Мы - мутанты, продолжение двенадцатое

Введя термин «пассионарность» и придав ему семантическое значение жертвенности, характеризующее людей способных принести себя в жертву (а такие нужны, ибо только они «ломают инерцию традиции и инициируют новые этносы»), Гумилев предупреждает, что из смыслового содержания вводимого им термина исключаются «животные инстинкты, стимулирующие эгоистическую этику и капризы, являющиеся симптомами разболтанной психики, а равно душевные болезни, потому что хотя пассионарность, конечно – уклонение от видовой нормы, но отнюдь не патологическое».

На этом этапе нашего исследования мы должны отметить, что смысловое значение термина «пассионарность», введенного Гумилевым, не всегда совпадает с нашим пониманием этнических процессов. Камнем преткновения для нас является противопоставление Гумилевым пассионарности (жертвенности) животному инстинкту . И вот почему. Поскольку источником жертвенности может быть одна из разновидностей животного инстинкта (забота о потомстве) или, например, гипнотического характера подчинение (свойственно в одинаковой мере и животным и человеку), упомянутое противопоставление не имеет достаточных оснований. Понимая это, Гумилев, искусственно отсекает все могущие быть возражения, втискивая жертвенность в прокрустово ложе выдвигаемой им идеи, заключающейся в том, что пассионарность, якобы, заставляет людей «жертвовать собой и своим потомством, которое либо не рождается, либо находится в полном пренебрежении ради иллюзорных вожделений». Но мы осмеливаемся заметить, что подобная жертвенность, как, впрочем, и иллюзорные вожделения также уходят своими корнями в инстинкт самосохранения – ибо надежда обессмертить имя, двигающая тщеславными и честолюбивыми людьми, является успокоительным бальзамом, который они, сами того не зная, кладут на рану неосознанно-болезненного восприятия ими факта неизбежности смерти.

Жертвенность может иметь и религиозное происхождение – бедные люди отдают «на богоугодное дело» свои последние сбережения. От них не отстают и богатые, жертвуя частью своих доходов на разного рода благотворительные цели в тайной надежде – «авось на том свете зачтется!» Но отсюда следует, что и такого рода жертвенность имеет прямое отношение к инстинкту самосохранения, как, впрочем, и ее самое крайнее выражение – принесение собственной жизни на алтарь веры. Героизм такого рода свойствен религиозным фанатикам, ибо страх уйти из жизни у них заторможен именно тем, что для них фантасмагория грядущего Воскресения является реальностью, а реальность – иллюзорностью.

Число вариаций подобных видов жертвенности можно было бы продолжить, так как честолюбию, тщеславию, гордости, алчности, ревности – всем этим качествам, которыми Гумилев щедро наделяет своих пассионариев, никакой опоры и никакой базы, за исключением бессознательного, не придумаешь и все эти страсти всплывают на поверхность именно из этого омута, посланниками того потаенного царства, властителем которого целиком и полностью является инстинкт самосохранения. Этому же царству принадлежат все виды влечений или что то же самое – все виды аттрактивностей (термин, введенный Гумилевым от лат. attractio – влечение), ибо чувственные влечения (гедонизм) исходят из того принципа, что жизнь коротка и поскольку с этим ничего не поделаешь, необходимо выжать из нее побольше наслаждений и удовольствий; движущей силой влечений индивидуумов в области духа также являются страсти, только иного рода – иллюзорные (остаться в памяти грядущих поколений – т. е. обессмертить имя свое). Вполне вероятно, что подобного рода иллюзорные представления коренятся в тех областях бессознательного, в тех архетипах, в которых сохраняются наследственно передаваемые следы мистических представлений о культе предков, ибо суть честолюбивых помыслов и тщеславия сводится к тому, чтобы прославиться – попасть после смерти в число почитаемых предков, которые, исходя из тех же передаваемых по наследству типических образов, бессмертны, поскольку продолжают жить в облике тотема.

Таким образом мы пришли к обоснованному выводу, что пассионарность является, как это ни парадоксально, порождением своего антипода – инстинкта самосохранения и что аттрактивность (как, впрочем, и эгоизм) черпает энергию из этого же источника; и поскольку мы к этому выводу пришли, мы не согласны с предложением Гумилева «рассматривать пассионарность, как антиинстинкт или инстинкт с обратным знаком». В пользу этого нашего несогласия склоняется непоследовательность самого Гумилева. Цитируем: «Импульс пассионарности бывает столь силен, что носители этого признака – пассионарии не могут заставить себя рассчитать последствия своих поступков. Это очень важное обстоятельство, указывающее, что пассионарность – атрибут не сознания, а подсознания, важный признак, выражающийся в специфике конституции нервной деятельности».

Исходя из смысла этой цитаты ясно, что Гумилев понимал жертвенность, как функцию подсознания, иначе говоря – инстинкта самосохранения. С таким пониманием жертвенности можно согласиться, но в этом случае она никак не может быть антиподом инстинкта самосохранения – ни тогда, когда является результатом непосредственного его влияния (например, забота о потомстве); ни тогда, когда совершается под гипнотическим воздействием тяжелой артиллерии (идеологизированных структур иерархии); ни при тех обстоятельствах легковесного рода, когда «на миру и смерть красна».

Вышеприведенный анализ сводится к тому, что антиподом инстинкта самосохранения является конечный (в смысле привязанности к текущему моменту времени) продукт эволюции сознания – т. е. сегодняшний уровень логического мышления и тот, который может иметь место в будущем. Такое утверждение основано на том, что если инстинкт самосохранения, присущий в равной степени и человеку и животному, субъективирует ощущения, то в противовес ему – логическое мышление объективирует их (осознает). Но если вдуматься, вникнуть в этот вопрос поглубже, то субъективация бытия, так же как и объективация, служит одной единственной цели – самосохранению! Так есть ли, в конце концов, антипод инстинкта и, если он есть, то можно ли его найти и конкретно обозначить?

Начнем с того, что инстинкт самосохранения самодостаточен – он может существовать в индивидууме сам по себе – без осознания, ибо он не только проявление реакции на устрашающий возбудитель, но и бессознательная, наследственно передаваемая готовность немедленно отреагировать на устрашающую ситуацию и, кроме того, огромная сумма архетипически субъективированных знаний, также передаваемых и накапливаемых по наследству (путем смены поколений с частотой непрерывной и естественно установившейся!) и названных Юнгом коллективным бессознательным, спектр которого американскому ученому Станиславу Грофу удалось представить в виде базовых перинатальных матриц (БПМ). Кроме того он выделил особые сгущения воспоминаний (СКО – системы конденсированного опыта), каждое из которых состоит «из конденсированного опыта (и связанных с ним фантазий) различных жизненных периодов человека» и, кроме того «имеет основную тему, проникающую через все слои и представляющую собой общий знаменатель». Таким образом практическая задача систем СКО сводится к тому, чтобы интегрировать сознательный материал и соответствующую бессознательную информацию базовых перинатальных матриц (БПМ). Кроме того Грофом были исследованы трансперсональные уровни сознания, однако он предупреждает, что «из-за чрезвычайного богатства и более свободной организации трансперсональных сфер им не так просто дать исчерпывающие описания» – т. е. картографировать и дифференцировать в виде матриц. Однако заметим, что трансперсональные области человеческой психики, как свидетельствуют данные экспериментов С. Грофа, лежат за пределами биографии и связаны, как правило, с эмпирическими переживаниями смерти и возрождения. И поскольку такая связь с достаточной степенью частоты просматривается, С. Гроф интерпретирует ее, как «важное пересечение индивидуального бессознательного с коллективным» или что то же самое – пересечение перинатального и трансперсональных уровней. Но здесь у нас имеется серьезное возражение и, чтобы выразить его в конкретном виде, представим себе следующую картину. Имеется некая этническая система. Некоторое количество женщин этой общности забеременело в один и тот же день – т. е. у каждой из этих женщин яйцевая клетка двигаясь по филлопиевой трубе встретилась со сперматозоидом и слилась с ним воедино. С этого момента начинается развитие зародышей. Коллективное бессознательное (набор типических образов) присущ каждому зародышу. Передача всех наследственных признаков (в том числе и коллективного бессознательного) происходит в момент слияния мужской клетки и женской. И понятно, что это наследственно переданное коллективное бессознательное (набор типических образов) по отношению к только что зародившемуся эмбриону является целиком и полностью трансперсональным. Возникает вопрос: такой набор типических образов у одного зародыша равен набору типических образов у другого, или эти наборы неидентичны? Нам кажется, что если этническая система однородна, то набор типических образов (коллективное бессознательное), передаваемых по наследству, будет в среднем одинаков у всех зародышей; в противном случае (при неоднородности этноса) наборы наследственно переданных архетипов в каждом отдельно взятом зародыше могут иметь значительное качественное и количественное отличие. Но возьмем простейший случай, когда этническая система однородна, и зададимся следующим вопросом – что происходит с коллективным бессознательным в процессе развития зародышей? Мы считаем, исходя из динамики этого развития, что коллективное бессознательное кристаллизуется с помощью ощущений (зависящих от стечения обстоятельств – хорошая матка или плохая – например, миома матки; психическое состояние беременной, питание – и т. д.) в каждом эмбрионе по-разному. Такая кристаллизация (бессознательное закрепление признаков) приводит к устойчивому доминированию одних типических образов над другими – к моделированию личности человека в перинатальном периоде его жизни. Здесь уместен еще один вопрос – закреплялись бы в памяти у эмбриона ощущения, если бы коллективное бессознательное ему по наследству не передалось? Очевидно, что не закреплялись бы. У людей с рождения умственно ущербных – I группа населения (идиотические, имбецильные, дебильные) – эти ощущения в перинатальном периоде их жизни не были закреплены в памяти, ибо эти особи страдают, начиная с эмбрионального периода, или полным отсутствием архетипов (идиотические) или неполноценным их набором (имбецильные, дебильные). И в дальнейшем (в биографическом периоде жизни) умственная деятельность у всех без исключения представителей I группы населения значительно затруднена. Отсюда следует, что логическое мышление (как, впрочем, и пра-логическое и, вообще, всякого рода осознание) без передаваемого по наследству коллективного бессознательного представить себе никаким образом невозможно. Удивительно, например, что Ясперс, не вникавший детально в эту проблему, но конечно же в достаточной мере знакомый с работами своего современника Юнга, сумел сформулировать эту зависимость с поразительной четкостью. «В каждом сознательном действии нашей жизни, – говорит знаменитый философ, – особенно в каждом творческом акте нашего духа, нам помогает бессознательное. Чистое сознание ни на что не способно. Сознание подобно гребню волны, вершине над широким и глубоким основанием».

Но вернемся к основной теме нашего внезапного оппонирования Станиславу Грофу – к невольному итогу, который вытекает из наших возражений, заключающегося в том, что коллективное бессознательное в результате перинатальной кристаллизации перерождается в индивидуальное. Но, очевидно, что перерождение ни в коем случае не есть пересечение – т. е. никакого важного пересечения индивидуального бессознательного с коллективным нет, ибо с появлением индивидуального коллективное растворяется в нем. И таким образом наше серьезное возражение С. Грофу доказано. Но теперь становится ясным, почему Станиславу Грофу не удалось дифференцировать трансперсональные уровни сознания в виде отдельных матриц – не потому, что трансперсональным сферам трудно дать исчерпывающие описания, а из-за того, что их невозможно вынести за скобки индивидуального бессознательного – т. е. за пределы базовых перинатальных матриц. Констатируя этот факт, мы искренне сожалеем, что догадка, которая осенила нас, не пришла в голову самому Грофу, тем более, что в своей книге «За пределами мозга» он фиксирует следующее: «Перинатальное развертывание часто ассоциируется с разнообразными трансперсональными элементами – такими, как архетипические видения Великой Матери или Ужасной Богини-матери, Ада, Чистилища, Рая или Царства Небесного, мифологических и исторических сцен, идентификация с животными и опыт прошлых перевоплощений»; и тем более, что мимо Станислава Грофа не должно было пройти следующее высказывание не менее чем нами ценимого им Юнга: «Архетипы представляют собой нечто вроде органов дорациональной психики. Это постоянно наследуемые, всегда одинаковые формы и идеи, еще лишенные специфического содержания. Специфическое же содержание появляется лишь в индивидуальной жизни, где личный опыт попадает именно в эти формы». Таким образом вышеизложенное невольно наталкивает нас на мысль, что логическое мышление связано с коллективным бессознательным двумя качественными связями, имеющими одну и ту же конечную цель – расширение возможностей приспособления, а значит и выживания – т. е. самосохранения. Первая связь (назовем ее условно прямой) является как бы дополнительным инструментом инстинкта в тех случаях, когда для выживания не требуется мгновенной реакции и есть время для обдумывания и принятия решения. Задача второй связи (назовем ее условно обратной) значительно сложнее первой – корректировка наследственно переданных архетипов, сложившихся во времена пра-логического мышления в соответствии с эволюционно текущими, более правильными, логическими представлениями о реальном объекте. Здесь мы обязаны проинформировать любознательного читателя, что есть на земле религиозное направление с тенденцией реального познавания истины, но не во внешнем мире, а в областях той духовной вселенной, которую заключает в себе человек. «Идеал религии, – говорит Суоми Абедананда, имея в виду йогу, – это постижение абсолютной истины и достижение проявления Божественности в действиях ежедневной жизни». Познание абсолютной истины заключается в изучении природы своего собственного «Я» – оно, как мы теперь это понимаем, есть индивидуальное – т. е. кристаллизованное коллективное бессознательное. Один из основных этапов, вступившего на этот путь, «умереть, чтобы родиться заново». Эту смерть не надо понимать, как прекращение жизнедеятельности организма. Путем углубленного сосредоточения и специальных физических упражнений, постигающий самого себя делает объектом осознания индивидуальное бессознательное и, благодаря этому осознанию, получает возможность уничтожить в себе прежнюю личность, привязанную к земным желаниям (как бы умереть в самом себе) и в конечном итоге достигнуть состояния нирваны (родиться заново) – привести коллективное бессознательное в то состояние, которое оно имело до момента эмбриональной кристаллизации.

В результате мы пришли к достаточно очевидному выводу, что осознание самодостаточным не является, ибо процесс логического мышления – это не только анализ ( мысленное расчленение объекта путем логической абстракции) и не только синтез (мысленное соединение расчлененного в единстве и взаимосвязи его частей), но и бессознательное сравнение полученного представления об объекте с имеющимися типическими образами о нем – с архетипами. Этим самым мы желаем сказать, что без наследственно-генетического опыта прошлых веков логическое мышление существовать не может, ибо оно является фактически лучезарной кроной филогенеза – той вершиной развития биологической формы, потаенное назначение которой является не выход инстинкта самосохранения за пределы своих естественных возможностей и не изучение реального объекта как стерилизованное свойство логизировать, а такая сигнальная адресовка получаемых результатов анализа и синтеза корпусу инстинктов, при которой происходит бессознательное сравнение реального с архетипическим и на том же уровне корректировка последнего – все более убыстряющаяся в процессе дальнейшего эволюционного развития и все более качественная.

Однако, как показывают исследования выдающихся психологов и психотерапевтов, указанная корректировка не всегда проходит гладко и позитивно и особенно в тех случаях, когда логическое мышление, в силу особенностей ему присущих, ставит под сомнение существование Господа, а значит и возможность жизни за гранью жизни и тем самым разрушает в человеке успокоительную иллюзию и делает его беззащитным перед неотвратимостью грядущего исчезновения – именно в этом пункте осознание является антиподом инстинкта самосохранения. Но при этом их противостояние по отношению друг к другу не доходит до антагонизма, ибо с осознанием рокового предела инстинкт самосохранения ни под каким предлогом согласиться не может и несогласием этим заставляет работать сознание в поисках реального решения проблемы бессмертия.

В итоге мы вынуждены прийти к окончательному выводу, что в самом человеке (как в психологическом так и в физиологическом смысле) невозможно найти какой-либо функции или какого-либо свойства, которое противоречило бы с биологической точки зрения инстинкту самосохранения, ибо если такое противоречие появляется, то причина имеет во всевозможных ее вариациях патологический характер. Именно поэтому мы никак не можем согласиться с классификацей Гумилевым особей по пассионарно-аттрактивному признаку, основанному на надуманном противопоставлении пассионарности инстинкту (с дифференциацией населения на обывателей, бродяг-солдат, преступников, честолюбцев, деловых людей, авантюристов, ученых людей, творческих людей, пророков, нестяжателей, созерцателей, искусителей), так как  м е р о й  д е й с т в и т е л ь н о г о  р а з л и ч е н и я       м о ж е т  б ы т ь  т о л ь к о  о д н а – в е р о я т н о с т н о-н а с л е д с т в е н н о е                р а с п р е д е л е н и е  с р е д и  о с о б е й,  п о д в е р ж е н н ы х  п р о ц е с с у                э т н о г е н е з а (в  к о н в и к с и и,  к о н с о р ц и и,  с у б э т н о с е,  э т н о с е,                с у п е р э т н о с е) величин способностей к логическому мышлению. Здесь мы сохранили как терминологию Гумилева, так и смысловое ее значение:


К о н в е к с и я – группа людей с однохарактерным бытом и семейными связями, низший таксон этнической иерархии.

К о н с о р ц и я – группа людей, объединенных, часто эфемерно, одной исторической судьбой на короткое время.

С у б э т н о с – этническая система, являющаяся элементом структуры этноса.

Э т н о с – естественно сложившийся на основе оригинального стереотипа поведения коллектив людей, существующий как энергетическая система (структура), противопоставляющая себя всем другим таким же общностям.

С у п е р э т н о с – этническая система, состоящая из нескольких этносов, возникших одновременно в одном ландшафтном регионе, проявляющаяся в истории как мозаичная целостность.

______________
Ссылки на переходы:

http://proza.ru/2009/12/01/893 < к продолжению одиннадцатому

к продолжению тринадцатому > http://proza.ru/2009/12/01/940