Глава 12. Шила в мешке не утаишь

Третья школа. Более тысячи учеников, семь десятков учителей. Что сказать о наставниках? В советских характеристиках обычно писали: коллектив, в общем, трудоспособный, но есть отдельные товарищи, которые … и т.д. А если писать не характеристику в ОБЛОНО, а для истории, то следует признать: в коллективе не было ни одной выдающейся личности – по уму, по профессионализму, по другим талантам. Иные, правда, «выдавались» негативными качествами: психическая неуравновешенность, слабость характера и т.д. Зато на среднем уровне это был народ работоспособный и жизнеспособный. Спутанный идеологией вождей, сознательно строил коммунизм и тащил на своих плечах непосильную ношу – дать всем детям среднее образование; с ним можно было идти в разведку, шутить в учительской, весело петь и танцевать на вечеринках. Начальство. Директор – бывший работник горкома. Хороший хозяйственник. Историк и педагог – по посылу партии. Как партия сказала, так всё и должно быть – его политическое и философское кредо. Завуч по учебной работе. Педантичный канцелярист, хороший учитель географии. Беспартийный приспособленец. После каждой пакости, сделанной учителю, мучился угрызениями совести. Завуч по воспитательной работе (она). Хороший учитель русского языка и литературы. В качестве парторга школы – педантичная, въедливая, амбициозная. Партию любила, перед партией преклонялась, за партию держалась. Слабая духом, она нуждалась в силе, на которую можно опереться, к которой можно прислониться. Все они были отравлены властью.

Очень хотелось начальству школы выбиться в люди. Но не путём усовершенствования педагогических методов, а путём угождения вышестоящей власти. Хорошей педагогикой ничего не докажешь. Сложно это. Незаметно это. Чего добился Шаталов?.. А Шаталов – титан педагогического мастерства!  «Наши» пошли по другому пути. Чтобы в школе была тишина, была чистота. И чтобы везде висели красивые портреты и плакаты. Развесили по стенам плакаты с высказываниями советских литературных классиков. Н. Островский, М. Горький. Это же эстетическое воспитание! Развесили патриотическую агитацию. Надо же любить нашу советскую родину! Партийную агитацию. Надо же  любить коммунистическую партию! Много провели мероприятий, хорошо отрепетированных,  напоказ. Боролись за звание Образцовой школы. Получили грамоты и звания. Мне неприятна было спекуляция на детских душах. Очень я хотел охладить разгорячённые головы. Своё понимание педагогики я выражал в статьях, которые посылал в «Учительскую газету», в «Советскую Россию» и другие центральные издания. Их, как правило, не печатали. Но однажды … «Сергей Осипович, Вам звонят из Москвы. Идите в кабинет директора», – в учительскую пришла секретарша и сообщила мне. Это был звонок из «Советской России». В трубке я услышал: «Здравствуйте. Мы напечатаем Вашу статью. А Вы не боитесь последствий?» – «Не боюсь. Печатайте». И газета напечатала мою статью, с сокращениями, конечно, «Шила в мешке не утаишь». Я хотел бы её здесь поместить.


ШИЛА В МЕШКЕ НЕ УТАИШЬ

Знаете ли вы, что такое малый педсовет? В отличие от большого, на котором начальство «пропесочивает» провинившихся учителей, на малом педсовете начальство осуществляет процедуру воспитания нерадивых учеников, а косвенно – и их родителей, приглашённых в качестве то ли «свидетелей», то ли «соучастников преступления». И масштабы малого педсовета не те, они ограничиваются узкой задачей – подтянуть успеваемость в каком-то классе за четверть или предупредить неуспеваемость.

Итак, мы присутствуем на очередном заседании малого педсовета. Вызвали для «проработки» группу учеников 6-г класса. В кабинете истории за учительским столом восседает директор школы Куропаткин Владимир Макарович в роли Юпитера. За столами ученическими расположились с десяток учителей и полдесятка родителей. У тех и других скверно на душе: первым жалко личного времени, которое (они в этом убеждены) растрачивается впустую, вторым предстоит пережить моральную казнь собственных детей.
– Полина Михеевна, пригласите, пожалуйста, первого, – начинает процедуру Владимир Макарович. В дверь из коридора впускают подростка. Тот останавливается у порога.
– Подойди поближе! – начинает требовательно директор.
– Зачем?
– Подойди! – Лохматый мальчуган в не первой свежести школьном костюме, с измятым пионерским галстуком, в котором отжёваны оба конца, делает два шага вперёд. Останавливается, смотрит в пол. Потом робко поднимает голову и осматривает присутствующих (может быть, хочет увидеть мать?), и, заложив грязные, как у Оливера Твиста, руки в карман, снова опускает взгляд.
– Подними голову! – звучит жёсткое требование председателя. Никакой реакции.
– Вытащи руки из карманов! – Еле заметное топтание на месте.
– Как тебя зовут? – Молчание.
– Ты что, язык проглотил? – зычным голосом спрашивает Сусанна Павловна, передовой педагог и активная участница многих экзекуций. В ответ – неразборчивое бормотание и сопение.
– Ты позоришь школу! – с педагогическим негодованием на лице бросает разоблачительную фразу с заднего стола один из руководящих товарищей – Мирандолина Степановна.
– Сама ты позоришь школу! – прорывается вдруг в ответ, как гром среди ясного неба.
Немая сцена…Потом заулыбались учителя, заулыбался директор, захлипала и запричитала мать, притаившаяся за спинами впереди сидящих: «Ты что же это, сыночек, рвёшь моё сердце!..» У Алексея Крапивина – так зовут нашего «героя» – злобой запылали глаза. Чтобы не оборвать «процесс воспитания» в самом начале, руководитель мероприятия меняет тон и продолжает вкрадчиво:
– Ну, зачем же так, Алексей (он, разумеется, знал, как его зовут)? Разве мы тебе враги? Кто из присутствующих здесь желает тебе зла? Скажи! Посмотри на всех. – Крапивин обводит взглядом учителей (задерживается на мне, сказал он однажды: немецкий ему горько не нужен). Потом говорит в упор тому, кто спрашивал:          
– Ты!
Снова немая сцена…Опешил Владимир Макарович. Притихли все присутствующие.
– Я? Спасибо! Ты юморист!

Нет смысла приводить здесь весь диалог. Далее Крапивин скажет, что половину из тех, кто его учит, он перестрелял бы, а остальным – перебил окна. А за дверью своей очереди ждали другие «провинившиеся». Они были более покладисты. Со всем соглашались, давали обещания, пускали слезу. Их родители в это время то бледнели, то краснели.
В конечном счёте, пропущенные через «воспитательную мясорубку» ученики были оставлены на второй год (что случается очень редко), но их с таким же успехом можно было посадить в 5-й класс, в 4-й и в 3-й: всё равно они ничего не знают, с трудом читают, пишут, считают. Формально эти ребята остались учениками, пионерами, порой их можно лицезреть даже на уроках, но по существу они изгнаны из того круга, в пределах которого школьная педагогика имеет какое-то влияние. Такова ситуация на сегодняшний день, по крайней мере, в нашей школе. А на педсоветах и всевозможных заседаниях руководители, связанные с образованием, произносят сладкие речи об успехах, с выкладкой цифр, как много наших поступает в техникумы и институты, как высок процент успеваемости.

Серёжа Гирин в первые годы своего детства развивался очень медленно: часто болел. К  пяти годам кое-как научился говорить. И вот в семь лет он посажен в первый класс. Не позволили лишний год «пересидеть» дома – охват, всеобуч и прочее. После окончания первого класса мать просила оставить его на второй год, чтобы подтянуть в чтении, письме, арифметике. Не разрешили – соцобязательства надо выполнять, авторитет школы нельзя подрывать. А теперь он в 8-м, читает по слогам, кое-как умеет списывать задачи, в диктантах делает по сто ошибок. Вова

Милашкин – его товарищ по несчастью. Только – «буйный». Его «хобби» – наводить страх на малышей и «обследовать» карманы пальто в раздевалке. У обоих – «вольное» посещение уроков. Первый «успевает», потому что тихо ведёт себя, у второго пять двоек за четверть, неуд по поведению и прилежанию.

Не падает процент преступности среди молодёжи? Он и не должен упасть, потому что школьная «язва» – бессердечие, жестокость, свирепость по отношению к отстающим  – в течение десятилетий скрывалась (и сейчас скрывается) от глаз людских всеми, чьё благополучие зависит от бумажных показателей, кто сидит «в конторе», в институте и занимается псевдоучётом и псевдонаукой. Однако шила в мешке не утаишь, правда вылезет на поверхность, сколько её ни закапывай. Если говорить без обиняков, то мы «куём» сейчас, так сказать, в плановом порядке кадры для лагерей и тюрем. Взрыв преступности – не за горами.

«Вы за деревьями не видите леса! Не ощущаете нашей победной поступи! Вы критику превращаете в критиканство!» – слышу я возмущения моих оппонентов. Ох, уж эта мне «победная поступь!» Будем ради успехов девяти десятого затаптывать? А у разведчиков, например, другое правило: не бросать раненого, даже если его приходится тащить из тыла врага. Это на войне! А мы ведь сегодня не воюем! И в спорте, в групповых соревнованиях, зачёт идёт по последнему. У нас «всё лучшее – детям». Давайте же сюда включим и лучшую педагогику, которая гарантирует каждому ребёнку радость учения, труда, игры, общения. Каждому. Гарантирует. Не на бумаге, а на деле.

Основным пороком нашей традиционной педагогики (обычно практикуемой) является непризнание в ребёнке личности. На уроке он для нас – штакетина в заборе, баран в стаде. Кто-то болен и не может в нормальном темпе двигаться со всеми, но программа для всех одна. Не на год, не на два, не на три, а на восемь лет (или десять). У Саши отец пьяница, в семье скандалы – беда непоправимая. А надо идти вперёд, вперёд, вперёд. Способные ребята не будут ждать. У учителя нет времени и сил (часто и желания!) углубляться в душевные тонкости детей, винтиков педагогической машины.

В марте месяце один ученик наш из второго класса, Андрей Максимов, не пришёл домой ночевать. После продлёнки зашёл в городскую столовую, спрятался в уголке за ящиками и уснул, свернувшись калачиком. Выяснилось, что мать и отец постоянно истязали его за двойки физически и морально. Кто, где, когда, в какой газете, в каком журнале робко обмолвился о том, что ребёнок, как личность, имеет некоторые защитные права (иные отсиживают в школе по 10 часов, с 8 утра до 6 вечера)?! Зато об обязанностях его трезвонят все. Всем он должен! Одним за то, что его родили (как будто он их об этом просил!), другим за то, что его учат, третьим за хорошую погоду. И мы напомним ему об этом на классном часу, на пионерском сборе и т.д. И он будет молчать, потому что слабее нас по всем статьям.

В современной школе, к сожалению, пока не идёт борьба за человека, она борется против человека, против маленького человека, за процент, за престиж, за то, чтобы грубым способом (другого мы знать не хотим) как можно более плотно набить его голову информацией, которую он должен выдать в нужный момент. В ней преобладает не радостный труд, не труд по наклонностям и интересу,  а грубое давление, иссушающее души и тела наших питомцев, давление, чреватое неврозами, растранжириванием здоровья. С каким рвением набрасывается опытный и т.н. требовательный учитель на исхудавшее существо с большой головой на тонкой шее! С каким мужеством жертва несёт крест своей неволи!

А ведь могли авторы школьной реформы внести нужные коррективы в программу, в стиль нашей работы, в методы её! Для этого, прежде всего, надо было отступить от неоправданной уравниловки детей, чтобы не превращать значительную часть из них в изгоев на долгие годы детства и отрочества. Ведь если смотреть в корень, то каждый человек чем-то талантлив, уже в детстве. Не следует смешивать школу с птицефермой, хотя бы и образцовой, и отождествлять «производство человеческих душ» с производством яиц. Давно напрашивается разделение учебных коллективов не только по возрасту, но и по реальным потенциям детей – теоретическим и практическим, научным и художественным, техническим и гуманитарным способностям. Давно следует поднять роль и авторитет кружков, особенно творческих, преподавание физкультуры, которая, как ни парадоксально, до сих пор является предметом, скорее, отпугивающим, чем привлекающим. 17 апреля 1986 года