Осколки жизни. Дайджест

ПРЕДИСЛОВИЕ………………………3
Судьба дарует нам сюрпризы, удивительные встречи с творчеством родственных душ, неспокойных, пытливых, мудрых, это же, несомненно, подтверждает вечную истину о духовной высшей жизни. Ибо, как иначе, если читаешь, и остаётся свет, который заставляет подумать, остановиться на мгновение, потому что переворачиваются самые сокровенные тайники души, казалось бы, надёжно упрятанные в недоступной её глубине. Но, подобное случается, и лишь тогда, когда душой касаешься творчества, рождённого по вдохновению, а, значит, ниспосланного свыше.
Удивительный, самобытный прозаик, рассказчик, поэт, известный в кругу знакомых и друзей, ценителей его творчества, Николай Фёдорович Шунькин, по нынешнему портрету, удивительно похож на писателя-классика. Я бы, даже, определила его портретное сходство, точнее - на Хемингуэя, или Тургенева. А, по моему наитию, он - Гомеровский Одиссей, вечный странник мысли в огромном океане под названием жизнь, осколки которой он собирает и коллекционирует. Наблюдательное, пытливое око его, выхватывает такие удивительно правдивые характеры и картины, казалось бы, из обыденных, каждодневных житейских событий, из этой суеты, не только человеческих взаимоотношений, а и отношений ко всему окружающему. И тогда, то, что его затрагивает, волнует, возмущает, греет, злит, он, торопясь, записывает на диктофон, а потом пишет, пишет, освобождаясь от взбудоражившего его мгновения. Иногда читает сам, вслух, своим друзьям, уже описанные им интересные, подмеченные моменты жизни. И всё это, несомненно, с эфемерным налётом тончайшего юмора, от которого становится вдруг грустно и смешно одновременно. И это уже его почерк, его индивидуальность.
Я с ним часто беседую, особенно на даче. Говорить с ним интересно. Это человек с большим жизненным запасом, с трудной судьбой, где случалось всё, даже такое трагическое, которое не каждому под силу пережить. И, потом, касаться его личной биографии, - это отдельный разговор.
Особенно хочется отметить, что запас души его богат, кругозор объёмен, и я уверена, что творчество его, только-только, в самом начале. И как бы некоторые недоброжелатели, - а подобных всегда в избытке, где пробивается истина, - ни относились к его творчеству, я желаю ему вдохновения, осуществления всех его творческих задумок, и смело передаю охапку, вот именно, охапку сердечного тепла от имени благодарных почитателей, интересующихся его творчеством и  молю, молю благословенные, божественные небеса, озарить и согреть своим светом биение его сердца и творение его мудрой мысли.
Лидия Николаевна Стрельченко.

ФРОМКА…………………………5
Про Скрябина Фромка знал только, что он композитор, да ещё говорили - некоторые его произведения по сей день никто не может исполнить: на это не хватает гибкости и длины пальцев. Их играют в четыре руки.

Было ли это одно из таких произведений, Фромка не знал, но он точно знал, что это Скрябин, что от этих  маленьких пожелтевших клочков бумаги зависит его судьба, и смело опустил руки на клавиши.

На пюпитре лежали несколько листочков с нотами, играл Фромка менее пяти минут, но всем показалось, что за это время в аудитории вспыхнул и разгорелся небывалой силы пожар, который едва удалось погасить сотне пожарных машин, и тысяче людей с вёдрами воды... Фромка, в невообразимо бешеном темпе, сыграл экспозицию, ещё быстрее - репризу, и откуда только у него нашлись силы, умение и мастерство, чтобы взвинтить темп игры коды. Члены приёмной комиссии сидели молча, долго не смея нарушить установившуюся после мощного заключительного аккорда тишину.   

РУКИ……………………………17
         Первое, что бросилось Соловьёву в глаза, - это руки, огромные, мускулистые, серые, как две недозревшие дыни, покрытые редкими трещинами,  которые позже избороздят весь плод, а  пока кожура ещё не засохла,  плод, распираемый поступающим по ещё не отжившим стеблям соком, наливается, растёт, увеличивается в размерах, медленно растягивая стареющую корку, бороздя её некрасивыми, рубчатыми, изгибающимися, как змея, полосами, намечая будущие рубцы и шрамы. А сейчас эти недозревшие дыни, сведенные, каждая, в мощный, хотя и полусомкнутый, кулак, гранитно покоились на колене, и Соловьёв поймал себя на мысли, что эти руки он не только где-то видел, но хорошо знает их, и стоит чуть напряч память, как он вспомнит и  руки, и их обладателя, и обстоятельства, при которых ранее их видел.

ЗАМША……………..…………29               
В его голове, как в кино, отчётливо всплыл тот эпизод: он лежит на ковре, лицом вверх. Замша стоит над ним, лодыжками ног крепко сжимая его голову... Он тщетно пытается разглядеть серую полоску трусов в сумерках образуемого замшевой юбкой колокола... 

ПЕРЕСТРОЙКА……………..……53
Вначале мимо него пролетали расстрелы, тюбинги крепи, стыки водопроводных труб, кольца бронированного кабеля. Затем стали появляться и быстро исчезать лица Старикова, Сидорова, Есипова, Хуторцева, Алексеича... На мгновение показался огромный детина в милицейском мундире, болтливый водитель, Первый секретарь горкома Партии Александр Владимирович, верный ленинец, ярый защитник перестройки... Откуда-то издалека прилетели и едва коснувшись Молодцова, тут же улетели мать и отец...

Пролетая мимо мирно покоящейся на кушетке жены и крохотной, как розовый цветочек, несостоявшейся дочери, Молодцов вдруг подумал, правильно ли он поступил, не совершил ли по отношению к ним предательства, достаточно ли одной жизни Старикова, чтобы перестройка завершилась, не вернуться ли  назад, не продолжить ли борьбу за дальнейшее преобразование общества?

Но летел он уже не вниз, а вверх, внутри светлого голубого луча. Боль прошла. Тело наполнила приятная радость. Высоко-высоко в небе улыбалось лицо Горбачёва в центре бесконечной, как мир, перестройки, и Молодцов влетел в неё, как ракета влетает в безграничное пространство космоса.

ВЕРСАЧЕ……………..………92
- Вы заплатили пятьсот долларов. А пальто стоит 1200.  Вам надо доплатить ещё семьсот. Мы принимаем любую свободно конвертируемую валюту, чеки, кредитные карточки.

Костя  не слушал: про свободно конвертируемую валюту он знал, худосочная девица говорила. Его мозги были заняты другими мыслями, в которых он пока ещё не мог окончательно разобраться:
- Как 1200? Вот эта белая тряпка – 1200.
-Эта, как вы изволили выразиться, белая тряпка - от Версаче! Это эксклюзивное пальто! Будете платить наличными, по чеку или у вас есть кредитная карточка?
- Да нет у меня таких денег... И никогда не было, - растерянно пролепетал Костя. – А эти 500 баксов мне один гад дал за то, что хотел меня отравить, а я его от смерти спас.
Хмель  прошёл, Костя чувствовал, что говорит не то, что надо. То, что он говорит - им не интересно, им надо 700 баксов, и точка.
Если бы Костя мог в это мгновение заложить дьяволу душу за 700 баксов, он не задумался бы ни на минуту! Весь день он строил относительно этого пальто свои жизненные планы, и вот они рухнули в одно мгновение.  А тут ещё эти нагло смеющиеся над ним девицы в коротких юбках... Теперь они были для него омерзительны, и больше всех противна была та, под юбку которой он заглядывал...
Костя понуро встал, снял пальто, подал подошедшей продавщице, даже не потрудившись заглянуть в глубокий разрез её лифа.  Директор вручил 420 долларов:
- Возьмите ваши деньги.  Тридцать долларов мы удержали за примерку и пятьдесят - за испорченную упаковку. Она тоже эксклюзивная.
«Да, если уже и упаковка эксклюзивная, - подумал Костя, -  то со страной точно творится что-то неладное.

РЕТРО……………….……….109
Она накинула халат Владу  на плечи. Пышные, ничем  не прикрытые груди, с затвердевшими сосцами покачивались перед  глазами из  стороны в сторону. Хотел прижать  её к себе, но, видно,  чёрт  вселился  в  красотку!  Она  стала перед Владом на столе во весь  рост, вытянула вперёд  руку, ладонью вниз,  будто успокаивая публику, и, глядя в глаза, сказала:
- Аукцион  продолжается!  Пятьдесят  рублей  -  раз! Пятьдесят рублей -  два! Пятьдесят  рублей - три!  Продано! -  ударила она двумя руками по бёдрам.
- А что продаётся-то, - спросил Влад.
- Дядя  такой  непонятливый?  -  Она дерзко посмотрела в глаза, освободила бёдра  от узеньких чёрных трусиков, обнажив  светлый  пушок  лобка,  затем  покрутила  их  на пальчике   перед      лицом,   одурманивая   густым  запахом женского тела, и одела  ему на шею,  как галстук. Влад схватил её на руки, бросил на кровать.

ЛОПУШОК……….…………124
         Их расстреляли без суда, в подвале офицерского  клуба.  Пока  майора  водили  на  допросы,  истекающий  кровью  Ипполит огрызком карандаша,  на разбросанных  в подвале  контокоррентных карточках, писал короткую автобиографию.  В ней не было ни тени горечи  по  поводу  предстоящей  смерти в неизвестности.  Только гордость за удачно сыгранную роль, да сетование, что  не удастся сыграть ещё раз.  И, потом, ему очень хотелось, чтобы  были зрители, и  аплодисменты. Работа  разведчика ему  разонравилась.  Видимо, в душе он был всё-таки больше артист, чем шпион...
         Фамилии майора он не знал.  Да, если бы и знал,  всё равно  не  написал  бы,  как  не написал свою, подписавшись прилепившейся  к  нему  ещё  со  школьной скамьи оскорбительной кличкой "Лопушок".

ГЕРОЙ………………….…….149
«Как хорошо быть мёртвым!  В сто раз лучше, чем живым», - рассмеялся Синицын. Он зашёл за дом, где под стеной лежали заготовленные на зиму дрова, развёл небольшой костёр. Дрова весело вспыхнули, быстро разгорелись. «Не прав был Кикабидзе, говоря, что костру разгораться не хочется, - подумал Синицын. - Вон как очень даже хочется!»

Погрел у костра руки, злорадно усмехнувшись, похромал прочь от посёлка, от Алёнки, от отца, от могилы матери,  венчанной скромным деревянным крестиком, от своей могилы, украшенной мраморным надгробием с высокой стелой.  Ему даже оглядываться не пришлось, чтобы полюбоваться плодами своего труда: сзади него возвышался огромный столб огня, кругом было светло, как днём, и только перед Синицыным простиралась расширяющаяся до огромных размеров, качающаяся в такт хромоте, полоса  тени, уводящая его в бесконечное пространство небытия.

БЛИЗНЕЦЫ………………….160
Отец Пётр Второй, отрёкся от веры с твёрдым намерением переехать к брату, вступить в ряды Коммунистической Партии, с её помощью разворошить осиное гнездо верующих безбожников. С этими мыслями он отправился в Москву.
 Коммунизм - вот Бог, которому он посвятит последние годы своей жизни. Партия - вот вера, которую он будет отныне исповедовать!

Чаша терпения Петра Первого была переполнена. «Сам», как они между собой называли Генсека, уже никем и ничем не управлял.  За его спиной плелись всевозможные интриги. То тут, то там возникали громкие дела, которые едва успевали гасить многочисленные работники руководимого им отдела ЦК. Из отдалённых республик они докатились до столицы. Сын того...  Дочь другого... Жена третьего... Секретари райкомов, горкомов и даже республик,  как будто договорились между собой. Отдел стал похож на партизанский штаб, который окружают махновцы, петлюровцы, деникинцы, большевики и меньшевики вместе взятые.  Только всё это, вместе взятое, за толстыми серыми стенами здания на Старой Площади называлось величественным словом: Партия! Ум, честь и совесть нашей эпохи!

Пётр Первый не мог дальше терпеть. Уж лучше он поедет в Тенёв, будет подвизаться служкой в самом захудалом храме, чем служить этим оголтелым, дегенерирующим маразматикам.  По крайней мере, остатки жизни проживёт с матерью и братом, замаливая грехи, которые успел совершить, пытаясь осуществить несбыточную мечту человечества: построить коммунизм!

Звонок в дверь прервал его мысли.
На пороге стоял Пётр Второй...

АЙМЕ……………………..….184
Вы мне возразите, скажете, что по контракту в армию пойдут служить только отъявленные головорезы, безжалостные бандиты, профессиональные грабители и распустившиеся хулиганы, - какая уж там у них гуманность, - и будете правы. В самом деле, сможет ли мальчик, с детства играющий на скрипке, с пяти лет пришпиливающий к беленькой рубашечке галстук-бабочку, ни разу не ударивший одноклассника, не разбивший ни одного фонаря, не бросивший в окно ни одного камня, сможет ли он, я вас спрашиваю, закрыть своим телом амбразуру вражеского дота, бросить гранату в окно детского садика, разрядить «Калашникова» в толпу демонстрантов?

А всё дело в том, что мы с вами говорим о разных проявлениях гуманизма.  Вы имеете в виду  гуманность по отношению к врагу, а я - по отношению к тому мальчику в беленькой рубашечке с бабочкой, которому вручили автомат и дали приказ стрелять. Гуманно ли это по отношению к нему? И стоит ли после Афганистана, Карабаха, Тбилиси, Риги, Чечни и прочих горячих точек нашего огромного государства, удивляться черствости побывавших там мальчиков в беленьких рубашечках с бабочками…


РАСПЛАТА…………………..212
Дождавшись, когда все уснули, Григорий слез с кровати, с трудом одевшись,  пополз к двери, медленно перебирая руками и ногами.  На четвереньках, задом, спустился с крыльца, израсходовав все силы. Немного отдохнул и медленно пополз за бугор, в сторону флигеля. В полночь добрался до своего логова, упал, обессиленный, на солому,  долго приходил в себя.
Очнувшись от забытья, упёрся руками в пол, поднялся на колени, повернулся к окну, подставил обескровленное, холодеющее лицо под свет мерцающих в вышине звёзд, чтобы Богу было лучше слышать его, и начал молиться: «Господи,

ОТЧЕ НАШ………………….248
Казалось,  этому  дню  не  будет  конца.  Вечность назад солнце закатилось  за  верхушки  деревьев,  под  их  кронами наступила темнота, а в вышине, над густыми ветвями липы, даже сумерки  не наступили, там было светло, тепло, оттуда опускался сладковатый,  знакомый   с  детства   запах  липового    цвета, заставляющий Его вспомнить подробности последних дней, но  они, видимо, выветрились из памяти  ветром, обдувавшим Его во  время падения  с  высокого  железнодорожного  моста,  или  вылетели в момент  удара  о  хотя  и  мшистую,  но  твёрдую дерновую почву чуждого ему леса, а,  может, рассыпались по сырой  земле, когда Он  бесцельно  уползал от  места падения,  а Он  уползал, Он это понял, ибо вблизи того места,  где Он теперь лежал, не  было ни моста,  ни  железной   дороги,   поэтому   Он  не  знал,   даже приблизительно, где находится, в какой области, в каком городе, как  и  зачем  сюда  попал,  всё  это выветрилось, рассыпалось, забылось, всё,  кроме злости  на шефа,  которого Он  смутно ещё помнил,  да  и  злость  эта  почти  прошла  и была уже вовсе не злость,  а  так,  дымка  в  голубой выси, которая растворялась, исчезала на глазах, пока  совсем не улетучилась, уступив  место огромной,  во   всё вдруг потемневшее   небо,  надписи,  так же, как в тот  памятный день в  храме, только теперь  не золотым по голубому, а кроваво-красным  по чёрному:   «Отче наш, сущий  на небесах!   Да святится  имя Твое,  да придет  царство Твое», но сейчас  у  Него  не  было  ни  желания,  чтобы дочитать некогда любимую  молитву  до  конца,  ни  сил, чтобы перекреститься, у Него даже мысли такой не возникло, будто подсознание Его знало, что будь такое желание, Он всё  равно не дотянется правой рукой до лба, а левой вроде не принято  креститься, да и губы Он  уже не мог   заставить  дошептать   до  конца   слова  молитвы,   и небо потемнело,  и  на  его  фоне  кроваво-красные  слова   уже едва  различались,  сливались  в   сплошную чёрную, испещрённую рваными красными  штрихами,  завесу,   то  ли  ночь   наступила в   этом огромном,  непостижимом   для  человека  Мире,  то  ли глаза Его, устав  смотреть  на   творящиеся  вокруг   подлости, закрылись и не видели ни  земли, ни неба, ни написанной  на небе молитвы,   а  только  прикрывшие  их, остывающие, обескровленные веки, и уже  не шевеля губами, по памяти, Он мысленно  произнёс, не то угрозу, не  то просьбу, а может быть,  и  в самом  деле, слова молитвы:  «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Липа расцвела 25 июня.