Хатынь

Хатынь.
          …Мы в песнях для потомства сбережем
          Названья тех сгоревших деревень
          Где за последним горьким рубежом
          Кончалась ночь и начинался день…
                А. Сурков

На 54-м километре дороги Минск - Витебск, там, где прямо из леса на обочину дороги выступают шесть огромных, будто обожженных огнем, пепельно-серых букв, из которых складывается слово "Хатынь", начинается мемориальная дорога. Отсчет километров здесь ведется не обычными столбами, а беломраморными плитами.
Первая, вторая... пятая...
И сразу отступают куда-то все будничные хлопоты и заботы, умолкает смех, и суровыми становятся лица. Здесь начинается история. Отрезок истории белорусского народа периода Великой Отечественной войны - с его трагедией и с величием духа.
Хатынь...
Ни на одной самой подробной  географической карте мира вы не найдете сегодня этой белоруской деревни. Но слово «Хатынь» понесло в века гнев, боль и скорбь всех сожженных деревень, пепел тысяч уничтоженных людей.
Это была небольшая  деревня  в 26 дворов, прикрытая от ветров белоствольными березами и вознесшимися вверх соснами, уютная, с журавлями над колодцами возле хат, с густыми кустами сирени в палисадниках. Ее мужчины пахали поля и косили луговые травы, женщины растили детей и доили коров. Под ее крышами справляли свадьбы и плакали над покойниками. В  ее околицах плели купальские венки и собирали ядреные боровики…
22 марта 1943 года Хатыни не стало. Не стало солнца в ярких стеклах окон, скрипучих калиток, распахнутых на улицу, белых рушников в углах, широких столов и скамеек, дровяников, оград, ульев. Не стало 149 хатынцев, 76 из них были детьми…Они навечно остались в этой адской могиле.

…Там травы золотой сожжена полоса,
Не гуляют ни серп, ни коса.
Только шепчутся там голоса, голоса,
Тихо шепчутся там голоса:
Мы мертвы. Мы в обнимку друг с другом лежим.
Мы прижались к любимым своим,
Но сейчас обращаемся только к чужим,
От чужих ничего не таим.
Сосчитайте по выбоинам на земле,
По лохмотьям истлевших одежд,
По осколкам стекла, по игрушкам в золе,
Сколько было тут светлых надежд.
Сколько солнца и хлеба украли у нас,
Сколько детских засыпали глаз…

Теперь здесь тишина, тревожная, полная скорби. Она годами хранит и гул яростного огня, и надрывный плач детей, и предсмертный крик матери, и гневные проклятия мужчин, и автоматные очереди, и стоны умирающих от пуль. Хранит печаль и тоску погибших, как суровое напоминание потомкам: "Люди, берегите жизнь, заслоните солнце от свинцовых туч, голубое небо от гари страшных пожарищ, плодородные нивы от опустошения Молохом войны и никогда-никогда больше не допустите такого!"
Солнечный мартовский день сорок третьего года оказался последним днем Хатыни... Печально и вместе с тем величественно днем и ночью, в ветер и непогоду разносится над Беларусью торжественно-траурный звон колоколов Хатыни. Бесконечен людской поток. Молча стоят люди у венка памяти, положенного на месте захоронения пепла хатынцев, молча читают они обращение мертвых к живым - черные слова на мраморе: «Люди добрые, помните: мы любили и жизнь, и Родину, и вас, дорогие. Мы сгорели живыми в огне. Наша просьба ко всем: пусть боль и печаль станут силой и мужеством, чтоб смогли вы мир и покой на земле увековечить, чтобы нигде и никогда в вихре пожаров жизнь не умирала».
И каждый молча подписывается под черными буквами на белом мраморе, под словами клятвы живых:
«Родные наши! В печали великой, склонив низко головы, стоим мы перед вами. Вы не покорились лютым убийцам в черные дни фашистского нашествия. Вы приняли смерть, но пламя сердец вашей любви к Родине навек неугасимо. Память о вас у нас навсегда, как бессмертна наша земля и как вечно яркое солнце над нею».

Там, где живыми горели хатынцы, теперь уложены плиты из черного мрамора, напоминающие рухнувшую крышу, с зияющим огненным проломом.
Там, где стояли подворья, теперь чернеют нижние венцы срубов. А над ними, как печные трубы на пепелищах, возвышаются обелиски, увенчанные колоколами. И звон их реквиемом плывет над полями и лесами, справляя вечную тризну по тем, чьи имена записаны на этих памятниках.
В скорбном бетонном мартирологе проходят имена взрослых, подростков, детей: Яскевич Антон Антонович, Яскевич Елена Сидоровна, Яскевич Виктор, Яскевич Ванда, Яскевич Вера, Яскевич Надя (9 лет), Яскевич Владик (7 лет), Яскевич Толик (7 недель), и так все 149 погибших. Все, кроме одного. Нет кузнеца Иосифа Иосифовича Каминского, случайно спасшегося из горящего, набитого людьми сарая и в бронзе вставшего теперь с мертвым сыном на вытянутых руках. В этих его руках все - и скорбь, и трагизм, и беспредельная воля к жизни, давшая возможность выстоять и победить.

…В трепетанье травы, в лепетанье листвы,
В очертанье седых облаков –
Понимаете вы! – мы уже не мертвы,
Мы воскресли на веки веков…

Приведенное стихотворение - "Лагерь уничтожения" Павла Антокольского