Утка

/Каммершпиль/



- Экий Вы, Василий Яковлевич, неугомонный, - перебирая гранки, ворчал старый кривой печатник. - Ведь ить в шестой раз сюда приходите. Ведь ить толкуй Вам, толкуй. Толку нету.

- Много ты понимаешь. - пренебрежительно ответил ожидающий аудиенции у издателя автор и хмуро уставился на редакторскую дверь.

- Так ить с восемнадцати лет тут. А уже, смотри ты, за седьмой десяток перевалило. Стало быть, понимаю. Ведь ить Вы, Василий Яковлевич, автор-то никудышний. Только бумагу мараете. А бумагу уважать надо.

- А ты, что ли, читал?

Крякнув, тот продолжал:
- Ведь ить, о чём Вы пишете, Василий Яковлевич? Свиньи, козы, упыри да вурдалаки.

- Много ты понима-а-аешь! - протянул Василий Яковлевич, но уже не так уверено, и оглядел сгорбленную фигуру старика.

- Конфликту у вас нет, конфликту. А без конфликту оно что? Так, одна вода. Вода и есть.

- Много!..

Дверь редакторского кабинета распахнулась, в ней стоял высокий мужчина — редактор — и радостно тряс руку какому-то молодому человеку:

- Ну что же, голубчик, очень рад, очень рад. Приходите в среду за гонораром. Оч-ч-чень рад!

Василий Яковлевич проводил взглядом молодого человека и, вздохнув, направился в редакторскую.

- Это никуда не годится, дорогой мой. Этого никто не будет читать! Пишите, пробуйте. Съездите куда-нибудь. Пойдите в другое издательство.

Василий Яковлевич сидел, опустив глаза в пол, и ковырял ногти.

Редактор посмотрел на него, вздохнул, полистал рукопись:

- Ну вот что это такое: “Утка, качаясь, плюхнулась в воду”? Ну вот как же это можно, качаясь, плюхнуться? Может, она шла, качаясь, а потом плюхнулась? Или плюхнулась, а потом поплыла, качаясь?

Василий Яковлевич, сжавшись, продолжал смотреть в пол, потом молча взял протянутую ему рукопись.

- До свидания, Василий Яковлевич, до свидания, голубчик. Пробуйте, пишите, приходите. - И добавил в уже закрытую дверь: - Гуляйте садом, нюхайте цветы, кормите уток.

Ночью Василий Яковлевич спал плохо. Ему снилась огромная библиотека. На корешке каждой книги огнём пылала его фамилия. Василию Яковлевичу было ужасно стыдно во сне, и горечь осознания, что ничего нельзя уже исправить ни в одной из этих книг, поднимала его мучения до вселенских высот. Крякнув, появилась утка и стала щипать книги. Они падали, горели и кричали.

Проснулся Василий Яковлевич с тяжёлой головой. Умылся, накинул пальто и вышел на улицу. Свежий воздух остудил воспалённый мозг и немного упорядочил чувства.

- Кря! - крякнула в осеннем небе утка, и Василий Яковлевич, застонав: - А чтоб тебя! - кинулся к дому.

В доме, не позавтракав и не выпив даже чаю, сел за стол, писать.

- “Конфликту нет, конфликту”! Старый дурак...

Положил перед собой чистый лист бумаги и уставился на него.

Лист манил, кричал, требовал, пел гимны, умолял и угрожал. Издевался своей девственной чистотой, дарил то надежду, то безнадёгу.

Василий Яковлевич так долго смотрел на лист, что у него начал дёргаться глаз.

- Конфликту тебе?! Конфликту?!

Схватил лист, в бешенстве смял и бросил в угол. Рванулся за ним, поднял, стал рвать и разбрасывать клочки по всему кабинету:

- Вот тебе конфликту! Вот тебе! Вот тебе конфликту! Вот тебе! Вот тебе!

Топтал коваными каблуками обрывки, пинал их и снова топтал.

Бросился в переднюю, схватил пальто и, не застёгиваясь, выбежал из дому. В поле.

В поле он долго ходил, о чём-то думал. Час от часу лицо его озарялось по-детски непринуждённой улыбкой, иногда хмурилось, образуя глубокие борозды на белом лбу.

Домой вернулся к вечеру. Голодный и умиротворённый. Полез в погреб, обнаружил там сыр и позавчерашние щи. Нарезал хлеба, поел, запил всё крепким чаем. И направился в кабинет, ожидая увидеть там следы своего утреннего хулиганства.

На столе лежал чистый лист. Василий Яковлевич заоглядывался в поисках клочков бумаги, заглянул даже под стол и под диван и, ничего не найдя, забормотал:

- Да как же? Да где же?

Ольга, тучная селянка, приходила к нему раз в неделю убраться и приготовить еды, но сегодня был не тот день.

Василий Яковлевич сел и, как будто что-то поняв, уставился на белый лист:

- Вот как, значит, да? - проговорил он и потянулся к чернильнице.

Взял перо и замер.

Осторожно стал выводить первую букву. Лист оставался белым. Макнул перо в чернила и снова дотронулся им к бумаге. Лист оставался белым. Ещё раз макнул перо в чернила и тряхнул им на бумагу. Брызнули неуклюжие, уродливые капли, испачкав белое поле, и тут же исчезли. Василий Яковлевич осторожно взял лист двумя пальцами за краешек и оглядел его с обратной стороны. И там белым бело было.

- Чертовщина какая-то, - снова пробормотал он, разжал пальцы и в смятении наблюдал, как лист, плавно опустившись на пол, белел у его ног.

- Ха-ха-ха! - вдруг расхохотался он, поднял лист, расцеловал его и положил перед собой на стол.

Долго искал букву, ту первую, которую принял бы его лист. Нашёл и, оттолкнувшись от неё, без единой помарки, без исправлений, написал свой лучший рассказ. Он понимал и чувствовал, что это лучшее, что когда-либо кем-либо было написано. Он низвергал титанов и возносился на вершины Олимпа сам.

- Мальчишка! - обратился он мысленно к Пушкину.

- Граф! Оман! - восклицал он, тряся кулаками куда-то в угол невидимому Льву Толстому.

И предвкушал завтрашнюю встречу с редактором.

- Василий Яковлевич! Голубчик! Но это же лучшее, что Вы приносили мне! - смеялся редактор. - И это даже лучшее, что попадалось мне в руки! Очень рад, оч-ч-чень рад, что Вы, наконец, поняли, я надеюсь, Ваше истинное призвание!

Лицо Василия Яковлевича озарилось, он сидел на стуле, распрямив плечи и спину, и никак не мог успокоить ноги, которые рвались в пляс.

- И надо же, в какой остроумной форме Вы решили мне это показать!

- Напечатаете? - не веря своему счастью, спросил Василий Яковлевич.

- Ха-ха-ха-ха! А Вы остроумнее, чем я даже мог предположить! - не успокаивался развеселившийся редактор и...

И протянул Василию Яковлевичу рукопись, его гениальное творение, перед которым меркли столпы мировой литературы.

Плечи Василия Яковлевича поникли, ноги перестали выбивать чечётку, он дрожащими руками принял рукопись и изумлённо уставился на неё.

- Да Вы негодяй! - закричал он вдруг, смотря на редактора расширенными от ужаса и негодования глазами.

- Позвольте, Василий Яковлевич...

- Вы вор и негодяй!

- Но что Вы...

- Да я на Вас!.. Да я жандармов!

- Простите, но я отказываюсь понимать Ваш юмор!

- Вы мою рукопись!.. Украли???!!!

- Да Вы с ума сошли!

Василий Яковлевич вылетел из кабинета. Старый печатник, посмотрев ему вслед, вздохнул и покачал головой.

Вышел и редактор, посмотрел на осыпавшуюся после злостного удара Василием Яковлевичем двери штукатурку, и обратился к перебирающему гранки печатнику:

- Вы представляете, что произошло? Да он мошенник! Бездарь! Юродивый!

Василий Яковлевич бежал по улице, пугая голубей и прохожих, размахивая рукописью. Остановился неожиданно перед сточной канавой, швырнул в мутную воду ношу.

- Утка, покачиваясь, плюхнулась в воду. А конфликту нету.

Листы, абсолютно белые и чистые, веером взметнулись вверх и, кружа, спокойно и плавно опустились в канаву.

(с) 04.08.09 г.