Начало романа Моя бабушка из России, том 1-й

Юзеф Бронфман

ЮЗЕФ БРОНФМАН             YUZEF BRONFMAN

МОЯ БАБУШКА ИЗ РОССИИ             MY GRANDMA IS FROM RUSSIA

            РОДИНА

            ЧАСТЬ I

            СОКРАЩЁННЫЙ ВАРИАНТ ДЛЯ ПРОЗА.РУ

            СТРАНИЦЫ 1-207

            mygrndmafromrussia@yahoo.com

            Издательствo Seagull Press, SP, USA, 400 стр.

            www.seagullmag.com/bookslist.php#bronf


            Printed in the USA

            Library of Congress Catalog Card Number: 2007930193

            ISBN 9780976526889

Газета ЗАПАД-ВОСТОК, издадаваемая в США в штатах КОЛОРАДО и КАЛИФОРНИЯ, В ГЕРМАНИИ И КАНАДЕ печатала сокращённый вариант Первого тома "РОДИНА" в 11-ти номерах газеты:
с 28 августа 2012г.
по 24 декабря 2012г.

Мы приводим этот сокращённый вариант Первого тома "РОДИНА" здесь:

            Удивительно безоблачный день. Если приврать немного, то количество тёплых солнечных дней в районе Залива бывает больше, чем дней в году.
Камера парит высоко над мостом Золотые Ворота. Красавец мост, две широкие полосы на нём. Камера приближается, и полосы постепенно превращаются в пять пёстрых разноцветных линий машин, мчащихся в разные стороны.
Видна панорама залива, остров Алкатрас, огромное количество катеров и парусных лодок, затем высотные здания Сан-Франциско. Камера продолжает своё движение по кварталам центра города, скользит по улице Маркет (Market Street), поворачивает направо на бульвар Гери (Geary Boulevard). Бульвар Гери в Сан-Франциско – одна из длиннейших улиц, тянется от центра, через деловую часть города, через жилые кварталы и спускается до самого конца города – до Тихого океана, фактически соединяя залив Сан-Франциско и океан.
Камера всё ещё парит над бульваром Гери в жилой части города Сан-Франциско, которая называется Ричмонд. Здесь поселилась основная часть эмигрантов из Советского Союза. Бывшие одесситы моментально назвали бульвар Гери Герибасовской. На «Герибасовской» видны вывески множества русских бизнесов: продуктовых и овощных магазинов, ресторанов, кафе-забегаловок, аптек и других торговых заведений, гуляют легко узнаваемые русские иммигранты, слышны обрывки русской речи.
Камера на какое-то мгновение фиксирует типичную картинку уличной толпы, вид сзади: идёт маленького роста молодой колобок, жирный увалень, этакий сан-францисский гибрид – чёрно-белый латино с узкими азиатскими глазами. Он бодро переваливается с бедра на бедро. На нём самые модные штаны: они появились только-только и быстро стали популярными среди старших школьников, в основном чёрных и мексиканцев. Штаны сползают с талии далеко вниз, с огромной мотнёй почти до полу. Штанины в два раза длиннее ног и поэтому свисают множеством кольцевых мятых складок до самых кед.
Рядом с ним, держа его под руку, беззаботно шагает его подружка китаяночка с модным маленьким, вместо сумочки, рюкзаком на спине. Как и положено по последней моде, на ней коротенькая маечка и джинсы ниже талии, а потому спереди виден голый пупок с металлической серьгой, а сзади – трусики, и из-под них – цветная татуировка, уходящая глубоко вниз.
Колобку явно неудобно передвигаться в таких штанах, и он каждый раз свободной рукой подтягивает их сзади повыше к талии.
Понятно, что эту пару не спутаешь с русскими иммигрантами.
Впереди них идут две женщины, обе на высоких каблуках, одна в очень яркой кофточке с золотыми и серебряными блёстками, другая – в сильно обтягивающей гофрированной рубашке, тоже яркой, переливающейся перламутром. На одной очень узкие на бёдрах модные джинсы, расклешённые книзу. На другой женщине – коротенькая юбка, с пояса свисает бесчисленное количество цепочек и ремешков.
Разумеется, легко догадаться, что эти двое – представители русской иммиграции, тем более, что слышен отрывок фразы с одесским акцентом: «Он же ей совсем не подходит!»
Наконец, камера поворачивает направо, проскакивает улицу Клэмент (Clement Street). Остальная сознательная часть русских иммигрантов тоже моментально окрестили улицу Клэмент улицей Ворошилова. Затем пересекает улицу Калифорния (California Street), скользит по красивому дому и останавливается в его дворе. Двор ухоженный, видны кусты огромных роз, аккуратно подстриженный ярко-зеленый газон. Необычайно красивый вид на океан, знающему человеку говорит о дороговизне места, на котором расположен дом.
В доме слышен телефонный звонок. Маленькая девочка лет трёх проворно огибает три огромных, плотно упакованных чемодана, дорожные сумки, стоящие в большой гостиной и, подхватывая трубку, кричит:
– Алло, алло…
В трубке мужской голос:
– Это ты, моя куколка?
Теперь виден мужчина на другом конце провода. Ему лет под 65, но выглядит он намного моложе. Может, потому, что его украшает ещё довольно густая, хоть и совершенно белая шевелюра. Он на работе, сидит перед компьютером в открытом кабинете-кубике, отделённом от других кабинетов невысокими перегородками. Когда камера поднимается выше, видно, что его кабинет больше других и состоит из двух половинок. В одной – его рабочий стол, в другой – длинный стол для заседаний. Тот, кто знает, о чём идёт речь, сразу поймёт, что обладатель такого кубика – менеджер.
На наружной стенке «кубика» висит табличка с его именем: «Alex Rozenfeld». Вокруг видны другие работники. Рядом с компьютером – рамка с фотографией: на фоне зимнего Московского Кремля стоит довольно молодой и симпатичный хозяин кабинета с женой и двумя детьми – сыном и дочерью.
– Куколка, куколка, это дядя Алекс, а как зовут мою куколку?
Зардевшаяся, счастливая девочка, отвечает тоже игриво:
– Меня зовут Барбара.
– А сколько лет Барбаре?
– Барбаре три годика.
– У-у, какая Барбара большая девочка! А что Барбара сейчас будет делать?
– Я буду провожать мою бабушку и дедушку на самолёт.
– А кто у тебя бабушка, моя хорошая девочка?
– МОЯ БАБУШКА ИЗ РОССИИ! – выпаливает девочка и добавляет по-английски: – MY GRANDMA IS FROM RUSSIA!
– Ну, тогда давай мне бабушку из России.
Из другого кубика вышла молодая индуска в шёлковом традиционном сари и направилась к Алексу, но, подойдя ближе и увидев, что он говорит по телефону, остановилась нерешительно.
– Gopi, Gopi, do you need anything? – спросил её Алекс по-английски, прикрывая трубку рукой. «Гопи, Гопи, что ты хотела?»
Опять нерешительно, как разговаривают с боссом, Гопи спрашивает, показывая на бумаги:
– Alex, I just wanted to say that if you would like me to finish this program today, I definitely need your help. «Алекс, если вы хотите, чтобы я закончила кодировать эту программу сегодня, то мне непременно нужна ваша помощь».
– Okay, just give me 5 minutes, – он показал на телефон. «Хорошо, дай мне пять минут».
– Бабушка, бабушка, тебя зовёт дядя Алекс, – маленькая девочка деловито, по-взрослому позвала бабушку.
– Иду, иду, – слышится голос из кухни.
К телефону идёт женщина, мало похожая на бабушку. Стройная, изящная, симпатичная, с красивой прической. Скорее мама, чем бабушка. Проходя из кухни по коридорчику, она окидывает взглядом четыре маленькие рамочки, висящие на стене, и, как всегда, замечает, что они висят неровно. В изящных белых рамках за стеклом – открытки с красочными куполами русских православных церквушек. Такие открытки вывозили многие эмигранты, покидая Союз. Женщина остановилась, поправила каждую рамочку.
Со второго этажа шумно по лестнице спускается её пятнадцатилетняя дочка и бежит в кухню к холодильнику. Дочка поразительно похожа на маму: высокая блондиночка с длинными распущенными волосами.
– Мама, сколько раз в день do you touch (ты трогаешь) эти картинки? – на ходу спрашивает она по-русски с сильным американским акцентом, открывая холодильник.
– Не знаю, – женщина в ответ улыбается. – Дом дрожит, что ли? И рамочки перекашиваются. Но зато каждый раз, трогая их, я прикасаюсь к своей бывшей Родине, – полусерьёзно, полувопросительно добавила мама.
– Бабушка, бабушка, где ты? – нетерпеливо кричит маленькая Барбара.
В просторной гостиной самая большая стена от угла до угла и от пола до потолка в книжных полках. На них – огромное количество подписных изданий, вывезенных из Советского Союза и приобретённых уже в эмиграции: Пушкин, Толстой, Достоевский, Герцен, Маяковский и сотни других... Фактически весь книжный набор «советского интеллигента». Бабушка, медленно шагая вдоль полок, привычно проводит пальцами по корешкам книг, как по клавишам рояля.
– Иду, иду. – Она поцеловала внучку, посадила её к себе на колени и взяла трубку. – Саша, извини, замаялась уже.
– Ну понятно! Ты же у нас мать-героиня: трое детей и ещё внучка.
– Пусть они все будут здоровы!
– Они все едут в аэропорт?
– Да. Марина с мужем, они ещё на работе, приедут к нам через полчаса, а Дэниел и Мишелка сидят уже и ждут.
– Ты забыла про Барбару!
– Да! Моя славненькая сладенькая Барбара, – она прижала крепче сидящую на коленях внучку и поцеловала её. – Как она похожа на свою мамочку Марину!
– Молодец! Ты же знаешь, как все о тебе говорят: «Ну кто в эмиграции решился рожать аж троих?» Окей, а как со сборами?
– Слава Богу, всё готово к отлёту. Куча подарков, три чемодана!
– Рад слышать это! Я очень рад за вас. Наконец-то увидишь родную Москву. Через двадцать пять лет!
– Боже! Двадцать пять лет!
– Да, двадцать пять! Когда мы появились в Америке, ещё существовали знаменитые Pan American World Airways, а Costco и Home Depot ещё никому не снились, не было Michael Savage на радио! Представляешь, как это было давно?
– Ещё бы! Я в Америке прожила больше, чем в Москве!
– Да ну?! А я тебя всё ещё представляю московской молоденькой девочкой. Ладно, увидимся в аэропорту. Я буду там к четырём часам.
– Хорошо. Кстати, Саша, ты смотрел вчера последние известия из Москвы? Там опять нашествие шахидок...
– Ты же знаешь, у меня нет русского телевидения. У меня страшная аллергия на него.
Бабушка громко засмеялась.
– Да, да! Когда я прихожу к кому-то в гости и вижу по русскому каналу, как её, эту дикторшу... Елизавету, мне становится жутко от её солдатского голоса. А её вытянутое, немое и застывшее лицо немецкого лейтенанта? Вот-вот крикнет «Хайль Гитлер!»
– Ну, ты скажешь, Саша! Хорошая симпатичная девка... старается...
– Они все там «хорошие и симпатичные». И все «стараются», только они такие же, как и при нас были. Опять такие же! Ладно, встретимся в аэропорту. Пока, Grandma!
– Пока, Саша. – Женщина положила трубку. – Через двадцать пять лет! – проговорила она задумчиво и крепче обняла девочку.
– Мама, а где ка-а-ждый? – спросила её дочка, по-американски растягивая конец фразы.
– По-русски так не говорят, Мишелка. Это ты буквально перевела с английского: «Where is everybody?» По-русски можно спросить: «А где все остальные?»
– Хорошо. А где все о-о-стальные? – потягивая кока-колу, Мишель старалась говорить без акцента.
Получалось смешно, и её мама улыбнулась:
– Папа наверху, смотрит свой любимый футбол. Команду «Форти Найнэрс». Дэниел у себя в комнате наяривает на гитаре.
– Crazy! («ненормальный»). А я тоже поеду в airport?
Мишель, не дослушав ответ, махнула рукой маленькой племяшке и с бутылкой кока-колы побежала к себе наверх. Она прошла мимо комнаты, откуда доносился голос футбольного комментатора, увидела возбуждённо топающие ноги отца, сидящего в мягком кресле и что-то радостное подпевающего самому себе, затем открыла дверь комнаты Дэниела – брат бегал в наушниках и неистово бренчал на электронной гитаре. Не окликнув его, Мишель скрылась в своей комнате.
– Да, мы все поедем в аэропорт, – вдогонку ей прокричала мама и посмотрела на большой настенный календарь с видами Сан-Франциско. На календаре отчетливо видна дата: «AUGUST» и «2004».
Она всё ещё сидит в кресле и держит маленькую Барбару на коленях.
«Через двадцать пять лет», – задумчиво, вслух проговорила она опять, повернула голову и посмотрела на стену возле журнального столика. Там под стеклом, в дорогой раме, на белом бархате висела золотая цепочка. Она свисала удлиненной цифрой 8: верхняя часть цифры была более широкой и длинной, а в нижней части восьмёрки переливался бриллиант в четыре карата. Камера приблизила сверкающий бриллиант, задержалась на мгновение, и затем в дымке его лучей мы увидели задумчивые глаза хозяйки квартиры. Всё расплылось. Взгляд её устремился в прошлое.

            ***

Москва. Слякотная, полуснежная, полуморозная Москва. Новогодний вечер. Теперь камера под звон кремлёвских курантов скользит по куполам Кремля, мимо Мавзолея Ленина, останавливается на миг на лице милиционера на Красной площади, сытого, с надутыми раскрасневшимися щеками, туго перетянутого ремнями, – всё на нём на размер меньше, чем надо. Милиционеру неуютно на холодном ветру, надоело дышать промозглым воздухом. А вокруг бесконечные толпы гуляющих людей.

–          С наступающим! – кричат ему прохожие. – С Новым годом!

Праздничная вечерняя Москва. На фасаде ГУМа яркие бегущие лампочки: «С НОВЫМ 1976 ГОДОМ!». Везде полно народу, много смеющихся лиц, некоторые уже изрядно подвыпили. Шум мчащихся машин, гудки нетерпеливых водителей, скользящие огни трамваев и длинные очереди на остановках автобусов и троллейбусов. Подходит троллейбус, из него вываливается огромная толпа, и столько же старается войти вовнутрь.

Типичная толкотня, разбавленная новогодним весельем. Камера задерживается на молодой паре, пробирающейся в троллейбус. Они – не с толпой, немного озабоченные, тревожные, хотя молодость и новогодняя праздничность нет-нет да и сверкнёт в их глазах, тем более что каждую секунду отовсюду слышится: «С наступающим!»

Ему 26 лет. Типично еврейское лицо, среднего роста, немного сутулый, прямые рыжеватые волосы зачёсаны вверх, с искорками в глазах и с легкой, ироничной и вместе с тем располагающей улыбкой. Такие лица всегда узнают те, кто не любит евреев. Модно одет: короткая расстёгнутая дублёнка под цвет волос, красивый желтоватого цвета шарф.

Она – брюнетка, маленького роста, лицо чуть полноватое, но глаза – огромные, чёрные – притягивают сразу. Притягивают, пожалуй, евреев: в этих глазах – глубоко впитанное еврейство, талмудистская ностальгия, вековая печаль и одновременно чисто женская страстность. А не евреев, скорее всего наоборот: отталкивают, не евреи, наверное, скажут, что глаза у неё выпученные, мокрые, наглые.

На ней изящная чёрная каракулевая шубка и такая же широкополая шляпа. Шубка немного распахнута, тёмный ангорский свитер туго обтягивает большие высокие груди, привлекая взгляды пассажиров. Она об этом знает.

В троллейбусе шумно и тесно, кто-то начинает чихать, все смеются. Эти двое стоят зажатые, недалеко от кабины водителя. Из приёмничка, который водитель повесил возле себя, мужчина-диктор радостно сообщает:

«Традиционный референдум, проводимый французским еженедельником «Франс-Футбол», назвал 23-летнего форварда киевского «Динамо» и сборной СССР Олега Блохина лучшим футболистом Европы 1975 года!»

Пассажиры, стоящие ближе к водителю и приёмнику, дружно захлопали. Женщина-диктор продолжает: «Этот год был особенно примечателен для нашей страны. В обстановке высокого трудового подъёма, с оптимизмом и чувством уверенности также встречают новый, 1976 год трудящиеся социалистических стран».

Он и она с усмешкой переглянулись. На каждой остановке очередная толпа вваливается внутрь. Становится ещё теснее, но никто не протестует. А голос из приёмника торжёственно вещает:

«В то время, когда в странах капитала не утихает экономический кризис, народы социалистических стран по праву гордятся своими успехами, уверенно идут к новым свершениям по пути строительства социализма».

–          Следующая остановка – Центральный рынок.

Он и она проталкиваются к выходу. Он на ходу бросает водителю:

–          Жаль, недослушали, выходить надо.

Троллейбус останавливается, он выскакивает первым, галантно подаёт ей руку, и она прыгает ему в объятия.

–          У-ух. – Целует её в щёку. – Маленькая, я ещё раз извиняюсь. Вместо того чтобы встречать Новый год у Румянцевых, тащу тебя к Саше и Наташе на проводы.

–          Перестань, Лёня. Не ты же придумал проводы. И потом, не каждый день провожают дядю в Израиль, то есть в Америку. – Она прижалась к нему. – Не переживай, завтра четверг – праздник, послезавтра пятница – считай, тоже праздник, а там – суббота и воскресенье. Мечта!

Она стала кружиться, подпевая себе, чуть поскользнулась на подмёрзшем тротуаре, и Лёня опять поймал её в свои объятия.

–          Держись, Фанечка! Ладно, сегодня проводим, завтра днём посадим их в самолёт, а вечером – к Румянцевым.

Они направились к двухэтажному деревянному дому, одиноко стоявшему среди многоэтажек. Здесь живёт его дядя Саша и сегодня у него с семьёй последняя московская ночь перед выездом в Израиль. Подходя к парадному, Лёня остановился и посмотрел на часы.

–          С минуты на минуту подойдёт Антон, мы с ним договорились. Давай подождём. Он очень хочет попрощаться с Сашей. Антон его обожает, и не только потому, что Саша помог ему устроиться на работу после армии.

Лёня и Фаня топтались на пятачке у этого старого московского дома. Температура воздуха была минус один, дул холодный порывистый ветер. Закурили. Напротив высился многоэтажный дом, ярко светились окна, доносилась весёлая музыка. Дверь подъезда этого дома громко отворилась, оттуда вывалилась шумная молодая компания и направилась мимо деревянного дома в сторону остановки троллейбуса. Среди них выделялась стройная высокая блондинка с распущенными длинными волосами. Откровенно эффектная, она игриво отталкивала от себя парней, а они всё равно вились вокруг неё. Лёня с Фаней одновременно обратили на девушку внимание. Тут они увидели спешившего к ним Антона. Вот он поравнялся с молодой компанией и, проходя мимо блондинки, резко остановился. На какое-то мгновение их глаза встретились.

Уличный фонарь осветил её лицо и, если быть проницательным, то можно было заметить, как эти поразительно привлекательные глаза похожи на бабушкины, которая, держа внучку на коленях, мысленно устремилась в прошлое.

Прошёл всего лишь миг, но Антону показалось, что он запомнил эти глаза навечно. Они стояли напротив друг друга – застывший Антон и блондинка. Она, кокетничая и поводя глазами, подпрыгнула и ухватила свисающую веточку.

–          Сонька, Сонечка, не тормози, тут своих с избытком. Давай быстрее, а то журавли улетят.

Антон сделал попытку помахать рукой, но она уже исчезла и опять была со своей стаей.

Лёня и Фаня с усмешкой наблюдали эту сцену. Они знали, каким стеснительным был их друг – школьный преподаватель русского языка и литературы.

–          Да-а, – выдохнул из себя Антон, – любовь с первого взгляда. Но птичка выпорхнула из гнезда. Улетела, улетела. – Он разнял руки и театрально помахал ими, как птица в полёте. – А как заставить таких птичек оставаться в гнезде?! А, Лёня, скажи мне, – Антон игриво обнял Фаню, – скажи мне, как ты удерживаешь такую птичку?

–          Не знаю насчёт «как удержать птичку», но удерживаться от своих трехсот грамм я больше не в силах. Во-первых, стоял ты перед ней, как охотник без ружья, а такую надо танками окружать. Во-вторых, я околел от холода и если сейчас же не приму, то вместо птичек останется … оста... осатанеется… Так что вперёд, к Саше. – Он вытянул по-ленински руку, а Фаня нажала на звонок.

            * * *

Они поднялись на второй этаж и вошли в большую коммунальную квартиру, где жили четыре семьи. Три из них занимали по одной комнате. Саша с семьей жил в двух комнатах: в маленькой – он с Наташей, а в другой, чуть побольше, – их двое детей, девятилетний Миша и семилетняя Аня, и его родители-пенсионеры. В коммуналке была общая комната, из которой маленький коридор вёл в общую кухню и общий туалет. Двери комнат всё время открывались, и празднично одетые соседи торопились то в кухню, то обратно. Каждый раз повторялось: «С наступающим!» Все суетились, нужно было всё успеть приготовить к новогоднему столу. Из открытых дверей видны были наряженные ёлки и телевизоры, на экранах которых то мелькало лицо Брежнева, то неслось:

«Во втором матче турне советских хоккеистов по США и Канаде «Крылья Советов» выиграли у «Питсбург пингвинз» – 7:4”.

По коммуналке раздалось дружное «Ура-а!»

В Сашиных комнатах мебели уже не было, на полу лежали лишь сложенные матрацы и огромное количество упакованных сумок и чемоданов разных размеров. Вместо ёлки – на подоконнике висела большая еловая ветка, прикрепленная к ручке окна с одной-единственной игрушкой: красным флажком с серпом и молотом. В комнате побольше стоял раскладной стол, за которым сидели гости на досках, уложенных на стулья, – вероятно, взятых у соседей на прощальный вечер.

Приехавшие из Одессы родители Лёни расцеловались с сыном и Фаней. Лёнина мама была старшей сестрой Саши. Пришёл проводить Сашу и его старший брат Борис с женой. Ещё несколько человек были в числе провожающих.

–          Лёнчик, Фаня, спасибо, что пришли. Понимаю, что вам сегодня не до этого, лучше бы где-то с компанией встречать Новый год. Антон, тебе тоже спасибо, что пришёл. – Саша суетился больше обычного.

–          Так, Саша, давай по-быстрому нальём и выпьем, а то мы с холода, провожали «журавлей», – Лёня с ехидцей стрельнул глазами на Антона, – а потом разговоримся. Мы у тебя надолго, будем встречать 76-й, и смотреть «Голубой огонёк».

Лёня и Антон поставили на стол принесенную водку. Фаня достала из сумочки две большие красивые плитки шоколада.

–          Анюта, Миша, – позвала она детей, – где вы там? Вот вам шоколад, советский, в последний раз. Завтра уже будете есть империалистический.

Саша быстро наполнил три стакана, хотел налить и себе, но подошла Наташа и, забрав у него бутылку, мягко попросила:

–          Потерпи, Саша, не пей. У тебя на завтра – двое детей, папа с мамой, я, таможня и двенадцать чемоданов.

–          Хорошо. Терпел тридцать восемь лет, потерплю ещё одну ночь, – многозначительно подмигнул Саша.

–          Ну, а я больше терпеть не могу. – Лёня поднял стакан. – Идёт короткий: за твою последнюю ночь, за твоё последнее терпение, поехали! – И все дружно выпили.

Наколов что-то на вилку и закусив, все трое стали раздеваться, обходить других присутствующих. Шёл оживленный разговор. Все курили.

–          Боб, иди сюда, – обратился Лёня к дяде Борису. – Что ты там возишься с телевизором?

–          Это мой телевизор. Я специально принёс его на одну ночь сюда, а теперь устанавливаю. Хочу узнать номера «Спортлото» и не пропустить «Голубой огонёк». А вдруг выиграл...

–          Иди сюда, Боб. Во-первых, вот тебе номера «Спортлото», у меня все есть, записывай. – Он достал маленький блокнотик, а Борис – ручку и какие-то клочки бумаги. – Пиши: 28, 40, 15, 11, 4, 10. «Спортлото два»: 39, 30, 38, 34, 31, 48. Почти все тридцатки. Желаю выиграть! А теперь давай нальём по-настоящему. Ты же настоящий советский человек. И твоя старшая сестра София, она же моя мама, тоже простой советский человек. А вот её и твой младший брат Саша уезжает в проклятый капитализм. Так, Миша и Анюта, – Лёня посмотрел на детей, – вам не нужно слушать эту оголтелую пропаганду. Да, в проклятый империализм, и будет нам оттуда угрожать апельсинами и бананами, а его любимая жена – джинсами и бикини. Но мы устоим, мы, нынешнее поколение советских людей, доживём до коммунизма и на каждый апельсин ответим дружным повышением социалистических обязательств. Так давай выпьем с тобой, дорогой мой тоже дядя, за то, чтобы твой младший брат никогда в жизни не жалел, что променял калужскую картошку на Тома Джонса. Выпили!

–          Дорогой мой племянничек, твой дядя об этом жалеть не будет. Тут все свои и вот тебе всё моё социалистическое прошлое…

–          Так, опять тебя понесло, – перебил Сашу папа. – Ну прошу тебя, не надо политики, мы ещё здесь, мы ещё не уехали…

–          Папочка, не волнуйся, – Саша повернулся к стенке и сказал нарочито громко: – Я преданный Родине человек. – Все слегка ухмыльнулись. – Посмотри на нашу ёлочку, – он показал на веточку на окне, – там единственное украшение – флаг моей Родины, с которой я сегодня прощаюсь, – и уже не так громко, – правда, не по своей вине... Так вот, никаких секретов я выдавать не буду, а скажу то, что все знают. Вы видите эти две убогие комнатушки на шесть человек, правда, наши соседи и этому завидуют – ждут, не дождутся, когда мы уберёмся, у них война за эти комнатки уже началась. Сначала ты, папа, всю жизнь ждал улучшения жилплощади. Я вырос, поступил в консерваторию, а ты всё ждал, потом я стал работать, а тебе всё обещали. Потом я женился, к нам въехала Наташа, а ты всё ждал. Потом я стал ждать улучшения жилплощади, теперь уже вместе с женой. А девять лет назад появился мой Миша в этой же комнате, и я не хочу, чтобы теперь и он ждал всю жизнь улучшения жилплощади...

–          Так ты из-за площади обиделся? А там тебя ждут дворцы? – удивлённо спросила пожилая дама.

–          Нет. Как раз не из-за площади. Я понял, что песенка спета, пиши пропало, когда узнал, что этот подлец, заместитель председателя райисполкома, сказал на закрытом распределении квартир, что пока он в райисполкоме, этот жид, то есть я, никогда не получит улучшения, всё равно, дескать, уедет в Израиль играть на своей скрипке. А он, заместитель, всегда там будет. Вот я и уезжаю.

–          Он-таки прав, ты же скрипач, – пожала плечами дама.

–          Ты правильно делаешь, Саша! Пробивай дорогу, а мы за тобой, – с энтузиазмом поддержала его молодая симпатичная женщина.

–          Боб, а это кто такая? – тихо спросил Антон.

–          Наша двоюродная сестра из Пензы, – объяснил Борис.

–          Пензянка? – почему-то обрадовался Антон, шутя, показывая своё знание русского языка. – Хочу пензянку! – пробормотал он и громко добавил: – Давайте выпьем. За вас, за нас, – и совсем тихо, – и за пензянку.

Фаня рассмеялась:

–          Антон, а ты, оказывается, хулиган! Разошёлся не на шутку, то с журавлями, то с пензянками. Я хочу, чтобы ты хорошо закусывал, а то…

–          А то тебя потянет и на... журавлянок... – не дал ей закончить Лёня. Он потянулся к бутылке, разлил водку по рюмкам и начал тост: – Вот за что я предлагаю выпить...

Но его перебил Саша.

–          Подожди, Лёня, дай я скажу. – Саша посмотрел на жену. – Наташа, ну не могу же я без чего-то выпить – тост произнести. Можно малюсенький глоточек?

–          Хорошо, малюсенький. – Наташа подошла и налила ему именно глоток.

Саша взял у неё рюмку, саркастически заглянул вовнутрь и, состроив гримасу, посмотрел на Наташу.

–          Ладно, хоть столько. – Он помолчал. – Дорогие мои! Внутри я весь переполнен...

Наташа не удержалась:

–          Вот и я говорю, что переполнен. Меньше пить надо.

–          Подожди, Наташа, дай попрощаться. С прошлым. Так вот, я весь переполнен эмоциями. Любовью к вам, дорогие мои. Любовью к моим улицам, по которым ходил с детства, любовью к моим театрам, к моей музыке, которую покидаю. Любовью к моему языку, который я должен буду сменить на другой... Ладно, – Саша явно растрогался, – скажу главное: всех вас с Новым годом, с новым счастьем, пусть у всех у вас будет удача. – От волнения он остановился, было видно, как тяжело ему продолжать. Выпил глоток, подошёл к Наташе и обнял её.

–          Спасибо, спасибо! – Все выпили.

Кто веселился, кто суетился, кто переживал.

Каждый раз, когда раздавался очередной звонок, Саша выглядывал: «Кто ещё пришёл?», но это приходили гости к соседям. Их комнаты становились всё более многолюдными. Кто-то играл на аккордеоне, из телевизоров неслось: «Сегодня в Москве и Подмосковье облачная погода с прояснениями, небольшие осадки, гололедица, ветер западный, температура один градус тепла – два градуса мороза, к вечеру понижение температуры до пяти градусов мороза».

Проводили Старый год, потом выпили под «Поздравление Советскому Народу»: «Повышение народного благосостояния всегда было и будет целью Коммунистической партии и Советского государства...» Выпили ещё раз под бой курантов все вместе, просчитав до двенадцати, потом разделились на группки. Кто-то пристраивался смотреть «Голубой огонёк». На разложенных матрацах спали дети.

Саша стоял с Лёней в углу и, держа его за лацкан пиджака, говорил очень серьёзно:

–          Ну вот, Лёнечка, и свершилось. Мы едем в Америку! Год пришлось ждать разрешения на выезд. А могли и не дать. Могли и тюрягу предложить. Сколько мы пережили! Но теперь всё, возврата назад нет. – Саша волновался. – Не знаю, Лёня, как всё повернётся, но знаю, что я буду примером, что по мне будут судить, надо уезжать или нет. Я буду примером! У меня все характеристики отрицательные. – Он стал считать по пальцам. – Язык не знаю – раз. Специальности нет – два, им там скрипач не нужен. Денег нет – три, я везу с собой ноль. Четыре: возраст – старый, что-то начинать поздно. И в придачу два воспаления лёгких за последние четыре года, вот тебе пять. Что я хочу сказать, Лёня? Если я там выживу с такими характеристиками, то тебе с Фанечкой нужно чесать отсюда тем более. Вы молодые, вы…

–          Ты же знаешь, Саша, что решать будет Фаня, а не я, – перебил его Лёня, – ты, главное, пиши нам.

–          Само собой. А ты береги мою сестру – свою маму. И помни, ты один рыжий в нашей семье, поэтому должен быть самым счастливым.

А в другом углу стояли Сашина жена Наташа и Фаня.

–          Я буду всё время писать вам. Я хочу, чтобы мы все там были. Фаня, начинай думать об этом прямо сейчас.

–          Наташа, ты же знаешь, всё равно Лёня будет решать, а не я. В принципе, я не возражаю, но ещё много воды утечёт. Так что главное – пишите нам.

В дверь комнаты постучали. От неожиданности все замолкли и стали испуганно переглядываться. «Кто это?» Саша осторожно направился к двери. Стук повторился. Саша неуверенно открыл дверь. На пороге стояли почти все Сашины соседи, весёлые, выпившие, торжественно новогодние. Впереди всех, видимо, в роли организатора и предводителя, стоял худой и высокий Николай Васильевич. Он был чуть старше Саши, работал водителем трамвая, любил выпить и философствовать. У Саши не раз возникали проблемы с ним из-за пьяных криков по вечерам, когда дети ложились спать.

Николай Васильевич держал в руках стакан водки, желваки бегали на его щеках, глаза лукаво улыбались. Саша знал, что именно ему с семьёй выпало счастье занять эти две комнаты. Стоящие за ним тоже держали стаканы и рюмки.

–          Александр Михайлович, – торжественно обратился сосед к Саше, – вот, значит, не серчайте, решили попрощаться с вашей семьёй.

Сашины гости понемногу успокоились и подошли ближе. Лёня приблизился к Фане, прижался к её спине и обнял её. Антон перестал смотреть «Голубой огонёк» и с интересом прислушался. Сашин папа надел очки. Николаю Васильевичу понравилось такое внимание, и он продолжил:

–          Хотим... вот, конечно, от всех, поздравить вашу семью с Новым годом. – Другие соседи дружно его поддержали: «С Новым годом! С Новым годом!» – И, конечно, пожелать успехов, ну... значит, и удачи. Раз вы так решили. Не поминайте нас лихом. Я с тобой, Саша, здесь, вот в этом доме, вырос, хоть и не раз дрались. – Все засмеялись. – Но твой отец с мамой, – он протянул руку со стаканом в сторону Сашиных родителей, – всегда были уважаемы в этом доме, они всем нам и нашим детям помогали учиться в школе. Правда, мы далеко не пошли, недоучились маленько, стали водителем трамвая. Но это тоже почётно – каждый день возить рабочий класс на работу! Конечно, значит, мы не антисемиты какие-то здесь, но думаем, что раз еврей, то ему будет лучше в Израиле. – Остальные опять поддержали его: «Да, да, главное, чтобы был мир во всём мире». – Но как ни повернётся, нас не забывайте: будет плохо, приезжайте обратно. Конечно, квартиру мы вам не отдадим, – Николай Васильевич хитровато усмехнулся, – но переночевать устроим. А если разбогатеете, то тоже не забывайте: всё-таки наши отцы воевали вместе.

Саша растерянно слушал. Ему не хотелось этого общего внимания напоследок. Хотелось тихо и мирно сесть в самолёт и всё ужасное оставить позади. Выручил Сашин папа:

–          Ну что же ты стоишь, Саша? Налей и выпьем на прощание. – Он налил ему чуточку водки в рюмку и виновато посмотрел на Николая Васильевича. – Ему много нельзя, ведь утром – дальняя дорога.

–          Мы понимаем, – опять хитро и многозначительно подмигнул Николай Васильевич. – Ну, с Богом!

–          Спасибо, Коля. – Саша обвёл всех взглядом. – И вам всем спасибо. Спасибо за хорошие слова. Не поминайте нас лихом тоже.

Выпив, все стали дружно обниматься. Наконец Саша закрыл дверь комнаты.

–          И через это надо пройти, – грустно произнёс он. – Это он получает наши комнаты, радость его распирала. Вот этот стол и стулья – его. Поторопился одолжить. Сколько раз этот Коля по пьянке угрожал нам и кричал: «Убирайтесь к ё…ной матери к себе в Израиль». А папу – он ведь родился в 1905 году – всегда спьяну спрашивал: «Где ты был во время кровавого воскресенья?» Правда, утром всегда извинялся.

–          Ну вот, тебе надо было и мой возраст вспомнить! – шутливо упрекнул Сашу отец.

Все дружно рассмеялись, и нервозная обстановка немного разрядилась.

Была уже половина второго ночи, и все помаленьку стали собираться домой. Лёнина мама, прощаясь, стала всхлипывать, её обнимали и успокаивали родители: каждый из них прощался навеки, навсегда. Новогодняя ночь оказалась прощальной.

–          Как вы сейчас так поздно домой доберётесь? – немного успокоившись, но всё ещё сквозь слёзы спросила мама Лёню.

–          Ну, мама, вопросик! – рассмеялся Лёня, чтобы отвлечь её от слёз. Он подошёл к ней поближе и обнял за плечи. – Вы-то с папой успеете на метро, сегодня оно до двух часов. А мы – на такси. Тем более что мы с Антоном в одном доме живём.

Наконец все трое, Лёня, Фаня и Антон, оказались на улице.

–          Фу-у-у! Вот это ночка! – потянулся Антон. – Никогда не думал, что может быть так тягостно! А ведь видел я всё это – со стороны. Не дай Бог, как тяжело прощаться. Неужели навеки? Как же так?

Лёня был озабочен и угрюм:

–          Да, очень тяжело, итить твою мать! Как же не навеки?! Они же враги народа... Прощались навсегда!

–          Лёнечка, ты так не переживай, всё-таки мама и папа остаются. – Фаня старалась успокоить Лёню.

Помолчали секунду, похлопали в ладоши, согреваясь.

Вдруг они увидели, как к соседнему многоэтажному дому подъехала машина, и побежали с криком: «Такси, такси!». Машина остановилась, и пассажир стал расплачиваться. Лёня подошел к таксисту: «Нам на Белорусский». Когда пассажир стал выходить, все трое увидели уже знакомую очаровательную блондинку. Антон остолбенел. Она, кажется, тоже узнала Антона. Недавняя сцена повторилась: на миг они оказались друг против друга. Но в этот раз Антон оказался вооружённым охотником.

–          Стойте, не двигайтесь, – сказал он ей. – Я сейчас. – И в сторону Лёни и Фани. – Езжайте без меня. С Новым годом!

–          Антон, ты уверен? – переспросил Лёня.

–          Да, уверен. – Антон краем глаза заметил, что блондинка с любопытством улыбнулась. – Всё, езжайте, всё, это всё.

Такси заурчало, отъезжая. В окне было видно, как Лёня крутил указательным пальцем у виска, а Фаня, наоборот, торжествующе сжала обе руки, как бы желая Антону удачи.

            * * *

Двумя шагами Антон догнал блондинку.

– «У тебя такие глаза,

Их хватило б на два лица», –

продекламировал Антон. – От того, как я начну, зависит моя жизнь. Дайте мне эту возможность. Я не хочу умереть молодым. Вы слышали, как зовут меня, а как зовут вас? Но это ещё не начало.

–          Соня, – очень просто, но на самом деле лукавя, ответила она. – По-моему, вы тоже слышали, как меня зовут.

–          Соня?! Соня! Соня, когда вас давеча попросили не отставать от журавлиной стаи, я заволновался: неужто улетите? Неужели вы тоже в журавлином строю, как все? А ведь так непохоже… А если какой-то охотник подстрелит вас на ходу? А я? А я как же? Взял и не подстрелил вас… И это уже начало… А теперь очень обрадовался, что не улетели. Я хочу, Соня, поздравить вас с Новым годом, 1976 годом! И запечатлеть этот исторический факт в моей и вашей жизни, то есть, иначе говоря, в нашей жизни: я первый поздравил вас с этим Новым годом. – Антон явно суетился.

Они подошли к подъезду.

–          Вообще-то говоря, начало неплохое. Но не знаю, что я должна сейчас делать: убежать от вас, кричать «на помощь» или запомнить вашу первую неточность. Меня сегодня поздравляли с Новым годом очень многие.

Говорила она тихо и медленно, соединив внизу руки и немного наклонившись вперёд. Голос у неё был приятный и нежный, и выговаривала она каждое слово тщательно и красиво. Таких людей всегда трудно перебивать. Антон понимал и шестым и восемнадцатым чувством, что перед ним высокого класса и редкой красоты молодая москвичка: своеобразная, абсолютно самостоятельная, очаровательная девушка. Можно сколько угодно описывать её внешность: и удивительного серо-лимонно-зеленоватого цвета огромные умные глаза, и аристократического овала лицо с пунцовыми губами, в уголках которых таилась страсть, и стройную фигуру, и длинные ноги носками врозь, которые напоминали о профессиональной походке балерин, но достаточно было только раз взглянуть на неё, причём и секунды достаточно, чтобы мигом ухватить пронизывающее всего тебя ощущение, не обязательно понимая его, но лихорадочно чувствуя эту находку природного совершенства. И мы говорим об этом не потому, что это наша героиня. Мы знаем эту историю и нам кажется, что произошла она лишь потому, что такие истории могут происходить только с такими, как Соня.

Антон внимательно слушал её, боясь неверным жестом разрушить созидательность мгновения.

–          Нет, нет, нет. Бежать от меня уже поздно, – сказал Антон, – вы могли это сделать сразу. Кричать «на помощь» не имеет смысла, так как отныне самым верным вашим защитником буду я. – Он вспомнил Лёнины слова, что такую надо окружать танками. – И насчёт первой неточности: я не настаивал, что был первым, кто вас поздравил, я настаивал, чтобы вы запечатлели, что я был первым. А это значит – забыть всех, кто поздравил вас до меня.

–          Ах, вы ещё и запутывать умеете. Тогда скажите, сколько таких «исторических фактов» в вашей жизни?

–          Соня, я в этом месте Москвы первый раз в моей 28-летней жизни. Тем не менее, увидел вас дважды, и, заметьте, с разрывом в один год. Мы знаем друг друга уже целый год, с 1975-го. Не судьба ли это? Вы верите в судьбу?

–          А вы?

Снова к подъезду подъехало такси, и мимо них к лифту прошли развесёлые загулявшие жильцы, и пока они ждали лифт, Соня вопросительно посмотрела на Антона: дескать, вот опять такси, есть шанс уехать. Антон решительными жестами отказывался: «Я? Нет, и не подумаю».

–          Так вот, я верю. Я верю в судьбу. А если бы не верил, то сегодня прямое доказательство: нас всё и все старались разделить. Я уверен, что кто-то должен был вас провожать, и тогда я бы не решился подойти к вам, но по какой-то причине этого не случилось. Вы приехали одна… и я один… и в этот самый миг мы оба оказались на улице, в этом самом месте, Соня, хотя каждый из нас мог сидеть в гостях ещё по два часа. Разве это не судьба?

–          Нет, это не судьба. Это ряд случайностей. Таких случайностей у вас были сотни, но сегодня вы решили воспользоваться этим случаем, то есть взяли судьбу в свои руки. Мораль: надо управлять своей судьбой.

Антону следовало бы очень запомнить эту фразу, так легко брошенную Соней.

Соня хохотала. А к подъезду опять подкатило такси, и оттуда вывалилась целая компания, с аккордеоном и песнями.

–          С Новым годом, молодёжь! Не мёрзните здесь, присоединяйтесь к нам, у нас согреетесь.

–          Что это за дом у вас? Никого дома нет, что ли? Все возвращаются откуда-то? Слова сказать не дадут. Давайте не стоять, давайте гулять.

Антон вопросительно смотрел на Соню, предлагая ей выйти из подъезда. Соня замешкалась, не решаясь.

–          Пожалуйста. Я буду согревать вас тёплыми словами.

            * * *

Время шло. Антон и Соня, гуляя, то кружились вокруг дома, то шли до перекрёстка и обратно. Иногда они останавливались, диктуя друг другу и записывая на клочках бумаги, видимо, телефон и адрес. Иногда Антон, согревая, растирал Сонины руки, потом Соня, уклоняясь от ветра, прикуривала сигарету, без конца щёлкая зажигалкой, а Антон прикуривал у неё.

–          Хотите, я расскажу анекдот, как один мужчина прикуривал сигарету? – спросила Соня.

–          Ещё бы. Я всё хочу.

–          Так вот, идёт мужик по улице и хочет закурить. Достал сигарету, а спичек нет. Подходит к другому мужику и спрашивает: «Спички есть прикурить?» А тот отвечает: «Есть» и стал искать спички, хлопая руками по своим бокам – Соня, изображая второго мужика, ощупывает руками своё тело, как бы ища по карманам спички. – A потом, забыв про спички, мужик вдруг говорит: «У-у, ****ь, как я похудел!»

–          Хорошо! – засмеялся Антон. – Очень хорошо! А самое главное, у вас это получилось. Некоторые женщины, на мой взгляд, не умеют ругаться матом, им это просто не идёт, получается грязновато. А у некоторых очень смачно, слово из песни не выкинешь.

–          Ну спасибо за комплимент. Мне ещё никто не говорил, что у меня получается ругаться матом. Нужно воспользоваться этим.

Оба засмеялись.

–          Но вы понимаете, что я имел в виду.

И опять они кружили вокруг многоэтажки. Антон возбуждённо жестикулировал, изображая кого-то или рассказывая что-то интересное. Ещё два раза к дому подъезжало такси, и Соня жестами уговаривала Антона воспользоваться им. Антон отнекивался и, становясь на одно колено, театрально просил её не отправлять его домой. Соня стояла в модном длинном пальто покроя шинели, прячась от ветра в огромный шерстяной шарф. И когда она шла, то сзади сквозь длинный разрез пальто видны были её стройные ноги в кожаных сапогах на высоких каблуках. Соня хохотала:

–          Но ведь уже начало пятого. Я хочу есть и спать.

–          Я никогда не осмелюсь сделать этого: предложить вам еду и кров, хотя у меня есть и то, и другое.

–          И правильно делаете.

И опять они гуляли по тротуару в новогоднюю ночь, празднично одетая молодая красивая пара.

В который раз подкатило такси. «Прямо не дом, а какой-то таксомоторный парк», – успел заметить Антон, но Соня решительно в этот раз подтолкнула его к машине:

–          Пожалуйста, Антон, это «последний троллейбус». Честно говоря, я уже окоченела.

–          Хорошо, Сонечка, я послушный. Спасибо за состоявшуюся ночь, причём новогоднюю. Эй, такси, я еду с вами, – крикнул он таксисту.

–          У меня кончилась смена, еду в парк, так что с Новым годом! – и резко нажал на педаль.

–          Ну вот, судьба вырывается из рук. – Антон виновато посмотрел на Соню.

Такси резко затормозило, и водитель крикнул Антону:

–          А куда тебе, паря?

–          Мне на Белорусский, между Белорусским и Савёловским вокзалами.

–          Тогда всё в порядке, тебе повезло. Садись, если деньги есть.

–          Сонечка, судьба возвратилась. Я с самого начала чувствовал, что это «исторический факт». Значит, до вечера. Вы мне обещали, вместе идём к Румянцевым. Обязательно созвонимся, телефоны у нас есть. – Такси загудело. – Бегу. – Антон поцеловал Соне руку.

–          Только не звоните до трёх, – вдогонку прокричала Соня.

Антон, садясь в машину, послал ей воздушный поцелуй.

Вдруг Соня резко повернулась и опять направилась к Антону. Увидев это, Антон вышел из машины.

–          Ну, началось… – проворчал таксист, закуривая сигарету.

–          Антон, я должна тебе что-то сказать. – Взволнованно, в первый раз перейдя на «ты», Соня смотрела Антону прямо в глаза. – Тебе совсем не нужно стараться, я хотела сказать, что ты не должен что-то специально придумывать, говорить, уговаривать, я вижу, я поняла, что нравлюсь тебе. – Она смущённо улыбнулась, продолжая смотреть Антону в глаза. – Правда состоит в том, что ты мне тоже понравился. – Соня ещё раз улыбнулась. – Давай спокойно развивать эти отношения, и посмотрим, куда они приведут. Нам нужно постараться удержать это. Хорошо? Не отвечай мне. Загадай. Загадай на всю жизнь, во что выльется эта новогодняя ночь. Спокойной ночи. Она, прислонившись, коротко поцеловала Антона в губы. – Да какая там ночь, уже почти утро. Спокойного тебе утра! Звони после трёх.

Антон не успел опомниться, как Соня исчезла в подъезде.

–          Ну вот, старик. А ты торопишься, – повернулся он к таксисту. – Таких моментов в жизни – раз, два и обчёлся.

–          Ну насчёт обчёлся я тоже немного разбираюсь. – Таксист весело подмигнул Антону и нажал на педаль.

            * * *

Аэропорт «Шереметьево». Беспорядочная толкотня. В одном из углов зала тихо стоит невеселый Саша с семьёй, окружённый родственниками и друзьями, чемоданами и сумками. Сашин папа в строгом шерстяном костюме, белая рубашка с галстуком. Он в очках, выглядит даже элегантно. А Сашина мама с покрасневшими глазами, всхлипывая и нервничая, одной рукой поддерживает сумку на плече, другой рукой теребит на шее изящный медальон на золотой цепочке. Среди провожающих Лёня и Фаня, Лёнины родители и все, кто не побоялся приехать в Шереметьево, чтобы проводить их в Израиль. Не все решались на такую роскошь, многие полагали, что за отъезжающими следят органы и что провожающие могут попасть в «чёрный список». В этот день уезжали ещё две семьи, поэтому провожающих было много. Каждый раз кто-то с оглядкой, осторожно входил в зал, отыскивал своих, и тогда опять начинались объятия и вздохи, а некоторые просто плакали.

Фаня успокаивала Лёнину маму. Она обняла её, нежно гладила по голове, плечам.

–          София Михайловна, пожалуйста, не надо плакать. – Фаня так и не научилась называть свекровь мамой. Родители Лёни жили в Одессе, и она не успела привыкнуть к ним. – Успокойтесь и не доставляйте удовольствие вон тем, кто глазеет на нас.

–          Ну разве я ещё и о них думать должна? Фанечка, я ведь прощаюсь со своими папой и мамой, с братом. Прощаюсь навсегда, на всю жизнь! Разве я их когда-нибудь увижу?

Она подошла к своей маме, и обе они громко зарыдали. На них смотрели посторонние, а дежуривший по залу милиционер, услышав плач, оглянулся. Саша и его отец бросились к ним, стали успокаивать. Лёня легонечко оттеснил свою маму от бабушки. Всхлипывания всё равно продолжались, а невдалеке кто-то смеялся – жизнь идёт давно заведённым порядком

Все томились, предчувствуя жуткий момент расставания и ожидая, когда подойдёт очередь Саши и их вызовут на досмотр. Сашина жена Наташа, тоже грустная и в слезах, стояла в обнимку с Валей, женой Боба.

–          А мне ещё тяжелее, чем всем остальным, – жаловалась Наташа. – Саша хоть по-человечески прощается со своими. А мои не только сюда, даже вчера на проводы не пришли. Боятся. Боятся, что их застукают с нами – врагами народа, что выгонят с работы, всего боятся. Сестра не хотела даже, чтобы мама с папой нас проводили, ведь из-за них у неё могут быть неприятности. Она медсестра в больнице, вдруг обвинят в предательстве. Может, она и права…

Увидев расстроенную жену, к ним подошёл Саша.

–          Наташенька, я прошу тебя – успокойся, не доставляй им этого удовольствия. – Он глазами показал на толпу любопытствующих в зале аэропорта. – Осталось несколько часов, и наша жизнь уже не будет принадлежать «им».

Вдруг все всполошились, задёргались, стали хватать чемоданы – по залу чей-то голос объявил: «Розенфельд, кто здесь Розенфельд, на досмотр в таможню». Из толпы кто-то громко съехидничал: «Тут все Розенфельды».

Теперь начали прощаться впопыхах, боясь нарушить жёсткие правила. «Прощайте», «До свидания», «Счастливого пути», – раздавалось со всех сторон. Все члены Сашиной семьи с чемоданами и сумками направились в соседний зал, где их должны были проверять таможенники. Лёня стоял грустный, Фаня стала всхлипывать. Они следили за тем, как их родственники идут по узкому проходу к таможенникам. Саша оглянулся, последний раз помахал рукой.

–          Маленькая, иди сюда, – позвал Лёня Фаню, – мы должны подождать, пока они не пройдут таможню. В случае если что-то не пропустят, Саша постарается отдать нам. Говорят, что там таможенники сильно издеваются.

–          Подождём, конечно. Лёня, всё это, – Фаня обвела рукой вокруг, – какой-то другой, новый мир, с которым мы недавно соприкоснулись. Ведь они улетают навсегда. Не понимаю… Что-то новое вошло в нашу жизнь. Неужели и нам когда-нибудь придётся…

–          Нам не придётся, – неуверенно заговорил Лёня. – Мы в порядке, у нас есть квартира, у нас есть работа. Мы с тобой уже давно советские, – пошутил он.

И посмотрел на свои часы, потом на часы, висевшие в зале. Они показывали пять минут четвёртого.

            * * *

Звонок телефона. Он раздаётся в квартире Сони. Соня мельком смотрит на часы, которые стоят на красивом орехового дерева заграничном столике. Оригинальные часы показывают 5 минут четвёртого. Понимающе улыбаясь, Соня кричит: «Мама, я беру трубку, это мне», садится в кресло и поднимает трубку.

–          Алло…

–          Здравствуйте… Можно попросить Соню к телефону, – слышен голос в трубке.

–          Это я. Антон, здравствуй.

На другом конце провода – Антон. Он в своей однокомнатной квартире на одиннадцатом этаже кооперативной башни. Он стоит на кухне возле балкона, смотрит на ветреные зимние улицы.

–          Соня!? Как я мог не узнать!? Ведь этот голос не давал мне спать. Соня, а как вам спалось?

–          Великолепно, Антон. Благо сегодня не рабочий день, и никто с утра не тревожил.

–          А мне не только ваш красивый голос не давал спать, ещё и ваш прощальный поцелуй.

–          Это был мой аванс.

–          Господи, а меня ведь даже и на это не хватило. Соня, ваш аванс сделал меня богатым… я хотел сказать – счастливым. И я докажу вам это сегодня, когда мы будем у Румянцевых.

–          Антон, мы ночью перешли на «ты», и мне показалось, ты не возражаешь. Насчёт Румянцевых маленькая заминка… я не смогу пойти с тобой…

–          А-а-а-а-а-а! – дико, как раненый, закричал Антон.

–          Я испугалась, – громко хохоча, ответила Соня. – Нет, это правда, я не смогу пойти с тобой…

–          Я всё понял, вы замужем… – опять перебил её Антон. – То есть ты замужем, и у тебя пятеро детей. И ты не собираешься изменять мужу.

–          Последнее ты угадал: я не собираюсь изменить мужу, так как не замужем. Но всё намного сложнее. Ночью, разумеется, мы не могли обо всём поговорить. Так вот, завтра утром я улетаю в Якутию, ты будешь смеяться – на алмазные прииски.

–          Соня, подожди. Я совсем ничего не понимаю: у тебя нет детей, но ты спекулянтка? Ты торгуешь бриллиантами? А может, ты приехала в Москву на Новый год, а на самом деле работаешь охранником в тюрьме на севере, где добывают алмазы?

–          Нет, Антон, я ещё не охранник. – Опять по-хорошему смеётся Соня. – А еду по очень простой причине: я заканчиваю геологический, это мой дипломный проект. Папа с большими трудностями пристроил меня в эту экспедицию.

–          А-а-а-а! – уже не так истерично воскликнул Антон. – Понял, Соня, понял. Нет, ничего не понял. Вчера была новогодняя ночь, сегодня бриллиантовое похмелье.

–          Антон, я понимаю, тебе пока трудно включиться в мои дела. Давай сделаем так: я сейчас очень занята, нужно собрать всё для Сибири, для вечной мерзлоты. Ведь завтра самолёт. А где-то к часам семи – я думаю, ты к этому времени ещё не уйдёшь к своим Румянцевым, – я тебе позвоню и объясню всё подробно. Пожалуйста, согласись со мной.

–          Ещё бы. Я просто не вижу других вариантов. Ни к каким Румянцевым я уже не поеду… у меня…

–          Прекрасно! Это значит, что ты уже на моей стороне. Жди моего звонка. А пока что включи телевизор, без четверти шесть начнётся премьера нового Рязановского фильма «Ирония судьбы, или С лёгким паром!» Две серии. Я люблю Рязанова, у него хорошие фильмы. Тебе не будет скучно.

–          «Не скучно…» У меня сплошная якутская тайга. Соня, я буду ждать твоего звонка. Серьёзно: зная тебя уже целый год, я хочу думать, что ты меня не обманываешь и непременно позвонишь сегодня вечером.

–          Слово якута. Жди моего звонка. С лёгким паром!..

            * * *

Опять аэропорт «Шереметьево». Длинная стойка, на которой громоздятся набитые чемоданы. Всё в них перевёрнуто, таможенники бесцеремонно разгребают их содержимое, разрывая пакеты и вываливая наружу упакованные рубашки, простыни, посуду, женское белье. Саша стоит взмыленный, вспотевший, еле сдерживая себя. Рядом с ним – испуганная Наташа с раскрасневшимся лицом, вот-вот готовая разрыдаться. Напротив неё пожилой грузный таможенник извлёк из одного из чемоданов маленький географический атлас. Он многозначительно и со сладострастием, рассматривает его (вот где собака зарыта!), усевшись солидно на стул, и скрупулезно, медленно рассматривает страницу за страницей, приближая каждую к глазам.

–          Обозначений никаких нет?

Наташа молчит, не понимая, что у неё спрашивают.

–          Я спрашиваю, наносили какие-нибудь секретные данные? Обозначали что-либо на картах? – Он оторвал взгляд от страницы и впился в Наташу глазами детектива.

–          Что вы, что вы?! Бог с вами, какие у нас секретные данные? – вмешался в разговор растерянный Саша, стараясь помочь Наташе успокоиться.

–          А тебя никто не спрашивает. И здесь не церковь, чтоб бога упоминать. Когда спросют, тогда и отвечайте.

Недалеко, возле стены, на скамейке сидят Сашины родители. Каждый крепко прижимает к себе внука. Услышав перебранку, мама встает и направляется к Саше. Сын нежно обнимает её за плечи:

–          Мама, пожалуйста, не волнуйся, всё в порядке. Иди к папе и сиди спокойно. Пожалуйста. – И он легонько подтолкнул её.

Мама направилась обратно к своему месту. Один из таможенников, который не принимал участия в досмотре, стоял в стороне, раздвинув ноги в солдатской стойке, как охранник в тюрьме, и внимательно наблюдал за всеми в зале. Увидев, как Саша усадил мать опять на скамейку у стены, он повернул голову в сторону далеко стоящей у дверей таможенницы и кивнул на Сашину маму. Тут же таможенница подошла к ней и что-то сказала. Саша заволновался, когда мама поднялась и умоляюще посмотрела на него.

–          Что случилось? Что случилось? – заметался Саша.

–          Ничего особенного. Проведут личный досмотр, – ответил таможенник.

–          Мама, мама, не волнуйся.

Но она его уже не слышала, её привели в маленькую комнату и усадили на стул. Таможенница, симпатичная стройная женщина в форме, очень спокойным, тихим, но твёрдым официальным голосом спросила:

–          Как вас зовут?

–          Берта Соломоновна, – сдавленно, с испугом ответила Сашина мама.

–          Берта Соломоновна, не волнуйтесь. Здесь такой порядок, мы вас пригласили на личный досмотр. Я буду задавать вам вопросы, а вы должны отвечать мне правду. После этого вы разденетесь, я досмотрю вас и ваши личные вещи, и если окажется, что вы мне не сказали всю правду, то найденные вещи будут конфискованы. Дополнительно вас могут оштрафовать, не выпустить или даже арестовать. – Она говорила всё тем же тихим спокойным голосом. Сашина мама вся дрожала, а женщина нежно и успокоительно гладила её по руке. – Не волнуйтесь, Берта Соломоновна. Кем вы работали? Какая у вас специальность?

–          Я учительница… Я 45 лет проработала учительницей. А мой муж – участник Отечественной войны… – Пожилая женщина еле выдавливала из себя слова.

–          Вот и хорошо. Вы учили детей быть честными и правдивыми. Скажите мне, Берта Соломоновна, спрятаны ли у вас деньги, драгоценности или другие запрещённые к вывозу вещи?

–          Что вы, что вы, как можно? Вот на мне цепочка с медальоном и на пальце обручальное кольцо. Всё это записано в декларации. А больше у меня ничего нет, да и никогда не было…

–          Вот и хорошо. А теперь давайте проверим ваше пальто. Снимите его, пожалуйста.

Берта Соломоновна сняла пальто.

–          А теперь я должна проверить вашу причёску. Разрешите? – Она подошла и двумя руками стала ощупывать голову. – После этого женщина стала тщательно прощупывать пальто, особенно швы и карманы. Вдруг она, с трудом скрывая профессиональное торжество, радостно заворковала, нащупав что-то твёрдое и круглое под подкладкой, где-то в самом нижнем углу полы.

–          Однако здесь что-то спрятано!.. А потом всегда говорят, что это кто-то им бросил туда. Я вынуждена теперь, Берта Соломовна, осмотреть вас, разденьтесь и присядьте. – От явного удовольствия таможенница даже не смогла правильно выговорить отчество Сашиной мамы.

–          Как, наголо раздеться? – Берта Соломоновна испуганно посмотрела на женщину.

–          Да. И потом присядьте, – и она показала, как нужно присесть на согнутых коленях.

Никогда в жизни Берта Соломоновна не испытывала такого унижения. Она со стыдом выполняла все требования подчёркнуто спокойной таможенницы, которая тщательно ощупывала всё тело, поворачивая её то налево, то направо. Ничего не найдя, таможенница так же спокойно и официально велела ей одеться и сесть на стул.

–          А теперь мы проверим, что же это у вас там спрятано в пальто… – не унималась бойкая женщина.

Берта Соломоновна дрожала от страха, не представляя, что же могло там оказаться. Таможенница, не сумев достать из-под подкладки кругленький предмет, взяла из висящего на стене ящичка ножницы и разрезала подкладку. Оттуда вывалилась советская медная копейка...

Когда часы в зале показали начало седьмого, стало понятно, что вылет задерживается. Все провожавшие Сашу с семьёй выглядят усталыми. Кто-то выходит на улицу покурить, кто-то пошёл к буфетной стойке перехватить что-нибудь. Лёня вертится возле прохода, отделяющего общий зал от досмотрового зала, стараясь разглядеть Сашу с семьёй в таможенном зале. Иногда ему это удаётся, он видит, как Саша что-то взволнованно объясняет офицеру.

–          Тихо, кажется, они прошли досмотр. Подожди, подожди, – нервно повторяет Лёня, – Саша идёт сюда.

Офицер таможни направляется вместе с Сашей к проходу, Саша руками, мимикой показывает Лёне, чтобы он подошел поближе. Осторожно, чтоб офицер не подумал, будто Лёня передаёт ему тоже что-то, отдаёт Лёне маленький свёрток. И успевает громко, чтобы слышали остальные, сказать:

–          Лёня, теперь прощай! Мы вас всех любим и хотим, чтобы вы все были здоровы.

Офицер легонько отделяет Сашу от прохода, вежливо приговаривая:

–          Гражданин, всё, вам нужно идти.

Саша в сопровождении офицера возвращается в зал досмотра. Слышен голос дикторши: «Внимание, внимание! Самолёт, следующий по маршруту Москва – Вена, вылетает через 50 минут…»

Лёня разворачивает свёрток, и все видят Наташины золотые часы и медальон на золотой цепочке Берты Соломоновны.

–          Ну вот, часы не пропустили, – ахнула жена Боба. – Наташа как будто чувствовала, ведь это подарок её мамы.

Лёнина мама взяла медальон, раскрыла его и увидела свою фотографию. София Михайловна не удержалась, слёзы хлынули из её глаз.

–          Мама, ну успокойся. – Лёня подошёл к ней. – Тут ничем не поможешь, надо стерпеть.

Неожиданно на втором этаже, на наружной веранде, отделённой от зала стеклом, появился Саша с семьёй, уже без чемоданов и сумок. Кто-то закричал: «Смотрите, смотрите, вон Саша на балконе!» Все посмотрели наверх, где на площадке второго этажа теснились все отъезжающие. Сашина семья выстроилась прямо как для фотографии: Саша и Наташа стояли рядом, обнимая впереди стоящих детей, Мишу и Аню. Позади них – Сашины родители. Все они прощально махали руками, посылали воздушные поцелуи. Саша старался пальцами что-то написать на стекле, внизу все пытались прочесть, но не получалось. Кричали, угадывая: «Жизнь? Что, что он пишет? Жизнь? Жизнь – что?» Только Лёня, всмотревшись, понял и прочитал:

–          «Мы жиды, жиды мы». Сумасшедший, что он вытворяет! Расхрабрился!

–          Лёня, а что он там написал? – спросила Фаня.

Остальные тоже вопросительно смотрели то наверх, то на Лёню, который тихо повторил:

–          Сумасшедший! Он написал: «Мы жиды, жиды мы».

София Михайловна схватилась за голову:

–          Боже мой, это непохоже на Сашу…

Вскоре все стоящие на балконе стали уходить – видимо, объявили посадку. Вновь прозвучал голос дикторши: «Внимание, внимание! Самолёт, следующий по маршруту Москва – Вена…».

Провожающие стали прощаться друг с другом и помаленьку расходиться.

–          Мама, – Лёня обнял мать, – мы с Фаинкой решили не идти к Румянцевым. Раз вы с папой завтра уезжаете домой, мы пойдём к Боре и посидим вместе с вами. Лады? – и посмотрел сначала на свои часы, а потом на большие часы в зале. Часы показывали без пяти минут семь.

            * * *

Кооперативная двенадцатиэтажная «башня». Лифт спускается, из него выходит Антон и направляется к почтовым ящикам. Он в шерстяном спортивном костюме тёмно-синего цвета – такие костюмы носили гимнасты советской сборной, только у них костюмы были с надписью «СССР». Открывает ящик с номером 56, достаёт пару газет и новогоднюю открытку, адресованную Антону Аллеину. Открывает рядом ящик с номером 57, там тоже газеты и несколько новогодних открыток, на которых можно прочитать фамилию адресата: Леониду Вайсману. Забирает конверт и газеты. Просматривая на ходу почту, поднимается на лифте на одиннадцатый этаж, ключом открывает входную дверь в общий лестничный коридор, видны двери номера 56 и 57 и напротив – 58 и 59. Антон открывает ключом дверь квартиры 57, Лёни и Фани, кладёт их почту на полку у большого зеркала. Рядом с зеркалом – их большая свадебная фотография.

Квартира Антона. Это студия с большой кухней. В комнате на всю стену – полки, забитые книгами, на одной стоит магнитофон «Grundig». Пол почти полностью покрывает красивый модный ковёр-палас болотного цвета. На журнальном столике также разбросаны книги и стоит большая малахитовая пепельница с окурками. Рядом два небольших кожаных кресла. У противоположной стены – раскладной диван-кровать, на нём покрывало под цвет ковра и несколько подушек. На стенах много картин, маслом и акварелью, даже наброски. Большой портрет Маяковского. Современная уютная комната.

Работает телевизор, идёт «Ирония судьбы, или С лёгким паром!» Антон бросает взгляд на часы: семь. Садится в кресло по-американски: ноги на журнальном столике, и рассеянно смотрит на экран телевизора. Затем встаёт с кресла, закуривает. Видно, что он немного нервничает – ждёт звонка от Сони.

–          Не делайте из меня идиота! – кричит по телевизору Ипполит.

–          Вот именно! – поддакивает Антон.

Звонок! Антон вздрагивает, хватает трубку, но потом соображает, что это звонок в дверь. «Кто бы это мог быть?» Звонок повторяется. Антон опять смотрит на ручные часы и нехотя идёт открывать дверь. Открывает, перед ним стоит улыбающаяся Соня! Антон застыл, заморозился!

–          Кажется, я незваный гость? – Соня смотрит на Антона и хохочет.

Антон автоматически смотрит на открытую дверь лестничной площадки, как бы спрашивая: «А как ты её открыла?», и медленно начинает соображать, что ведь не в этом дело, а в том, что перед ним стоит Соня! А Соня, всё ещё улыбаясь нерешительно и вопросительно, ждёт какой-то реакции от Антона. Она в модной короткой дублёнке, в голубых джинсах «Levi’s» и ботиночках на высоком каблуке. Изящная, элегантно подкрашенная, она смотрит на него огромными глазами и сейчас кажется беззащитной и смущённой.

Наконец Антон очнулся, приходя в себя от неожиданности.

–          Соня! Сонечка! Да какой ты молодец! Да я… да я… да я…– стал заикаться Антон. Он смотрел ей в глаза, будто всё ещё ожидая подвоха или… любви.

–          Хорошо бы войти, что ли…

–          Господи, какой же я…– он взял Сонечку за руки, – конечно, иди сюда, голубка моя! Нет, журавлиночка моя! Какие там Румянцевы?!

Они зашли в комнату и теперь стояли друг против друга, держась за руки. Неожиданно Антон крепко обнял её и поцеловал. Соня, не сопротивляясь, прижалась к нему.

–          Ах, какая ты у меня холодненькая! Ну прямо с мороза! Давай сначала разденемся… потом я тебя согрею... – Антон двусмысленно посмотрел на Соню, – чаем или водочкой. Я ведь, дурак, приготовил её Румянцевым.

–          Никак в себя пришёл! – засмеялась Соня.

Антон помог ей снять дублёнку, потом потащил на кухню. Они откровенно радовались друг другу.

–          А можно то и другое. Вот как ты живёшь?! Очень красивая кухня. Один имеешь квартиру, богач, наверное?

–          Мимо! Конечно, нет. Наоборот, бедный. Простой учитель русского языка и литературы. А как досталась мне эта кооперативная студия – длинная история. Вот расскажу, если хочешь, когда чай будем пить.

Антон возился на кухне, расставляя посуду, водку и закуску на стол, а Соня то заходила к нему, то в комнате рассматривала картины, книги, фотографии. Каждый раз они как бы случайно прикасались друг к другу. На экране мелькали неотразимая Барбара Брыльска и два её ухажёра – Андрей Мягков и Юрий Яковлев.

–          А ты расскажи мне историю про свои бриллианты. Или ты выдумала её?

–          Нет, не выдумала. Всё очень просто, не могла же я вчера, ночью на снегу, всё выложить тебе. Это очень серьёзная поездка. Едут крупные специалисты, геологи, государственные большие люди… Ты, наверное, слышал, что Якутия богата алмазами, речь идёт о миллионах. Меня пристроил папа в эту экспедицию «любым кем-нибудь», а на самом деле я буду писать свой дипломный проект.

–          Постой, а кто же такой твой папа, шишка что ли? Ещё этого не хватало…

–          Ну, вроде бы шишка. Он заведует кафедрой марксизма-ленинизма. Разумеется, не в моём институте.

–          Ничего себе. Так ты, наверное, всё по блату, я смотрю, у тебя такая дублёнка, джинсы…

–          Не всё, но кое-что по блату. Но это уже не отцова забота, он у меня строгий по-партийному, барин, но неприспособленный. Это брат мой, он всё может.

–          Как так?

–          Очень просто, он заместитель директора большого продовольственного магазина. Понятно, что ему всё идёт в руки.

–          Ну попался я!.. Как фами-ли-ё, кто ты такая?

Соня смеясь, театрально представилась:

–          Меня зовут Софья Алексеевна Недачина. Студентка Геологического факультета МГУ, к твоему сведению. Давай познакомимся…

–          Ничего себе! Значит, папаша – Алексей Недачин. Во, господи! И фамилия прямо барская. Ну попался я… с двух сторон, что дочь, что отец. Бояре!.. Как же ты… к учителю?.. Я-то ведь всего лишь Антон, Антон Андреевич Аллеин, от какой-то аллеи… То-то я вчера заметил журавлиную стаю, все вились вокруг тебя.

Соня стала смеяться:

–          Если журавли не в твоём вкусе, может, мне улететь?

–          Что ты, что ты? Теперь уже поздно, теперь уже крылышки можно сломать. И так улетаешь… в Якутию. Не улетай, Соня... Что-то я совсем растерялся!.. Ты красива и умна! Редкое совпадение. И имя у тебя красивое, чисто русское, это я тебе говорю как преподаватель русской литературы. Соня, Сонечка, София, Софья! Погоди, дай вспомнить! Жена великого князя Василия, сына Дмитрия Донского, Софья, 1385-й год. Сводная сестра Петра Первого, царица Софья Алексеевна, 1682-й год. Постой, ты ведь тоже Софья Алексеевна, царица?

–          Остановись, Антон!

–          Нет, ещё, ещё! Софья Андреевна, жена Льва Толстого, 1862-й год! «Горе от ума» – Софья Павловна. Помнишь: «Счастливые часов не наблюдают»? Антон Павлович Чехов: «Дядя Ваня», Соня, Софья Александровна, её реплика: «Дядя Ваня, скучно!»

–          Антон, замолчи, пожалуйста!

–          Нет, ещё, ещё! «Преступление и наказание» и Сонечка Мармеладова! О, Достоевский! «Раскольников пошёл прямо к дому на канаве, где жила Соня». И царицы, сплошные царицы… Вообще-то я загнул насчёт русского имени. Мудрость, мудрость и разумность, – это всё древнегреческое. Так мудрость или наказание? Господи, ты красива и умна. Редкое совпадение!

–          Спасибо, и если уж перевести разговор... – Длинная пауза, и Соня, резко повернулась к Антону, наклонив голову и соединив внизу свои руки. – Скажу тебе, я убедилась... совсем недавно, что красива, хотя толком не знаю, что это такое, просто стали глазеть на меня… А вот то, что умна, нужно доказывать постоянно. Вот, как и сейчас. Как же, раз красивая, то не должна быть умной! Наверное, это нормально, ведь богатым нужно постоянно доказывать, что они порядочные…

–          Эту ниточку можно протянуть и дальше: бедные стараются доказать, что они гордые…

–          А толстые – что они всегда добряки...

–          А голодные… и холодные… и неумные… мы… ничего доказывать не будут. Вот, Сонечка, Сонечка Недачина, иди сюда. Давай сядем, выпьем по маленькой. Ну, во-первых, разумеется, с Новым годом! Пусть он у тебя будет счастливым. Пусть удачно напишется твой диплом, пусть… пусть… в общем, хорошо бы ты нашла свой бриллиант!

–          Постой, Антон. Давай первым делом выпьем за знакомство, за наше знакомство, Антон Аллеин. Ну и с Новым годом тебя тоже, с новым счастьем!

Они чокнулись и выпили, и оба посмотрели на настенные часы, и засмеялись, понимая, что времени у них мало. Часы показывали без четверти восемь.

–          Ты понимаешь, что у меня завтра самолёт, и, если ничего не случится, я должна уйти от тебя в одиннадцать.

–          А если «что-то» случится? – Антон многозначительно посмотрел на Соню.

–          Я не это имела в виду…

Но Антон уже не слушал её, он наклонился к Соне, поцеловал её, она обняла его, и удержать их уже было невозможно. Они бросились друг к другу, обнимаясь и целуясь. Антон расстёгивал ей кофточку, она пыталась застегнуть её, каким-то образом они переместились на кушетку, которая стояла на кухне.

–          Антон, Антон, погоди… ну я не знаю… не надо… не надо…– шептала, задыхаясь, Соня.

–          Соня… Сонечка! Дорогая моя… девочка моя…

Антон уже стоял без брюк, а Сонечкины трусики болтались на её ботинках.

–          Погоди, Антоша, погоди, дорогой мой. Давай это сделаем красиво. Иди и расстели диван, а я сейчас приду.

Она поднялась, неловко подтянула трусики, обняла и поцеловала Антона и пошла в ванную. Опять оглянулась:

–          Раз так получилось, давай сделаем это красиво.

Антон растерянно стоял, поддерживая брюки, потом совсем отбросил их. Пошёл в комнату, разложил диван, застелил его простынёй и одеялом, разделся и в одних трусах, мускулистый, стоял и ждал Соню. Дверь ванной открылась, и Соня предстала перед Антоном в одних трусиках.

–          Вот что значит иметь отдельную квартиру! – пожала плечами Соня.

Они опять бросились друг другу в объятия.

            * * *

Первым за сигаретой потянулся Антон. Он закурил, аппетитно затянулся и передал её Соне.

Они лежали, обнажённые, откровенно любуясь друг другом. Антон целовал её упругие круглые груди, а Соня ерошила его пушистые волосы и прижималась губами к шее.

–          Сонечка, ты вся такая разная… Вчера была… такой московской акулочкой. Мы ходили вокруг дома, и я боялся тебя. А сегодня – как-то… своя… близкая, будто знаю тебя давно-давно…

–          Ну понятно, вчера акулка матом ругалась… А сегодня – сегодня… своя… в постели... – Она опять взъерошила его волосы.

–          Да-а? Поэтому?! – Прозвучало как-то невинно. – Ну продолжай о себе… я хочу знать о тебе побольше.

–          Хорошо. Для твоего дневника… ты, наверное, всё… и всех туда записываешь? Значит так: больше всего на свете я люблю детей. Так что собираюсь рожать часто. Тебе нужно это иметь в виду, запиши в дневник…

–          Дай ручку… – И оба засмеялись.

–          Хочу иметь много детей, много внуков, большую дружную семью…

Антон молчит…

–          Чего ты молчишь?

–          Насчёт «много детей» – немудрено, если... ты... на второй день ложишься в постель.

Бомба взорвалась! Соня удивлённо и внимательно посмотрела на Антона. Потянула на себя простыню, закуталась в неё. Медленно поднялась с дивана, закурила. Молчание продолжалось.

–          Не знаю, почему тебе захотелось обидеть меня? – Соня громко выпустила дым.– Ты мужик и ничего не понял. К сожалению, а я переоценила…

–          Что я не понял?

–          Ничего не понял! Мы вчера с тобой провели вместе целую ночь. Ты, наверное, забыл все свои слова. Ты говорил очень много и красиво. Но забыл. – Соня стояла над Антоном и смотрела ему в глаза. – Это неправильно, но так и быть, я тебе кое-что расскажу о себе. Мне было девятнадцать лет, когда я познакомилась с ним. До девятнадцати - у меня никого не было… А с ним это случилось через год, в двадцать. Ты понял? В двадцать лет! Расплата наступила, когда я узнала, что он женат. С тех пор у меня была серьёзной только вчерашняя ночь. Но ты ничего не понял. К сожалению… – Соня опять закурила. – Не представляла, что твоя мысль может так легко и просто заблудиться. Ведь ты тоже лёг на второй день… а до этого… и в первый день ложился. Но ты высокомерно это проигнорировал… Тебе же не рожать… Мне было тяжело решиться прийти сегодня к тебе. Знаешь ли ты, что делают собачки, когда их выводят гулять? Они писают под кустиком, чтобы оставить свой след.

Антон неподвижно и смущённо смотрел на Соню.

–          Мне тоже захотелось оставить свой след, ведь я уезжаю на 5 месяцев! Мне казалось, что таким образом я смогу контролировать ситуацию… отвлечь тебя от других запахов... – Соня дрожала, и её глаза наполнились слезами.

–          Ты тоже ничего не поняла. Ты не переоценила меня, ты недооценила… Ведь я сказал тебе это… я сказал тебе это… для того… чтобы у тебя так было последний раз в твоей жизни! Вот!

Антон тоже был возбуждён. Он смотрел на Соню испуганным и извиняющимся взглядом, понимая, что говорит глупости, что сморозил чепуху, что хуже, чем вот так, испортить было нельзя. Что сшивает чёрными нитками белую простыню, выкручиваясь из пошлятины, в которую сам себя затянул. Он виновато поглядывал на неё, приглашая превратить всё в недоразумение, в неудачную балаганную шутку.

Соня, боясь поверить, стала отходить и удивленно подняла брови:

–          Антон, что ты сказал? Повтори всё это! Ты сказал, чтобы я никогда больше в моей жизни не ложилась ни с кем на второй день?

Она приняла приглашение превратить всё это в шутку.

–          Да! На второй! И на третий! И всегда!

Они стали обниматься, бороться и целоваться.

–          Это зависит от тебя! Теперь моя очередь, Достоевский. Преступник... без наказания… Помнишь, как ты пожелал мне найти свой бриллиант в этом году? Так вот, я там рассматривала твои фотографии, и, разумеется, тебе придётся, наоборот, растерять свои бриллиантики! В первый же день!

–          Так ты ещё и злюка! Злюка, злюка… люка. – Он хохотал. – Я теперь тебя буду называть Люка. Лю-ю-кочка моя! Во, хорошо придумал, Лю-ю-ю… красивый русский фонетический звук, как и ня-я-я, Соня-я-я. Надеюсь, тебя никто так не называл.

–          Никто. А я тебя буду называть Тоней… Тоня… Тоня, ты вчера, когда… – она стала подбирать слово, – подцепил меня… Боже, неужели это было только вчера? – Они посмотрели друг на друга и стали смеяться. – Ах, да! Это ж второй день! Даже первый, ещё похуже! Ведь мы познакомились сегодня ночью! Когда подцепил меня, то начал с чего-то поэтического: «У тебя такие глаза, их хватило б на два лица». Откуда это?

–          Ниоткуда. Не напечатано ещё. – И гордо добавил: – Посмотрел на твои глаза – и сам придумал! Ага, значит, я угадал, значит, я правильно рассчитал зацепку! Значит, ты вот на что клюнула, журавушка моя.

Он сел на неё и, катая её с боку на бок, тормошил, целовал, обнимал и громко пел: «У тебя такие глаза, их хватило б на два лица».

–          Когда-нибудь я пропою тебе всю эту песню.

–          Голос у тебя нежный, приятный, Тонечка. Но у меня два вопроса к тебе. Ведь когда ты писал эту песню, ты же ещё не знал меня? Ты же глаз моих не видел! Хочу знать, чьи эти глаза и где они? И второй вопрос. Что ты вчера, на Новый год, делал в этом старом деревянном доме? Ума не приложу.

–          Глаз этих не было! Это была фантазия, – снова выкручивался Антон. – Теперь они есть! – Он стал зацеловывать то один Сонин глаз, то второй. – Теперь они есть! И вот они… я наконец целую их. А песня, песня эта из кинофильма «Человек идёт за солнцем».

–          А-а-а! Так ты обманщик! Вот как ты соблазняешь молоденьких и одиноких! – Соня трепала его за уши.

–          Нет, ты была первая... А что касается того старого дома, то это уже история, часть моей жизни. Понимаешь, рядом со мной, через стенку, живёт мой самый близкий друг на свете – Лёня. Его и жену его Фаню ты видела вчера мельком. Его дядя с семьёй вчера провели последнюю ночь в том доме, в своей квартире, в своей стране, перед отъездом в Израиль. Насовсем, навсегда. И сегодня они улетают. – Антон посмотрел на часы. – Пожалуй, сейчас они уже в Вене. И я был вчера у его дяди на проводах.

–          Погоди, Тонечка… Израиль, Вена, проводы – я совсем об этом ничего не знаю. О чём ты? – И Соня опять потянулась за сигаретой.

–          Как не знаешь? Все знают, а ты не знаешь! Ты не знаешь, что многие сейчас хотят эмигрировать в Израиль?

–          Представь себе, не знаю. Я помню, что с полгода назад у нас на факультете какую-то подоночку исключали на комсомольском собрании. Кажется, она тоже хотела в Израиль. Но она была, по-моему, еврейка.

–          В том-то и дело, что еврейка. Именно евреи, только евреи могут выехать в Израиль. По крайней мере, только у них есть шанс. Ты как ребёнок, Соня. Ты что, не слышала этот анекдот, когда стоят два еврея и разговаривают, и подходит к ним третий и говорит: «Не знаю, о чём вы тут говорите, но ехать надо!»? Этот анекдот уже с бородой.

–          Не слышала. – Соня пожала плечами. – А при чём здесь ты и евреи?

–          При том, – Антон отвечал уже немного рассерженно, – что Лёня, Фаня и его дядя Саша тоже евреи. А Саша – ему всего лишь около сорока – был одним из лучших скрипачей Москвы! Консерваторию закончил с отличием. И он, кстати, помог мне с устройством на работу. Потому я и был у него на проводах!

–          Да, я вчера заметила, что они какие-то… не русские. Честно говоря, они мне вчера не очень понравились. Он какой-то рыжий, хитрый, и она тоже – с выпученными глазами. – Соня не замечала, что происходит с Антоном. – Я сначала думала, ты с ними по каким-то фарцовочным делам был в этом доме.

Антон рывком соскочил с дивана, путаясь в покрывале, натягивая трусы. Стал у окна, постоял, было видно, что он сдерживает себя. Подошёл к столику и медленно стал наливать себе стопку. Соня поняла, что сказала что-то не то, беспокойно стала прикрывать грудь простынёй. Она покраснела, её большие глаза выражали непонятную тревогу.

–          Антон, что с тобой? Объясни мне, ради Бога! Я не понимаю, на что ты обиделся? – Она присела на диван, прижимая руки к груди. – Я ведь не имела в виду, что ты фарцовщик.

Антон резко посмотрел в сторону Сони. И сразу же отвернулся, обдумывая, задавать ли ей мучивший его вопрос. Пауза затянулась. Наконец, очень спокойно и тише обычного он заговорил:

–          Кстати, они очень русские. Они не говорят на другом языке, они не читают на другом языке, они не думают на другом языке. А делают это всё на чистейшем русском… Она ведь ещё и библиотекарь, в русской библиотеке! Соня, скажи мне одну вещь… Когда ты назвала ту студентку, которую исключали из комсомола, «подоночкой», ты назвала её так, потому что она еврейка?

Он смотрел на неё вопросительно и с надеждой, что сейчас всё прояснится и что это было всего лишь недоразумение… Соня тут же уловила свой промах, и ей захотелось легонечко исправить его. Она подошла к Антону, потянулась к его сигарете, затянулась. Посмотрела ему в глаза и погладила по волосам…

–          Тоша, я понимаю, ты чем-то огорчён. Я совсем не хотела тебя обидеть, извини меня. Всё, что я хотела сегодня, это побыть с тобой, побольше узнать о тебе. От этого зависит очень многое, ведь я улетаю до мая… на пять месяцев… в вечную мерзлоту… – Она примирительно улыбнулась. – Я хотела увезти с собой немного тепла, твоего тепла, Тоша, ты ведь вчера обещал согревать меня… – И Соня прижалась к Антону.

Мы поняли, что Соня обладает исключительным, превосходным и натуральным даром уходить от какой-либо ссоры, замечательно обезоруживая ситуацию, убаюкивая разногласия в нежности чувств, в чуткости восприятия опасности. Не один раз мы увидим, как вовремя её обострённый талант мягко приземлял осколки рвущихся снарядов. Антон почувствовал эту интуитивную глубину обнажённой женской мудрости в спокойно говорящей молоденькой красотке, которая, как бы сдаваясь ему в плен, крепко прижалась к его груди. Он не хотел разрушать этот мир, хотя крайним умом понимал, что сам он – раненый, что осколок разговора осел в его теле. Соня опять невинно потянулась к его сигарете. Антон подождал, когда она выпустит дым, потом легонечко отстранил её от себя и, заглядывая ей в глаза, тихо произнёс:

–          Бойся моего тепла, девочка, оно растопит алмазы Якутии. Соня, я окутаю им тебя, если ты будешь раздетой, если тебя не будет опоясывать колючая проволока. Я боюсь этого, так как мне показалось, что сегодня я укололся первой колючкой.

–          Вот и неправда. – Глаза её лукаво сверкнули. – Смотри, я вся раздетая…

И она распахнула простыню, кружась перед Антоном. Он обнял её и стал кружиться вместе с ней. Соня на ходу нажала кнопку магнитофона, и полилась песня Тома Джонса: «Лай-лай-лай, лай-лай-ла…» Они кружились, хохотали, обнимались и целовались, а потом опять прыгнули под одеяло… Камера уткнулась в магнитофон, а песня Джонса всё лилась по квартире.

            * * *

Продолжается мелодия песни. Мы видим мчащийся поезд московского метро. Первый день нового года, праздник, люди нарядно одеты. В вагоне сидят Лёня рядом с мамой, Фаня и Лёнин отец. Они усталые, расстроенные после тяжёлого дня в аэропорту, почти не разговаривают. По сравнению с другими пассажирами они выглядят скучными и озабоченными, особенно Лёнина мама.

Она всё время касается рукой медальона своей матери, который не пропустили на границе. Теперь он висит у неё на шее. Она повернулась к Лёне:

–          Хорошо, что мы побывали у Бори. Мне всегда хорошо у них. Он успокоил меня. Жаль, что мы не можем ночевать у него, а должны быть у Люси…

–          Мама, в котором часу завтра ваш поезд?

–          Около четырёх… Я не помню номер поезда, это скорый Москва–Одесса.

Проехали несколько станций, за окнами поезда мелькали красочные вестибюли метро.

–          Мама, – опять спрашивает Лёня, – как ты хочешь: чтобы мы с Фаней пришли вас проводить сразу на Киевский вокзал или к Люсе, помочь вам с вещами?

София Михайловна посмотрела на мужа.

–          Как ты считаешь, Марк? Стоит ли, чтоб они лишний раз показывались на глаза Люсе? Мне кажется, что Люся уже устала от нас и от всей этой Сашиной и Наташиной затеи. Она даже не пошла провожать свою родную сестру.

Лёнин папа кивнул головой, соглашаясь.

–          На том и решим – придём на Киевский вокзал. На следующей вам выходить, мама. Мы с Фаней очень устали, поедем домой, вы уж сами доберитесь, Люся живёт рядом с метро.

Они стали прощаться.

–          София Михайловна, Марк Лазаревич, спокойной ночи. Всё будет хорошо, они уже, наверное, в Вене. Не переживайте.

Поцеловались, поезд остановился, и Лёнины родители вышли из вагона.

–          Как маме тяжело! Она так переживает. Понимаешь, у неё всю жизнь комплекс, что не она живёт с родителями, а Саша.

–          Ну не могли же твои дед и бабушка переехать из Москвы в Одессу. А как получилось, Лёня, что все твои в Москве, а родители с тобой оказались в Одессе?

–          Длинная история. Во время войны, когда меня ещё не было, вся мамина семья, москвичи, была в эвакуации, в Ташкенте. Там в госпитале лежал мой отец, он был тяжело ранен на войне, и они познакомились. Маме было тогда восемнадцать лет. А папа – коренной одессит. Они поженились, и когда закончилась война, он забрал её в Одессу, а потом я появился… Остальное ты знаешь.

–          Что остальное?

–          Ну, как я служил с Антоном в одном взводе, как мы подружились и как он меня после армии уговорил приехать в Москву и жениться. И я женился. – Лёня прижал к себе Фаню и поцеловал её. – И стал москвичом. А мама и папа так и живут в Одессе.

Помолчали. Мелькали подземные фонари, поезд выстукивал свою песню.

–          Фаня, мама мне сегодня сказала страшную вещь…

Фаня испуганно вздрогнула и посмотрела на Лёню. Лёня погладил её по плечу и тихо заговорил:

–          Мама сегодня сказала, что начнёт думать об отъезде… Она надломилась. Поняла, что как-то вдруг, средь бела дня у неё забрали родителей… что она потеряла их навеки… живьём. И как будто папа не очень возражает… Боб тоже промолчал, когда я прямо спросил его об этом. – Они оба задумались. Фаня не ответила, но Лёня чувствовал, как она съёжилась. – Страшно подумать! Мир раскалывается!

Они сидели, обнявшись. Поезд увозил их домой.

            * * *

Полуодетые Антон и Соня опять сидели на кухне за столиком, и пили чай. Соня рассматривала альбом фотографий. Каждый раз, когда попадалась очередная фотография молодой девушки, Соня выхватывала её из альбома и угрожала порвать. Антон то испуганно, то смеясь, тянулся за её рукой, стараясь забрать у неё снимок.

–          Соня, это же моя соученица! А это, это я не помню, кто… это наша пионервожатая…

–          Я тебе покажу сейчас пионервожатую! А это кто?! С кем ты тут стоишь?! Ну, расфуфыренная! Ну, эту шлюху я тебе не отдам! Во! А это кто? Это ты, что ли? Рядовой Аллеин? Совсем молоденький, Тонечка мой, ещё не испорченный! Тяжело было в армии?

Антон улыбнулся.

–          Давай сюда альбом. Садись, я тебе расскажу кое-что о себе. После университета меня призвали в армию на один год, как и положено после института. Служил я на Кавказе. Там и познакомился с Лёней. Его призвали из Одессы после окончания Художественного училища. Он одессит. И художник.

–          И что вы там делали во взводе? Стреляли по местным кавказским куропаточкам?

–          Попробуй. Там это опасно. Там их отцы или братья быстро тебя приведут в порядок. Так вот, однажды… Соня, о том, что я сейчас тебе расскажу, мы никогда не говорим, мы молча знаем – это на всю жизнь, мы вслух не повторяем это... Фаня знает об этом, теперь ты будешь знать…

–          Вы что, в Турцию бежали, что ли?!

Антон опять улыбнулся.

–          Нет, не в Турцию. Хуже! Однажды шли учения в горах, и мы с Лёней оказались в каком-то ущелье… Потом произошёл обвал… От взрыва, что ли, или натуральный… нам так никогда и не сказали… Но мы оказались в западне. В страшной ситуации. Мы пробыли там, представь себе, неделю. Почти без еды, без воды. Но дело не в этом, дело в том, что мы остались живы, особенно я, так как у меня был перелом ноги. Только благодаря Лёне, его находчивости, умению, спокойствию, его оптимизму. Короче, Лёня спас меня от гибели, вот… это без булды. Благодаря Лёне я вот сейчас сижу с тобой. Потом, когда начальство расследовало этот случай и нашло наше совместное предсмертное письмо в ущелье, нас наградили медалями. Так что мы не простые, а с медалями!

–          Так ты у меня герой!? Бедненький Тонечка, тем более всех шлюх – в помойку. Можно, я буду твоей боевой подругой? – Она прижалась к Антону.

–          Люка, когда нас спасли, и мы остались живы, – очень серьёзно продолжил Антон, – мы с Лёней дали слово, слово на всю жизнь, что будем идти по жизни, как родные братья, в общем, породнились. Мне очень хочется, для меня это очень важно, чтобы ты как-то взяла это на заметку. Поэтому, когда раньше ты стала говорить о нём… не то… не очень… мне было тяжело…

–          Извини меня, Антон. – Соня немного помолчала. – Понимаешь, я никогда не была связана с евреями, я как-то далека от всего этого. Знаю только анекдоты про евреев и как поют: «евреи, евреи, кругом одни евреи». – Она сделала попытку улыбнуться, но получилось немножко натянуто. – В нашем доме я не знаю евреев среди соседей, училась в школе – в классе тоже не было евреев, в институте – тем более. В моей семье мало говорят о евреях, а если папа и говорит, то я чувствую, что он их... не очень… Он мнит себя… как это сказать… исконным русским, он и кавказцев не очень… да и всех… Разве только брат мой, у него все дела с ними… с евреями – в магазине ведь работает…

–          Ну, понятно... «все евреи со скрипкой». Соня, ты видишь, сколько книг у меня? Я очень много читаю. И тихо и спокойно я сделал для себя вывод: нет плохой нации и хорошей нации, всё это бред. В любой нации есть свои гении и свои подонки. Вот, например, бытует у нас мнение, что евреи – трусы, плохо воевали на войне, скрывались. А вот, поди ты, оказывается, в Израиле одна из самых сильных армий в мире… А с другой стороны, оказывается, у них есть и свои проститутки. Представляешь, евреечка – проститутка?!

–          Во, глаза загорелись. Не хочу представлять… и не хочу на эту тему тратить время с тобой. Тем более что уже мне пора домой. Тоша, ты не закончил свой рассказ: а как же твой боевой друг оказался в Москве, да ещё и рядом с тобой?

–          О, это другая история! – Оба опять посмотрели на часы. – Как я понимаю, у нас ещё есть чуть-чуть… как не хочется, чтоб ты уходила… Так вот, уговорил я Лёню после армии ехать в Москву. Ведь у него тут целая куча родственников. Сначала было очень тяжело, без прописки, без работы. Он жил со мной у моих родителей в Лианозово. Потом Саша, дядя Саша, который уехал в Израиль, помог Лёне устроиться сюда в кооператив работать «мастером на все руки». А мне, кстати, Саша помог устроиться учителем в школе. Я, вот, увлекаюсь стихами, пишу песни и музыку к ним, пою иногда, а Лёня – мастеровой. Во-первых, художник, и очень талантливый, на мой взгляд, а во-вторых, и маляр, и столяр, и слесарь-водопроводчик, и мебель сделает, и юбку сошьёт, вот такие у него оказались способности… Видишь, это его картины, а в кухне все эти полки, ящики – красиво?… Это опять Лёня.

–          Погоди, а как же квартира? Как вы оказались соседями в одном кооперативе?

–          Это уже было делом техники. Спроси у своего брата, как это делается. Он это хорошо знает… – Антон засмеялся. – Как, кстати, зовут твоего брата?

–          Олег.

–          Олег Недачин. Звучит неплохо. Ну вот, как только начальство узнало Лёнины способности, он стал нарасхват. То одному сделай, то другому. Потом случайно познакомился с Фаней – повесил ей вот эту люстру, тогда это была её квартира. Они влюбились друг в друга, и Лёня перебрался сюда, к Фане. Потом они благодаря Лёниным возможностям перехватили двухкомнатную, рядом, за которую боролись несколько ведомств, а эту им удалось сплавить мне.

–          Я и говорю, сплошные дельцы.

–          Кстати о дельцах… то есть профессиях… или о характерах. Я такого же о них мнения, как и о нациях. Скажем, если собрать группы людей разных национальностей: допустим, группы дельцов, группы парикмахеров, группы профессоров, ну какие ещё группы, группы курносых, группы рыжих, вот именно, группы рыжих, и т. д., и т. д., и если сделать срез каждой группы… я уверен, в этом срезе окажется одинаковое число и умных, и дураков, и хороших, и подлых, и жадных, и не жадных, и честных, и воров, и с музыкальным слухом, и без… Как ты считаешь?

–          Нужно обдумать. Интересное заявление. Вот буду в Якутии, сделаю там срез якутов и посмотрю, сколько там курносых и рыжих, – рассмешила Соня Антона.

–          Думаю, что там все бриллиантовые. Бриллиантовый срез.

Опять оба посмотрели на часы. Стрелка неумолимо двигалась к одиннадцати.

–          Сонечка, Люкушка моя, как же у нас так неудачно получилось? Только познакомились… и расставаться. Ты ведь говорила, что судьбу надо брать в свои руки. Научи меня.

–          Вот мы и берём её в руки. А это – испытание для нас. Не пугайся: если мы действительно берём её в руки, а не балуемся… это будет видно и через пять месяцев, Тонечка. Не знаю, как я смогу быть на связи с тобой, всё-таки вечная мерзлота… Но подумай над этим, Антоша: если в день, когда я прилечу, мы оба захотим увидеть друг друга, значит, судьба в наших руках. Разумеется, если больше шлюх не прибавится в альбоме.

–          Ну, какие это шлюхи?!

–          Шлюхи, шлюхи… не сопротивляйся, я вижу, что шлюхи. Ты им всем подходишь, красивый, самостоятельный, и своя квартира в центре Москвы. Мечта! Для шлюх. А я… а я улетаю в вечную мерзлоту…

Соня подошла к Антону, обняла его, стала страстно целовать… и приговаривать: «В вечную мерзлоту… на снег… на лёд…»

–          Да, Тонечка, пора! Мне было хорошо у тебя! Согрел ты меня… не обманул, – пошутила она, – дал водочки выпить. Я правильно сделала, что рискнула прийти. И не жалею об этом. Даже если это и второй день! Тонечка, проводи меня только до лифта, прошу тебя, не надо меня дальше провожать, я хочу немного побыть одна, пока домой доберусь. Возьму такси, ты не переживай.

Они, обнявшись, с поцелуями, Антон с грустным, растерянным лицом, вышли в коридор. И только он собрался толкнуть дверь их площадки, как дверь открылась с наружной стороны. Перед ними стояли Фаня и Лёня.

После секундной растерянности они, чтобы скрыть удивление и замешательство, заученно стали в театральную позу, видимо, повторяемую много раз, посмотрели друг на друга, взмахнули руками, чтобы начать одновременно, и запели: «Давай пройдёмся по алле…ину». Было видно, что эта мгновенная импровизация понравилась Сонечке. Антон забормотал:

–          Соня, это мои друзья, Фа…

–          Меня зовут Соня, – перебив Антона, быстро сказала она. – Я очень тороплюсь. Антон вам расскажет, почему…

Соня, не подав руки, подталкивая Антона к выходу и на ходу уронив «спокойной ночи», захлопнула дверь. Лёня и Фаня, оставшись одни в коридоре, театрально сделали поклон в сторону закрытой двери, пропели «тра-та-та-та…» и поцеловали друг друга в губы.

–          Птичка оказалась в клетке так быстро! – Лёня обвёл воображаемую клетку руками.

–          Тоже хочу-у в клетку!.. – застонала Фаня.

            ФИЛЬМОВАЯ ВСТАВКА НОМЕР 1

На фоне одноцветного задника, явно натянутого специально для этого кадра, красивая новогодняя ёлка, увешанная игрушками и серпантином. Рядом с ней стоит во весь рост Соня. Она в этом кадре в том возрасте, в котором только что попрощалась с Антоном. Стоит в праздничном платье, тоже одноцветном, только цвет платья резко отличается от цвета натянутого задника. Скажем, если цвет задника резко жёлтый, то цвет платья – сытый голубой. Правильно, в кадре три цвета: зелёный, жёлтый и голубой.
Соня стоит задумчиво, но расслабленно, как будто знает всё, что произойдёт дальше. Она молчит несколько секунд, потом в глазах появляется приятная улыбка. Соня дотрагивается до ёлочной ветки и произносит:
– В ту новогоднюю ночь я чертовски влюбилась в Антона.
Ещё пять секунд молчания и действие продолжается.

* * *
Спортивный зал средней школы. Группа учеников играет в баскетбол. Три на три, на один щит. Вместе с ними – Антон, тоже разгорячённый, в спортивной форме. Раздаются крики, в зале полно других спортсменов. Один из игроков ловко обводит Антона.
– Это вам не Маяковский, здесь нужно мя-я-чом попа-а-дать в кольцо… – Прыжок и мяч от щита улетает в сторону.
– А-а! А я думал, нужно попа-а-дать в кольцо…
Игроки смеются. Теперь мяч у Антона, и он красивым броском забрасывает его в кольцо.
Болельщики хлопают. Игра продолжается, видно, как ученики и Антон запросто обращаются друг с другом. «Петя», «Толик», «А в кубе», – кричат они. Все ребята – десятиклассники, Антон отличается от них лишь чуть-чуть. И так же увлечён игрой.
К площадке подходит ученица, старается привлечь его внимание. Но игроков трудно остановить, они в азарте.
– Антон Андреевич, остановитесь, можно вас на минутку? – кричит она.
Наконец её заметили, и Антон подошёл к ней.
– Что случилось, Синицына?
– Антон Андреевич, там пришла мать Любы Козловой, она вас разыскивает. Говорит, что вы её вызывали в школу.
– Да. Ладно. Тоже мне, нашла время. Хорошо, Синицына, спасибо. Передай, сейчас приду. Пусть подождёт в пионерской. Ребята, давайте без меня. Щелков, ну подтяни трусы, ты же не на пляже… – И Антон направился в душевую.
Вот он, на ходу причёсывая влажные волосы, выходит из раздевалки, идёт по школьному коридору мимо шумно и бесцельно бегающих учеников во время перемены. Антона догоняет ученица.
– Антон Андреевич, мы не можем закончить стенную газету без вас. Газета праздничная, ко Дню Советской Армии, завтра должна висеть. Что нам делать?
– «Что делать? Что делать?» Я вам говорил – нужно читать Чернышевского. Ладно, вы где?
– В 8-м «Б».
– Сидите. Вот закончу с Козловой, приду к вам помогать.
– Спасибо, Антон Андреевич.
– Кстати, а почему вы не привлечёте Любу Козлову к газете? Я слышал, она хорошо рисует.
– Любу? – ученица ухмыльнулась. – Она не по этому делу. У неё... романтика в голове… – и убежала.
Когда Антон дошёл до двери пионерской, его остановил завуч школы:
– Антон Андреевич, не забыли? Учительское собрание в пять тридцать.
– Не забыл, Сергей Иванович.
– Не опаздывайте.
Антон открыл дверь и вошёл в пионерскую комнату. У стола в надменной позе стояла Люба Козлова, ученица восьмого «Б», где Антон был классным руководителем. Рослая, с вызывающим взглядом подкрашенных глаз, она выглядела чуть взрослее своих лет. Рядом сидела её мать, которая тут же испуганно, подобострастно вскочила со стула. Мать резко отличалась от своей дочери: пополневшая женщина с усталым лицом, в простой одежде. Пальто на ней было старенькое в отличие от модной и импортной одежды дочери.
– Здравствуйте, Антон Андреевич. – Голос у матери был сиплый, говорила она волнуясь. – Вы меня вызывали раньше, да я никак времени не находила, двое их у меня, а я почти всё время в ночной смене работаю. На фабрике, – тараторила быстро мать, как будто боясь, что её перебьют.
Антон видел, как она себя унижает, но её быстрые хлёсткие взгляды на дочь выдавали в ней женщину неробкую. Дочь стояла неподвижно, дерзко глядя на учителя.
– Антон Андреевич, простите нас, я обещаю вам, Люба исправится, я возьмусь за неё…
– Надежда Петровна, пожалуйста, садитесь, – остановил её Антон. – Козлова, садись тоже и перестань стрелять глазами. Я позвал вас переговорить, Надежда Петровна, ваша дочь сейчас в очень сложном положении и нуждается в вашей помощи. Люба стала пропускать школу, не знаю, знаете ли вы об этом, она запустила математику, даже по истории у неё двойка. Её видели поздно по вечерам не там, где ей положено быть…
– Вот я и говорю, Антон Андреевич. Я в ночной смене, а она сама себе хозяйка. А отцу её, кроме водки, ничего не нужно. Мы исправимся, простите нас, Антон Андреевич…
– Мама!
– Чего мама, чего мама? Погоди, я с тобой дома поговорю! Распустилась, – и тут же в сторону Антона, – вы же понимаете, Антон Андреевич, ведь вы сами вон какой молодой, знаете, как их тянет в этом возрасте…
– Надежда Петровна! Остановитесь. Я позвал вас, чтобы сказать вам – вашей дочери сейчас нужна помощь. Помощь, Надежда Петровна. Она уже в восьмом классе, и, если не сдаст экзамены, её не переведут. Она останется вне школы… Давайте вместе обсудим, что вы должны и можете сделать, чем я и школа сможем вам помочь…
– Если б меня в Управление перевели, там ночных смен нету...
– Как это в Управление? Вы кем работаете?
– Уборщицей. В швейных цехах, там круглосуточно... А в здании дирекции начальство только днём работает, всякие там плановики, бухгалтеры... Там уборщицы только в одну смену...
Они продолжали сидеть и обсуждать. Камера фиксирует, как они попрощались, как Антон пришёл в 8-й «Б» и как там с энтузиазмом помогал ученикам делать стенную газету.

* * *
Идёт XXV съезд КПСС. Виден президиум, крупным планом Л. И. Брежнев и другие члены Политбюро. Делегаты съезда стоят и неистово аплодируют, приветствуя выступление тов. Брежнева. И пока Брежнев говорит о достижениях советского сельского хозяйства, о материальном благополучии советских людей, камера отдаляет телевизор с передачей о съезде, стоящий на большом столе. Рядом с телевизором – картонные ценники, которые обычно выставляются в гастрономах: «Водка «Московская» 2 руб. 87 коп.», «Докторская» колбаса 1 кг 2 руб. 80 коп.», «Сыр «Российский» 1 кг 3 руб. 60 коп.», «Батон 23 коп.», «Батон 28 коп.», «Булочка французская 7 коп.»… Телевизор с выступающим Брежневым отдаляется ещё больше, и теперь мы видим, что за столом сидит Лёня и рисует кисточкой эти ценники. На столе лежит пачка «Примы».
Это рабочее место Лёни, то ли какой-то цех, то ли мастерская. Вокруг – разные станки, верстак, разбросан инструмент, краски в больших банках, трубы, доски. На стенах висят трафареты Ленина, с которых Лёня на праздники рисует плакаты. Трафареты разных размеров: и во весь рост, и только головы – в анфас и в профиль, они заляпаны красками разных цветов. Рядом несколько готовых плакатов с Лениным. Также видны красивые ящики кухонной импортной мебели, стулья и кресла. Одним словом, Лёнин закуток. Сейчас он внимательно слушает выступление Брежнева и продолжает рисовать ценники.
Видно, как мимо окна проходит Антон. Лёня заметил это и оживился. Вошёл Антон, Лёня пошёл ему навстречу, и они поздоровались за руку.
– Как дела?
– Лучше… Как говорят в Одессе, лучше не спрашивай. Вкалываю по-чёрному. Теперь уговорили ещё на один гастроном, третий по счёту. Вот куча ценников, и стенную газету просят нарисовать к 8 Марта.
– А зачем ты набираешь столько гастрономов? С ума сойти! – Антон перебирает ценники. – Докторская, капуста, рис, лапша, килька в томате…
– Меня упросил директор с Ленинградского шоссе, я не смог ему отказать. Во-первых, мы у него отовариваемся, а во-вторых, ты представляешь, сколько всего я набрал для мамы в Одессу, когда она уезжала после Сашиных проводов? Она увезла с собой два чемодана туалетной бумаги. А салфетки, а колбасу, а икру!?
– Тогда помалкивай…
– Ты прав, ради икры и туалетной бумаги… Только времени не хватает, вон видишь кухонные ящики? Румынские… Это нужно установить одному из Министерства здравоохранения, он всеми больницами руководит. Уже звонил, торопит.
– Кстати, что-нибудь слышно от Саши?
– Да, он послал маме письмо из Вены. Мне он не будет писать, я боюсь получать письма с иностранным обратным адресом. У них там всё наперекосяк… Мама плачет, волнуется: Сашу в Вене поселили в гостинице в одной комнате с тремя другими семьями. Представляешь, их шесть человек и ещё три семьи! В одной комнате! Насмешка, что ли? Он тут прожил всю жизнь в коммуналке, теперь там. Относительно самого города, Вены, то больше всего письмо адресовалось жене Бориса и Наташиной сестре. Саша, уезжая, установил с мамой какой-то шифр, специальный шифр для писем. Вот мама его и расшифровала.
– Во дают. Во у кого учиться…
– Хочешь, прочитаю? – Лёня открыл ящик стола и достал конверт. – Само письмо на четырёх страницах, мама сказала, а это – уже зашифрованный текст: «Выслушайте нас внимательно. Нам нужен был всего лишь один день пребывания здесь, чтобы понять: мы всю жизнь прожили в дерьме и даром. Описать невозможно, Люся со своими драгоценностями выглядит отсюда просто комично. У нас глаза разбегаются от изобилия, всё доступно, вбейте себе это в голову. Мы жрём сегодня и плачем, потому что не можем разделить это всё с вами».
– Да, все об этом говорят. Хорошо, что у тебя блат в гастрономах, – Антон рукой показал на ценники, – и ты нас всех снабжаешь. А как быть тем, которые стоят в очереди за дерьмом часами? Лёня, ты бы видел эти полчища на Курском вокзале, на Комсомольской площади! Плюшевый десант! Они готовы разнести любой магазин, особенно когда что-то дают!
– Да, чё там говорить… Зато вон там, – Лёня кивнул головой в сторону телевизора, – всё нормально. Что у тебя слышно? Есть что-нибудь от Сони?
– Как в воду канула! Ничегошеньки. Не знаю, что делать! Всё время бегаю вниз, к почтовым ящикам… сижу и жду телефонного звонка… как идиот. Каждый день жду звонка… Замёрзла там, что ли? Оледенела?
– Ну, всё-таки это Якутия. На неё это непохоже, думаю, что просто не получается. Ну а так, чем ты занят? Как на работе дела?
– Да тоже ничего хорошего! У меня в школе одна ученица есть, Люба. Любушка – помнишь, у Шукшина: «Лю-ю-буш-ка…» – маленькая ****инка. Отец – передовой слесарь, пьёт по-чёрному, мать выбивается из сил, работает по ночам на фабрике, имеет ещё сына-хулигана. Мы эту Любу еле в 8-й перевели, но она не учится, шляется, гуляет, курит, по-моему, ворует тоже. Мне жаль их, особенно мать, она унижается передо мной. Да и девчонку тоже, она симпатичная, очень способная была, хорошо рисует, но пропадает…
– Может, ей вместо школы на работу устроиться? Может, тогда поумнеет?
– Не знаю. Просил директора школы, чтобы он помог перевести мать в дневную смену. Но кого это интересует!? Вон, смотри, – и тоже показал на телевизор, где депутаты съезда опять устроили овацию, – главное, чтоб с этим всё было нормально.
Оба закурили. Антон курил болгарские сигареты, а Лёня – «Памир».
– Я сегодня работаю вечером, хочешь, приходи с Фаней.
– Как, ты же по вторникам не поёшь?
– Там у них целая перегруппировка. Ударник чем-то недоволен, Ира, певица, сломала руку, просили сегодня прийти попеть. Ладно, всё равно деньги на дороге не валяются. Пойду… приходите, если хотите.
Антон вышел и направился к своей «башне». Позади него видно одноэтажное здание, из которого он вышел и которое почти вплотную примыкает к его дому. На здании вывески: «Прачечная № 47», «Сберегательная касса № 5», «Ремонтные мастерские». Антон зашёл в подъезд, подошёл к почтовым ящикам. Его ящик был пуст, в ящике Лёни были газеты. Антон, грустный, вызвал лифт.

* * *
– Лёня, надо что-нибудь подарить нашей врачихе, 8 Марта уже на носу. Я понятия не имею, что купить. – Фаня озабоченно посмотрела на Лёню.
Они пьют чай в своей кухне. Фаня доедает блинчики, а Лёня тянется к шоколадной конфете.
– Я не знаю, что можно подарить врачихе, которая не лечит, а только выписывает больничные листы, – саркастически заметил Лёня.
– Не привередничай. Слава Богу, что я хоть изредка могу поваляться дома благодаря её больничным листам. Выписывала бы только! Но что ей подарить? Она любит французские духи!
– Хм! Очень оригинально!! Я тоже люблю французские духи!
– Ещё бы! А кто их не любит? Но это же дорого! И потом, где их достать?
– Где? Не очень хочется, но попробую сейчас позвонить «старшему продавцу парфюмерного отдела товарищу Яше». Или, говоря проще, самому большому проходимцу Москвы, не считая мясных отделов. Я попрошу у него, и вот увидишь, он обязательно потребует что-то взамен. – Лёня улыбается и достаёт телефонную книжечку. – Яков Семёнович? Здравствуйте, добрый вечер. Это Лёня, Лёня с Новолесного.
– Привет, Лёня! Сто лет, как дела, что нового, ты ещё здесь?
– Здесь? – удивился Лёня. – Здесь, здесь, там, где и ты. Привет, Яша. Такая жизнь, вспоминаешь друзей, когда что-то нужно.
– Что, что?
– Ты что, не слышишь, потерял слух за это время? Приложи трубку к другому уху.
– Лучше этого уха у меня нет. Оно у меня самое лучшее.
– Тогда не говори, что не слышишь, если я что-то попрошу у тебя.
– Смотря что попросишь.
– Французские духи. Приличный, но недорогой набор для подарка.
– Ха-ха! Становись в очередь. Приличный, но недорогой! Есть дорогие, но не приличные... Но для тебя постараемся найти. Только у меня, Лёнечка, как раз к тебе тоже есть просьба.
Лёня торжествующе посмотрел на Фаню и захлопал в ладоши.
– Мы это высчитали, дорогой Яша. Я весь внимание.
– Нужно помочь одной очень важной женщине, она собирается перестраивать кухню и ванную.
– Я знаю, у тебя не очень важных женщин нет, но я занят по горло, Яша. Как срочно это нужно?
– Запиши её домашний телефон, созвонись и скажи ей, что от меня, от Якова Семёновича. Зовут её Екатерина Сергеевна. И договорись с ней о сроках. После этого обязательно позвони мне, я скажу тебе, кто она такая. А за духами зайди ко мне в универмаг. Хорошмок?
– От шмока слышу!
– Мы все шмоки, только не замечаем... Договорились?
– Договорились. Будь здоров, Яша. – Лёня положил трубку. – Всё в порядке, Фаня. Духи есть, правда, он навязал мне ремонт кухни.

* * *
Зал большого продовольственного магазина. Огромная очередь в винный отдел. Вот-вот будет одиннадцать часов, и вся очередь нетерпеливо и суетясь, всё время переспрашивая друг друга «который час», дожидается этой роковой минуты. Продавщица отдела, надменная женщина с ярко накрашенными губами и взбитой причёской, неторопливо, величественно, будто делая это назло, вышла из-за прилавка и направилась к двери, на которой написано «Директор».
– Клава, Клавдия, что же вы, – послышался чей-то интеллигентный мужской голос из очереди, – куда ж вы уходите? Ведь через две минуты – одиннадцать!
– Без тебя знаю! Расхрабрился! – оглянулась продавщица.
Очередь подобострастно умолкла, смирившись со своей участью, и только упитанная продавщица из мясного отдела крикнула:
– А ты, Клавка, за храбрость проверь его на трезвость – наверняка с утра уже набрался!
Клава подошла к двери, постучалась и вошла в кабинет. В кабинете было несколько человек, одетых по-разному, но модно и дорого: в костюмы, модные джинсы, стильные кожаные куртки. На диване сидела разукрашенная современная девица. Все курили, вокруг лежали американские сигареты «Marlboro», «Salem», «Camel», «Winston»…
Клава, моментально изменив и голос, и походку, очень вежливо и доверительно обратилась к мужчине, сидящему в кожаном кресле во главе стола:
– Олег Алексеевич, я извиняюсь за вторжение, хотела спросить у вас: попридержать молдавский портвейн или пустить в продажу?
Олег Алексеевич солидно задумался на минутку.
– А сколько его у нас?
– Десять ящиков.
– Только для своих!
– Спасибо.
Клава покинула кабинет, Олег Алексеевич ловко щёлкнул заграничной зажигалкой и прикурил сигарету.
– Олег, мне сказали, что на Новослободской в субботу будут давать австрийские сапоги на высоком каблуке, – заговорила девица. – Может, ты позвонишь и сделаешь мне пару?
– Как хочешь! Но не лучше ли заказать Энгибаряну, он в Париж собирается?
– В сто раз лучше, если это возможно!
– Всё возможно, если это для тебя. Только погоди минутку, я должен тут позвонить одному малому. Соня на Новый год познакомилась с каким-то учителем, преподавателем русского языка и литературы.
Все дружно рассмеялись.
– Она вчера звонила из Мирного, просила передать ему привет. Зовут его, – Олег сделал многозначительную паузу, – Антон. – Все опять засмеялись. Олег стал искать номер телефона.
– Главное, чтоб не маленьким был! – мужчина в кожаной куртке подмигнул. И вся компания опять заржала.
– Так, тишина. – Олег стал набирать номер телефона. Раздались гудки.
Камера переносит нас в квартиру Антона. Он лежит на диване и дремлет. Слышны телефонные звонки, Антон в нерешительности, раздумывает, брать ли трубку. Телефон всё настойчивее звонит, Антон осторожно и напряжённо снимает трубку.
– Алло…
– Здравствуйте. – В трубке мужской голос. – Можно к телефону попросить Антона.
– Антон слушает…
– Ещё раз здравствуйте. Меня зовут Олег. – Мы видим то Олега в кабинете, то Антона в квартире. – Мне Соня передала ваш номер телефона, я её брат, – Антон застыл, не зная, какую новость ему передадут, – и попросила позвонить вам. Алло…
– Да, я слушаю вас.
– Соня просила передать вам большой привет, сказала, что очень скучает. – Антон даже задрожал. – Ей очень тяжело дозвониться, то она не может, то вас дома нет. У неё всё идёт по плану, где-то в мае должна прилететь.
– Спасибо. Если будет возможность, передайте Соне, что у меня тоже всё нормально, и я тоже скучаю по ней.
– Надо же, такое совпадение, – пошутил Олег. – Мне бы так пристроиться, – он посмотрел на девицу. – Антон, если что надо, пожалуйста, позвоните мне.
– Спасибо, всё нормально, я рад, что у Сони всё хорошо.
– На всякий случай запиши мой телефон. – Олег тут же перешёл на «ты». – Я у неё старший, сам понимаешь…
Антон записал телефон Олега, быстро закурил и тут же позвонил Лёне.
– Привет, только что звонил Сонин брат, передал привет от Сони, она мне не смогла дозвониться.
– Молодец, слава Богу. Рад за тебя.
– С меня причитается. Пойдём вечером пиво пить, у тебя ведь ещё таранька осталась с прошлого раза, а пиво за мной.
– Не могу, Антон. Новая напасть. Тут одесская делегация на XXV съезде, съезд сегодня закончился, у них сейчас загул. А там у меня один очень близкий знакомый, просил прийти в ресторан в гостиницу «Россия». Без жены, главное.
– Ну, у тебя мероприятие!.. Тогда до завтра.
Лёня оторвался от верстака, на котором приклеивал кручёные круглые ножки к какому-то креслу, и стал звонить Фане.
– Можно попросить Фаину Абрамовну к телефону.
– Одну минуточку. – Слышно было, как очень громко кто-то позвал: – Фаина Абрамовна! Вас к телефону…
– Алло… – чувствовалась, как Фаню смутило это громкое «Фаина Абрамовна!»
– Маленькая, это я. Представь, я сегодня иду в ресторан в «Россию» и без тебя.
– И что это за красавица, которой так повезло?..
– Помнишь, я тебе говорил об Иосифе? Который из Одессы, он зам. начальника трамвайно-троллейбусного управления? Я и его сын были большими друзьями. Он тут с одесской делегацией XXV съезда. Просит прийти. Ладно? Ты не обидишься? Я постараюсь не задерживаться.
– Не обижусь, только не напивайся.
– Целую, пока.

* * *
Начало марта. Пятница. Москва украшена плакатами. Сегодня завершил работу XXV съезд КПСС, через три дня – День 8 Марта, праздник. Труженики Москвы, закончив рабочий день, торопятся домой. Переполненные троллейбусы, забитые людьми остановки. Прохладно, но сухо, слабый ветерок… Лёня через Красную площадь, мимо ГУМа направляется в гостиницу «Россия». Уже при подходе к гостинице можно различить мужиков «в штатском». Пройти внутрь Лёня не может, у входа в гостиницу требуют пропуска.
– По какому поводу? – краткий вопрос.
– У меня здесь друг остановился, из одесской делегации, пригласил к себе.
– Номер комнаты, фамилия друга и ваш паспорт?
Лёня видит, как кто-то другой уже звонит по телефону, проверяет.
– Проходите в вестибюль и подождите, ваш друг спустится за вами.
– А если бы его не было в номере? – не удержался Лёня.
– Не волнуйся, нашли бы… – не понял иронии дежурный.
В вестибюле «России» сияют люстры, красивые молодые девушки сидят в «Регистрации», полно народу у киосков. Лёня заметил Иосифа, показал его дежурному и направился ему навстречу. Они обнялись, поцеловались.
– Привет. Что ж ты раньше не позвонил? Пришёл бы ко мне домой…
– О чём ты говоришь, Лёня! Я здесь, как на войне. Секунды свободной нет. Тут вся одесская делегация во главе с мэром, а я приставлен к нему. Пошли сейчас к мэру в номер, там покрутимся минут пятнадцать, потом я, ты и он идём в ресторан, у мэра там будет очень ответственный ужин – он пригласил заместителя Дымшица. Ты знаешь, кто такой Дымшиц?
– Знаю, заместитель председателя Совета Министров СССР, единственный еврей в правительстве.
– Правильно, молодец. Они сегодня будут решать очень важные денежные вопросы для Одессы. Заместитель Дымшица распределяет деньги… мэр хочет урвать побольше.
Они вышли из лифта и вошли в номер мэра. Номер был огромный, двух или трёхкомнатный, повсюду было полно народу, стояли бутылки с водкой, вином, какая-то закуска. Кто-то пил, кто-то рассказывал анекдот, кто-то стоял в очереди к мэру, чтобы, пользуясь благоприятным моментом, подписать важные документы. Подписывая какую-то бумагу, мэр очень важно посмотрел на всех и спросил:
– Кто знает, сколько стоит эта ручка? – Все молчали. – Только что ею я подписал один миллион!
– Не обращай ни на кого внимания, Лёня, не бери в голову. Иди сюда. – Он подтащил Лёню к окну, налил два фужера вина. – Смотри, какой вид из окна! Вся Москва-красавица! Давай выпьем за встречу!
Они чокнулись, выпили вино и взяли по маленькому бутерброду с колбасой.
– Не наедайся, через десять минут я заберу мэра, и мы пойдём прилично поужинаем.
– Йося, я ничего не понимаю. Когда же мы с тобой пообщаемся? Я хотел, чтобы ты мне рассказал, как вы там, как Ромка, он ведь женился? И почему без жён? И что ты делаешь с мэром, ты что, тоже делегат съезда?
– Сумасшедший! Я – делегат съезда? Им ещё этого не хватало! Я кормлю здесь мэра. Я и вон тот, угрюмый и молчаливый. Это зам. начальника Управления дачами и курортами города Одессы. Он и я обеспечиваем здесь мэра всем необходимым. Только он тратит больше денег, чем я, поэтому такой угрюмый. Ведь мы – не дачи и курорты, а трамваи и троллейбусы. Кроме того, мы с тобой прикрываем мэра на этом очень ответственном ужине, я ужин оплачиваю, потом все вместе едем на Киевский вокзал, сегодня все уезжают обратно домой, в Одессу, а этот «старший дачник» должен обеспечить хоть одну приличную девку на вокзале среди провожающих. Теперь ты понял, почему «без жён»?
– Нет, ничего не понял.
– Вдруг мэр подумает, что твоя жена – это та, что приготовили ему. Понял? Он к тому времени будет полностью пьян и ему будет всё равно. Там, на вокзале мы и поговорим спокойно. Всё, готов? Пошли.
Иосиф стал пробиваться к мэру. Мэр всё ещё стоял, как Кутузов, в окружении своих приближённых и поучительно говорил:
– Это Москва! Столица, ё-моё! Сегодня зам. Дымшица будет решать вопрос будущего Одессы: деньги на питьевую воду для города и деньги для очистки сливов в море. Хотите, расскажу анекдот?.. Тут евреи есть? Это не про вас. Так вот, у одного одесского еврея было два петуха, один чёрный, другой белый. Приближался праздник, еврейская Пасха, и он хотел зарезать одного петуха, но не знал, какого. «Если я зарежу чёрного петуха, то белый будет скучать, – рассуждал еврей, – а если я зарежу белого, то чёрный будет скучать! Что делать?» И он решил обратиться к одесскому раввину. Пришёл к нему в синагогу и говорит: «Раввин, у меня есть два петуха, один – чёрный, а другой – белый. Приближается Пасха. Если я зарежу чёрного петуха, то белый будет скучать, а если я зарежу белого, то чёрный будет скучать! Что делать?» «Не волнуйся. Сейчас разберёмся, – говорит ему одесский раввин. – Раскроем наш талмуд, и там всё написано!» Стал раввин листать талмуд, а ответа не находит. «Знаешь, – говорит он одесскому еврею, – у нас талмуд не очень большой, вот в Киеве, в столице нашей, там талмуд намного больше! Надо обратиться к главному раввину Киева». И они отправились в Киев, – многозначительно продолжал мэр, подняв указательный палец вверх. – Приезжают в Киев, и одесский раввин говорит киевскому раввину: «Вот ко мне обратился мой одесский еврей с вопросом: «Раввин, у меня есть два петуха, один – чёрный, а другой – белый. Приближается Пасха. Если я зарежу чёрного петуха, то белый будет скучать, а если я зарежу белого, то чёрный будет скучать! Что делать?» Я не смог ему дать ответ, так как у меня талмуд маленький. Так как ему быть?» – «Не волнуйся. Сейчас разберёмся» – говорит ему главный киевский раввин. – Раскроем наш талмуд и там всё написано!» Стал раввин листать талмуд, а ответа не находит. «Знаешь, – говорит он одесскому раввину, – у нас талмуд тоже не самый большой, вот в Москве, в столице нашей дорогой, там талмуд большой, самый большой! Надо обратиться к главному раввину Москвы». И они отправились в Москву.
Анекдот затянулся, все стояли, не понимая, к чему клонит мэр. Мэр тоже устал и глазами стал искать выпить бы что.
– А ну налей чуть, – на «ты» обратился мэр к первому попавшему, стоящему рядом пожилому делегату. Ему быстро налили, он выпил, крякнул и продолжал: – Так вот, приезжают они все трое в Москву. Находят главного московского раввина, и киевский раввин говорит ему: «Вот наступает Пасха, и ко мне обратился мой одесский раввин, а к нему обратился его одесский еврей с вопросом: «У меня есть два петуха, один – чёрный, а другой – белый. Приближается Пасха. Если я зарежу чёрного петуха, то белый будет скучать, а если белого, то чёрный будет скучать!» Раввин, что ему делать?» – «Пусть зарежет белого». «Как!! – закричали все трое, – так ведь чёрный будет скучать!!» – «Ну и х-й с ним! Пусть скучает!» Все стали громко хохотать, и громче всех мэр со словами: «Вот что значит Москва! Вот как надо решать вопросы! А не так, как я с вами…»
Иосиф умоляюще дотронулся до локтя мэра и тихо шепнул ему на ухо:
– Однако нам пора, мы должны не опоздать…
– Во! Видали! Меня одесский раввин тянет к главному московскому… – Все опять стали угодливо смеяться. – Не дрейфь, Ёсиф, чёрного петуха не дадим в обиду…
Иосиф помаленьку подталкивал мэра к выходу, на ходу кивая Лёне. Наконец они величаво вошли в ресторан, и их усадили за столик. Тут же подбежала молоденькая шустрая официантка, и Иосиф сделал общий заказ. Официантка побежала дальше, а Иосиф представил Лёню:
– Это Леонид, очень близкий друг моего сына, одесский художник, сейчас живёт и работает в Москве.
– Как так? Изменил Одессе? По какому праву? Кто обидел?
– Нет, нет. Он женился здесь. Он, наоборот, представляет здесь наш город. – Иосиф старался как-то смягчить серьёзность обстановки.
– Да. Я очень люблю Одессу…
– Я шучу… И имя у тебя хорошее, Леонид. Как у нашего Генерального, Леонид Ильич. Ты тоже Ильич?
– Леонид Маркович. – Лёня окончательно смутился.
– Ничего. Почти Марксович. Тоже хорошо, – не унимался мэр, довольный своими шутками. – Если будешь в Одессе и если хорошо рисуешь, зайди ко мне, я дам тебе заказ.
Лёня и Иосиф переглянулись, не зная как отреагировать. Но в это время официантка ловко стала накрывать на стол.
– Как тебя зовут? – опять на «ты», не представляя как по-другому, мэр спросил официантку. В его манере, в его голосе появилась игривость, будто обращается он к ней, как галантный молодой кавалер к девушке.
– Марина, – скромно ответила официантка. Она давно разобралась, с кем имеет дело, – уже больше месяца они здесь сбились с ног, обслуживая делегатов съезда, высокомерных и жадных на чаевые.
– Марина, сейчас за этим столом будет очень важный человек сидеть, так что сделай всё как надо, по большому счёту…
– Будет сделано… по-большому... – Марина подмигнула Лёне, заметив, что и он, и Иосиф улыбнулись этому ироничному двусмысленному «по-большому».
Вдруг мэр вскочил и со счастливой улыбкой, приветственными жестами стал зазывать мужчину, который появился в зале. Мужчина, заметив мэра, направился к их столику. Он был выше среднего роста, с интеллигентным лицом, в импортном костюме, немного важный, но, в общем-то, скромный и открытый.
– Владимир Александрович, добрый вечер! Как я рад, что вы пришли. – Оказывается, мэр всё-таки знал, что существует обращение на «вы». – Присаживайтесь.
Заместитель Дымшица поздоровался со всеми за руку, отодвинул стул и сел.
– Мы только что от Леонида Ильича, готовили сводку на завтра. Я ещё и дома не был. Тем более не ел…
Они накладывали себе в тарелки закуски и салаты, мэр разлил водку. Теперь для Лёни наступил момент, когда он почувствовал, что такое государственный уровень. Внешне он был как никогда серьезен, согласно высочайшим обстоятельствам, но внутренне посмеивался над собой и старался запомнить детали своей ресторанной встречи с заместителем председателя Госплана СССР.
Мэр встал и торжественным голосом обратился к высокому гостю:
– Владимир Александрович! – В этом месте Владимир Александрович тоже встал, тут же поднялись и Иосиф, и Лёня. Мэр говорил, и все четверо стояли. – Владимир Александрович! Не таясь, скажу при свидетелях, как одесское население будет всегда благодарно вам за неоценимую помощь славному городу-герою. Мы знаем, что вы, дорогой Владимир Александрович, заняты ответственной государственной работой и всё-таки нашли время и уделили столько внимания одесским труженикам. Я как мэр от имени партийного и советского руководства города и от имени всех одесситов приглашаю вас в гости в наш курортный солнечный город. И в знак признания ваших заслуг перед Одессой я с удовольствием вручаю вам навечно ключ от города и свидетельство о присвоении вам звания Почётного одессита.
Мэр достал из кармана пиджака лакированную деревянную шкатулку, открыл её, и все увидели красивый большой ключ и свидетельство. Владимир Александрович, не ожидая такого напора, зарделся и очень серьёзно принял подарок.
– Благодарю вас, благодарю вас.
Иосиф и Лёня стали хлопать.
– Теперь, имея ключ от города, дорогой Владимир Александрович, вы сами можете выбирать время для посещения. Давайте выпьем за это!
Все выпили и стали закусывать. Официантка появлялась несколько раз, ожидая распоряжений. Мэру это очень нравилось. Налили по второй. Теперь встал Владимир Александрович. Все опять поднялись, правда, Лёня немного опоздал, так как не знал «правительственного» ритуала.
– Я очень растроган вашим вниманием. Ведь вы представляете замечательный морской город, город-герой Одессу. Мы знаем, как вы на посту мэра день и ночь трудитесь, чтобы сделать жизнь славных одесситов ещё более счастливой. Наша партия, наше руководство не сомневаются, что труженики Одессы, её славные моряки, бороздящие моря и океаны всего мира, под вашим руководством с честью выполнят взятые на себя социалистические обязательства. Мы с удовольствием побываем у вас в гостях.
Он обнял мэра, и они опять выпили. Лёня сидел, не вставляя в разговор ни слова, боясь нарушить эту высокогосударственную идиллию. Когда Владимир Александрович, попрощавшись, ушёл, стало немного свободней. Они выпили ещё по одной. Мэр был в очень хорошем настроении:
– Он сегодня подписал нам такую сумму, что даже произнести нельзя!! Разумеется, недаром. Мы тоже в долгу не остаёмся.
Когда официантка стала приносить кофе и пирожные, мэр всё своё внимание сосредоточил на ней.
– Марина, знаешь, кого ты только что обслуживала?!
– Наверное, знаменитый артист! – подыграла ему опытная Марина.
– Ха! Сама ты артистка! Это был, – изрядно захмелевший мэр поднял указательный палец, – заместитель председателя Госплана СССР. – Он ухватил Марину за руку, потом за талию и усадил рядом. – Садись, теперь твоя очередь. Мы тебя наградим, ты заслужила, ведь ты своим обслуживанием помогла одесситам! – Он расходился всё больше. – Ты слышала что-нибудь о юбилейной медали «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»?
Марина попыталась встать, Иосиф забеспокоился, а Лёня понял: начинается выход циркового клоуна на арену.
– Не дёргайся, Марина, ты ничего не знаешь об этой медали. Её утвердил Президиум Верховного Совета СССР чуть больше месяца назад. Не веришь? Вот Иосиф Виссарионович может подтвердить, – мэр ткнул пальцем в сторону Иосифа, – он всё знает, не голова, а исторический музей! А кого ею награждают? Не отвечай, Марина, я тебе скажу. Ею награждаются «все военнослужащие и лица вольнонаёмного состава, принимавшие в рядах Вооруженных Сил Союза ССР участие в боевых действиях на фронтах Великой Отечественной войны»…
– Так я же тогда ещё не родилась, мил человек…
– Знаю, по тебе вижу, но ты сегодня была вольнонаёмной и своими боевыми действиями помогла городу-герою Одессе одержать финансовую победу! Как твоё отчество и фамилия, боевая подруга?
– Мария Николаевна Тимофеева…- заикаясь, ответила официантка. Она оглядывалась, боясь, что кто-то из её коллег заметит происходящее.
Лёня сидел не шелохнувшись, а Иосиф – с безразличным лицом, видимо, уже привыкнув к выходкам подвыпившего мэра. А мэр, продолжая играть роль богатого ухажёра, подписывал документы на юбилейную медаль московской официантке. Марина стояла красная, получая коробочку с медалью и документами.

* * *
На улице у гостиницы стояла вереница машин, ожидая мэра. Делегаты, ответственные лица, шофера. Все курили, перебрасывались словами, топали от холода ногами. Наконец появился мэр в сопровождении Иосифа и Лёни. Подойдя ближе к машинам, Иосиф сумел передать мэра «главному дачнику» Одессы. Рядом с ним стояла пухленькая молодая женщина в шубе и меховой шапке... Лёня и Иосиф стояли в стороне.
– Йося, ты извини, но я не поеду на вокзал. Не могу. Меня воротит. Такое, что видел я, передать нельзя. Какая-то засранка получила такую медаль!! Меня сейчас вырвет.
– Лёня, не мучайся. Не бери в голову. У него таких медалей много, он хозяин и имеет право вручать. Давай поедем на вокзал, все уже рассаживаются.
– Не могу. Если бы об этом узнали те, кто защищал Одессу! А сколько народу погибло… Не могу, Йося, глаза б мои его не видели. Передай привет Ромке. Приедем с Фаней в августе в Одессу – обязательно увидимся. А сейчас иди, садись в машину.
– Ладно. Жаль, не успели поговорить. Я хотел узнать у тебя, не думаешь ли ты… того… уезжать… Вот Рома стал говорить об этом…
– После того, что я сегодня увидел, эту ****скую власть, каждый задумается. Нет, мы об этом не думаем. Мой дядя на новый год уехал в Америку.
Все стали разбегаться по машинам. Мэр и дачник с женщиной сели в переднюю. Лёня с Иосифом видели, как галантно мэр открывал дверцу машины для приглашённой женщины.
– Почему он тебя Иосиф Виссарионович называл?
– Ему так хочется! Всё, Лёня, побежал я. Позвони мне, когда будешь в Одессе.
Вереница машин с подвыпившими делегатами XXV съезда КПСС с шумом удалялась от Красной площади.

* * *
Большой универмаг. Лёня шагает между стоек, торопясь и стараясь никого не задеть. Народу много, возле касс толчея, огромная очередь выстроилась в отдел женской обуви. «Что дают?» – ни к кому конкретно не обращаясь, бросает он и в ответ слышит со всех сторон: «Итальянские туфли, на шпильках». Он обходит очередь, видит спешащую продавщицу в форменном халатике и еле успевает спросить: «Где у вас парфюмерный отдел?» – «На втором этаже», – на ходу отвечает продавщица и исчезает, и Лёне некому сказать спасибо. Он по лестнице поднимается на второй этаж, стараясь определить, в какую же сторону двинуться. Наконец замечает в дальнем углу справа знакомую фигуру. Яша стоит за прилавком, худой, высокий, с огромной лысиной и бегающими глазками.
Он заметил Лёню, мигнул своей помощнице и подошёл к нему.
– Привет, Лёня, ты весь такой молодой и стремительный.
– Привет. Стремительный, потому что вечно тороплюсь…
– Куда ты торопишься? Ты уже подал документы?
– О чём ты говоришь, Яша!? Мы никуда не собираемся.
– Вот и хорошо, что не собираешься. Я буду спокоен, что ты не встрянешь к ней. К женщине, которой я попросил тебя позвонить, к Екатерине Сергеевне. Ты звонил ей?
– Ничего не понимаю. Почему я должен встревать к ней? Я звонил ей пару раз, но никто не брал трубку.
– Сейчас всё поймёшь. Эта женщина не простая, а золотая. Она теперь всем евреям нужна. Она работает в центральном ОВИРе. Ты понял, о чём идет речь? Может, слышал такую фамилию – Ольшакова? У многих евреев обморочное состояние, когда они слышат эту фамилию. Но я вижу, что ты отстал, хотя твой дядя тоже, наверное, через неё уезжал.
– Ты меня окончательно запутал. Какая Ольшакова, какой «овир», что это такое? Зачем ты меня куда-то всовываешь? Причём здесь евреи?
– Подожди, подожди, маленький ребёнок. Я не могу больше здесь перешёптываться. Вокруг люди, я на работе. Но всё это тебе предстоит ещё узнать. Попомнишь меня. Пока что позвони и сделай всё, что ей нужно. Это я тебя об этом прошу. А теперь тихонечко и спокойненько забери этот пакетик, и мы рассчитаемся потом.
– Постой, я конечно, нахал, но там огромная очередь за женскими туфлями. Спасибо тебе за духи, но как купить эти итальянские туфли?
– Молодец, Лёня. Далеко пойдёшь. Но с туфлями ты опоздал, всё заказанное уже отобрано и отложено, остальное пошло народу, в продажу. Теперь нельзя вмешиваться... Но я посмотрю... Какой размер?
– 37-й. Спасибо тебе, Яша, хотя я ничего не понял. Но позвоню этой Ольшаковой, от которой евреи падают в обморок.
– Будь здоров. Я думаю, ты поможешь ей. Разумеется, даже близко, ни под какими пытками, ты понятия не имеешь, кто она и откуда она, понял? От Якова Семёновича. Хорошмок?

* * *
Лёня, только войдя в свою квартиру, ещё не раздеваясь, торжественно вручает Фане свёрток с духами.
– Твоя врачиха обеспечена! За 25 рублей! Правда, я теперь должен отрабатывать на кухне у какой-то Ольшаковой, которую боятся все евреи!
Фаня восхищённо, не слушая, о чём говорит Лёня, очень осторожно разворачивает свёрток.
– Это же «Клима»! Французские «Клима»! Лёня, ты что!? Какая врачиха? Это твой подарок мне на 8 Марта! Спасибо, спасибо! – Она бросается обнимать Лёню. – Какая радость, как мало человеку нужно, я мечтала об этих духах. Спасибо, Лёнечка! А врачиха обойдётся коробкой конфет...
– Опять коробкой конфет? Каждый год по коробке.

* * *
Первая половина мая. Аэропорт города Мирный в Якутии. Много снега, мороз, небольшая вьюга. Экспедиционная группа, в которую была включена Соня, покидает Якутию и возвращается домой, в Москву. В зале вокзала проходит официальный митинг, посвящённый этому событию. Столы, покрытые красным полотном, отделяют высокопоставленных местных руководителей от остальных.
Среди участников группы мы видим Соню. Повсюду красные флаги, лозунги. Один из них гласит: «Спасибо Советскому правительству и Коммунистической партии за заботу о Якутии». У стен – столы с закуской и водкой. Приглядевшись, можно увидеть икру, красную и чёрную, апельсины, «Московскую» экспортную. В толпе слышны обрывки разговоров, пока камера скользит по всему залу:
– Неплохо устроились… – это касалось закусок.
– Вот и хорошо, и нам перепадёт.
– Погода-то хоть лётная?
– Петров, следи, чтоб не перепились…
– Бля! Даже апельсины...
Один из главных руководителей, молодой, симпатичный якут, высокий и хорошо одетый, уверенно открывает митинг, произносит речь, в которой вначале даёт отпор агрессивному империализму, затем благодарит славных геологов-москвичей за отлично проведенную работу и желает группе счастливого полёта. Приветливо улыбаясь, время от времени бросает взгляды на стоящую со всеми Соню.
Потом слово берёт другой оратор, духовой оркестр играет патриотические мотивы, все подходят к накрытым столам, забитыми закуской и выпивкой, разбиваются на группки.
Молодой якут незаметно пробирается поближе к Соне. Он постепенно оттесняет её от толпы и, пока остальные в зале заняты разговорами и прощанием, тихо, заговорщически беседует с ней. Мы понимаем, что эта беседа – продолжение каких-то их отношений.
– Соня, Софья Алексеевна, твой отъезд для меня – большое горе. Ты знаешь, как я люблю тебя, какие у меня были надежды… Прошу тебя в который раз, останься здесь со мной, и ты знаешь, ты будешь королевой Якутии… – Чувствуется, что этот руководитель большого масштаба из национальных меньшинств не привык к отказам. – Или обещай, что я тебя заберу после диплома…
– А что же вы будете делать со своей женой, Василий Харитонович? – Соня задорно улыбается.
– Я люблю тебя и буду любить всю жизнь! Запомни это! Ситуация, конечно, нелегкая, но до тебя ничего похожего со мной не происходило… В любой момент ты можешь сюда вернуться, а с женой я тут же разберусь, – серьёзно рассуждал симпатичный якут. – Не волнуйся, я её не обижу. Соня, прошу тебя, оставайся…
– Нет, Василий Харитонович. Я очень тронута... – Видно, как люди перекликаются, начинают проходить на посадку, все торопятся. – Но, разумеется, не могу… Кроме всего, меня очень ждёт в Москве, – уже почти на ходу говорит Соня, – учитель русского языка и литературы.
Стараясь ещё немного попридержать Соню, Василий Харитонович, нервничая, шепчет:
– Что бы ты ни говорила, я буду ждать тебя. И ещё, Сонечка, когда я буду прощаться с тобой, то вложу тебе в руку маленький пакетик, ты не смотри… не хочу, чтобы кто-то видел. Спрячь, а потом, когда будешь одна, в самолёте, посмотри и вспомни меня… И всегда вспоминай, когда будешь смотреть на мой подарок. – Прощаясь, он протянул ей руку и вложил что-то в её ладонь.
Уже у трапа Соня обернулась и прощально помахала рукой – то ли всем, то ли Василию Харитоновичу. Шедший рядом с ней геолог ухмыльнулся:
– Он влюблён в тебя по уши!
– Ну и хрен с ним! Пусть немного оставит и для своей жены.
– Как? Он и женат?!
– Он при всём: и при жене, и при власти, и при богатстве, и молод, и симпатичный, и говорить умеет – далеко пойдёт.
Соня ещё раз обернулась и теперь уже помахала рукой точно Василию Харитоновичу. В другой руке она сжимала его подарок.
Самолёт взлетел. Внизу виднелась необъятная воронка тёмно-серого карьера, по которому медленно передвигались огромные экскаваторы и бульдозеры. Тяжёлые самосвалы вывозили на поверхность тонны драгоценной кимберлитовой руды, из которой извлекают алмазы. День и ночь тяжёлым трудом рабочий люд обеспечивал выполнение алмазного плана на благо Родины.
Дождавшись разрешения расстегнуть ремни, Соня поднялась и пошла в туалет, не зная ещё, что в руке своей она несёт маленькую частицу этого труда. Она достала из сумочки беленький свёрток, развернула тряпочку, потом ватный комок и увидела огромный сверкающий бриллиант. У неё захватило дух, она испугалась, глядя по сторонам, забыв, что находится в туалете. На миг мелькнуло, как Василий Харитонович что-то кладёт ей в руку: «Я буду ждать тебя! Я буду ждать тебя!» Соня стояла и смотрела на сверкающее чудо и не знала, как ей реагировать. Она неуютно пожала плечами, спрятала подарок в сумку и направилась к своему месту. Самолёт улетал в Москву.

* * *
Манежная площадь, Антон шагает по направлению к улице Горького. Вокруг полно народу, Москва празднует День Победы. Воскресенье, погода дрянная, моросит дождь. На Манежной площади начинают собираться ветераны войны, почти все в военной форме, увешанные орденами и медалями. Многие уже навеселе, поют песни, играют на гармошках, баянах. Каждый раз раздаются радостные крики встреч.
– Мать твою, Мишка, как тебя разнесло!
– Пошли к танкистам, они у гостиницы!
– Нюрка, Нюрка, Анна Петровна, смотри на меня, это же я, Колька…
– «Бьётся в тесной печурке огонь…»
– Товарищи! Нашему дорогому Леониду Ильичу Брежневу присвоили звание Маршала Советского Союза!..
Антон остановился у метро возле телефонной будки и стал искать по карманам двушку. Зашёл в будку, бросил монетку.

* * *
Большая комната с высокими потолками в «сталинском» доме. В квартире беспорядок. Здесь живут Румянцевы, Галя и Дмитрий. У них в гостях Лёня с Фаней и Милины, Люда и Сеня. Все заняты лепкой пельменей. Они веселы, курят и пьют коктейль.
Фаня в новых итальянских туфлях на высоких каблуках. Пока никто ещё не заметил новые туфли, и Фаня, сделав маленький перерыв в лепке пельменей, села в кресло, закурила сигарету, как бы невзначай пододвинула мягкий пуфик и положила на него ноги. Лук был натянут, и выпущенная стрела первой поразила хозяйку квартиры.
– Фаня, что ж ты молчишь?! Смотрите, какие у неё туфли! – закричала Галя. – Ты где всё это достаёшь? Я таких и не видела. Люда, смотри, какие туфли!
– Это Лёня, – стараясь оставаться спокойной, Фаня затянулась сигаретой. – Итальянские.
Галя и Люда держали по туфле в руках и искали ярлык.
– Правда, итальянские. Очень красивые. Лёнь, а нам такие достать можешь? – Галя явно подлизывалась к Лёне.
– Галочка, не смогу, еле эти вырвал... – Лёне стало неудобно.
– Старик, – кричит из кухни Дмитрий, – сегодня я познакомлю тебя с великолепной парой. Он, бля, лучший токарь на заводе «Динамо» и член Моссовета!
– Чудак ты, Румянцев, – отвечает ему Сеня, – кого же он волнует? Что мы здесь болванки точить будем? Пусть вот туфли достанет! Ты лучше скажи, с кем он придёт, нас это в основном интересует.
– В том-то и дело, что речь идёт о ней. Это его жена, во-первых, красавица, а во-вторых…
– Нам чужих ****ей сюда не надо! Здесь своих хватает, – хохочет Люда.- Причём на готовые пельмени… – и женщины опять принялись лепить.
В это время раздаётся телефонный звонок. Галя снимает трубку:
– Алло! Антон, это ты? Где шляешься? Скоро все пельмени сожрём!.. Кого? Лёню? Лёня, Антон тебя зовёт к телефону.
– Антон, привет! Где ты? – Лёня взял трубку.
– Звоню из будки, иду с репетиции. Меня заставляют сегодня петь.
– Во дают! А как же пельмени? Тут Митя для тебя чувиху сегодня пригласил. Говорят, класс!
– Не получается, Лёня. Настроения никакого… Вот иду домой, скучный и никому не нужный… Отдохну малость, приму душ и пойду в ресторан…
– Не-е, Тоша, так дело не пойдёт. Сегодня праздник, сегодня День Победы! Кроме того, здесь чувиха специально для тебя, говорю тебе – класс!..
– Класс, не класс… Это зависит, как Митька меня ей представил: как школьного преподавателя русского языка и литературы или как певца в ресторане… Ладно, есть выход: бери всю банду и приводи в ресторан, я займу столики… Может, правда, пора погулять… сколько ж на Соню можно надеяться!
– Тоша, ну я не знаю… Надо согласие всех, тут гора пельменей уже.
– Начинай уговаривать! Скажи – погуляем на славу, и девки потанцуют. А пельмени… подождут до завтра. Я иду домой, позвони мне. У меня ведь выбора нет, я в любом случае должен отработать…
Лёня положил трубку. В это время кто-то постучал в дверь. Галя открыла дверь, и в комнату вошла молодая, одетая с иголочки, красивая девица. Она обнялась с Галей, и Галя её представила:
– Это Инга…
Стали знакомиться.
– Теперь внимание! – вмешался Лёня. – Антон прийти не может, должен сегодня вечером работать… Он предлагает другой вариант: всем нам пойти к нему в ресторан и отпраздновать День Победы. Он займёт столики…
– Великолепно! – вставила Инга, закуривая «Salem».
Началось всеобщее обсуждение…

* * *
Антон, выйдя из телефонной будки, грустный и задумчивый, подходил к Столешникову переулку.
Вдруг его внимание привлекла «Волга», которая сворачивала в переулок. Антон рассеянно посмотрел на неё, и ему показалось, что рядом с водителем – Соня. «Не может быть!» – молнией пронеслось в голове. Он быстро повернул и увидел, как «Волга» остановилась напротив цветочного магазина. Антон застыл. Из машины вышел водитель – элегантно одетый, стройный молодой мужчина и… Соня. На ней был модный, короткий белый плащ, светло-бордовая кепочка и такого же цвета шерстяной свитер с высоким воротом, почему-то называемый водолазкой. Антон, прячась за тумбой, увидел, как Соня, обойдя машину, взяла под руку мужчину, он галантно раскрыл над ней зонтик, и оба направились в цветочный магазин. Антон стоял бледный, не зная, что делать и понимая с трудом, что это конец, что вот и ответ на вопрос «где же ты, моя Сулико?»
– Где же ты, моя Сулико… – машинально пропел Антон, – это не моя чемодан… – добавил он. – С праздником, дорогой Антон Андреевич! Вот тебе и бриллиант…
Антон развернулся и быстро зашагал прочь. Злость подгоняла его. Прошёл мимо Пушкинской площади, затем мимо памятника Маяковскому. «Выбегу, тело в улицу брошу я. Дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссечась. Не надо этого, дорогая, хорошая, дай простимся сейчас», – бормотал он стихи любимого поэта. На углу Лесной он свернул и опять подошёл к автомату.
– Галя, дай мне опять Лёню. Лёня, всё отменяется, никакой гулянки! Эта стерва, «дорогая, хорошая», водила меня за нос, я только что видел её с богатым хахалем в Столешниковом переулке в чёрной «Волге».
– Антон, погоди, о ком ты говоришь? Мы ведь тут решили в ресторан…
Но Антон уже не слышал его, он резко повесил трубку и опять зашагал.
Мимо мчались, трезвоня, трамваи, Антон свернул на Новолесной переулок. Подойдя к дому, даже не ответил на приветствие бабушки, выходившей из его подъезда. Пока он вызывал лифт, к нему присоединились мужчина и женщина с маленькой девочкой. Они поздоровались с Антоном, но он ответил довольно неприветливо, и все напряжённо замолчали. Лифт остановился на восьмом этаже, попутчики вышли, и Антон облегчённо вздохнул, оставшись в одиночестве и всё ещё сжимая кулаки. Наконец показался одиннадцатый этаж, Антон открыл дверь лифта и увидел перед собой Соню с огромным букетом красных роз.
Соня стояла счастливая и радостная. Антон, увидев её, растерялся и замер в лифте. Дверь лифта, поскрипывая, стала закрываться. Антон растерялся ещё больше, стараясь удержать дверь. Он стоял напротив Сони, ничего не понимая, забыв, что стоит в лифте. Снизу кто-то уже стал нетерпеливо стучать. Наконец Антону удалось выскочить.
– Соня! Двадцать минут назад я называл тебя стервой!
– Как так?! – воскликнула Соня.
– Я видел тебя в Столешниковом у цветочного магазина с каким-то фраером.
– Вот тебе на! Во-первых, это не фраер, а мой брат Олег, я тебе говорила о нём. Он подвёз меня в магазин и сюда. А во-вторых, ты что, следил за мной?
– Какой там следил! Я ведь ничего не знал о тебе. Погоди, чего мы стоим здесь? Давай, во-первых, поцелуемся, что ли!
– Что ли! Сначала возьми букет, это для тебя. С Днём Победы! Всё-таки ты лейтенант!
– Старший. Спасибо, Соня. Господи, я ведь только что ненавидел тебя… – Они уже входили в квартиру. – Когда же ты приехала?
– Вчера поздно вечером, была страшно уставшей, поэтому не звонила. Хочу знать, ты скучал?
– Не то слово! Я ходил сумасшедший. Ты меня свела с ума!
Они стали целоваться.
– Соня, тут много чего надо сделать… Во-первых, надо позвонить Лёне, они у Румянцевых, на пельменях, я их завёл, сказал, что видел тебя с кем-то в машине. Во-вторых… не знаю, как тебе это сказать, я сегодня вечером работаю, ты не в курсе, я тебе объясню. Я не могу не пойти на работу.
– Какая работа, Тоша!? Вечером? Сегодня ведь праздник?
– Я всё объясню, давай сначала звякну Румянцевым.
Антон набрал номер.
– Галя, это опять я, Антон. Замучил вас совсем. Дай мне Лёню, пожалуйста. Лёня, это я. Держись, не падай. Я звоню из дому, Соня стоит рядом со мной. Это был её брат… Она вчера прилетела. Так что всё опять меняется, я буду вас ждать вечером у себя. Сколько вас? Девять? Хорошо. Если можешь, избавься от девятого. Всё, до встречи, приходите где-то к восьми.
Соня вопросительно смотрела на Антона.
– Ничего не понимаю. К тебе придут гости?
– Сонечка, давай что-нибудь выпьем. Всё-таки с приездом. – Антон налил по рюмочке, сделал бутербродики. – Теперь всё по порядку. Я ведь не успел тебе о себе рассказать. Кроме того, что я учитель, вечерами подрабатываю в ресторане: пою там два-три раза в неделю. – Антон смотрел на Соню, ожидая её реакции.
– Пока не понимаю. А ты не боишься? Ведь если в школе узнают, неприятности будут. Они тебя выгонят с работы. С треском! Насовсем!
– Не узнают, учителя в такие рестораны не ходят. А ученики – тем более. У меня нет выбора. Советский учитель не может жить на одну зарплату. А потом, я люблю и русскую литературу, и петь в ресторанах. – Антон развёл руками. – Так я живу.
– Хорошо живёшь! Теперь я понимаю, откуда столько пионервожатых в твоём альбоме.
– Придумала! Соня, я сегодня должен петь, никак не могу отменить. Попозже в ресторан придут Лёня с Фаней, Румянцевы, ещё две пары, я столики займу. Мы и отпразднуем. Я очень хочу, чтобы ты пошла со мной.
– Ты не всех перечислил, там кто-то девятым был? Или девятая?
– Девятая? – Антон посмотрел на Соню. – Девятая – это моя любовь! – Он обнял и поцеловал Соню.

            * * *
Ресторанные песни всегда отличались своей откровенностью, доходящей до надрыва. Чаще всего авторы этих песен публике неизвестны, поэтому в большинстве из них одна строчка тянет в одну сторону, другая – совсем в другую, но потому что слова просты и доступны, а идея «возвышенная», их поют, и посетители ресторанов их любят.

      Одинокие зимние ночи,
Что приходят на смену короткого дня,
В ожидании – длинные очень,
В ожидании видеть и слышать тебя.

Ты дала мне намёк на свиданье,
Ты дала мне надежду тебя полюбить.
А с надеждой – пришло ожиданье,
Я хочу этот замкнутый круг разрубить.

Помоги!
Подари мне свои глаза.
Не считай!
Всё, что против, и всё, что за.
Обогрей!
            Моё сердце любящим взглядом,
            Хоть одним,
            хоть одним,
            хоть одним твоим глазом!

И сегодня ты рядом, напротив,
И глаза твои манят своей красотой.
Как вино молодое, мы бродим.
Ожиданье ушло, ты осталась со мной.

            Помоги!
Подари мне свои глаза.
            Не считай!
Всё, что против, и всё, что за.
            Обогрей!
            Моё сердце любящим взглядом,
            Хоть одним,
            хоть одним,
            хоть одним твоим глазом!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

            Не считай!
Всё, что против, и всё, что за.

Антон поёт на эстраде ресторана. В углу, в одной из ниш за двумя сдвинутыми столиками мы видим Лёню и Фаню, Румянцевых, Милиных и ещё одну пару. Девятой за столом сидит Соня, для которой Антон поёт.
У Антона красивый голос, он хорошо смотрится у микрофона. Его взгляд устремлён на Соню, слова песни трогают всех за столом. Лёня нежно обнял Фаню, а Соня, вдруг став объектом такого внимания, серьёзно слушает Антона.
– Так, всё ясно, Антон поплыл. Старик готов. По-моему, все вопросы решены. – Сеня понимающе кивал головой.
– Нет, не все. Главный – не решён, вопрос вопросов, – как-то заносчиво произнесла Соня.
– Какой «главный»? Еврейский, что ли?.. – спросил Дмитрий.
Все засмеялись.
– Нет, китайский. Большое деторождение в Китае. – Соня мило улыбнулась.
Когда Антон закончил петь, зал начал аплодировать ему. Антон подсел к Соне, поцеловал её.
– Ну, старик, ты даёшь! – Дмитрий потянулся к водке. – Галка моя побьёт меня за то, что я ей такие песни не пою.
– Хватит говорить, пошли танцевать. – Галя потянула мужа.
Поднялись танцевать и остальные пары.
– Спасибо, Антон, за такую тёплую песню. – Соня прильнула к его щеке. – Там немножко насчёт «одного глаза»... Не подумают ли люди, что твоя любимая одноглазая?
– Пусть думают! Я-то знаю, что у неё сто глаз! И какие! «Их хватило б на два лица»!
– Спасибо, Тоша. Я просто в восторге! – Теперь Соня поцеловала Антона.
Мила предложила Фане пойти в туалет. Разговорились.
– Мы с Лёней уйдём пораньше, – сказала Фаня.
– Посидите! – попросила Мила. – Потом опять пойдём к Румянцевым, на кофе. Ты же знаешь, как Дима готовит кофе!
– Не получится. Устала очень. Вчера опять гостей принимала. Из Одессы. Сегодня утром проводили их на поезд. У нас с Лёней теперь проходной двор: все, кто приезжает из Одессы в Москву оформлять свои вызовы на Израиль, останавливаются у нас.
– А почему они должны из Одессы ехать в Москву?
– Они приезжают в Москву в голландское посольство окончательно оформить свой выезд в Израиль. Израильского посольства у нас нет, а всё идёт через голландское. Все едут в Москву, со всех концов! Получать визу.
За столом остались только Лёня и Сеня Милин.
– Ну, как там дела на Мосфильме? – Лёня повернулся к Сене. – Ты в работе сейчас или в простое?
– Только отснял, старик, потому и не виделись. Фильм тяжёлый и большой, пойдёт на премию, работал как лошадь. А у тебя как дела? Слышал, брат твоей мамы уехал? – как бы невзначай спросил Сеня.
– Да, шесть человек. Они с моим дедом и бабушкой. Были в Вене, потом в Италии, а теперь уже в Сан-Франциско.
– И то правда! – подмигнул Сеня. – Когда б ещё побывали в Италии?! А ты как? Не думаешь?
– Как тебе сказать, Сеня? Конечно, не думаю. Но кто знает, ведь все говорят об этом. Такое впечатление, что все уберутся…
– Не-е, старик. Меня не затянут… У меня классная работа. На Мосфильме мной дорожат, и никто меня не трогает…
– В том-то и дело, Сеня! Когда тронут, будет уже поздно. Других трогают. Меня тоже не трогают, но если все уедут, то очередь дойдёт до меня и до тебя, нас начнут трогать…
– Не тронут. Мы не вылазим…
Танец закончился, все уселись за стол. Пришли Мила и Фаня.
Оркестр и певица стали петь о Дне Победы, Антон снова вышел на эстраду помогать певице. Лучший токарь и член Моссовета предложил всем выпить за победу:
– Моя жена настаивает, чтобы я предложил официальный тост. Начинает привыкать к моему положению члена... Моссовета.
– Давай, давай, член. – Его жена с типичным лицом русской красавицы стала шутливо подталкивать его в бок. – Ты у себя в Моссовете на собраниях тоже помалкиваешь, пока все себе квартиры выколачивают?
– Ну вот, я говорил им, что не мне членом надо было стать, а ей – членихой... Ладно, ребята, предлагаю выпить за тех, кто не вернулся, кто не с нами. Чокаться не надо, но давайте стоя. Они защитили нас, они принесли нам победу.
– А ты, Светка, на него бочку катишь... Смотри, как красиво сказал! – защитила Галя оратора.
Веселье продолжалось. Фаня шепнула Миле на ухо, что им с Лёней пора уходить.
Антон и Соня танцуют танго. Соня, наклонив голову к Антону, сказала:
– Ты будешь смеяться, но у меня тоже есть производственный секрет.
– Смеяться я не буду… ещё бы… я уверен, у тебя много секретов.
– Ты опять за своё. – Она засмеялась. – Нет, это относится к тому, что ты поёшь в ресторане. – Антон вопросительно посмотрел на Соню. – Вот ты поёшь, а я танцую!
– Я тоже танцую!
– Я занимаюсь танцами. Бальными. Участвую в конкурсах. Много лет! Имею награды!
Соня поменялась с Антоном. Теперь она стала ведущей и показала Антону несколько движений. Люди стали смотреть на них, но безмятежные влюбленные замечали только друг друга.

            ФИЛЬМОВАЯ ВСТАВКА НОМЕР 2

На фоне белого задника – Соня в старинном кресле. Она в чёрном бархатном платье, в руках у неё белый свёрток. Соня медленно разворачивает его, достаёт из ваты коробочку, а из коробочки – бриллиант. Он засверкал.
– В Новый год Антон пожелал мне найти в этом году свой бриллиант. Нашла ли я его?
Соня задумчиво смотрит на бриллиант.

* * *
Лёня с Фаней в квартире у своих друзей Сени и Люды Мильман. Полно людей, которые азартно спорят, курят и пьют. Играет музыка. Разговор в основном об отъезжающих евреях.
– Мильман, иди сюда, объясни народу, почему не надо уезжать. Мильман, говорю, иди сюда! – кричит Лёня.
– Во-первых, не Мильман, а Милин. – Сеня подошёл к Лёне. – Старик, не веришь, почитай титры в восьми фильмах: Милин. Мила, скажи, наконец, этому рыжему, что ты – Людмила, а я – Людмилин, или ещё прощё – Милин. Старик, вся страна это знает. Во-вторых, не цепляйся к нам с отъездом, мы не поедем. Пусть туда едут дельцы и спекулянты, а нам, звукорежиссёрам, там делать нечего.
– Ага! Значит, мой дядя Саша делец и спекулянт, а я-то думал, что он – способный скрипач Московской филармонии.
– Я забыл добавить, что дураки тоже туда едут... – Сеня повертел пальцем у виска.
– Туда едут евреи, а среди евреев есть и дураки, и дельцы, и, между прочим, интеллигенты.
– Но я не еврей, не делай меня евреем. Я по паспорту еврей, но я не говорю по-еврейски, не говорю на иврите, не хожу в синагогу, самое большое, что я знаю о евреях, – это из книг Шолом-Алейхема. Да, и ещё знаю одно слово по-еврейски: поц... или шмок! И если слово мудак – тоже еврейское, то считай, что знаю три слова по-еврейски.
Публика ухмыляется, кто согласно, а кто машет головой…
– Подожди, подожди, нееврей. – Лёня встал. – Я тоже не хожу в синагогу. А как ты объяснишь вот такие чувства. Например, я прихожу в гастроном, и продавец там не еврей. Или я иду к доктору. Или я сижу в троллейбусе рядом с неевреем. Или я вызвал дядю Васю починить умывальник. И они все не евреи. Первое, что я знаю, это то, что они все определили, что я еврей. И пусть я им не нравлюсь по разным причинам, скажем, некрасивый, от меня воняет потом, нахальный или что угодно, но первая причина – это то, что я еврей. А теперь представь себе, что они все, кого я только что назвал, евреи. И мы можем ненавидеть друг друга тоже по разным причинам! Но мы квиты! Мы не ненавидим, потому что я или он еврей. Понял, Сёма Мильман? Скажи мне, старик, почему ты больше не Сёма Мильман?
Раздаётся звонок. Мила подняла трубку и крикнула:
– Лёня, Антон на проводе.
– Да, я знаю, старик, эти вопросы всегда остаются без ответов, – продолжал Лёня свой разговор с Сеней. – Алло, Антон, где ты? Что случилось?
– Привет, ничего не случилось, я зашёл к тебе в квартиру взять хлеба – у меня вдруг кончился. А тут звонок. Звонила какая-то Екатерина Сергеевна, спрашивала тебя. Вот и всё, я решил дать тебе знать. Кстати, какая-такая Катька появилась у тебя без нашего ведома?
– Всё нормально. Это – очередная кухня. Спасибо, Антон, я сейчас ей перезвоню.
Лёня достал записную книжечку и стал набирать номер.
– Алло, добрый вечер. Можно попросить Екатерину Сергеевну к телефону.
– Я вас слушаю.
– Добрый вечер, Екатерина Сергеевна. Меня зовут Лёня, и вы только что звонили мне домой. И мой друг перезвонил мне сюда. Вообще-то я от Якова Семёновича.
– Добрый вечер, Леонид… не знаю вашего отчества…
– Пожалуйста, называйте меня просто Лёня, я так привык. Когда вам будет удобно, чтобы я пришёл к вам и посмотрел всё на месте?
– Что вы, Лёня, наоборот, когда вам удобно? Я просто не верю, что когда-либо кто-то сможет мне помочь.
– Ну не переживайте, конечно, поможем, вы же знаете, какой человек Яков Семёнович! Если вам это подойдет, я приеду к вам после шести в следующий четверг. И скажите мне ваш адрес.
Екатерина Сергеевна рассмеялась.
– После дождичка в четверг? Нет, нет – это я просто шучу, не верится, что так будет на самом деле.
Лёня записал адрес и попрощался.

* * *
Кадры весенней Москвы. Мы видим Антона и Соню, гуляющих по городу, весёлых, счастливых, то на Красной площади, то вдоль Москвы-реки, то в Центральном парке, то сидящих в кафе-мороженое, то на улице Горького, в метро, в трамвае... Им хорошо вместе. Они серьёзно о чём-то беседуют или беззаботно смеются, иногда украдкой целуются, иногда толпы встречных разъединяют их, и тогда им приходится искать и догонять друг друга. Кадры, которые мы видим, – в разные дни, в разное время дня, в разной одежде, но нам, зрителям, они приятны всё время, так как видим мы влюблённую молодую пару, видим её в весеннюю пору, когда всё цветёт, когда на площади у вокзалов и на других площадях полно цветочников, продающих изящные букетики. Весна и любовь – оба эти понятия всегда предполагают только начало, начало чего-то прекрасного, начало чего-то зовущего...

* * *
Антон сидит за столом в учительской и разговаривает с учителем математики. Разговор идёт о Козловой. Учитель математики вдвое старше Антона, выглядит этаким мудрым, спокойным человеком, который в принципе всё знает наперёд.
– Антон Андреевич, я понимаю вашу тревогу. Но математика и Козлова не пересекаются. – Он помолчал. – Нужен новый Лобачевский, чтобы доказать обратное... У неё всё так запущено, что, к сожалению, я не вижу возможностей как-то изменить ситуацию.
– Я, честно говоря, согласен с вами... Но, с другой стороны, в будущем ей вряд ли понадобится знание математики. Ну, станет официанткой в какой-нибудь заводской столовке или продавщицей в овощной лавке. А там только деньги считать. Вот и вся математика. А деньги считать все умеют...
– Кроме меня, как всё время заявляет моя жена! – улыбнулся учитель. – К слову сказать, девяноста процентам вашего класса математика не пригодится... к сожалению. Как вы понимаете, мы не должны принимать это во внимание. Мы должны их учить. – Он слегка задумался. – Допустим, мы переведём её в девятый класс, а как дальше? Целых два года будем мучить её, а она нас.
– Сергей Николаевич, за годы вашей деятельности в школе Козлова ведь не первая такая? У вас, наверное, таких Козловых каждый год немало?
– Это правда, но мы не можем их выгонять. Думаю, что если у Козловой не будет никаких других неприятностей в школе и вне школы, если всё как-то обойдётся тихо, я потерплю...
– Спасибо на добром слове. Ведь у неё дома – никакого контроля. Директор обещал помочь перевести её мать из ночной смены в дневную. Мы все будем стараться, чтобы она кончила школу.
– Да, да! Я привык к этому. – Опять улыбнулся мудрый учитель математики и неопределённо махнул рукой...
– Спасибо ещё раз, Сергей Николаевич. Пойду, позвоню другу, пока урок не начался. Может, после школы пивка пойдём попить с ним.
Антон встал из-за стола и подошёл к столу секретарши, которая заведовала школьным телефоном. Он был дружен с этой пожилой женщиной, более современной, чем многие самые молодые учителя. Она любила выкурить сигаретку, а когда можно, и выпить, соображала быстрее всех и знала все кинотеатральные новости и школьные сплетни.
– Звони, звони, – секретарша на миг раньше догадалась, что собирается просить у неё Антон, – только быстро, через полторы минуты – звонок на урок.
– Хорошо. – Антон широко улыбнулся и набрал номер телефона.
Мастерская Лёни, он не один, вместе с ним в мастерской председательница кооператива. Раздаётся звонок. Лёня извинился и поднял трубку.
– Простите, Ксения Тимофеевна. Алло!
– Алло, Лёня, это я. – Антон был на проводе. – Бегу на урок, хотел договориться с тобой.
– О чём? Я здесь не один, у меня высокое начальство – Ксения Тимофеевна. – Лёня посмотрел на неё и добавил, закрыв трубку рукой. – Это Антон.
– Хочется после школы в баню или пивка попить. – Антон подмигнул секретарше.
– А почему или-или? Это ведь можно совместить?!
Раздался школьный звонок на урок. Секретарша многозначительно посмотрела на Антона: «Я предупреждала!» Антон закивал головой.
– Это здорово! Конечно, совместим! Договорились! Встретимся после занятий.
Антон направляется в свой класс. В нескольких шагах до двери сталкивается с Любой Козловой, которая опаздывает с перемены на урок и явно хочет опередить учителя. Антон останавливает её:
– Погоди, Козлова. Не буду тебе сейчас говорить, что ты опять опаздываешь на урок. Вместо этого похвалю: ты не пропустила ни одного дня в школе с тех пор, как мы тогда вместе поговорили с твоей мамой.
Козлова молчала.
– Хочешь, я тебя сейчас похвалю перед всем классом?
Козлова медленно подняла на Антона Андреевича глаза, внимательно посмотрела на него и после паузы ответила:
– Не надо.
– Молодец! И ещё, Козлова. Я предлагаю тебе присоединиться к нашей классной команде КВН. Во-первых, ты хорошо рисуешь, а во-вторых, мне сказали, что ты лучше всех в классе танцуешь.
Козлова в точности повторила предыдущую мизансцену: медленно подняла на Антона Андреевича глаза, внимательно посмотрела на него и после паузы сказала:
– Не те танцы, Антон Андреевич.
– Если «не те танцы» лучше всех танцуешь, то «те» танцы подавно, не правда ли?
В третий раз Козлова повторила всё сначала – подняла глаза, внимательно посмотрела и после паузы:
– Я подумаю, Антон Андреевич.
– Вот этого я давно жду от тебя: подумать. Ладно, а сейчас идём в класс, теперь мы вдвоём опаздываем.
И они вошли в класс. Ученики, как всегда, галдели и бегали от парты к парте. Постепенно, пока Антон Андреевич раскладывал свои тетради и книги, класс стал успокаиваться. Антон раскрыл классный журнал, взглянул на учеников. Ему всегда было радостно в такие моменты, он любил школу, безумно любил свой предмет и обожал своих не очень послушных мальчишек и девчонок.
– Добрый день, дорогие мои ученики! – Антон привычно поздоровался с классом.
Это стало уже правилом, все знали начальную фразу учителя Антона Андреевича, и можно было видеть по губам многих учеников, как они вместе с учителем повторяли это приветствие.
– Добрый день, – хором ответил класс и, как всегда, это тоже все знали, кто-нибудь обязательно добавлял: «дорогой наш учитель»...
– А тебе, Костылёв, придумать что-то новое не удаётся.
– Так и вы, Антон Андреевич, всегда одинаково...
– Разница в том, Костылёв, что вы мне по-настоящему дороги, а я тебе – вряд ли... Ну, допустим даже – дорог. Тогда сегодня я тебя вызывать с уроком не буду, а на завтра ты подготовишься, и я тебя вызову. Запомни, завтра твой день. – Антон Андреевич по-дружески кивнул Костылёву и посмотрел на ручные часы. – А теперь начнём урок.

* * *
Лёня в своей мастерской. Он продолжает беседовать с Ксенией Тимофеевной, председателем кооператива. Собственно, это и есть его начальство, но беседа протекает как-то по-дружески, ведь, в конце концов, они оба члены одного кооператива.
– Лёня, ещё один вопрос.
– Ксения Тимофеевна, я с большим удовольствием!
– Мне нужна ваша помощь. Меня замучила эта ненормальная старуха с седьмого этажа. – Ксения Тимофеевна глубже затянулась сигаретой. – У неё совсем заржавел балкон. Не знаю, как быть, понимаю, что это не ваша забота. Но у старухи никого нет, а до общей покраски всех балконов по смете ещё пять лет! Лёня...
– А как насчёт тех, кто строил дом и красил эти балконы? Может, найти их и предъявить им претензии?
– Лёня, я думаю, что это очень наивно. В лучшем случае, я надеюсь, они уже давно сидят в тюрьме за такую халтуру, проворовались, наверное.
– Ксения Тимофеевна, какие разговоры, надо – сделаем. – И Лёня тоже затянулся сигаретой.
– Спасибо вам заранее. Но моя просьба смущает меня ещё вот почему, – замялась Ксения Тимофеевна. – На другой стороне «башни», на девятом этаже, у цыгана-скрипача балкон ещё хуже, чем у старухи.
– Ну, он-то может покрасить сам. Ведь руки у него есть – на скрипке играет!
– Когда не пьёт! Он, в отличие от старухи, не просит, а нагло требует. Кричит мне, что я «самый отвратительный начальник кооператива». Причём всегда по пьянке. Мне он просто надоел.
– Нет проблем, Ксения Тимофеевна, я же всегда на вашей стороне. Только не получилось бы так, что другие жильцы об этом узнают и начнут бегать к вам. Вот тогда будет проблема.
– Вы правы, Лёня. Как же нам быть? Лучше я договорюсь со старухой на какое-то время, когда большинство жильцов на работе, а у цыгана возьму ключ от квартиры.
– Нет, нет, Ксения Тимофеевна, я ни за что не пойду к нему в квартиру, когда его дома нет. Только свяжись с ним! Давайте сделаем так. Мне, во-первых, прежде чем отремонтировать и покрасить балконы, нужно посмотреть, что там делается, как они выглядят. Вы с ними обоими договоритесь, что я зайду к ним на просмотр. А я потом сам согласую с ними время. Лады? Только намекните им, что это ваше одолжение, чтоб не болтали об этом.
– Правильно, так я и сделаю, Лёня. Спасибо большое.
– Но это ещё не всё, Ксения Тимофеевна. Во-вторых, у меня ведь нет такой краски, какой красят балконы. Надо её ещё найти и купить. Нужны будут деньги, – Лёня стряхнул пепел и извиняюще развёл руками, – и время для поисков. Так что меня иногда здесь не будет. Лады?
– Хорошо, я всё поняла. Принесёте квитанцию, и я оплачу. Или «деньги вперёд»?
– Нет, не нужно. Я ведь даже не знаю, сколько краска будет стоить. Не думаю, что так уж дорого.
– Договорились. А так у вас всё нормально?
– Ну, вы же знаете, Ксения Тимофеевна, жильцов хлебом не корми, а дай только пожаловаться: и то не работает, и это не прикручено. Целый день тянутся сюда.
– Однако, слава богу, на вас жалоб нет. Я пойду тогда.
Ксения Тимофеевна последний раз затянулась и поднялась со стула. Но тут её взгляд упал на стену, на которой висело много маленьких и больших трафаретов для портретов Ленина. Картина была удручающей: трафареты висели небрежно, остатки краски на них были разного цвета, и получалось, что у Ленина то глаза разноцветные, то борода синяя, то лысина зелёная.
– Лёня, – Ксения Тимофеевна от неожиданности обхватила лицо руками. – Ну посмотрите сами, ведь это типичная политическая небрежность. Сюда же разные люди заходят, мало ли что могут подумать!
Лёня испуганно смотрел на стенку, будто никогда раньше этого не видел.
– Да, вы правы, я не подумал. Просто нет места, куда их сложить. Ведь помнутся, а мне на праздники опять рисовать! А так они аккуратно сложены и развешаны. – Лёня развёл руками, понимая, что говорит он что-то не то.
– Знаете, что нужно сделать? Раз их некуда сложить, пусть висят. – Ксения Тимофеевна закурила новую сигарету и подошла к стенке. – Вы аккуратно завесьте все трафареты газетами, так, чтобы их не было видно. Причём подберите что-либо не из «Правды», а, скажем, последние страницы из «Литературки», ну «Клуб 12 стульев», что ли... Только сделайте это аккуратно, ровненько, и никто не будет знать, что под газетами. Хотите, я принесу вам «Литературку»?
– Не надо, я тоже получаю «Литературку». Вы хорошо придумали. Я обязательно сделаю.
– Тогда всё в порядке. До свидания. Я вам позвоню, когда договорюсь насчёт просмотра.
Ксения Тимофеевна направилась к двери, между тем как Лёня явно что-то хотел спросить у неё, но не решался. В последний момент он всё-таки окликнул её и сделал несколько нерешительных шагов в её сторону.
– Правда ли, что на втором этаже освобождается двухкомнатная квартира?
– На втором этаже? – замешкалась Ксения Тимофеевна. – Пока не освобождается.
Они смотрели друг на друга, и было ясно, что Ксения Тимофеевна что-то недоговаривает. Какое-то время она напряжённо думала, потом взяла Лёню под руку, и они медленно вернулись к столу. Она погасила окурок, закурила новую сигарету, села на стул и жестом пригласила Лёню сделать то же.
– Наверное, что-то в кооперативе обсуждается, раз вы спрашиваете об этом. Надеюсь, что не все пока ещё включились в это, разве что вы, Лёня. Всё-таки ваша работа такая, вас ведь все здесь знают. – Ксения Тимофеевна задержала свой взгляд на Лёне, вздохнула и, как старый курильщик, крепко затянулась. – Там живёт профессор. Он работает в нашем институте. Я его хорошо знаю, наши кафедры на одном этаже. Он преподаёт математику, у него много трудов по математике, учёный, считается... считался, – поправила себя Ксения Тимофеевна, – одним из сильнейших математиков Союза. На прошлой неделе, – она понизила голос, и чуть нагнувшись в сторону Лёни, сузила глаза, – я говорю это только вам, Лёня, и надеюсь, это дальше не пойдёт: на прошлой неделе его на партийном собрании всего института исключили из партии.
Наступило молчание. Лёня ждал, не желая нарушить момент откровенности Ксении Тимофеевны, а она опять задумалась, как продолжить свой рассказ. Ксения Тимофеевна нервничала. Было видно, как тяжело она переживала это событие – исключение из партии. В который раз затянувшись сигаретой, она поднялась со стула и подошла поближе к Лёне.
– Не просто исключили из партии, а исключили как предателя Родины, – прошептала она. – Я была на этом собрании, и, скажу вам, такое я видела в первый раз.
– Ксения Тимофеевна, – Лёня тоже стал говорить шёпотом, – а что же случилось? Его в тюрьму теперь?
Ксения Тимофеевна не ответила. Лёня внимательно смотрел на неё, ожидая продолжения. Он не мог понять, какая связь между слухами об освобождении двухкомнатной квартиры и исключением из партии профессора как предателя Родины. Ксения Тимофеевна немного успокоилась и, стряхнув пепел в наполненную окурками пепельницу, прошлась по мастерской. Лёня не отрывал от неё взгляда.
– Доктор наук, профессор Гольдштейн решил с семьёй уехать в Израиль! Спрашивается, на хрена ему это надо? На хрена ему было становиться предателем Родины? – Ксения Тимофеевна опять заволновалась. – Жена у него русская, дети, сын и дочь, – тоже учёные – пишутся русскими, все трое на маминой фамилии – Соловьёвы. А папа Гольдштейн говорит, что это из-за детей они решили уехать в Израиль!
– Может, правда?! – наконец Лёня поддержал разговор. – Ему же здесь неплохо? И доктор, и профессор...
– Вы так думаете? А как же он воспитывал своих детей? Лёня, у вас ещё нет детей, вы молодой. А я вам скажу за своих детей: они же не хотят уехать в Израиль!
– Но ведь они же не евреи, Ксения Тимофеевна.
– Но вы ведь тоже еврей! Но вы же не уезжаете в Израиль! – Ксении Тимофеевне нравилось, как логично она рассуждает, будто в аудитории перед студентами. – Ведь его дети тоже не евреи, Соловьёвы они.
Лёня понял, что ему как-то надо закруглить эту беседу. Он даже жалел, что Ксения Тимофеевна поделилась с ним этим секретом. Как бы уходя от еврейства, Лёня развёл руками – ну и дела! – прошёлся в сторону стенки, поправил некоторые трафареты Ленина.
– Ксения Тимофеевна, а вы тоже проголосовали за исключение?
– А как же, а как же, Лёня! – Она обрадовалась вопросу. – Это было необходимо. Конечно, я его не поливала, как другие, но проголосовала. Это наш долг! Ему-то всё равно, он и шёл на то, чтобы его исключили, а нам ведь оставаться, дальше работать... – Ксения Тимофеевна была уверена, что поступила правильно.
Лёня всё ещё стоял возле трафаретов. Он сам сейчас выглядел на фоне разноцветных Ленинов политическим отщепенцем – рыжим евреем, у которого дядя уже в Америке. Но слава богу, председатель кооператива этого не знала.
– Квартира ещё не освобождается, ему предстоит оформить много разных документов на выезд, – уже тоном председателя кооператива произнесла Ксения Тимофеевна. – Но он заранее поставил меня в известность. Хотя, с другой стороны, я и так знала, ведь была на собрании. Но это всё между нами, Лёня. Я надеюсь на вашу порядочность. Пожалуй, мне теперь пора. – Ксения Тимофеевна мило улыбнулась.
– До свидания. – Лёня закурил новую сигарету, открыл ящик стола, в котором лежали наспех спрятанные перед приходом председательницы кооператива недоделанные ценники для гастрономов. Стряхнув пепел, Лёня стал писать: «1 руб.»...

* * *
Сквозь окно школьного класса виден зелёный двор, баскетбольная и волейбольная площадки. Кто-то в классе смотрит в окно, кто-то занят своими личными делами, но большинство учеников внимательно слушают Антона Андреевича.
– Что-то новенькое мне хочется придумать для вас, «дорогие мои ученики». – Класс дружно засмеялся. – Костылёв, почему молчишь? Растерялся, что завтра вызову? Так ведь с предупреждением. Прошу тебя, подготовь урок, ведь последняя четверть заканчивается. – Он, продолжая говорить, опять посмотрел на ручные часы. – Урок тоже скоро заканчивается, у нас осталось до конца урока пять минут. Так вот, говоря о чём-то новеньком, я придумал дать вам на следующей неделе новую тему для классного сочинения – это совсем не то, что мы проходили по программе, не образ героя, и не то, что вы читали в школьной хрестоматии, короче, не то, к чему вы привыкли. Я сейчас расскажу, о чем вы должны написать, а дома у вас будет время подумать, найти самостоятельно информацию, интересные факты, мнения специалистов... Вы знаете, что Международным олимпийским комитетом было принято решение провести Олимпийские игры 1980 года – двадцать вторую Олимпиаду – в Москве. Вот и тема: «Москва – столица двадцать второй Олимпиады!»
Кто-то захлопал в ладоши, кто-то вскочил со своего места. «Вот это да! Вот это тема!» – раздалось с последней парты.
– Подождите, успокойтесь! – Антон Андреевич был очень доволен, что его затея так понравилась ученикам. – Олег, – он подошёл к третьей парте слева, – ты у нас лучший спортсмен, первый разряд по гимнастике, да? Можешь высказать общее мнение?
– Конечно! – Олег, симпатичный и накачанный парень, провёл рукой по голове, поправляя причёску. – Могу, Антон Андреевич, «наш дорогой учитель». – Класс грянул хохотом. – Замечательная тема, не скучная, совершенно не обжёванная, спортивная и широкая, как «страна моя родная»! – Весь класс одобрительно загудел и захлопал в ладоши.
– Молодец, Олег! – кричали со всех сторон, и Антон Андреевич поднял руки, успокаивая класс.
А когда установилась тишина, раздался спокойный голос Костылёва:
– Молоток, «дорогой наш Олег». – И все опять захохотали.
Антон Андреевич не выдержал и засмеялся вместе со всеми.
– А теперь серьёзно. Я хочу, чтобы каждый из вас написал сочинение на эту тему не меньше, чем на три страницы. Но очень буду рад за каждую лишнюю страницу. Я на это сочинение введу поощрительные баллы. – Антон Андреевич поднял вверх указательный палец, что означало: слушайте внимательно! – За каждую страницу больше трёх я не буду засчитывать три грамматические ошибки! А если не будет более трёх страниц, буду считать все ошибки.
Сразу все загалдели. Одним ученикам идея явно понравилась, другие испугались, а оригинал Костылёв тут же поднял руку.
– А если больше на полстраницы, на треть страницы, больше на одну строчку? Какой тогда счёт на ошибки будет? – Он очень гордился своей сообразительностью.
– Так и быть, Костылёв, тебе за быстрый подсчёт вариантов сниму по четыре ошибки за каждую лишнюю страницу, полную или неполную. Подходит? – Костылёв поднял вверх оба больших пальца. – А с остальными я как-нибудь рассчитаюсь за неполную страницу. Главное вот что: это будет сочинение, по которому я выведу оценку за четвёртую четверть, а значит, и годовую. Мы сделаем его в следующую среду, договорились?
Потянулись вверх руки, видимо, вопросов было много. А может, кто-то позавидовал Костылёву и тоже захотел заработать лишние льготы. Антон обвёл всех взглядом, ему очень хотелось, чтобы вопрос задала Люба Козлова. Он посмотрел на неё, они встретились глазами, но Люба не подняла руку. – Однако время идёт. Что ты хочешь спросить, Наташа? – Он указал на соседку Любы.
– Такой подсчёт ошибок только на это сочинение?..
– Ишь чего захотела! – перебил её Антон Андреевич. – В самый раз провести с вами беседу, друзья, как вам повезло по сравнению с миллионами других учеников в стране. И тебе, Наташа, и Любе Козловой, Олегу, Жене Костылёву, Андрею, Марине, всем. – Класс, почувствовав новую интонацию в голосе своего учителя, насторожился и замер. – Вам дополнительные шансы в учёбе не нужны, вы все получили дополнительную фору по сравнению с миллионами других. Подумайте, с самого рождения вас окружают лучшие в мире музеи, библиотеки, театры, кинотеатры, концерты, филармония и консерватория, художественные галереи, магазины и стадионы! Продолжать дальше? Вокзалы и аэродромы, Кремль и Третьяковка, телевизоры и магнитофоны... Всё не перечислишь. А теперь представьте себе маленькую девочку Машу в какой-нибудь глухой деревне, куда не ходят поезда, где нет даже электричества и телевизоров, не говоря уж о Детском мире, Большом театре и Библиотеке имени Ленина! И эта девочка, которая ни разу не была в театре, и её одноклассник Петя, который никогда не видел футбольного матча, – занимаются по той же школьной программе, что и вы, дорогие мои ученики, и должны вместе с вами проходить конкурс при поступлении в институты, добиваться потом в жизни успехов на вашем уровне... Подумайте, какие огромные преимущества у вас перед ними. Подумайте, используете ли вы эти преимущества в вашей жизни? Сейчас прозвучит звонок, но я успею сказать вам: научитесь использовать дарованные вам богатства, обязательно запишитесь в библиотеку, школьную, районную или городскую, научитесь не только перебирать книги на полке, но и побольше читать, ходить в музеи, в театры. – Прозвучал звонок. – Поэтому я и дал вам такую тему, Наташа, – но посмотрел Антон Андреевич на Любу, и Люба опустила глаза, – потому что Москва будет столицей Олимпиады, а не эта маленькая деревня. До завтра.

* * *
Лёня нажимает кнопку звонка. Дверь открывается.
– Здравствуйте, это я, Лёня.
– Заходите, заходите. Очень приятно, я Екатерина Сергеевна. Давайте повешу вашу куртку.
Перед ним стояла физически крепкая, худощавая энергичная женщина лет 35 в спортивном костюме. Лицо без косметики, прямые тёмно-коричневые волосы коротко острижены… Она слегка улыбнулась, и Лене показалось, что она даже приятная, хотя смотрела очень прямо и строго. Когда она вешала его куртку, Лёня увидел милицейскую шинель с погонами капитана. От неё не ускользнул Лёнин взгляд.
– О-о! Ваш муж капитан милиции!
– Нет, я не замужем, это моя шинель.
– Хорошенькое дело! – Чуть нервно, но быстро соображая, Лёня старался перевести разговор в рабоче-крестьянское русло. – Работа есть работа, и даже капитан милиции заслуживает хорошую кухню.
– А разве Яков Семёнович не предупредил вас обо мне?
– Нет, он дал мне только ваше имя и телефон. Никогда не подумал бы, что у него есть такие знакомые. – Екатерина Сергеевна подняла брови. – Тем более не подумал бы, что у вас есть такие знакомые.
Екатерина Сергеевна опять улыбнулась.
– Всё очень просто. Его дочь и я однажды лежали в одной палате с воспалением лёгких. Яков Семёнович приносил ей вареники с картошкой, очень вкусные, и они угощали меня. С тех пор мы подружились с его дочерью. А не с ним…
– Это интересно. – Лёня смотрел на Екатерину Сергеевну, не зная, как реагировать на её подробный рассказ. – Я тоже люблю вареники с картошкой и тоже болел воспалением лёгких…
Оба засмеялись.
– Значит, вы хотите сказать, что не зря затесались в нашу компанию…
Но Лёня уже почти не слушал, он постепенно проталкивался в кухню, рассматривая единственный висящий шкафчик с полками на стене. Шкафчик был старый, некрашеный, потёртый. Висели ещё какие-то перекошенные полки. А обеденный столик, тоже старый и покарябанный, стоял неровно, под одной ножкой лежала книга.
– Понятно. И что бы вы хотели установить здесь?
– Мне трудно ответить на ваш вопрос конкретно, но Яков Семёнович сказал мне, что вы специалист с хорошим вкусом. – Теперь брови поднял Лёня, и они опять засмеялись. – Даже тарелки некуда деть, вот они и лежат в тех ящиках. А в ванной вода из крана всё время течёт, и душ нормально принять нельзя, вот эта полка падает мне на ноги.
– Понятно, – повторил Лёня и стал замерять стены в кухне и записывать. – Екатерина Сергеевна, я постараюсь всё сделать хорошо и красиво. Уверен, что вам понравится. Всё, что я достану, будет по государственной цене. Но я очень занят сейчас и смогу начать только в седьмой четверг от сегодня.
– Так я и знала! Вы могли всё это мне не говорить, а просто отказаться.
– Понятно! Фу, что-то прицепилось это слово сегодня. Екатерина Сергеевна, я не от себя, я от Якова Семёновича, так что вам не нужно волноваться. Кроме того, я выполнял такую же работу и профессорам, и председателям горисполкомов, и лётчикам, и артистам, а теперь хочу иметь в своём списке и капитана милиции. Добро? В знак того, что вы мне поверили, я приду на один четверг раньше. Начну с того, что разберу кухню и ванную и покрашу их. Договорились?
Строгость отпустила лицо капитана милиции. Она улыбнулась.
– Таких, как вы, я не встречала. Вроде бы делец, но интеллигентный. Говорите хорошо. Буду ждать шестого четверга. Это полтора месяца!

* * *
Троллейбус, метро, трамвай. Лёня подходит к гастроному на Ленинградском шоссе. Вокруг полно людей, мужики стоят кучками, высматривают «третьего» на бутылку. Стоит очередь за свежими огурчиками – первыми ласточками наступающего лета. Лёня, заглянув в гастроном и увидев огромные очереди, вышел, обошёл здание и направился к чёрному ходу. Здесь, за гастрономом, расположились по кустам ещё больше желающих выпить мужиков, которые, надо сказать, были уже устроены и дружно распивали «тройками». Они подозрительно посмотрели на Лёню: может, милиционер?
У стены стояли огромные железные ящики с мусором, вокруг валялись мятые и рваные картонные коробки, в решётчатых деревянных ящиках гнили отходы овощей, по всему участку были разбросаны мятые куски бумаги и бессчётное количество окурков. Лёня скривился – картина была неприглядной. Он подумал, как во всём выгодно стараются выпятить подкрашенный фасад и спрятать уродливую действительность, именуемую чёрным ходом. Наверное, и сами люди так устроены, впереди улыбка и одеколон, но никто прилюдно не садится по-большому. Раздосадованный, он подошёл к двери и громко постучал. Следившие за ним выпивохи одобрительно успокоились – свой. Дверь отворилась, и молоденькая девушка приветливо ему улыбнулась.
– Ой, Леонид Маркович, это вы, как давно вы у нас не были. Здрасте, проходите, я сейчас позову Андрея Степаныча.
– Здравствуй, Катя. – Лёня стал немного отходить. – Да, давно не виделись. Как у тебя дела?
Но его уже увидел Степаныч, который шёл ему навстречу.
– Не спрашивай её, бесстыдницу, – Степаныч поздоровался с Лёней за руку и с насмешкой продолжил: – взяла себе за моду приходить на работу без трусов!
– Как вам не стыдно, Андрей Степаныч?! – Катя зарделась и лукаво посмотрела на Лёню. – Один раз пришла год назад, забыла надеть, а они всё насмехаются.
– Сейчас спросим у Феди, сколько раз без трусов приходила. Федя, Федя, где ты?.. – Степаныч, смеясь, стал искать несуществующего Федю.
– Перестаньте, Андрей Степаныч. – Катя опять стыдливо посмотрела на Лёню, явно кокетничая с ним. – Леонид Маркович, не верьте ему, они всегда ко мне с насмешкой относются!
Степаныч, проходя мимо Кати, не удержался и шлёпнул её по заднице. Хлоп!
– Ой! Больно, Андрей Степаныч!
– Ничего, до свадьбы заживёт! Главное, не путайся, Катя, под ногами, Леонид Маркович – женатый человек.
Он открыл дверь своего кабинета, и они оба вошли. Но вдогонку услышали:
– А неженатого и не допросишься!
– Понял? Во даёт! – Степаныч закрыл дверь кабинета. – Катя всегда на тебя так любовно смотрит. Говорит, что очень ты ей нравишься.
– Небось, Андрей, ты ей тоже нравишься?..
– Наверное, но с ней надо быть осторожным. Всё знает! Хоть и из-под Курска... Садись, Лёня, располагайся. Может, рюмочку коньячка?
– Нет, спасибо, Андрей. Кстати, убрал бы твой Федя у входа, бардак там настоящий, могут и оштрафовать. Давай посмотри, что я тут накарябал. – Лёня открыл портфель и достал коробку из-под обуви, полную ценников.
– О-о! Спасибо, Лёня. Молодец, что синим цветом сделал, прошлым разом было красным. Пусть видят, что новенькие, свеженькие ценники.
Лёня вывалил на стол все эти «редиски», «водки», «колбасы».
– Ну, что новенького на свете, Лёня? Мы тут закопались, ни хрена не слышим, не видим. Этот распределитель зае-ал меня. С утра до вечера заслуженные пенсионеры, боевые сраные ветераны, а сколько этих дармоедов – то из милиции, то из райисполкомов. Сил нету. А как я им могу всё раздать, когда своим не хватает?
– Ну вот, а теперь и я тут!
– Ты что, Лёня? Как ты можешь? Ты же свой, на первом месте.
Лишь сейчас Лёня заметил, что Степаныч был чуть во хмелю. Около окна на маленьком столике стояла открытая бутылка коньяка и в беспорядке валялась закуска. Лёня вопросительно посмотрел на Степаныча.
– Понятно. С кем это ты с утра?
– Я ж тебе говорю, ходят здесь без конца. Это приходил народный контроль. Мало того, что всё дефицитное забирают, так им ещё и бутылку надо поставить.
– Да ты что? Какой народный контроль? Их же сотни! Ты что, всех кормить должен?
– Не-ет, Лёня, то мелюзга, тем мясо продал вместо костей – и всё в порядке. А эти – крупняк, у нас здесь какие-то курсы Высшей партийной школы, от них так просто не отделаешься. Ну ладно, это всё ерунда, привыкли. Так как там, в высшем свете, дела? Говорят много евреев уезжают. А ты случайно не собираешься?
– Не-е, Андрей. Я...
– Погоди, Лёня, давай, пока мы поговорим, пусть Катька приготовит, что тебе надо.
– А что у тебя есть?
– Всё есть. Говори что надо. Не стесняйся, я ведь без тебя пропаду. – Степаныч показал на кучу ценников. – А какую ты красивую газету нам на Восьмое марта принёс. Первое место в районе заняла! Забыл сказать тебе. Начальник треста всё интересовался, кто это сделал такую стенную газету. Фиг ему, отнекался.
– Ну, Андрей, как обычно. Сырокопчёную, курочек, буженинку, лосося или скумбрийку, или обоих, – усмехнулся Лёня. – Ну как обычно, что можешь. Если есть апельсины, водка с винтом, и так далее. Андрей, что говорить, возьму всё, что дашь. Знаю, что у тебя этих килограммовых коробок с чёрной икрой нет, мне их достаёт там один в буфете Моссовета.
– А что ты с ней делаешь, с этой икрой, много же.
– Я ж не себе, я икру маме в Одессу передаю, а она там делится с кем нужно. Каждые два-три месяца я на Киевском вокзале: через проводников передаю маме икру, туалетную бумагу и салфетки.
Степаныч начал громко смеяться.
– Лёня, что ж получается?! Как они там в Одессе живут? Пожрали икру, утёрли рот салфеткой и пошли в туалет высраться?
– Получается, что так. А они мне из Одессы с оказией – таранечку под пивцо! И ты знаешь, кого я часто на Киевском встречаю? Жванецкого и Карцева. Тоже передают посылки в Одессу.
– А я думаю, куда же туалетная бумага девается! Ладно. – Степаныч перестал смеяться и открыл дверь кабинета. – Катя, Катя, иди-ка сюда, собери весь набор. В два раза, а курей – в три. И сюда.
– Будет сделано, Андрей Степаныч, – и опять невинно, взгляд в сторону Лёни.
– Она тебя доконает. Так что там с отъездом, я тебя давеча перебил?
– Я сказал, что не собираюсь. Вот в августе поедем в отпуск в Одессу. Что тебе привезти?
– Разве мы до августа не увидимся? Мне бы хотелось, чтобы до отъезда ты ещё раз поменял ценники. Они ведь страшно треплются, пачкаются, пропадают, – теперь Степаныч просил Лёню, как бы уравнивая одолжения. – А насчёт Израиля, Лёня, я спросил, потому что до меня дошли слухи – твоей мамы родной брат уехал.
– Во, ****ство! Ничего скрыть нельзя, все всё знают. Кто ж тебе сказал это, хотелось бы мне узнать!
– Да так, молва ходит, – Степаныч хитро подмигнул Лёне. – Ну и как там, пишет что?
– Андрей, ты сам понимаешь, я с ним в переписке не состою. Он маме в Одессу пишет. Попал в Сан-Франциско, это в Америке такой город есть. Пока не работает, там какие-то организации помогают, местные евреи.
– Молодцы евреи, всегда своим помогут. Не то, что здесь – бедного крестьянина всегда найдется, кому угробить.
– Ладно, не прикидывайся. Тебя не угробишь.
Катя постучалась в дверь и принесла кучу пакетов.
– Иди, Катя, посмотри снаружи, как там? Лёня уходить сейчас будет.
– Андрей, последние два вопроса перед уходом. – Лёня сложил пакеты в две большие авоськи и стал рассчитываться. – Первый. Смотрю на вас и вижу: и ты, и вот Катя что-то сильно стали поправляться. Наверное, жрёте много. Это плохо, Андрей, для здоровья. У нас дома журнал «Америка», там все миллионеры жалуются, что хоть у них и денег куча, а здоровью это не помогает.
– Ага! Поняли это после того, когда денег куча. У нас ещё не куча, так что о здоровье подумаем потом.
– Как хочешь, мне, главное, сказать тебе, что заметил. И второе. Выиграет ли сегодня «Динамо»?
– Ха! Конечно выиграет, но какое «Динамо» – хохлы или наши? Сейчас у хохлов трудно выбить победу.
– Никого нет, Андрей Степаныч. – Катя вернулась с улицы.
– Давай, Лёня. Будь здоров, жду тебя скоро.
– Спасибо, Андрей. Побегу, в метро вот-вот будет полно народу, все на матч ведь сегодня. – Лёня уложил обе набитые авоськи в две большие сумки и нагруженный направился к выходу.
– До свидания, Леонид Маркович. Приходите к нам почаще, а то мы совсем вас не видим. – Катя кокетливо погладила сзади юбку, как бы поправляя её.

* * *
Небольшой зал в Московском университете. В нём проходит репетиция любителей бальных танцев. Много музыки, восемь-десять пар разучивают движения в новом танце. В основном все участники, и парни и девушки, высокого роста, подтянутые, стройные, одеты пёстро и фривольно, кто в коротких шортах, кто чуть ли не в купальниках. Некоторые девушки в длинных и толстых шерстяных чулках, некоторые в широких карнавальных юбках. Руководительница даёт указания то остановиться, то быстрее, то веселее. Одним словом, репетиция в разгаре.
– Недачина и Крылова, почему не на ногах? – строго крикнула она.
– Надежда Васильевна, мы немного устали, ведь в прошлый раз больше всех старались...
Вспотевшие и разгорячённые, с прерывистым дыханием после интенсивных упражнений, Соня с подругой сидят у окна и разговаривают. На Соне заграничные тоненькие рейтузы чуть ниже колен, они туго обтягивают её бёдра и ноги. Она смотрится особенно эффектно в таких рейтузах, так как фигура её с мягкими линиями молодого красивого тела безупречно симметрична и излучает чувственно-эротическую привлекательность, скрыть которую невозможно, да она и не пытается.
Её подруга, сидя на табурете и протянув длинные ноги на подоконник, с любопытством молодой лошадки тянет свою мордочку в сторону Сони.
– Как, он и поёт в ресторане и учитель литературы?
– Да, представь себе. И не боится! Я говорю ему – рано или поздно ты попадёшься и вылетишь из учителей. Не слушается.
– А родители твои видели его?
– Нет пока. Не знаю, как быть. Вот в августе пригласил меня в Одессу, едет со своими друзьями. Это ж на целый месяц... почти. А как сказать маме? Куда, с кем?!
– Ну, мало ли! Если это несерьёзно, то и не надо знакомить.
– Мне кажется, Натка, это серьёзно. Смотри, смотри, – вдруг зашептала Соня, показывая пальцами на улицу. – Вон он идёт, мы договорились на сегодняшний вечер.
Соня и Натка прильнули к окну. Они находились на третьем этаже, и Антон вряд ли мог заподозрить, что его так пристально рассматривают.
– Ну, Сонька, чистый Ален Делон! Везёт же людям! – подпрыгнула Натка.
– На Новый год познакомились! Побегу я, Натка, не знаю, как быть – сейчас старушка орать будет, – Соня повернула голову в сторону руководительницы, хотя той даже по самым строгим расчётам вряд ли было больше сорока. – Надежда Васильевна, – Соня игриво, изображая танцевальные движения и кружась, подошла к ней поближе, – солнышко моё, мне так необходимо сорваться сегодня пораньше. Я догоню и перегоню.
– Дело ваше, Недачина, но моё дело напомнить, что в конце июля – соревнования всех вузов. Можете и не попасть!
Соня быстренько натянула юбку поверх рейтуз и, на ходу надевая туфли, поцеловала Надежду Васильевну в щёчку.
– С вашей помощью и попаду! – весело и дружелюбно ответила Соня. – Натка, чао! Звони!
Подхватив сумку, она побежала по лестнице вниз, стуча каблуками. В вестибюле стоял Антон, сосредоточенный и напряжённый.
– Ты чего такой серьёзный?
– Ну, всё-таки МГУ. Я ведь тоже когда-то здесь бегал.
– Небось, и в тот зал на третьем этаже наведывался?
– Было дело. Там мы репетировали концерты, – невинно, не включаясь в шуточно-ревнивый тон Сони, ответил Антон, обнял Соню и забрал у неё тяжёлую сумку.
– Теперь это называется «репетировали», – не унималась Соня, – Тонечка, какие у нас планы, куда пойдём, что мы сегодня будем репетировать?
– Вот именно, тебе повезло, сегодня у Лёни с Фаней опять друзья из Одессы. Как всегда, перед отъездом в Израиль. Прямо заезжий двор! Фаня пригласила нас с тобой на ужин. Там, Сонечка, у тебя будет шанс прорепетировать своё отношение к еврейскому вопросу. – Антон махнул рукой, останавливая частника.
– Не знаю, не знаю, насколько я подготовлена отвечать на еврейский вопрос, но есть о-очень хо-це-ца, особенно если гости, тогда вкуснее.
Они втиснулись в маленькие «Жигули». Мелькала деловая Москва, модно одетые москвичи и москвички, булочные, вывески магазинов. Зелёные деревья и кустарники красиво разбивали асфальтовые нагромождения улиц и тротуаров, по радио в машине пел комсомольские песни Иосиф Кобзон.
Была пятница, заканчивалась трудовая неделя, и многие москвичи торопились за город. У Белорусского вокзала тянулись длинные очереди за билетами на пригородные электрички.
– Честно говоря, я как-то не очень уютно чувствую себя с ними, – вдруг заговорила Соня, имея в виду Лёню и Фаню. – Я знаю, тебе не нравится, когда я говорю об этом. Но я не привыкла. Ладно, зато поедим!
– Что именно тебе не нравится? – удивился Антон
– Ну, например, не нравится мне, когда Лёня не отвечает прямо, а смотрит на тебя какие-то две секунды и соображает, а потом начинает говорить. Неприятно это. Как-то не по-русски.
– Ну ты даёшь! А что, лучше брякнуть, что попало, но зато сразу?
– Не обязательно брякать. Ты же не брякаешь, а отвечаешь сразу. А он, пока не прокрутит в мозгу какие-то варианты, не говорит. Нет, нехорошо это.
– Теперь повернуть надо на Бутырский вал и у Новолесного переулка направо, там светофор. – Антон дал указания водителю, не углубляясь в неприятный для него разговор.
Они быстро заскочили в лифт, поднялись на одиннадцатый этаж, Антон открыл свою дверь.
– Я в душ! – на ходу раздеваясь, крикнула Соня.
– Давай прими душ, а я предупрежу их, что мы дома, – захлопнув свою дверь, Антон заглянул к Лёне. – Лёня, Фаня, мы дома, Соня душ принимает. – Он заметил молодую пару – гостей, приехавших из Одессы.
– Антон, всё готово, мы ждём вас! – крикнула откуда-то из кухни Фаня.
– Идём! – Антон вернулся в свою квартиру и стал переодеваться.
Напевая какую-то весёлую мелодию, Антон приготовил бутылку «Московской» и маленький букетик цветов. Ожидая Соню, он крутился вокруг журнального столика и вдруг онемел: в проёме двери стояла совершенно голая Соня. Её длинные волосы чуть прикрывали невинные, зовущие груди, руки были раскинуты в стороны и, как будто так и надо, она простодушно обратилась к Антону:
– Халата опять нет.
Антон не мог оторвать от неё взгляда. Он стоял не шелох-нувшись.
– Тоня, халата опять нет, – так же просто повторила Соня.
– Что, какого халата? – очнулся Антон.
Он, любуясь, смотрел на неё мужским восхищённым взглядом, потом, улыбнувшись и взглянув ей в глаза, подошёл к ней.
– Какой халат?! – Антон обнял Соню и крепко прижал её к себе. – Я буду тебе халатом. – Он целовал её в глаза, уши, шею, целовал её груди, но в этот момент в дверь громко постучала Фаня.
Соня засмеялась и вопросительно подняла глаза на Антона.
– Что будем делать? – Антон растерянно смотрел на Соню. – Идём или не идём?
– Очень есть хо-це-ца! – повторила Соня.
Антон одной рукой обнял Соню и крепко поцеловал, а другой постучал в ответ по двери и крикнул:
– Идём! – И с сожалением посмотрел на Соню. – Ладно. Победил хлеб!
– И ваша дружба! – Соня стала одеваться. – Ты, наверное, соскучился по своим Лёне и Фане?! Чуть-чуть марафет наведу – и готова.
Теперь Соня прижалась к Антону, обняла его и поцеловала.
– Может, ты останешься у меня, завтра ведь суббота? – неуверенно попросил Антон Соню, забирая цветочки и «Московскую».
– А мама? Что дома сказать? – Перед тем как открыть Лёнину дверь, Соня опять развела руками. – Может, что к Натке на дачу уехала?
Они вошли в комнату, Антон галантно преподнёс Фане изящный букетик, поставил водку на полку, а Лёня тут же представил их своим гостям.
– Вот Антон, Антон Аллеин, мой сосед через стенку. Но сосед – это случайно, а близкий мой друг – по выбору. А это Соня – почти готовый геолог, специалист по брильянтам.
– Брильянты – это заманчиво, если бы их можно было вывезти, – молодой парень пожал Соне руку.
– Такую не вывезешь! – заносчиво ввернула Соня, тряхнув прядью волос. – Тяжело спрятать!
– А это мой близкий друг Миша и его жена Оля.
– Ну, давайте к столу, – пригласила Фаня.
Стол был украшен торжественно и изысканно. Белая льняная скатерть, большие, яркой расцветки тарелки для салата и второго, фарфоровые блюда, хрустальные фужеры для вина и такие же стопки для водки, стеклянные стаканы с толстым тяжёлым дном для воды, мельхиоровые, начищенные до блеска ножи и вилки. Но всё это – только вспомогательная часть основного удара по капитализму, куда навеки направлялись гости из Одессы. Основной удар немедленно поражал своим обилием и разнообразием. Он назывался – дефицит! Вся еда, расставленная в многочисленных вазочках и блюдах, была строго дефицитной, и все знали, что достаётся она и в Москве, и в других городах только по большому блату. Разумеется, дефицит был красиво разбавлен блюдами, приготовленными Фаней и привезенными гостями из Одессы.
Жирная дунайская селёдочка одесского производства, политая маслом, аппетитно улеглась под белыми кольцами лука. Огромные красные помидоры, тоже из Одессы, гордо называемые там «полевые» и пахнущие свежей полынью, лежали, нарезанные тоненькими кругами, на белом подносике. Рядом, на другом подносике, расположились три дефицитных сорта колбасы, в том числе, разумеется, и сырокопчёная. А дальше – язычок под майонезом, ароматная буженина, нарезанные лососина, осетрина и балычок из палтуса, непременный салат «оливье», фаршированные грибочки, поджаренный болгарский перец и крошечные малосольные огурчики.
Посреди стола стояла узкая высокая ваза с тремя ярко-красными розами, а по краям стола – красивые хрустальные подсвечники, в каждом из которых горела розовая свеча. Рядом с цветочной вазой – бутылка водки с винтом и несколько бутылок вина.
Соня, увидев такой стол, моментально оценила способности Фани, они встретились глазами, и Фаня поняла, что Соня сейчас изучает и обдумывает своё отношение к ней.
– Кто будет пить вино? – спросил Лёня, – здесь есть «Букет Молдавии», грузинское «Киндзмараули» и московский портвейн. Ответа нет, понятно, значит, по-московски начнём с водочки.
– Ты забыл своё главное произведение! – вдруг воскликнула Фаня.
Лёня на секунду растерялся, а когда Фаня глазами показала на плиту, и намекнула: «в духовке», Лёня заорал:
– Как я мог забыть!? Давайте, Антон и Миша, разливайте, ухаживайте за дамами, а я «достаю из широких штанин», – и Лёня достал из духовки огромный поднос с горячей печеной картошкой. – Это моё фирменное блюдо!
Действительно, каждая картофелина, разрезанная на три части, подрумяненная сверху, издавала костровый запах и призывала к рюмке. Поднос по очереди обошёл всех, рюмки были налиты, тарелки заполнены, и Лёня торжественно встал. Почему-то вспомнился одесский мэр, который тоже вставал в ресторане «Россия», когда произносил тост. После мимолётной задержки Лёня приподнял свой стаканчик.
– Друзья! Мы проводили уже три пары одесситов: две – в Израиль и одну – в Америку. Они останавливались у нас. Теперь мы провожаем вас, Миша и Оля... в Америку. Не знаем, что происходит, но – грустно. Очень грустно... Мы пьём за ваше счастье. – Лёня опять представил себе торжественного мэра и решил обуздать свою многословность. – Да, будьте счастливы!
– Спасибо, спасибо!
– И каждый раз вы такие столы накрываете?! – не удержалась Соня. – Тогда срочно нужно закрыть границу, иначе разоритесь.
– Объясняю. Разумеется, нет. Сегодня я прощаюсь со своей юностью. Мы с Мишей просидели за одной партой десять лет.
– Навсегда… – Фаня посмотрела на Лёню и погладила его по голове. – Теперь прощаешься навсегда! Когда мы в августе будем в Одессе, Миши уже там не будет.
– А почему вы уезжаете в Америку? – вдруг спросила Соня.
Миша и Оля переглянулись.
– Почему уезжаем в Америку или вы имели в виду, почему уезжаем вообще?
– Ну, всё равно. Просто я с этим не сталкивалась, для меня это всё как-то странно: что значит уезжать насовсем? К кому вы едете? Что вы там будете делать? Это как – захотел и уехал? Я знаю, что даже в Болгарию или там в какую-то Румынию можно ехать только особым людям, учёным или артистам, и то не всем, а тут Америка, Израиль?..
– Понятно, Соня, вы далеки от этого. А это называется эмиграция. Мы едем не в отпуск, а на всю жизнь! Почему едем? Если коротко, то потому что, потому что... я еврей! – Миша изобразил гримасу на лице. – А почему в Америку? У нас Оля русская, вот мы и решили в Америку, а не в Израиль. Я здесь был, мягко говоря, неполноправным элементом, и мы боимся, чтобы Оля в Израиле не стала таким же «элементом». В прошлом году, в 1975-м, в Америку приехали 5200 советских евреев. Вот мы и присоединимся к ним.
– А там разве вы не будете «элементами»? Откуда вы знаете? – не унималась Соня.
– Возможно, будем. – Миша обнял Олю. – Но там мы будем, как это сказать, «эмигрантами из Советского Союза». Если даже и «элементами», то на одном уровне, что я, что Оля.
– Миша хочет сказать, – слово взяла Оля, – что даже если нас там будут дискриминировать, то одинаково, не как еврея или русскую, а как эмигрантов.
– По-моему, это всё равно, любая дискриминация... – неуверенно проговорила Соня.
– Нет, это не так, – Оля дружелюбного не согласилась с Соней. – К этому нужно прийти! Или через это нужно пройти. Если бы вы знали Мишиного начальника, вы бы понимали, что мы имеем в виду.
– Как раз пришло время выпить за дружбу народов! – вмешался Антон. – На-ли-вай!
Разлили водочку и снова выпили. Становилось веселее, посмеивались над «дефицитной едой». Говорили обо всём: о футболе, об Одессе, о политике, о погоде. Но больше всего на самую модную в Советском Союзе тему – об эмиграции евреев в Израиль и Америку. Больше всех сосредоточилась на этой теме Соня. Она внимательно рассматривала одесскую пару и, заметно возбудившись, без конца задавала им вопросы.
– Оля, а кто вы по специальности?
– Стоп, стоп, стоп! – Фаня вдруг поднялась со стула. – Соня всё ещё на «вы» с Олей и с Мишей, а уже столько выпито! Так нельзя! – По Фане было заметно, что пили не воду. – Я предлагаю им выпить на брудершафт!
– Разве женщины пьют на брудершафт? – спросила Оля.
– Как так?! – вмешался Антон. – А ты, Фаня, и Лёня? Вы ведь тоже на «вы» с Соней! Значит, Соня должна с каждым выпить и поцеловаться?! С четверыми! – Антон пальцем обвёл всех четверых. – Так мы же её споим. Не-е, так нельзя!
– Почему нельзя?! Выпить можно со всеми, а целоваться после каждой рюмки буду с тобой, Антоша. Давай! – Соня весело подхватила игру.
Все развеселились. Каждый предложил свой вариант брудершафта. Наступил типичный момент советской гулянки, когда все подвыпили и захотелось чуть более острой, опасной и фривольной игры в отношениях: попробовать того, чего нельзя.
– Так, я предлагаю для начала тост за наших дорогих дам! – Лёня старался остановить общий галдёж. – Они у нас прекрасные! Кавалеры, прошу подняться. – Все мужчины выпили стоя. – Теперь я предлагаю налить опять и для разминки выпить на брудершафт со своими дамами!
– Это, конечно, прекрасно, – вставил Миша, – но так как мы со своими дамами на «ты», то после брудершафта что, опять перейдём на «вы»?
– Перейдём, если надо! – смеялся Лёня. – Давай, все вместе!
Каждая пара поднялась и вправду выпила на брудершафт. Потом красиво под пустую рюмочку расцеловались.
– Но давайте вернёмся к начальной идее: ведь Соня со всеми на «вы»! – смеясь, сказала Оля.
– Я поддерживаю Соню, – стал убеждать Антон, – Соне пить на брудершафт со всеми, а целоваться – со мной!
– Ишь какой собственник! Не-е, целоваться так целоваться! – настаивала Фаня.
– У меня опять есть предложение! – Лёня выпил глоток воды. – Предлагаю разыграть, с кем будет целоваться Соня. Выпьёт на брудершафт со всеми, а целоваться будет с тем, кому повезёт. Для справедливости предлагаю включить в список и Антона.
– Спасибо, Лёня. – Антон протянул руку Лёне. – Хоть ты меня не забываешь! Давай, ты художник, ты и пиши бумажки. Соня, согласна?
– Ну, всё-таки разыгрывается мой поцелуй! Главное, не упусти свой шанс, не отдавай меня на растерзание. – Соня театрально изобразила киношных актрис.
Фаня быстро нарезала пять бумажек, Лёня фломастером написал на одной из них «поцелуй!» с восклицательным знаком и свёрнутые бумажки бросил в шляпу. Все наперебой игриво потянулись к шляпе, вытащили по бумажке и дружно замолчали, ожидая, кто же объявится победителем.
– Антон, скажи, что ты выиграл! – Соня обняла Антона.
– Нет, – тихо, неуверенно проговорила Оля. – Кажется, я... – и протянула бумажку.
Соня высоко подняла брови, взяла бумажку, увидела слово «поцелуй!» и улыбнулась Оле.
– Собственно, с этого и началось, ведь мы должны были перейти на «ты», но процедура затянулась. Давайте, Оля, я с вами последней выпью на брудершафт, так сказать закушу вами. А кто первый?
– По кругу, – сказала Фаня. – Лёня, я, Миша и Оля.
– А я? – жалобно застонал Антон. – Ведь я теперь с Соней на «вы»!
– И то правда! Давай, Тонечка, начнём с тобой и прорепетируем поцелуй.
Потом Соня по очереди обошла всех и выпила со всеми на брудершафт, после чего каждому послала воздушный поцелуй. А когда она подошла к Оле, опять все зашумели и стали хлопать в ладоши. Соня и Оля, улыбаясь, выпили и поцеловали друг друга... в щёчку.
– Не-е, дело так не пойдёт. Это не брудершафт! Целуются в губки! – Фаня игриво погрозила пальчиком, и все её поддержали.
– В губки, в губки!
Соня смутилась, а Оля покраснела, и все стали громко смеяться.
– Любовной сцены не получилось... – подвёл итог Лёня, когда Соня и Оля коротко поцеловали друг друга в губы.
– Теперь, Оля, мы с тобой крёстные! Крёстные среди евреев...
– Понятно, это чтобы я из Америки посылки посылала тебе как крёстной, – засмеялась Оля.
– Как? Оттуда сюда посылают посылки?! – опешила Соня. – На какие шиши?
– Так говорят те, которые уже там. Соня, ты совсем отстала от поезда. Мы же едем в Америку, а не в Эфиопию! Вот у Фани целая куча журналов «Америка», ты должна почитать немного, я все три дня не отрывалась от них. И «Голос Америки» по ночам слушать. – Оля показала на высокую стопку журналов.
– Только без агитации. – Лёня улыбнулся. – Эта «Америка» не подпольная. Правда, простым людям подписка недоступна, но не забывайте, что Фаня работает в библиотеке. Блат есть блат! Так, давайте танцевать, а мы с Фаней приготовим всё для второго. Фирменное блюдо Фани – цыплята табака! Таких цыплят вы в жизни не пробовали – я имею в виду, таких вкусных. А теперь музыку, Антон, включай радиолу.
Все поднялись, но Соня всё-таки успела задать вопрос Оле:
– Оля, так кто вы... кто ты по специальности?
– Я окончила музыкальное училище. Теперь преподаю музыку в музыкальной школе.
– А кто Миша? Тоже музыкант?
– Не-ет! – танцуя, засмеялась Оля. – В семье достаточно одного музыканта... и одного еврея. Миша окончил политехнический. Он инженер-механик.
Антон танцевал с Соней.
– Соня, мне Лёня говорил о них. – Он нагнулся к Соне и тихо стал ей рассказывать. – Миша окончил школу с золотой медалью, он был очень способным и любил учиться. Потом окончил с красным дипломом Одесский политехнический. Ему предлагали остаться в аспирантуре, но он захотел на производство, к станкам. Уже несколько лет он работает простым инженером-конструктором, его не продвигают по службе, хотя весь завод увешан его портретами. Такой у него начальник-антисемит.
Вот уже и Фаня с Лёней присоединились к танцующим. Алла Пугачёва надрывно хохотала над своим Арлекином.
– Не очень прыгайте, внизу живёт ветеран-танкист, а то придет к нам выпить. Он всегда так делает... А вообще, прошу всех к столу. – Фаня выключила радиолу. – Цыплята любят, чтобы их ели горячими.
– Правильно! Мы уже разгорячились! – бормотали подвыпившие мужики. – Пора есть цыплят, пока мы не остыли!
– Для этого нужно выпить! – сами себя подбадривали гости.
Все уселись за стол, и всё началось сначала, как это и положено в московской кухне, особенно в пятничный вечер, когда впереди два свободных дня. Теперь добрались до «Московской», которую принёс Антон, а кое-кто уже открывал вино. Цыплята табака издавали невероятно вкусный запах, острый от чеснока и перца, румяненький верх подогревал желание побыстрее оторвать горячую корочку.
– Я предлагаю выпить за хозяйку стола. – Миша посмотрел на Фаню. – Не ел таких красивых цыплят, даже в нашем знаменитом «Лондонском» ресторане. Помню, Фаня, как ты первый раз приехала с Лёней в Одессу… Никогда бы тогда не подумал, что ты сможешь приготовить хотя бы яичницу, такая вся из себя фифочка, московская акулочка. За тебя, Фаня! Приезжай в Америку и открывай ресторан «Фанины цыплята», пусть американцы узнают, что значит быть замужем за одесситом!
– Это что – камушек в мой огород? – шутя заволновалась Оля. – Я ли тебя плохо кормила, Тарас?! – и с ножом, как запорожские казаки, потянулась к Мише.
– Дело не в муже-одессите, а в свекрови-одесситке, кстати, она же и коренная москвичка. Это Лёнина мама меня научила. А муж Лёня картошку печёт! – смеясь, Фаня хлопнула в ладоши.
– За ресторан «Фанины цыплята», за тебя, Фаня! – Оля протянула свою рюмку.
Все потянулись чокаться с Фаней. И опять она встретилась с изучающим, но, кажется, доброжелательным взглядом Сони. Соня протянула свою рюмку:
– «Одесса», «одесситы», «Лондонский», мы где, не в Москве уже? Давайте выпьем за Москву.
– Не ревнуйте, Соня! – Лёня забыл, что все перешли на «ты». Замахал руками и тут же поправился: – Когда ты побываешь в Одессе, всё станет на свои места! Одесса влюбляет в себя людей!
– А я никак не могу уговорить Соню поехать с нами в Одессу в августе! Уже билеты на поезд нужно доставать, а я «слов не нахожу», – допел Антон.
Этого только и надо было Фане и Лёне. Они тут же сгруппировались, тихо прощёлкали пальцами раз-два-три и привычно запели свою старую: «Давай пройдёмся по алле…ину». Все дружно захлопали.
– Но я предложила тост за Москву, а мы вновь перешли на Одессу, – не унималась Соня. – Это какое-то насилие!
Опять начался общий галдёж. Смеялись, орали, веселились. Фаня стала собирать посуду.
– Я предлагаю интеллигентный перерыв. Пока Фаня приготовит нам чай, кофе и сладкое, давайте переметнёмся в другую комнату, и мы с Антоном сразимся в шахматы! – предложил Лёня.
– Я буду просматривать «Америку». – Оля захватила стопку журналов и направилась за мужчинами.
– А я помогу Фане убрать со стола и принести сладкое. – Соня посмотрела на Фаню.
– Спасибо, Сонечка. – Фаня удивилась себе: как это у неё вырвалось «Сонечка». Но Соня промолчала, и Фане это понравилось.
Лёня достал с полок шахматы и шахматные часы и расставил их на журнальном столике.
– Мы с Антоном раз в месяц играем, дали слово не чаще! – объяснил Лёня.
– Кто сильнее? – спросил Миша.
– Антон ловчее... – весело ответил Лёня.
– Ловчее или умнее? – вмешался Антон. – В шахматах не бывает ловчее, только умнее. Так признайся, умнее или ловчее?
– Ловчее... – не сдавался Лёня. – В мире все умные, дураков нет! Знаешь эту притчу: когда Бог создал людей, он везде установил огромные склады. Склад счастья, склад здоровья, склад красоты, склад удачи и так далее, и, конечно, склад ума. И представьте себе, во все склады выстроились огромные очереди. Кроме склада ума. Там никого не было. Все хапали здоровье, богатство, удачу, а за умом никто не стоял: считали, что как раз с умом им всем повезло, что Бог наградил их умом предостаточно.
Они щёлкали часами и быстро делали ходы, но разговор продолжался.
– Согласен! Все умные. Даже когда вдруг скажут: «Ой, дурак я...», то это просто кокетничают. Шах! – объявил Антон.
– Во даёт! Я говорю тебе – он ловчее! Тебе шах! – Лёня быстро стукнул по часам.
– Это не помогает! Раз, два, ещё шах! Мат! – Антон спокойно развёл руками.
– Мат твою! Давай ещё одну партию, мы успеем. Фаня, как там дела? Помощь нужна? – громко спросил Лёня у Фани.
– Спасибо, играйте, мне тут Соня здорово помогает, – крикнула в ответ Фаня.
У них свой разговор на кухне. Соня убирает со стола посуду, раскладывает в холодильник оставшуюся еду.
– Ты просто молодец, – Фаня похвалила Соню. – Так заправски всё делаешь. Ты дома тоже моешь посуду?
– Конечно. У мамы часто дежурства в больнице, она заведующая отделением, приходит поздно, уставшая, я стараюсь в такие минуты понравиться ей, – Соня улыбнулась. Помолчали. – Фаня, у тебя удивительные глаза, я таких не видела: красивые, но всегда, по-моему, чуточку грустные. Почему?
– Насчёт красивых спасибо. Никто мне об этом не говорил. Я понимаю, что ты придумала. А насчёт грустных – не знаю. Особенно грустить нечего. Может, потому что еврейские. Говорят, что у еврейских женщин вековая грусть в глазах...
– Ну что вы все сегодня заевреились?! Ну, какая ты еврейка?! Чем ты отличаешься от меня?
– Ты ещё этого не знаешь, Соня. Очень отличаюсь. Кстати, далеко ходить не нужно: вот мне можно эмигрировать в Израиль, а тебе нельзя. Разве не кроется здесь отличие?
– Не знаю... не понимаю... Неужели вы смогли бы уехать в Израиль?
– Я, может быть, да. – Фаня задумалась. – А Лёня... не знаю, наверное, Лёня не согласился бы.
– Да, мне кажется, тебе очень повезло с Лёней, – по-своему поняла и перевернула Соня.
– Повезло, потому что не согласился бы уехать? – Фаня удивилась такой логике. – Нет, Соня, мы не говорим на эту тему. Мы не собираемся уезжать. А повезло ли мне с Лёней... – Фаня опять задумалась и посмотрела на Соню, – повезло, потому что он замечательный человек. Это легко заметить. Ты тоже заметишь, когда больше нас узнаешь. Кстати, я считаю, что тебе тоже повезло с Антоном. Антон – редкий парень, такого найти в наше время почти невозможно!
– Я его не искала, он сам меня нашёл!
– Я помню! Но я не это имела в виду, я имела в виду – не потеряй его!
– Стараюсь. – Соня улыбнулась. – Кажется, Антон стал намекать на что-то большее, что-то посерьёзнее. Скажи мне, Фаня, как ты приняла решение выйти замуж?
– Ой! Я и позабыла!.. – Фаня взглянула на Соню и поняла, что Соня задала этот вопрос серьёзно. – Видишь ли, всё дело в ответственности. Если ты почувствуешь, что готова взять на себя ответственность за другого человека, то всё станет ясно. Не беспокойся, ты узнаешь, когда придёт такое чувство. Оно само приходит или не приходит. Это как лакмусовая бумажка: если возникает вопрос выходить или не выходить замуж, то лучше не выходить. Выходить нужно тогда, когда такой вопрос не возникает. Согласна?
– Фаня, не знаю. Очень вдруг ты серьёзно заговорила об этом, как моя мама. Вот, наверное, решусь поехать с вами в Одессу, я имею в виду с Антоном. Начну с этого...
– Это ещё не очень серьёзно. Серьёзное наступает потом. – Фаня подошла к Соне, усадила её на стул и села рядом. Теперь она и вправду была, как мама. – Серьёзность потом наступает... когда вы ходите в один туалет. Ведь сейчас, пока вы встречаетесь, то где бы вы ни были – туалеты разные, ты в женский, а он в мужской. А потом вы ходите в один туалет, видите друг друга до того, как умоетесь, нюхаете друг друга до того как почистите зубы, вы кушаете, и у кого-то вдруг отрыжка, вы спите, и один из вас храпит. Продолжать? Поэтому – ответственность. Ответственность приходит с большой любовью, и тогда вы не спра-ши-ва-ете. Потом это называется клятва, обет...
Соня с любопытством смотрела на Фаню. Резко подошла к столу, налила себе рюмочку, выпила одним махом.
– Нет, я не готова к этому.
– Всё, что я сказала тебе, это мелочи, это то, что быстро пришло на ум. Разумеется, всё намного серьёзнее.
– У меня разболелась голова. Мы вошли не в ту реку. Я должна переварить то, что ты мне сказала. У меня тоже будут грустные глаза? – вдруг спросила она у Фани.
– Нет, ты не еврейка... – Фаня улыбнулась. – У тебя всегда будут весёлые глаза. – Она тоже налила себе рюмку. – За твои весёлые глаза! – и выпила одним махом. – Пойдём к ним, а то мы тут распились, ещё жалобу подадут.
– Ты иди к ним, а я позвоню домой маме, скажу, что осталась на даче у Наташки. Начну делить с Антоном один туалет, – со значением пояснила она Фане. – Где у вас телефон?
– В комнате, возле окна. Пошли к ним.
Они подошли к столику, за которым сражались Лёня и Антон.
– Всё, заканчивайте свои шахматы, пойдём кофе пить. Какой счёт?
– Победила дружба! – Антон увидел, как Соня набирала номер и подошёл к ней. – Ты кому?
– Иди, Тонечка, я сейчас приду. Позвоню маме, что я на даче у Натки.
Антон обрадовался и поднял два больших пальца вверх. Все перебрались опять в кухню за стол. Подошла Соня и тоже села. Теперь на столе были разложены конфеты, печенье, пирожные и, конечно же, торт «Киевский».
– Кому чай, кому кофе? – спросила Фаня, и все подняли руки: «Кофе!» Лёня разливал по рюмочкам коньяк.
– И всем к кофе по маленькой коньячку! Я не люблю пить коньяк с едой, я люблю его после еды, с кофе, с кусочком шоколада. – Лёня поднял рюмку. – А теперь я хочу выпить за Олю! За мужественную русскую женщину, которая, как декабристка, следует за своим мужем в изгнание. Дай Бог счастья тебе и Мише!
– Лёня, спасибо! – Оля выпила и засмеялась. – Я понимаю, что ты шутишь по поводу моего мужества. Должна тебе сказать, что в Одессе это не редкость: неевреи стали искать свой шанс отвалить.
– Это повально! – поддержал её Миша. – Очень много фиктивных браков, кто может, тот и женится или выходит замуж, только бы уехать.
– Разве вы не слыхали, как сейчас говорят о евреях в Одессе? – Оля посмотрела на всех. – «Еврей не роскошь, а средство передвижения!»
– Дожили! – Лёня хохотал. – Я этого не знал. Во, одесситы, вечно придумают!
– Это же у Ильфа и Петрова: автомобиль – не роскошь, а средство передвижения! – Антон тоже восхищённо мотал головой. – И тут евреи выгадали, наверное, хороших бабок стоят эти фиктивные браки?
– Думаю, что да, – сказала Оля, – только Миша на мне ничего не заработает...
– Как ты сказала? – вмешалась Соня. – Еврей – не роскошь, а средство передвижения! Здорово, остроумно! Правда, молодцы одесситы, все как Жванецкий!
– А ты любишь Жванецкого? – спросил её Лёня. – Тогда есть ещё один тост, опять же за Мишу и Олю – они избавили меня от похода на Киевский вокзал, они возьмут для мамы в Одессу салфетки, туалетную бумагу и кое-что ещё.
– А причём здесь Жванецкий и туалетная бумага? – не поняла Соня.
– Лёня очень часто передаёт с проводниками целые мешки в Одессу, – вместо Лёни ответила Фаня. – А на вокзале иногда встречает и Жванецкого, и Карцева, и Ильченко. Они ведь тоже одесситы и тоже передают с проводниками в Одессу салфетки и туалетную бумагу. Там же это дефицит!
– Я знаком со Жванецким, – объяснил Лёня Соне. – Я когда-то работал на судоремонтном заводе, а Миша Жванецкий только окончил Водный институт, работал в порту и подрабатывал у нас руководителем художественного кружка. Тогда он ещё не был Жванецким, я хочу сказать, что тогда его ещё никто не знал.
– И Карцева ты знал, и Ильченко, и даже меня знал? А Утёсова ты тоже знал? – поддел Антон Лёню.
– Не веришь?! Вот знай, Жванецкий тогда подготовил концерт с нами и сам составил очень смешной пригласительный билет. Этот билет я сохранил, а у Жванецкого его нет. Я тебе его покажу. Теперь, когда Жванецкий стал таким знаменитым, этому билету цены нет! – задирался Лёня.
– Мы сбились, от евреев перешли на Жванецкого, – перебил Миша. – Хотя он тоже еврей! И Карцев! Кстати, – Миша посмотрел на Соню, – Карцев ведь не Карцев, а Кац! Это все в Одессе знают. Вот, Соня, вам ещё одна причина, почему я уезжаю. Ему изменили фамилию у Аркадия Райкина, кстати, Райкин тоже не Райкин.
– Это правда, – поддержал Лёня, – Рома Кац был в самодеятельности в клубе пароходства.
– А чем Карцев лучше, чем Кац? – Миша опять посмотрел на Соню. – Я понимаю, когда артист, скажем, Петров, становится артистом Жемчужным. Но из Каца сделать Карцева – это совсем другое, это чтобы скрыть, что Кац – еврей.
– А может, когда Карцев тоже надумает уехать, он опять переделает себя на Каца, чтоб в посольстве поверили ему, что он еврей, – успокоил всех Антон.
– Ему не надо никого уговаривать, – засмеялась Фаня. – На него достаточно один раз посмотреть, чтобы убедиться, что он Кац.
Ещё долго на московской кухне курили и выпивали. Благо, никому не надо было уезжать, так как ни метро, ни троллейбусы-автобусы уже не ходили. Время разойтись наступило тогда, когда всё было выпито и выкурено. К таксистам на улицу за водкой и сигаретами решили не бегать. Антон с Соней попрощались с Мишей и Олей, которые завтра уезжали в Одессу, а потом навсегда из Союза.
– Лёня, Фаня, ещё раз спасибо. – Антон слегка обнял Фаню. – За знакомство, за хороший вечер, за...
– …вкусную еду, – добавила Соня. – Действительно, цыплята были необыкновенные!
– Вот Лёня устроился! День бы так пожить! – Антон протянул ему руку.
– Ладно! И вам спасибо, что разделили вечер с нами. Повеселились. А впереди тяжёлая неделя, помнишь, я говорил тебе: в четверг и пятницу буду вкалывать на кухне у Ольшаковой, такой вот расклад...
– Ничего, я тебя знаю, справишься. Пошли, Сонечка...
– Минутку, Антоша. Оля, – Соня подошла к Оле. – Давай ещё раз поцелуемся... за вторую посылку... – пошутила Соня. – Я прошу тебя, когда приедешь на место, при первой возможности сядь где-то за рояль и сыграй что-нибудь русское. И вспомни сегодняшний вечер. А мы здесь почувствуем, обязательно почувствуем. Счастливого вам пути! Фаня, и тебе спасибо за сегодняшний вечер, есть о чём подумать...
Антон открыл дверь своей квартиры и пропустил Соню.
Эта глава, пожалуй, одна из важнейших. Из неё мы узнали много конкретных мелочей, на фоне которых будут развиваться события, ближе познакомились с нашими героями.
Однако, продолжая повествование и учитывая цикличность эпизодов жизни, мы должны вспомнить, что, каких-нибудь 6-8 часов назад Соня стояла совершенно обнажённой перед Антоном. И если жизнь на самом деле развивается по спирали и состоит из повторяющихся циклов, то мы не удивимся, увидев буквально через несколько минут опять обнажённую Соню перед Антоном. Надо ли автору наблюдать за этим?

* * *
Ванная комната Екатерины Сергеевны после ремонта смотрится красиво и современно. На полу у двери импортный коврик. Лёня заканчивает красить стены в кухне. Вся кухонная мебель временно перенесена в другую комнату. Екатерина Сергеевна в шароварах и старой мужской рубашке навыпуск, совершенно не похожая на грозного капитана милиции, а скорее на обычную домохозяйку, старается чем-нибудь помочь Лёне.
– Никогда не могла бы представить, что за два дня работы можно такое сделать!
– Это правда. Но должен предупредить, что кроме этих двух дней, которые я отработал у вас, мне нужно было потратить кучу времени и усилий на подготовку, на то, чтобы достать всё необходимое – от краски и гаек до мебели. Это не так легко, как кажется. Говорю я это не к тому, чтобы набить цену, как вы понимаете…
– Да, да, я понимаю. Я не хотела сказать, что это легко, боже упаси, я удивлена, мне не верится, что это моя кухня. И ванная. Но в следующий раз, благодаря вам, Лёня, я ведь смогу хоть что-то сама сделать, правда же?
Лёня убирал щётки, закрывал банки с красками.
– Пусть сохнет. Завтра привезём мебель, и я установлю шкафы на стенку. И полки. Может, у вас есть какие-нибудь картины, фотографии – хотите, повесим на стены, украсим немного кухню.
– Спасибо, Лёня, спасибо. Понятия не имею, может что-то из журнала «Огонёк», я посмотрю. Лёня, мне очень неудобно занимать ваше время, но я бы хотела угостить вас чаем. Я и пирожные купила специально… – Екатерина Сергеевна немного растерянно смотрела на Лёню.
– Ну, вы совсем не похожи на капитана милиции, – Лёня улыбнулся. – Хорошо, давайте попьём чайку. А вы умеете заваривать чай?
– Умею ли я? Наверное, умею. Залить кипяточком… и подождать, когда вода коричневой станет.
– Ну нет, Екатерина Сергеевна, это не чай. Давайте я вас научу, я служил в армии на Кавказе и там понял, что такое настоящий чай. Где у вас чаи?
Екатерина Сергеевна достала разные пачки чая, а Лёня набрал воды в чайник, поставил его на плиту и включил газ.
– Это целая процедура, зато чай получается вкусный. Я думал, что вы на работе пьёте хороший чай, всё-таки – милиция.
– Лёня, давайте я вам расскажу о своей работе немного, раз вам Яков Семёнович не говорил, в чём я сомневаюсь… Если коротко, работаю я там, где дают разрешение на выезд за границу. Временный или постоянный. Теперь мой отдел больше всего занят отъездом евреев в Израиль на постоянное место жительства. Отдел называется ОВИР, большинство евреев в Союзе знают об этом. Так что вся моя работа заключается в выдаче разрешений на отъезд. Нелёгкая работа.
– Так, где у вас чайничек для заварки? Теперь запоминайте: первое – обязательно налейте немного кипятку в пустой чайничек, он должен хорошенько прогреться. Потом выливаем из маленького чайничка воду, теперь он очень горячий, потрогайте, только осторожно. А теперь насыпаем ложечкой разные сорта чая, например две ложечки индийского, одну ложечку цейлонского. Можно добавить чуточку грузинского и чуть больше краснодарского. Потом сами попробуете, какая смесь вам больше подойдёт. Теперь заливаем это всё кипятком, но не полный чайничек, а так, чтобы залило отверстие носика – пар не должен выходить. Закрываем чайничек крышкой и накрываем полотенчиком, лучше махровым, чтобы пар не проходил. Теперь ждём минут 15-20. Потом дольём чайничек кипятком доверху, опять накроем полотенцем минут на 10, и чай готов. Положите в чашку кусочек тонко нарезанного лимона и наслаждайтесь. А если есть коньячок или рижский бальзам, то по вкусу можно добавить 4-6 капель. Ну, пока мы ждём, можно поговорить о евреях, чувствуется, что вы в них лучше разбираетесь, чем в чае.
– Вы как профессор. У меня времени нет так заваривать чай. Всё на ходу, ведь утром бежать на работу. А про евреев, это правда, узнала очень много. Разумеется, они все разные, как и все. Вы только, Лёня, не обижайтесь, вы ведь тоже еврей.
– Хороший еврей. Я понимаю, у каждого нееврея всегда есть хоть один хороший еврей.
– Ну вот вы и обиделись, я тогда не буду рассказывать.
– Нисколько, Екатерина Сергеевна, я ведь тоже разбираюсь в евреях. Так, кажется, теперь можно долить кипяточку и опять накрыть полотенечком.
– Лёня, я вам так скажу, вы хоть еврей-не-еврей, но просто хороший парень. Это же видно. Не гордый, не умничаете, хоть и умный, начитанный, это тоже сразу видно. Но там, у нас, они какие-то другие. Ведь я же вижу, что все они живут, скажем, лучше меня. Почему же они уезжают? У каждого счастливого еврея всегда найдётся хоть одна несчастливая история.
– Это интересно. Представляю, что они там вам наговаривают…
– Да мы это уже всё знаем. Одно и то же, все врут одинаково: «Мы, дескать, не хотим уезжать, но уезжают наши родители, что же нам остаётся делать?». А родители, наоборот, на детей сваливают: «Дети уезжают, как же мы можем оставаться здесь одни?» Никто из них не набожный, никто в бога не верит, что же они будут в Израиле делать? Правда, теперь многие развернулись на Америку.
– Но ведь, с другой стороны, пусть едут, чего держать таких-то?
– Ну, Лёня, тут, конечно, много разных причин, я вдаваться в них не буду, но если бы видели, как они подхалимничают, как стараются подкупить, сунуть деньги, а ведь ненавидят меня, между собой сукой называют, я, конечно, извиняюсь за это слово. Ещё Эльзой Кох называют. Да не только евреев, и русских разных полно. Вот наши русские женщины выходят замуж за иностранцев, только чтоб за границу уехать. Это же не женщины, а проститутки, опять извиняюсь. А мужики русские, которые женятся на иностранках, это фарцовщики! Их не за границу пускать нужно, они в тюряге должны сидеть! Хорошо, что вы не уезжаете. И Яков Семёнович. Дочка у него – просто чудо.
– Да, представляю, как вы их там между собой называете!
– Бывает. По-разному. Один на другого не похож. Но в целом картина не очень симпатичная. Помню, у меня в школе была учительница по русскому языку и литературе, Шеля Ароновна. Замечательная женщина, осталась одна без мужа после войны, он погиб на фронте, с двумя детьми. Бедные, как мышь, втроем жили на учительскую зарплату, в какой-то комнатке под лестницей с коммунальной кухней. А как она любила Пушкина! Она читала нам стихи, при этом могла и смеяться, и плакать. Конечно, я понимаю, что не все евреи богатые, но, Лёня, среди богатых – большинство евреев. Конечно, не все евреи умные, но, посмотрите, сколько их среди учёных, сколько там физиков и математиков евреев. А среди шахматистов? Там, наверное, все евреи. Конечно, не все евреи знаменитые, но посмотрите, сколько евреев среди знаменитостей: артисты, музыканты, писатели, поэты, певцы...
– Я понял... У вас чёткие понятия и представления о евреях. Разумеется, при этом у вас в мозгу не стучится мысль, что, скажем, среди алкоголиков евреев почти нет.
– Ну вы, как всегда, правы. На то вы и еврей! Да, алкоголиков-евреев не встречала. Но, честно говоря, я что-то разговорилась, не в ту сторону струну потянула.
– Тогда в самый раз вернуться к чаю. Так, теперь разольём чаёк. Какие чашечки у вас красивые!
– Да, это был подарок на нашу свадьбу. Когда-то, в былые времена.
– Екатерина Сергеевна, так я не понял, вы замужем?
– Была. Я вам уже говорила. Но он ушёл от меня.
– Как так?
– Что-то, Лёня, я с вами разоткровенничалась… А чай-то, правда, очень вкусный. Берите пирожные. Ушёл из-за одной стервы... Мать её работает в «Чародейке», а сама она околачивалась на Мосфильме. Закрутили моего мужика. Сначала стричься стал у мамочки, потом с космонавтами стали его знакомить, потом с богемой пить начал…
– А как же они познакомились?
– На картошке.
– Как на картошке?
– Мой работал в проектном бюро. Инженер-электрик. Его в числе сотрудников послали на уборку картошки. А их, с Мосфильма, тоже. Там они и встретились. Вы же знаете, как там картошку убирают: больше пьют и бардак устраивают. А эта стерва там его и подхватила.
– Вот это история... От такой женщины уйти – дурак, что ли?
– Нет, он не дурак, он был хорошим мужиком, домашним. А вам, Лёня, спасибо за комплимент.
– Наверное, мучается сейчас…
– Не знаю, иногда звонит, но ничего определённого не говорит. Мы ведь вместе со школьной скамьи. Поженились через два года после окончания школы. Только не рассказывайте Якову Семёновичу. Не знаю, почему я вам это рассказала…
– Вы забыли, потому что я – хороший еврей.
Она улыбнулась.
– Хороший, хороший, только ведь тоже уедете. Все уезжают.
– Ну что вы, Екатерина Сергеевна. Мы об этом даже и не думаем.
– Вот и хорошо, а когда надумаете, дайте мне знать, всё будет проще.
– Нет, не будет этого. Ну ладно, пора домой. Спасибо большое вам за угощение. И совсем вы не строгая, Екатерина Сергеевна, чего это евреи вас боятся?
– Узнаете, когда будете на их месте. Вам тоже спасибо. Ещё не закончили, а я не могу кухней и ванной налюбоваться. Вот золотые руки…
– Ладно, завтра договорим. Так я приеду к десяти. И развешаю шкафы, они красивые и удобные, румынская мебель. Достал по большому блату, говорю это вам как капитану милиции.
– Я в этом не участвую, Лёня. Спасибо ещё раз. До завтра.

* * *
Звучит музыка Чайковского. На сцене Большого театра идёт балет «Лебединое озеро» с Майей Плисецкой. Зал переполнен. Кто-то даже во время действия кричит: «Плисецкая, браво!»
В одной из лож в первом ряду мы видим Соню и Антона, оба наслаждаются удачей совершенства, неистово аплодируют и кричат. Они счастливы и возбуждены вместе со всем залом, вместе со всеми зрителями, скандирующими «Браво, браво, браво!» Плисецкая грациозно кланяется публике, в ответ в зале вспыхивает новая волна оваций и криков. Публика долго не хочет расставаться с любимой балериной, с прикосновением к чуду.
Но вот в последний раз балерина склонилась в глубоком реверансе, и занавес отделил одухотворённость и возвышенность от реальности.
Антон и Соня, не разговаривая и всё ещё продолжая переживать увиденное, медленно пробирались к выходу. Выйдя из театра, Антон, не стесняясь, поцеловал Сонину руку, а она прижалась к нему.
– Мне вдруг пришла в голову мысль: если сравнить Майю со знаками препинания, то она напоминает мне восклицательный знак! – весело говорил Антон. – Причём восклицательный знак не от страха, скажем «Ой!», или от боязни, испуга, а от торжества «Вот так!» Каждое её движение – восклицательный знак, торжество! Я бы ещё сказал – острейшая шпага!
– Я с тобой вполне согласна! Я так благодарна Олегу за билеты. – А потом вдруг неожиданно. – А какой, интересно, знак ты бы приписал мне?
– Тебе? – Антон задумался. – Наверное, точка с запятой... Понимаешь, как бы у тебя всегда есть продолжение. Продолжение чего-то.
– Как это? Тогда, почему не запятая? После запятой тоже всегда идёт продолжение.
– Не-е! После запятой идёт продолжение, всегда связанное с тем, что было до запятой. А после точки с запятой – совсем не обязательно. Что-то может идти, не связанное с предыдущим. Во-о! Ты запятая, но с точкой.
– Ладно, с точкой так с точкой, буду помнить и стараться всегда иметь несвязанное продолжение... – засмеялась Соня. – А какие знаки препинания напоминают тебе Фаня и Лёня?
– Это тяжело. Очень тяжело. Пожалуй, я не смогу объяснить, я их ведь очень хорошо знаю. А ты? Ты как бы их назвала?
– Лёню – вторая точка в многоточии.
– Во даёт! А это ещё что? Почему именно вторая?
– Потому что когда он говорит, то после первой точки ещё не конец. Всегда ещё что-то идёт. И после второй точки ещё не всё, будет третья точка. Ты знаешь, это мне не нравится, я тебе уже говорила. Нет, нехорошо это. Многоточие.
– Всё равно повезло Лёне, лучше многоточие, чем двоеточие. – Они с удовольствием продолжали эту новую игру в знаки препинания. – А Фаня?
– О, это просто. Фаня – типичное тире. Всегда после того, что она скажет, может идти подтверждение. Вот: Фаня – это тире, типичное тире.
Они шли по вечерней летней Москве, весёлые и счастливые.
– Давай играть дальше, – предложил Антон, увидев спешившего навстречу им мужчину с портфелем и со сдвинутым галстуком. – Согласна? Вот этот проскочивший – явный вопросительный знак?
– Да! – охотно согласилась Соня. – Явный вопросительный!
И они оба, тоже явно, как знак равенства, спустились в метро.

* * *
Соня только что позавтракала и, допив последний глоток кофе, кричит маме:
– Мамуля, спасибо! И я убегаю.
Мама заглянула на кухню из комнаты.
– Куда, Сонечка? Ведь у тебя завтра поезд, а ты не собралась ещё. Когда же ты будешь собираться?
– Вот потому и убегаю. Докупить всякую мелочь. Пляжную. Южную! Одесскую, мамуля. А может, и купальник красивый найду. Побегу!
Соня постояла перед зеркалом, на быструю руку накрасилась, схватила ключи и сумку, чмокнула в щёчку маму и убежала.
– А когда дома будешь? – на ходу успела крикнуть ей мама.
– Не знаю. Поеду в «Ядран», туда долго на метро.
Соня вышла из подъезда и направилась к остановке троллейбуса. Отойдя от дому, оглянулась назад и помахала рукой маме, стоящей у окна. Увидев подходящий троллейбус, ускорила шаг. Вдруг она заметила мелькнувшую за деревьями фигуру, и ей показалось что-то знакомое. Пробежав по инерции ещё несколько шагов, Соня остановилась и оглянулась, ища эту фигуру. Но там никого не было, и она успела прыгнуть в отходящий троллейбус.
И тогда от деревьев отделилась фигура, которая показалась знакомой Соне. Это был Василий Харитонович, высокий и хорошо одетый руководитель из Якутии. Он смотрел в сторону уходящего троллейбуса.

* * *
Забитый людьми перрон Киевского вокзала. Летний сезон в разгаре, и полчища москвичей устремились на юг. Двигают тяжелые тележки носильщики, суетятся пассажиры, строгие проводники в форме снисходительно и придирчиво проверяют билеты.
– Вот четыре купейных билета, все в одном купе. – Антон протягивает билеты.
– И куда направляемся? – проницательно спрашивает проводник.
– В Одессу!
– В Одессу, значит. На пляж... – Увидев хорошеньких Фаню и Соню, проводник приосанился и элегантно подмигнул им. – Проходите. Как только отправимся, принесу свежего чайку.
– Спасибо, – откликнулась вежливая Фаня.
– Твёрдый знак! – Соня тихо шепнула Антону, глазами показывая на проводника. Антон понимающе улыбнулся.
Они с Леней снимают с ручных колясок чемоданы, затаскивают их в вагон и помогают Соне и Фане, которые тоже катят набитые сумки. Находят своё купе и довольные начинают располагаться.
– Мы с Фаней наверху! – Соня первая забила верхние полки. – А теперь, мужики, вон из купе, мы будем переодеваться.
Лёня и Антон переглянулись и быстро пожали друг другу руки.
– Обошлось без войны! А мы всё думали, как бы поделикатней предложить вам верхние полки. Ведь нам нужен столик для шахмат! – и оба покинули купе.
– Вот и прекрасно! – крикнула Соня им вдогонку. – Уже – победа! Один-ноль! Только до шахмат пока далеко. В поезде русский люд любит выпить и закусить...
Пришел проводник с чаем, хотя поезд ещё стоял.
– Правильно! И какой же русский не любит чайку! Рубль двадцать пять! – Он принес на подносе четыре стакана в тяжёлых подстаканниках, – признак роскоши советских железных дорог, – сахар и какие-то кренделя. – Должны попробовать. Если понравятся, принесу ещё.
Потом женщины дали возможность переодеться мужчинам. И все разом начали вынимать выпивку и закуску, благо появились стаканы. Динамики разрывались от «Широка страна моя родная». Фаня захлопнула дверь.
– Как я понимаю, чёрная икра не для нас, а для достойных людей в Одессе. – Фаня раскладывала сосиски и сыр.
– Обойдёмся без икры! С такими дамами и колбаса покажется раем, – неудачно скаламбурил Антон, за что Фаня с Соней тут же повалили его на полку. – Ой, ой! Я ничего не имел в виду...
– А-а! Ничего не имел в виду? – И стали колотить его ещё больше, приговаривая: – Спасибо за уточнение!
– Хватит, хватит, – вырвался Антон. – Давайте просто начнём. Нам предстоит сегодня много выпить.
– Почему? – наконец вмешался Лёня.
– Много причин. Соня преподнесла нам столько сюрпризов, что мы упьёмся.
– Например, она согласилась ехать с нами в Одессу? – вызывающе спросила Фаня.
– И это тоже, представь себе. Пусть не «с нами», так со мной. И позволю себе напомнить: Соня защитила диплом, её приняли в аспирантуру, она заняла второе место по бальным танцам в соревновании вузов!
– Ты прав, Антон, – согласилась Фаня. – Итак...
– Давайте выпьем за никейву! – вдруг весело подхватила Соня.
Лёня схватился за голову, а Фаня поперхнулась.
– Ты опять всё перепутала, не никейва, а шикса... Никейва – это плохо!
– Я тоже не могу запомнить разницу, – пожал плечами Антон.
– Не разницу! – засмеялся Лёня. – Между этими словами нет ничего общего! Шикса – это женщина или девушка нееврейка, а никейва – это женщина лёгкого поведения, а по-русски – б... ****ь. Или ещё хуже!
– Но, наверное, подразумевается, что шиксе легче стать никейвой, чем не шиксе, – настаивала Соня.
– Ну, это уж очень тонко и, пожалуй, вдали от моего восприятия жизни, – не согласился Лёня.
Видимо, чтобы окончательно запутать всех с шиксами и никейвами, Фаня щёлкнула пальцами.
– Кстати, а что ещё хуже может быть ****и, если ты такой знаток? – с подковыркой спросила Фаня, обращаясь к Лёне.
– Спасибо, что ты определила во мне знатока. Но всё, что я знаю, это то, что в нашем купе нет б... ****ей. Есть шикса, но нет бл. Всех устраивает?
– Нет не всех! Почему Антон молчит? – запротестовала Соня.
– Потому что Антон никогда не имел дело с бл, он учитель, учитель советской школы! – ответил Антон, с гордостью по-пионерски задрав голову.
– Утихомирьтесь, – скомандовала Фаня, – пьём за боевую подругу Соню. – Кем бы ты ни была сейчас, Соня, я тебе желаю вернуться в Москву в другом звании! – Она подняла стакан и многозначительно посмотрела на Антона.
Они выпили. Соня понимающе взглянула на Фаню, а Антон, прикинувшись простачком, потянулся за колбасой и невинно спросил:
– А что, кроме шиксы и никейвы, есть и другие звания?
– Есть! – Фаня вскочила на ноги. – «Шмок» для мужчины и «невеста» для девушки! – Она подтолкнула Лёню и Соню, чтобы те встали, опять защёлкала пальцами «раз, два, три...», и теперь уже вместе с Соней они запели: «Давай пройдёмся по алле…ину».
– Ладно, ладно. – Антон привык и не обижался. – Пройдёмся... Лучше бы выпили и за меня!
– А ты здесь при чём? – воскликнула Фаня.
– Я перевёл Любашу Козлову в девятый класс! У меня праздник! – Антон действительно радовался. – За мои успехи! – И выпил сам. – А теперь расскажите нам свои планы. Мы с Соней до сих пор не знаем, где мы будем жить, где вы будете жить, как будем питаться, как будем купаться?
– Во! После «никейвы» заговорил в рифму! – не унималась Соня.
– Всё будет в порядке. Как только приедем, сразу к моим родителям. Они живут в центре, на Карла Маркса. Там едим, пьём, гуляем до вечера. Вечером едем к морю, в пионерский лагерь «Мечта». Начальник там Рома, мой друг. Он даёт вам под жильё переднюю половину троллейбуса, который специально поставили в лагере. Вполне прилично, мы с Фаней там уже несколько раз жили. Будут кормить вас, а за это, без зарплаты, Соня должна вести кружок бальных танцев для пионеров! Я говорю – мечта!
– А музыка? – заволновалась Соня. – Для танцев нужна музыка!
– Не волнуйся, когда ты узнаешь Рому, то поймешь – у него есть всё.
Колёса выпевали свою мелодию, поезд мчался на юг, в Одессу! Ребята продолжали веселиться.

* * *
Разбудили их утром динамики, из которых теперь неслось: «Самое синее в мире, Чёрное море моё». Вагон проснулся, и потянулись очереди в туалет. Утреннее южное солнышко пробивалось сквозь окна, освещая повеселевшие лица пассажиров. Возбуждение усиливалось, так как для многих это была первая встреча с Одессой. Лёня стоял в коридоре с Фаней, обняв её за талию, и вдруг ему вспомнилось, как мэр города вручал в ресторане «Россия» ключ от Одессы: «Я с удовольствием вручаю вам навечно ключ от города и свидетельство о присвоении вам звания «Почётный одессит».
Поезд медленно двигался вдоль перрона. Замелькали лица встречающих. Лёня увидел отца и постучал в окно. Отец услышал, повернулся и крикнул: «Лёня здесь!» Когда они выгрузили сумки и чемоданы и начали здороваться, Лёня представил родителям Соню.
– Мама, а это Соня, подруга Антона. Они познакомились на Новый год, когда мы провожали Сашу. Помнишь, вы ушли на метро, а мы с Фаней уехали домой на такси? На этом такси Соня тогда приехала домой, её дом рядом с Сашиным.
Соня стояла в своей любимой позе: соединив внизу руки и немного наклонившись. Солнце играло на её светлых волосах.
А потом был знаменитый одесский стол, и для москвичей, которые, как говорил Лёнин папа, питаются преимущественно микояновскими котлетами, а в лучшем случае бутербродами с докторской колбасой, запахи и названия блюд означали что-то несовместимое с понятиями «спешить на работу», «бежать на метро», «торопиться на рынок», «в ГУМе дают по одной курице на человека»... Пахло голубцами, сметаной, в которой «нож стоит», рассыпным крупным творогом, маслинами, непременно греческими, чёрной икрой, печёным болгарским перцем, который мама называла «гогошарами», баклажанной икрой, в Одессе это называется «синими», молодыми огурчиками. Возбуждали аппетит свиные биточки в яйце, блинчики, жареные знаменитые одесские бычки, тюлечка, красиво уложенная на большом блюде, длинная рыба с головой, незаметно нарезанная на куски, которая потом оказалась фаршированной, жареный гусь с печеными яблоками! И, разумеется, тут и там – знаменитые одесские овощи и фрукты.
Всё это без деления на «закуску» и «горячее» одновременно громоздилось на столе.
– Я предупреждал мать: не всё сразу ставить на стол, но почему-то в этот раз она особенно была в ударе, – Марк Лазаревич отвечал на восхищённые взгляды москвичей.
– Ничего, каждый будет знать, что его ждёт! Как говорят на Украине, «дай бог гости и мы пожывымось», – засмеялась София Михайловна.
– Соня, ты поняла украинскую мову? – спросил Лёня.
– Конечно! Такая пища прибавляет ума. Теперь я понимаю, почему Жванецкий такой умный.
При слове «Жванецкий» все четверо посмотрели на разложенные вокруг горы привезенной туалетной бумаги, коробки с салфетками и банки красной и чёрной икры.
– Тут к нашим знакомым, – в голосе Софии Михайловны опять зазвучал одесский юморок, – приехал из Америки богатый родственник, и они, конечно, постарались накрыть для него стол. Сами понимаете – одесский стол! Когда этот родственник увидел еду, хрусталь и коньяки, он крикнул: «Зачем вы хотите уезжать в Америку?! Лучше я к вам перееду!» Вот паника-то была!
– Это правда, – поддержал Лёня, – мне рассказывал мой приятель Яков Семёнович. Ему написали в письме из Америки, что американцы приглашают в гости, и угощают сосисками и нарезанной морковкой.
– Да, ты мне напомнил, я вам покажу Сашины фотографии и письма. Но давайте сядем наконец за стол, чтобы не остыло, – пригласила София Михайловна.
– Давай! Давайте отведаем продукты со знаменитого одесского «Привоза», на котором, когда торгуются, текст нужно записывать как сокровище.
За столом было шумно и весело. Все ахали и охали, хвалили Софию Михайловну, отмечая её кулинарные способности. Соне особенно понравились икра из «синих» и «гогошары», и, смеясь над собой, она теперь тянулась к жирному творогу, который благоухал на всю квартиру.
– Сонечка, попробуйте жареных бычков, вы, наверное, такой рыбки не ели, – предложила София Михайловна. – Антон, поухаживайте за вашей подругой, она, наверное, стесняется.
– Я не стесняюсь, но я растерялась! Моя мама тоже готовит баклажаны, но не так, как вы. Она их нарезает кружочками и поджаривает. А такой икры я никогда не ела. Теперь я понимаю, почему у Фани такие вкусные цыплята табака.
– Мы провожали Мишу и Олю в Москве, – объяснил Лёня маме, – и Фаня приготовила цыплята табака. Миша с Олей захвалили её, сказали, чтоб Фаня приехала в Америку и там открыла ресторан «Фанины цыплята» Ну а Фаня всем объяснила, что это ты её научила жарить.
– Ты моя хорошенькая дочечка! – Мама поцеловала Фаню. – Спасибо, что помнишь меня!
– За вас, София Михайловна! – Антон встал и чокнулся с Лёниной мамой.
– Если вспомнили Америку, то покажите нам Сашины фотографии, – попросила Фаня.
Кто-то позвонил в дверь. София Михайловна посмотрела на мужа:
– К нам кто-то пришёл?
– Да, я думаю, что тебе не показалось... – и он пошел открывать дверь.
Тут же начались крики и визги – шум, в котором только Соня и Антон, ничего не понимая, не принимали участие. Это пришли Рома с женой Ритой, тот самый давнишний друг Лёни, сын Иосифа, который приглашал Лёню в ресторан «Россия» и познакомил его с мэром Одессы. Все целовались, обнимались, восхищались и одновременно посмеивались друг над другом.
– Ты ещё помнишь, где Воронцовский переулок? А где улица Гоголя? – громко кричал Рома. – Тоже мне москвич! «Па-чему не гаваришь па-ма-сковски?» – передразнивал он московский акцент.
– Погоди, Рома, дай познакомить тебя с твоим будущим работником. Соня, это Рома, Роман Иосифович, начальник пионерского лагеря, где ты будешь работать.
Рома не стал долго ждать, уже давно, как настоящий одесский любитель красивых женщин, он краем глаза заметил изящную Соню, мгновенно подбежал к ней и стал обнимать и прижимать её так, будто именно она была ему самой близкой из всех за столом. Соня растерялась от такого напора и еле успела прошептать:
– Соня... Алексеевна, – добавила она неуверенно.
– Никаких Иосифовичей и никаких Алексеевных. Мы – Рома и Соня. В лагере целый переворот – девочки старших отрядов посходили с ума, когда узнали, что будет кружок бальных танцев и руководить будет победительница из Москвы! Они не могут дождаться и спать не лягут, пока не увидят Соню. Кстати, они почему-то без ума и от твоего имени. – Роме не надо было пить на брудершафт, чтобы моментально перейти на «ты». – Давай, как можно раньше поедем в лагерь, – продолжал командовать Рома.
– А это Сонин друг Антон, – Лёня многозначительно, чтобы охладить Ромин пыл, представил Антона, – а теперь, Ромка, представь свою жену.
Рома нисколько не смутился:
– Эх, ты! Москвич! Твоя галантность растворилась в московской слякоти! Посмотри, как скучает твоя красавица Фанечка! Фанечка, набей ему морду! По-московски! А теперь внимание! Антон и Соня, представляю вам лучшую, прекраснейшую, самую счастливую представительницу одесских красавиц – мою верную жену Риту. – И он крепко обнял и поцеловал жену.
Все дружно захлопали, потому что представление действительно напоминало что-то приятно-одесское... Опять стали пить и закусывать, балагурить и рассказывать одесские анекдоты.
– Так, где Сашины фотографии? – напомнила Фаня.
– Марик, принеси, пожалуйста, конверт с фотографиями. Они в большом альбоме, – попросила София Михайловна.
Марк Лазаревич принёс фотографии, и все жадно стали передавать их друг другу. Вначале щупали и рассматривали американский конверт и марки, потом фотографии. Всматривались в каждый сантиметр сверху донизу, каждому казалось, что он держит в руках кусочек Америки. Вот Наташа с детьми сидят у бассейна под большим ярким зонтом, Саша – у длинной красивой машины, все вместе – то на фоне огромных кустов роз в парке, то на балконе двухэтажного дома. Прямо на улице стоят аккуратные лотки с овощами и фруктами, и Саша перебирает бананы. Опять Наташа, стоит на кухне, и все обратили внимание, что стены, разделяющей комнату и кухню, нет. Вместо стены – бар, и возле него со стороны комнаты стоят высокие стулья. А кухня полностью завешана деревянными шкафами. Фаня и Антон показали эту фотографию Лёне как специалисту по кухням. Всё на фотографиях было непривычно, возникало много вопросов, каждый раз что-то новое удивляло их.
– Смотри, как вся улица забита машинами, а домики один к другому.
– Но у всех впереди лужайка.
– Ой, не могу! – Лёня помахал одной из фотографий. – Смотрите сюда! Дедушка мой в шортах! Умереть можно! И в футболке, смотри, на ней написано «Сан-Франциско». И-и-и! А бабушка выходит из бассейна в купальнике! Мама, я никогда, по-моему, не видел бабушку в купальнике?
– Лёня! Ты как маленький! А где же бабушка могла быть в купальнике? На Центральном рынке, что ли? – радостно удивлялась София Михайловна.
– Да, вот это фото! Дедушка и бабушка здесь прямо как в кино! И на фоне бассейна. Мама, дай мне эту фотографию, ничего в жизни не хочу больше, чем показать эту фотографию Сашиному соседу, помнишь, который кричал деду: «А где ты был во время кровавого воскресенья?»
– Никогда в жизни! Сумасшедший! Тебя тут же посадят за пропаганду.
– Да, ты права.
– А что это за стена с воротами впереди дома? – продолжался смотр фотографий.
– Это, наверное, гараж.
– Как, прямо в доме гараж?!
– Наверное, вот видишь, в этом дом машина наполовину въехала.
– Вся улица в пальмах! Смотри, какие высокие пальмы!
– Мама, а как понять, что где Сашино?
– А у него ещё ничего своего нет. Смотри, здесь какой-то залив и сотни яхт и лодок, так что, ты думаешь, у Саши уже появилась яхта? – София Михайловна протянула Лёне фотографию. – Они уже пятый месяц в Сан-Франциско, ещё не работают, но им помогает еврейская община. Саша пока подрабатывает немного в китайском ресторане – моет посуду по вечерам. А мама с папой на второй месяц стали получать пенсию, и это большая помощь для Саши.
– Как пенсию? – Лёня удивился. – Они же там никогда не работали? И как это – моет посуду в ресторане?!
– Если бы не пенсия мамы и папы, им было бы очень тяжело. У Саши ведь двое детей, и им не сдают однокомнатную квартиру, только двухкомнатную. Там так принято. А это намного дороже.
Все смотрели на Софию Михайловну, не понимая, о чём она говорит.
– Что вы так смотрите на меня? Я же не придумала, Саша пишет об этом. Там пока ещё всего лишь несколько эмигрантских семей, хотя всё время появляются новые. Главное у них – это английский язык. Знание языка важнее любых денег. Те, кто умел крутиться здесь и делать деньги, не обязательно могут крутиться там. Без языка очень тяжело устроиться на работу. Особенно тем, у кого нет подходящей специальности. А у Саши нет. Поэтому он пристроился мыть посуду и очень доволен. В Америке всё по-другому. Хорошие инженеры устраиваются сразу, правда, чертёжниками, но это, считай, им тоже повезло. Лёня, долго рассказывать. Отвезёте Антона с Соней в лагерь, потом приедете домой, и я дам тебе все Сашины письма почитать.
– А зачем ему ехать с ними? – крикнул Рома. – Я же туда еду, я и отвезу, я и устрою их. Там всё готово.
– Не-е, – возразил Лёня, – я должен сам всё увидеть. И потом, наверное, пойдём искупаемся, чтобы не терять дни. Фаня, как ты? Не устала? Поедем?
– Конечно. Поедем все вместе.
– Рома, а как мы поместимся вчетвером в твоей машине? – спросил Лёня. – С тобой же Рита, всего получается шесть.
– Мы на верхней полке! Как в поезде! – весело подала голос Соня.
Фаня, смеясь, поддержала её.
– Поместимся, – успокоил Рома, – и не столько помещалось!
На улице было ещё совсем светло, хотя время приближалось к восьми вечера. Погода была необыкновенная, тепло и не жарко. Уложили вещи в багажник, с трудом расселись в тесных «Жигулях» и двинулись вниз по Карла Маркса, мимо памятника потёмкинцам, повернули на Приморский бульвар, проехали памятник Дюку. Соня и Антон были первый раз в Одессе и, затаив дыхание, вглядывались в город, о котором так много говорили в стране, о котором складывались легенды и в котором, как считал весь мир, хохмачи валялись пачками на улице.
– Я провезу вас по всей Пушкинской, от начала до конца. – Рома в роли хозяина города, с удовольствием рассказывал о нём и время от времени поворачивался к сидящим сзади. – Я люблю эту улицу даже больше, чем Дерибасовскую, хотя о Дерибасовской знает весь мир.
– Говори, говори, – взмахнул руками Лёня, показывая на Антона с Соней, – «весь мир знает Дерибасовскую улицу»! Они привезли с собой коэффициент московского недоверия.
– Вот видишь, какой ты одессит! Младшие не перебивают старших! Запомните: Одессу перехвалить нельзя. – Рома произнёс это совершенно серьёзно. – Насчёт Пушкинской улицы – одесситы тут дали маху, я считаю. Пушкинская должна была быть бульваром, а не улицей. Другое дело – Дерибасовская. Да, Дерибасовская улица, я согласен, но лучше Пушкинский бульвар! И род был бы мужской, как Пушкин, а не женский, как... как... как пушка, – хихикал Рома.
На углу Дерибасовской Рома затормозил машину на красный сигнал светофора. Пешеходы пересекали Пушкинскую, и Рома, вдруг открыв дверь, крикнул в их сторону с украинским выговором: «Це Львів?» Одесситы не растерялись, поняв шутку весёлого водителя, но надо же, как повезло Роме: попалась какая-то сердобольная женщина, видимо из украинской деревни, и поверив, что человек ошибся городом, растерянно прокричала в ответ: «Що ви, що ви?! Це Одеса, Одеса!» «Ну тоді добре», – спокойно ответил ей Рома и захлопнул дверь. Лёня смеялся, как никогда в жизни, а Антон и Соня вначале не уловили молниеносность выходки Роминого юмора, а потом, когда сообразили, расхохотались тоже. Шутка Ромы удалась с лихвой: женщина, кричавшая: «Це Одеса, Одеса!», по-настоящему думала, что они заблудились городом, попав вместо Львова в Одессу. Антон с Соней смеялись и радовались, что так быстро получили подтверждение о городе, в котором всегда весело.
Они проехали мимо вокзала, памятника Ленину, повернули на Фонтан, перегнали маленький старинный открытый трамвайчик, похожий на игрушечный, и выехали напрямую в сторону дачи Ковалевского. Рома, гостеприимный гид, старался обратить внимание москвичей на знаменитые места города. Рита всё время одёргивала его, так как, увлекаясь и темпераментно размахивая руками, он иногда совсем отпускал руль:
– Смотри вперёд, не оглядывайся, у них есть Лёня и Фаня, они тоже смогут показать им Одессу.
Неправда ли, звучит немного ревниво, но должна же как-то реагировать настоящая одесская жена? Возбужденный Рома почти забыл про сидящую рядом жену, но быстро опомнился после её ревнивого замечания и одарил поцелуем. Прокашлявшись, успокоился и сменил разговор на рабочую тему.
– Мы скоро подъедем к лагерю. Я хотел бы в нескольких словах рассказать о нём. Этот лагерь в прежние годы был всегда на последнем месте. Порядочные родители не хотели отдавать сюда детей, пока мы не пришли в этот лагерь. Мы – это мои друзья, весёлые, находчивые и добрые! За один год всё изменилось! Лагерь вышел на первое место в области! И знаете, как нам это удалось? – Рома опять повернул голову назад, а Рита шлёпнула его по уху. – Мы с детьми перестали говорить по-детски, мы перешли на язык взрослых!
– Это интересное заявление! Я ведь сам учитель, объясни, – встрепенулся Антон.
– Даю примеры, их много, но дам два. Первый: почти все пионерские лагеря имени кого-то. Имени Павлика Морозова или имени ХХ съезда КПСС. Детям сегодня это непонятно и неинтересно. Мы переименовали наш лагерь, и теперь он называется «Мечта». Когда дети между собой выясняют, из какого они лагеря, то чужие дети говорят, например: «Мы из лагеря имени Мамлакат Наханговой», а наши дети с удовольствием говорят: «Мы из «Мечты». Есть разница, не правда ли?
– Красивый ход! Неужели правда есть лагеря имени Мамлакат?.. По-моему, она уже собрала весь хлопок... А второй пример? – Антону понравился такой подход к делу.
– Второй. Вы были в пионерских лагерях и, наверное, помните, что все отряды в стране назывались по номерам – первый, второй, третий и т. д. То есть дети знали, что первый отряд – это самые взрослые, им всё дозволено, а какой-нибудь восьмой – мелюзга, под ногами путается. Малыши старшим завидовали, даже второй отряд, и мечтали: вот в следующем году я буду на один отряд старше. Мы же отменили глупую нумерацию отрядов и по желанию самих детей назвали их «цветочными» именами: «Ромашка», «Магнолия», «Анютины глазки», «Тюльпан» и так далее. Теперь если девочка-шестиклассница говорит, что она из отряда «Фиалки», никто не может определить, что она не из первого отряда!
– Вы должны написать об этом, – восхитилась Соня, – это действительно новое. Я тоже была в лагерях, но у нас ничего подобного не было.
– Теперь уже поздно писать! – усмехнулся Рома. – Это мой последний год коммунистического воспитания детей. Завершим этот сезон и подадим документы на выезд. Никто об этом не знает, и я надеюсь, при Соне и Антоне можно говорить об этом.
– Я сама одной ногой в Америке! – воскликнула Соня
– Как так?! – не понял Рома.
– Как только я связалась с этими космополитами, кроме как об Америке разговоров нет.
– Правда, – вмешался Лёня, – мы проводили уже столько пар из Одессы в Израиль и Америку, что почти сами уже там. Ты с Ритой – следующие!
– Только приготовь на прощание два билета в Большой, никогда там не был. Мечтаю. – Рома остановил машину недалеко от ворот пионерлагеря со светящейся вывеской «Мечта». – Я специально остановился здесь, чтобы не создавать ажиотаж. Сейчас все выйдем из машины и зайдём в лагерь. А позже я завезу машину, и мы разберём вещи.
Медленно все стали выбираться из машины, потягиваясь после тесной езды. Соня заметно волновалась, думая, как воспримут её неожиданное появление дети. Она обняла Фаню и попросила не покидать её. А Рома, спокойный и деловой, раскинув руки, остановил всех и стал объяснять:
– Не надо волноваться! Всё будет в порядке. Учитывая то, что я говорил вам раньше о наших детях, предлагаю тебе, Соня, не обижаться, если девочки будут называть тебя не по отчеству, а просто Соней. Я считаю, что это нормально, ты же для них не учительница, а по возрасту скорее подружка. Ладно? Я даже думаю, что между собой они станут называть тебя «Сонька – Золотая Ручка». В Одессе, мне кажется, каждая Сонька – Золотая Ручка.
И они вошли в ворота. Конечно, их ждали и заметили их приезд. Вдруг им навстречу побежала целая ватага девочек. Они сразу определили, кто будет учить их бальным танцам и подбежали не к Фане, а засыпали десятками вопросов Соню.
– А танго мы будем танцевать?
– А на каких соревнованиях вы победили?
– Сколько вам лет? – это уже самые взрослые. – А партнёры у нас будут?
– А рок-н-ролл?
– Нам выдадут костюмы или каждый в своём?
Соня старалась ответить всем. Она шла, обняв девочек, а потом, вдруг остановившись, сделала несколько красивых движений аргентинского танго, помогая себе напевом. Этого было достаточно! Все восхищённо захлопали, и стало ясно: Соня принята в их компанию. В самый разгар веселья раздался пионерский горн на отбой: «Спокойной ночи!»

* * *
Началась лагерная жизнь. Соня и Антон восхищались превосходной южной погодой, тёплыми и солнечными днями, жаркими послеобеденными часами и приятным морским бризом по вечерам. Они любили встречать рассвет и, стоя на берегу по колено в воде, следили за появлением первых солнечных бликов на гребешках остывших за ночь волн. Сначала чуть розовел голубой горизонт на восточном стыке неба и воды, затем вырывались ещё не окрепшие полоски лучей, вдруг появлялся размытый кусочек спелого помидора с дрожащими краями, и, набираясь сил, огромная красно-фиолетовая капля медленно выползала из воды, радостно и неистово разбрасывая позолоченные стрелы нового пришедшего дня. Море с величавым спокойствием присоединялось к призыву и, не сопротивляясь, покрывало себя кружевами вечного своего спутника.
Налюбовавшись восходом, они возвращались в лагерь до утреннего подъёма детей. Звонкий горн, усиленный динамиками, разрывал сонную тишину: «Вставай, вставай! Штанишки надевай!», и гомон бегущих на зарядку более двухсот ребятишек наполнял энергией наступающий день.
В этом лагере опытный мастер спорта по гимнастике в должности физрука приучил детей стоять в чётких параллельных рядах на спортивной площадке абсолютно не позже, чем через пять минут после подъёма. Все знали, что в других лагерях эта процедура была весьма проблемной, затягивалась иногда до получаса, скомкав последующее расписание всего дня, и вызывала недовольство начальника лагеря физруком, недовольство физрука пионервожатыми и наказание пионервожатыми опоздавших на зарядку детей.
В лагере «Мечта» всё было наоборот. Быстрое появление и построение на зарядку превратилось в игру между детьми и физруком, когда ровно через пять минут после горна появлялся физрук и разыгрывал из себя свирепого и жестокого охотника за опоздавшими. Подождав в нетерпении минуту и не обнаружив опоздавших, он сердито грозил кулаком, как бы намекая: «Опять обманули меня, пришли все вовремя! Но ничего, завтра я поймаю опоздавших!» И каждое утро в эту игру охотно включались и дети, и взрослые.
Антон и Соня, постепенно заряжаясь интересной лагерной жизнью, никак не могли дождаться пионерского похода, в котором дети обещали им показать реальный закат солнца, когда, как рассказывали им бывалые пионеры, застываешь и начинаешь чувствовать себя потерянной частицей космоса. Зато поздно вечером, когда весь лагерь уже спал, они спускались на тихий безлюдный берег, стояли обнявшись в воде и наблюдали за лунной дорожкой на всплескивающих небольших волнах. Мир казался необъятным и загадочным, в голову приходили философские мысли, над которыми они потом, возвращаясь в лагерь, посмеивались. Однажды Антон, любуясь сверкающими в абсолютной темноте каплями лунного отражения, тихо, мечтающе сказал Соне:
– Мне кажется, что мы очень счастливые с тобой, Люкушка! Представить себе такую красоту невозможно, независимо от того, сколько раз ты об этом читал.
Помолчав, грустно добавил:
– Сколько людей в мире никогда не увидят подобного! Умрут и никогда не увидят...
Случалось, в такие моменты к ним подходил наряд проходящих по берегу пограничников – ведь, как оказалось сюрпризом для Антона и Сони, это была священная граница Советского Союза. Пограничники вежливо задавали им вопрос, кто они и откуда, потом объясняли, что здесь ночью находиться «не положено», и Антон с Соней возвращались в лагерь, растеряв мудрость мироздания от соприкосновения с человеческой суетой. И тогда Соня, рассерженная их вмешательством, прижавшись к щеке Антона, медленно, как тогда в новогоднюю ночь их знакомства, произнесла:
– Это была не лунная дорожка, а «дальняя дорога в казённый дом».
А иногда, когда наряд пограничников успевал проверить безопасность границы до их появления на берегу, Антон и Соня раздевались нагишом и долго купались в разноцветных отблесках волн.
В иные дни они на целый день уезжали с дачи Ковалевского в город. У них была договоренность: в те дни, когда Соня вела свой кружок, Фаня и Лёня с утра приезжали к ним в лагерь, и до полдника они все вместе уходили на море; когда же Соня была свободна, все четверо проводили день на разных городских пляжах, чтобы получше узнать Одессу.
Сегодня Соня была свободна, и они на травке, под деревцом, загорали на Лонжероне, пляже, названном так в честь генерал-губернатора Новороссийского края, во времена расцвета Одессы.
Лёня нашёл какие-то тяжёлые булыжники и, поднимая их, кряхтел от напряжения. Торс его был натянут, и мускулы на руках вздулись. Соня повернула голову Фани в сторону Лёни и громко сказала, чтобы Лёня тоже слышал:
– Фаня, ты видишь, куда смотрит твой спортсмен? Проследи за его взглядом. – Они обе повернулись и увидели лежащую недалеко на топчане молодую одесситку, которая плотоядно наблюдала за Лёней. – Быстро сломай ему руку! Или ногу! Та «никейва» должна знать, что у него есть кто-то сильнее его мускулов!
– Я когда-то занимался штангой, – засмеялся Лёня, продолжая упражнение с булыжниками, – получил звание кандидата в мастера спорта. А Антон занимался баскетболом и волейболом. Поэтому он лучше выглядит в костюме, а я – раздетым. Ты это хотела сказать, Соня?
– Вы здесь все такие умные, как я могу что-то сказать? Разве может моё тоненькое слово втиснуться в ваши тесно связанные одесские бублики. «Ах эти бублики!..»
– На мой взгляд, ты «втискиваешься», – Лёня положил булыжники на землю и пальцами обеих рук проимитировал «кавычки», – «втискиваешься» превосходно. Ведь даже в одесских бубликах есть дырки.
– Антон! Что ты молчишь, почему шпагу не выхватил? – затормошила Соня спокойно лежащего Антона.
– Очень просто. Нет никакой необходимости. Все знают, вот посмотри, – Антон показал на всех, кто был на пляже, – все знают, что ты самая красивая и самая умная! – Антон стал целовать ей плечи.
Неожиданно раздался крик: «Рачки! Рачки!» и Фаня не успела возмутиться заявлением Антона.
Они дружно засмеялись. Мимо них проходила женщина с сумкой и бумажными кульками с маленькими морскими креветками.
– Рачки! Рачки! Почти бесплатно! – кричала она.
– Пшёнка! Пшёнка! Горячая пшёнка! – Тут же за ней следовала другая женщина с полной корзиной вареной кукурузы. Кукуруза, прикрытая чистой марлей, распространяла вокруг аппетитный запах. – Двадцать копеек! – продолжала кричать полногрудая разносчица кукурузы.
– Возьмём, попробуем? – спросил Антон.
– Да, давай, очень заманчиво смотрится и пахнет! – согласилась Соня.
– Сколько взять?
– Бери три, – предложила Соня. – Вам с Лёней по одной, а нам с Фаней одну пополам. Да, Фаня? Смотри, какие здоровые початки.
– Хорошо, – ответила Фаня.
Антон отсчитал мелочь, хозяйка вынула из корзины три початка и отдала им.
– А теперь берите соль, – она вынула стеклянную баночку с солью.
– Во обслуживание! Высокий класс! Одесса! – с восторгом Антон стал посыпать солью кукурузу...
Соня попыталась сломать початок, чтобы поделиться с Фаней.
– Не ломайте, не ломайте, она же специально такой большой выросла. Вас же четверо, я угощаю вас бесплатно, – и женщина протянула горячий початок Фане.
– Что вы, что вы! – Фане стало неудобно. – Мне достаточно половинки.
– Может, вам достаточно, а вашей подруге может понравится целый кочан, – философски рассуждала хозяйка кукурузы. – Берите, я же бесплатно даю. – И она вложила початок в Фанину руку.
– Спасибо. Лёня, у тебя есть мелочь? Заплати, пожалуйста.
– Что вы, что вы? Я же бесплатно! – Хозяйка начала возражать и тут же протянула руку за мелочью. – Ладно, спасибо, теперь и вам хорошо, и мне хорошо. – Пшёнка, пшёнка, горячая пшёнка!
– Молодец бабка, вот как надо работать! Наперёд нас вычислила. – Антон хохотал от удовольствия быть обманутым.
Они стали с аппетитом грызть кукурузу.
– Теперь бы, Лёня, твои салфетки сюда, – Соня смеялась, показывая мокрые руки.
– Икры нет, но салфетки я прихватила, – Фаня протянула ей салфетку.
– Ребята, расскажите, как вам в лагере живется? – Лёня собрал у всех объеденную кукурузу и пошёл искать мусорный ящик.
– Очень его это интересует! Задал вопрос, а сам ушёл, – тотчас отреагировала Соня.
Они видели, как Лёня бродит по пляжу и не находит ящика.
– Ты же видишь, какой он аккуратный! – защитила Лёню Фаня. – Другой давно бы выбросил куда попало!
Но Лёня уже возвращался к ним, держа в руках кукурузные початки.
– Не знаю, что делать. Заберём с собой и по дороге выбросим?
– Ты сам как кукурузина! – не выдержал Антон. – Задал вопрос и смылся!
– Прошу прощения, сударь! Я хотел, как лучше, но вижу, что и кукурузу не выбросил, и ответ на мой вопрос не выслушал. Но теперь, когда вопрос с кукурузой на одесском пляже разрешился, – невозмутимо разглагольствовал Лёня, – я хотел бы прояснить более существенный момент в вашей жизни – как идут дела в лагере вообще и в лагерной столовке в частности?
– Не знаю, на что ты намекаешь, но мы с Антоном даром хлеб не едим! Сейчас я очень занята со старшими ребятами – готовимся к празднованию пятидесятилетия Фиделя Кастро! Праздник будет вот-вот, 13-го. Знаешь, я организовала ещё один танцевальный кружок – для самых маленьких. А Антон взялся к закрытию смены, к концерту, отремонтировать и настроить старый рояль, который стоит у них на сцене, но никогда не играл!
– Соня хочет сказать, – вмешался Антон, – что официально, может быть, мы и нахлебники там, но на самом деле отрабатываем всё.
– А то, что Рома просит меня станцевать в ресторане аргентинское танго? У него там друг работает, и он хочет показать мой номер, это как?
– В каком ресторане, какой друг? – переспросила Фаня.
– Я знаю, о чём идёт речь! – Лёня стал объяснять. – Рома хочет всех нас пригласить в очень красивый ресторан «У Чёрного моря». Там есть сцена, и каждый вечер идёт часовое представление. За это они берут дополнительную плату за вход в ресторан. Руководит художественной частью тот самый Ромин друг, и они хотят дать в афишу анонс «У нас в гостях исполнительница бальных танцев и популярный певец из Москвы».
– Я первый раз слышу об этом! – удивился Антон.
– И я тоже! – крикнула Соня.
– Не надо волн, ребята. Всё в порядке. Всё будет организовано на высшем уровне. Это Одесса, а не Бердичев! Для Сони ищут партнёра в оперном театре, и с ним ты станцуешь аргентинское танго под оркестр. Большое дело для тебя, Соня?!
– Я уже запуталась! Сейчас мне нужно отпраздновать день рождения Фиделя.
– А Антон подготовит какую-нибудь песню и прорепетирует с ними разок, тоже для тебя дело обычное, – продолжал Лёня. – Зато погуляем хорошо, вам там понравится! Вид красивый на море, публика одесская, ресторан популярный...
– Идём, Соня, купаться! – Фаня подняла Соню. – Хоть пройдусь с тобой, пока ты ещё не стала знаменитостью в Одессе. Потом толпы поклонников не подпустят!
– Идём! Правда, засиделись. – Соня поднялась, и они медленно пошли к морю.
Обе были в красивых заграничных купальниках, и хотя в Одессе мало кого удивишь импортными тряпками, парни на пляже выразительно провожали их глазами. Пляжная публика сразу поняла, что эта пара не одесская, и откровенно, с любопытством смотрела на них. Пока они спускались к воде, чувствуя на себе эти взгляды, Соня и Фаня молчали и лишь у самой воды заговорили.
– Фанечка, ты такая мудрая, – вдруг ни с того ни с сего сказала Соня.
– Ха-ха. С чего это ты?! Лёня тоже всё время говорит мне, что я мудрая. Откуда это у вас? Как вы это определяете? А мне кажется, что я самая глупая на свете, что все вокруг знают больше меня… – Фаня нагнулась и облила себя водой.
– Я думаю, что это первый признак мудрости, когда, сколько бы ни знала, всегда кажется, что кто-то знает больше. Я заметила это в тебе, Фаня. Когда тебе что-нибудь рассказывают, делятся опытом, даже по мелочи, в деталях, видно, как ты – раз! – и защёлкнула где-то внутри себя этот момент. Положила где-то там на полочку до нужного случая.
– Значит, я вся из полочек?
– Мы все из полочек. Только, во-первых, очень много пустых, а во-вторых, не каждый знает, что и где у него там лежит.
– Запутала ты меня, – засмеялась Фаня. – Теперь я буду мотаться по этим полочкам. Давай лучше поплаваем.
И они дружно, всё ещё под сладострастными взглядами одесских мужчин нырнули в воду и поплыли.

* * *
Входные ворота в пионерский лагерь «Мечта» украшают флаги Украины, СССР и Острова Свободы. Сегодня в лагере торжественный вечер, посвящённый 50-летию большого и верного друга советских людей товарища Фиделя Кастро.
К нему готовились всю последнюю неделю, а если быть совсем точным, то, наверное, ещё с прошлой смены. Старший пионервожатый занимался поисками и приглашением настоящих кубинцев. Все в лагере знали, что в гости к ним приглашён представитель кубинского консульства, занимающий высокий пост, кубинские студенты разных вузов, включая Одесское артиллерийское училище, и дети кубинских семей, родители которых временно работали в Чёрноморском пароходстве.
Найти кубинцев и пригласить их в лагерь было непросто, и Рома знал об этом. Поэтому он волновался, хотя всегда был уверен, что его старший пионервожатый Серёжа сделает всё как надо. «Как надо» означало, что если не будет настоящих кубинцев, то Серёжа сделает их из ненастоящих.
Всеобщее волнение усиливалось ещё и из-за того, что, как правило, на торжественные мероприятия в лагерь приглашали и местное начальство: кого-то из руководителей предприятия, которому собственно и принадлежал лагерь, одного-двух старших офицеров армии или флота и представителя райкома ВЛКСМ.
В программе вечера была торжественная линейка, «кубинский карнавал» и концерт силами пионеров. Пока всё шло нормально, появлялись новые гости, минуя ворота, они проходили мимо выстроенного почётного караула пионеров. Потом их встречали как бы хозяева вечера – несколько нарядно одетых девочек и мальчиков с красными галстуками и, показывая им территорию лагеря, вели на площадку, где были приготовлены для них стулья.
Остальная часть лагеря была всё ещё занята подготовкой, дети бегали туда-сюда, видимо, опаздывая. Пионервожатые нервничали и тоже метались из палаты в палату. Где-то далеко в углу, за открытым летним театром, было видно, как Соня в последний раз репетирует выступление кружка бальных танцев.
Вдруг тишину разорвала торжественная мелодия горна «Внимание!», и весь лагерь бросился на построение пионерской линейки. Возглавляемые председателями отрядов, пионеры занимали свои места, некоторые из них держали кубинские флажки и большие портреты товарища Фиделя Кастро. Серёжа стоял в центре линейки и принимал рапорты от председателей отрядов.
– Отряд, смирно! – громко командовал каждый председатель, по-военному поворачивался на 180 градусов и строевым шагом, будь то малышка из самого младшего отряда или амбал из самого старшего, подходил к Серёже и, держа руку в пионерском салюте, рапортовал: «Товарищ старший пионервожатый пионерского лагеря «Мечта»! На торжественную линейку, посвящённую 50-летию борца за свободу и верного кубинского друга Советского Союза и Коммунистической партии товарища Фиделя Кастро, отряд «Красная роза» выстроен в полном составе. Рапорт сдан!»
– Рапорт принят! – так же торжественно отвечал Серёжа.
А когда все отряды по очереди проделали то же самое, Сережа, повернувшись на 180 градусов в сторону Ромы, отрапортовал:
– Товарищ начальник, пионерский лагерь «Мечта» выстроен на... и так далее.
Потом Рома торжественно поздравил пионеров и «присутствующих кубинских гостей» с днем рождения кубинского лидера, коротко отметил историческую роль товарища Фиделя в борьбе за мир и в героическом противостоянии Острова Свободы империалистической Америке (при этих словах залётные москвичи слегка вздрогнули, так как знали, что ещё к концу года Рома может оказаться в этой «империалистической» Америке) и передал слово смуглой молодой девушке – представителю консульства Кубы. Красивая стройная кубинка темпераментно, по-русски, с испанским акцентом и революционным задором провозгласила свободу, поздравила пионеров и, подняв вверх кулачок, крикнула: «Вива, Куба! Вива, Фидель!»
Позже, когда пионеры переоделись в карнавальные костюмы и начали в общем танце двигаться под громкую музыку динамиков в сторону концертной площадки, эта горячая революционерка, танцуя в ритмах самбо, очень близко приблизилась к Антону. Огромная пестрая толпа карнавала быстро завелась в весёлом танце, и было видно, как Антон, разгорячённый больше, чем следовало, вертел своим задом, убыстряя темп, подбадриваемый кубинской красоткой. Она увлеченно крутила бёдрами – прямо как в кино. Соня заметила возбуждённого Антона и агрессивную кубинку. Она, тоже в танце, покачивая бёдрами, постепенно оттеснила Антона, а потом приблизилась к кубинке.
– Вы с острова свободы? – продолжая ритмичные движения, спросила её Соня.
– Да, конечно! – тоже виляя и кружась, ответила свободолюбивая представительница Кубы..
– А у нас всё наоборот. Каждый мужчина и каждая женщина принадлежит кому-то. Вот, например, он, – Соня показала на Антона, – принадлежит мне.
– Очень рада, что вы уверены в этом. А он?
– Я ему сегодня напомню, не беспокойтесь...
Дети и взрослые танцевали под весёлую кубинскую музыку. Карнавал продолжался.

* * *
Разодетые, в открытых летних платьях, в импортных туфлях на высоких каблуках, Фаня, Соня и Рита выглядели почти кинозвёздами, привлекая внимание посетителей ресторана «У Чёрного моря». Лёня, Антон и Рома, тоже элегантные кавалеры, старались держать себя в соответствии с прекрасными дамами, которых они сопровождали.
Их встретил у входа в ресторан художественный руководитель одночасового вечернего выступления, близкий друг Ромы. Это была его затея – вставить в программу танцевальный номер с Соней «Аргентинское танго» и песню в исполнении Антона. У входа в ресторан висели огромные афиши с анонсом о выступлении москвичей, причём «проездом» и «только сегодня!» Лёня не выдержал и профессионально заметил: «Могли бы и красивее разрисовать».
Худрук проводил их в зал и посадил за почётный стол на восемь человек рядом с эстрадой, заранее сдвинув два столика. Посреди зала находилась танцевальная площадка, а вокруг неё размещались столики разного размера. В общем-то, даже московские гости нашли ресторан приятным и уютным.
Зал был полон, несмотря на дополнительную плату за выступления, или, как гордо сказал художественный руководитель, «за варьете».
Лето было удачным для Черноморского пароходства. Одесский порт был забит танкерами и сухогрузами, поэтому публика в основном была корабельной и в глаза бросалась их красивая морская форма. Несколько военных офицеров в кителях и фуражках с большими козырьками тоже сидели за столиками. Ну а женщины, самые красивые в мире одесские женщины, и молодые, и постарше, выглядели просто выше всякой похвалы – в заграничных модных одеждах, весёлые и радостные, всем своим видом и поведением заранее возбуждали ожидание и наполняли морской воздух ресторана электрическим бризом.
К столику подошёл Сонин партнёр по танцу и представился. Парень был из кордебалета Одесского оперного театра, высокий, стройный и мускулистый. Соня репетировала с ним всего лишь дважды: один раз он приезжал в лагерь и второй раз – сегодня, в ресторане, в первой половине дня вместе с оркестром. Но этого было достаточно, так как партнёр был профессионалом и схватывал всё моментально.
В самом начале Соня волновалась о костюмах, в которых хоть как-то надо было выглядеть по-аргентински, хотя мало кто представлял себе, как это. Она просила, по крайней мере, хотя бы двубортный пиджак без разреза сзади для кавалера и бабочку, безразлично какого цвета. Для себя просила длинную широкую юбку, желательно с разрезом. А ещё, если можно, просила как-то организовать яркий, любого цвета, кусок материи длиной не меньше полутора метров, «хоть занавес с небольшого окна». Соня явно недооценила одесситов. Танцевальный набор одежды, который принесли сегодня на дневную репетицию, ошеломил и обрадовал её. Она даже на ходу внесла некоторые изменения в предстоящий танец.
Молоденькая официанточка, симпатичная и весёлая, как и все одесситки её возраста, больше, чем надо, крутилась вокруг их стола. Причина, надо полагать, была в том, что за столом сидел и художественный руководитель «варьете», и она, виляя бёдрами и подобострастно хихикая, старалась привлечь его внимание. Это немножко раздражало московских гостей, но, с другой стороны, Антон подмигнул Роме:
– С ней мы не останемся голодными.
И правда, официантка, продолжая вилять, заставляла стол едой всё больше и больше. Наконец водка была разлита, и худрук, изящно оттопырив мизинец, поднял рюмку.
– Узнав о вас всё, – обратился он ко всем за столом, – я должен поблагодарить буквально вас всех. Но в первую очередь очаровательную Сонечку, за её смелость и отдачу, зная её фамилию Недачина, – галантно скаламбурив, он сделал поклон в её сторону. – А также её сегодняшнего партнёра по танцу Виктора. Я заранее уверен в успехе Антона! Но если бы мои близкие друзья Рома и Рита не надоумили бы меня, я не узнал бы, что у него такие московские таланты! Остаются Лёня и Фаня. Вы, наверное, думаете, а за что же он будет благодарить их? – лукаво улыбнулся хозяин стола. – Так они ведь самые главные! Без них в Одессе не было бы ни Сони, ни Антона!
Все облегчённо вздохнули и с удовольствием захлопали, наверное, при этом подумав: «Наверняка этот концертный деятель готовил тост целую неделю, так хитро выкрутился».
– Я уверен, – продолжал он, – что посетители ресторана, которых сегодня битком набито, не разочаруются. Я знаю, что Соня довольна костюмами, которые мы организовали через одесскую оперетту, и это, надеюсь, послужит дополнительным допингом для энтузиазма, – умело и профессионально подзадорил худрук. – Давайте выпьем за успех и закусим, а через, – он посмотрел на часы, – тридцать минут начнётся представление.
Дружно выпив, все с удовольствием принялись на еду. Соня лишь пригубила рюмку, помня о танце, но её партнёр из оперного театра не зарделся, а тяпнул, как положено, все сто грамм. Из закуски Соня взяла себе лишь кусочек хлеба и половинку крутого яйца, нафаршированную красной икрой. Фаня посочувствовала ей:
– Зато тебе хлопать будут, а может, даже и автограф попросят.
Ресторан бурлил, официанты бегали, а посетители, как и положено, звенели стаканами. Вдруг большой круглый помост посреди танцевальной площадки начал подниматься и остановился на тридцати сантиметрах выше пола.
Громко заиграл оркестр, и на помост выскочил конферансье. Установив микрофон, он стал стучать по нему пальцем, проверяя его работу и заодно привлекая внимание посетителей. Постепенно установилась тишина, и конферансье поставленным голосом заговорил:
– Вы, мои дорогие гости, даже не представляете себе, скольких неудачников в жизни вам удалось сегодня обставить! Их много на улице, но они не смогут сегодня попасть на наше представление, потому что вы здесь! – Конферансье выделил слово «вы», и все поддержали его криками и хлопками. – Вы, это значит удачники, счастливчики, победители! – Конферансье знал что говорить, потому что ещё больший рёв потряс ресторан. – А для нас, артистов, особое удовольствие посвятить своё выступление удачникам и счастливчикам!
Худрук, мимикой и жестами поддерживая конферансье, оглядел всех за столом: мол, вы поняли, как у нас это делается, а конферансье продолжал:
– Но вы счастливчики не просто потому, что попали в наш ресторан, а потому, что сегодня и только сегодня перед вами выступит лауреат конкурса бальных танцев! – уже от себя понёс бравый солдат Швейк.
Соня озадаченно посмотрела на художественного руководителя, но тот, не моргнув глазом, бодро успокоил её. Конферансье веселил публику, объявлял номера. Выступали певцы, танцоры, фокусник, два комедианта.
В принципе, программа выглядела неплохо, и публика всех принимала на ура. Когда объявили номер с собачками, худрук подал знак Соне:
– Через три номера, после выступления акробатов, ваш выход, Соня и Виктор. Надо переодеваться.
Пока цирковая пара выводила на круг своих маленьких собачек, Соня, Виктор и Антон тихо встали из-за стола и направились в маленькую комнатку, где их с нетерпением ждал конферансье.
Когда группа акробатов закончила выступление, конферансье объявил «гвоздь» программы – аргентинское танго.
Четким балетным шагом Соня, а за ней Виктор вышли на помост и, разойдясь в стороны, встали в разных концах сцены. На какое-то мгновение они застыли, и зрители увидели великолепную пару.
Кавалер с гладко зачёсанными волосами был в строгом двубортном костюме тёмно-серого цвета в светлую полоску, в белой рубашке с жёлтой бабочкой. Пиджак без разреза туго облегал его зад, подчёркивая мужскую элегантность и мускулистое тело.
Девушка – в прозрачных нейлоновых чулках с чёрным швом и в туфлях на высоких каблуках, в кружевной юбке чуть выше колен. Блуза с большим воротником мужского покроя, с расстегнутыми двумя пуговицами на груди, и украшавший её огромный приколотый цветок. Она стояла, согнув ногу в колене и гордо положив правую руку на широкий пояс из материи ярко-жёлтого цвета, в тон бабочки.
Оркестр заиграл аргентинское танго, девушка подошла сзади к кавалеру и хлопнула его по плечу, заставляя обратить на себя внимание. Кавалер, недовольный тем, что кто-то смел его потревожить, резко повернулся и успел схватить конец пояса, так как девушка попыталась увернуться от него. Она, отступая, раскручивалась, пока второй конец её пояса не упал на пол. Кавалер с силой взмахнул поясом, и пояс, широко распрямившись, дорожкой расстелился у её ног. Девушка дерзко ступила на него, и тогда кавалер двумя руками стал тянуть пояс к себе, медленно притягивая её, вызывающе стоящую на поясе. Близко приблизив, он одной рукой обнял её, крепко прижал и развернулся с ней в ритме танго, а другой рукой далеко в сторону отбросил пояс. Они сделали первые широкие шаги аргентинского танца.
Начало было таким красивым, что зрители замерли, никогда раньше не видев ничего подобного. Это была заграница! Это был Запад, которому так завидовала эта часть планеты. И страдала. Музыка аргентинского танца вползала в мятежную душу подвыпивших матросов, и ресторан затаил дыхание. Даже официанты застыли и тоже любовались танцующей парой.
Движения были плавны и элегантны, иногда глаза их встречались, а иногда головы дерзко поворачивались в стороны. Соня высоко поднимала ногу и, согнув её в колене, резко откидывала назад. Виктор приподнимал её и, кружась на одной ноге, отбрасывал далеко от себя. И тогда Соня, угрожая, стремительно шла на него. Остановившись рядом, оба застывали на мгновение. Потом кавалер с силой обнимал её талию правой рукой и медленно отводил далеко в сторону свою левую руку, как бы приглашая девушку присоединиться к нему. Девушка тоже медленно и величаво клала левую ладонь на его затылок, а правую протягивала к его руке. Затем, высоко подняв ногу, она положила её на бедро кавалера и, согнув в колене, плавно стала опускать её, скользя по его ноге.
Смена ритма музыки танго – медленный темп тоски и грусти переходил в быстрый темп ревности, и вдруг громкий резкий аккорд страсти возвестил о начале любви. Быстро переплетая ноги, кружась и поворачиваясь то влево, то вправо, взлетая в поддержках и затем, снова замирая, они смотрели друг другу в глаза – танец выражал обоюдное счастье близости мужчины и женщины.
Зрители были в восторге. Они хлопали и вызывали Соню с Виктором на бис. Художественный руководитель сам не ожидал такого успеха. Он встал и, подойдя ближе к помосту, стал хлопать тоже. Соня и Виктор грациозно кланялись, тяжело дыша. Но оба были довольны таким приёмом.
На сцену вышел молодой симпатичный парень. На нём была оригинальная светло-бежевая футболка, вырез и рукава которой были окаймлены тёмно-коричневой полосой. Такого же цвета полоска была на грудном карманчике. Публика его не знала и, притихнув, с интересом, стала смотреть на сцену. Это был Антон.
– Мой друг Лёня – одессит. – Антон показал рукой в сторону Лёни. – Живёт он в Москве, рядом со мной. Если бы вы знали, как он скучает по Одессе! Как он любит одесские улицы, переулки, бульвары. Я посвящаю свою песню «Я вас люблю, одесские бульвары» моему другу и всем одесситам.

Я вас люблю, одесские бульвары.
Как друга близкого боготворю.
И, как любимой, – свой подарок –
Я эти звуки нежные дарю.

Я вас люблю, одесские бульвары.
Своею нежностью обязан вам.
Вы мне, как кораблям причалы,
Служили пристанью по вечерам.

Я вас люблю, одесские бульвары,
И тихий шёпот пахнущей листвы,
И им вторящий звук гитары,
И эхо уходящей вдаль волны.

Я вас люблю, одесские бульвары.
Как друга близкого боготворю.
И если вам нужны причалы,
Для вас свой дом с любовью отворю.

Мелодия песни была в стиле русских романсов, переход от страстного аргентинского танго оказался удачным и приятно угодил публике. Особенно женской её половине, которая, уступив мужчинам страсть и ревность предыдущей танцовщицы, восхищалась приятным романтичным голосом певца. Он пел о любви и о нежности. Антона тоже приняли на ура.
Вскоре представление закончилось, помост эстрады снова опустился до уровня пола, и начались танцы, но московско-одесской компании в зале уже не было.
Тихо покинув ресторан, они спустились к морю. Вдали виднелись огни кораблей, море было очень спокойным. Антон шёл рядом с Соней, обняв её.
– Я тебя никогда такой не видел. Я не знал, что ты можешь быть такой. Ты была безупречна, ты была красива, как никогда. Я не просто люблю тебя, Люкушка, я счастлив, что люблю тебя, я счастлив, что мне повезло полюбить тебя.
– Тонечка! Как приятны мне твои слова. Дай я тебя поцелую. Тонечка, я ведь тоже тебя люблю!
Как в кино! Море, теплый вечер, тихий звук скользящей по песку волны, вдали романтичные огоньки дрейфующих пароходов, отголоски музыки из ресторана, гуляющая праздная публика и самая красивая в мире пара, говорящая о любви.
Но разве счастье бесконечно?! Разве не в тот же самый час, когда утренняя роса покрывает только что распускающиеся бутоны роз, невидимая будничная пыль начинает поглощать её, оседая на нежных доверчивых лепестках?
Влюблённая пара всё ещё наслаждалась каждой минутой своего счастья, а Лёня и Фаня, уйдя немного вперёд, тревожно обсуждали что-то серьёзное, не замечая дальних огней и не слыша шороха волн.
– Фаня, так как же быть? – тихо спрашивал Лёня. – Ты так и не ответила на мой вопрос: сказать об этом только Антону или можно сказать и при Соне, сказать сейчас или потом, или вообще ничего не говорить?
– Мне кажется, есть один вопрос: сказать или не сказать, а когда и кому, это совершенно не имеет значения. Я думаю, что сказать надо!
– Тогда пошли, и я скажу им сейчас.
Они догнали Рому с Ритой и попросили их подождать, пока подойдут Антон и Соня. И когда они приблизилась, Лёня растерялся и неуверенно посмотрел на Фаню. Она подбодрила его взглядом, а Рома, почувствовав, что что-то должно произойти, изобразил одесскую даму на Привозе и громко, настойчиво крикнул с одесским акцентом:
– Что случилось, что?
Лёня в ответ криво усмехнулся.
– Случилось! – Он посмотрел на Антона и потом на Соню. – Я знаю, как вам сейчас приятно вдвоём и нет дела ни до чего другого. Я был в восторге, и Фаня тоже, от ваших выступлений... и мне не хочется мешать этому настроению...
– Что случилось, что? – опять нетерпеливо крикнул Рома. – Лёня, что с тобой? Что...
– Сегодня утром мои мама и папа сказали нам, что они будут подавать документы на выезд в Израиль!
– В Израиль? – вырвалось у Сони.
– Ну, понятно, не в Израиль, а по израильской визе в Америку. Это всё равно, – махнул рукой Лёня. – Разговор был очень тяжёлым, как вы понимаете...
– Что касается нас с Ритой, то в добрый путь! Может, мы вместе и уедем!
– Разговор был очень тяжёлым, – повторил Лёня и посмотрел на Антона. – Она ещё сказала такую фразу: «У меня жива мама, а я никогда в жизни не смогу её больше увидеть».
– Это был камушек в твой огород? – Антон весь напрягся от ожидания.
– Мама ещё добавила: «Вы с Фаней самостоятельная семья, и сами будете решать свою судьбу. Мы с папой ни на чём не настаиваем. Просто я не представляю, что не смогу увидеть маму, если она жива. Ведь я не смогу увидеть её после того, когда её уже не будет. Но сейчас...»
– Мы целый день сегодня под впечатлением этого разговора. – Фаня как-то нервозно обняла Лёню. – Что-то очень тяжёлое навалилось на нас. Лёня даже слышать не хочет обо всех этих проблемах, он не промолчал, а сказал маме, что его жизнь только начинается, и...
– Фаня, не надо! – Рома помотал головой и положил руку на плечо Фане. – Пусть время разбирается само. Через это проходят тысячи. Сегодня Лёниным родителям тяжелее, чем вам: мама потеряла родителей, а теперь ей предстоит потерять сына.
– Лёня! Разве мы с тобой когда-то не нашли выход из безнадёжной ситуации? – Антон по-своему хотел успокоить расстроенного друга. – Рома прав, время и здесь поможет.
И только Соня молчала. Всё это не укладывалось в её представления о жизни, но она улавливала тревогу ставших ей близкими людей, на которых катится ком непринятых решений, а увернуться, спастись от него невозможно. Она, так внезапно перейдя от естественного для неё состояния радости и любви к проблемам, которые должны были коснуться и её, вдруг испугалась, подошла к Фане, по-детски взяла её под руку обеими руками и прижалась к ней. Лёня встретился с ней взглядом и растерянно развёл руки в сторону.
– Я не готов к этому. Мы не готовы, – поправился Лёня. – Мы никогда не думали об отъезде... И скажу вам честно: я не представляю, что это может произойти!
– На сегодня хватит, – предложила Фаня. – Давайте разойдёмся, вам далеко ехать, уже поздно. А мы пойдём домой. Там тоже обстановочка...
Они поднялись наверх, попрощались, Лёня с Фаней пошли искать водителя-частника, а Рома с ребятами укатили в его машине. Рома старался балагурить, перевести всё в нормальное явление, но Антон грустно молчал.
– А что насчёт родителей Фани? Мы, кстати, никогда не говорили о них, – вдруг спросила Соня.
Рома от неожиданности оглянулся и вопросительно посмотрел на Антона, мол, как, Соня ничего не знает? Антон неохотно и тихо проговорил:
– Её родители погибли в автокатастрофе, когда Фане было восемь лет. Она воспитывалась у бабушки, потом бабушка умерла.
Соня промолчала, но теперь она поняла, откуда у её новой подруги мудрость.

* * *
Как огромный ёж, с торчащими иглами кранов, низится громадина Одесского порта у подножия Приморского бульвара. Он удивительно красив, если смотреть на него с вершины знаменитой Потёмкинской лестницы ранним утром, когда ещё не успели погаснуть цепочки электрических огней далёкой Пересыпи, но первые солнечные блики уже опускаются на чёрную гладь воды.
Тихо и уютно на бульваре, приятно стоять одному, разговаривать с ветром, пахнущим романтикой.
Лёня стоял у памятника Дюку де Ришелье и думал о своей жизни. Рано утром он тихо вышел из своей бывшей квартиры на Карла Маркса, спустился по широкой мраморной лестнице с третьего этажа и медленно побрёл на Приморский бульвар. Улицы были ещё пустынны, город только-только просыпался, в окнах верхних этажей трепетно отражались лучи слабого утреннего солнца. Ещё не смешавшийся с уличной гарью автомобилей, дул легкий бриз с моря, и Лёня, с детства привыкший к этому радостному ощущению полноты жизни, глубоко вдыхал чистый воздух и наслаждался чувством возвращения к прошлому.
Он стоял и думал о том, как однажды уже потерял свой город, добровольно сменив Одессу на Москву. Он вспоминал три первых тяжелых года ностальгии, когда, вдруг пробудившись среди ночи, отчётливо видел какой-нибудь камень на кусочке старой мостовой Пушкинской улицы, недалеко от оперного театра, или мраморный узор на стене дома напротив, или скамеечку на бульваре, где он любил сидеть один по вечерам и мечтать о предстоящей взрослой жизни. Проснувшись, он удивлялся, как больно и долго жгло где-то в груди это чувство потери родных незначительных мелких зацепок, называемое иностранным словом «ностальгия».
Он успокаивался, так как знал, что летом опять вернётся в свой любимый город и обязательно пройдётся по всем потерянным местам. Он ездил в Одессу каждое лето, проводил время с родителями, гулял по городу с друзьями юности, спал, наконец, в своей постели.
Сейчас, после тяжёлых разговоров дома об отъезде родителей в Америку, он стоял и думал о том, что ему больше некого будет навестить, не к кому приехать, жизнь круто изменится и вместо болезненной ностальгии наступит безнадёжная пустота. Он даже в сердцах отчаянно взмахнул рукой, повернулся, чтобы пройтись, и, миновав памятник, вдруг увидел идущую ему навстречу Фаню. От неожиданности он растерялся.
– Как ты нашла меня, маленькая? Я ведь так тихо встал, никого не тревожил.
– Я проснулась, а тебя нет. Ты забываешь, ты ведь каждый год так делаешь...
Фаня подошла и обняла его. Лёня поцеловал её в подставленную щёчку.
– Не надо, не говори ничего. Давай просто помолчим. Лёня, я знаю, что с тобой происходит.
Они шли под руку, а навстречу им уже торопились первые ранние труженики города и энтузиасты-туристы. Город просыпался: зашевелились портовые краны, послышались первые скрипы отоспавшихся за ночь трамваев.
Лёня остановился у каменного бордюра, разделявшего бульвар и раскинувшийся внизу парк. Он задумчиво смотрел далеко в море, далеко-далеко, аж до самого горизонта, где оно соединялось с небом.
– Помнишь, наверное, может, это тоже с тобой было... когда мы сидели на уроках в классе, а на стене висела огромная географическая карта всего мира? Пока шёл урок, мы с Мишей играли в города, нужно было назвать город, который начинался с последней буквы предыдущего города. Когда кончались Москва-Алма-Ата, Саратов-Вильнюс, мы переходили на иностранные, поглядывая на карту. – Лёня глубоко вздохнул. – Тогда впервые появились Веракрус-Сиэтл- Лос-Анджелес, Буэнос-Айрес-Сан-Франциско-Оттава... Питсбург-Гонолулу-Уолла-Уолла. Все города под нами... с другой стороны планеты.
Фаня молчала, ей не хотелось разговаривать. Они смотрели вдаль, где кончалось Чёрное море, будто всматриваясь в тот, под ногами, мир... Фаня не выдержала первая и тихо спросила:
– Лёня, а где такой город – Уолла-Уолла?
Лёня громко рассмеялся, благодарно потрепал за плечи Фаню и уже более весёлым голосом ответил:
– В Канаде! Это была моя заготовка, я подсмотрел его на перемене в атласе. – Напряжение спало, как и рассчитывала Фаня. – Миша и Оля, наверное, уже в Италии. Скоро будут у нас под ногами...
Они медленно побрели вдоль бульвара...

* * *
Накануне вечером Антон предложил Соне провести предпоследний день в центре города, погулять одним, чтобы никто не мешал «впитать в себя Одессу», как он выразился. Соня с удовольствием согласилась и даже с волнением стала перебирать свои наряды.
Проснулись они в своём троллейбусе пораньше, быстренько забежали на кухню попить чаю с печеньем и незаметно покинули лагерь. Сегодня вечером готовился большой прощальный концерт, заканчивалась последняя летняя смена и по традиции в лагерь приглашали родителей.
Соня и Антон были заняты в концерте, и во второй половине дня им ещё предстояла последняя репетиция с детьми. Но волнения уже были позади, пионеры и они привыкли друг к другу, танцевальный номер, который готовила Соня, выступление детского хора под руководством Антона были практически готовы.
Ехали они на открытом трамвайчике с дачи Ковалевского, потом на 16-й станции Большого Фонтана пересели на другой трамвай. Приехав к конечной остановке, весело болтая, они прошли пешком в направлении вокзала и решили продолжать путь по Пушкинской улице. Дойдя до Дерибасовской и свернув на неё, они заняли столик прямо на улице в кафе «Парус» и заказали творог, кофе и маленькие одесские бублички.
Было тепло, Антон нежно ухаживал за Соней, а Соня, как всегда, была свежа, красива, и мужчины постоянно оглядывались на неё. Соня знала об этом, и Антон не упускал случая посмеяться над ней, хотя что-то всегда в таких случаях его коробило. А в Одессе таких случаев ждать не надо было: и одинокие мужчины, и те, кто шёл в компании с дамой, и молодые, и старые вели себя одинаково. А уж когда несколько мужчин шли вместе, то все одновременно, как по команде, поворачивали головы вслед Соне. Антон вспоминал их игру в знаки препинания и приговаривал:
– Опять плюсы превратились в минусы и, разделившись на дубль-пусто, поняли, что ты для них – бесконечность.
Соня кокетливо прижималась к нему, ей нравилось, что Антон рядом и видит, какое впечатление она производит на одесситов, ей нравилось нравиться, она была молода и счастлива.
А сейчас, сидя за столиком в кафе, они «впитывали в себя Одессу», шумную, весёлую, любопытную и всегда многолюдную, с туристами и гостями со всего мира.
– Ты только не оглядывайся, – попросил Антон, – сзади тебя сидит один минус, вот-вот превратится в ноль... По-моему, иностранец, шею свернёт обязательно.
– Сколько ему лет? – Соня сделала заинтересованное лицо.
– Ах, тебя возраст интересует! Я сейчас спрошу у него. – Антон зашевелился, будто хотел подняться, и Соня испугалась, а потом засмеялась.
– Нет, нет, я о шее его беспокоюсь. Если он старенький, может, мне подойти и шею ему погладить... – Соня весело смеялась.
– Нет! Ему свернуть её надо! – Антон поднялся. – Пошли на бульвар, а заодно и его увидишь.
Соня мельком взглянула на средних лет мужчину, который тут же приятно улыбнулся ей.
– Однако он симпатичный. Наверное, грек, смуглый, загорелый. Скорее всего, с греческого корабля.
– Да, с кора-бля! – с ударением ответил Антон. – Ты всё успеваешь заметить.
– Тонечка, хорошенький мой! Ну посмотри вокруг, разве я могу хоть кого-то сравнить с тобой?!
Навстречу им шла группа матросов, видимо, с индийского парохода, заросшие, некоторые в чалме, маленького роста и неряшливо одетые.
– Да, ты права, против овец я молодец.
Они прошли Дерибасовскую, потом через Городской сад переулками спустились на Сабанеев мост, вышли на улицу Гоголя. Однажды Лёня приводил их сюда, и они долго восторгались красивыми зданиями, скульптурами, которые украшали фасады домов, необычными окнами и балконными решётками, выполненными старинными мастерами.
Вдоволь погуляв и насмотревшись, Антон взглянул на часы и сказал:
– Теперь – точно на бульвар. Скоро нам в лагерь, готовиться к концерту. Но у нас ещё есть время пообедать. Соня! – как-то торжественно прозвучало у Антона, – я хочу пригласить тебя в Лондонский ресторан.
Соня удивлённо посмотрела на него, и Антон, чтобы как-то снизить торжественность, более обычным голосом добавил:
– Рома сказал, что в этом ресторане самые лучшие в мире цыплята табака!
– Если Рома, ещё никуда не уехавши, уже всё знает о мире, тогда пошли!
Бульвар утопал в цветах, многочисленные группы приезжих любовались видом на море, Дюк де Ришелье неуверенно протягивал свою руку куда-то далеко в море, по ту сторону советских границ. Антон увлёк Соню, и они побежали вниз по Потёмкинской лестнице, считая широкие ступени.
– 192! – закричала Соня.
– 192! – подтвердил Антон.
Назад они поднимались на фуникулёре – одной из достопримечательностей Одессы, оставшейся с прошлого века: маленькие вагончики, подвешенные на тросе, медленно поднимались круто вверх, скрипя и громыхая, а им навстречу опускались такие же.
Журчали фонтанчики у памятника Пушкину, и часы на белоснежном здании городского совета пропели мелодию первого часа.
Официант обрадовался, увидев клиентов, но, не подавая вида, спросил на всякий случай:
– Сколько человек?
Антон оглянулся – он-то знал ресторанные штучки! – будто этот вопрос касался не их и, выждав паузу, спросил как бы неуверенно:
– Это вы нас спрашиваете? – И ещё раз оглянулся. – Нас двенадцать человек, но обедать будут только двое.
Официант был не злобный, при галстуке, и ему самому надоело сидеть в полупустом зале, поэтому улыбнулся и миролюбиво сказал:
– Вам повезло! Значит, будет в шесть раз дешевле!
Антон радостно посмотрел на Соню, ему понравился быстрый остроумный ответ официанта.
– Как видишь, в Одессе все – остряки.
Официант усадил их у окошка, через которое проглядывался маленький уютный дворик, покрытый цветочными клумбами. Не отпуская официанта, Антон сразу заказал весь обед:
– Мой друг, настоящий одессит, рекомендовал мне вот что: два цыплёнка табака, два бокала красного столового, две бутылочки «Куяльника» и два кофе по-турецки. И вот ещё что, я в Москве тоже работаю в ресторане, называется «Маяк», будете в столице, зайдите и спросите Антона, это я, меня там все знают. А потому что мы с вами коллеги, я попрошу сахара к кофе не давать, а три-четыре шоколадные конфетки или просто шоколадку. Как?
– Будет сделано, коллега. Шоколадка к кофе. – Официант не сдержался и посмотрел в сторону Сони точно так же, как все «минусы».
Соня заметила, что Антон немного нервничает. Он быстро переходил от одной темы к другой и почему-то старался не смотреть на Соню, избегая проявлений нежности. Не видя причин для такого поведения, Соня тоже стала нервничать и притихла. Наконец она не выдержала:
– Антон, что-то случилось?
В этот момент официант принёс на большом подносе цыплят, вино и минеральную воду. Пока он раскладывал еду, они молчали.
– Антон, что случилось? – Когда официант отошел, Соня повторила свой вопрос.
– Да, Соня... случилось. Через несколько дней исполнится восемь месяцев, как мы познакомились. На Новый год. Ты тогда первый раз поцеловала меня. И сказала: «Загадай на всю жизнь, во что выльется эта новогодняя ночь». Соня, родная моя, это были самые счастливые восемь месяцев в моей жизни. Я люблю тебя, Соня, и прошу стать моей женой.
Голос Антона почти дрожал, а Соня, растерянная и взволнованная, моментально повзрослевшая, протянула руку через стол и положила её на руку Антона.
– Да, да, да! Тонечка, я много об этом думала, просто не знала, случится ли это, но я счастлива, что решилась поехать с тобой и что всё так хорошо закончилось. Ой, и Олег будет рад! – не выдержала Соня.
Здесь автору хочется быть сверх «философским»: сказать то, что все давно знают, но многозначительней. Сколько веков тянется эта одна и та же цепочка вечной любви мужчины и женщины, и каждый раз, когда прибавляется новенькое свеженькое звено в ней, и это звено, проигнорировав опыт предыдущих звеньев и не предвидя опыт будущих звеньев, считает себя уникальным звеном. И действительно, в этот миг оно блестит и сверкает ярче и искристее всей цепи, безмолвно оставшейся позади.
Но разве вправе мы сравнивать этот миг с металлом, с цепью, когда два вулкана в счастливом порыве готовы взорвать весь мир, ощущая необъятную силу, тысячелетиями называемою обоюдной любовью двух молодых сердец.
– Сонечка, – Антон поднял свой бокал, – я хочу пожелать нам счастья! Я бы бросился целовать тебя сейчас, но сбоку опять сидят два «минуса» и не сводят с тебя глаз.
– Вот и хорошо! Тогда пусть видят, как я тебя целую! – Соня поднялась, подошла к Антону и крепко его поцеловала.
В это время к столику подошёл официант и растерялся, не зная, как себя вести. А Соня не растерялась и громко объяснила:
– Антон только что сделал мне предложение, и я его приняла!
– Тогда шоколадка к кофе за мой счёт! – профессионально отреагировал остроумный одесский официант.
Они наслаждались цыплятами, смеялись над странным вкусом минеральной воды «Куяльник», которой гордились одесситы, восхищались маленькими мисочками с водой для полоскания пальцев после цыплят, обрадовались, когда поняли, что мягкие матерчатые салфетки специально поданы для мокрых рук. Им была приятна прохлада в ресторане в такой знойный августовский полдень, они были довольны ненавязчивым официантом, а скорее всего, им не было никакого дела ни до чего, так как всё, что происходило сейчас, называется счастьем влюблённых.
Вкусный турецкий кофе, подаваемый в маленьких джезвейках на подносике в горячем песке, бесплатная плитка шоколада, за которую они сполна рассчитались, автоматический вопрос к официанту: «Как вас зовут? Нам нужно запомнить первого землянина, узнавшем о нашем небесном решении!», частник с «Волгой», который до самого лагеря рассказывал им анекдоты про Чапаева – всё промелькнуло мимо, и только ощущение новой их жизни, новой роли в их отношениях, нового положения среди людей приятно щекотало нервы и возбуждало, очень хотелось увидеть себя со стороны.
В лагере времени уже не было, каждому нужно было бежать на предпоследнюю репетицию, и, переодевшись в троллейбусе, они успели только крепко поцеловаться и перекинуться несколькими репликами.
– Позвонить маме отсюда и всё рассказать ей или, когда будем дома? – Соня не скрывала своей радости.
– Наверное, лучше тихо и мирно дома. – Антон не знал, как освоить новую роль жениха.
– А Лёне и Фане?
– Наверное, тоже лучше завтра в поезде.
– Тихо и мирно? – смеялась Соня
– Тихо и мирно, а то они разболтают Роме, а значит, всему лагерю. Тогда всё взбудоражится, закрутится и повернётся в другую сторону.
– В какую? – Соня спрашивала, лишь бы не молчать.
А Антон растерялся от её вопроса: она что, серьезно спрашивает?
– В южную, на 167 с половиной градусов. – И опять на ходу поцеловавшись, они разбежались в разные стороны.
Потом был концерт. Выступали пионеры, вожатые и даже работники кухни. На ура и под общий смех был исполнен танец маленьких лебедей… начальником лагеря, старшим пионервожатым и физруком. Они танцевали голые по пояс, на шорты были надеты самодельные юбочки-пачки, и когда физрук ловил в танце волосатого Рому, дети восторженно хохотали.
Сонина группа детей мастерски станцевала несколько разных бальных танцев – вальс, фокстрот, самбу, румбу, ча-ча-ча – и выдала даже несколько движений танго. Финал танца, когда восьмилетние мальчик и девочка из отряда «Фиалка» кружились в венском вальсе, вызвал бурные овации.
Потом на сцену вышли все участники концерта и разделились пополам: на детей и работников лагеря. Антон запевал:

Наступила пора расставаться нам,
Наступила пора!
Навалилась на плечи нам
Расставанья гора!

Пионеры подхватывали припев:

До свиданья, начальнички,
До свиданья, вожатики.

И работники лагеря отвечали им:

До свидания, девочки,
До свидания, мальчики!

Потом вступали с песней дети:

Развезут наши мамы нас по домам.
Разве мамам понять?
Хоть и жаль расставаться нам,
Только, чур, не пищать.

А припев уже подхватил весь зал, и все вместе, и дети, и работники, и родители дружно пели:

До свиданья, начальнички,
До свиданья, вожатики.
До свидания, девочки,
До свидания, мальчики!

Многих детей родители забрали домой сразу же после концерта, так что под вечер оставалось не так уж много пионеров, и некоторые вожатые были свободны. Нормального отбоя на сон уже не было, и когда наконец Соня с Антоном смогли увидеться с Фаней и Лёней, то в основном разговор шёл о завтрашней встрече на вокзале, у поезда. Фаня почувствовала что-то новое в поведении Сони, но, видимо, посчитала, что виной тому эмоции, связанные с закрытием смены.
– Рома обещал отвезти нас завтра на вокзал, так что за нас не волнуйтесь, – сказал Антон Лёне.
– Мы попрощались с твоими родителями, но передай им ещё раз большое спасибо, и до встречи с ними в Москве, – добавила Соня.
– Ребята, до завтра. Встретимся на вокзале.

* * *
«Тук-тук-тук, тук-тук-тук» – выстукивали колёса прощальную мелодию проплывающей за окнами Одессы. «Бац-бац, бац-бац!» – вторили им нетерпеливые шахматные часы. Лёня с Антоном сидели в купе мчащегося в Москву поезда и, стуча по часам, азартно передвигали шахматные фигуры, отвлекая себя от грустного расставания с прекрасным, полюбившимся им городом.
Сони в купе не было, она куда-то ушла. Фаня сидела рядом с Лёней и смотрела на игру, но по её лицу было видно, что думает она совсем о другом.
– Хватит вам играть, и так тошно.
– Фаня, я тебя не узнаю, – оторвался на секунду от шахмат Антон.
– Это всё о том же, о мамином отъезде, – объяснил Лёня. – Нам нужно как-то отвлечься, мы почти помешались на этом.
– Лёня, спокойно, даю тебе слово, сейчас придёт Соня и всё изменится, – Антон еле сдерживал себя, чтобы из него не выскочила новость, которую они собирались торжественно преподнести друзьям.
– Изменится что? – Фаня рассеянно отреагировала на слова Антона. – Лёнины родители передумают уезжать?
– Об этом нужно подумать... Ты считаешь, им лучше не уезжать?
– Нам будет лучше!
В этот момент в дверях показалась Соня. Весёлая и счастливая, будто не замечая грустных лиц Фани и Лёни, она громко и властно распорядилась:
– Вы чего тут раскисли? А ну убирайте шахматы. Мы с Антоном сейчас вас убьём… своей новостью!
В руках она держала какой-то пакет. Фаня с Лёней встрепенулись и растерянно посмотрели на неё. Антон собрал шахматы и вместе с часами бросил их на полку.
– Тоша, тебе слово!
– Убивать так убивать! – Антон забрал у неё пакет и поставил его на столик. Привлек к себе Соню, обнял её. – Когда мы ехали в Одессу, если вы ещё помните, у нас была уйма причин выпивать. И мы выпивали... Среди тостов было много пожеланий, и одно из них сбылось!
– Если ты будешь тянуть, я сама тебя убью! – почти догадываясь, Фаня схватила пакет и замахнулась на Антона.
– Сбылось! Друзья мои, как пожелала Фаня, Соня возвращается в Москву в другом звании!
Но Фаня и Лёня уже почти догадались и быстро, прощёлкав пальцами, дружно запели: «Давай пройдёмся по алле…и-ной!» И бросились обнимать и целовать друга.
– Остановитесь! Дайте хоть досказать, чтоб запомнить, как это было. – Антон открыл пакет, и на столе оказалась бутылка шампанского. – Но не только Соня в другом звании, ведь и я тоже! – Он с шумом откупорил бутылку и, наливая в стаканы, совсем по-детски завопил: – Перед вами, чурки, жених и невеста! За них!
Конечно, были крики «горько!», поцелуи, радостные восклицания, смех, подтрунивание. Возле купе, естественно, собрались любопытные и, узнав, в чём дело, тоже кричали «горько!». Бутылка шампанского быстро опустела, но Антон полез в сумку и достал «Московскую».
– Рома подарил мне за участие в концерте, сказал, что родители были в восторге от прощальной песни.
– Всё по порядку, – Лёня тоже достал из сумки бутылку. – Эта с перчиком, украинская, от папы. Пить опять будем долго, есть за что...
– За ответственность! – провозгласила Фаня. – Ты моё чудо, Сонечка, я так рада за Антона. У нас был брат, теперь по-я-вилась сестри-чка, – и она... расплакалась.
Они, смеясь, успокаивали Фаню, без конца болтали, перебивая и не слушая друг друга, пили и заедали лагерными припасами.
– А как это получилось?
– Кто первый признался?
– Он говорит: «Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой!».
– Николай. Николай у нас первый свидетель, официант из Лондонского...
– Да, это произошло в Лондонском!..
– А вы вчера молчали, бессовестные!
– Так мы ж танцевали и пели. Еле сдерживали себя.
– А планы, планы, какие теперь у вас планы?
Соня посмотрела на Антона, а Антон на Соню.
– Планы? Какие у нас планы, невеста?
– Мне показалось, что первым делом надо жениться! Не так ли, мой дорогой жених?
– Да, правильно, я и забыл об этом! А где, когда, куда подавать документы, я ж ни хрена не знаю. Но давай ещё тяпнем, хорошо ведь так! Лёнчик, какую невесту я оторвал! Давай за неё! – Все опять чокнулись и выпили.
– Давайте не просто выпьем, лучше я скажу, за что. – Лёня, уже явно не после первой рюмки, приподнялся и... замолк. Посмотрел на Антона, потом на Соню и продолжил. – Я предлагаю выпить до дна за то, чтобы ты, Соня, принесла в квартиру Антона счастье. Он его заслужил. А от тебя хочу, чтобы ты, Антон, этого счастья был достоин.
– С вокзала поеду прямо домой, скажу – вот сюрприз привезла с юга! Олег обрадуется, ему сразу забота: ЗАГС организовать без очереди и ресторан для свадьбы. Антон, а свадьба-то у нас будет? Какие же муж и жена без свадьбы!
– Свадьба? И то правда! Я и про свадьбу забыл.
– Не забыл, а пропил! Всё, хватит пить, жених. Ой, я забыла про кольца, надо же теперь покупать обручалки!
– Не забыла, а пропила, – парировал Антон, – всё, хватит пить, невеста, – назидательно говорил Антон, разливая вторую бутылку.
Опять выпили и опять смеялись, курили и осваивали новую роль. Поезд, узнав такую новость, радостно мчал их домой.
Потом они уснули, бегали в туалет, сонно продолжая радоваться, и с улыбкой опять ложились досыпать.
«Широка страна моя родная» на этот раз показалась им очень уместной песней, а Киевский вокзал – просто родным. Усадили в такси Соню, и Антон даже растерялся, в первый раз расставаясь с ней в таком новом непривычном качестве. Сами сели в другое такси и доехали до дома весёлые и не надо забывать, загорелые...
Втроем они зашли с чемоданами в подъезд, и подошли к почтовым ящикам. Лёня открыл свой ящик, и оттуда вывалились газеты, открытки и письма. Один конверт упал на пол и, поднимая его, Лёня замер. Конверт был не похож на другие, привычные, он был длиннее, другого цвета, с иностранными марками. Нервничая, он тут же открыл письмо и достал оттуда скреплённые три листа с большой сургучной печатью. Лёня всё понял.
– Это вызов из Израиля, приглашение на выезд.

* * *
За большим обеденным столом сидят Соня и Антон, её брат Олег и Сонины родители. Все курят, дым стоит столбом. На семейном совете идёт обсуждение будущей свадьбы Антона и Сони. Все немного взволнованы. Антон чувствует себя неловко, папа с мамой стараются, где только можно, осторожно вставить какие-нибудь реплики, но командир за столом явно Олег. Он с лёгкостью молодого мужчины быстро принимает решения по любому вопросу, так как в основном всё упирается в расходы, а расходы, чувствуется, Олег берёт на себя.
– Ну как это можно – свадьбу разбить на два вечера?.. – осторожно задаёт вопрос отец.
– Папа, помолчи маленько, – останавливает его Олег, – ну что ты в этих делах понимаешь? Это же не марксизм-ленинизм! Соня сделала выбор, и Антон её поддержал: такой свадьбы, какую ты видишь по телевизору, они не хотят!
– Олег, ну какую свадьбу папа видит по телевизору? Ты что-то не то говоришь... – мама старалась дружелюбно поправить Олега.
– Мама, ну ту, которую возят на машине, на которой жених и невеста подходят к памятнику Неизвестному солдату, благодарят Родину и марксизм-ленинизм. Соня так не хочет. Сонечка, скажи нам, что ты хочешь, вернее, что вы хотите.
– Мы хотим с Антоном устроить скромный, но приятный для нас вечер в «Якоре», в рыбном ресторане. Организацию вечера Олег берёт на себя. Ресторан на улице Горького, возле Белорусского. На 17 человек. Молодёжи. Мы уже подсчитали. Без родителей.
Отец заёрзал, но Олег не дал ему вставить слово.
– Это в субботу, – продолжал Олег. – А на следующий день, в воскресенье, мы все отпразднуем здесь, дома, и вы приглашайте кого хотите, хоть весь свой институт, а ты, мама, хоть всю свою больницу.
– Подожди, Олег, ты тоже загнул: «весь институт и всю больницу»! Пусть папа пригласит своих близких друзей и мама тоже. Не надо устраивать показуху, я не люблю этого, вы знаете. Со стороны Антона будет его отец, – сказала Соня.
– Сонечка, у меня одна дочка, и я еле дождалась этого момента. – Мать подошла к Антону и обняла его за плечи. – Почему вы хотите спрятать такое торжество?
– Мама, мы с Антоном решили, что это наше торжество. И не хотим его распылять.
– Полагаю, что прения закончены, – Олег постучал по столу. – Это не партийное собрание, на котором обсуждают успехи марксизма-лени...
– Какой ты умный, сыночек мой! – перебил Олега отец. – Если бы твой дед в своё время не занялся бы марксизмом-ленинизмом, то, может, не было бы ни тебя, ни Сони, ни твоего магазина, ни Сониной аспирантуры. А благодаря деду, он выжил и меня в люди вывел.
– Папочка, мы очень любим марксизм-ленинизм. – Олег смиренно, как маленький ребёнок, посмотрел на папу. – И поэтому хотим, чтобы нам никто не мешал наслаждаться им. Для того и сделаем второй воскресный ужин, чтобы самые достойные марксисты-ленинцы доставили нам удовольствие. – Олег смачно закурил и похлопал папу по плечу.
Наступила пауза. Антону было неловко, и он решил не вмешиваться в этот странный семейный совет. Он украдкой посмотрел на часы, и тут как раз к нему обратилась Соня:
– Самым молчаливым сегодня был Антоша. Антон, последний шанс – встревай.
– Хотел бы, да времени нет. В другой раз наговорюсь, а сейчас, Сонечка, нам нужно торопиться, опоздаем в театр. – Антон ещё раз посмотрел на часы.
– В театр? А на что вы идёте, ребята? – очень обрадовалась перемене темы Сонина мама.
– На Таганку. Олег сделал нам подарок. Идём на «А зори здесь тихие», – ответил Антон.
– Так, по последней! Дорогая моя сестричка, дорогой... её Антон, за ваше счастье! – Олег подошёл и поцеловал Соню, обнял по-мужски Антона.
Когда они выходили, Антон спросил:
– Соня, ты сказала, что в воскресенье, на вечере у вас дома, с моей стороны будет только отец?
– Да, Тоня, а кто ещё? Я не знала, что у тебя есть другие родственники. – Соня прекрасно понимала, о ком идёт речь, – Антон не сомневался в этом.
– А Лёня с Фаней?
– Ну ты даёшь! И что ты так носишься с ними?! Они же будут в «Якоре», причём самые главные, даже главнее Олега. Тонечка, ну подумай, – она прижалась к Антону и поцеловала его в щеку, – придут папины друзья, солидные люди, коммунисты, будут нести свою русско-партийную ахинею, а тут сидят два незнакомых еврейчика, рыжий и чёрненькая... Ну какое это будет веселье для осторожных солидных людей? Да и будет ли интересно Фаине с Лёней?
– Хорошо же ты думаешь о моих друзьях!
– Да не думаю я так. Они замечательные ребята, просто ты теперь привязан-перевязан, то есть почти женат, и я буду у тебя на первом месте, правда? – Соня лукаво и примирительно смотрела Антону прямо в глаза. – А теперь давай переключимся на нас, на «А зори здесь тихие».
– Давай. – Антон немного грустно поднял голову и посмотрел на звезды.

* * *
Лето жаркое и душное, зима слякотная и грязная, осень дождливая и длинная, весна?.. Весна поздняя, но более или менее, хоть и дождики два-три раза в неделю. Москвичи удивляются: «Куда девалась погода в Москве?!». Никто толком не помнит, но всем кажется, что вот недавно – год был чудным. Был ли? И время летит быстро, наступила вторая половина сентября, и все радостно вздохнули. Затянувшееся в этом году бабье лето подарило москвичам тёплые солнечные дни после бесконечных холодных дождей в конце августа и начале сентября. Люди повеселели, опять пооткрывали окна и балконы, дети, уже надевшие было свитера, бегали в шортиках, синоптики обещали потепление до 22 градусов! Бабье лето диктовало свои права, и, возможно, деревенские бабы пользовались передышкой после тяжёлого сбора урожая, как того и намекало название лета бабьим.
В Лианозово, в деревянном бревенчатом доме, где жил отец Антона, дышалось легко, солнце падало на веранду, и огромный домашний кот, вытянувшись и подставив бока теплу, уютно улёгся на соломенный коврик и дремал.
Кот не знал, что это его последние шансы наслаждаться пространством дома и огромного участка – правительство Москвы распорядилось снести дома в Лианозово, переселить жителей снесённых домов в многоэтажки вокруг Москвы по советским меркам жилплощади, а на расчищенной освобожденной территории построить новые огромные высотки. От такого мероприятия должны были пострадать тысячи людей, когда-то приобретших эти дома и поколениями проживавших в них. Но жаловаться было некому, жители не хотели переезжать и втихомолку проклинали советскую власть. Времени до окончательного переселения оставалось мало, и вокруг разыгрывались маленькие трагедии маленьких оскорблённых людей.
Но всего этого кот, привыкший к солнечной веранде, предвидеть не мог, и продолжал, мурлыкая во сне, наслаждаться полуденной дрёмой.
На большой лужайке возле дома, рядом с пожелтевшими кустами орешника и высокими елями лежали Лёня и Фаня, лениво греясь, как кот на веранде, под сентябрьским солнышком, почти раздетые, и вспоминали морские пляжи Одессы.
По ступенькам веранды спустился Антон, неся на подносе разрезанный арбуз.
– Не поверите, – на ходу громко говорил Антон, – мало того, что арбуз красный, он и спелый в меру, а главное, сладкий. Папа умеет выбирать арбузы. Он стучит по нему, щелкает, прислушивается к звуку щелчков и угадывает. А я не могу выбрать, хоть и слух у меня музыкальный.
Антон присел рядом на расстеленные одеяла и протянул друзьям поднос с арбузом.
– Очень, говорят, полезен для почек. Наваливайтесь.
– Чёрное море, арбуз на волне, Чёрное море скучает по мне... – мечтательно запел Лёня, на ходу придумывая какие-то слова...
Сегодня была суббота, и они по традиции втроем приезжали в выходные к отцу Антона, как на дачу. Здесь, среди зелени и в тишине, легче дышалось. Иногда они брали такси и доезжали до самого дома, а иногда садились на электричку с Савёловского вокзала, через минут двадцать выходили в Лианозово и ещё минут двадцать пешком шли по огромному лесу, любуясь свежестью зелени весной или золотом опадающей листвы осенью.
Отец Антона Андрей Александрович, как и Антон, «А в кубе», работал охранником в ночные смены и, как правило, отсыпался днём. Ребята ему не мешали, дом был большой. Иногда они все втроём оставались ночевать.
Мать Антона, Мария Павловна, умерла от простуды, когда ей было 55 лет. Врачам спасти её не удалось, Андрей Александрович, тихий и скромный, невысокого роста мужчина в очках, тяжело переживал смерть жены. И хотя это случилось лет пять-шесть назад, его лицо до сих пор было грустным и задумчивым. Антон говорил, что отец иногда стал прикладываться к бутылке, чего при матери не делал.
Соня не смогла приехать с ними, так как была занята. Теперь, при аспирантуре, её загружали работой больше всех, считалось, что она там «салага», новичок и должна терпеть. Она обещала подъехать к вечеру, просила без неё не начинать есть и пить.
Ребята, уплетая арбуз, обсуждали предстоящую свадьбу, которая должна была состояться через неделю, в последнюю субботу сентября. Антон очень волновался, хотя почти все заботы были на Соне, вернее, на её брате Олеге. Вот и сейчас, обсуждая, они чаще всего называли имя Олег.
– Нам бы ждать и ждать, минимум три месяца. Это при самом лучшем раскладе. Очередь расписаться – огромная. А Олег договорился на месяц.
– Блат есть блат, чего говорить... Особенно в Москве, – улыбнулась Фаня.
– Да, но столько блата!.. Олег и в ресторане «Якорь» договорился на тот же день, в субботу, когда расписываемся. Нам дают отдельный зал.
– А сколько человек будет на свадьбе? – спросил Лёня.
– Честно скажу, точно не знаю. Соня всё знает. Вот скоро приедет, – Антон посмотрел на часы, – и расскажет нам. По-моему на свадьбе будут 17 человек. Родителей не будет, только молодёжь. От меня – восемь человек, вы, Румянцевы, Милины и моя партнёрша по ресторану с мужем. От Сони – семь человек, её подруга с парнем и какая-то новая пара, им лет по тридцать. Работают у Сони на кафедре, Соня подружилась с ними. И, само собой, Олег с подругой и ещё кто-то с ним, наверное, очень важный, раз один... Вот всё, что знаю я...
– А как и когда на регистрацию? – спросила Фаня.
– Мы с Соней приедем в машине Олега, к двум часам. Одно такси для моего свидетеля, значит, для вас, и другое для Сониной свидетельницы. Никаких заездов, никаких памятников, скромно, с казённым шампанским во Дворце бракосочетания, потом по домам, а вечером в ресторане. Слава Богу, мои желания и Сонины совпали.
– А как же родители? – Лёня не забывал про арбуз и, слушая Антона, успевал есть кусок за куском.
– Фаня, а ты почему арбуз не ешь? – Антон подвинул поближе к ней поднос. – Смотри, как Лёня наворачивает! Родители? Это очень интересно. На следующий день, в воскресенье, у Сони дома будут её родители, мой папа и как смеялся Олег, представители марксизма-ленинизма: её отца разная профессура.
Они лежали, болтали и смотрели в небо. Антон со времени приезда из Одессы мало общался с Лёней, оба они были заняты. Разумеется, больше Антон: и школа, где он впервые будет вести девятый класс, и ресторан, где нужно было подработать после отпускных расходов, и новые «семейные» заботы – подготовка к регистрации брака, свадьбе, переезду Сони к нему… Она же была занята своей аспирантурой. Так пока и не получалось спокойно обсудить с ними израильский вызов, решение родителей Лёни об отъезде. Антон понимал, что ребята переживают, что грядут какие-то изменения... Он решил перевести, пока Сони нет, разговор о свадьбе на тему отъезда.
– Лёня, ну вы всё молчите о вызове, который получили, о маме с папой...
– Даже не знаю, что сказать... Всё перевернулось с того Нового года, когда провожали Сашу. Помнишь?
– Как же ему не помнить, – улыбнулась Фаня. – Он ведь тогда познакомился с Соней.
– Повезло тебе, Антон, жизнь поменялась к лучшему. А что ждёт нас? Кто-то из тех, кого мы здесь провожали, предоставил наши данные в Вене – может, Миша и Оля. Они хотят как лучше. Мама две недели назад подала документы. Сколько им ждать разрешения, неизвестно. И как быть нам? Не представляю. Слава Богу, мамин брат Борис отказывается ехать.
– Как знать? – рассудила Фаня. – Сегодня так, а завтра тоже к мамочке в Америку захочет.
– Ну и забота на вас навалилась! ****ские порядки, – выругался Антон. – Почему нельзя поехать и проведать своих родителей? Что, твои мама с папой какие-то секреты выдадут капиталистам?
– Ты наивный, Антон. Я теперь стал слушать «Голос Америки». – Лёня посмотрел на Антона. – Если б ты знал, какие дела в мире происходят!
– И Би-би-си, – добавила Фаня. – В Америке, в Израиле демонстрации каждый раз под лозунгом: «Отпустите мой народ». Это, мол, евреев отпустите. Антон, ты просто не в курсе, многим отказывают в визе. Люди теряют работу, лучшие специалисты устраиваются чернорабочими, улицы подметают. А многим и дела шьют, в тюрягу отправляют.
– Мы просто этого не знали, не встревали. – Лёня жёстко провёл ладонями по лицу и вверх по лбу и волосам, как делают пожилые женщины при трагедии. – Всё не так просто, если заикнёшься, назад отступать некуда. Я даже боюсь, что кто-нибудь узнает в нашем кооперативе, что мне вызов прислали.
– Я, наверное, не тот разговор затеял, ребята. – Антон даже расстроился. – Давайте к свадьбе вернёмся, веселей будет.
– Правильно, нам с Фаней «горько!» кричать хочется, – скаламбурил Лёня.
Фанин взгляд упал на березу, и она сама себе улыбнулась. Вся в желтых листьях, береза будто готовилась к зиме и навевала грусть. Вокруг щебетали воробьи и каркали вороны.
– Жаль, скоро не сможем приезжать сюда. – Фаня грустно посмотрела на Антона.
– Жаль?! Это горе, а не жаль! – Лёня от возмущения поднялся. – Я не нахожу слов! Взять и вот так запросто выкинуть людей из домов! Это же настоящая экспроприация!
– Ничего нельзя сделать, – развёл руками Антон. – Тысячи людей переселяются. Отец рассказывает, что хозяин, вон, через пять домов, умер от разрыва сердца, когда узнал, что это окончательное решение.
– Как же можно было такое решение принять?! – не унимался Лёня.
– А как будет проходить процесс выселения? – спросила Фаня.
– Очень просто! Уже проходит. Сколько ни тяни, а к концу года выполняй приказ рабоче-крестьянской власти, – сказал Антон со злостью. – Отцу предложили в Бибирево на выбор два варианта, но в обоих случаях одну комнату с подселением!
– Почему с подселением? – не выдержала Фаня.
– Потому что он один здесь прописан, ему не полагается квартира. По московским нормам на одного человека не положено отдельной квартиры. Вот его и подселят к кому-нибудь. Первый вариант: двухкомнатная квартира, одна комната отцу, другая – тоже какому-то старику. Второй вариант: трёхкомнатная. Отцу – одна маленькая комната, две другие – какой-то «многогабаритной» семье.
– Это просто издевательство. Мне даже не верится, что такое может быть в нашей стране. Выселить из дома и поселить в коммуналке! В наше время! – Лёня с силой ударил ногой по еловой шишке, лежавшей возле кустов. – Я понимаю, что во время революции грабили и экспроприировали, но теперь, у «простых советских людей»?!
– За дом даже шкалик никто не даст, а люди всю жизнь что-то пристраивали, переделывали, строили, копались, деревья сажали. Вон видишь, дубок какой! Папа с мамой посадили его, когда я родился. Теперь хана ему, угробят.
Дверь на веранде скрипнула, и ребята увидели Андрея Александровича. Он был в старых сатиновых шароварах, стиранных-перестиранных, и в майке. Кряжистый, худой, но с тугими мускулами всю жизнь работающего человека. У него было простое лицо, но очки придавали ему интеллигентность, и когда он улыбался, сразу было видно, что он добрый кроткий человек.
– Здравствуйте, Андрей Александрович, – поздоровались с ним Лёня и Фаня.
– Добрый день, ребята. Молодцы, что приехали. Последние денёчки... – Андрей Александрович спустился по ступенькам и протянул ребятам руку. – Привет, Лёня, привет, Фаиночка.
– Папа, что ты имеешь в виду – «последние денёчки»?
– То же, что и ты, сыночек. Последние тёплые денёчки... и последние денёчки нашего дома... – Андрей Александрович понимающе помотал головой.
– Папа, это правда, что какой-то дом церковь покупает?
– Да, второй от угла. За копейки. Но хоть один дом уцелеет. Церковь перенесёт его по брёвнышку к себе на подворье. Каждое бревно пометит, пронумерует, а потом соберёт бревно к бревну. Дом очень хороший, брёвна не подпорченные. А всем остальным домам не повезло – на свалку. Никто даже пачку сигарет за него не даст. Вот так, люди. Ладно, вы полежите ещё, погрейтесь, а я схожу в лавку.
– Папа, мы всё привезли с собой. Не уходи, посиди с нами.
– Пойду, Антоша, мне всё равно надо. «Приму», то да сё... – И Андрей Александрович направился к калитке. – А вы отдыхайте, я ненадолго...
Когда отец отошёл, Антон грустно кивнул в его сторону:
– За водочкой пошёл. Говорит: «Матери повезло, не дожила до такого».
Фаня опять посмотрела на берёзку. Вороны продолжали громко каркать.

* * *
Когда после репетиции Соня вышла из университетского зала вместе со своей подругой Наташей, ей показалось, как и несколько месяцев назад, что за огромным афишным столбом мелькнула какая-то знакомая фигура. Пока они шли к метро, Соня каждый раз оглядывалась, стараясь определить, показалось ли ей или на самом деле за ними кто-то наблюдает. Она не очень внимательно слушала подругу, между тем Наташа тараторила без умолку:
– Глеб говорит мне: «Это будет гениальнейшая опера, когда я её закончу». Он видит её, она ему даже снится. Он назвал оперу «Киевская Русь», там будут такие костюмы! Представляешь, авары, половцы, печенеги, хазары. Ты меня слышишь, Соня?
– Да, Натка. Мне кажется, кто-то следит за нами. – Соня опять озабоченно оглянулась.
– Да кому мы нужны, подруга! «Не с нашим счастьем», как в том анекдоте.
– В каком анекдоте? О чём ты говоришь?
– Ну, помнишь, как две женщины шли поздно по тёмной улице и одна говорит другой: «Опасно здесь. Могут изнасиловать». А другая ей отвечает: «Не с нашим счастьем».
Соня рассмеялась.
– Ты даёшь, Натка! Разошлась...
– А ты перестань оглядываться, – не обращая внимания на Сонину озабоченность, так же весело продолжала. – Конец X века, Владимир Красное Солнышко принимает послов: иудеев, магометан, от папы римского, от греков, каждый уговаривает его принять свою религию, но он выбирает греческую и крестится в 988-м году. Представляешь? Глеб говорит – эта опера перебьёт даже Солженицына.
– Причём здесь Солженицын?
– Ты не слушаешь меня, подружка. Все говорят сейчас о «Иване Денисовиче», о сталинских лагерях. А теперь представь себе, если бы Владимир Красное Солнышко послушал бы не греческого посла, а иудейского! Выбрал бы не христианство, а иудаизм! Представляешь?
– Нет, не представляю. Тогда б что, мы все евреями были бы?
– Наконец, врубилась... Это не опера, а взрыв!..
– А ему разрешат её поставить? Не арестовали бы его. Уж очень всё накручено.
– Он не знает. Говорит «или-или», может погореть. Но если примут, то его никто не остановит.
– А когда он закончит писать её?
– Так он ещё и не начинал. Это задумка у него такая.
Соня удивлённо посмотрела на подругу.
– А-а, задумка... Таких задумок знаешь сколько!..
Они подошли к станции и спустились по эскалатору. Соня всё смотрела по сторонам, чувствуя чьё-то скрытое присутствие. Дальше ей с Наташей было не по пути, и они стали прощаться.
– Наташа, не опаздывай завтра к маме, оттуда на машинах поедем в загс.
– Вот как приду домой, так и готовиться начну к завтрашнему дню. Глебу надо напомнить, чтобы вовремя за мной заехал. Я так рада за тебя! – Они поцеловались. – Пока, до завтра!
Наташа нырнула в переход, а Соня, всё ещё оглядываясь, направилась поближе к платформе и, когда подошёл поезд, втиснулась в переполненный вагон.
Она уже как будто успокоилась и совсем не видела, как в другую дверь этого же вагона успел войти всё время шедший за ней Василий Харитонович, который когда-то подарил Соне огромный бриллиант.
Соня стояла, держась за вертикальную стойку, и не видела, как сзади пробирался к ней по вагону Василий Харитонович, и испуганно вздрогнула, когда над её ухом неожиданно прозвучало:
– Соня, здравствуй! Это я.
– Ой! – Соня схватилась за сердце. – Как вы меня напугали!
– Извини, Сонечка, ты была не одна, поэтому я не решился подходить.
– А несколько месяцев назад это были тоже вы? – Соня не называла его имени, так как забыла отчество.
– Я всё расскажу, давай выйдем из метро. Пожалуйста, здесь же слова сказать нельзя.
– Я не могу, тороплюсь очень. У меня завтра тяжёлый день. Вернее, буду очень занята.
– Ну пожалуйста. Просто чашечку кофе выпьем. Я так долго ждал этого момента.
Василий Харитонович смотрел на неё умоляюще. Соня растерялась, не зная, как ей поступить. Потом подумала о своей аспирантской судьбе, связанной с якутскими алмазами, и неуверенно взглянула на всемогущего якута:
– Василий... напомните, пожалуйста, ваше отчество, извините, забыла...
– Харитонович.
– Василий Харитонович, я, право, не знаю... Всё так вдруг получилось, я очень тороплюсь и завтра, правда, очень сложный день...
– Соня, я несколько месяцев искал тебя. Хочу хотя бы узнать, как у тебя идут дела. Но тут же невозможно... – Поезд, как бы в подтверждение, заскрипел на повороте, и пассажиры резко наклонились в одну сторону. – 10-15 минут не выбьют тебя из расписания. А мне так хочется поговорить с тобой.
Соня опять взглянула на Василия Харитоновича и улыбнулась, увидев на лице этого государственного серьёзного руководителя запальчиво-мальчишеское наивное желание добиться своего. Василий Харитонович, почти не ожидая её согласия, взял её под руку и стал легонечко проталкивать к двери.
– Хорошо, Василий Харитонович. Только не надо наверх, давайте здесь, на скамеечке посидим немного... – И Соня опять заметила на его лице разочарованную гримасу. – Правда, это займёт много времени, если искать кафе и так далее... Лучше расскажите, что вы в Москве делаете?
Соня увидела почти в конце перрона пустую скамейку и жестом пригласила Василия Харитоновича. Они присели, Василий Харитонович возбуждённо и радостно смотрел на Соню, забыв ответить на её вопрос.
– Так не молчите. – Соня улыбнулась. – Какие у вас дела в Москве, как идут дела в Якутии, как поживают ваши дети, как ваша жена?
Василий Харитонович понял, что Соня хотела сделать их встречу обычной встречей старых знакомых, и примирительно улыбнулся.
– Если по порядку, то дела в Москве – государственные. Я ведь в метро не езжу, меня целая кавалькада возит. А сейчас я удрал от них. Как дела в Якутии? Плохо! По тебе, Сонечка, скучаю. Как жена и дети? Спасибо, что помнишь, всё нормально, их никто не обижает.
Соня смутилась. Ей не хотелось переходить на скользкую тему личных чувств собеседника.
– А как вы меня нашли?
– Соня, тогда, на аэродроме, я, наверное, был очень напористым, и ты испугалась меня. Но я был зажат и во времени, и обстоятельствами. Но я и сейчас подпишусь под каждым словом, которое я тебе тогда сказал...
– Не надо, пожалуйста, Василий Харитонович. – Соня чуточку заволновалась, понимая, что ей сейчас ну совершенно ни к чему этот разговор. – Как же всё-таки вы меня нашли?
– Это же просто, Соня. Я часто бываю в Москве. А когда приезжаю, мне всегда хочется повидать тебя. Адрес легко узнать, но тогда, в первый раз, я не решился подойти к тебе, и ты прыгнула в троллейбус. А потом я ещё несколько раз подходил к дому, но тебя застать не мог.
– Мне тогда показалось, что я вас увидела. А на следующий день мы уехали в Одессу. На целый месяц.
– А я не мог понять, почему ты не выходила из дому, – засмеялся Василий Харитонович. – Вот и в этот раз я никак не смог увидеть тебя, тогда вспомнил про университет.
– Василий Харитонович, я там больше не живу. – Соня замолчала. – Я переехала.
Она посмотрела на Василия Харитоновича, не зная, как объяснить ему ситуацию, но он, то ли почувствовав что-то нежелательное, то ли не обратив внимания на Сонину озабоченность, как ни в чём не бывало, продолжал:
– А с аспирантурой как? Дела идут?
– Да, слава Богу, поступила, учусь, занимаюсь якутскими алмазами, – улыбнулась Соня. – Теперь, наверное, надолго связалась с Якутией.
Василий Харитонович радостно поднял на неё глаза. На его лице опять появилось озорное мальчишеское выражение. «Вот это другое дело!» – подумал он и взял Соню за руку:
– Якутия – прекрасное место! Если ты приедешь туда на работу, сама понимаешь, тебе – зелёная улица! В Якутии у тебя есть я... Какая у тебя специальность? А тема диссертации есть? – Василий Харитонович посчитал, что ещё не всё потеряно и, возможно, Соня опять окажется в Якутии.
– В дипломе у меня значится «инженер-геолог-разведчик». Для диссертации мне предложили две темы, – Соня тоже обрадовалась повороту разговора: не говорить же им без конца о его отношении к ней. – Первая – «Перспективная реализация промышленной эксплуатации алмазосодержащей руды Якутии», вторая – «Особенности внутренней морфологии кристаллов якутских алмазов». Как видите, обе связаны с Якутией.
– Когда защитишься, у тебя в кармане место научного сотрудника в Якутском научном центре! Помни об этом.
Василий Харитонович был почти счастлив. Он искал в кармане сигареты, но вспомнив, что они находятся в метро, спрятал сигареты обратно в карман, при этом умоляюще посмотрел на Соню:
– Ну хоть на 10 минут на воздух?
– Василий Харитонович, – Соне показалось, что сейчас самое время поставить точки над i, но она не знала, как бы это получше сделать. – Понимаете, завтра я...
– Ну хорошо, а как я смогу увидеть тебя в следующий раз? – перебил её Василий Харитонович. – Сонечка, я ведь люблю тебя по-прежнему и всегда буду надеяться на...
– Василий Харитонович, – теперь Соня перебила его, – остановитесь, я должна вам что-то сказать. Очень серьёзное. Если, как вы сказали, вы любите меня, значит, я полагаю, вы знаете, что такое любить. – Соня открыто смотрела ему в глаза, и было видно, как Василий Харитонович насторожился. – Вы помните, тогда на аэродроме я вам сказала, что у меня есть... преподаватель русского языка и литературы? Так вот, я его очень люблю, Василий Харитонович, и завтра, – она помедлила, – завтра у нас свадьба. Я выхожу за него замуж.
Она казалась ему ещё красивее, чем раньше. Соня поднялась и за ней – растерянный Василий Харитонович, чувствуя себя неловко и за несвоевременный визит, и от такого поворота дела. Но Соня, как всегда, моментально поняв его состояние, неожиданно обняла Василия Харитоновича одной рукой и легонько прижалась к его боку.
– Вот... Но мы ведь останемся друзьями... – она доверительно и по-женски лукаво посмотрела ему в глаза.
Быстро придя в себя, Василий Харитонович поцеловал ей руку.
– Поздравляю! Желаю счастья! – У него получилось как-то по-казённому. – Надо же, подарка даже у меня с собой нет. Сонечка, пусть мой тот подарок будет свадебным... – Они оба поняли, что речь идёт о бриллианте и засмеялись.
– Думаю, можно. Спасибо! Я его берегу. Ну, пожалуй, мне пора...
– А как же телефон, Соня? – не сдержался Василий Харитонович.
– Как же я вам могу дать мой телефон, когда рядом муж будет? – улыбнулась Соня. – Василий Харитонович, до свидания...
Он стоял возле скамейки и грустно смотрел ей вслед. Перед тем как прыгнуть в вагон, Соня оглянулась и прощально помахала ему рукой, как когда-то в аэропорту, улетая из Якутии. Только на этот раз в руке у неё не было бриллианта.

* * *
Лёня с Фаней вышли из троллейбуса и направились к многоэтажному дому, где их ждали жених и невеста. Они прошли мимо деревянного домика, в котором на Новый год провожали в Америку Сашу с семьёй. Неказистый домик всё так же стоял, будто стесняясь своей ветхости, рядом с большой современной многоэтажкой с широкими окнами и балконами. Наверное, водитель трамвая Николай Васильевич счастливо проживает в нём, наслаждаясь двухкомнатной квартирой, которая досталась ему после Сашиного отъезда. Оглянувшись на дом, Лёня сказал Фане:
– Как там Саша сейчас? Знал бы он, по какому поводу мы опять возле его дома!
– Да-а, знал бы, обрадовался бы, наверное, что его отъезд был причиной знакомства Антона и Сони.
У подъезда большого дома стояли два такси и рядом с ними – Сонины родители и Натка со своим кавалером. А из подъезда выходили, держась за руки, со счастливыми улыбками, Соня с букетом алых роз и Антон. Когда все поздоровались, Соня представила пару своим родителям:
– Это близкие друзья Антона, а значит, теперь и мои. А это мои родители.
Когда все четверо обменивались рукопожатиями, произошла маленькая заминка, смутившая Соню. Фаня протянула руку Сониному отцу и сказала:
– Меня зовут Фаня.
– Как? – переспросил отец, для которого это имя, видимо, было в новинку.
– Фаня, – повторила она, и уголки её губ чуть-чуть растянулись.
Соня быстренько обнялась с ней, и они поцеловались. Фаня вручила ей белую розу на длинном стебле.
– А это Наташа, моя Натка. И её друг, Глеб.
В этот момент подъехала чёрная «Волга», и из неё вышел Олег. Пожалуй, он был веселее всех. Вместе с Олегом вышел средних лет мужчина, увешанный фотоаппаратами.
– Моя маленькая сестренка! – громко кричал Олег. – Если бы ты видела себя, какая ты красивая! – Он обнял её. – В загсе начнут заикаться, увидев тебя. – Подошёл к Антону и тоже крепко обнял его. – Ты тоже красавец, не переживай. Папочка, мамочка, ну что ж, нам пора, мы поедем...
– Мамуля, мамулечка! – Соня сдерживала себя, чтобы не расплакаться. – Я из твоих рук уезжаю, из твоего дома, из твоей любви... – она погладила лицо матери и поцеловала её. – Папочка, ты тоже мой самый любимый. Не переживайте. Из загса мы поедем к Антону, вечером в ресторан, а завтра, завтра к вам, мамуля. Завтра в гости к маме и папе! – Соня громко смеялась. – В гости! К маме! Мы приедем с Тошиным отцом.
– Так, встали все вместе! Для фотографии. С нами лучший фотограф Москвы! Отлично, а теперь по машинам! – скомандовал Олег, и все стали прощаться с родителями Сони.
Была последняя суббота сентября, но осенью ещё и не пахло. Время года выдавало себя только красками. Поникшая травка у дома, пожелтевшие кусты, на которые падали жёлто-красные листья клёнов, и берёзы, ветки которых, не защищённые зелёными листьями, страдали от тёплых лучей солнца.
Машины мчались по городу, и прохожие не догадывались, что молодая красивая пара скоро начнет отсчитывать годы до золотой свадьбы. Подъехав к Дворцу бракосочетания, они прошли через толпу таких же молодых и счастливых, ожидавших своей очереди. Кто-то, уже выйдя мужем и женой из комнаты, дубовая огромная дверь которой была закрыта, праздновал, громко смеясь и разливая шампанское. Кто-то, волнуясь, скромно сидел и ждал, когда их вызовут.
Соня удивилась, как постепенно испарялась торжественность момента, видимо от обыденности и конвеерности происходящего, от большого количества незнакомых людей, от фанерной, под дуб, панели на стенах грязно-коричневого цвета, от мрачных ковровых дорожек в казённом здании. Цветов было много, но все они небрежно лежали на столиках и креслах, казалось, поникнув от незнания, почему они здесь. И тогда Соня поднялась и, подойдя к своим, протянула каждому по цветку.
– Эта роза любит тебя, ей нужно твоё внимание, – говорила она, вручая розу. – Олег, смотри, как роза тебя украшает. Антон, а твой цветок я буду держать в своих руках, ведь я – твоя роза!
Соня хлопотала, подходила ко всем, веселила, не желая превращать ожидание торжественности в пошлую принадлежность к очереди. «В очереди стоят за курами, а не чтобы стать мужем и женой», – думала она. Антон тоже чувствовал нелепость этого ожидания, но старался использовать время более рационально, расставляя всех вместе или отдельно для фотографий. Лучший в Москве фотограф безропотно щёлкал кадры, то поднимая подбородок невесты, то кладя чью-то руку на чьё-то плечо.
Потом их вызвали. Потом Соня и Антон стояли перед большим столом, а напротив них, стараясь казаться чрезвычайно доброй и вежливой, представительница власти торжественно повторяла свой монолог. Соня стояла в белом свадебном платье, в меру скромном, Антон – в чёрном костюме. Как бы они ни старались перевести всю эту скучную процедуру в юмор, их лица, особенно глаза, излучали серьёзность и ответственность. Видимо, природа следит за своими принципами. Потом по очереди они поставили свои подписи на бланке, потом расписались стоявшие за ними свидетели – Лёня и Натка. Потом обменялись кольцами и поцеловались. Всё шло по порядку, лента крутилась, и следующая счастливая пара так же торжественно под звуки марша Мендельсона, вошла в комнату, абсолютно не обращая внимания на выходящих.
Соню и Антона поздравляли друзья, Олег открывал шампанское. Фаня подошла к Соне, обняла её.
– Я так рада! Теперь нас четверо. Антон, а ты теперь не «Я», ты теперь «МЫ». Пусть «МЫ» будут счастливыми.
Наконец, распрощавшись, они разъехались по домам.
– Натка, спасибо! До вечера в «Якоре», – успела крикнуть Соня подруге, которая вместе с Глебом садилась в такси.
Когда они вчетвером вечером приехали в ресторан, некоторые гости уже были там. Отдельная комната, достаточно просторная для человек 25-30, утопала в цветах. Естественно, к этому приложил руку всемогущий Олег, так любящий свою младшую сестру. Гости вместе с подарками тоже приносили огромные букеты, и официанты, по команде Олега, расставляли их в вазы. Длинный стол уже был сервирован и уставлен множеством блюд. Цветы стояли и здесь.
Соне понравилось, как был украшен зал, разве что… опять эти деревянные панели под дуб на стенах, точно такого же грязно-коричневого цвета, как во Дворце бракосочетания. «Они, что, все сговорились насчет этих панелей?» Она улыбнулась сама себе и подошла к Олегу:
– Спасибо тебе большое, братик!
Отдохнувшие после государственного акта бракосочетания Антон и Соня были в превосходном настроении, смеялись, радостно принимали поздравления гостей.
Очень элегантная подруга Олега – Ия. На ней был изящный шёлковый костюм светло-светло фиолетового оттенка: юбка выше колен с раскошенными клиньями и кофта поверх юбки, сделанная в стиле пиджака. Сразу было видно, что это не просто импортный костюм, а сверх импортный, не какая-нибудь Болгария или Польша, а, наверное, Франция или Италия.
Шумные Дима и Галя Румянцевы, которые уже успели что-то там выпить, всё время хохотали. Осторожные Милины Сеня и Люда, как и положено звукорежиссеру с Мосфильма, он был в потрёпанных джинсах и в чёрном кожаном пиджаке.
Подруга по университету Натка, с добродушным любопытным личиком сидела рядом со своим парнем Глебом. Глеб в кепке, потому что лысый, и с бородой явно принадлежал к богеме. Натка говорила, что он гениальный дирижёр с большими задумками, но пока ещё никем не дирижировал.
И опять этот коренастый мужчина с множеством фотоаппаратов, которого Олег привозил с собой в загс и представил его как лучшего фотографа Москвы. Как выяснилось позже, Олег и Ия звали его Ник.
Наконец все сели за стол, застучали вилками и ножами, разлили спиртное и стали ждать «центральной» команды: «что делать дальше?»
Поднялся Антон, постучал по графину, как это делают на профсоюзных собраниях, прокашлялся, как положено оратору, и, медленно оглядев гостей и задержав взгляд на Соне, торжественно начал:
Мозг
неспособен
словами высказать.
Слова
недостойны и грубы.
Сердцем,
любящим
и выстраданным,
я заменю
раскалённые губы.
Как ошибались поэты,
не зная
музыки дивной!
Пели
звёздам сонеты,
пели
морю гимны.
Если
есть
красивые звёзды,
это –
твои глаза,
любимая!
Если
есть
безбрежное море,
это –
твои глаза,
любимая!
Хрустальные
блики луны
вдохновляют
сердца
пожилые и юные.
Смешные,
они не знают,
что
это –
твоё
отражение лунное!
И если
пустыня
услышит крик
уставшего путника
о капельке влаги,
это –
ты
превратилась в родник,
это –
ты
протянула
объятья прохлады!
Пусть простят меня
маки алые,
радуга,
северное сияние.
Это –
самое малое
из того,
что ты
подарить в состоянии.
Антон галантно поклонился Соне, взял её руку и поцеловал. Все стали хлопать, но Антон остановил их взмахом руки.
– Спасибо. Я очень счастлив сегодня и очень влюблён, и хотел передать вам своё состояние, дорогие гости. Я написал это стихотворение и пусть оно в подражании моему любимому поэту Маяковскому, но чувства – мои.
Опять все стали хлопать и кричать и даже встали. Раздались крики «Горько! Горько!» и Соня с Антоном честно продемонстрировали свадебный поцелуй.
Тосты и крики «Горько» многократно повторялись, веселье разгоралось соответственно количеству выпитого. Начались танцы. Постепенно все пары перемешались. Глеб делился своей гениальной оперой, которая ещё не написана, Антон с Лёней вспоминали армейскую службу на Кавказе, Соня рассказывала, как порвала фотографии бывших пассий своего мужа.
Олег танцевал со всеми дамами, а мужчины стали приглашать Ию. Потом объявили «дамский танец», и Соня пригласила на вальс Антона. Было заметно, что они уже танцевали до этого вместе – у них получалось ладно и изящно.
В углу изрядно подвыпивший Глеб зажал Лёню и, держа его за пуговицу пиджака, страстно и доверительно повторял:
– Понимаешь, старик, это будет гениальная опера: крещение Руси! Старик, скоро будем праздновать 1000-летие этого события!
– Понимаю, – отвечал Лёня. – Вот пройдёт ещё 1000 лет, и кто-нибудь напишет оперу «Коммунистическая Русь». Представляешь, старик? 1000 лет коммунизму!
– Да-а! – поддакивал ему Глеб, не совсем прислушиваясь к Лёне, а скорее всего сочиняя в уме музыку гениальной оперы.
Оркестр играл танец за танцем, Антон пригласил Фаню, а Лёня, стесняясь, нерешительно подошел к Соне.
– Я случайно узнал, что сегодня у евреев большой праздник, называется Рош а-Шана, Новый год. – Танцуя, он говорил это Соне. – Поздравляю тебя и Антона с Новым еврейским годом!
– Неужели? – удивилась Соня. – Нужно всем объявить!
Когда закончился танец, Соня громко пригласила всех поближе к столу.
– Ребята, ребята! Слушайте, какой сегодня день! Сегодня, оказывается, большой еврейский праздник Рош а-Шана, Новый год! Мне Лёня только что сказал. Лёня, а ты не знаешь, какой Новый год?
– Знаю. 5737-й.
– Ребята, представляете, я познакомилась с Антоном в 1976 году, а расписалась с ним в 5737-м! Вот как надо встречаться. С Новым годом!
Все выпили и стали хлопать, а тут как раз музыка заиграла весёлую искристую Хава Нагила, и как тут было не танцевать!
В большом зале образовался круг, и все, взявшись за руки, повторяли танцевальные движения.
Фаня и Лёня танцевали и веселились вместе со всеми, но было видно, что оба они уже пребывали в каком-то своём неуверенном выездном состоянии. Они решили пока не говорить Милиным, что Лёнины родители подали документы на выезд.
Расходились поздно. Фаня и Лёня уехали домой на такси, может быть, впервые без Антона. Молодые, загрузив подарки в машину Олега, уехали в его «Волге» в том же направлении.

* * *
Утро. Влажный ветер треплет голые деревья, пасмурное небо не хочет расставаться с ночью. Соня торопится в университет. Она выбежала из подъезда кооперативной «башни» Антона, где теперь живёт, и, увидев троллейбус, подъезжающий к остановке, ускорила свой бег. То ли чуть позже встала, то ли задержалась, готовя мужу завтрак. Вот-вот она догонит троллейбус. Следы выдыхаемого воздуха соответствовали календарю года. Камера оборвала бег и зафиксировала расплывчатую, размытую фотографию бега и дыхания.

            ФИЛЬМОВАЯ ВСТАВКА НОМЕР 3

– Ну, вот. Теперь я – жена!
В красивом белом свадебном платье с длинным шлейфом, не в том, в котором она была на свадьбе, а в более дорогом и элегантном, в роскошной кружевной белой шляпе с огромными полями стоит Соня в своей любимой позе: чуть наклонившись вперёд и сомкнув впереди руки.
– Как хочется, чтобы мы были счастливы! Антон любит меня, я люблю Антона, как сохранить это навсегда? Почему, мне кажется, я не встречала счастливой пары, когда муж и жена становятся старше, когда им по 30, 40, 50 лет?
Соня стоит на фоне задника, на котором изображено море или океан. Нет ни берега, ни чаек, ни кораблей. Безбрежное море... или океан. На что намекает его безбрежность? На дальнюю дорогу?..

* * *
Обеденный перерыв в институтской столовой. Длинная очередь двигается медленно. Наконец Фаня расплачивается с кассиром, забирает поднос с едой и ищет себе место, чтобы присесть. Увидела за одним из столиков Тамару, тоже библиотекаря, и решила сесть за её столик. Пока Фаня раскладывала на столе тарелки, подошла их директриса и, как всегда, томным тихим голосом обратилась к Тамаре:
– Тамара Ефимовна, зайдите ко мне к концу дня. Я думаю, что у меня всё будет готово. Приятного вам аппетита, девочки.
– Спасибо, – одновременно ответили обе женщины, улыбнувшись.
– «Девочки», – передразнила её Тамара. – Ты заметила, Фаня, как после командировки в Америку она стала называть нас всех девочками.
– «Девочки, в библиотеке, в которой я была в Америке, все женщины бреют подмышки, принимают каждый день душ и три раза в день опрыскивают себя специальной жидкостью из пульверизатора, чтобы не вонять п;том. Пожалуйста, примите это во внимание», – Фаня тоже скопировала директрису, но очень тихо, только для Тамары, чтобы никто не мог её услышать. – Так и сказала, «чтобы не вонять п;том», а не «чтобы хорошо пахнуть».
– А своим, Александре Петровне и Марии Николаевне, говорят, сказала по большому секрету: «Девочки, мы живём в первобытном обществе!» – добавила Тамара и стала громко смеяться, но тут же обе испугались – вдруг директриса услышит их смех и отнесёт его на свой счёт! – Ты, Фаня, прямо как артистка! Очень точно её скопировала!
– Тамарочка, однако и у меня к тебе вопрос... почему ты увольняешься?
Тамара очень внимательно посмотрела на Фаню и немного задержалась с ответом, видимо, обдумывая его. Потом как ни в чём не бывало ответила:
– А, всякие семейные дела. Миша хочет, чтобы я с ребёнком сидела дома.
– Но ты не сидела с Инночкой, когда её родила! Почему же сейчас, когда девочке исполнилось три года, вы решили, что тебе нужно сидеть с ней дома?
Тамара стала серьёзной. Она ела и не поднимала глаз на Фаню.
– Тамара, вы подаёте документы? – теперь уже напрямую задала вопрос Фаня. – Поэтому ты увольняешься?
Тамара испуганно посмотрела на Фаню.
– Со мной ты можешь поделиться. Я же не побегу рассказывать всем, что Тамара собирается уезжать. Наоборот, мне очень интересно ваше с Мишей решение. Но почему же надо увольняться? Разве нельзя доработать до конца?
Тамаре не очень хотелось говорить на эту тему, но она чувствовала себя неуютно, не поделившись с Фаней, единственной, кроме неё самой, еврейкой в библиотеке из более чем сорока сотрудников.
– Ты же знаешь, Мишин племянник учится на третьем курсе. Если я буду подавать документы и работать, то мне придется брать характеристику и разные справки с места работы, от института. Тогда все узнают, а мы боимся навредить племяннику, – тихо объяснила Тамара.
– А если ты уволишься, то характеристика не нужна? – спросила Фаня.
– Конечно, нужна. Но я должна месяц нигде не работать, тогда я смогу взять все бумаги от нашего ЖЭКа. И никто в институте знать не будет.
Время обеда подходило к концу. Фаня понимающе смотрела на Тамару, видимо, примеряя её ситуацию на себя.
– Так сегодня твой последний день? Так я поняла директрису? Она сказала, что всё готово.
– А хрен её знает! Я зайду к ней, но захочет ли она меня продержать или уволит сразу, понятия не имею. – Тамара стала собирать тарелки. – Я написала ей заявление «по собственному желанию». Но ты же знаешь, она что захочет, то и сделает...
– Это правда, – согласилась Фаня. – Ладно, в любом случае, удачи вам!
– Спасибо. Если нужно будет, звони мне. – Тамара, как бы с намёком, посмотрела на Фаню. – У тебя есть мой номер.
Институт, в библиотеке которого работала Фаня, находился недалеко от её дома, буквально через два маленьких квартала. Поэтому путь на работу и с работы всегда был ей приятен: утром можно ухватить немного свежего воздуха, а вечером не нужно толкаться в метро и автобусах. Вот и сейчас она была в тёплой своей шубке, в широкополой каракулевой шляпке, чёрных высоких сапогах на каблуках и с удовольствием шла домой, зная, что мужчины будут пялиться на нее. Фаня мысленно обдумывала разговор с Тамарой. «Неужели правда, что все уедут?.. Как же быть нам с Лёней? А папина и мамина могилы? Как я смогу их оставить?» Она вошла в подъезд и, действуя автоматически, открыла свой почтовый ящик. Там лежал единственный конверт уже знакомого размера и цвета. Оглянувшись, Фаня осторожно взяла конверт и увидела на нём латинские буквы и иностранные марки. Она быстро спрятала конверт в сумочку и поднялась наверх, понимая, что, значит, Лёни ещё нет дома, наверное, где-то кому-то делает очередную «кухню».
Но Лёня оказался дома.
– Ты ящик не открывал, я думала тебя нет дома. – Фаня открыла сумочку и вынула оттуда конверт. – Лёня, мы опять получили вызов.
– Это уже третий. Наверное, все, кто уезжал от нас, дали там наш адрес. Может, ещё будем получать, ведь проводили мы многих.
– Сегодня на работе, – Фаня стала раздеваться, – я узнала, что Тамара вдруг увольняется. Ты помнишь её, она единственная у нас еврейка, кроме меня.
Лёня моментально почувствовал, что это продолжение разговора о полученном иностранном конверте.
– Да, помню. Я ей в прошлом году сшил джинсы, ты меня тогда уговорила.
– Правильно! Ты на джинсах ей вышил на «Веритас» большую горящую спичку, от которой она была в восторге и подарила тебе за это четырёхтомник Лермонтова.
– Да, так почему она увольняется?
– Потому, что они подают документы на выезд! – И Фаня рассказала свой разговор с Тамарой.

* * *
– Лёня, уже поздно, ложись спать! – крикнула из спальни Фаня. – Полночь, завтра на работу.
– Я недолго. Слушай, тут такое делается!
Лёня сидел на кухне и, почти вплотную приблизив ухо к коротковолновому приёмнику, старался разобрать слова. «Голос Америки» передавал подробности о приземлившемся в Японии советском самолете МиГ-25 с летчиком-перебежчиком Беленко на борту.
«Советское правительство утверждает, что лётчик, старший лейтенант Виктор Беленко, сбился с курса и из-за нехватки топлива посадил самолёт в Японии, – голос диктора прерывался шумом и треском, глушители зарубежных радиостанций работали на полную мощность. – Там, утверждает далее Советское правительство, ему делали уколы психоактивных веществ. На самом деле Виктор Беленко устремился к свободе, захватив гордость советской боевой авиации – истребитель МиГ-25, и попросил политического убежища в США».
В советской прессе этот случай вначале замалчивался, потом поползли слухи, что Беленко на самом деле заслан с целью проникновения в тайны американской авиации и что его МиГ-25 якобы представляет собой “липу”, потом стали приписывать Беленко разные пороки: алкоголик, наркоман, украл деньги...
На кухнях втихомолку обсуждался этот эпизод, дискредитирующий всемогущий КГБ. И когда Лёня, настраивая приёмник и «перепрыгивая» от Би-би-си до «Радио «Свобода», услышал фамилию Беленко, то замер, напрягаясь и пытаясь понять заглушаемые слова.
Вдруг он испугался – это Фаня, не выдержав, встала с постели и, полуголая, тоже приблизила ухо к свистящему приёмнику, губами спрашивая Лёню:
– Что там, что там?
Лёня приложил палец к губам:
– Тихо, тихо! Послушай, это об угнанном самолёте.
– Исследование самолета японскими и американскими специалистами началось 19 сентября, – продолжал диктор. – Военно-воздушные силы СССР оказались в крайне трудном положении.
Так вдвоём, Лёня – сидя на стуле, а Фаня – взобравшись коленями на стул, слушали империалистическую пропаганду, так же, как это делали тысячи других советских людей в тысячах других советских кухнях.
Мелькают кадры советских кухонь, в которых молодые и старые, мужчины и женщины, отцы и дети, мужья и жёны, отдельно или вместе крутят настройку коротковолновых приёмничков и слушают, приблизив к ним уши почти вплотную. Слышатся отдельные слова последних известий, спортивных и музыкальных передач на разных языках мира. Но постепенно настройка останавливается на волнах иностранных русскоязычных станций, и, несмотря на глушители и советскую бдительность, пробиваются названия станций: «Голос Америки», «Би-би-си», «Радио Свобода»...

* * *
Раз-два, раз-два... Чёткие шаги кремлёвского караула. Носки вытянуты так, что ноги кажутся кривыми. Раз-два, раз-два... Шинели бьют по голенищам сапог. Ветер, тучи, серое небо, холодно, под ногами мокро, но Красная площадь забита людьми.
Как только новая смена караула показалась в проёме кремлёвских ворот, все хлынули поближе к дорожке, по которой отстукивали последние минуты часа натренированные курсанты. Очередь в мавзолей тут же перекрыли на время пересменки, и люди столпились, глазея на представление государственной важности. Два высоких вышколенных курсанта в серых шинелях, в фуражках серо-синего цвета с огромными лакированными козырьками застыли, и, не шелохнувшись, стояли на маленьких кирпичного цвета ковриках, правой рукой поддерживая винтовку, прикладом касавшуюся пола. Они, должно быть, устали стоять неподвижно, как статуи, и весь мир с любопытством наблюдает за ними, надеясь на какую-нибудь оплошность курсантов. Но вот пробили куранты, и одни солдаты покидают пост, чётко выполняя тихие команды разводящего, а другие становятся на пост номер один, на маленькие коврики. Так же браво отстукивая раз-два, покинувшие пост исчезают в чреве Кремля.
Разноцветные луковички собора Василия Блаженного, вечно перекрытые строительными лесами, видавшие так много за свою жизнь, уныло смотрят вниз на суету безбожников и молча ждут своего времени. Разве что некоторые туристы да невесты в белых платьях перекрестятся, посылая сигнал куполам не унывать.
Лёня с Антоном прогуливаются на Красной площади у ГУМа и, когда солдаты отстукивали пересменку, тоже подошли поближе к мавзолею.
– Однако какая у них сытая служба! – проворчал Антон.
– Всё равно не променял бы... Им тоже, наверное, не сладко – следят все, требуют следить за другими. Одним словом, «тяни носок выше!»
Лёня указал Антону на нескольких девушек в белых платьях в разных концах площади. Оба улыбнулись, увидев, как невесты, женихи и их сопровождающие чуть ли не бегают по площади, торопясь из одного места в другое.
– Чего они бегают как угорелые? – спросил Антон. – Что они здесь делают?
– Наверное, такси дорого стоит, пока ждёт их. По времени ведь оплачивают, вот и торопятся. Приходить на Красную площадь – это теперь традиция. А вы с Соней не захотели. – Они медленно шли к ГУМу.
– Вот и хорошо! Мне понравилось, что Соня не захотела участвовать в этой традиции. Ладно, давай продолжим. Твой ход.
Они играли в слова: кто первый отгадает задуманное существительное из пяти букв.
– Лилия, – говорит Лёня. Обоим понятно, что он спрашивает, сколько совпадает букв в слове «лилия» и в слове, задуманном Антоном.
– Две буквы. – Теперь очередь Антона называть слово. – Трест.
– Одна буква, – немного подумав, отвечает Лёня.
В это время из ГУМа выходят Фаня и Соня. Они сразу же понимают, чем заняты их мужья.
– Опять в слова играете? Кто победил?
– Да разве вы дадите доиграть! Пока три-три, а это была решающая... – Антон стал осматривать Сонины покупки.
Лёня тоже попробовал заглянуть в Фанину сумку, но жена успокоила его:
– Да там ничего нет. Накупили всякую мелочь, расчёску, чулки. Могли сюда не ехать. В нашей галантерейке на Новослободской всё это есть.
– Зато погуляли и невест повидали. – Антон показал в сторону Красной площади. – Бегают по площади туда-сюда, торопятся к своим такси, чтоб не очень дорого обошлось. Лёня, у тебя вроде «моряк» был задуман? Правильно?
– Правильно. А у тебя, думаю, «шляпа» была? – Антон в ответ махнул головой. – Ну вот, опять ничья. Так, что сейчас будем делать?
– Кусать хо-це-ца! – запела свою песню Соня. – Пошли в кафе какое-нибудь.
– У меня есть рыба заливная, макароны и котлеты! Давайте к нам, зачем тратиться? – предложила Фаня.
– А у меня – борщ вчерашний! – поддержала её Соня.
– В Одессе знаете, как говорили? – спросил Лёня. – «Вы любите вчерашний борщ?» – «Да!» – «Ну, так приходите к нам завтра». – Шутка всех рассмешила, и Лёня поддержал идею идти домой. – И у меня таранька дома, свеженькая...
– Как таранька может быть свеженькой? – не удержался Антон.
– Очень просто! Ты не знаешь, потому что никогда не ел несвежую. Хочешь, я тебе устрою? – Лёня хотел объяснить Антону, но Соня перебила его:
– Не важно, а мы купим пиво. И у меня есть два пирожных к чаю.
– Замечательно! Берём такси и едем домой, раз сэкономили на кафе, – обрадовалась Фаня.
– Не-е. На троллейбусе, – уныло пробормотал Антон. – Мы должны сэкономить денежку на фотоаппарат. Соне захотелось. – Он вопросительно посмотрел на Соню.
– Это правда! Давай на троллейбусе... аппетит нагоним.
Когда они подъехали к дому, Лёня направился в сторону гастронома.
– Вы идите, готовьтесь, а я сбегаю за хлебом.
– А я – за пивом, – заявил Антон. – Фаня, только, если можно, пожарь картошку вместо макарон, терпеть не могу макароны.
Пока Соня собирала свои припасы, Фаня, помыв руки, поставила жарить картошку и стала накрывать на стол. Потом пришёл Лёня и почти одновременно с ним – Антон с Соней. Постепенно на столе появилось достаточно всякого добра, а если считать водочку и пиво – то вполне московский солидный выпивончик.
Уже захмелевшие, опять перешли на политику.
– Антон, как у отца дела? – спросила Фаня. – Власти пристроили его?
– Да, уже на новом месте. В Бибирево. Он выбрал трёхкомнатный вариант. В двух комнатах живут муж с женой, их дочка в пятом классе и тёща, а в маленькой комнатке поселился отец. Зато кухня, хоть и общая, но побольше, чем в двухкомнатной. Сказал, что начинает привыкать.
– А как же могли такой большой семье тоже дать с подселением? – удивилась Фаня. – Ведь у них тоже дом забрали?
– Им давали отдельную двухкомнатную, но очень далеко от центра, где-то на окраине. А у тёщи сын с женой живут в этом же доме. Какой-то обмен попозже начнут придумывать.
– Да, отцу долго придётся привыкать. – Лёня вздохнул и стал опять разливать водочку. – Давай выпьем, чтобы его непротивление было вознаграждено!
– Спасибо, Лёня. Именно непротивление. Но награды вряд ли дождёшься. Я вот тоже не сопротивляюсь... Даже не знаю как быть… Опять начались дела с моей «любимой» ученицей Любой Козловой. Справиться с ней просто невозможно. Никак не могу уговорить начальство помочь её матери – чтобы она работала только в дневную смену и за дочерью следила. Особенно тяжело с нашим школьным парторгом. Дундук какой-то! Все знают, какой он негодяй и пьяница, как всех закладывает налево и направо. А послушать его на собрании, так я передать не могу, что он несёт, так откровенно врёт и так расхваливает советскую власть, что, по-моему, даже на лекциях по марксизму-ленинизму уже давно такое не несут. А надо помочь – палец о палец не ударит.
– Антон, ты как ребёнок! – не выдержала Фаня и всплеснула руками. – Все такое несут. А как ты хочешь, чтобы он говорил? Неужели ты думаешь, он верит в свою болтовню? Ты бы видел мою директрису: умная баба, а лезет из кожи вон с утра до вечера, чтобы доказать своё «правильное понимание поставленных задач». Ха! Лёня, расскажи про съезд, про одесского мэра, как он награждал медалями.
– Да, эту комедию я никогда не забуду. Помнишь, я был в ресторане «Россия» во время съезда партии, вместе с одесским мэром и заместителем председателя Госплана СССР? Так вот, этот мэр во время ужина достал из кармана юбилейную медаль «Тридцать лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» и наградил ею молодую ****ь-официантку, которая нас обслуживала. Достал документы, записал её фамилию и вручил ей медаль! Можно жить после этого?
– Ребята, я советую вам не торопиться. Думаю, что всё-таки мой случай положит вас на лопатки. – Соня поднялась из-за стола. – То, что я сейчас покажу вам и расскажу, – большой секрет, никто об этом не знает. Тонечка, спокойно, не торопись с выводами. Подождите меня минутку. – И быстренько побежала в свою квартиру.
– Что она там придумала? – заволновался Антон.
Вернулась она очень быстро. Держа правую руку за спиной, подошла к столу. Развернула белый полотняный свёрток. Потом сняла вату. Все с любопытством наблюдали за её действиями. В Сониных руках оказался кусок чёрного бархата, который она развернула и положила на стол. Все замерли: на чёрном бархате сверкал крупный камень.
– Бриллиант, что ли? – ахнула Фаня.
– Тошка, не моргай, я его не украла, никогда тебе не рассказывала эту историю, не знала, к чему её привязать, а сейчас подходящий случай. Так вот, когда я была в Якутии на преддипломной практике, там был один очень ответственный комсомольский или партийный, или хрен его знает какой, деятель, якут. Самый главный якут. Умный, способный, хитрый, деловой, в меру симпатичный, короче, из тех, кто далеко пойдёт, так как знает, что и где, и как говорить.
– И ты в него влюбилась?! – остановил её Антон.
– Совсем наоборот. По его словам, он влюбился в меня, да так, что умолял выйти за него. Причём в тот момент он был женат и имел детей. На аэродроме, когда мы уезжали, он опять предлагал сделать меня королевой Якутии. Не смейся, Тоша! И это советский руководитель! В ответ я, как могла, отшучивалась, напоминая ему о жене. В последнюю минуту перед отлетом он просил меня не забывать о его предложении и, пока никто не видел, сунул мне в руку этот свёрток! А ты говоришь – медаль! Сколько же у него у самого бриллиантов, если запросто мог подарить мне вот этот?
Все растерянно молчали. Фаня, широко раскрыв глаза, смотрела на сверкающее чудо. Лёня обхватил голову обеими руками и замер. В мозгу Антона вспыхнул вулкан шерлокхолмских догадок – от детективных интриг до любовных преступлений, он лихорадочно переводил глаза с чёрного загадочного бархата на Соню.
– Как ты не боялась взять у якута такую вещь, это же повод загреметь в тюрьму лет на пятнадцать! Не понимаю! – Антон волновался, будто всё это произошло пять минут назад.
– Тоша, я ведь не знала, что он мне даёт. Разве могла я думать о бриллианте?!
– Но ведь он мог и специально подложить свинью! Иди потом разбирайся: он дал тебе бриллиант или ты его украла! – Антон не мог успокоиться. – Ты его после этого видела хоть раз?
– Кого, Тоша? – Соня на мгновение задумалась, вспомнив как якут нашёл её в Москве. Но решила не говорить, успокаивая себя тем, что разговор шёл о совсем другом...
– Якута этого. Может, он потребует бриллиант обратно!
– Нет, Тоша, не видела. Не потребует. Я для того показала вам, чтобы и вы знали, как они там живут, партийные деятели.
– Вот это главное. – Лёне хотелось успокоить Антона. – Что медалей в карманах полно, что бриллиантов. Кому хотят, тому и дают. Меня сейчас стошнит.
– Срочно нальём и выпьем! – Антон стал наливать в рюмки. – Пусть лучше стошнит от пьянки...
– Перестаньте, хватит! – дружно загалдели женщины. – Давай поговорим о приличном...
– О пропаганде! – засмеялась Соня. – Лёня, что пишут Миша и Оля, как они там?..
Она стала упаковывать свой бриллиант. Антон опять заёрзал на стуле и попытался что-то сказать, но Соня остановила его взглядом и приложила палец к губам.
– Я говорил с Ромой по телефону. Он поддерживает с ними связь. Говорит, что пока всё у них нормально. Им повезло, их принял Лос-Анджелес. Пока ходят на курсы английского языка.
– А что значит «повезло»?
– Ну, я плохо ещё разбираюсь в этих делах. Вроде зависит от величины еврейской организации города. И от её материальных возможностей. Скажем, Нью-Йорк – всегда открыт для иммигрантов, но не все туда хотят. А Лос-Анджелес иногда открыт, иногда закрыт. Есть маленькие еврейские коммуны, которые могут принять одну-две семьи. В Сан-Франциско совсем тяжело попасть. В Калифорнию хотят многие, поэтому считается, что Мише с Олей повезло.
– Это какая-то тяжёлая азбука. – Антон стал разрывать на кусочки тараньку. – Мне кажется что вот прилетел, а потом что? Стоишь у забора и ждёшь, чтоб какая-то коммуна тебя подобрала?
Фаня и Лёня громко рассмеялись.
– Да. Стоишь день, два, потом кто-то из Сан-Франциско подходит и говорит: «Не хотите ли к нам?» – Лёня всё ещё смеялся.
– Чтобы вам понять всё это, надо включиться. – Фаня старалась упростить ситуацию. – Надо общаться с теми, кто на выезде. Говорят, что даже есть инструкция по выезду, где шаг за шагом всё объясняют. Только не подумайте, что эту инструкцию ОВИР написал. Ха-ха! Какие-то порядочные евреи...
– Вот ты, Лёня, говоришь, что Миша с Олей ходят на курсы английского языка, что их приняла еврейская коммуна. Но Оля же не еврейка! – Соня вопросительно обвела всех взглядом. – Как же теперь она там?!
– Ну кого там интересует, что Оля не еврейка. Может, им достаточно, что Миша еврей.
– А как другая пара, помнишь, они до Миши приезжали к вам? – спросил Антон. – Они с девочкой маленькой приезжали. Ещё до нашей свадьбы.
– А-а, это был младший брат Ромы. Вы тогда ещё и Рому не знали. Пока они там ничего не понимают. Живут на дотацию и учат английский. Их приняла еврейская община в каком-то южном городе в Калифорнии, под Лос-Анджелесом. Называется Бейкерсфилд. Община небольшая, приняла только их, то есть одну иммигрантскую семью. Но зато в аэропорту их встречали, снимали и показывали по телевизору. Как ты говоришь, Соня, наверное, для пропаганды. Думаю, Рома хотел бы, чтоб это его снимали по телевизору. Им сняли двухкомнатную квартиру, в квартире мебель. Шкаф был забит простынями, одеялами и подушками, а холодильник – продуктами. Не всем так везёт.
– Мне трудно понять, как это всё так просто получается? – Антон даже стал нервничать. – Здесь у отца забрали дом, он всю войну прошёл, три раза ранен, и ему дали маленькую комнатку с подселением. А там приехали, видишь ли, Ромин младший брат с женой – большие люди! – и им предоставили квартиру. Чушь какая-то!
– Скоро к нам приедут Рома с Ритой оформлять документы на выезд, они подробнее расскажут, у них есть письма, фотографии.
– Чур, предупреждаю, – вскрикнула Соня, – когда они приедут, Фаня, не устраивай никаких приёмов. Мы с Антоном будем их принимать. Рома столько хорошего для нас сделал, правда, Антон?
Разговор прервал телефонный звонок. Фаня побежала к телефону, а Лёня продолжал:
– Во-первых, не дали им квартиру в Бейкерсфилде, а сняли квартиру, за которую Ромин брат должен ежемесячно платить. Во-вторых, у них называется двухкомнатная квартира, а на самом деле там три комнаты – в Америке гостиная комната не считается, считаются только спальни. Значит, две спальни и одна гостиная.
Подошла Фаня и сказала Лёне:
– Тебя спрашивает Яков Семёнович.
– Интересно, что ему нужно? – Лёня пошёл к телефону, бросив на ходу Антону: – Давай ещё по маленькой.
– Как же они могут платить за такую квартиру? Откуда у них деньги? – теперь удивилась Соня.
– Нам этого не понять, – сказала Фаня. – Нам многое непонятно. Например, Лёнин дядя Саша пошёл на курсы программистов. Всю жизнь играл на скрипке, окончил консерваторию, а теперь станет программистом? Как это? В его возрасте?
– Ну вы же с Лёней по ночам слушаете «Голос Америки»! И читаете этот журнал. – Антон показал на стопку журналов «Америка».
– Представь себе, что ни по «Голосу Америки», ни в этих журналах о дяде Саше ни слова, – насмешливо ответила Фаня. – Зато постоянно – об угнанном самолёте МиГ-25 с летчиком-перебежчиком Беленко и об обмене Владимира Буковского на Луиса Корвалана.
Лёня кончил говорить по телефону и, подходя обратно к столу, услышал последнюю фразу. Он тут же процитировал:

Обменяли хулигана
На Луиса Корвалана.
Где б найти такую ****ь,
Чтоб на Брежнева сменять?..

Антон протянул Лёне рюмку, и они одним махом выпили.
– О чём вы там говорили? – спросила Фаня.
– Сейчас. Я хочу сказать сначала о Брежневе. Думаю, что напрасно его собираются обменять на ****ь. Говорят, по Москве ходят слухи, что якобы его жена сказала: «Евреи, чешите, пока Лёня жив, потом будет поздно». Как вам такое нравится?
– Может, она и права. – Соня задумалась. – Кстати, Антоша, а почему бы и нам не почитать эти журналы? – Она взяла из стопки несколько экземпляров «Америки». – Фаня, не возражаешь? – И после паузы: – Смотри, Лёнины мама с папой уезжают, дедушка и бабушка уже там, родной дядя с семьёй тоже там, почему бы и вам не чесануть?
Все замерли. Фаня решительно встала, сложила руки на груди и уставилась на Соню.
– Ты что, напилась? Мы не хотим ехать. А то, что все его на ходу, – Фаня кивнула в сторону Лёни, – это же горе, Соня, как ты этого не понимаешь?!
– А что такого? У тебя есть доказательства, что не ехать – лучше? Остаться здесь одним – лучше? – Соня смотрела на Фаню и Лёню и вдруг выпалила: – Я бы уехала! А что здесь такого? – повторила она.
Все замолчали. Лёня стал разливать пиво, как будто так и надо. Протянул стакан Антону, налил Фане и Соне. Потом поднял стакан, немного подумал и сказал:
– Фактически Соня ничего такого не сказала. Может, сказала правду. – И посмотрел на Фаню. – Ведь ни о чём другом мы сейчас не думаем и не говорим. Когда отец с мамой приедут через пару месяцев сюда – в посольство оформлять документы, они только об этом и будут говорить. И что мы им скажем? Вы, мол, езжайте, а мы подумаем?..
– Давай, поехали! – сказал Антон, и все дружно рассмеялись. – Я не имел в виду «поехали», я хотел сказать – давайте кирнём. За успех! Кому, что надо – за успех!
Все выпили и навалились на тараньку.
– У мамы с папой уже всё готово? Все документы? – спросила Соня.
– Да. Кстати, я должен был послать им подписанную мной и заверенную нотариусом справку о том, что у меня нет никаких материальных претензий к моим родителям! Представляете?!
– Так о чём ты беседовал с Яшей? – Фане захотелось уйти от тяжёлого разговора об отъезде.
– А, да... Пригласил нас к себе домой. Вдруг. Никогда раньше не приглашал. Значит, что-то серьёзное.
Ребята ещё долго сидели и, как и положено на кухне, обсуждали, обсуждали, обсуждали...
– По конюшням! Пора! – Соня подошла к Антону, протянула руки ему под мышки и помогла подняться. – В конюшню, мой русский мужик. Нам с тобой Америка не светит.
А когда Соня с Антоном ушли, Фаня сказала Лёне:
– Ты обратил внимание, что больше всех на тему отъезда говорит Соня?
– Обратил, а ещё она сказала «в конюшню». Так что давай, лошадка моя, – в стойло.
– Лошадке твоей ещё предстоит убрать всё это, – Фаня показала на заваленный посудой стол. – Давай вместе, а?

* * *
Мелькают станции метро: «Бауманская», «Электрозаводская». В вагоне людей немного, все сидят, многие читают газету или книгу. Лёня с Фаней встают и подходят к двери, затем выходят на станции «Семёновская» и поднимаются по эскалатору вверх. Сразу почувствовав холод, оба застегивают пуговицы: Лёня на дублёнке, Фаня – на каракулевой шубке. Но на улице этого оказалось недостаточно, и Лёне пришлось опустить уши шапки-ушанки, а Фане – затянуть потуже шарф и поднять воротник шубы. Оба надели тёплые кожаные перчатки. Холод были редкий, наверное, больше 20 градусов мороза, шёл снег, и под ногами скрипело. Пар валил при дыхании, и Лёня, обняв Фаню, весело пыхтел.
– Хорошо! Давно такой погоды не было. Лучше сильный мороз, чем слякоть и гололёд! Сразу становится ясно, почему человечеству хочется выпить.
Они подошли к углу проспекта Будённого и, подождав, пока мимо них проскрипит по холодным рельсам трамвай, перешли на другую сторону. Недалеко от тротуара лежало несколько поредевших и выброшенных новогодних ёлок, однако люди ещё праздновали: сквозь многие окна огромных блочных домов видны были наряженные, в огоньках ёлки. Увидев их, Лёня воскликнул:
– Во! Фаня, мы совсем забыли, сегодня ведь тринадцатое! Старый Новый год! Как же мы могли забыть?!
– Совсем объевреились! – засмеялась Фаня. – Всё время Израиль, визы, проводы. А как же Антон и Соня нам не напомнили?
– Они сегодня обедают у родителей, Антон говорил мне. Но я не понял, по какому поводу. Теперь понятно.
Мороз обжигал щёки, редкие прохожие торопились в метро. Фаня с Лёней тоже ускорили шаг.
– Далеко, Лёня? Где он живёт, твой делец? – Прикрыв лицо перчаткой, Фаня старалась говорить прямо в воротник.
– Яша сказал – семь минут от метро. Пятиэтажный дом, третий этаж. А вот, кажется, и то, что нам нужно. – Лёня стал искать номер дома. – Да, пошли сюда.
Перед ними стояла хрущёвской постройки пятиэтажка без балконов, обшарпанная, с ржавыми рамами окон. Почти из каждого окна свисали переброшенные через форточки авоськи с продуктами – вместо холодильников. Лёня не ожидал, что Яков Семёнович мог жить в таком непривлекательном доме.
– Вот чего не ожидал, такой делец – и такой дом.
Лифта, естественно, не было, и они поднялись по лестнице на третий этаж. Обратили внимание, что лестница и площадки были чистыми и аккуратно убраны, стены не были испохаблены разными надписями, а были приятного светло-салатового цвета вместо общепринятого поносно-коричневого. Горели лампочки, и можно было легко прочесть номера квартир. Лёня нажал на звонок. За дверью послышался шум, она вскоре приоткрылась, и они увидели симпатичную женщину лет пятидесяти. Женщина весело улыбалась, видимо, ожидая гостей.
– Проходите, милые гости, – приветливо сказала она, – мы уже заждались вас.
Лёня и Фаня из прихожей увидели сидящих за праздничным столом нескольких человек. Лёня растерялся, так как не увидел среди них Якова Семёновича, и невнятно пробормотал:
– Здравствуйте, с Новым годом!
И хотя все дружно ответили на приветствие, наступило молчание, потому что ни хозяйка, ни гости, ни Лёня с Фаней не смогли определить, кто есть кто. Наконец хозяйка неуверенно обратилась к одной из сидящих пар:
– Нина Сергеевна, я думала, что это ваша дочь... Теперь я совершенно запуталась.
– Нет, Валентина Васильевна, что вы, это не мои...
– Мы к Якову Семёновичу... – Лёня вопросительно посмотрел на хозяйку.
– А-а! – обрадовалась хозяйка, и все дружно захохотали. – Вы просто ошиблись квартирой, молодые люди. Милый Яков Семёнович живет напротив. Но мы не возражаем, посидите с нами, нам молодёжь не помешает. Правда, гости мои?
– Спасибо. И извините ради бога. Мы, пожалуй, пойдём всё-таки к Якову Семёновичу. А вам большое спасибо за гостеприимство.
– Спасибо, – добавила Фаня, и они опять вышли на лестничную площадку.
– Вот их звонок, – показала Валентина Васильевна. – Вас тоже с Новым годом!
Оставшись вдвоём, Фаня весело расхохоталась. Она шутливо стала боксировать Лёню:
– На тебя это совсем непохоже! Хорошо хоть дом правильный нашли, – и нажала на звонок.
Дверь им открыл сам Яков Семёнович. Он поздоровался, элегантно протянул руку Фане для знакомства, предложил им раздеться и пригласил в комнату.
– Розочка, где ты? У нас гости! – позвал он жену.
Из другой комнаты показалась дама, медленной и вальяжной походкой барыни подошла сначала к Фане, а потом к Лёне:
– Розалия Ефимовна, – тихим приятным голосом представилась она. – Каких замечательных молодых людей знает мой муж и скрывает от меня! А о вас, Лёня, я слышала столько хорошего! – Розалия Ефимовна широко улыбнулась и обняла Лёню.
Лёня растерялся в её объятиях и слегка отстранился, почувствовав прикосновение её пышного тела и огромных грудей. От неё резко несло духами, а ярко накрашенные пухлые губы выдавали в ней женщину сладострастную, наверное, постоянно требующую ласки. Когда она освободила его и жеманно пригласила к столу, Лёня в тон ей ответил:
– Ну что вы! Яша перехвалил меня.
– Нет, нет. Я знаю, какой вы специалист. И Яшенька говорил мне о вас, и даже эта бандитка не могла нахвалиться вами.
Сначала Лёня еле сдержал себя, чтобы не улыбнуться, когда услышал, как эта маленькая женщина назвала своего высокого мужа Яшенькой, а потом встрепенулся при слове «бандитка».
– Какая бандитка? Вы что-то путаете...
– Роза имеет в виду Екатерину Сергеевну, – вмешался Яша.
– Да-да, эта бандитка из ОВИРа, которой вы сделали ванную и кухню. – Даже и эту фразу она произнесла интеллигентным медовым голосом.
– Как бандитка?! – удивился Лёня. – Она же дружит с вашей дочерью?
– Не дружит, а всего лишь общается. И это не означает, что она не бандитка. Столько людей страдает из-за неё. Но вами она была очень довольна, она так хвалила вас моей дочери...
Лёне моментально стало ясно, что Яше нужно от него что-то очень серьёзное – не зря же так льстит ему Розалия Ефимовна.
С первого её появления и с первых фраз стало понятно, кто в этом доме командует парадом. Лёня смотрел на неё, и ему казалось, что он её уже где-то встречал: такая «слабенькая» маленькая женщина с двойным подбородком, кокетливо одетая в полупрозрачную блузку и короткую юбку яркой расцветки – по фасону на двадцать лет моложе своей хозяйки. Не все в жизни встречали Ленина, а те, кто встречал – уже давно вымирают, но такую женщину – каждый хоть раз, но встречал в жизни. И дело её – вечное! Лёня представил её стоящей перед большим зеркалом, полную, в широко расстёгнутом бархатном халате поверх ночной рубашки, и энергично бьющей себя тыльными сторонами обеих ладоней по двойному подбородку, чтобы уменьшить его. Потом – чашечка кофе... Скорее всего где-то в кино... или читал о таких... Фаня выручила его:
– На улице было очень холодно, и мы так торопились, что даже перепутали вашу квартиру и зашли в другую.
– Как перепутали, я же дал Лёне адрес?
– Да, но мы всё равно попали напротив, к Валентине Васильевне, очень симпатичной соседке.
– О, она просто замечательная, к тому же знаменитый глазной врач. Благодаря ей, – Яша снял очки и показал на них, – мы кое-что видим.
– Глазной врач? Надо же! А с нами она была такой простой...
– Она работает при Московском цирке. А Роза моя там же – заместителем директора столовой.
– В Московском цирке? – удивился Лёня. – Что же ты молчал, Яша?!
– Ты, наверное, насчёт билетиков? – Лёня утвердительно махнул головой. – Так ведь много знакомых хотят билетики. – Яша многозначительно подмигнул ему.
– Как тебе не стыдно, Яша? Если ребятам нужны билеты в цирк, скажите, на что и на когда, и никаких проблем.
Розалия Ефимовна продолжала мило беседовать с ними, пока её муж накрывал на стол. Похвалила модные Фанины сапоги и шубу. А Фаня в ответ делала ей комплименты по поводу красивой и уютной квартиры, расспросила о коврах и картинах, висящих на стенах, шутливо заглянула под тарелку и, рассмотрев фабричную надпись и что сервиз сделан в Англии, ещё больше стала вслух восхищаться. Они пили и ели, обсуждали московские сплетни. Розалия Ефимовна рассказывала новости об артистах кино и театров, намекая на свою осведомлённость от первоисточников. Лёня тоже похвалил, с каким вкусом подобрана мебель. Сделал он это с особым галантным блеском, вспомнив о своём одесском происхождении:
– У вас красиво не только то, что на столе, – Лёня показал на еду и напитки, на хрусталь и мельхиоровый набор, он даже приподнял импортную салфетку из мягкой хлопковой ткани и помахал ею в воздухе, – но и сам стол удивительно красивый... Я сразу обратил внимание на вашу мебель и на стол особенно. – Лёня даже не догадывался, как он с ходу облегчил Яше трудную задачу, только заметил, что они одобрительно переглянулись.
– Стараемся! – гордо ответил Яша и, как бы нуждаясь в паузе, прокашлялся. – Кстати, о столе. У меня один приятель достал итальянскую мебель. Ты бы на неё посмотрел! Красота! Но когда ему привезли гарнитур на дом, оказалось, что одна ножка от стола сломана: то ли грузчики постарались, то ли на фабрике. – Лёня тут же насторожился, понимая, куда он клонит. – Её даже нельзя починить, – так, невзначай продолжал Яша. – Он теперь старается, не спрашивай меня как, перезаказать эту ножку на фабрике в Италии.
– Ты смотри, как люди живут! – Лёня пока не понимал, при чем тут он.
– Да, живут хорошо, – продолжал Яша. – Тут есть одна загвоздка. Когда ему привезут эту новую ножку, надо, чтобы кто-то помог её приладить.
– И этот кто-то буду я? – Лёня всё ещё не мог уловить, почему так подробно и долго Яша говорит о какой-то ножке.
– Лёня, дело вот в чём: это очень дорогая мебель, и мой приятель волнуется, чтобы её не поцарапали и чтобы сломанная ножка не отличалась от остальных. Он хочет заработать и перепродать всю мебель. А кто, кроме тебя, сможет сделать такую тонкую работу?!
– Яша, или я что-то не понимаю, или… – опять по-одесски заговорил Лёня, – тут и говорить не о чём...
– Вот и отлично. Главное, когда будешь делать, подстели под стол что-нибудь мягкое, чтобы на нём не было ни царапинки – новый покупатель не должен знать, что его ремонтировали...
– Яша, забудь об этом. Только скажи своему приятелю: когда он получит новую ножку, пусть привезет стол ближе к вечеру. Понимаешь, чтобы меньше людей видели, когда мы будем выгружать стол, а лучше, чтобы никто не видел.
– Ты мне рассказываешь! Мы так продукты выгружаем из машины: дочка с мужем на своей машине и Роза подъезжают к дому, когда уже совсем темно, и мы заносим домой то, что Роза загрузила на работе. Чтоб никто не видел...
Женщины не вмешивались в разговор, сидели и курили, но Розалия Ефимовна очень внимательно прислушивалась, а иногда даже кивала головой, словно подтверждая слова мужа.
Яша подал на второе бефстроганов с рисом и овощным гарниром, и сразу вкусно запахло грибным соусом. Лёня с восторгом хлопнул руками и радостно потёр ладонью об ладонь:
– «Ну как тут было не напиться!», – вспомнил он хмельного зайца из басни Михалкова, наливая рюмочки. – Ну ты, Яша, даёшь! Лев! Не поверю, что ты умеешь готовить.
– Я только подаю. У нас разделение труда: Роза готовит, а я по...
– А я кушаю, – закончила вместо него жена и рассмеялась своей шутке.
– Вы же теперь знаете, где работает Роза, так что с вкусной едой у нас полный порядок. – Яша широким жестом поддержал жену. – А теперь у меня есть тост, ребята. – Довольный, он поднял рюмку. – За ваш счастливый отъезд, Фаня и Лёня!
Фаня и Лёня удивлённо переглянулись.
– Ты что-нибудь понимаешь, Фаня? Впрочем, потом. Давай сначала выпьем, и я отвечу. За ваш, Яков Семёнович и Розалия Ефимовна, отъезд! – И Лёня залпом выпил. Он подхватил кусочек мяса, закусил и бодрым, весёлым голосом ответил Яше: – Мы никуда не едем, у тебя ошибочная информация. Правда, Фаня?
– Правда, Лёня, – с улыбкой в тон ему ответила Фаня.
– Мы тоже когда-то так начинали, Лёня. – Теперь Яша взглянул на жену, и они снисходительно улыбнулись. – «Не едем, мы никуда не едем!» Но приходит время... Вот наша дочь уже три месяца в подаче. А потом наступит и наш черёд... Что касается тебя, Лёня, то я с трудом представляю, как будет с тобой – дедушка с бабушкой там, мама с папой скоро будут там, а ты остаёшься здесь – достраивать коммунизм, что ли? Становись взрослым, мой мальчик! – Яша встал, открыл дверцу буфета и достал папку с бумагами. – Фаня, пожалуй, это для вас. Здесь «Инструкция для эмигрирующих семей», добрые евреи постарались. Для таких, как мы... Она продаётся, по блату, но я вам даю для перепечатки. Фаня, вы всё-таки в библиотеке, сделайте копию.
– Яков Семёнович, как же я смогу копию сделать?! Чтоб весь институт знал? – Фаня покраснела от такого неожиданного напора.
– Фанечка, – вмешалась Розалия Ефимовна, – в крайнем случае Лёня вам поможет. Яша ведь старался – это очень нужный документ. Очень подробный. Ещё нужно будет вам где-то найти и переписать памятку, которую дают в ОВИРе, и все формы справок. Их очень много...
– Но мы ведь и правда никуда не едем... – всё ещё красная и взволнованная Фаня посмотрела на Лёню, как бы прося о помощи.
– Ещё! Ещё – «никуда не едем»... – почти одновременно, с улыбкой поправили её Яша с женой.
– Хорошо, давай сюда, Яша. – Лёня забрал у него листки с текстом, мелко напечатанным на папиросной бумаге. – Разберёмся... Лучше расскажите, как у вас идут дела?
– Вот это другой разговор! – встрепенулся Яша. – Собственно, я и хотел встретиться с вами по этому поводу. В домашней обстановке. – Яша показал на накрытый стол. – Давайте, ребята, ещё нальём, приятный разговор впереди.
– Вы пейте, а я пойду приготовлю кофе, Яша не умеет. – Розалия Ефимовна нежно погладила мужа по лысине. – А кофе должен быть чёрным, как ночь, крепким, как мужчина, и горячим, как поцелуй женщины! – игриво продекламировала она своим медовым голосом и величественно прошла в кухню.
– Понимаешь, Лёня, время летит. Я тоже думал, что меня это не коснётся. Но, видимо, нас всех ждёт эта участь. Вот теперь и твои мама с папой... Не успеешь оглянуться... Наша дочь уже на выезде. Нужно, Лёня, думать, как деньги спасти. Поэтому я и хотел с тобой поговорить. – Глазки у Яши забегали, он смотрел то на Лёню, то на Фаню. – Вопрос в том, как туда переправить... Ну, дочка везёт мебель, ну, мы повезём мебель, туда-сюда, но надо же деньги тоже...
Яша резко поднялся и стал ходить взад и вперёд вокруг стола. Из кухни за ним наблюдала жена и, увидев, что муж стал нервничать, поспешила на выручку:
– Ну что ты, Яша, нервничаешь? Скажи ребятам прямо, что ты даёшь деньги один к трём, они, наверное, понимают, о чём идёт речь.
Фаня и Лёня опять удивлённо переглянулись, явно выдавая этим, что как раз не имеют понятия, о чём идёт речь.
– Тогда объясни им. – И Розалия Ефимовна руками показала, как надо объяснить.
– Ну, если кому-то нужны деньги... – Яша стал объяснять. – Например, если твоей маме не хватает денег на отъезд, то её брат Саша может ей помочь. Он там, в Америке, заплатит нам доллары, а я здесь дам рублей в три раза больше. Один к трём. Такая сейчас расценка.
– Ничего не понимаю. – Лёня вопросительно смотрел на Якова.
– Лёня, ну что тут не понимать?! Выпил ты много, что ли? У кого здесь есть немного денег и нужно их как-то переправить за границу, они дают один к трём. Например, ты будешь выезжать и у тебя не будет хватать денег на отъезд. Не у тебя лично, это просто пример. Мне бы твои деньги, – не удержался и ввернул Яша. – Я тебе дам здесь 1000 рублей, а ты мне потом в Америке отдашь 330 долларов. Компрэмэ? – Яша смелел на глазах.
Но тут запахло кофе, и Розалия Ефимовна на красивом деревянном подносе внесла кофейный сервиз и две латунные джезвейки дымящегося кофе.
– Яша хочет сказать, если кому-то нужны деньги взаймы, для отъезда, то дайте нам знать, и мы поможем... Один к трём, – пояснила Розалия Ефимовна.
– Понимаю. – Лёня широко открытыми глазами удивлённо смотрел то на Яшу, то на его маленькую пухленькую жену. – Я понимаю. Но, честно говоря, у нас никого таких нет. И мы совсем как-то далеки от этого, мало кого знаем.
– Это же не за спасибо, Лёня, ты понимаешь. Скоро узнаешь, маму спроси, других спроси. Ты мне поможешь, я тебе помогу. Как раньше! Лёня, такое творится, такой год тяжёлый был. Ты ведь слушаешь радио? Я имею в виду – оттуда... Тысячи уехали, но много отказов тоже.
– Да, Яша. Это я знаю. Кстати, и у нас в кооперативе отказ. Один профессор, большой математик. Детям разрешили, а ему нет.
– Ну, мы надеемся на лучшее. Мы люди маленькие – секретов не знаем.
– Так жалко профессора, – Фаня поддержала Лёню. – Все в кооперативе знают об этом. Его исключили из партии, он уволился из института, а теперь – отказ.
– Да если они так запросто справились с Солженицыным и Буковским, то какой-то профессор им – раз плюнуть. – Розалия Ефимовна немного встревожилась. – Но мы надеемся... В крайнем случае, может, эта бандитка из ОВИРа поможет, ведь вы для неё столько сделали!
Как-то все одновременно замолчали. Фаня копалась в тарелочке с пирожным, а Лёня, дотронувшись до бутылки коньяка, вопросительно посмотрел на Яшу.
– Не надо, Лёня. Уже много будет, – попросила Фаня.
– Ничего, по последней... Уж очень всё сложно в жизни... Да, Яша? – грустно спросил Лёня.
– Да, очень... – не возражал Яша.
– Кстати... – Вдруг Лёня, наполнив рюмку, заёрзал на стуле. Наконец он решился задать вопрос, который, видимо, занимал его давно. – Скажи мне, почему вы живёте в таком зашарпанном доме, он снаружи выглядит ужасно. Почему не вступили в кооператив?
– На какие шиши? – Яша уставился на Лёню. – На нашу зарплату? Ты забыл, наверное, что я работаю простым продавцом, а моя жена – в столовой?
Фаня и Лёня невольно расхохотались. Это после Яшиных-то разговоров, как переправить деньги за границу!
– Мы купили дочке хорошую квартиру. И машину. И в квартире стараемся все держать на уровне. А снаружи? Пусть они подавятся! Мы скромные труженики социалистических обязательств.
Когда Лёня с Фаней оказались на улице, стало совсем темно и ещё холоднее. Лёня взял её под руку и заговорил, как бы подытоживая события вечера:
– Денег – куча. Навалом! Она – неприятная баба. Мне он хочет подсунуть свой стол, но не признаётся, что стол его, а главное, ищет людей, чтобы сплавить деньги за границу. С другой стороны, надо будет спросить маму. И Рому тоже.
Пар валил изо рта, они почти бежали к метро, но вдруг Лёня увидел зелёный огонёк такси. Он махнул рукой, и, счастливые, они бухнулись на заднее сиденье.

* * *
– Понятия не имею. Всё хуже и хуже. Козлова есть Козлова, она не меняется!
Антон и школьная секретарша стояли недалеко от входа в школу и курили. Была большая перемена. Школьный двор быстро заполнялся учениками. Многие, выбежав во двор, тут же стали кидаться снежками. Был удивительно красивый зимний день: снег падал густыми крупными хлопьями, оседая на деревьях и кустах и покрывая землю. Дети с удовольствием разминались после долгого сидения за партой, гоняли по двору, падая и толкая друг друга на чистые и мягкие сугробы.
Кто-то из учеников, увидев Антона Андреевича, шутливо пригрозил снежками. Заметив это, секретарша замахала руками: «Ни в коем случае!». Она стояла в накинутой на плечи толстой вязаной кофте и слушала Антона. Он любил общаться с этой пожилой женщиной, она всегда была приветлива с ним, и ему помогали её советы. Кроме того, она была секретарём у директора и всегда знала чуть больше других, что делается «наверху». Вот и сейчас расстроенный Антон жаловался на свою «тяжёлую» ученицу Любу Козлову, которая доставляла ему столько хлопот как классному руководителю.
– Я сегодня до уроков говорил с директором. Дела плохие. Если Козлова не вытянет третью четверть, её исключат... А осталось-то чуть больше месяца. Мне очень жалко её...
– Перестаньте, Антон Андреевич. Ну на хрена вашей Козловой школа? – очень просто и очень сочувственно произнесла секретарша. – Она мучается, все вокруг неё мучаются, а на самом деле она запросто обойдётся без школы. – Секретарша крепко затянулась сигаретой. – Как её отец и мать.
Антон с удивлением посмотрел на собеседницу. Неужели на самом деле всё так просто, как то, что он услышал.
– Да, да! Не удивляйтесь. Я серьёзно. Всё очень просто. Ей не нужна ваша помощь. Если бы не ответственность школы, никто бы и в голову не брал бы.
– Что-то не так... – Антон Андреевич не готов был к такой философии, его комсомольско-партийная закалка не позволяла ему без борьбы потерять ребёнка родителей рабочего класса. – А как же она будет жить? Такая красивая и без образования?
– Вы не успеете оглянуться, как она выйдет замуж за моряка дальнего плавания и родит ребёнка. И без образования. В жизни, Антон Андреевич, все люди не одинаковые – есть красивые и есть образованные. Однако пошли, перемена заканчивается.
Она знала, о чём говорила. Она была опытна и умна. Секретарша прошла всю войну от Москвы до самого Берлина. Без единого ранения. Вся школа знала об этом. Она направилась в учительскую, а Антон в свой класс. Неожиданно он повернулся и спросил:
– А почему за моряка дальнего плавания?
– А потому, что за моряков ближнего плавания выходят образованные...
Она была умная...

* * *
Соня зашла в гастроном, в котором работал её брат Олег. Она прошла мимо очереди в винный отдел, которую мы когда-то уже видели. Кажется, даже тот же провинившийся интеллигент нетерпеливо переступал с ноги на ногу, тесно прижавшись к впереди стоящему здоровенному детине. Все ждали одиннадцати часов, когда начнут отпускать алкоголь. Клава, продавщица в винном отделе, брезгливо и насмешливо поглядывая на завсегдатаев очереди, увидев Соню и узнав в ней сестру своего начальника, моментально переменилась в лице и вежливо с приветливой улыбкой кивнула:
– Здравствуйте, Соня.
Соне не хотелось привлекать внимание, и она, быстро ответив на приветствие, ускорила шаг. Постучав, вошла в кабинет директора. Олег радостно поднялся ей навстречу.
– Кукушка, привет! Молодец, что пришла, мы как раз получили апельсины.
– Олег, привет! – Они поцеловались. – Ты прямо, как не брат, а как к клиентке ко мне. Апельсины! Я ведь и повидать тебя хочу. Соскучилась.
– Само собой. Но свежие итальянские апельсины не помешают. Ты ведь сама говорила: «приду за продуктами», кто-то там приезжает к вам из Одессы.
– Да. Начальник пионерского лагеря. Мы с Антоном весь август у него в лагере жили. Мало того, что он приютил нас, я ещё и какие-то деньги заработала. Теперь наша очередь принять их.
– Вот и хорошо! Посиди, а я дам команду, чтоб тебе собрали.
Олег вышел из кабинета, а Соня потянулась за сигаретой. На столе лежала пачка «Marlboro», и Соня, вытащив сигарету, прикурила. Вошёл Олег и тут же протянул ей всю пачку.
– Забери, у меня ещё есть.
– Спасибо, Антон любит американские... Кстати, Олег, ты не знаешь, почему приезжает в Москву этот начальник пионерского лагеря.
– Не знаю. А разве мне нужно знать? Тогда, дай угадаю... Возложить цветы на могилу легендарного пионера Павлика Морозова.
– Ха-ха-ха! Садись, интересная тема.
Олег сел и тоже закурил.
– Они с женой, зовут их Рома и Рита, приезжают в посольство Голландии получить визу на выезд в Израиль.
Олег широко открыл глаза.
– Ты слышал о том, что многие евреи уезжают?
– Как будто бы да, но какая связь...
– Наши друзья, Лёня и Фаня, тоже евреи. Лёнины родители тоже уезжают в Америку.
– Сонечка, я не улавливаю, о чём идёт речь.
– Просто я там живу и столкнулась с этим. К ним часто приезжают знакомые, друзья, приятели из Одессы на пару дней, пока оформляют выезд. Мы собираемся, киряем, и одна только тема в воздухе – эмиграция. Появился интерес: почему евреи?
– Я как-то далёк от этой темы... Слышал... у нас тут пару приятелей тоже удрали в Израиль. Но это большей частью, чтоб спасти себя. Знаешь, проворовались, тюрьма грозит. Чешут. От тюряги чешут.
– Не-е, Олег. Молодые ребята, инженеры, учёные, музыканты. Начала слушать «Голос Америки» по вечерам... В мире такое творится. Там такая борьба идёт за выезд евреев...
– Сонечка, ты переутомилась. Тебе в Якутию надо на отдых, а не в Одессу к евреям...
– Олег, я хотела спросить тебя: а ты бы уехал в Америку?
Олег растерялся от такого вопроса. Он опять с удивлением посмотрел на сестру. Но ответ не находился. Олегу хотелось как-то ответить Соне на это по-взрослому, по-отечески, что ли. Но вместо этого ответ получился банальным:
– Я же не еврей! Как я могу уехать?!
– Вот именно! А если бы был евреем? Я хочу сказать, а если бы тебе тоже можно было...
– Соня, ну это как-то... вдали... На пару недель, что ли?..
– Не-е, я серьёзно спрашиваю. Если бы ты хотел уехать, то мог бы жениться на еврейке и запросто оказаться в Америке.
– Ну ты даёшь! Жениться на еврейке. Нет, это у меня не получится. Я имел пару евреек, но жениться... не-ет!
– Почему?
– Ну, здесь ответ лёгкий. Зачем мне русскому делать моих русских детей наполовину евреями?
Теперь Соня широко открыла глаза. Схватила сигарету.
– Олег, я даже до такого не додумалась бы.
– А зачем тебе думать? У тебя Антон есть. Закончи аспирантуру и начинай рожать, – засмеялся Олег.
– Ты мне всё-таки не ответил... Ушёл от моего вопроса. Почему евреям можно эмигрировать, а русским – шиш?
– Соня, кончай. Ты на этом заклинилась. Встречай своего пионера, и пусть он с богом едет в свой Израиль.
– Не в Израиль. А в Америку.
В дверь постучали. Олег открыл, и ему передали много бумажных свертков. Соня достала две тонкие матерчатые сумки и всё аккуратно сложила туда.
– Спасибо, братик, сколько я тебе должна?
– Если не возражаешь, сестричка, – ничего. Это мой подарок.
– Знаю, что ты щедрый, но это очень много. Давай я хоть немного заплачу.
– Оставь, Сонечка, в другой раз.
– Но ты хоть приди в гости-то к нам. Ведь совсем не приходишь. Мы с Антоном пригласили отца с мамой на обед. Приходи с ними, а?
– Приду. Позвони за день.
– Спасибо ещё раз. Антон переживает, что ты денег не берёшь.
– Пусть не переживает. Пусть спокойно учит детей русскому языку, – пошутил Олег.
– Передам. А ты подумай над моими вопросами. Я очень хочу знать твое мнение.
Олег проводил её до остановки автобуса и помахал рукой, когда автобус тронулся.

* * *
Притихший Антон сидит в кабинете директора школы и слушает трусливый поток ничего незначащих фраз. Директор обсуждает исключение Любы Козловой из школы.
– Я больше не желаю оправдываться перед районным начальством. Они каждый раз долбают меня за то, что я тяну весь район вниз. У Козловой не только самая низкая успеваемость, но и плохая дисциплина. Ваш класс, Антон Андреевич, худший в школе.
Антон знал, что у директора школы были репрессированы родители, и ребёнком он болтался по колониям и детским домам. И все в школе знали, что у них трусливый директор, который не может постоять за своих.
– С самого начала, как только я принял класс, я много раз вызывал её родителей в школу. Мне жаль её мать, она вкалывает на фабрике, часто работает в ночную смену, а муж у неё пьет. Я неоднократно просил помочь перевести женщину на работу в дневную смену. Всё изменилось бы, уверяю вас. – Антон понимал, что слова эти ему не помогут.
– Вы сами-то ходили на фабрику, говорили там с кем-нибудь?
– Да, неоднократно. Но было бы лучше, если бы пошёл Карпов и переговорил на фабрике с партийным комитетом. Меня никто там слушать не хотел. А Карпов ведь не только наш учитель физкультуры, он же и секретарь партийной организации, его бы на фабрике выслушали...
– Он ходил?
– В том-то и дело, что нет. Я много раз ставил его в известность, что происходит, но толку мало. Он сам алкоголик...
– Я вам запрещаю так говорить о нашем парторге!
– Извините, но ведь все знают...
– Антон Андреевич, мы обсуждаем Любовь Козлову, а не товарища Карпова. Прошу вас не выходить за рамки...
– Я понимаю. Но, может, райком партии вмешался бы и помог повлиять на руководство фабрики. Ведь родители Козловой – рабочий класс. – На всякий случай Антон решил прибегнуть к партийной риторике. – Она способная девочка, только болтается без присмотру целыми днями и ночами. Разве не наше дело помочь?
– У вас все виноваты, кроме вас самого и Козловой. Вот и надо было помочь. – Директор тоже знал, откуда растут ноги. – Ладно, я ещё раз поговорю в РОНО, а вы – с учителями, может, вытащат её в третьей четверти.
– Учитель математики обещал, я говорил с ним. Поговорю и с другими. Надо как-то удержать её в девятом классе.
Антон понял, что разговор закончен. Он вышел из кабинета угрюмый и подавленный. В коридоре стояла школьная секретарша. Антон подошёл к ней и саркастично пробормотал:
– Да, кажется победили моряки дальнего плавания.

* * *
Наконец, мы видим Лёню как художника. Он в своей рабочей мастерской и вместо ценников для гастронома перед ним небольшого размера картина – незаконченный портрет старика. Скорее всего, это не чей-то портрет, портрет не конкретного человека, а портрет просто думающего, умудрённого опытом старого рыбака. Рыбацкие сети на заднем плане, прозрачные белые стёкла очков на лице, серая кепка, немного сдвинутая на затылок и глаза, невероятно выразительные, мудрые, прямодушные... Портрет не напоминает голландскую школу, но и далёк от неожиданных линий Пикассо, скорее всего это что-то близкое к Ван Гогу, так как краски конкретные, не спрятанные. Преобладает синий цвет, даже лицо кажется синим и очки, несмотря на то, что они прозрачны, покрывают глаза старческой синевой. Может это потому, что море отражается в облике старого рыбака, прожившего на воде больше, чем на суше... Тем не менее, если разглядывать картину подольше, то можно заметить, как вдруг то тут, то там мелькают яркие штрихи, появляются новые оттенки и другие краски.
Лёня сосредоточен, в руках у него то кисть, то острая деревянная планка. Каждый раз, нанося кистью мазок, он расчленяет его острой планкой. Картину он пристроил в закутке, немного прикрыв её испачканной простынёй, – видимо, опасается, что кто-нибудь зайдёт и увидит, чем он занимается в рабочее время. Зазвонил телефон, и Лёня, прикрыв картину простынёй, поднял трубку.
– Алло! Это ты, Рома? Ну даёшь!.. Где ты? Уже сошёл с поезда? Всё в порядке? Так, садитесь в такси и жмите к нам. Я поднимусь в квартиру. Молодцы, поцелуй Ритку за меня. Всё, иду встречать.
Лёня убрал картину, спрятал краски, закурил, закрыл мастерскую и пошёл к себе наверх. Поднявшись, постучал в дверь Антона. Антон торопился, запихивая книги и тетради в портфель.
– Рома с Ритой только что звонили с Киевского вокзала. Уже в Москве. Едут сюда на такси.
– Очень хорошо! Соня в университете, я убегаю на уроки. Всё как договорились, ладно? Ты обзваниваешь всех, берёшь Рому и Риту и вечером встречаемся в ресторане.
– В котором часу лучше всего?
– Давай к семи, сегодня пятница. Но помни, Рома с Ритой – на нас. Мы их принимаем.
– Сделай одолжение, – великосветски ответил Лёня.
Вечером в ресторане собралась вся компания. Соня была возбуждена, ей хотелось подчеркнуть свою благодарность Роме за его смелость приютить её и Антона в своём лагере на время их южного отпуска. Кроме того, ситуация обострялась последними днями пребывания Ромы и Риты в стране. Ведь через несколько дней они навсегда покинут её и окажутся далеко-далеко, где-то в Америке.
Антон время от времени поднимался на сцену и пел, потом возвращался и успевал выпить рюмочку за их удачное приземление на новом месте.
В ресторане становилось всё многолюднее. Публика танцевала, ресторанная музыка была громкой и заводной, и уже приходилось кричать, чтобы услышать собеседника. Антон и его партнерша по эстраде то порознь, то в дуэте старались вовсю, заказы от публики поступали один за другим, и за каждый заказ им незаметно всовывали деньги. Заказывали разное: «Тёмная ночь», «Журавли», «Ах, Одесса!», «Ландыши», кто-то заказал «для фронтового друга из Сталинграда «Три танкиста», а какой-то фарцовщик из Харькова несколько раз заказывал «для дорогих друзей из Тбилиси «Сулико»...
– Пожалуй, я первый раз вижу тех, кто уезжает, – Сеня Милин разволновался. – Вот так, с глазу на глаз.
– А я, пожалуй, в последний раз вижу тех, кто не уезжает, – в тон ему ответил Рома.
– Мы тоже тебя видим в последний раз, – грустно прозвучали слова у Сони. – Дай Бог вам удачи, Риток. Выпьем же напоследок за вас, больше ведь не увидимся.
– Ля-ля, ля-ля! – шаляпинским басом запел Рома. – Если ты меня захочешь увидеть, Соня, – он по-гусарски выпятил грудь, и все засмеялись, – то есть лишь одна возможность...
– Какая?
– Учитывая, что меня к тебе не пустят, – Рита не выдержала и, как тогда в Одессе, шлёпнула мужа по затылку, – тебе придётся приехать в мою страну.
– Нам это заказано. Но, может, у нас будет с кем передать вам привет. – Соня быстро глянула в сторону Лёни и Фани.
Румянцевы притворно заплакали, размазывая по лицу притворные слёзы:
– Ой, ой, а кто же нам будет пельмени лепить?! – они тоже посмотрели на Фаню.
– Всё значительно проще. – Сеня старался быть убедительным. – Сначала люди скучают, через пару лет думают, что скучают, а потом и не думают, и не скучают. Жизнь всегда идёт вперёд.
– Это так бывает в кино! – Рома знал, что Сеня киношник и не хотел уступать тем, которые возражали против отъезда. – Я, например, всегда буду помнить, какой прекрасный вечер подарили нам Антон и Соня в ресторане в Одессе. Прекрасное не забывается.
Лёня и Фаня сидели молча и улыбались, давая возможность Соне и Антону почувствовать себя хозяевами вечера. А Антон, одним ухом слушая беседу, старался не пропустить свой выход на сцену и прислушивался к оркестру. Когда наступила его очередь петь, он прервал разговор:
– Рома, Рита! Соня не будет сегодня танцевать для вас, но я постараюсь напомнить вам тот вечер.
Антон пошёл на сцену и взял микрофон.
– Дорогие гости! Сегодня здесь в ресторане мои друзья из Одессы. Я с удовольствием в их честь исполню мою песню «Я вас люблю, одесские бульвары».
Антон пел и, конечно, ему трудно было заметить, как в ресторан пришла небольшая группа молодежи, человек шесть. Если бы он увидел этих молодых людей, он узнал бы среди них свою ученицу Любу Козлову. Компания, шумно рассевшись, позвала официантку. И в это время Люба увидела своего учителя, Антона Андреевича, на эстраде.
– Это мой классный руководитель, «А в кубе», мы так его называем.
Молодые люди громко засмеялись.
– Наверное, пение преподаёт! Поёт-то он неплохо.
– Нет. Русский язык и литературу.
– О-го-го! А здесь халтурит. Надо заказать что-нибудь и подбросить ему деньжат, чтоб лучше учил.
Зал аплодировал Антону, когда один из парней поднялся и пошёл к эстраде. Он нагнулся к Антону, протянул ему деньги и что-то заказал. Антон, как всегда, небрежно бросил деньги в карман и запел «Бэсаме мучо», одну из самых популярных мелодий в ресторанах. Парень удовлетворённо махнул головой и вернулся к своему столу. Официантка раскладывала на нём еду и напитки.
Любины друзья начали есть и выпивать и, ничем не отличаясь от остальных посетителей, курить и танцевать. А когда с эстрады объявили дамский танец – «Дамы приглашают кавалеров», Люба вдруг решительно встала.
– А что, если мы рискнём! – И направилась к столу Антона.
Соня с Фаней тоже как раз в это время подходили к столу – они выходили проветриться в фойе – и вдруг увидели, как молодая девушка приглашает Антона на танец.
Антон опешил, когда услышал: «Разрешите вас на дамский танец» и увидел Любу Козлову. Он растерялся, но в последнее мгновение почувствовал, что отказать нельзя, так как это некрасиво, это унизит её, это не принято на дамский танец. С другой стороны он понимал, что ситуация сверх комична и сверх нереальна: его на танец приглашает его же ученица, и не просто ученица, а Люба Козлова, которая должна сидеть дома и учить уроки, и которой грозит исключение из школы. Это длилось несколько мгновений и, когда Антон увидел знакомый внимательный взгляд, в котором отражалась детская настороженность и упрямство, он поднялся, взял Любу под руку и вошёл с ней в танцевальный круг.
– Как ты здесь оказалась? Как тебя пустили сюда? Почему ты не дома?
Они танцевали танго, и рука Антона обнимала талию Любы. Она, как всегда, молчала, старательно следуя за Антоном в танце.
– Я ещё раз спрашиваю, Козлова, как ты здесь оказалась? – Антон стал приходить в себя.
Люба продолжала молчать. Потом подняла глаза на Антона и просто сказала:
– Не надо... танцуйте...
Антон напряжённо думал. Он не знал, как ему поступить. Люба пришла не одна и, видимо, привыкла к таким походам по ресторанам. Но она не понимала в каком положении оказался Антон. Он не мог просто прогнать её из ресторана, унизив тем самым перед дружками, а с другой стороны, не мог позволить этой несовершеннолетней девочке в его присутствии гулять и веселиться в ресторанной атмосфере. Он разозлился своим путаным мыслям и словам, но сдержал себя. Постепенно оттеснился в танце в дальний угол и остановился. Люба смотрела на него вызывающе и даже с насмешкой.
– Люба, – заговорил он, может быть, впервые назвав свою ученицу по имени, а не по фамилии, – Люба, я очень прошу тебя, если ты сама не можешь уйти из ресторана, уговори своих ребят и уйдите все вместе. Ты даже не представляешь, как всё нехорошо получилось. Пожалуйста, соверши этот поступок для меня... – Он не знал, какими словами сможет повлиять на её детскую браваду, на её непредсказуемую ущемлённость.
Но Люба, почувствовав вдруг в его интонации растерянность, так знакомую ей самой, и впервые «на равных» с ней разговор своего учителя, опять подняла глаза на Антона и тоже, как бы на равных, проговорила:
– Я постараюсь, Антон Андреевич, но вряд ли они согласятся. Вы просто не обращайте внимания, а я не буду пить, курить и танцевать.
– Спасибо. – Антон понял, что Люба стала взрослой. – Однако постарайся... Я очень рад, что ты правильно понимаешь хорошее и плохое, – не удержался Антон. – Тебе бы, Люба, подождать бы годика два, а пока закончить школу...
– Хорошо, Антон Андреевич...
Антон заметил, как в её глазах пробежала насмешка, взрослая и женская.
– Танец кончился. Проводите меня, пожалуйста. Не переживайте. Хорошо?
Антон не ответил. Он молча подвёл её к столу и отодвинул стул, чтобы она села. Он сделал всё, как и положено кавалеру.
Соня вопросительно смотрела на него, когда он вернулся и сел на своё место. Она чувствовала, что что-то произошло и Антон нервничает. Он налил себе рюмку и выпил. Молчание за столом затянулось.
– Как тебе понравился танец? – наконец спросила Соня.
Антон опять налил себе водки, но Соня положила руку на его руку.
– Ты была права, Люкушка. – Антон был очень серьёзным. – Это произошло. Это была моя плохая ученица Люба Козлова. Никогда не думал, что кого-то занесёт сюда из моей школы.
Наверное, вечер был испорчен. Антон больше не пел и всё время поглядывал в сторону стола, за которым веселилась компания Любы. Они не уходили, да и зачем им было уходить? Антон это понимал. Его настроение передалось Соне.
– Пожалуй, нам лучше уйти. Правда, Антон? – И, не дожидаясь ответа, обратилась к Рите. – У нас два дня впереди, наговоримся. Оставайтесь здесь, а мы пойдём.
Антон молча, не сопротивляясь, встал и кивком головы попрощался с ребятами.
В фойе Лёня с Сеней увлечённо разговаривали. Они стояли в стороне от других и курили.
– Надо полагать, теперь, старик, твоя с Фаней очередь?! – Сеня, с усмешкой смотрел на Лёню.
Лёня не отвечал. Он покорно смотрел на Сеню, не зная, что ему сказать.
– Ежу ясно, ведь теперь мама с папой отваливают. Начал планировать? – не унимался Сеня.
– Ничего не знаю, Сеня. Всё очень сложно. Примерно через месяц мама приедет сюда оформлять документы, а потом я приеду к ним – провожать на станцию Чоп. Это всё, что я знаю.
– Какая ещё станция? Что это значит?
– Пограничный пункт в Западной Украине, откуда все эмигранты поездом уезжают в Вену. Из Москвы улетают в Вену самолётом, из Прибалтики и Белоруссии – поездом через Брест, а из Украины – поездом из Чопа.
– Ну вот, старик, ты уже всё знаешь...
– Теперь и ты это знаешь, Сеня... Так всё начинается.
В это время они увидели, как Соня и Антон проталкиваются к выходу, и окликнули их.
– Антон, куда вы?
– Произошла неприятная история... чепуха! – Соня остановилась. – В ресторане оказалась ученица Антона. Люба Козлова, если ты знаешь, о ком идёт речь... Её надо выгонять из школы, а она пришла в ресторан со шпаной, и они заказали Антону песню.
– Она пригласила меня на дамский танец. Я не знал, что делать, и пошёл танцевать с ней. – Антон вытащил сигареты. – Представляешь, завтра вся школа узнает, что я танцевал с ней в ресторане!
– Антон, ты что? Как же это могло случиться? Кто её пустил, она ведь ребёнок!
– Большое дело! Дали пятёрку швейцару, и все дела... Она всё ещё в ресторане, поэтому мы уходим. Ты уж там проследи, Лёня. Мы завтра увидимся. И скажешь, сколько я должен. Старик, – обратился он к Сене, – сюжет для кинодрамы. «Доживём до понедельника», сегодня пятница.
– Ладно, успокойся, Антон. – Лёня хлопнул его по плечу. – Давай, спокойно езжайте домой. Доживем до понедельника...
Вечером Рома показывал фотографии Миши и Оли, рассказывал о «правилах» для выезжающих евреев в Чопе.
– Лёня, имей в виду, всё это нелегко. В Чопе можно просидеть дня три, поэтому надо приехать и сразу снимать квартиру у местных крестьянок. Они уже в курсе. Потом целый день сидишь на вокзале – там огромная очередь на отъезд – и отмечаешься в очереди. Евреи мухлюют, поэтому надо всё время следить. Кроме того, тебя могут арестовать...
– Как арестовать?! – воскликнула Фаня.
– Чоп – это пограничный пункт, туда не всем можно. Только тем, кто имеет визу. Власти это знают, знают, что многие провожают своих близких, сидят с ними на вокзале, а визу не имеют. Вот и ходит там целый день по вокзалу солдатский патруль – ищут нарушителей границы. Это не страшно, не надо только спорить и сопротивляться, а если арестуют, уплатишь штраф 10 рублей – и возвращайся назад на вокзал. Так делают все.
– Кошмар! А если второй раз поймают? – спросил Лёня.
– Не знаю за второй раз, не попадайся...
Они пили чай с «киевским» тортом, который привезли одесситы. Это была традиция: приезжая в Москву, везти из Одессы торт «Киевский», хотя делали его в Одессе. А потом стали делать и в Москве. Но «Киевский», сделанный в Киеве, был вне конкуренции, однако одесский тоже хвалили.
Рома был спокоен и деловит. Рита тоже предпочитала не говорить о своих переживаниях. Как женщина, она, возможно, была более чувствительна к предстоящим переменам и неизвестности. Когда наступила пауза, она обратилась к Лёне:
– А в каком всё-таки состоянии вы с Фаней?
Лёня и Фаня переглянулись, пожали плечами.
– В подвешенном... – неуверенно начала Фаня. – Как будто бы всё идёт к тому... Вот уже мамин второй брат, Боря, поговаривает об этом. Я уже решилась, ведь понятно, что одни мы здесь не останемся. А Лёня как-то избегает говорить об этом.
– Я не избегаю... Как тут избегать, когда мама с папой уже уезжают. Просто надо решиться и начать...
– У тебя есть что выпить? – резко выпалил Рома.
– Ну конечно, я же всё-таки вас ждал...
– Тогда давай выпьем за вас и за ваше решение, раз ты так сказал. Быстро, не тяни.
Фаня в мгновение поставила на стол водку и рюмки.
– Обещай мне, что завтра же начнёшь заниматься анкетами!
– Ну подожди... Ведь Фане, значит, надо уволиться, она не хочет проходить через все процедуры в институте.
– Что бы ни было, обещай, что начнёшь. Давай за это. Удачи вам. Фаня, дело сделано, отступать некуда, впереди Америка. – Они выпили. – Я вам сейчас подробнее расскажу о братике моём и о Мише с Олей.
– Тогда подожди. Давай Соню с Антоном позовём. Она любит эти «мансы». Правда, Антон сегодня попал в ситуацию... – Фаня подошла к стенке и сильно постучала.
Через несколько минут пришла Соня.
– Что случилось? Вы всё ещё не легли спать?
– Какой там спать! Рома подробно рассказывает о Мише с Олей. Мы решили, что тебе это будет интересно. – Фаня подвинула ей рюмку и чашку. – Что будешь пить, чай или водку?
– Давай и то и другое... – Соня пришла в домашнем халате, она туже затянула пояс и, подогнув ноги, взобралась на стул. – Антон не захотел прийти. Он переживает, ходит злой.
– Объясните наконец, в чем дело? – не выдержала Рита. – Какая-то девочка пригласила Антона на танец, и такой переполох!
– Девочка?! Это не девочка, а сука. Антона в прошлом году впервые назначили классным руководителем, а она его ученица, – объяснила Фаня.
– Причём очень плохая, – добавила Соня. – Антону из-за неё очень достаётся. Совсем недавно его вызывал директор школы. Она пропускает уроки, шляется и ворует. Они не знают, что с ней делать. На уровне РОНО.
– А причём здесь танец?
– Рита, – вмешался Лёня, – как ты не понимаешь? Антон – учитель, и если эта шлюха расскажет, что её учитель поёт по вечерам в ресторане, да ещё что она с ним танцевала...
– Рому в лагере каждая вторая старается пригласить на танец, – перебила его Рита. – Это же понятно – он начальник лагеря, и каждая соплячка влюбляется в него. Каждый год. Так что, я должна ревновать или РОНО вмешивать. Абсурд!
– Должна ревновать! – Рома расправил плечи и тут же под общий смех получил подзатыльник.
– Это же совсем другое дело! То лагерь, а не ресторан. – Соня взволновалась.
– Антон начал петь в ресторане ещё в студенческие годы. Он подрабатывал. Потом ему это понравилось и он всем понравился. А когда стал учителем, не захотел бросать, – объяснил Лёня.
– Я ему говорила, что это опасно. Да и все ему говорили, что он рискует. – Соня потянулась к сигарете. – Теперь эта Люба Козлова выдумает всё, что захочет!
– Доживём до понедельника, – повторил Лёня.
– Да, – согласился Рома, – в понедельник и у нас с Ритой тяжёлый день. В голландское посольство, в австрийское посольство, везде бешеные очереди. Милиционеры при посольствах так изгиляются! Потом по магазинам, в ГУМ, в ЦУМ, мне нужно купить костюм, обувь.
– Как так? – моментально заинтересовалась Соня. – Едешь в Америку, а здесь нужно покупать костюм?
– Представь себе! И брат, и Миша так советовали. Женщинам ничего не надо покупать, они там всё равно выбросят – немодное всё. Женщины всё покупают в Италии, там всякие кофточки, джинсы – недорого. А для мужиков всё очень дорого. Чрезвычайно дорого. А в Америке нужно ходить на интервью в костюме, когда устраиваешься на работу. Там это принято.
– А они-то уже работают? – спросила Соня.
– Так, давай по порядку, а то вы совсем не в курсе дела. Приезжаешь, община берёт все твои расходы на себя в течение 5-6 месяцев. Ты снимаешь квартиру, тебе дают деньги на её оплату, на проезд и еду. Медицина тоже бесплатная. За это время ты должен подучить язык и найти работу.
– А если не нашёл?
– Твоё дело. Зависит от тебя. Не можешь найти по специальности, иди мыть посуду в ресторане. Миша не очень с языком, он пока устроился чертёжником, а не инженером. Тоже нормально. Фирма крупная, он всё умеет, постепенно перейдёт на инженера...
– А Оля, Оля что делает? – Соня все вопросы задавала с интересом.
– Оле повезло...
– Опять «повезло»! Там всем, что ли, везёт? – не удержалась Соня.
– Оле повезло. Я говорю то, что они пишут. Есть такая фирма: «Ямаха», она имеет свои магазины и торгует музыкальными инструментами. Олю взяли в такой магазин обучать детей при магазине музыке. Зарплата приличная...
– Сколько? – встрял Лёня.
– Не знаю, не пишет. Пишет, что приличная, а повезло, потому что она и здесь этим занималась – преподавала в музыкальной школе! Главное, как они пишут, бросить всё и учить английский.
– Я видела эту фирму в журнале «Америка». – Соня воспринимала всё очень серьёзно. – Чего она только не выпускает! И мотоциклы тоже.
– Вот, ты, например, чем здесь занимаешься? – весело спросил Рома Соню.
– Как чем? Я в аспирантуре...
– Бриллиантами, – выпалил Лёня.
– Что значит «бриллиантами»? – не понял Рома, а Соня засмеялась:
– Я изучаю бриллианты.
– Вот и хорошо. Значит, там будешь искать работу в ювелирном магазине.
Теперь засмеялись все.
– Откуда ты всё это знаешь, Рома? Рита, он придумывает всё? – спросила Фаня.
– Нет, почему же? Он получает письма от многих, из разных городов, фотографии, изучает всё это, знает каждое письмо наизусть. – На этот раз Рита погладила мужа по голове.
– Давайте лучше смотреть, я привёз вам фотографии. – Рома вытащил из своего чемодана конверт.
Все опять с жадностью набросились на фотографии. Разглядывая их, Соня всё-таки напомнила Роме о его брате:
– Рома, а как же твой брат? Ты забыл про него рассказать. Ему тоже повезло?
– Я ничего не забыл. Я могу рассказывать всю ночь.
И пока они рассматривали фотографии, Рома подробно рассказывал им о жизни брата в южном калифорнийском городе Бейкерсфилд.

* * *
Олег с Соней раскладывали на кухне продуктовый «дефицит», когда в дверь позвонили.
– Антоша, – крикнула Соня, – открой дверь. Это отец с мамой. Олег, спасибо. Ты опять столько принёс! Не знаю, что бы мы делали без тебя.
Антон в выглаженной свежей рубашке, при галстуке, возился с магнитофоном. Он быстро осмотрел себя в зеркале и пошёл встречать родителей. Они радостно поцеловались с Соней, махнули рукой Олегу: тебя, мол, «мы видим каждый день», и обнялись с Антоном. Антон помог им раздеться. Все были празднично одеты, так как считалось, что затеянный обед отмечает первое полугодие совместной жизни Сони и Антона. Родители принесли цветы, подарки и бутылку шампанского.
– Специально держали в холодильнике, – гордо заявила мать, – а это тебе, доченька, мой подарок. – И протянула Соне симпатичную мохнатую собачку. – Из Италии.
А отец вручил маленький пакетик Антону. Антон открыл изящную коробочку и увидел наручные часы с большим циферблатом и толстым металлическим браслетом. Он сразу же, сняв старые часы, надел новые, поднял руку и, довольный, показал всем, как часы смотрятся на руке.
– Спасибо большое! – Антон подошёл и обнял тестя.
– А меня? – не удержалась мама.
– Тёщу не обязательно, – вставил Олег, но Антон подошёл и к ней, обнял и поцеловал в щеку.
– Иду звать ребят, – объявила Соня и пошла на кухню стучать в стенку. – А вы рассаживайтесь, согревайтесь. Небось, ещё холодно на улице. У меня всё готово.
В дверь постучали и вошли Фаня с Лёней. Они сдержанно и вежливо поздоровались с родителями Сони и с Олегом.
Закуски было много. Вначале выпили по бокалу шампанского за шестимесячный юбилей Сони и Антона. Олег как-то загадочно достал из внутреннего кармана пиджака много-много раз сложенный лист бумаги, долго и торжественно разворачивал его, и, в конце концов все увидели… всего лишь нарисованную на нём большую цветную цифру «6». Получилось забавно, и все захлопали в ладоши. Потом пили за Сониных родителей, за отца Антона. Соня предложила тост и за своего брата... А Фаня – за наступившую весну.
Постепенно заговорили о разном. Вспомнили про недавнее мартовское землетрясение силой 9 баллов в Румынии, при котором погибли более полутора тысяч человек. Значительные разрушения произошли в Бухаресте. Землетрясение было настолько сильным, что отголоски его силой в 4 балла дотянулись до Москвы. Москвичи, никогда не думавшие о землетрясениях, были потрясены и перепуганы
– Было холодно, – вспоминала Сонина мама, – многие соседи и мы тоже выбежали на улицу. У нас упали со стен картины и фотографии, свалились на пол книги. У кого-то люстра грохнулась и разбилась.
– Все волновались, чтобы не лопнули газовые трубы и не было взрыва, – добавил Сонин отец.
– А у нас даже намёка не было на землетрясение, мы ничего не почувствовали, – сказала Соня. – Правда, Фаня?
– Да, я только на следующий день в библиотеке узнала об этом.
– Март был плохим для многих, – подытожил Олег. – В начале месяца – землетрясение, а в конце в Испании при столкновении двух самолётов погибли более 600 человек. Ужас! Слава Богу, сейчас уже апрель. В самый раз опять выпить за весну...
– Понимаете в чём дело, так устроен человек, у каждого свои неприятности. – Отец Сони был заведующим кафедрой марксизма-ленинизма в институте, всю жизнь читал лекции студентам и сейчас медленным лекторским тоном приготовился объяснить всем премудрости бытия. – Понимаете в чём дело...
– Па-а-па! – растянула Соня, напоминая отцу, что здесь не студенты. – А что здесь понимать?
– Дочка, не торопись. Одних землетрясение уносит, другие погибают при авариях самолетов, третьих убивают на войне.
– Всё равно не понимаю, к чему ты?
– А у четвёртых – всё в жизни нормально, добились многого, а потом идут и воруют. И живыми катятся вниз.
– О ком ты, папа? – Олег тоже удивился папиным умственным заносам.
– Может, вы не слышали, а вчера по радио передавали: самый главный у них в Израиле, Рабин, их премьер-министр, проворовался с женой в американских банках и потерял все свои посты... – Когда он говорил это, почему-то смотрел на Лёню и Фаню.
Соня и Антон заметили это, и им стало неудобно. Олег даже поднялся со стула:
– А при чём здесь Рабин, папа? У нас тоже воруют, но никто не признаётся. Я-то знаю, что творится.
– Это не совсем так. – В первый раз в разговор вступил Лёня, и все повернулись в его сторону. – Он не проворовался, там совсем другое. Его жена имела на счету 2000 долларов в американском банке. А по израильским законам государственным чиновникам и их родственникам запрещается иметь личные счета в иностранных банках. Рабин взял удар на себя и подал в отставку.
– А вы откуда всё это знаете? – растерялся Алексей Петрович. – Таких подробностей я по радио не слышал.
– Не то радио слушаешь, папа, – опять вмешался Олег. – Кое-что понимающая молодёжь сегодня, папа, слушает по ночам другие радио. Заграничные...
Алексей Петрович посмотрел на жену, как бы ища поддержку.
– Алёша, даже у нас в больнице на моих ночных дежурствах многие имеют коротковолновые приемники...
– Папа, сейчас другие времена. Вот Лёнины дед с бабушкой уехали в Израиль. Не в Болгарию, а в Израиль. А теперь мама с папой уезжают. Лёня, расскажи. – Соня под столом толкнула Олега ногой, ей стало неловко за его бесцеремонность. – Ты что, Соня? Разве это секрет? Я понял, что и Лёня с Фаней готовятся.
Лёня и Фаня переглянулись, не зная, как отреагировать на слова Олега. Но оба чувствовали, что в его словах не было злорадства, намёка или подвоха. Лёня после обычной своей мимолётной паузы спокойно, потянувшись за пачкой сигарет, не глядя ни на кого, произнес:
– Не в Израиль, а в Америку. В Соединённые Штаты Америки.
Лёня всё ещё был занят сигаретой и не смотрел ни на кого. Все молча ждали продолжения рассказа. Алексей Петрович, кажется, заволновался – ему не нравилось, как повернулась беседа, запахло чем-то политическим, захотелось высказать свое мнение... Но его опередила Фаня: она решила вмешаться и обратилась с первым попавшим на ум вопросом к Сониной матери:
– А в какой больнице вы работаете?
Та обрадовалась, но ответить не успела. Лёня, как бы продолжая свою мысль, теперь смотрел только на Алексея Петровича:
– Мы с Фаней пока не решились. Не определились ещё. Трудно, очень трудно.
Все молчали. Тоже потянулись за сигаретами. Видно было, как на щеках Алексея Петровича начали выступать красные пятна.
– А в чём причина их отъезда? – вдруг спросил он, видимо, заранее осуждая любую причину.
Лёня опять задержался с ответом.
– Я не могу ответить на этот вопрос...
– Тогда выпейте ещё, будете смелее...
– Папа! – не выдержала Соня, но Лёня жестом остановил её.
– Раз так, то я отвечу. Только вначале я бы задал вопрос вам, – и, не ожидая согласия Алексея Петровича, вдруг весело спросил: – Есть такой лозунг в Москве, не знаю, слышали ли вы его?
– Какой лозунг?
– «Бей жидов и почтальонов!»
– А почему почтальонов? – моментально вырвалось у Алексея Петровича, и он сразу понял, как опрометчиво споткнулся о подставленную ему подножку, причём подножка явно была очевидной.
Олег громко засмеялся.
– Да! – Он заливался смехом и невольно все тоже стали улыбаться. – Да! Лёня, скажи нам, почему почтальонов?!
Лёня молчал и его молчание передалось на весь стол. Как-то смех и улыбки постепенно погасли, их сменило серьёзное выражение и воцарилось общее молчание. Неловкое, тягостное, стыдное для всех, будто кто-то тянется за дорогой вазой, стоящей где-то высоко и все видят и понимают, что, если этот кто-то вот-вот дотянется и дотронется до этой дорогой вазы, она сразу же упадёт и разобьётся, но все молчат, не решаясь остановить этого кого-то...
Лёня тихо и медленно, глядя на Алексея Петровича, проговорил:
– Ну вот, вы тоже...
Однако Алексей Петрович был опытным бойцом, которому много раз в жизни приходилось отвоёвывать потерянные позиции на ниве марксизма-ленинизма. Мудро улыбнувшись, он преувеличенно спокойно откинулся на спинку стула и покачал головой:
– Это придуманная уловка, мой вопрос ни о чём не говорит, всем понятно, что означает мой вопрос, и вовсе не значит, что я за то, чтобы «бей жидов», как вы сказали...
Все молчали, ещё неловчее молчали, ещё тягостнее, и его оправдание повисло, не ударилось ни обо что. Он и сам замолчал. Первой откликнулась Соня. Она встала, подошла к отцу, нежно обняла его голову и весело, посмотрев на отца, спросила:
– Папа, так за что «бей почтальонов»?
– Вы все такие умные здесь... Вас бы хорошо побить! Я, когда выхожу на балкон, часто смотрю, как птички прыгают с ветки на ветку. Их тоненькие коготки обхватывают тоненькую веточку, и ветка начинает дрожать, шататься, а вместе с нею и птичка. Вот, думаю я, как было бы удобней глупой птичке на земле: вместо скрюченных коготков – выпрямляй ножки и гуляй. Потом вижу, как другая птичка гуляет по земле, тяжело и уродливо переставляя тоненькие лапки по гладкой поверхности, и мне кажется – ей бы лучше на ветку! А вы всё знаете, у вас сомнений нет...
– Всё, что я хотел сказать вам, Алексей Петрович, – Лёня примирительно взглянул на него, – это, когда говорят о китайцах или вьетнамцах, о Бангладеш или Зимбабве, о птичках, наконец, то думаю, что вы и я в принципе испытываем одинаковые чувства. Когда же разговор заходит о евреях или Израиле, то мои чувства и мысли отличаются от ваших. Проблема в том, что вопрос, который вы задали мне о почтальонах, задают все, беспроигрышно... Вот вам и ответ на вопрос, какова «причина отъезда» моих родителей.
– На-го-во-рились... – Фаня встала и обняла Соню. – Пожалуй, мы пойдём, Сонечка. Вам с Антоном нужно побыть в «семейном полку». Так говорят цыганки, когда гадают. А нас ждёт «дальняя дорога», дай Бог, чтобы не «в казённый дом».
Лёня встал тоже, и они дружески попрощались. А когда вышли, Лёня спросил:
– Как ты думаешь, яблоко далеко упало от яблони?
– Ты о Соне?
– Да.
– Я так думаю, Соня – под некоторым влиянием Антона. А Антон никогда не был антисемитом. Никогда! Я в этом уверена на сто процентов. Он всего Шолом-Алейхема прочитал, – засмеялась Фаня.
– А что он в нём понял? Местечко, идише мама? – Лёня открыл дверь своей квартиры.
– Не знаю. Но прочитал. Мы много об этом с ним говорили. А Соня – порывистая натура, она ещё не созрела, пока не знает, что горячо, а что холодно. Но, мне кажется, у неё какой-то повышенный интерес к разговорам об Америке.
– Кстати, Олег, по-моему, неплохой парень.
– Соня хвалит его. Только говорит, что с его делами он ходит по острию ножа.
– С какими делами?
– Ну, в том смысле, что он работает в торговле. Там такие «дела», она говорит, творятся. Каждый раз кого-то сажают. Кстати, что у Антона с его ученицей, чем закончилось?
– Говорит, пока ничего. Он переживает, но пока всё тихо.
Лёня направился к коротковолновому приёмнику и включил его.

* * *
С приходом апреля в Москве потеплело. Мальчишки, полураздетые, гоняют в футбол между деревьями в глубине дворов. Бегают, орут, мяч иногда выкатывается на тротуар и на проезжую часть мостовой. Сидя в троллейбусе у окна, Антон видит их как и другие пассажиры, но в отличие от других, взгляд его не выражает радостного изумления такому признаку весны. Он едет грустный, задумчивый, весь в себе, перекатывая желваки на скулах. О чём-то думает... Мысленно возвращается на пару часов назад и перед ним мелькает испуганное лицо директора школы. Директор что-то говорит, глаза его взволнованы, при этом он то встаёт с кресла, то садится. Антон стоит перед ним и молчит.
Потом Антон опять смотрит в окно троллейбуса, видит людей, шагающих по улице и стоящих у светофора, девочку с длинной косой и бантом рядом с мамой – в руках у неё маленький круглый стеклянный аквариум с водой и плавающими рыбками.
Опять появляется директор и тут же Антон видит себя, танцующего с Любой Козловой в ресторане. Антон резко мотает головой, как бы отгоняя воспоминания, встаёт и пробирается к выходу. Потом переходит на остановку трамвая, взгляд его падает на витрину магазина, в которой стоит манекен с натянутым луком и стрелой. Антон садится в трамвай и долго провожает глазами уменьшающегося манекена с луком. Опять видит себя, стоящего перед директором. Молчит, разводит руками. Директор что-то спрашивает, а он продолжает молчать, стиснув кулаки и губы.
Когда Антон открыл дверь своей квартиры, он сразу же услышал Сонин голос из кухни:
– Тоша, чувствуешь запах? Я гуся с яблоками готовлю, первый раз в жизни. По книге! – и отойдя от плиты, она выглянула, чтобы увидеть входящего Антона, но заметив его грустное и сердитое лицо, испуганно спросила:
– Что случилось?
Антон снял плащ, повесил его. Втянул глубоко вкусный запах жареного гуся.
– Паниковский прибыл... – делая вид, что всё нормально, Антон вспомнил любителя гусей из «Золотого телёнка».
Но Соня поняла, что что-то произошло, и, подойдя к Антону в переднике, с вилкой и длинным ножом в руке, протянула ему губы для поцелуя. Антон поцеловал её и улыбнулся, но улыбка получилась невеселой.
– Антон, выкладывай. Что произошло?
– Директор узнал, что я пою в ресторане. И что я танцевал с Козловой.
Соня ахнула и, застыв с ножом и вилкой в руке, ждала продолжения.
– Сказал, что наш парторг Карпов, «проведал» родителей Козловой. Он намекал, чтобы они забрали её из школы сами, добровольно, она ведь всё равно не ходит. Отец, пьяный в стельку, спал, а мать разругалась, стала кричать, что будет жаловаться, что это не школа, а притон: учителя по вечерам ****ствуют по ресторанам. Рассказала ему про меня...
– А как же она узнала, Тоша?
– Ну, Соня, ты даёшь! Люба ей рассказала.
– Ой, конечно, как же я... Что ж теперь будет, Антон?
– Не знаю. Директор испугался. Вызвал меня. Стал расспрашивать. Я ему сказал, что пою там со студенческих лет. Он пока сам не знает, куда всё повернётся, боится этого Карпова.
Антон виновато смотрел на Соню, а Соня, стараясь успокоить его, сдерживала себя, хотя понимала, что неприятности впереди.
– Он какой-то, как буква «Э» – всё время оглядывается назад.
– Кто он?
– Директор. Помню, когда в университете на лекциях делать было нечего, я раздумывал над алфавитом: все буквы смотрят вправо, а «Э», «Я» и «З» – влево, будто оглядываются.
– Всё образумится, Антоша. У них там куча дел к концу учебного года. Пойду к гусю, он почти готов. Сейчас есть будем.
Она побежала в кухню. Антон сел в кресло. Закурил. Соня каждый раз выбегала из кухни подбодрить Антона, строила ему забавные рожицы. Иногда Антон улыбался.
– А что ты там на лекциях напридумывал об алфавите? – Соня задавала вопросы «в сторону», чтобы отвлечь Антона.
– Разное. Сколько букв в русском алфавите, знаешь?
– По-моему, тридцать две…
– А сколько зубов у русского человека?..
Удивленная Соня опять выглянула из кухни. Она с недоверием смотрела на Антона, боясь подвоха.
– Тридцать два. А что, есть зависимость? Я и не знала...
– Я тоже не знаю, а вот на лекциях задумывался...
– А если у кого-то один зуб вывалился?
– Тогда он начинает шепелявить.
– Ты шутишь? – Соню радовало то, что Антон немного отвлёкся.
– Ещё бы! А ещё я определил, что, кроме этих трёх букв, которые смотрят назад, в алфавите есть 11 букв симметричных и 21 несимметричных.
– Что значит симметричных? – Соню на самом деле стали забавлять приключения и находки Антона в русском алфавите.
– Ну, например, «О», «Ф», «Д». А несимметричные – например, «Б», «С», «Ц» и т. д.
– Ну ты даёшь, Антон. Это очень интересно... А ты говорил об этом своим ученикам?
– Да, им нравится такая не хрестоматийная грамматика. Кто-то стал копаться над дужкой для буквы «Й».
– Тоша, это же интересно, если это не ерунда. – Соня засмеялась. – Бросай школу и иди в аспирантуру. Сделай диссертацию о возникновении начертания букв и станешь специалистом по русскому алфавиту. И не только русского.
– Отомстить Карпову? Нет, Люкушка, я люблю школу и своих учеников.
– А меня?
– А тебя – больше всего на свете!
– А гуся?
Но Антон не успел ответить. Соня вышла из кухни, держа на красивом блюде жареного гуся с яблоками.

* * *
Киевский вокзал в Москве стал для Лёни родным местом. Он так часто бывал на нём, то передавая с проводником посылки родителям, то встречая друзей-одесситов, то отправляясь летом в отпуск. На этот раз, стоя на перроне и ожидая поезда из Одессы, Лёня подумал, что пришёл на Киевский вокзал, наверное, предпоследний раз в жизни. Рядом с ним стояла Фаня с букетом цветов и настойчиво уговаривала мужа:
– Обещай мне, слышишь, обещай мне! Я не хочу, чтобы ты их расстраивал. Неважно, какое ты принял решение об отъезде, но соглашайся во всём с мамой. Обещай мне!
Лёня слушал Фаню, но был занят своими мыслями. Он смотрел на голубей, которые дрались за малюсенькую ягодку, – она всё откатывалась и откатывалась, а голуби клевали друг друга, догоняли эту ягодку, а она всё откатывалась, пока какой-то прохожий, даже не замечая, просто идя по перрону, наступил на неё и раздавил. Голуби взметнулись вверх, прохожий пошёл дальше, а ягодка превратилась в маленькую растёртую лужицу, до которой никому уже не было дела.
– Наверное, я здесь в предпоследний раз. Сегодня мы встречаем маму и папу в последний раз, а через три дня проводим их в последний раз из Москвы... – Лёня посмотрел на Фаню и понял, что надо что-то ответить на её требовательное беспокойство. – Хорошо, хорошо! Обещаю! Но ты же знаешь, что маме не нужны мои слова, ей нужны доказательства.
– Знаю, и у тебя будет время решиться.
Лёня неопределённо помахал головой, но в это время показался тепловоз, и всё, что было на вокзале зашевелилось, забеспокоилось, задвигалось.
Встреча была радостной, мама охала и ахала, потом всплакнула.
– Это всё, больше вещей нет. Лёгкие пассажиры. – Мама показала на свою небольшую сумку и портфель мужа. – Мы хотели привезти вам столько всего, но решили всё добро раздать соседям налево и направо, вам ведь тоже уезжать... – как само собой разумеющееся, мимоходом сказала мама и поблагодарила за цветы.
Фаня строго и подбадривающе посмотрела на Лёню, мол: «Давай, отвечай маме, что да, что нам тоже уезжать».
– Правильно сделала, мама, – дальше этого Лёня не пошёл, хотя чувствовал, что Фаня осталась недовольной.
В первый вечер праздновали встречу. Пришёл мамин брат Борис с женой. Обменивались сведениями о Саше в Америке, напутствовали друг друга.
Последующие два дня прошли в сплошной нервотрёпке. Лёня помогал родителям пройти множество инстанций, обязательных для эмигрантов. Вставали рано, бежали занимать очередь то в голландском посольстве, где выдавали визу на Израиль, то в австрийском. Обменивали положенную сумму советских рублей на американские доллары. Очереди были длинные, крикливые, всегда находились такие, кто обманывал и старался любым способом пробраться вперёд. Не помогали бесконечные ограждения, и даже злые и кричащие в мегафоны милиционеры не могли утихомирить, примирить, успокоить, покорить эту нетерпеливую толпу, унижающую саму себя. Те, кто был стеснителен и вежлив, стыдливо наблюдали и не знали, кто хуже: издевающиеся милиционеры или распущенные прохвосты из очереди. Лёня не был допущен в очередь, и отец с грустной интонацией рассказывал ему об этом, и при этом переживал и стыдился, как он выразился, своих со-эмигрантов:
– Я смотрел на своих со-эмигрантов и переживал за Израиль: за кого он борется, кого получит в результате этой борьбы, и мне было неловко, что я соучастник этого балагана.
– Папа, не обращай внимания. Через неделю ты с ними будешь в Чопе, потом ещё через пару недель они же будут с тобой в Вене и в Риме. Начинай привыкать к ним. Тем более, не исключено, что ты с ними на одном самолёте полетишь в Нью-Йорк. Знай, это всегда так: маленькая кучка гнусных людишек делает погоду, а порядочные – их не видно и не слышно. Но их намного больше, и в конце концов они побеждают.
– Дай Бог, сынок!
«Обязательная программа» всех приезжающих на несколько дней в Москву иногородних будущих эмигрантов заканчивалась «произвольной программой» – беготнёй по торговым точкам. Они скупали для продажи в Австрии и Италии фотоаппараты, подарочные шахматы и шахматные часы, наборы отвёрток, плашек, свёрл, стамесок, напильников, молоточков и даже штангенциркулей, театральные бинокли, матрёшки, шкатулки, олимпийские значки и сувениры, куклы, духи «Красная Москва», махровые простыни и полотенца, платки цветастые и расписные, уральские самоцветы, наборы катушек ниток белых, чёрных и цветных, готовальни, цветные диапозитивы с экспонатами Эрмитажа и Третьяковки, малахитовые пепельницы, ножницы, солонки, электрические фонарики, льняные простыни, хохломские изделия... Пустили слух, что в Италии хорошо идут презервативы, и самые смелые и оборотистые представители еврейского племени бросились скупать их тысячами.
Разумеется, все наборы «произвольной программы» Лёня обеспечил родителям заранее, разве что, исключая презервативы. Последние три-четыре месяца он постоянно ездил на Киевский вокзал и передавал им посылки с эмигрантским «богатством». В этот приезд предстояло купить только костюм для отца. Несколько костюмов Лёня неделю назад отобрал в ГУМе, и знакомый продавец отложил их для него. Лёня, как мог, помогал родителям, и сегодня им предстояло всего лишь пойти в ГУМ и выбрать подходящий костюм из приготовленных. А Фаня все эти дни трудилась на кухне – кормила всех четверых.
Наконец наступил последний вечер. Все сидели дома, было грустно и тревожно. Фактически прощались. Антон с Соней были первыми, кто пожелал им удачи в новой жизни. Мать много говорила, боясь что-то упустить. Договаривались, как Лёня приедет в Чоп провожать их, как будут держать связь друг с другом, пока родители будут в Вене и в Италии. Мама была напичкана подробностями эмигрантских похождений во время оформления визы в Америку, которые ей регулярно в письмах описывал Рома.
– Рома уже в Италии, он очень подробно написал мне и о Чопе, и о том, как продавать всё это накупленное барахло, как не попасться на удочку к перекупщикам. Что говорить в Сохнуте, чтобы не попасть в Израиль, и что – ХИАСу, чтобы отправиться именно в Сан-Франциско, что говорить американскому представителю и что – израильскому.
– Лёня, я оставила тебе все его письма, – мама внимательно посмотрела на сына. – Пожалуйста, почитай их. Я тоже всё подробно опишу.
– Спасибо, мама. Хорошо. – Лёня опять был сдержан.
– С другой стороны, это всё слова, слова, а насчёт денег... сыночек, Фанечка, мы с папой очень извиняемся, что не можем оставить вам никаких денег. Еле набрали на отъезд: 500 – за отказ от гражданства, поменяли рубли на доллары, билеты, багаж, и на что-то жить нужно было.
– Перестань, мама! Как тебе не стыдно?
– Лёнечка, но у вас же не будет денег на отъезд?
– Мама, не надо. Думай сейчас о себе с папой, а не о нас. – Опять ему удалось уйти от разговора об отъезде.
Наступила пауза. Её прервала Фаня:
– Вы забыли, София Михайловна, что у нас кооператив. Мы всегда сможем получить за него деньги.
Все одновременно посмотрели на Фаню, а София Михайловна подошла, обняла её и поцеловала.

* * *
Солнечное утро в Москве. Фаня убежала на работу, а Лёня, быстро открыв все форточки в квартире, выбежал на балкон помахать ей рукой, когда она будет пробегать внизу. Он стоял на балконе в одних трусах, разминая тело, и поглядывал вниз, чтобы не пропустить её. Наконец Фаня вышла из подъезда и, отойдя немного от дома, взглянула наверх. Оба помахали рукой и послали друг другу воздушный поцелуй.
Лёня наслаждался утренним солнцем, смотрел на верхушки деревьев, откуда доносилось весёлое щебетание птиц. Он не разбирался в птичьем пении, но с удовольствием, прикрыв глаза, ощущал мелодичное разнообразие природы, стараясь определить или скорее угадать, какой щебет принадлежит какой птице.
Внезапный звук открываемой двери соседнего балкона напугал его, и, оглянувшись, он увидел Соню. Она тоже увидела его и весело поздоровалась:
– Приветик, сосед! Какое замечательное утро!
Лёня растерялся – это было неожиданно, и к тому же Соня тоже была в трусиках. Её прозрачная ночная кофта не была застёгнута, и лёгкий ветерок слегка шевелил тонкую ткань и её длинные распущенные волосы.
– Как, ты не на работе? – смущённо спросил Лёня, отводя глаза от полуголой Сони.
Он обнял себя руками, как бы закрываясь. А Соня, видимо, не придавая этому никакого значения, встав на носки, потянулась и подняла вверх руки.
– Возьму больничный. Антон убежал на работу, а я решила вызвать врача на дом, – улыбнулась Соня.
– Готовь конфеты, – всё ещё боясь посмотреть в сторону Сони, сказал Лёня.
– Не поняла.
– Фаня теперь каждый год на 8 Марта дарит участковой врачихе конфеты. Теперь уже, за давностью лет, по две коробки.
Соня громко рассмеялась:
– А я думала, что я одна такая.
Солнечные лучи гуляли по её телу, и для Лёни, стоящего на балконе в одних трусах, ситуация казалась неправдоподобной. Раньше, когда ещё не было Сони, он иногда по утрам встречался на балконе с Антоном, они на быструю руку обменивались новостями и разбегались, спеша на работу. Фаня же была более осторожной, зная, что на балконе рядом может оказаться Антон. А теперь, стоя в трусах перед почти обнажённой молодой женщиной, красивой и стройной, Лёня даже испугался – это было что-то отчаянно и неожиданно новое, упавшее на его привычное течение жизни.
Общеизвестно, что все встречи, которые превращаются в «любовные приключения с последствиями», редко происходят случайно, и – почти закономерно – имеют бытовую основу: на работе, соседи по дому, одни и те же спутники в утреннем или вечернем метро, знакомые знакомых или друзья друзей... или вот так – соседи по балкону.
– Как там мама с папой? Ты едешь их провожать? – как ни в чём не бывало спросила Соня, стоя перед Лёней.
Казалось, она не замечает ничего такого, что могло бы её смутить. Перед ней стоял мускулистый молодой мужчина в одних трусах, и не на пляже, как это было в Одессе, а в центре Москвы, на одиннадцатом этаже, утром, после сна – будто так и надо. Соня смотрела на Лёню, ожидая ответа.
– Да, на днях... Но, пожалуй, я пойду, пора на работу. – Он всё-таки не выдержал и неуверенно попятился к двери.
Соня продолжала стоять, и в глазах у неё промелькнуло удивление: то ли она только что рассмотрела молодого парня, то ли оттого, что Лёня так незначительно среагировал на её вопрос о родителях.
– Пока, сосед.
Ветер шевелил верхушки деревьев и её лёгкие волосы. Не успев закрыть за собой балконную дверь, Лёня вдруг услышал:
– Лёня, подожди!
Он выглянул и вопросительно посмотрел на Соню.
– Погоди, одну секунду.
Соня быстро побежала в свою комнату и тут же вернулась с кипой журналов «Америка».
– Я прочитала. Давай новые, целый день ведь буду дома.
Кажется, Лёня облегчённо вздохнул. Он взял журналы, протянутые Соней, и обменял ей на новые.
Птицы продолжали весёло щебетать.

* * *
Приёмная райкома партии. На двери табличка «В. П. Бендиченко». Антон тихо сидит на стуле и ждёт, когда его вызовёт второй секретарь райкома. Ждёт давно, украдкой смотрит на часы, чтобы не заметила строгая партийная старушка, видимо, секретарша товарища Бендиченко.
Наконец она молча кивнула ему головой, что должно было означать «войдите», Антон робко дотронулся до двери. Он не успел даже прикрыть за собой дверь, когда услышал крик взбешенного второго секретаря:
– Я тебя уничтожу, я из тебя сделаю мыльный пузырь, чернильную кляксу, раздавлю, как червяка! – Бендиченко орал, и брызги слюны вылетали из его рта. – Тебя не возьмут даже мыть полы в твоей школе, говнюк!
Он замолчал на минуту, продолжая бегать около стола со стороны своего кресла. Антону показалось, что он может вставить слово, хотя внутренне он весь дрожал:
– Можно, я...
– Молчать! Молчать, я сказал! «Можно, я», – передразнил он Антона. – Тебя никто не спрашивает. Мы будем решать твою судьбу, партия будет решать!
– Я хотел сказать... – начал Антон, совершенно не зная, как вести себя: повернуться и уйти или как-то успокоить разошедшегося секретаря.
– Что ты хотел сказать, что у тебя сейчас в мозгу?! – продолжал кричать секретарь.
– Я ведь хороший учитель, у меня грамоты от вас, меня всё время хвалят на собраниях. А ресторан? В ресторан я пошёл хоть немного подзаработать... один раз в неделю, – соврал Антон, ещё не подозревая, какую бурю вызовут его слова.
– Подзаработать?! – подскочил в кресле секретарь. – Советский учитель – и подзаработать? Советский московский учитель? Ты что, грузчик? Подзаработать... А если завтра узнает вражеская пресса, что советские учителя подрабатывают в ресторанах?! В ресторанах, где пьют и гуляют разложившиеся лица. Мы тебя, партия тебя, поставила учить наших советских детей, а не веселить и распевать песни в кабаках!..
В кабинет без стука вошёл полный пожилой мужчина. Взмахом головы он как бы спросил: «Что здесь происходит?» и безразлично посмотрел на Антона. Не ожидая ответа, подошёл к товарищу Бендиченко и что-то шепнул ему на ухо. Видимо, что-то очень важное, так как второй секретарь утвердительно закивал и совсем другим голосом произнёс:
– Михаил Михайлович, в одну секунду...
Полный мужчина вышел, а Бендиченко, опять преобразившись, недовольно и брезгливо промычал:
– Вот какими делами люди занимаются! Сегодня увидишь вечером по телевизору. А не то что я – такими засранцами, как ты... Иди, времени на тебя нет. Будем разбирать на партийном собрании в школе. Иди!
Антон вышел, плохо соображая, что произошло. Он увидел, как полный пожилой мужчина давал распоряжение партийной старушке, а потом скрылся за другой дверью, на которой было написано «М. М. Павлов».
– До свидания, – тихо попрощался Антон и вышел.

* * *
Станция Чоп.
На экране – географическая карта. Виден железнодорожный путь, соединяющий Одессу с Киевом, Киев – со Львовом, Львов – с Ужгородом. Недалеко от Ужгорода, в 25 километрах от него, – пограничная станция Чоп, крайняя западная точка Украины. Видна линия государственных границ: у Чопа – Венгрия и Чехословакия, чуть рядом – Румыния и Польша. Европа!
Камера увеличивает название «Чоп», затем начинают медленно двигаться кадры перевалочного пункта для советских эмигрантов с израильскими визами:
– маленький городской сквер с памятником Ленину. Вокруг памятника вповалку лежат еврейские беженцы, с вещами и без, кто ест, кто слушает радио, кто тараторит, кто крепко спит;
– рядом с городским сквером – железнодорожная станция. К перрону подходит поезд. Много пограничников, некоторые стоят в стороне с собаками. Сначала выборочный паспортный контроль, очень формальный, но наводящий страх. Из поезда торопливо выгружается очередная партия беспокойных пассажиров с бесконечным количеством чемоданов. Среди них и те, кто лишь провожает и не имеет визы на выезд. Им не дозволено находиться на пограничном пункте, и позже они будут арестованы. Но пока на перроне сутолока, бегают носильщики, с которыми евреи торгуются. Все хотят быстро попасть внутрь вокзала – занять очередь;
– маленький зал ожидания забит евреями из Украины и Молдавии, ожидающими своей очереди для таможенного досмотра. Вновь прибывшие с трудом втискиваются в зал.
На самом деле до начала досмотра ещё далеко, ведь поезд на Вену отойдёт только после полуночи. Но очередь – огромная, каждый день таможенную проверку проходит только незначительная часть эмигрантов, поэтому волонтёры из самих отъезжающих ведут строгую запись пофамильно, и список проверяется регулярно. У каждого представителя семьи свой номер, который чернильным карандашом выписан на тыльной стороне ладони. И если кто-то не откликается при очередной проверке, читающий список волонтёр безжалостно вычёркивает фамилию из списка при общей радостной поддержке очереди.
В зале очень душно и жарко, полно мух, затхлая вонь от пота и станционного туалета, вечно переполненного и имеющего свою, туалетную, очередь. Иногда его специально, назло, закрывают. На полу, тесно прижатые друг к другу, сидят отъезжающие евреи. Среди них усталые, растерянные дети, больные старики и старушки, женщины с грудными детьми, беременные. Некоторые спят и громко храпят. Их нервно будят, они опять засыпают. Вся эта толпа вперемешку с огромным количеством чемоданов, сумок, баулов, картонных коробок, мешков бурлит, не утихая ни на минуту, привыкая друг к другу. Им ещё долго предстоит быть вместе.
– Нудельман... Ицкович... Бендерский... – вдруг громко разносится по залу, и толпа моментально утихает, напряженно вслушиваясь в крики проверяющего очередь по списку и боясь пропустить свою фамилию.
Устанавливается тишина, и если кто-то начинает говорить, все одновременно обрывают его, махая руками.
– Чш-чш-чш, – слышится со всех сторон.
Люди очень серьёзны и сосредоточенны. Тишину нарушил общий смех, когда читающий список выкрикнул очередную фамилию:
– Колесниченко!
Все весело оглядываются – жаждут увидеть еврея с такой фамилией.
– Мы здесь, шесть человек, – смущенно отзывается женщина среднего возраста с типичным еврейским лицом, уже, видимо, привыкшая к такой реакции.
Очередь ещё больше смеётся, глядя на робкую, стеснительную Колесниченко и, видимо, тихо радуясь, что хоть с фамилией им повезло...
– Левинсон... Пинкус... Кауфман... – продолжает проверяющий, и в ответ слышится: «Здесь, трое», «Я тут, четверо», «Есть, двенадцать человек».
– Цукерман... Цукерман...
Очередь насторожилась, так как ответа не последовало.
– Цукерман? – ещё громче повторил проверяющий. – Цукерман... Последний раз спрашиваю. Два человека?
Но ответа не было.
– Наверное, вчера втёрлись без очереди и уехали, – выкрикнул кто-то.
Проверяющий оглянулся, подождал несколько секунд, наблюдая, как занервничала очередь, и опять крикнул:
– Цукерман! Ответа нет... Значит, вычёркиваем... – Он осмотрел всех, возражений не последовало, и взмахом руки зачеркнул фамилию в списке. – Бродский... Тульчинская... Вайсман...
– Мы здесь, – ответил Лёнин отец, – двое...
Теперь мы видим среди сидящих на полу Лёню и его родителей. Ничем не отличаясь от остальных, поникшие и усталые, они безропотно подчинились общей участи. Лёня выглядит немного бодрее, он с любопытством молодого бычка впитывает в себя неожиданный опыт униженной толпы, какой-то новый вид навалившихся общих проблем, распущенности и пренебрежения со стороны представителей власти. Привыкший к московскому благополучию, где он так легко мог ориентироваться, Лёня не представлял, что такое может происходить в его стране.
Когда проверяющий продвинулся дальше, почти к входной двери, и его голос уже не был так слышен, к чемоданам на середину зала торопливо протиснулась запыхавшаяся женщина и взволнованно, ни к кому не обращаясь, спросила:
– Проверка была уже?..
Кто-то ответил ей, что была. Женщина испуганно и с надеждой в голосе задала вопрос:
– Цукерман вызывали?
По общему молчанию она поняла, что произошло что-то ужасное.
– Я спрашиваю, Цукерман вызывали?!
– Да, – кто-то ответил ей, – все подумали, что вы уехали вчера.
– Боже мой! Боже мой! – запричитала женщина, – у меня муж инвалид, я его проводила в туалет...
И женщина, опять пробираясь между чемоданами, устремилась в сторону удалявшегося проверяющего. Наконец она настигла его и, теребя за рукав, робко спросила:
– Я Цукерман, вы нас вызывали?
Проверяющий настороженно посмотрел на женщину.
– Да, вызывал... Но никто не откликнулся. Цукерманов не было, они уехали вчера.
– Мы никуда не уехали! Что вы?! – женщина развела руками. – Вот мы, мы здесь.
– Не знаю. Мне сказали, что Цукерманы вчера уехали! И мы вычеркнули их из очереди.
– Что вы, что вы?! Мой муж инвалид, и я отвела его в туалет.
– Здесь все инвалиды! – громко возразил высокий, толстый мужчина из толпы, глядя в сторону. – Правила есть правила!
– Не дай Бог, не наговаривайте на себя! Мой муж на костылях, это легко увидеть.
– Неужели мы все здесь в зверей превратились?! – вдруг возмутилась молодая беременная женщина. – Проверьте документы, и если он Цукерман, зачем издеваться?
– Но вы же знаете правила, нужно быть при проверке! – настаивал проверяющий, – иначе, – с ударением на «и», он недовольно ворчал, – чёрт знает что будет! Вы же могли кого-то предупредить, что ушли в туалет, – не уступал он.
– Извините, пожалуйста. Я в другой раз обязательно предупрежу.
– Хорошо. Идёмте посмотрим, где ваш муж...
И они опять пошли в сторону, где сидели Лёня с родителями и недалеко от них – муж-инвалид. Уже издалека проверяющий увидел мужчину, стоящего на костылях и виновато, униженно смотрящего на таких же, как он сам, отъезжающих. Рядом хныкала маленькая девочка.
– А-а! Я же вас запомнил, – сменил гнев на милость проверяющий. – Два дня отмечал вас. Восстановлю.
Женщина благодарно закивала головой.
– Спасибо, спасибо. – И когда проверяющий отошёл подальше, у неё вырвалось только одно слово: – Проклятье!
Тяжело вздохнув, она присела на чемодан.
– Если вам нужно будет отойти, – дружелюбно обратился к ней Лёнин отец, – вы нам скажите. Мы в списке почти сразу за вами. – И он посмотрел в сторону её мужа, который с виноватым видом стоял у стены, опираясь на костыли.
– Миша, – позвала Цукермана жена, – пройди сюда. Посиди немного.
Муж, неловко пользуясь костылями, запрыгал на одной ноге и уселся рядом с женой. Как бы оправдываясь, проговорил в сторону Вайсманов:
– За пять дней до выезда в Чоп я сломал ногу. Надо же было! А откладывать поездку уже не было возможности. Надо было бы предъявлять в ОВИР сто справок. Затянулось бы на месяцы. Слава Богу, успели наложить гипс. – И он, как бы подтверждая, подвернул штанину, показывая ногу в гипсе. – К костылям ещё не привык... А туалет, как назло, закрыли, и там огромная очередь...
Хныканье ребенка перешло в громкий плач, и все стали оглядываться. Молодая женщина успокаивала маленькую девочку.
– Бог даст, может сегодня удастся наконец уехать, – успокаивающе сказала Лёнина мама.
– А сколько дней вы здесь? – вмешался в разговор какой-то мужчина.
– Трое суток! Бог даст – последние, – повторила София Михайловна.
Спрашивающий придвинулся ближе к Лёниным родителям.
– А мы только сегодня приехали. Как же вы здесь смогли быть три дня? Неужели и нам придётся?
Девочка опять громко и надрывно заплакала. Мать старалась успокоить дочку.
– Если повезёт, а то и больше, – ответил Лёня на вопрос. – Вы квартиру сняли?
– Какую квартиру? – удивился мужчина. – Нужно снимать квартиру?
Все вокруг, надо думать, «бывалые», снисходительно заулыбались. На новичка смотрели с любопытством, не представляя, откуда берутся такие наивные.
– А вы собираетесь здесь ночевать? На полу? В этой вони? – подключались к беседе евреи. – Сколько вас человек?
– Пять, – ответил «наивный». – Мы думали, что уедем в этот же день...
– Правила такие, – спокойно объясняла ему София Михайловна, – наши друзья были здесь до нас, они оставили нам адрес квартиры, которая сдаётся, и заплатили пару лишних копеек хозяйке, чтобы нас приняли. Мы приехали и сразу поселились.
– Один из нас дежурит здесь, в очереди, а другие могут отдохнуть хоть немного на квартире, – добавил Лёня.
Плач девочки стал невыносимым. Её мать, взволнованная и растерянная, не знала, что делать.
– Почему она плачет, что случилось? – не выдержала София Михайловна и подошла к девочке.
– Она пить хочет, а вода кончилась. Не могу отойти, я одна здесь с ней, все ушли на квартиру забрать вещи, сегодня, наверное, уедем.
– Что же вы сразу не сказали?! Иди сюда, маленькая, – и она подхватила девочку на руки. – У нас есть водичка и конфетка. Лёня, подержи её, я достану конфетку.
София Михайловна передала девочку Лёне. Всхлипывая, ребенок испуганно смотрел на свою мать, но когда ей протянули чашку с водой, успокоилась и стала жадно пить. А когда девочка напилась, видимо, помня об обещанной конфетке, вопросительно посмотрела на Софию Михайловну. Все засмеялись, девочка тоже засмеялась. София Михайловна протянула девочке конфету.
– Вот и получается, – сказал Лёня, держа девочку на руках, – не кажи «гоп!», пока не перепрыгнешь Чоп!
– А что такое «гоп»? – Малышка оказалась бойкой и смышлёной.
– Ты откуда едешь? – спросил Лёня.
– Из Кишинёва. – Девочка посмотрела на свою мать, как бы прося подтверждения. – Меня зовут Майя, – уже совсем осмелев и облизывая конфету, бодро добавила она.
– Майечка, а сколько тебе лет?
– Шесть.
– Вот, Майечка, смотри, когда ты перепрыгиваешь через что-то, то кричишь: «Оп!» – И Лёня подпрыгнул и крикнул «Оп!»
Потом он опустил девочку на пол, отодвинул, насколько мог, чемоданы, поставил впереди себя сумку, взял малышку за руку и предложил:
– Давай вместе перепрыгнем через сумку и скажем «Оп!» Раз, два, три! – и они перепрыгнули сумку и дружно крикнули: «Оп!» Девочка была почти счастлива, её мать тоже с восхищением смотрела на Лёню.
– Поняла, Майечка? Мы ведь не кричим «Оп!» до того, как прыгнули. А кричим после того, как перепрыгнули, – наглядно объяснял Лёня, и она уже сама начала прыгать и кричать «Оп! Оп!». – Но ты из Молдавии, там говорят «Оп!», а на Украине – «Гоп!» – Лёня сам удивлялся своему энтузиазму. – И здесь, вместо поговорки «не кажи «гоп!», пока не перескочишь», говорят: «Не кажи «гоп», пока не переедешь Чоп!»
Майечке игра очень понравилась, и она, перепрыгивая через сумку туда и обратно, каждый раз повторяла: «некажигоппоканепереедешьчоп».
На лицах людей появилась улыбка. Они смотрели на маленькую девочку, и в зале спадало напряжение, чувство неприязни к таким же, как они сами. Сидящие на полу люди зашевелились, заговорили друг с другом, некоторые достали припасённую еду. Запахло колбасой и чесноком.
Мужчина, который не знал, что нужно снимать квартиру для ночлега, беспокойно задавал вопросы Лёне и его родителям:
– Как же мне быть? Как же я смогу найти квартиру? Ведь я никого здесь не знаю. – Он доверчиво смотрел на Софию Михайловну, будто она была распорядителем квартир.
– Это нелегко. С квартирами очень туго, желающих больше, чем квартир, – ответила София Михайловна.
– Вот как это делается, – по-деловому вмешался Лёня. – Многие сегодня уедут. В том числе и мы... – У Лёни вырвалось «мы», и он неожиданно испугался: «Как легко это впитывается». – Мы, – повторил он. – А вам нужно взять адреса у тех, кто потенциально уедет сегодня. – Лёня посмотрел на растерянного мужчину и, засомневавшись, понимает ли он, что такое «потенциально», поправил себя, – ну, у тех, кто стоит впереди в очереди. По возможности сходите с каждым из них на квартиру, договоритесь с хозяйкой. Всё-таки вас пять человек.
– Да, да, – ещё больше заволновался мужчина, – спасибо за хороший совет. Зина, – крикнул он в сторону своей семьи, – вот добрые люди подсказали. Я буду занят, вы пока сами здесь пристраивайтесь. А когда вы пойдёте на свою квартиру? – повернулся он к Лёне.
– Чуть попозже. Когда начнёт темнеть. Нужно будет пойти и принести все вещи сюда. – Лёня успокаивающе подмигнул мужчине. – Я вас позову, когда мы соберёмся.
– Я извиняюсь... а как же, я не понимаю, это происходит? Например, я договорюсь с хозяйкой, а вы не уедете, где же вы спать будете?
– Типун вам на язык, – быстро отреагировала мать Лени.
– Я очень извиняюсь... Дай бог вам уехать, но... но... на всякий случай, где же вы будете спать?
– Теперь, я вижу, вы врубились. – Лёня опять подмигнул ему. – Порядок такой. Здесь все это знают, повторяю: все. На всякий случай, все всегда платят за квартиру на сутки вперёд. На случай, если не уедут. Квартира всегда за нами лишние сутки. А если уедут – деньги пропали... Поэтому вам надо иметь несколько адресов. Узнайте, кто в начале очереди, и договаривайтесь с ними. Поняли?
– Ещё бы! – осмелел мужчина. – Спасибо огромное, теперь я уловил чопский распорядок. Пожалуйста, не забудьте взять меня с собой, а я пойду договариваться с другими.
Но отойти далеко ему не удалось. Неожиданно в зале наступила тишина, и он услышал тревожный голос жены:
– Гриша, Гриша!
Мужчина оглянулся и увидел, как жена что-то показывает ему руками. Сначала он не мог понять, потом посмотрел туда, куда ему показывали. По залу медленно двигался пограничный патруль. Три бравых пограничника внимательно всматривались в лица эмигрантов, стараясь определить, кто из них не имеет визы на выезд и, значит, не имеет права находиться в Чопе – пограничном пункте Советского Союза. Как правило, они всегда угадывали, накопив за последние годы колоссальный опыт ежедневных проверок. Так, если на чемоданах сидели пожилые родители, а с ними был кто-то помоложе, сын или дочь без семьи, то наверняка это был провожающий. Пограничники требовали предъявить документы и немедленно арестовывали нарушителя.
– Попался. – Лёня присел на чемодан. – Два дня удавалось увернуться, а теперь влип. Мама, если обнаружат и арестуют, пойду в милицию, а потом на квартиру за чемоданами. Скажешь этому Грише, чтоб он вышел, когда меня уведут.
Дело в том, что предыдущие два дня Лёне как-то удавалось увильнуть от проверки: он уходил на улицу курить или, если было уже поздно скрыться, подходил ближе к большим семьям и жадно поглощал какой-нибудь бутерброд, чтобы не смотреть в глаза пограничникам.
Теперь он понял, что не успеет ни то, ни другое. Он опустил глаза и стал рыться в бауле, открывая и закрывая молнию.
– Может, они сюда не пойдут, – тихо шепнул ему отец. – Кажется, они уже кого-то поймали.
Лёня, не поднимая головы, исподлобья посмотрел в сторону пограничников. Они потребовали документы у молодой девушки. Их у неё, видимо, не было, и тогда один из солдат забрал у неё паспорт и вывел её из зала.
Двое других направлялись в сторону Лёни. Они шли уверенно, не спеша, вглядываясь в испуганные лица эмигрантов. Иногда останавливались, оглядывались, как бы убеждаясь, что никого не пропустили, а потом опять, переступая через чемоданы, выискивали очередную жертву. Эмигранты молча наблюдали за этой игрой: почти каждую семью кто-то провожал, и всем хотелось избежать этих оскорбительных унижений. Вскоре к двоим пограничникам присоединился третий, который только что выпроводил арестованную девушку.
Лёня всё ещё изображал из себя занятого переупаковкой багажа, открывая и закрывая замочки и молнии, когда услышал:
– Ваши документы?!
Всем сразу стало ясно, что пойман очередной нарушитель границы.
– Я помогаю родителям. Мой отец – больной человек. – Лёня протянул пограничникам паспорт, а в голове тут же мелькнуло хрестоматийное: «Я достаю из широких штанин... молоткастый, сер- пастый...»
– Пройдёмте, вы арестованы за нарушение пограничной зоны...
Все эмигранты знали, как разыгрывается эта комедия с арестом, поэтому Лёнины родители не получили инфаркт, не стали кричать и плакать, а спокойно наблюдали, как один из пограничников выводит их сына из зала.
Камера следует за ними, и мы видим, как происходит процедура ареста.
Вначале пограничник подводит Лёню к очереди в отделение милиции вне станционного вокзала. Очередь состоит из таких же нарушителей. Пограничник с Лёниным паспортом в руках что-то говорит ему, а потом направляется в отделение.
Впереди Лёни стоит девушка, которую арестовали раньше. Она улыбается:
– Десять рублей штрафа!
– Как долго это? – спрашивает Лёня.
– Где-то минут тридцать, – ответил человек из очереди. – Сейчас войдёте внутрь, там вам выпишут штраф, потом вон в ту очередь – это в кассу, там заплатите десять рублей, потом опять в очередь – в милицию, получать паспорт. В 24 часа вы должны покинуть Чоп! Вот и всё, мой брат уже через это прошёл.
– Спасибо.
Мы видим, как Лёня вошёл в отделение милиции, где ему объяснили ситуацию, потом заплатил в кассе штраф, потом забрал свой паспорт. Это был конвейер, конвейер по сбору денег с покидавших страну евреев, унизительный конвейер, придумать который было так легко советской системе.
Выйдя из милиции с паспортом, он оглянулся, ища Гришу, который просил отвести его на квартиру.
– Я здесь, – послышался голос позади.
Впоследствии оказалось, что Лёня поступил правильно, взяв с собой Гришу, – он помог ему донести чемоданы. Вначале Лёня познакомил Гришу с хозяйкой, которая подавала еду на стол мужу. Тот не вмешивался в разговор, спокойно, не глядя по сторонам, наворачивал жирный борщ. Гриша договорился с хозяйкой, миловидной женщиной средних лет. Потом они зашли в комнату, которая сдавалась, и Лёня начал собирать вещи. Когда они вышли, во дворе стоял хозяин, видимо, уже сытый, и курил. Мимо ворот ехала подвода.
– Петро, – крикнул хозяин, – підвези хлопців до станції, вони заплатять. Дайте ему три рубля, – сказал он Лёне по-русски и, бросив окурок, ушёл в дом.
Когда Лёня с Гришей внесли чемоданы в зал ожидания, родители уже волновались – приближалось время таможенного досмотра. Они успели поесть и запили бутерброды чаем из термоса.
– Опять, сволочи, тянут до последней минуты! – Отец злился, но сказал это тихо. – Зачем они это делают? Здесь же больные, старики и инвалиды.
– Это последнее издевательство, которое в их руках, – сказал Миша-инвалид. – Они ведь наслаждаются, когда видят, как эти больные и немощные в последнюю минуту бегут догонять поезд...
Время неумолимо двигалось, и Лёня понимал, что наступают последние минуты расставания. Жизнь ломалась, и люди брали на себя риск оставлять детей. Отец взял Ленину руку.
– Сынок, тяжело, очень тяжело. Теперь, сыночек мой, ты на передовой. Нет бабушки и дедушки, нет папы и мамы, ты на передовой. Я хочу, чтобы ты моментально повзрослел и поумнел. Не знаю, как это сделать... – Голос его дрожал. – Мои бабушка и дедушка жили здесь, мои папа и мама жили здесь. Нас отовсюду выгоняли, теперь выгоняют отсюда. Мы едем на край света... В истории евреев это называлось «исход». Я думаю, это тоже исход. Очередной исход. – Отец достал носовой платок и вытер глаза и нос. – Выходит, еврей не может просто планировать своё будущее и будущее своих детей. Еврей должен умно планировать своё будущее. Я хочу, чтобы ты моментально поумнел, – тихо повторил он.
– Папа, если всё, что ты говоришь, – правда, то это ужасно. Когда же я должен начать планировать будущее для своих детей, внуков, правнуков? Неужели и они должны будут уехать из Америки?
– Не знаю, Лёня. Знаю, что когда у евреев начинался исход из какой-то страны, эти страны много теряли. Египетский исход, изгнание евреев из Англии в конце ХIII века, из Франции в начале XIV века, из Испании в конце XV века. И так век за веком. А в наше время?! Сколько горя и несчастий Гитлер из-за евреев принёс Германии! Так, говорят, было и со Сталиным: как только он придумал «дело врачей» и задумал переселить евреев – он тут же умер.
– Папа, это или религия или мистика...
– Или факт...
Мать стояла рядом и, слушая их разговор, согласно кивала головой. Она подошла поближе к Лёне, обняла его и поцеловала. Одной рукой она не отпускала Лёню, а другой, как когда-то в Шереметьево её мама, теребила на шее медальон на золотой цепочке. Они помнили, что этот медальон не пропустила московская таможня, и Саша в последние секунды перед отъездом сумел передать его Лёне. Теперь София Михайловна решила попробовать провести его через таможню Чопа. Лёня заметил, как нервно она теребит цепочку. Он протянул руку и открыл медальон, в котором была фотография совсем молодой Софии Михайловны, нагнулся и поцеловал фотографию.
– Мамочка, не волнуйся, если не пропустят, я его привезу...
Этим он как бы рассеивал мамины опасения насчет его отъезда. Не зная, как сложится жизнь, он полагал, что в такой момент обязан успокоить родителей.
София Михайловна крепче обняла сына.
В эту минуту в зале началась суматоха. Объявили досмотр, волонтёр-проверяющий вызывал первых 15 семей из очереди. Опять зазвучали знакомые фамилии:
– Цукерман, Бродский, Тульчинская, Вайсман... На досмотр.
Эмигранты стали хватать свои вещи и беспорядочной толпой протискиваться в комнату для проверки.
– Лёня, дорогой мой, помни, мы тебя любим! – Папа с мамой тоже ухватили чемоданы и сумки и волоком потащили их. – До свиданья, сынок. Передай Фанечке, что мы её тоже очень любим.
– Мы тоже вас любим. Берегите себя! – успел крикнуть Лёня.
Его родители вместе с другими эмигрантами скрылись за дверью в будущее, которая отделила их от родного сына, от страны, в которой они родились, от прошлого, которое они покидали навсегда.
Камера оставляет растерянного и удручённого Лёню и следует за ними в помещение, в котором командуют продажные таможенники, обнаглевшие от безнаказанности за унижения и издевательства над испуганными еврейскими эмигрантами.
В помещении для проверки каждый старается быстро занять какой-нибудь стол с таможенником. Все знают, что до отхода поезда остается мало времени и таможенники не будут торопиться с проверкой, задерживая людей как можно дольше, чтобы потом им пришлось в панике бежать к своим вагонам. У эмигрантов заранее припасены большие пластиковые мешки – они знают, что у них не будет времени упаковывать в чемоданы разбросанные таможенниками вещи.
Лёнины родители, увидев свободный стол, поспешили к нему. С другой стороны стола стоял строгий таможенник в форме, и, когда они встретились с ним глазами, София Михайловна узнала в нём хозяина квартиры, где они прожили три дня. Это был тот самый мужик с папиросой, который остановил Петра-извозчика, чтобы тот довёз Лёню до станции. На секунду они опешили. Таможенник, видимо, их тоже узнал, и, когда отец поднял тяжёлый чемодан и уложил его на стол, крикнул: чемодан и уложил его на стол, крикнул:
– К тому столу! – и указал рукой.
Отец растерялся, но когда таможенник повторил приказ, София Михайловна побежала к столу напротив, а её муж с трудом снял со стола чемодан и потащил его за ней. Вместе они подняли три огромных чемодана и один баул и поставили их перед другим таможенником.

            СМОТРИТЕ
            Продолжение романа Моя бабушка из России, том 1-й
            сыраницы 207 - 345

Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Заявить о нарушении

Другие произведения автора Юзеф Бронфман

Рецензии

Написать рецензию

Здравствуйте, дорогой автор замечательной книги!
Только что вернулась из солнечной Калифорнии, которая в это время года скорее напоминает одесскую погоду зимой. Но выбирать не приходится. 2 декабря - день рождения моего старшего брата, так что мои визиты всегда связаны с этой датой. Там и увидела Ваш двухтомник. Жена брата очень извинялась за то, что не может подарить мне Ваши книги, так как сама ещё не дочитала до конца, но она настойчиво рекомендовала прочитать роман, название которого близко сердцу каждого иммигранта. Конечно, я заинтересовалась, и стала искать в Интернете, а нашла на "Прозе", да так и прочитала с монитора всё то, что Вы опубликовали на страничке.
Очень и очень понравилась и тема, и манера написания, и почти документальная точность Вашей художественной прозы.
Если не трудно, то сообщите, пожалуйста, как можно купить книги.
С благодарностью за Ваш беспримерный труд, с пожеланием здоровья и творческих успехов, Светлана Лось

Светлана Лось 16.12.2012 06:30 • Заявить о нарушении

+ добавить замечания

Написать рецензию Написать личное сообщение Другие произведения автора Юзеф Бронфман