Самое первое

А кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную.

(Ин. 4 : 14)




Не помню себя без чувства Бога в душе.

Во всяком случае, осознание  Е г о – как Живого, конкретного, неотступно присутствующего рядом Верховного Существа пришло столь рано, что в памяти оно неразрывно слилось с самим мигом выявления собственной индивидуальности из пестро-туманного расплывчатого хаоса, каким осталось для меня младенчество.

По сути – именно в этом событии я и рождаюсь на белый свет для самого себя. И мой отсчет времени жизни берет начало с этого полного совмещения двух фундаментальных моментов в судьбе.

Отчетливо помню день и час того внезапного немого экстаза, того глубочайшего потрясения, что вдруг нисходит на меня, четырехлетнего мальчика в черном дубленом тулупчике, бредущего в сугробах заснеженной центральной площадью сибирского села Большой Улуй за Красноярском, где мы жили вдвоем с мамой, высланной  по приговору “тройки” как пресловутый “член семьи”.

Наверное, кто–то из взрослых где–то поблизости, вероятно – мама, в платке, повязанном до глаз, – стужа сибирская, под минус сорок, но я не помню никого рядом, я – как бы один–одинешенек на всем мутно–белом ветреном свете, метет пурга, забивает дыхание, забивает глаза, я почти задыхаюсь в этой белесой тяжелой летучей мгле, я пробираюсь сквозь снег, напролом, – и мне жутко: пропаду в этом белом, исчезну...

Удивительно – г д е  настигает меня эта мысль!

Почему все–таки – и м е н н о  т а м?

Посреди площади – заколоченная белая церковь с голубыми деревянными шатрами, немой и незыблемый монолит чего–то большого, значительного, недоступного пониманию и – отдельного ото всего прочего в мире... – и я нахожу самого себя в завалах снега у ее белой стены.

Я задыхаюсь, отмахиваюсь от снега руками, пугаюсь, утопаю в страхе – и вдруг...

Держась рукой за церковную стену, с трудом топоча валенками, я обхожу здание Божьего Дома, еще не зная, не ведая ничего,  как  слепой  в  душной белизне, когда – нет... не “слышу”... не “улавливаю”... а вбираю, впитываю... всем существом воспринимаю идущий как бы отовсюду Смысл:

“Ну да... Это – есть... Оно – есть... Его – не может не быть... В Нем – в с ё...  Ну конечно... конечно!..

Поразительна глубина и серьезность детского восприятия этого Открытия!..

И сейчас, спустя сорок лет, – мне удивительна та  осмысленность сверхважности принятого свыше Слова, каким Господь так определенно и непреклонно явил Себя ребенку, совсем еще крохе, затерянной среди снежных холмов на церковной площади, под сенью маленьких маковок дощатых шатров...

То не был знак надежды или спасения гибнущему в пурге, то было просто властное уведомление о несомненности Своего бытия, участия и того, что без  Н е г о  –  нет ничего и нечему быть, а значит в  Н е м, и только в  Н е м  Одном – единственная опора.

То – миг первого пробуждения в жизнь, наиважнейший момент судьбы, самое первое робкое вступление в чертоги Божьего мира – с непостижимым и поныне признанием Его совершенной силы над головой и повсюду вокруг – силы–Заступницы, силы–Водительницы, безбрежной и страшно близкой, простершейся надо всем и выше всего... всего... даже выше мамы...

Мне было четыре года тогда.

Но помню и ныне – во мне нет сомнения: то послание было услышано и навеки положено на сердце – не детским, но – взрослым, зрелым сознанием, самой душой, бессмертной и вечной, не имеющей возраста, невидимой высшей субстанцией моего “я”.

И еще помню: Бог, явленный и возвестивший о Себе в тот миг, – был принят душой как беспредельность заботливой власти, как Начало Начал, как совершенно реальная, пока еще безымянная Живая Душа.

Такой была эта встреча на ранней заре жизни. Тогда-то впервые на кратчайшие доли мгновения мной овладел ликующий восторг узнавания  –  какой  впоследствии  уже нельзя было спутать ни с чем,  ни с чем...

1992