… -  да  все  бестолку.

3
Призвали  в свое  время -  в  ноябре  сорок  пятого.  Три года  на  аэродроме  под  Читой  хвосты  «Ушкам»  заносил,  один  за  все  отделение. Силы  хватало.  Да  и  кормили  в  голодные  послевоенные  армию  нормально. Техник-старшина  только  слезно просил: «Ты, главно дело,  не  сломай  чего  там». Мишка в  ответ  гудел :  «Да,  это…Ёдрёнако…».  Ничего,  обошлось.
       Демобилизовался  –  у Саньки уже двойняшки годовалые.  Всех  четверых  вздымал  Мишка  в  небо,  на  одной  руке  Санька  с  дочкой,  на  другой  -  его  половина  с  сыном. Вечерами  поздними  да  по  воскресеньям  ломил  с Санькины отцом – дом  новой  большой  семье  ставили. К осени  справили  влазины, близнецы  гулко  стукались  лбами  на  чистых  половиках, Саньке и одной  руки хватало  жарко  обнимать  пунцовевшую  на  людях  супружницу.
     А на  завидного  вроде  по всем  статьям  Мишку  как-то  не  западали  девки  -  хвост  в  глазу  торчащих  суковатой  корягой  непоняток  сорок  пятого  года  все  еще стелился пышно. Взял  из  эвакуированных белорусок молодайку с уже  тут, в Сибири, по случаю родившейся девчонкой,  возвращаться  им  было некуда  и не  к кому.  Жили  в  подлатанном  старом  доме нормально  И  «ёдрёнако»  порой  слышалось  по  разным  поводам.  Да  мартовской  росхлябью прихватило  обеих  враз,  померли  от  глотошной  через  день  после  Сталина, в общем  плаче  народном  почти  и  не  заметилось,  даже  соседи, которые  не ближние,  хватились только на  девять  дней.  Покручинился  Мишка  как  будто  и  не  шибко  горестно,  но с комбината  ушел,   закуклился  наглухо,  даже  к  Саньке  -  всё  реже  да  реже… 


4
Шли  годы.  И десятилетия.
Санька,  Александром Петровичем  став, к первой  своей, боевой,  получал  юбилейные, по круглым годовщинам победы,  медали,  бывал  в  президиумах  и  комбината  бытобслуживания  и  районных,  на школьные утренники  приглашался. Там пацанам  честно рассказывал про свой третий  и  последний бой, чуть ли не на пальцах  показывая, как  и  куда   он  ту  гранату бросил, объяснял, сколько мужиков от того броска  живыми  домой  вернулось…
Михаил  Мишкой  и  остался.  После  оловянки  подолгу  нигде  не  задерживался, последнее время  обитался  в  сторожах  за  комнату.

Вот  так  жизнь  распорядилась.
Одногодки.  Ровесники.
Полгода  разницы.
Один  -  ветеран, инвалид Великой Отечественной, почет  и  уважение,  в  конце  восьмидесятых  баночка  майонеза  к  праздникам,  в  конце  девяностых  почти  достаточная  пенсия,  льготы  и  прочее, внуки   в институты попоступали.
Другой  -  просто  действительную  в  свой  срок  отслужил.   
И  «ёдрёнако»  оборвется…
Со  внуками  у  Мишки  тоже  не  получилось.