Портрет композитора 16 глава

Москва, XVII век
На погребение Федора Алексеевича Наталья Кирилловна пришла в строгой шапочке из золотых нитей и в чёрном платье из китайского шелка, волнами ниспадающем к ногам, обутым в кожаные ходцы-тапочки. Держалась Нарышкина спокойно и с достоинством, как подобает законной царице-регентше. Почти законной потому, что патриаршее благословление получено, Петр крест целовал и ему целовали, стало быть, к власти приведен, осталось немногое – венчание на царство. А это дело уже решенное. Надо бы за Матвеевым послать, пусть посмот-рит, порадуется на старости лет.
В Архангельском соборе было не протолкнуться, царская усыпальница была полна людьми, как улей пчелами. Думные дворяне, дьяки, окольничие, стряпчие, стольники, особенное множество было духовных чинов – митрополиты, архиепископы, архимандриты, игумены, диаконы, протопопы и весь освященный собор в облачениях с крестами и с иконами. Каждый нёс свою службу и находился при своём деле, как то требовал древний московский обычай. И тут, во время чтения патриархом Иоакимом Божественной литургии, уже успокоившись, Наталья Кирилловна вдруг почувствовала на себе холодный, обжигающий ненавистью взгляд. Софья? Царевна стояла по другую сторону погребальных саней и в упор, дерзко и непочтительно смотрела на неё. Вспыхнул гнев, слепя душу и бередя помутившееся сознание. Что она себе позволяет? Понимает ли, с кем связалась? Да она в порошок её сотрёт, в прах развеет! Кто пустил её в усыпальницу? Девкам тут не место!
Выстояв литургию, Наталья Кирилловна не стала дожидаться окончания погребения и порывисто-резко вышла из собора, таща за собой Петра, а следом и волоча осуждающие взгляды. А ну их, пусть смотрят. Блажь царевны она терпеть не намерена.
А Софья только этого и ждала. Она дразнила царицу, наблюдая, как та поведет себя. И не скрывала радости, видя, как Нарышкина спешно покидает Архангельский собор. Вот теперь можно насладиться победой. Нет, Милославских на пустой похлебке не проведешь. На-ка, выкуси!   
Как только погребальный обряд завершился, и толпы уморенного многочасовым стоянием народа потянулись из собора на воздух, Софья вышла в числе первых и прямо на Ивановской площади последовала совету Голицына, зашлась обильным, многослезным плачем, останавливая процессию и обращая на себя внимание:
- Люди добрые, православные! Послушайте несчастную, убитую горем женщину! Не своей смертью умер брат царь Федор Алексеевич, а удушили, отравили его изверги проклятые, Нарышкины да Матвеевы. Оттого и умер, болезный, до сроку, раньше времени. И на кого ты нас покинул, брат ненаглядный, Феденька-а!? Осиротели мы без тебя! Люди добрые, помогите! Нет у нас ни батюшки, ни матушки, не дайте свершиться несправедливости, помогите вернуть престол закон-ному наследнику Ивану! А не то Нарышкины Русь захватят, поборами ее замучают. С безродных нехристей какой спрос? Люди добрые! Внемлите голосу, из души исходящему!
Смутился московский люд, ахнул и взволновался. И чем громче плакала Софья, тем больше волновался и охотнее верил ее словам. Да и как не поверить сестре царя? В конце концов, и Софья поверила своим словам, обратив слух в обстоятельство жизни.