Прощание

     Казалось, что в этот вечер не было более притягательного места на всей Земле, чем здесь, в сравнительно небольшом и уже поветшавшем Доме культуры одного из районов крупного приволжского города: в полыхающей эмоциями полутьме десятки пар глаз завороженно смотрели на старую, еще помнившую величественную поступь секретарей райкомов и горкомов, сцену. Рок-группа "Уран", одна из многих столпов провинциального рок-движения, давала очередной концерт, но не было уже так привычных уху рокеров жутких взвизгов, издаваемых гитарами, и сумасшедшего барабанного боя, скорее, наоборот: на сцене царил лишь слегка хриплый и не очень сильный, если честно, голос вокалиста, Ильи Ястребова:
    
     Мир безмолвных скал,
     Расплаты час настал
     Для тех, с судьбою кто
     Всю жизнь играл...
     Черная скала,
     В бок вошла стрела
     И с вершины вдруг
     В ущелье унесла...
     К нашим праотцам,
     К пророкам и к богам,
     Смерть неотвратима,
     И ты там...

     Эхом крик твой разнесло,
     Скалы в бездну сорвало,
     Все камнями погребло
     Навсегда...
     Ты ушел, но не забыт,
     Ты живешь, хоть ты убит,
     Память вечна о тебе
     До конца!..

     Небо стало словно сталь,
     Даже ветер вдруг затих,
     Нашу дождь не смыл печаль -
     Ты оставил нас одних!
     Ты ушел туда, где нет
     Поражений и побед,
     Ты ушел туда, где есть
     Один лишь сумрак...

     Где-то выше облаков
     Ты нашел свой вечный мир,
     Ты свободен от оков
     И ты слышишь пенье лир;
     Видишь мир чужих теней,
     Где исчезли свет и звук,
     Клубок тел, душ и камней
     И лишь тьма одна вокруг!
     Видишь мир безмолвных скал,
     С них когда-то сброшен ты,
     Зришь пещер тупой оскал
     И разбитые мечты...

     Илья в свои 24 года был так и недоучившимся и теперь уже бывшим студентом мединститута, похерившим окончательно и бесповоротно учебу после смерти бабки, с которой он и прожил почти всю свою сознательную жизнь. Достаточно неглупый парень, он в то же время не отличался особыми талантами, за исключением, пожалуй, богатой фантазии, позволявшей ему еще со школьной скамьи быть любимчиком девушек и всех тех, кто хоть как-то причастен к литературе и сочинительству. Мягко говоря, не отличаясь музыкальным слухом и вообще причастностью к музыке, Илья вдруг стал лидеро рок-группы: сначала писал тексты песен своему другу-вокалисту, основавшему ее три года назад, а потом, после нелепой смерти Кирилла от случайно застрявшей в горле рыбьей кости, и сам влился в небольшой, но весьма разномастный коллектив.
     Басист ритмично перебирал струны гитары, и душа Ильи словно летала по сцене, заставляя вздрагивать каждого зрителя от слов песни, влетавших в сердце.

     Нас скоро забудут,
     Пройдут времена,
     Но все это будет,
     И мир скроет мгла...

     Капли влаги струились по его лицу, а глаза, наполненные ожесточенной болью, смотрели на каждого, словно пытаясь сказать недоговоренное.

     И день будет ночью,
     А ночь станет днем,
     И сын будет с дочью,
     А друг - палачом...
     И тьма будет светом,
     А свет станет тьмой,
     И я за советом
     Уйду в мир иной...

     Голос набирал силу, словно питаясь энергией почти молчащих и как будто впадающих в транс зрителей, а влага проторила дорожку к самой шее, сбегая ручейком. Это были слезы.

     Я думал когда-то,
     Что встречусь с тобой,
     И вот у кровати
     Стоишь ты с косой.
     Глазницы зияют,
     И ты меня ждешь,
     А я исчезаю,
     И ты вслед уйдешь...

     Он хоронил самого себя, уже не видя ни зрителей, ни пола под ногами. Он не слышал музыки и на сцене жила лишь его душа, забирая последнее у тела. Он видел Ее, мягкий свет тьмы в провалах глазниц, переливающуюся сталь косы, занесенной над его шеей, чтобы одним ударом отделить ее от плеч...

     И помните, люди:
     Пройдут времена,
     И все это будет,
     И свет скроет мгла...
    
     Голос летел с болезненным надрывом, а рука, до белизны сжавшая ворот черной рубашки, рванула ее, обнажая татуировку на бледной груди - львиная пасть, упершаяся в колючую проволоку. Он уже ничего не видел и не слышал вокруг - свет скрыла мгла.
               
                ***
     Холодный ветер обжег щеки и растрепал волосы. Веревка больно терла руки, привязанные к старому, уже разбухшему от сырости кресту. Раздался клекот, похожий на дикий смех, сопровождающийся хлопаньем крыльев, и он понял с тоской, что сейчас опять прилетит этот проклятый жирный и ненасытный ворон.
     От ужаса он закрыл глаз, почувствовав, как когти впились ему в плечо, и до боли напряг руки. Клюв коснулся щеки и нацелился в единственный глаз с явным намерением проткнуть его, вонзиться в нежный белок, а через него - в мозг.
     - Проклятая птица! - простонал он, пытаясь вырваться из веревочных пут и уклониться от единственного, но смертельного удара.
     Веревка уже потихоньку сползала с окровавленных запястий, ее волокна перетирали друг друга, и казалось, что это мгновение растеклось на тысячи вечных. А ворон вдруг начал расти, и теперь гигантский ком перьев и когтей с огромным стальным клювом разбухал возле него и адом пахло из его пасти.
     Человек вырвался из веревочных пут, он хотел бежать, но проклятая птица парализовывала его своим немигающим взглядом, и дикий ужас сковывал сердце в немом страхе.
     Он закричал, зажмурив единственный глаз, и вдруг почувствовал себя парящим в небе - перепончатые, как у птеродактля, крылья, выросшие из лопаток, несли его вверх, над этим заброшенным кладбищем, которое уже давно поглотил лес.
     Он летел, и лунный свет озарял его лицо, бледное и окровавленное, с вывороченным и стекающим в виде мертвого желе левым глазом, его располосованную в странный кровавый узор спину. Крылья сами несли его, с каждым движением болью отдаваясь в лопатках, и он уже ни о чем не мог думать, лишь где-то в глубинах сознания мелькала мысль о том, что это счастье - быть живым.
     Устремляясь все выше, он словно пытался оторваться от этого мира, взмывая ввысь и наслаждаясь фантастическим чувством полета. Вот уже скрылся лес и старое, черт знает насколько древнее, кладбище. Под ним серыми и оттого неуютными при бесчувственном лунном мерцании складками расстилалась ткань водяного покрова, то молчавшего, то бушевавшего и своими брызгами в минуты волнения словно пытавшегося поглотить это странное существо человеческого облика, но с крыльями.
     Он летел и летел, а первые лучи меж тем уже пронзили небо, окрашивая его в розово-багряные тона, и вот уже солнечная рябь сделала воду приветливой, улыбающейся. Заметив цепочку вкраплений земли в это водяное царство, он медленно спикировал и упал на влажный песок.
     Долетавшие брызги жгли его и без того соленое от пота лицо, они вызывали боль в каждой из многочисленных кровавых ран и ранок на его теле.
     Лишь несколько жадных глотков воды вернули ему разум и способность мыслить. С недоумением, словно чужое, оглянул он свое тело, морщась от боли, посмотрел на свои руки, ободранные и грязные от влажного песка и еще черт только знает чего, но еще больше удивился он, увидев перепонки между пальцами, как у лягушки, зеленые и осклизлые, и непонятно почему пузырящиеся. С ужасом затаенным подбежал он к воде, пытаясь увидеть в ней свое отражение. Но нет, лицо его было обыкновенным человеческим, разве что не было одного глаза. Крылья же - он уже знал - исчезнут под солнечным светом постепенно, чтобы вновь разодрать немилосердно его мясо в минуту очередной ночной опасности.
     Нет... Оно уже давно не его. Он чувствовал. Его тело - лишь оболочка.
     Его боль - плата.
     Чувства - обман.
     Он упал, и глаз его закрылся, сон овладел им, как искушенный обольститель овладевает невинной девушкой: сначала легкая боль по всему телу, а потом приятная истома...
     Он проснулся от жуткого зноя. Вихри песка с бешеной скоростью неслись по немыслимой траектории, стегая его тело, словно пытаясь содрать с него кожу.
     Пустыня.
     Опять обман. Морок. От судьбы не уйти.
     Его не оставят в покое, пока он не пройдет все свои круги ада.
     Раскаленный песок оседал на голом теле, он залеплял уши и глаз, рот, он проникал всюду, куда только позволяло тело.
     Солнце палило. Этот диск огня буйствовал, словно пытаясь поджарить его на сковороде.
     Он оглянулся назад.
     Сзади тоже было солнце. Такое же немилосердное, только его почему-то опоясывала черная кайма.
     Не было сил идти. Он упал.
     Он пытался ползти, загребая песок, как пловец воду. Задыхаясь в нем.
     Песок провалился под ним, и он полетел вниз.
     Наверное, в преисподнюю.
     Пустыня выкинула его на холодный безлюдный камень.
     Больше всего этот бескрайний пейзаж напоминал фотографии Луны из учебника по астрономии. Вот только небо было в красно-черных тонах и без единого намека на звезды.
     Зеленые лягушачьи перепонки на руках со свистом лопнули, а то место, где был ошметок вырванного глаза, пронзила нестерпимая боль, как от раскаленного железа.
     Он с удивлением посмотрел на кисти рук, и понял, что его кожа, вернее, ее жалкие остатки, свисает рваными лохмотьями.
     Внезапно подул ветер и закружил с нестерпимым свистом вокруг него, сдирая вихрем кожу со всего тела, оголяя одно лишь красное мясо.
     Лучше бы он умер.
     Впрочем, он итак был мертв. Наверное.
     С живыми такое не происходит.
     Он упал и завыл, как самка Кинг-Конга.
     В глубине тела вдруг он почувствовал дикую нестерпимую боль, выходящую наружу. И точно, она вылезла наружу. Металлические шипы как квозди изнутри пронзали тело, заставляя лопаться кровавым пузырям со смачным чавкающим звуком.
     Они были повсюду, и теперь он был похож на гигантского ежа.
     Шипы тем временем слегли, как щетина, и застыли, покрыв все тело пластинчатой чешуей.
     А ветер все нарастал, и уже камни гонялись друг за другом по его прихоти, словно бильярдные шары, запущенные неумелым игроком.
     Боль исчезла, но остался страх, страх влекущий его подальше отсюда, от неистовства камней, пыли и ветра.
     Увидев щербато зияющий проход в пещеру неподалеку, он направился туда. Он не чувствовал тела, разум тоже был уже где-то за гранью, но он еще напоминал ему о своем существовании, ровно настолько, чтобы не растерять инстинкт самосохранения и простейшие навыки.
     Он зашел в пещеру, с хрустом давя что-то ногами. Здесь было тепло и сухо, но ни черта не видно. Вдалеке раздавались какие-то шорохи, и он пошел вглубь этого несомненно длинного, протянувшегося и уходящего вглубь каменного туннеля.
     Становилось все жарче, а свод все сужался, как ни странно.
     Он увидел странный отблеск света впереди и зашагал все быстрее, хотя стены уже сомкнулись настолько, что он протискивался меж ними лишь бочком.
     Свод расширился и образовал круглую чашу со странным мерцанием. Он вошел и оглянулся.
     Зеркало. Еще одно. И еще. Все стены были в зеркалах, матовых, местами мутных, а кое-где и потрескавшихся.
     Он посмотрел в самое большое из них, и с ужасом закричав, бросился на него всем телом, разбив старое стекло на тысячи мелких осколков.
     Свет внезапно померк, и лишь точкой отозвалась последняя вспышка в сознании. Последней точкой. Его свет скрыла мгла.

                ***

     Комната. Едва пробивающийся из-за штор свет вечернего солнца, окрасившего нижнюю часть серого неба алой кровью. Диван с засаленной оббивкой. Тумбочка у изголовья. Старая пепельница, в которой еще тлеет окурок. Стакан. Крошечный пакетик с остатками белого порошка. Шприц с полустершимися делениями. Резиновый жгут, сползающий длинной пиявкой ему на тело. И он.
     Мертвая кожа лица. Припухшие губы. Ввалившиеся щеки и глубоко запавшие глаза, закрытые серой неподвижной пленкой век.
     И увядшая роза, медленно и печально склонившая свою голову в вазе на тумбочке.
     Прощай. Он умер в третий и в последний раз.