Глава 9. Януш Корчак

Как-то я прочитал на политзанятиях доклад о жизни великого польского педагога Януша Корчака. Много цитировал автора, потому что лучше Корчака о детях сказать трудно. Выслушали молча. А потом кто-то сказал: «Зачем нам Корчак? Не нужны нам такие доклады». Парторг подхватила протест и предложила обсудить на педсовете, но уже не тему доклада, а моё поведение. В этой главе я приведу сокращённый вариант моего сообщения. А вы, читатель, рассудите, нужен ли нам Корчак.

Уважаемые товарищи!

Януш Корчак – это литературный псевдоним Генрика Гольдшмита, родившегося в Варшаве в 1878 году. Дед его был медиком, отец – адвокатом, таким образом, сам он является интеллигентом в третьем поколении. Педагогический стаж Корчака – более 30 лет. Его основное педагогическое произведение – «Как любить детей».

Формализм в организации педагогической учёбы учителей настолько дискредитировал саму идею, что теперь всякий намёк на учёбу встречается, как покушение на жизнь. А между тем, у каждого уважающего свою профессию человека должен быть в душе «храм», куда он время от времени входит, чтобы почерпнуть новых сил, набраться мудрости. И если для учителя «храм» этом закрыт, он неизбежно превратится в чванливого, самодовольного ремесленника. Изучение Корчака – хороший душ для всех педагогов, особенно для тех, кто забыл в текучке дел, что ребёнок – не машина и не животное, а организация несравненно более высокая. От произведений Корчака веет абсолютной педагогической истиной, хотя сам он недвусмысленно предупреждает: «Боюсь, читатель захочет мне слепо поверить, тогда эта книга принесёт ему вред».

Далеко  не каждый учитель понимает и принимает идеи Корчака и Сухомлинского. Иные считают их фантазёрами, утопистами, юродивыми, которые уверяют, что любовь к ребёнку – основное условие его воспитания. В самом деле, где взять учителю столь огромное чувство, чтобы хватило его на всю массу детей, проходящих через его руки? Где взять обыкновенного здоровья, обыкновенных физических сил для выполнения будничной работы, – чтобы дотянуть хотя бы до пенсии? Прийти в школу, отвести урок и уйти, забыв обо всём, – здесь этого мало. Здесь нужны подвижники. Но сколько их у нас?  Может быть, нам поможет более тщательный отбор педагогических талантов среди той молодёжи, которая идет в пединститут? Может быть, начать их поиск ещё в школе?

Есть одна особенность у всех выдающихся педагогов нового времени – это умелое сочетание педагогической теории с педагогической практикой. Назову имена Песталоцци, Дистервега, Ушинского, Макаренко, Сухомлинского. Каждый из них открыл какой-то принцип и воплощал его в своей практической работе. А у нас сегодня – руки и голова порознь. Школьные учителя – ползучие эмпирики, пренебрегающие теорией, академики от педагогики – чистые теоретики, их руки не дотягиваются до детей.

Корчак – врач по профессии. Он и в педагогике (директор детского дома в Варшаве) действует как врач. Его метод научен, наблюдения точны, выводы логичны. Естественной основой развития всякого человека является устройство его нервной системы. «Массовая прививка оспы: по пятидесяти детей в час. Это уже эксперимент. И опять – у одних немедленная и энергичная реакция, у других – постепенная и слабая, а у третьих – безразличная. Один младенец довольствуется удивлением, другой доходит до беспокойства, третий бьёт тревогу, один быстро приходит в равновесие, другой долго помнит, не прощает. С одного довольно единицы страдания, чтобы дать реакцию десяти единиц крика, а другой на десять единиц недомогания реагирует одной единицей крика». «Наполеон в детстве заходился плачем». «Только безграничное невежество и поверхностность взгляда могут позволить недоглядеть, что младенец представляет собой некую строго определённую индивидуальность, складывающуюся из врождённого темперамента, силы интеллекта, самочувствия и жизненного опыта».

Януш Корчак развивает и углубляет стержневую мысль в педагогике, в общей форме сформулированную Руссо, продвинутую Песталоцци и скрупулёзно разработанную Дистервегом, – о природосообразности образования и воспитания. Природа даёт человеку определённые по глубине и силе задатки, общественная жизнь – определённые склонности. Задача педагога – развивать полезное и затормаживать социально вредное. Большего успеха достигнет тот педагог, которому удастся максимально развить данные природой полезные задатки. Дистервег, например, учит, что все задатки развиваются во взаимной связи, влияют друг на друга. Одни могут отставать в развитии, другие опережать. Всю эту гармонию развития педагог должен учесть. Дистервег – сторонник активного вмешательства педагога в становление личности ребёнка. В отличие от Руссо, который считает: надо просто ждать и корректировать.

А вот какие аксиомы педагогики устанавливает Корчак: «Ум  бывает активный и пассивный, живой и вялый, настойчивый и безвольный, покладистый и своенравный, творческий и подражательный, показной и глубокий, конкретный и абстрактный, ум математика и естественника и писателя; блестящая и посредственная память, ловкая манипуляция случайными знаниями и честная нерешительность, врождённые деспотизм – вдумчивость – критицизм; преждевременное и запоздалое развитие; односторонность или разносторонность интересов». Во всех этих направлениях ума лежат природные факторы. У Корчака нет термина «задаток», его мало интересует академическая терминология, но перед психической природой человека он почтительно преклоняет голову и верит в её богатство и многообразие.
«В каждом есть своя искра, которая может зажигать костры счастья  и истины и в каком-нибудь десятом поколении, быть может, заполыхать пожаром гения …Ребёнок – не почва, вспаханная наследственностью под посев жизни; мы можем лишь содействовать росту того, что даёт буйные побеги ещё до первого его вздоха». И далее: «Нам не выиграть тяжбы с гробом нездоровой наследственности, ведь не скажем мы василькам, чтобы стали хлебами … Мы не волшебники и не хотим быть шарлатанами. Отрекаемся от лицемерной тоски по совершенным детям».

Все мы помним  о драматических событиях в биологической науке по вопросу о генах. Сейчас победили генетики в честной дискуссии. Но проблема генов – это проблема наследственности. Стало быть, – проблема психологии и педагогики. Как правило, психологи сходятся на том, что задаток – это природа, склонность – это социальный росток, вырастающий на основе задатка, а способность объединяет в себе моменты природный и социальный. На первый взгляд тут всё ясно, а в действительности идёт борьба двух диаметрально противоположных концепций. Одни утверждают, что все дети по своим задаткам равны и различаются по своим способностям потому, что живут в разных социальных условиях. Другие возражают: все дети по своим задаткам, то есть по природным данным, различны, а социальные условия и воспитание могут лишь сгладить или усилить эти различия. Кто прав? Спор этот вечен.  Педагогика Сухомлинского ближе к первой концепции (вспомним: отставание в успеваемости он объясняет различными заболеваниями детей), педагогика Корчака ближе ко второй концепции. Но оба сходятся в том, что ребёнка надо очень хорошо знать, прежде чем предъявлять к нему требования.

Уважение к личности ребёнка пронизывает всё творчество Януша Корчака. «Ребёнок не глуп; дураков среди детей не больше, чем среди взрослых. Облачённые в пурпурную мантию лет, как часто мы навязываем бессмысленные, некритичные, невыполнимые предписания! В изумлении останавливается подчас разумный ребёнок перед агрессией седовласой глупости». «Это не пустая фраза, когда я говорю: счастье для человечества, что мы не в силах подчинить детей нашим педагогическим влияниям и дидактическим покушениям на их здравый рассудок и здравую человеческую волю». Очень злободневно сказано, не в бровь, а в глаз всем тем, кто вырабатывает методологию, призванную выжать из школьника все физические и духовные соки и сделать из него «жмых». А вот мысль Сухомлинского: «В связи с этим надо сказать сторонникам методов так называемого эффективного, ускоренного обучения: не играйте здоровьем детей». («Павлышская средняя школа», с. 146.)

Некоторые высказывания Януша Корчака звучат, как набат, как крик души великого гуманиста, протестующего против слепого фанатизма взрослых, готовых мять, крошить, истязать детскую душу и детское тело во имя собственных бредовых вожделений. «Мы ввели всеобщее обучение, принудительную умственную работу; существует запись и школьная рекрутчина». «Всё современное воспитание направлено на то, чтобы ребёнок был удобен, последовательно, шаг за шагом, стремится усыпить, подавить, истребить всё, что является волей и свободой ребёнка, стойкостью его духа, силой его требований. Вежлив, послушен, хорош, удобен, а и мысли нет о том, что будет внутренне безволен и жизненно немощен».
Легко конечно сказать, что всё это к нам не относится, что сегодня – другая эпоха. Но жизнь учит, что порочные методы воспитания не исчезают, а лишь меняют своё одеяние, свою окраску. Вот ведём мы детей, часто голодных и не успевших сходить в туалет, в Актовый зал на идеологическую лекцию. У дверей ставим дежурных, чтобы никто не убежал. Усаживаем их. Для устрашения между рядам ставим учительницу, которая шипит, как гусыня, на всякую попытку тихо поговорить или посмеяться … Бедные дети, их терпение не имеет границ. Без преувеличения можно сказать, что значительная часть наших воспитательных мероприятий носит принудительный характер и потому ничему не воспитывает, кроме отвращения к учителям, к школе.

«Одна из грубейших ошибок считать, что педагогика является наукой о ребёнке, а не о человеке … Детей нет – есть люди, но с иным масштабом понятий, иным запасом опыта, иными влечениями, иной игрой чувств. Помни, что мы их не знаем». «Мы не знаем детей, хуже того – знаем по предрассудкам. Просто стыд берёт, когда на какие-то два-три произведения, действительно писавшихся у колыбели, ссылаются все до омерзения».
Корчак работал очень много, днём работал с детьми, а ночью писал. О себе он говорил, что работает не ради куска хлеба, а ради идеи. Сам он был аккумулятором величайшего педагогического опыта. И после него в педагогике кое-что сделано. Нам есть у кого учиться.

Януш Корчак – страстный защитник детских душ от «головотяпов» всех окрасок. Все казённые надзиратели и держиморды будут его игнорировать. «Ребёнок – иностранец, они не понимает языка, не знает направления улиц, не знает законов и обычаев … Уважайте его незнание! Уважайте труд познания!  Уважайте неудачи и слёзы! Уважайте текущий час и сегодняшний день!» «Не топтать, не помыкать, не отдавать в рабство завтрашнему дню, не осуждать, не спешить и не гнать». «Уважайте каждую отдельную минуту, ибо умрёт она и никогда не повторится, и это всегда всерьёз; раненая минута станет кровоточить, убитая – тревожить призраком дурных воспоминаний!»

Корчак констатирует, что отношение взрослых к детям аморально, потому что первые перед вторыми на каждом шагу демонстрируют свои физические, нравственные и умственные преимущества, скрывая свои вопиюще изъяны. «Есть как бы две жизни: одна важная и почтенная, а другая снисходительно нами допускаемая, менее ценная. Мы говорим: будущий человек, будущий работник, будущий гражданин. Что они ещё только будут, что потом начнут по-настоящему, что всерьёз это лишь в будущем. А пока милостиво позволяем им путаться под ногами, но удобнее нам без них… Нет! Дети были, и дети будут, Дети не захватили нас врасплох и ненадолго». «Мы скрываем свои недостатки и заслуживающие наказания поступки. Критиковать и замечать наши забавные особенности, дурные привычки, смешные стороны детям не разрешается. Мы строим из себя совершенства. Обнажать бесстыдно и ставить к позорному столбу можно лишь ребёнка. Мы играем с детьми краплёными картами; слабости детского возраста бьём тузами достоинств взрослых. Шулеры мы так подтасовываем карты, чтобы самому плохому в детях противопоставить то, что в нас хорошо и ценно». «Мы тренируем своё внимание и изобретательность в высматривании зла, в расследовании, в вынюхивании, в выслеживании, в преследовании, в ловле с поличным, в дурных предвидениях и в оскорбительных подозрениях». «Найдёшь ли в истории пример подобной тирании? Поколение Неронов расплодилось».

Спасибо Корчаку! Очень полезно посмотреть в зеркало, отражающее глубины и извилины твоей души. У   нас высшее образование за спиной, опыт работы в школе около двух-трёх десятков лет, мы умеем решать сложные математические задачи, рассуждать о творчестве Толстого и Достоевского, читать книги на иностранном языке, знаем о походах Александра Македонского, но беспомощно разводим руками перед 12-летним мальчишкой, который не учит уроков, не признаёт правил школьного поведения. И мы наказываем, мы мстим, мы устрашаем. Нам не хватает любви, терпения, великодушия, педагогического такта, мастерства.
«Следует помнить, что ребёнок недисциплинирован и зол потому, что страдает». Этот взгляд диаметрально противоположен нашей ходячей установке: ребёнок недисциплинирован потому, что таков по своей сущности. И потому моральная экзекуция с угрозами и оскорблениями ему необходимы.

«Громко говорят о себе плохие поступки и плохие дети, заглушая шёпот добра, но добра в тысячу раз больше, чем зла. Добро сильно и несокрушимо. Неправда, что легче испортить, чем исправить». И верно: мы плетёмся в хвосте дурных поступков учеников. Всю неделю Игорь (один из «трудных») вёл себя, как образцовый школьник.  Но этого никто не заметил. А заметить следовало. Заметить и сказать ему по этому случаю доброе слово.
С ребятами надо дружить, общаться с ними. «Годы работы всё очевиднее подтверждали, что дети заслуживают уважения, доверия и дружеского отношения, что нам приятно быть с ними в этой ясной атмосфере ласковых ощущений, весёлого смеха, первых бодрых усилий и удивлений, чистых, светлых и милых радостей, что работа эта живая, плодотворная и красивая».

Если нам неприятен кто-то из взрослых, мы стараемся меньше о нём думать и реже с ним встречаться. В отношениях же с «трудными» детьми мы этого позволить себе не можем. В этом особенность нашей работы. «Преступным детям необходима любовь. Их гневный бунт справедлив. Надо понять сердцем их обиду на гладкую добродетель и заключить союз с одиноким заклеймённым проступком».

Из стен нашей школы вышло много хороших ребят, но вышли и плохие, есть среди них настоящие садисты. Почему бывает «брак»? Мало проведено воспитательных мероприятий и моральных экзекуций? Думаю, что не в этом дело, а в том, что ребята эти в жизни оказались сиротами при живых родителях, что в школе, при всей её многолюдности они оказались одинокими. Между нравственным обликом школьника и учебными предметами есть барьер. И перебраться через этот барьер не всегда удаётся даже учителям литературы и истории. Ничем не заменишь непосредственного влияния личности на личность, совести на совесть. А если этого контакта нет – нет и положительного влияния. Трудные подростки «злых» учителей не боятся и часто совершают проступки им назло. Очень точно сказал по этому поводу Сухомлинский: школа – это учитель. А у Корчака эта же мысль выражена так: воспитывает не метод, а человек. Поищем компромисс и скажем так: искусству воспитания можно научить, но лишь того, кто имеет педагогические способности.

В государстве Польском Корчак был учёным без кафедры. Будущее представляется  ему не столько в ином, лучшем строе, сколько в лучшем человеке. Глупость, жадность, ложь и стяжательство по-старому расплодятся в новых учреждениях, примитив исказит разумное устройство, и прекрасные идеалы, которые бродят в незрелых массах, обернутся под конец карикатурой. – Так интерпретирует ход мысли Януша Корчака его секретарь Неверли.
Речь должна идти об облагораживании вида, а это длинный и сложный процесс, имеющий две стадии: евгенику, которая дала бы более благородное сырьё, и воспитание, или соответствующую обработку. Эту очевидную и непреложную для него истину Корчак без устали пропагандирует в разных произведениях, сознавая, что эта истина только для будущего. Управляющие наследственностью законы ещё не полностью изучены, а значит, не могут быть пока использованы, но их следует как можно скорее узнать и усвоить, если мы действительно хотим качественных изменений. В «Сенате безумцев» Корчак пишет: «Я утверждаю, что без евгеники мы все увязнем в болоте, и уже не будет спасения. И уже раз и навсегда. Рождает каждый, кто хочет и сколько хочет. Рождает и подкидывает нам всё новых и новых людей равнодушная злая воля. На ларёк с газированной водой требуется патент. Удостоверение личности, соответствующие квалификации, основной капитал, контроль. Требуется  сдать экзамены на парикмахера, трубочиста, сапожника, пирожника, садовника, сановника. А тут шут гороховый, первый от конца, последний из последних, становясь отцом, вступает в бессмертие – созидает будущее!» Эта мысль Корчака даёт хороший повод для размышлений, спора. Как острое оружие, она может быть использована во благо и во вред человеку.

Принципы педагогики, разработанные Макаренко и Сухомлинским, менее опираются на естественную природу человека и более на его социальную природу. У Макаренко решающую роль играют разумно организованный коллектив и мастерство педагога. У Сухомлинского решающую роль играют разумная власть коллектива и опять же мастерство педагога. Педагогика Корчака стоит на трёх китах – природа, педагог, коллектив. Кажется, первые два фактора у него  доминируют.

Требования к воспитателю у Корчака чрезвычайно высоки: собираешься воспитывать – воспитай сначала себя, так можно выразить их сущность. На первый взгляд это элементарно и всем понятно. А в действительности именно здесь мы и грешим больше всего, на каждом шагу проявляем свою невоспитанность – равнодушие, невоздержанность, грубость, чванливость, мелкую мстительность. «Будь самим собой, ищи собственный путь. Познай себя прежде, чем захочешь познать детей. Прежде чем намечать круг их прав и обязанностей, отдай себе отчёт в том, на что ты способен сам. Ты сам тот ребёнок, которого должен раньше, чем других узнать, воспитать, научить».

Корчак протестует против показухи в воспитании, против бессмысленной дрессировки, рассчитанной на показ. «Внешний порядок, кажущаяся воспитанность, дрессировка напоказ требуют только твёрдой руки и многочисленных запретов. И дети всегда мученики страха за их мнимое благополучие; страх этот – источник тягчайших несправедливостей». Это, конечно, про нас. «У меня наказаний нет», – говорит воспитатель, иногда и не подозревая, что не только есть, но и очень суровые. Нет тёмного карцера, но есть изоляция и лишение свободы». «Дети боятся – значит, наказание существует. Можно высечь самолюбие и чувства ребёнка, как раньше секли розгами тело. Можно угрозами держать детей в полном повиновении, невыполненная угроза – большое наказание». «И если интернат не будет моральным курортом, есть угроза, что он станет очагом заразы».

Однако Януш Корчак не был «сладким» дяденькой, который всё и всем прощает и не видит близорукими глазами творящейся под носом пакости. Он не только педагог, но и исследователь. Он исследует все меры под знаком плюс и под знаком минус. Его отношение к детям далеко от идеализации. «Стало быть, всё позволить? Ни за что: из скучающего раба мы сделаем изнывающего от скуки тирана». «Среди детей столько же плохих людей, сколько и среди взрослых». «Всё, что творится в грязном мире взрослых, существует и в мине детей. Ты найдёшь здесь представителей всех типов людей и образцы всех их недостойных поступков».

Это очень трезво и реалистично. Но отсюда следует вывод: хочешь своих воспитанников видеть хорошими людьми – будь прежде сам таким. Это относится и к родителям, и к воспитателю в школе, в интернате. О современных ему воспитателях он говорит: «Кроме продувных хапуг и мизантропов, среди воспитателей встречаются люди никчемные, не удержавшиеся ни на одной работе, не способные ни к какому ответственному посту». А вот ещё: «А какова роль наших воспитателей? Каков их участок работы? Страж стен и мебели, тишины во дворе, чистоты ушей и пола; пастух, который следит, чтобы скот не лез в потраву, не мешал работе и весёлому отдыху взрослых; хранитель рваных штанов и башмаков и скупой раздатчик каши. Страж льгот взрослых и ленивый исполнитель их дилетантских капризов. Ларёк со страхом и предостережениями, лоток с моральным барахлом, продажа на вынос денатурированного знания, которое лишает смелости, запутывает и усыпляет, вместо того чтобы пробуждать, оживлять и радовать. Агенты дешёвой добродетели, мы должны навязывать детям почитание и покорность и помогать взрослым расчувствоваться и приятно поволноваться».

Как организатор Корчак во многом напоминает Макаренко. Самоуправление у него было отработано отлично. Функционировали детский парламент, товарищеский суд, общее собрание, доска объявлений, стенгазета. На всём – печать страстной души великого педагога, никакого формализма. Большое внимание уделялось таким мелочам, как шкаф для находок, вешалка, полка, почтовый ящик. «Полочка, табличка, вбитый в соответствующем месте гвоздь разрешают многие острые проблемы». Все дети в приюте получают звания в соответствии со стажем, поведением, трудовыми и учебными успехами: товарищ (высокое знание); жилец (более низкое); безразличный жилец; обременительный пришелец. С каждым званием были связаны некоторые правовые льготы или ограничения. Звания не были постоянными, их пересматривали в начале каждого года. Этом же приём использовал и Макаренко.

Товарищеский суд судил по кодексу, в котором было тысяча пунктов, или параграфов. Провинившийся получал наказания в зависимости от степени виновности. Простейшие приговоры звучали так::простить, ввиду того что истец сам снимает жалобу; поручить такому-то сделать грубияну соответствующее внушение; предупредить и т.д. Самый строгий приговор: исключить из приюта, ввиду неоднократных предупреждений обвиняемого и полной неисправимости его. Таких случаев было два.

Интересны мысли Корчака о роли общего собрания. Извечный вопрос – как сделать собрание воспитанников желанным для обеих сторон и полезным, чтобы оно не было ненавистным мероприятием, отнимающим время и силы. Корчак против анархии и формализма, против частых собраний. «Собрание должно иметь целевой характер, замечания ребят выслушиваются внимательно – никакой фальши или нажима. И никаких невыполнимых обещаний! Обещают глупые и бездумные, а умные и честные сердятся или вышучивают». «Ребёнок должен знать, что он может взять слово, что это стоит делать, что это не вызовет гнева или неприязни, что его поймут. Собрание требует чистой и достойной моральной атмосферы». Эти Мысли Корчака прямо направлены против нас, против принятой в современной школе методики проведения собраний, которые проводятся как принудительные мероприятия с грубым назиданием.
Педагогический примитив на грубом морализировании строит всю воспитательную работу. Вот что пишет Корчак: «Голод и пресыщение в сфере духовной жизни так же материальны, как и в  жизни физической. Ребёнок, изголодавшийся по советам и указаниям, проглотит их, переварит и усвоит, а перекормленный моралью испытает тошноту». Во всём польский педагог  отдаёт предпочтение естеству, а воспитание рассматривает как продолжение естественного процесса. «Ты вспыльчив, – говорю я мальчику. – Ладно, дерись, только не слишком больно, злись, но только раз в день. Если хотите, в этой одной фразе я изложил весь педагогический метод, которым я пользуюсь»

Нравственная закалка юного человека предусматривает у Корчака практическое испытание не только истинных путей, но и тех, «по которым ходит кривда». «Ибо если ребёнок не ошибается в детстве и, всячески опекаемый и охраняемый, не учится бороться с искушениями, он вырастает пассивно-нравственным – по отсутствию возможности согрешить, а не активно-нравственным – нравственным, благодаря сильному сдерживающему началу». «Если ребёнку ни разу не представился случай выковорить из кулича изюминки и тайком съесть их, он не мог стать честным и не будет им, когда возмужает». «Пусть дитя грешит». Корчак прав. Если родителя слишком долго водят своё дитя за ручку, однажды оно упадёт и не поднимется. Кроме того, поведение «без сучка, без задоринка» характеризует не только идеального человека (если таковой существует вообще), но и отъявленного подлеца: последний всегда ждёт особого случая, чтобы проявить себя.

Воспитание через общественное мнение – важный способ, применяемый польским педагогом. О стенгазете, собрании, товарищеском суде я уже упоминал. Особое место у него занимают плебисциты. Плебисциту подлежали: вновь поступившие дети после месяц пребывания в заведении, после года пребывания, перед получением звания гражданина, те, кто хотел исправиться до исправительного срока и после. С вечера объявлялось, что завтра некто подлежит плебисциту. За завтраком воспитатель, часто сам Корчак, обходил столы и клал перед каждым из ребят три карточки: на одной был плюс, то есть «да, люблю, уважаю»; на другой минус – «нет, терпеть не могу, не доверяю», на третьей карточке нуль, а значит, «не знаю, мне всё равно, отношусь безразлично». Было время обдумать. К концу завтрака, когда воспитатели обходили столы, ребята бросали в коробку одну из полученных карточек. Потом ждали результатов. Язык цифр был слишком прост и впечатляющ, чтобы не приковать внимание, не ошеломить, когда на доске, например, появлялись семьдесят минусов, одиннадцать нулей и только девять плюсов. Как с помощью термометра измеряется температура тела, так с помощью плебисцита определяется положение человека в коллективе. Новые воспитатели также подлежали плебисциту. Это воспринималось с удивлением и превратно: «Демократия, дети судят взрослых!»

Вот как оценивает плебисциты Неверли, секретарь директора Дома: «Вдумайтесь в суть вопроса. Воспитатель, которого дети не любят и не уважают, не может воспитывать. Воспитывает не метод, а человек с достаточно сильной индивидуальностью и таким разумом, знаниями и моралью, что вызывает уважение, послушание, доверие, желание подражать. В таком случае разве не необходимо какое-то объективное мерило отношения воспитанников к воспитателю?»

Неверли фиксирует три основных момента, характеризующих педагогику Корчака.
1. Бескорыстие. Он воспитывает не по заказу церкви, государства, класса и не в своих собственных интересах, а для блага самого ребёнка. Птицевод выращивает цыплят, чтобы сделать из них несушек. Овцевод выращивает овец, чтобы потом их стричь. Должны ли мы уподобляться птицеводу и овцеводу? «Через двадцать с лишним веков Корчак является в этом отношении категорическим отрицанием Платона и всех его эпигонов в педагогике тоталитарных государств».

2.Педагогика Корчака – признание абсолютной ценности детства. Детей в жизни очень много. «Только погруженные в свою борьбу, в свои заботы мы не замечаем их, как не замечали раньше женщину, крестьянина, закабалённые классы и народы. Мы устроились так, чтобы дети нам как можно меньше мешали и как можно меньше догадывались, что мы на самом деле собой представляем и что на самом деле делаем».
3. Равноправие ребёнка в серьёзных вопросах жизни. Это должно быть выражено в серьёзном отношении к его делам и переживаниям, в признании за ним права на суверенность и на причитающуюся по справедливости долю доходов общества.
«У нас всё лучшее – детям!» – часто повторяем мы. Но это чисто потребительский лозунг. Детям этого безумно мало.

Когда началась война и была объявлена мобилизация, Корчак в мундире майора польской армии пошёл записываться добровольцем. Старому доктору кивали, обещали. А потом начальство сбежало.
Уже в оккупации в этом же мундире он отправился в городскую управу с требованием вернуть воз картошки, отобранный у детей во время переезда Дома Сирот в район гетто. Гитлеровские чиновники, поражённые, что какой-то поляк, военный требует вернуть в еврейский детдом картошку, стали допытываться.
–  Собственно, какое Вам до этого дело?
–  Я врач.
–  Прекрасно, заботьтесь о польских детях. Вы же не еврей?
–  Нет, еврей.
–  Так почему тогда ты ходишь без повязки?
–  Я не могу с ней согласиться. Это клеймо, знак глумления.

Корчака забрали и избили. Друзья выкупили его из тюрьмы.
Гетто – относительно небольшой и всё более суживаемый район польской столицы, куда было согнано свыше полумиллиона еврейского населения из Варшавы и окрестных городов.
В это время Корчаку было 64 года. Организм его был вконец изношен. 200 человек – дети и подростки от 7 до 18 лет – в Доме Сирот. Голод. Дети получали ломоть хлеба и чёрный ячмённый кофе или горячую воду, окрашенную цветным сахаром под цвет чая. На обед была картошка или каша с конской кровью, питательная и так заправленная, что казалась вкусной. Ежедневными занятиями в Доме Сирот руководила Стефания Вильчинская. Сам директор уходил с утра и возвращался поздно. В Доме царил мир и порядок, словно дети тут жили давно. Учились, работали в швейной мастерской, на кухне, взвешивались и измерялись. Старшие мальчики ходили на принудительные строительные работы внутри гетто. Корчак не ушёл с гетто, о чём просили его друзья. По ночам он писал свой дневник.

«4 августа 1942 года. Я полил цветы, бедные цветы детдома, цветы еврейского детдома. Пересохшая земля вздохнула. К моей работе приглядывался часовой… Моя лысина в окне – такая хорошая цель. У него винтовка. Почему он стоит и смотрит?.. Нет приказа».
5 сентября 1942 года персонал Дома Сирот и 200 детей вышли по приказу эсэсовцев на улицу и построились в колонну. Над колонной развевалось детдомовское знамя: четырёхлистный золотой клевер на зелёном фоне. Сомкнутым строем, спокойно и достойно с Корчаком в первом ряду прошли они по улицам замершей Варшавы к пахнувшим хлорной известью вагонам у Гданьского вокзала. Поезд отправился в направлении лагеря смерти в Треблинке.