Блёстки и пёрлы глава четвертая

ПРОГУЛКИ С ОЧЕНЬ ВАЖНЫМИ ПЕРСОНАМИ

В те далекие и прекрасные времена, когда мы были молоды, была Советская власть и временные трудности как постоянно действующий фактор. Со странной периодичностью, предопределяемой неизвестно кем, не хватало разного: постельного белья, заварочных чайников, не говоря уж о самой заварке, чашек, колготок, обуви, туалетной бумаги, противозачаточных средств, горячей воды жарким летом, подписок на нужные журналы, билетов на гастрольные спектакли, книг, etc., etc., etc. Постоянно не хватало денег, но говорить об этом в нашем кругу считалось неприличным. Эти безусловные жизненные неудобства мы как-то изящно восполняли неуемным чтением и безудержным общением.

Без многого обходились, что-то доставали, но книги! Хорошо бы их просто не было – и все тут! Но издавалось толстое "Книжное обозрение", которое мы немедленно окрестили "Книжным оборзением», или «газетой для мазохистов". Там было много интересного, да не про нас.

И вдруг некто гениальный придумал Общество Книголюбов. Как бы партия такая новая, для любителей книги. И устав имелся, и взносы полагались, и перечень проводимых мероприятий. Я вообще-то питала неукротимое отвращение к партиям и общественным организациям. Но из этой открывалась маленькая такая щелочка в книжные магазины и даже – при наличии очень расторопного и обаятельного Председателя – в святая святых: Книготорг! У нас на фирме таковой Председатель имелся. Корысть – малопочтенное чувство, но страсть к обладанию книгой пересилила, и я вступила! Кроме того, забурлила всякая другая, связанная с книгами жизнь. Так, однажды наш город посетила писательская делегация в лице поэтов Риммы Казаковой и Петра Вегина, а также окололитературного деятеля Феликса Медведева. Писатели и раньше посещали наш город, но обретались все больше в лоне союза письменныков, и кто им Киев показывал - не знаю. А к этим гостям, стало быть, пригласили меня.

Я люблю Киев, и всегда рассказывала о нем с упоением. Литературную экскурсию по Киеву я начинала так: "О Киеве может рассказать историк, и тогда вы узнаете, как менялись жизнь и судьба города на протяжении столетий, кто и чем славен был в Киеве.  О нем может рассказать археолог, и вы вместе с ним проследите смену культурных слоев и напластований, по которым можно представить жизнь тех, кто был до нас. Архитектор расскажет вам о том, как менялись вкусы и пристрастия киевских строителей на протяжении веков, кому они подражали, у кого учились, что умели сами. Есть о чем рассказать о Киеве любому неравнодушному специалисту: врачу, музыканту, спелеологу. Я уверена, что может даже найтись такой влюбленный в наш город сантехник, который сумеет сыграть ноктюрн на флейтах киевских водосточных труб. А я расскажу вам, каким предстает Киев в произведениях писателей и поэтов, которым посчастливилось жить, или даже родиться в нашем замечательном городе, или хотя бы его посетить». Заканчивала я свою трехчасовую прогулку по литературному Киеву неизменно словами украинского помещика и писателя, Петербургского чиновника, автора знаменитых романсовых текстов "Очи черные, очи страстные" и "Помню, я еще молодушкой была" Евгения Павловича Гребенки:  «Как ты красив, мой родной Киев! Как ты весел, мой седой старик! Что солнце между планетами, что царь между народа - то Киев между городами. На высоких горах стоишь ты, опоясан зелеными садами и разноцветными куполами и маковками церквей. А внизу, под горою, широко разбежались  волны Днепра-кормильца… И Киев, и Днепр - вместе… Слышите ли, добрые люди, я говорю вам про Киев, а вы не плачете от радости?» Люди нашего поколения не всегда были знакомы с библейскими текстами, но откровенное подражание Соломоновой песне «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблонь между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами» - действовало на любую группу абсолютно однозначно: слезы на глазах и тишина после точки.
Перед аплодисментами, впрочем…

С гостями-поэтами мы постояли у здания бывшей Фундуклеевской гимназии, где некогда заканчивала свое гимназическое образование Аня Горенко, будущая Анна Ахматова. А совсем рядом, почти что через дорогу – бывшая Коллегия Павла Галагана, частное закрытое учебное заведение для юношей. Здание для него было  построено по проекту архитектора Шилле, ученика сына Бартоломео Беретти. Здесь три года - с 1891 до 1894 -  директором был замечательный русский поэт Иннокентий Анненский, впоследствии директор Николаевской гимназии в Царском Селе, где учился Николай  Гумилев. Анненскому в тягость были  административные обязанности, и он писал в ту киевскую пору одному из друзей: «Завтра – тяжелый день. Я должен быть в белом галстуке и завтракать с протодиаконом…Уходят минуты…может, мои последние, когда я еще чувствую розовый подбой на белой птице…моей птице».
«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…» - как объяснить эту дивную перекличку? наверное, мысли и вправду материальны? И тогда возможно превращение розового подбоя птицы поэта-символиста в кровавый - на плаще Понтия Пилата, Прокуратора Иудеи, возрожденного мощным и пленительным воображением писателя Михаила Булгакова, киевлянина по рождению, детству, юности, и даже зрелости – в Москву Булгаков переехал лишь в 1921 году.

Ритуальное посещение Андреевского спуска, где тогда еще не было музея Булгакова, стоит упоминания. Двухэтажный особнячок, который Виктор Платонович Некрасов отыскал и описал как «Дом Турбиных» в одноименном рассказе, как раз реставрировали. «Над двухэтажным домом №13, постройки изумительной (на улицу квартира Турбиных была во втором этаже, а в маленький, покатый, уютный дворик – в первом), в саду, что лепился под крутейшей горой, все ветки на деревьях стали лапчаты и обвисли. Гору замело, засыпало сарайчики во дворе – и стала гигантская сахарная голова. Дом накрыло шапкой белого генерала, и в нижнем этаже (на улицу – первый, во двор под верандой Турбиных – подвальный) засветился слабенькими желтенькими огнями инженер и трус, буржуй и несимпатичный, Василий Иванович Лисович, а в верхнем – сильно и весело загорелись турбинские окна».

Не знаю, на каком этапе реставрационных работ мы дом этот, достоверно Булгаковым описанный, застали, но только все окна были заклеены газетами. По странному стечению обстоятельств или по чьей-то веселой воле это были первые страницы «Литературной газеты», и картинка из заголовков газеты, многократно повторенных, давала повод для размышлений. Феликс Медведев сделал снимки.

...Растроганные и расслабленные, после экскурсии мы решили вместе пообедать в гостинице "Москва", где гости остановились. Мы очень мило выпили и закусили. Римма Федоровна никак не могла пережить мой рассказ о приезде Маяковского с футуристами в Киев, об их скандальном выступлении, которое поэт Василий Каменский описывал так: «Когда подняли занавес в театре, мы ахнули: на каждые десять человек переполненного зала торчал полицейский. Газета «Киевская мысль» писала: «Вчера в театре Шато–де-Флер состоялось первое выступление  знаменитых футуристов Бурлюка, Маяковского, Каменского. Присутствовали: генерал-губернатор, обер-полицмейстер, восемь приставов, шестнадцать помощников приставов, двадцать пять околоточных надзирателей, шестьдесят городовых внутри театра и пятьдесят конных возле театра». По-моему, это была самая замечательная статья о нашем выступлении».

"И нас в Политехническом охраняла конная милиция!" – сказала Римма Федоровна запальчиво. Потом патетически объявила: «Я - мать сыновей». Я, родившая всего-то двух мальчишек, оробела и почтительно спросила: «А сколько их у вас?» «Один!» - гордо ответила Римма Федоровна.
Она вообще в тот вечер была в ударе  и солировала. Два ее коротких рассказа я решила воспроизвести в конце этого моего повествования.

РАССКАЗЫ РИММЫ ФЕДОРОВНЫ

Рассказ первый

Ехал как-то раз артист Евгений Весник в поезде. В СВ, разумеется. И вот в спутнике своем он узнает некогда знатного маршала Тимошенко. Разговорились, достали по коньячку и закусочку. Маршал говорит после третьей: "А что-то мне твоя личность вроде знакома. Ты кто?" "Я артист Весник". "Ага, ну да, Везник, – видел тебя в кино". Выпили еще. А нужно заметить, что Евгений Яковлевич провоевал всю войну командиром огневого взвода 1-й гвардейской корпусной артиллерийской бригады, был награждён двумя медалями «За отвагу», орденами Красной Звезды и Отечественной войны 2 степени.  И у него обнаружилось некоторое количество вопросов к маршалу. "А скажите, Семен Константинович, почему же так сокрушительно для нас началась война?" Дважды герой  глубоко задумался и сказал: "А хер его знает". Допили бутылочку Весника, добрались до маршальской. "А скажите, товарищ маршал, как все же удалось переломить катастрофическую ситуацию?" Полководец снова впал в задумчивость и ответил: "А хер его знает!" Весник не унимался. "И все же, зачем так медлили под Варшавой?" После некоторого раздумья стратег выдал тот же ответ…

Наутро Весник, открыв глаза, увидел соседа в полной боевой готовности, но какого-то растерянного. "Слышь, Везник, я надеюсь, ты умеешь держать язык за зубами? А то я тут вчера разоткровенничался..."


Рассказ второй

Был в Союзе писателей парикмахер Маргулис, который стриг еще основоположника соцреализма. О Маргулисе ходит множество легенд. Говорят, Светлов с грустью сравнивал себя с ним, думаю, не без оснований для грусти. Правда, Светлов утверждал, что от него кроме хохм все-таки еще останутся два-три стихотворения…

Однажды к Маргулису пришел поэт Константин Ваншенкин. Поэт был нестрижен, хмур и вообще настроен мизантропически. Маргулис на своем веку повидал разное, знал, что поэты - существа ранимые, с разговорами не лез. Но все же не удержался от совета. "Костя, тебе надо съездить в Италию. Это чудная страна, там синее небо и теплое море, а женщины все как одна красавицы. Кроме того, там Римский Папа, и его можно увидеть и даже поговорить, если повезет. Знаешь, этот даже понимает по-русски". Поэт поблагодарил и распрощался.

Случилось так, что вскоре делегация Союза писателей поехала в Италию. И Ваншенкин попал в эту группу. Прилетели. Проливной дождь, пронзительный ветер, на море смотреть страшно. Женщины все как одна в черном и грымзы.  По возвращении приходит Ваншенкин к Маргулису стричься. Тот весь лучится от радости. "Знаю, знаю, что ты был в Италии. Ну, как страна?" "Замечательная". "А небо?" "Синее".  "А море?" "Теплое", "А женщины?" "Исключительные красавицы". "Ну, слава Богу. Папу видел?" "Видел. Пришел на площадь перед Собором Петра, пробрался сквозь толпу, упал перед ним на колени и говорю: «Благослови, отец, я русский поэт Константин Ваншенкин». Он мне ласково руку на затылок положил и говорит: «Сын мой…сын мой!!! Какой мудак тебя стриг???"

P.S.
Пока я переносила эти чужие байки в письменный текст, по меньшей мере три человека сообщили мне, что они уже растиражированы. Я огорчилась несказанно, но это воспоминание из своей экскурсоводческой практики с очень важными персонами уничтожать не стала: а вдруг есть еще люди, которые прочитают об этом впервые?

Поэта Римму Федоровну Казакову я однажды увидела в телевизионной программе «Частная жизнь». В частности, она сообщила, что мужчины делятся на бабников, импотентов и гомосексуалистов. Выступала со знанием дела, выглядела хорошо.*

Поэт Петр Вегин живет в Городе Ангелов, Америка.** Как-то раз передал мне привет через моего друга Славку Божулича. Спасибо, вспомнил ту экскурсию.

Окололитературный  Феликс Медведев ведет весьма странную жизнь. В нем обнаружился страстный игрок. Видимо, прежде он дремал латентно и проснулся, когда советскому человеку открылся доступ к мерзким  капиталистическим порокам. Феликс  проиграл страшные чужие миллионы и теперь скрывается от кредиторов. 

Я же  покинула Киев, столь любимый мною город. Живу в красивых местах, но не верю, что можно так же полюбить другой, даже самый замечательный город, как люблю я свой Киев.

Обратили внимание - в двух фразах  три производных от слова «любовь»?..


 *  Римма Казакова умерла 19 мая  2008 года в Подмосковье.
** Петр Вегин умер 10 августа 2007 году в Л-А.