Часть вторая. Глава десятая

Утром явилась Сильвия. Она вошла, прежде чем Элен успела ей помешать, села на диван и пожаловалась, что князь больше ее не любит. Элен подняла ее с дивана и вытолкала в кухню.
- Ты не поняла, что он тебя и не любил? И не собирался любить. Потому что он любит сына, - зашипела Элен. Сильвия, хотя и с досадой,  тоже говорила тихо. - Любит свою семью. Все, на что ты могла рассчитывать – это форум. Ты его получила! Что ты хочешь теперь?
- Мы прекрасно жили. А вчера он увидел тебя и одурел.
- Он одурел 20 лет назад. Скажи спасибо, что он тебя вообще заметил.
- Только и говорит, какая ты замечательная.
- Он вообще туповатый, Сильвия.
- Хочет купить имение.
- Пусть покупает.
- А мне что делать? Ты должна была обо мне подумать, когда очаровывала его.
- Помирись с Мартином. От князя ждать тебе больше нечего. Иди и помирись с Мартином. Возьми себя в руки и выйди нормально замуж.
- После того, что было с князем?
- А ты не рассказывай всем, что было с князем! Ну что князь? Он показал все, на что способен. Ты собираешься этим жить? Всю жизнь?
- Все было хорошо, пока я не привезла к тебе Сережу.
- Это был роман без продолжения. Он любит свою семью. 
- Все было бы хорошо, если бы ты не влезла!
- Я вижу, с тобой бесполезно разговаривать. Уходи.
- Только и слышишь: уходи.
- Ты мне разбудишь мальчика. Я тебе сказала, что нужно делать. Иди и делай!
Сильвия уехала.

После нее приехал легкий, прыгучий Мартин и увидел красную куртку на вешалке в прихожей. Элен сделала ему знак держаться тихо.
- Это кто?
- Младший Гончаков.
- А где он?
- Наверху. Спит.
Он посмотрел и спустился с растроганным лицом.
- А что с ним?
- Сосудистая дистония.
- Сказка! Сережа Гончаков в моей пижаме в твоей постели. А папаша?
- Приедет с минуты на минуту. Вчера просидел до ночи.
Мартин торопливо поел, сказал ей «лечи его», оделся и уехал. Он не хотел встречаться со старшим князем.
Часом позже явился Сергей Сергеевич и опять просидел до ночи.

Сережа проснулся воскресным утром, под звон колоколов. Она была в кухне и услышала, как он спускается по лестнице. Пока он спал, она успела отвыкнуть от него, как будто он уезжал и теперь вернулся. Три дня назад Сильвия привезла его с зеленым лицом и совсем больным. С виду он был теперь свежим и здоровым, позолоченным солнцем, которое било в окна.
- Привет, - сказала она, вглядываясь в золотисто-розовое лицо. 
- Привет, - серьезно ответил он, ушел в ванную и вышел с влажными волосами, расчесанными щеткой. Взрослый, почти мужчина, с твердым взглядом и офицерской выправкой.
Она поставила перед ним тарелку с картофельным пюре и четыре длинных обжаренных сосиски, обернутых беконом. После шестидесяти часов сна он был страшно голоден и начал есть с нетерпеливой, изящной жадностью.
 Красивый малый, подумала она. Обмакивал конец сосиски в горчицу, жевал и исподлобья ее разглядывал. По некоторым признакам она поняла, что он ее не запомнил и беспокоится, как она с ним поступит – после всего, что он ей рассказал. Несмотря на тесное общение он едва ли ее заметил, и если бы они встретились на улице, он мог бы не вспомнить, кто такая, но поскольку в доме она была одна, ее не с кем было спутать. Она увидела, что понравилась, только он не знает, как с ней дальше себя вести.
Чувствовал он себя очень хорошо, а на улице звонили колокола и нарядный народ шел в католический собор на площади и лютеранскую кирху с черной высокой колоколенкой на берегу озера, у рынка.
- Праздник?
- Воскресенье, - ответила она.
Он никак не отнесся к тому, что сегодня воскресенье. Продолжал есть, и она надеялась, что его желудок не запротестует на этот раз. В конце концов он что-то сообразил и, не переставая жевать, сосчитал по пальцам.
- Воскресенье? На четверг была назначена какая-то вершина с названием в двадцать букв, и все ездили смотреть, а мы отдельно поехали в Монтре.
- Про Монтре я помню.
- А в пятницу у нас… ммм…
- В пятницу у вас была Синяя Долина. Кто хотел – тот ездил. Не ломай себе голову, куда делись два дня. Ты заснул в четверг, а проснулся в воскресенье.
- То-то я подумал: что это ночь такая длинная!
Она кивнула. Вышла взять почту и принесла письма и газеты. Одна из газет была "Монпелье-Экспресс" со знакомым ему заголовком в две больших тусклых буквы "М" и "Э". Он так привык видеть ее за завтраком, что ничуть не удивился, откуда она здесь, положил перед собой и стал просматривать. И внутри все было привычное, включая снимок, на котором он с отцом и Сильвией позировали на ступенях Дворца в Эспри. Интересным было сообщение о задушенной на бульваре проститутке и свирепая физиономия комиссара, который пообещал найти убийцу; после обещания комиссара шел репортаж о вечеринке по случаю именин его жены Кики Ален - и далее в том же духе.
- Появляемся регулярно и этим всех сильно раздражаем, - сказал Сережа.

Только просмотрев газету и положив ее перед Элен, он сообразил, что газета с Юга Франции – явление для этих мест не совсем обычное, и спросил: - Вы получаете "Монпелье-Экспресс"? Если бы он подумал дальше, он бы вспомнил, как легко было с нею разговаривать и как хорошо она знала все, что делалось у них на французском Юге.
- Мне ее выписывает  Марк Дейтон. Она стала интересной после того, как ты появился в Монпелье.
Он промолчал, но было заметно, что доволен.
Она вынула из шкафа старый, октябрьский номер с материалом, посвященным Празднику Божоле и показала ему: - Это что такое?
На фотографии были Тициана и де Бельфор, очень легко одетые. На Тициане поверх светлого воздушного платьица был широкий шелковый плащ, которым она запахнула де Бельфора.
- Две местные звезды, - сказал Сережа.
- Она вырастет, и они поженятся, - сказала Элен.
Он опять посмотрел на фотографию. Выражение лица Тицианы было хозяйское, но так она смотрела почти на всех знакомых ей мужчин. А о Гончаковых  говорила, что Гончаковы без нее пропадут.
- Она подрастет, и они поженятся, - повторила Элен.
- Вряд ли. Он женат, и у него дочка лет шести.
- Тем не менее!
- Вряд ли. Дело даже не в том, что ему тридцать, а ей десять. Дело в ней самой.
- А что с ней?
- Я думаю, что она очень долго не выйдет замуж. Не захочет связываться. Она уже теперь слишком много умничает. В конкурсах участвует. А когда вырастет – от нее никому спасения не будет.
- Может случиться так, что она употребит свой ум на то, чтобы заполучить Гаспара. Конкурс показал, что она правда умнее всех.
- Сориньи сказал: они с братом не знали про краковского трубача, ни что там написано на гербе Ажена. Но замуж она не выйдет.
- Они поженятся. Это нельзя проверить. Нужно подождать.
- Подождем, - согласился он, взял  ручку и написал на верху газеты "Она вырастет, и они поженятся". Поставил число и подпись. – Не потеряйте.
- Не потеряю, - серьезно ответила она.

После того, как он поел и напился чаю, он высочил раздетым во двор, и его нужно было его занимать, чтобы не соскучился. Внутри Элен начала разрастаться пустота, и  она подумала: лучше бы я с тобой не связывалась, - хотя по отношению к нему это было немилосердно. Ей нужно было начинать позаботиться о себе, а не только о его восстановленном здоровье.
- Пойдешь со мной, покажу одну хорошую вещь?
- Какую вещь?
- Хорошую.

Она не успела объяснить, что это за вещь, а он уже стоял перед ней в альпийской куртке и ботинках, готовый идти смотреть вещь.
- Лыжная база отсюда далеко?
Она показала на подъемник. Сам подъемник не был виден из-за крыш, зато хорошо видны были ведущие на вершину тросы.
Она повела его в лютеранский собор, в котором ничего не могло быть занимательного для православного христианина в солнечное утро, но он был единственным развлечением, которое мог предоставить Джелатти в воскресенье, и к тому же в нем действительно была одна вещь, которая отличала его от других соборов.
Это была органистка – девочка лет тринадцати. Собор был маленький, орган помещался на хорах. На них всегда было много школьников, любивших наверху слушать службу. На органистку он вначале не обратил внимания. Элен сняла с него куртку и отошла в угол.
Пастыри были в пунцовых облачениях и вокруг них не меньше дюжины совсем маленьких ребят в красных мантиях с очень белыми воротниками и в белоснежных перчатках, которых пастыри как-то умели усмирять: дети почти не баловались.
Девочка-органистка была в шелковом желтом платье с поясом, завязанным бантом на спине, в крупный черный горошек. Девочка была непростая, хотя и самой обыкновенной внешности. Видно, что музыкантша, и сама что-то сочиняла. У нее была половинка потрепанной нотной тетради, и когда не нужно было играть, она клала ее перед собой на клавиатуру и поправляла ноты. Это ему понравилось. Он стал очень пристально на нее смотреть. Публика вокруг него состояла из школьников – вероятно, ее друзей. Взрослыми были только Элен и он. И еще несколько туристов, державшихся у лестницы.
Школьницы, которым было скучно прилично слушать службу, начали хихикать и шептаться. Он как будто не замечал их и, праздно свесив большие руки, которые очень нравились Элен благородным, а главное – добродушным видом, смотрел на органистку. Ей стало грустно. Она не то чтобы жалела, что привела его - с его лицом и глазами - к школьницам, но внутри нее родилась неопределенная нежная обида на то, что весь мир состоит из школьниц, и куда ни глянь, полно молодых девчонок, на которых ему интересно и весело смотреть.
Она знала, что не вправе претендовать на внимание здорового молодого человека, но все-таки ей было обидно. Органистка, которая прекрасно заметила и его внимание к себе, и его самого с его лицом, глазами и плечами, делала вид, как будто ей безразличен он и безразлична суета, которую он вызвал своей особой. Значит, считала его в том возрасте, с которым интересно вести тонкую игру. Он понимал, почему она так старательно не смотрит не только на него, но даже и в его сторону, хотя мальчики засмеялись, когда он спросил у из них: «Вы католики или протестанты?» и кто-то из взрослых пришел их успокоить и остался с Элен, с которою был знаком. Чтобы обратить на себя внимание, Сережа взял без спроса старенькую нотную тетрадку, которая своим потрепанным видом совершенно его заворожила, открыл ее на чистом листе и, пристроив на перилах, быстро и довольно изящно написал по-немецки длинный стих, подписался полным именем и положил на место, откуда взял.
Девочка, которая чрезвычайно удивилась тому, что он взял без спроса ее тетрадь, сделала вид, будто не заметила, как он ее вернул, но горячо покраснела. Когда он вернул тетрадь, она играла на органе и пела сильным высоким голосом «Боже, помилуй, Христе, помилуй». Тетрадку перехватили мальчики, которые громким шепотом стали читать красивый, новый для них стишок о петербургской белой ночи. Как только она закончила петь, она выхватила тетрадь, стукнула ею одного мальчика по лбу и положила на колени. «Князь Сергей Гончаков… Он во Франции живет», - зашептались мальчики, и один из них протянул Сереже для автографа блокнот. Сережа не стал ничего писать в блокноте, пожал мальчику руку, так как пришло время это делать, и все дети, бывшие около них на хорах, заерзали, пожали друг дружке руки и посыпались вниз по лестнице.

На улице ослепило солнце, и они довольно долго видели перед собой орган, который темным силуэтом маячил поверх пейзажей. Настроение после службы было душевное, растроганное, Сережа шел молча, не спрашивая Элен, что за девочка, как ее зовут и откуда берутся такие девочки.
- Первый шаг ты сделал. Делай теперь второй, - сказала Элен.
- Какой?
- Печатай дневники.
Он промолчал. Ему самому было ясно, что после того, как он отметился в нотной тетради органистки, необходимо заявить о себе и оформить это с пышностью. А иначе не стоило засорять нотную тетрадку.
Они пришли на рынок и купили продуктов на обед. Ему нравилось платить наличными, отсчитывать мелочь и принимать покупки; особенно молочные продукты фирмы "Мюллер" в стеклянных баночках с синими этикетками и золотым готическим шрифтом. После всего они купили горячий пирог и букетик подмерзших хризантем. Вернулись с покупками домой и увидели князя Гончакова с Сильвией, которая, видимо, примирилась с положением второго лица при князе.
У них тоже было два больших бумажных пакета; из одного торчал ананас и горлышко бутылки, а на верхушки двух елочек у калитки была насажена банановая кожура. Все вместе вошли в дом и позавтракали тем, что принесли с рынка. Потом все вместе поднялись на лыжную базу.

- А в Монпелье зацветали сады, когда мы уезжали, - сказал Сережа.
По случаю марта и воскресенья народу на базе было мало. Сезон закончился, католики по воскресеньям сидели дома, и катались только самые отчаянные.
Снаряжение и костюмы можно было взять напрокат, но их купили в лучшем спортивном магазине – яркие, дорогие, праздничные. Инструкторы подобрали им лыжи, ботинки и крепления и повели на учебный спуск, хотя Сережа тотчас, как надел лыжи, стал настойчиво проситься на подъемник к красной трассе. Ему велели успокоиться. На лыжах он не стоял давным-давно.
- Корпус вперед, плечи развернуты в долину, ноги прижаты одна к другой, как будто между коленями зажата купюра, и ты ее должен удержать, - учили инструктора. – Так с зажатой купюрой и езжай.

Гончаковы усваивали это на слух, но норовили как можно шире расставить ноги. Первые несколько часов ездили в долине, а потом поднялись на красный спуск. Тут оба поняли, наконец, что ноги должны быть сжаты, а к концу первого дня поняли и то, что нагрузку нужно распределять на каждую ногу по очереди, а не на обе вместе. Уже совсем стемнело, и над базой зажглись прожектора, а они никак не могли увести Сережу вниз. Отец и Элен сказали: он может остаться в Швейцарии, пока не растает снег. Спокойный инструктор-швед объявил, что если они хотят попасть вниз, то должны поторопиться: подъемник через 20 минут закроют. В это время все были уже без ног, и Сережа наконец согласился ехать. Ноги у него тряслись, лицо было сожжено солнцем, и он уснул, как только вошел в дом и упал на диван в гостинной – как был, в куртке и ботинках, так что ужинать сели без него и не особенно соблюдали тишину во время ужина.
- Укатали Егорку крутые горки, –сказал князь.

***
Ночью она услышала, что Сережа не спит, и спросила его, перегнувшись через перила лестницы: - Что случилось?
- У меня спина болит.
Она спустилась, велела лечь на живот и стала массировать поврежденную мышцу, втирая мазь. В конце концов он ровно задышал и уснул. Она еще некоторое время массировала мышцу, затем осторожно накрыла его одеялом и посидела с ним.

В понедельник она поехала с утра в санаторий. Оставила завтрак и записку Сереже, чтобы вскипятил себе чай. Он собирался поехать в Эспри и показаться коллегам, которые с четверга его не видели. Но даже если передумает и поднимется на базу, она была за  него спокойна: его опекали шведы, которым она рассказала про ранение и просила не пускать без нее на "черный" спуск.

В санатории на нее напустился управляющий. Сказал, что не понимает, как можно ради одного пациента три дня не выходить на работу. Она написала объяснительную и поговорила о Сереже с коллегой Краузе.
Краузе был большой, неуклюжий, добродушный губошлеп, отец двух тщеславных умненьких дочерей и отличный врач.
- Здорово они замутили тебе мозги, - сказал он ей.
- Кто они?
- Гончаковы, кто же. Ты не видишь объективной картины, поэтому для нормального лечения должна передать его мне. А мне этот геморрой тоже ни к чему.
- Главное для него я сделала – он начал спать.
- Спит-спит, проснется – зарежет кого-нибудь.
- Не зарежет. У него лицо доброе.
Ее тревожило, уедет ли Сережа завтра вместе с отцом домой или захочет пожить еще, и если захочет – то у нее или в гостинице. Она думала, что приготовить ему на ужин, если он останется ночевать, какие назначить ему инъекции, и согласится ли он, чтобы она его колола. Она думала, какой он был красивый в новом лыжном костюме: черные штаны, желтая куртка с черными звездами на плечах, черно-желтые перчатки, шапочка с желтой кистью; думала о его решительной, агрессивной манере ездить. Он сказал, что не стоял на лыжах года три или четыре, а встал – и поехал, и не боялся скорости.
Покончив с делами к часу дня, она отменила несрочные сеансы, оставив только те, от которых невозможно отказаться, и совсем уже собралась домой, но ее задержал незнакомый молодой человек: сказал, что отвлечет ненадолго, оказалось – почти на час. Он привез ей два экземпляра Договора, согласно которому она становилась обладательницей семидесяти акций "Энергобанка" номинальной стоимостью 1 (одна) тысяча франков каждая. Поскольку в тексте было прямо указано, что Договор с ней заключает Акционерное общество "Энергобанк" в лице Президента князя Гончакова С.С., она поняла, что получает гонорар за медицинские услуги. Молодой человек появился, когда она стала размышлять, каким образом Гончаковы собираются рассчитаться с нею, так как, кроме гипотетического дома, который предложил ей в подарок князь, и от которого она отказалась, разговоров о гонораре не было. Она, правда, не сомневалась, что ей заплатят, но почти всегда в ее практике сумма гонорара оговаривалась заранее, а с Гончаковыми с самого начала все было иначе. Ее смутила невиданная ею цифра в 70 тысяч франков.

Управляющий швейцарским филиалом банка деликатно объяснил, что о деньгах речь не идет, что она вправе распоряжаться акциями по своему усмотрению, в том числе продать или подарить, но делать этого не следует. Логичнее ими владеть и получать дивиденды.
- А где князь? Почему не сам?
- Князь убедительно просил меня уговорить вас подписать Договор, - сказал он, добился от нее подписей, оставил красивый красно-желтый пакет и отбыл. Она вернулась к коллеге и описала ситуацию.
- Не понимаю, о чем тут рассуждать, - невозмутимо ответил Краузе. – Во столько он оценил здоровье сына. У него есть возможность платить, а ты умеешь лечить. Бери деньги и не мучайся.
- Откупился.
- А ты хотела по 70 франков за сеанс?
- Я не отработала эти деньги.
- Папаша считает – отработаешь.


***
- Ты в курсе, что он связался с журналисткой из «Зет-экспресс»? - спросил Сережу знакомый парижский репортер. Сережа думал, что представители прессы давно разъехались.
- Ты же сам нам ее всучил, – рассердился Сережа и пожалел, что приехал в Эспри, а не в санаторий к Элен, которой можно было сказать: «У меня все болит. Лечи меня!»
- В сущности, они за этим сюда и ездят.
- А что говорят?
- Что она его использует.
- А она его использует?
- Она получила приглашение в парижский журнал «Эр клер». А французскому правительству выгодно, чтобы он жил в столице, - значительно оттеняя каждое слово, сказал Этьен. – Как бы вам не переехать в Париж, друг мой.
- О как! - сказал Сережа.
- Против кого сошлись, мальчики? – приветствовал их Сергей Сергеич.
- Прессу интересует, когда ты начнешь прилично себя вести.
- Пошли, обсудим, - суховато пригласил князь.
- Не ожидал, что ты сложишь меня к его ногам, - прошипел Бриоли.
- Почему ты не ожидал? Он мой отец, хотя ты и будоражишь своих читателей вопросом, о чем нужно было думать, чтобы у такого брюнета, как он, родился такой блондин, как я.
- Этьен! – поторопил князь
- Иду. Я, знаете ли, не дворняжка за вами бегать! – огрызнулся журналист.

- Тебе обязательно присутствовать на заседаниях? – спросил князь Сильвию в понедельник утром. Он не собирался больше ни в чем участвовать.
- Думаю, что нет.
- Мы хотим выбрать дом здесь неподалеку.
- Конечно, - сказала она, покраснев от радости.

Они поехали в Лозанну, в агентство по продаже недвижимости, где перед ними положили альбомы с фотографиями и описанием назначенных к продаже домов. Везде были лужайки, горные пики за оградой и везде было очень чисто. Продавались несколько больших отелей и два частных санатория. Все было снято в период, пока не выпал снег.

- Вы очень правильно поступаете, покупая имение в горах. Правда, сейчас вы немного увидите, так как все под снегом. Но и медлить нельзя, цены непрерывно растут. Эти места не выходили из моды даже во время войны, - сказал агент.
- Нам нужен дом вблизи от Джелатти, - уточнил Гончаков-отец.
- Это сколько угодно, мсье.
- Что-нибудь этакое, чтобы с одной стороны гора, а с другой – клеверное поле.
- И это сколько угодно, мсье.
- Рыжая Фредерика. Смотри, - сказал Сережа и подвинул альбом отцу.
- Очень хорошее имение, я там была, - сказала Сильвия. Князь посмотрел ей в глаза, определяя, не сговорилась ли она с агентом. – Мы ездили туда на пикник; дочь владельцев Фредерики училась классом выше. Это недалеко от нас.
- 100 акров леса, из которых 47 акров приходится на озеро. Глушь, - сказал Гончаков, возвращая альбом Сереже.
- Нет, не глушь. Посмотри, какое озеро!
- А я говорю, что глушь! 100 акров земли, половина которой под водой. А платить нужно за все 100.
- Каменный капитальный дом и деревянный дом на воде.
- Что стоит? Дорого, - сказал князь, услышав цену.
- А что ты имел в виду? Дачу в центре Монтре?
- Зачем тебе дом на озере в Швейцарии, если ты уже имеешь дом с озером во Франции?
- Ты имеешь в виду наш бассейн с фонтаном?
- В озере много рыбы, - сказал агент.
- Сколько… сколько оттуда до Джелатти?
- А при чем тут Джелатти? – спросил Сережа.
- 17 километров, - сказала Сильвия.
- До Крузенхейма – полтора, - сказал агент.
- Крузенхейм – это что?
- Горный курорт с собственной лыжной базой.
- Черные спуски есть? – спросил Сережа.
- Это сколько угодно, мсье.
- Не пойдет! – твердо сказал старший Гончаков.
- Можно туда сейчас проехать?
- Я думаю, что можно, если погнать вперед снегоочиститель. Велите распорядиться, князь?
- Распорядитесь, - велел Сережа.
- Сергей, полистай альбом.

Но Сережа ничего не хотел смотреть. Имение, которое называлось Рыжая Фредерика, снятое под летним солнцем, с видом на долину, совершенно его заворожило. Он хотел получить его немедленно.
- Ты не видел других имений. Так нельзя.
- Я не хочу больше ничего видеть. Я хочу ее.
- Если бы Рыжей Фредерикой назывался сарай для сушки люцерны, ты потребовал бы этот сарай.
- Я хочу этот дом на озере.
- Ну, что ты уперся, как баран? "Папа, купи мне Фредерику. Ты еще ничего не видел. Платить такие деньги за воду с рыбой!
- Снегоочистители вышли, мсье!

Дорога на Рыжую Фредерику ответвлялась от трассы Монтре-Лозанна и уводила в лес с опрятной табличкой «Частное владение». Расчищенная снегоочистителем полоса ослепительно сверкала.

Высокие ели со стилизованно приподнятыми ветками, на каждой из которых лежал сугроб, тихо стояли под полуденным солнцем, осыпая блестки сверкающего инея.
Попетляв между ними, автомобиль въехал в высокие ворота, распахнутые водителем снегоочистительной машины. Машина расчистила круглую площадку перед домом. Князь вышел и расплатился, отсчитывая купюры пальцами в кожаных перчатках. Водитель поблагодарил и погнал снегоочиститель в город. Князь огляделся и пнул башмаком каменный гроб, освобождая его от снега.
- Колода, - сказала Сильвия.
- Колода?
- Кормушка для скота, переделанная в клумбу.
- Я не против, - сказал Сережа.
- Ты большой демократ, если ты не против, - сказал отец.
 Над колодой висело грубое тележное колесо, с которого летом свисали цветочные горшки.
- Купи Фредерику, папа! – попросил Сережа и, вспомнив беспроигрышный детский трюк, после которого он получал, что хотел, повис у отца на шее. –Ну, пожалуйста!
Как только уехала снегоочистительная машина, установилась плотная тишина, которую можно было потрогать пальцами.
Капитальный каменный дом был белый, с переплетениями деревянных балок, с новой черепичной крышей с печными трубами.
Озеро замерзло и было покрыто снегом, среди которого видны были белые перила мостков. На другом берегу стоял на сваях «дом на воде» – двухэтажный, узкий, непонятно для каких целей предназначенный.
- Если смотреть из окон, видна долина, - деликатно предупредил агент. - Очень поэтичное место, князь. Ваш мальчик настоящий колдун, раз выбрал его из всех других.
- Кстати, о колдовстве. В озере в старину не топили ведьм?
- Сомневаюсь, что у нас это было принято. Почему вы спрашиваете?
- Будут являться по ночам. Или хуже – утянут кого-нибудь на дно.
- Никогда не слышал ни о чем подобном. Верите в привидения, князь?
- Меня не спрашивали, верю я в привидения или нет, когда всучили мне дом с одним из них. Даже не упомянули о нем в инвентаризационной описи.
- Шутите, мсье? – остерегаясь смеяться или сочувствовать, уточнил агент.
- Почему я шучу? Я не шучу. Прежде действительно шутил. А теперь привык. Если допустить, что можно привыкнуть к привидению.
- Удивительно. Если о нем знали, вас обязаны были предупредить. Такие вещи обычно не утаишь. Как правило, они влияют на цену дома.
- Не хочешь посмотреть другие места, Сергей?
- Не хочу!

Он видел, что князь смирился. Агент отпер дверь и впустил их в дом. После яркого солнечного света они вначале ничего не увидели, кроме облачков пара изо рта, потом привыкли, и Сережа внимательно следил за лицом отца, которое становилось все веселее и беспечнее. Он заметил, с каким выражением смотрит на него Сильвия, и понял, что для нее покупка Фредерики или любого имения в Швейцарии, неподалеку от ее городочка Гштадта, важней, чем для них обоих. Она была очень бледной, очень серьезной и очень волновалась, купят они Фредерику или нет.

Дом изнутри был деревянный и некрашенный. Прежние хозяева оставили кое-какую мебель и портьеры, можно было остаться жить, хотя кое-что придется купить и расставить заново. Внизу была большая гостинная с камином, кухня со старинными поставцами, как у Элен, с большой кофейной мельницей и закопченным кофейником на краю плиты, кладовая с дверью на задворки. Наверху – три спальни, ванная, две комнатки без мебели, но с пейзажами на стенах, и под крышей – большая мансарда со скошенным потолком, с камином, без перегородок, просторная, как спортивный зал.
На террасе была свалена садовая мебель, стояла собачья будка и лежала на боку небольшая лодка. Снятый с нее мотор лежал в стороне, накрытый стеганым старым одеялом.
- Твой дом далеко отсюда? – спросил Сережа Сильвию.
- За той горой, - показала она совершенно как в Эспри, и он подумал: в этой стране все, о чем ни спросишь, находится вон за той горой.
- А Джелатти?
- Там, - махнула она в другую сторону.
Повеселевший князь, поставив одну ногу на борт лодки, вынул офицерскую фляжку, обтянутую залоснившейся на швах кожей, и налил всем коньяку.
- Нравится? – спросил он, выпив, сгреб Сережу в охапку и начал тискать. – Остаемся или поедем еще смотреть?
- Остаемся.
Князь кивнул и выплеснул в рюмки остатки коньяка.