Письмо

ПИСЬМО




Здравствуйте мой дорогой дядюшка Никифор Иванович. Пишет Вам ваш племянник из города поэтов, бурной светской жизни и Невского прошпекта. По настоятельной просьбе моей матушки, Марии Ивановны, отправляю Вам свои портреты. Кучер мой бывший, хоть и мужик был, но имел склонность ко всякого рода рисункам и карандашиком чирикал, когда трезв был. Но о нём позже. Так вот, матушке моей настолько приглянулись эти портреты, что требует она немедленной переправы к Вам, брату своему родному, оных. Спеша исполнить её волю, также, посылаю на Ваш суд своё последнее литературное творение, в надежде на то, что Вы одобрите мои скромные пробы пера. Рад за Ваше новое назначение по месту службы. Мне матушка хвалилась за Вас, в пример ставила. Надеюсь, теперь  о какой – либо нужде Вы и знать позабыли.
У нас всё хорошо, несмотря на то, что жизнь в столице требует больших издержек. И даже, моё каждодневное пребывание в присутствии, где я служу коллежским регистратором, не облегчает нашего положения. А поскольку моё родовое имение разорилось, благодаря гусарским попойкам моего батюшки, то и притока капитала ждать неоткуда. Порою даже думаю, а не пойти - ли мне в жандармы, там хоть возмездия можно брать по полтине  с каждого мошенника. Поверите - ли, пришлось даже отказаться от вечерних суаре с нашими близкими друзьями, четой Пушкиных - Александром и Натальей. Милейшие, доложу я вам, люди. Да Вы, должно быть, слышали об них из газет. Александр Сергеевич, душенька, молодой, и очень известный у нас поэт. На светских раутах, имя его заставляет краснеть самых благонравных девиц. Жаль, что пришлось отложить на время свои визиты к нему - он так нахваливал мою прозу, так дивился лёгкости моего слога! Ну, да я как-нибудь Вас представлю, коли придётся такая история.
Пребывание в столице не было бы столь утомительным, кабы не разнообразие всякого народу. Иной раз, знаете, выйдешь прогуляться на Дворцовую и глядишь, как барышни благородных фамилий с молодыми повесами на дорогих экипажах разъезжают, а по зиме на залихватских тройках с бубенцами. Тут порою корки хлеба не видишь, а они вона – живут по хотению своему, как им угодно, и не тяготятся ничем. Так вот наглядишься на всё это великолепие, сердце тоскою сожмёт до невозможности, да и пойдёшь на набережную. А там мысли чёрные одолевают, не броситься – ли в пучину Невы-реки, чтоб поглотила с головою. Ибо нету с меня толку никакого, ни Отечеству, ни родным моим, ни близким. В голове один лишь ветер, да попойки трактирные бессмысленные. И тут же душонка жалкая затрясётся и мысли сии гонит прочь прикрываясь отговорками, что, мол, не выдержат такого удара судьбы матушка моя и супруга – душенька. Вот так постою, посмотрю вниз на воду, плюну с досады, да и побреду восвояси.
На да полно, утомил Вас рассказами своими, Вы уж не серчайте.
…А то вдруг видится, будто гусар я. Как вам это покажется? Вот у кого жизнь! Что ни гуляние, так дуэль, или какая другая заваруха. Я третьего дня в карты затеялся с этими господами, так под конец они на спор стреляться стали. Несмотря на своё пьяное естество - я вмиг был потом изошедши. Бог с Вами, судыри вы мои, говорю, полноте шалить-то. А они знай смеются, да курок взводят. А другие на саблях схватились. Друг дружку едва не перекололи. Насилу успокоились. Вот где отвага и лихое начало! Жизнь весёлая, удалая, лишённая скучности и прочих тягот, известных лишь нам простым и сирым. И опять же, все актрисы к ним весьма расположены. Через гусар этих, открою я Вам, многие дамы ума лишаются. Да-да, довелось быть мне свидетелем случайности одной закулисной. Такой пердимонколь случился, что и говорить – то Вам не решусь, совестно и до неприличия постыдно.
А как эти усачи шампанское открывают! Взмахнул саблей, и нету, горлышка – то у бутылки. А верхом… должно быть сущие дьяволы. Как это… помните, у Дениса Васильевича, героя нашего незабвенного, Давыдова строчки:



Конь кипит под седоком,
Сабля свищет, враг валится...
Бой умолк, и вечерком
Снова ковшик шевелится.



Вот человек тоже. Человечище! Пример бы с него брать, ан нет. Видимо я племенем не вышел, всё бы только мёд пить, да жмуриться при этом, что тот кот от удовольствия. Скверно только, что властию Денис Васильевич, кумир мой, не был обласкан. Так что ж, известное дело. Не любит героев Россия - матушка, почести предпочитает раздавать согласно табелю о рангах. Либо гнись пониже, что девка дворовая под коромыслом, либо уж Богу душу отдавай, тогда и вспомнят о твоих заслугах. Да и то, если к могилке твоей паломничество, хоть какое начнётся.
Ну что я право. Вы уж дядюшка, человек мой любимый, не судите строго меня, за такие скверные истории. Кому, как ни Вам осмелюсь поведать свои душевные рассуждения, человеку моему самому близкому, ибо берегу я матушку от подобных рассказов, знаете ведь, здоровьем она слаба последнее время.
Теперь, чего греха таить, выходы мои подобные в свет редкостию стали.  Всё на службе-с. День - деньской, всё тружусь, перья в руках трещать, на пальцах одни чернила. А проку никакого. Никак не хочу научиться в глаза правителям дел заглядывать. Вон, однокашник мой, вместе на службу поступали, а поди ж ты, стал уже рангу заметного - коллежский асессор. А благодетелем нашим, Петром Михайловичем как обласкан! А ведь не умнее меня, но проныра такой, что будьте вам. А всего заслуг – то. Приёмы устраивал вовремя, да потчевал изыскано разносолами, не жалея жалования своего, сам порою, знаю, недоедал. При любом вопросе начальства всегда умел вовремя найтись и подсказать, выдав при этом гений вышестоящего. К службе показывал такую ревность, что и домой не ходил, тут же на лавке в присутствии и ночевал, при этом, не показывая отсутствия душевных и физических сил своих. Эка невидаль, единственно, что бобылём живет, стремиться некуда. При появлении начальствующих, всегда вскочит, подбежит, полусогнётся, чтоб ростом выше не показаться. Затем поинтересуется дорогой, проводит куда нужно и при этом ножкой так искусно шаркнет замысловато, будто подломит под себя и едва заметным кивком головы в нужную сторону сопроводит, выражая при этом степенность этакую. Ну, совершенно Чичиков, как будто. Этот Чичиков есть, один литературный персонаж, тот ещё шельмец. Мне Александр Сергеевич как - то зачитывал немного времени про этого пройдоху. Говорит, некто Гоголь Николай Васильевич выдумал. Но уж я, будьте покорны, не поверил. Видно, сами соизволили прописать, и до печатания в издательстве зачитывает отрывки. Нет, ну придумать, а? Вы слышали более нелепую фамилию, Гоголь? И будто Гоголь этот, собирается книжку издавать про того Чичикова. Ты уж братец разыгрывай, но по совести. А я ему так и сказал. Вот что брат Пушкин, сказал, ты веселись, но знай меру. Он после моего замечания сделался совершенно не в духе. Так вскинулся, что я долго ещё потом примерял к нему подходы. Чуть было вообще не сошло на нет заключение знакомства нашего.
Так вот, дядюшка мой досточтимый, и не знаю. Шаркать ножкой сил душевных не хватает, словно бобик подзаборный, смотреть в глаза благодетелей, заискивающе хвостом виляя. Тут уж я совершенно над собою не властен. Но бывает, пойдёшь воскресным утром на базар с Капитолиной Андревной, супругою своею, лапочкой, и смотришь на разность товаров всяких. Увидишь, как она, пирожок мой румяный, глядит на  какой – нибудь пряник тульский с глазурью, или ватрушку политую вареньем. Такие глазки у неё сделаются, что Алёнушка из сказки. Но промолчит, пройдёт мимо, ни слова не сказавши. Душа моя так схватится, что прибавишь себе в пику свою нерасторопность по карьере. Придёшь на службу в последующий день и так шаркать ножкой начинаешь, что страхи за подошвы одолевают. Ан, всё равно глаза, блеском недовольствия, выдают. Вот и маюсь, аки бездарность полнейшая. За то ещё только на службе и держат-с, что с девицами благородных кровей, оставшимися без обеспечения должного, знаком. И компанию могу с ними свести, коли кому потребно. Уж простите меня дядюшка великодушно, за столь известные подробности, но кому же как не Вам, племяннику излиться в грехах некоторых должно. Девицам этим, уж извольте, румянец мой моложавый юношеский на фоне бледности щёк не даёт покоя. Тем и пользуюсь. Бывает сами и за шампанское и за закуски заплатят, лишь бы скоротал с ними вечерок за разложением пасьянса. Голубушке моей, супруге Богом посланной, не престало знать об этих маленьких чувствительных предметах, именин сердца моего, так что Вы уж дядюшка не погубите племянника единственного, ибо Вам как на духу. Не ради праздника, а за службу стараюсь.
А ведь года три тому… складывалось иначе. Не было ни гроша, да вдруг алтын. Случилось мне выиграть в вист, очень кругленькую сумму. Одним своим весом пачка та, в приятность приводила. А в пачке той, всё одни беленькие. В ту пору красненькие за деньги – то не считал, чуть – ли, не ванькам давал. Да Вы знаете, дядюшка мой драгоценный, я Вам писал про удачливость свою. Ох уж, и радугою цветною мне жизнь тогда казалась. Коляску себе новую выписал из Парижу, вместе с кучером. Кучер тот, правда, пьяницей и бездельником себя показал, но правил исправно. Это его рисунки я вложил в конверт. Выше я предсказывал об этом. И, казалось бы, вот она шапка, коли голова мёрзнет. Нет, захотелось продлить очарование. Имение надумал выкупить родное. Да не хватало средств-с. Так и сел опять за стол зелёного сукна. Сел, да и спустил всё. Да не кому-нибудь, а Степану Елисееву. Да-да, дядюшка, тому самому, сыну Петра Елисеева, должно быть, слышали такую фамилию. А коли не знаете, так поведаю.
Пётр этот, Елисеев, стало быть, являлся некогда крепостным садовником графа Шереметьева. И настолько он службою своею глянулся графу, что тот ему вольную выдал, да денег впридачу. Тот, не будь дураком, не спустил всё в кабаке соседнем, а взял, да и вложил средства в торговлю винную, да фруктовую. И где! в самой столице на Невском прошпекте дома номер 18. И что бы Вы думали? Теперь этот магазин посещают только богатейшие люди Петербурга. Зайдешь, и глаза рябят. Публика в бобрах, да соболях съезжается, а на колясках у них, что не кучер, то такой павлин, коих и в палатах лордов не встретишь. Известнейшие предприятия Европы в универмаг этот товары поставляют, да и ещё дерутся меж собой, у кого цена интереснее. То-то.
Вот уж у кого денег – то, как у меня дурости в голове. Это же надо такому случиться, чтобы из крепостного садовника, да в богатейшие люди России, что России, Европы! выйти. Эх…Видно звезда над ним светит такая, не чета моей.
А после, поехали сани по губерниям. Коляску заложить пришлось, да так и не выкрутился. Ещё и в долгу остался. До сих пор пристав ходит, канючит, тюрьмою долговою грозится, а что ещё страшнее, ссылкою в Сибирь, к декабристам в подмогу. Уж Вы бы мой, досточтимый дядюшка, наисвятейший мой человек, похлопотали бы, коли место такое выправили. Хотя и не смею Вас в конфузию вводить, но уж век бы Вам, свечи ставил за здравие, а супруга моя вышивала бы платки изумительные в подарок. Она у меня знаете, такая искусница в вышивании-то, залюбуетесь. Вот как представится оказия, обязательно отошлю Вам её произведения.
Вы дядюшка, уж будьте снисходительны, простите мне мою навязчивость и отвлечение Вас от дел трудоёмких. Понимаю. Что я - червяк, со своими изливаниями, у Вас – то дела важности Государевой.
Засим буду прощаться, дорогой мой дядюшка. Ибо ночь на дворе, а свеча постоянно гаснет. Мы, изволю Вам доложить, сейчас на них (на свечах) тоже экономим. Берём не как раньше, у купца Храповицкого в Апраксином Дворе, а в лавке местного торговца Яшки Плотникова. Плут, осмелюсь сказать ещё тот, продаёт нам свечи на свином жиру аж по пяти копеек за свёрток. Но, где же это видано, чтоб из жиру, да по пяти копеек? Когда, в лучшие времена, брали по девяти копеек за свёрток, но из натурального, пчелиного, воску!
Но, несмотря на все трудности, мы не падаем духом. Ах, да! Супруга моя, ягодка - вишенка, ненаглядная моя Капитолина Андревна шлёт огромный привет Вам и пожелания здоровья.
Простите великодушно, увлёкся. Не буду больше отвлекать Вашего драгоценного времени, понимаю - служба-с. А если, вдруг, изыщете возможностей, то будьте любезны, вышлите мне почтой рубля три, а лучше пять. Фантазируется, что с Вашим нынешним жалованием это сущая безделица. Посему уповаю на благосклонность Вашу и радушие. А то, знаете, писать Вам письма на бумаге низкого сорту, согласно Вашему теперешнему положению, постыдно-с. Так хоть будет на что приобрести, пока всё не образуется.
Ваш любящий племянник Евстигней.