Роман глава тридцать восьмая

1
У курсанта в казарме есть островок личной жизни. На этом островке нельзя вольготно обитать как Робинзону Крузо, на нём и двумя ногами, если взбредёт в голову, стоять очень тесно. И тем не менее – в предмет, олицетворяющий личные владения, можно заглянуть, полюбоваться его сокровищами, а можно захлопнуть и запереть на ключ. Это - чемодан. Старый домашний друг и верный спутник, что весь год хранит тепло далёкого родного очага, курсантские вещи и тайны.

Отправляясь в отпуск, курсант сдирает с чемодана бирку с фамилией, дабы не смотреться на людях нумерованным идиотом, а по возвращении приклеивает новую и ставит верного спутника в каптёрку, на законное место. По нужде, в отведённое время, курсанта допускают к хранителю своего интимного добра – достать подшивочный материал, шерстяную безрукавку, вязанные носки и положить туда книгу, запасные погоны, фотографии. Или наоборот.

На самом деле и в недрах фибрового ящика скрытной личной жизни нет. Это противоречило бы военным устоям – в распоряжение армии воин передан с потрохами, а уж его-то добро! Но каждый надеется, что любопытное око офицера заглядывает в эти недра очень редко; что каптёр – любитель посидеть в своей берлоге до двух ночи, тоже не проявит излишний интерес к чужим вещам.

Увы, лишь сам чемодан знает, кто без хозяйского ведома щёлкает его замками и суёт туда длинный нос. Каждый чемодан хоть раз хранил в себе большую или малую тайну, но не каждый с этой тайной расстался.

Чемодан Копытина оказался не из молчаливых, через две недели пропажа Тураева обнаружилась именно там. Вор, как часто бывает в жизни, засыпался на жадности, кожаный бумажник перевесил желание надёжно скрыть следы. Копытин понимал опасность улики, не избавлялся от неё, а терпеливо ждал увольнения - снести чужую вещь на квартиру. Прискалов же, как назло, каждый день поддавал жару и слово «увольнение» вообще выбил из курсантских голов.

Разоблачение вышло через Рягужа. Он направился за боксёрскими трусами в тот момент, когда Копытин стоял на стремянке, раскрыв чемодан под самым потолком - вор имел причины не хвастать его содержимым.
Рягуж, как всегда размашисто выхватил с нижней полки свой баул и задел лестницу. Ходившая и без того ходуном стремянка, выписала роковой зигзаг в жизни Копытина. Чтобы не упасть, он судорожно схватился за стеллажи, но оставшийся без присмотра рыжий глянцевый чемодан рухнул вниз.

То, что секунду назад составляло тайну копытинских закромов, предстало общему взору. Рягуж было кинулся с виноватым лицом собирать размётанные вещи, вдруг из-под гражданской поношенной футболки поднял кошелёк Тураева.
- Оп-па! – удивлённо воскликнул Рягуж. – Что-то мне напоминает.
Копытин побледнел. Он соскочил со стремянки в желании разругаться на Рягужа, что тот словно медведь крушит всё налево - направо, но увидев в руках Николая кошелёк, осёкся.

- Это мой! – вор овладел собой, протянулся за вещью.
- Проверим, - холодно осадил его Рягуж, но Копытин понял - уступка может его крепко подвести. И ответил встречным, небывалым прежде напором, крикнул так громко, что и сам не ожидал - «Что проверять? Тебе говорят – мой»! Чтобы ни у кого не осталось сомнений, Копытин попробовал резко выхватить спорную вещь.

Если бы вместо Рягужа стоял кто другой, так бы и случилось, и вещественное доказательство превратилось бы в домыслы. Но Рягуж на наскок Копытина лишь чуть уклонился в сторону, усмехнулся. «Что подпрыгиваешь»? – он вдруг стукнул Копытина по руке, и все в каптёрке поняли: шутки закончились.
- Тураева позови! – озадачил Рягуж тихо стоящего рядом Васильца. Копытин сник, нервно затоптался возле стеллажа, затем спохватился укладывать свой чемодан, но Рягуж почти дико рявкнул: - стоять!

На боксёра можно было идти в атаку. Если бы Копытин был прав и мог привлечь себе в защитники зрителей, он так бы и поступил. Телом Копытин вышел крепок. Не как Рягуж – здоровяк, где сила выпирала из каждой мышцы, но далеко не слабак. Будь он воинственней, смелее, схватка сиюминутным его поражением не закончилась бы, а там и сослуживцы, глядишь, разняли. В любом случае Копытин совершил бы полагающийся поступок – постоял за себя до самого предела.

Сейчас, глядя на нешуточное противостояние, в котором правда Копытина вызвала сомнение, ему никто не сочувствовал. С суровыми, любопытными лицами, в настороженной тишине все ждали развязки. Сам Копытин – красный, нервно топчущийся, понял, что петля возмездия накинута ему на горло и скоро затянется. 

- Мой кошелёк! – обрадовано воскликнул Тураев, едва появился. Выведенные ручкой буквы «АТ» - полное доказательство. Он заглянул внутрь, повертел. Денег не было. – Пусто! Откуда?
- Сейчас выясним! – Рягуж жёстко схватил Копытина за воротник, наливаясь кровью, потянул к себе. - Как у тебя оказался?
- Валялся… под кроватью, - прошипел тот и двумя руками ухватил кисть Николая, сдерживать. – Без денег!
- А сто восемьдесят рублей? – сила Рягужа довлела, побеждала.

- Какие…рубли? – Копытин закашлялся, захрипел. - Ни копейки!
- Старые сказки! – Рягуж ещё раз, до треска ткани, рванул на себя вора и вдруг милостиво отпустил. - Чтоб через три дня деньги были! Понял?
- Я не брал! – Копытин мотал освободившейся пунцовой шеей и смотрел на курсантов с ненавистью. - Обыщите где хотите!
- Обыщем, - зловеще согласился Рягуж, за свои деньги он отступать не собирался. Тураев в первый миг ожидал от находки большего, но пустота кошелька резанула разочарованием – он по-прежнему должник! Стоит ли уповать на ниточку, могущую привести к утерянным деньгам? Она не потянулась!

В конце-концов и то хорошо, что все увидели – не хотел Тураев обхитрить своих товарищей. «Осмотри»! – подтолкнул его Рягуж к раскрытому чемодану. С чувством неловкости и в то же время с желанием поиска правды Тураев принялся за осмотр. Он перекладывал вещи, прощупывал их, гася брезгливость и старался в глазах собравшихся сослуживцев прочесть одобрение своему «шмону».
На его счастье поддержка товарищей и вера в справедливое дело наполняли тесную каптёрку. Вот только результат… Антон уж хотел подняться над чемоданом и огорчённо развести руками «Нет!», как вдруг заметил в клетчатой, тёмно-зеленой обшивке разрез – у самой стенки. Он просунул под подкладку руку и выудил оттуда сберегательную книжку.

Копытин побелел, попробовал подскочить к Тураеву, но Рягуж встал на пути стеной. Антон раскрыл сберкнижку, стал читать вслух.
- Приход пятьдесят пять рублей! Приход тридцать рублей. Приход сто!
- Копим, тварь, чужие денежки? – Рягуж не выдержал, выхватил у Тураева раскрытую книжицу, сунул под нос вору. Обмякший Копытин лишь молчал и злобно елозил прыщавыми челюстями.

- Ого! Да тут пятьсот рубликов сразу положено! – не поверил глазам Рягуж.
- Все мои! – затравленно воскликнул Копытин. – Родители шлют!
- Проверим! – азарт правосудия захватил Николая. - Печкина сюда!

Почтальон появился быстро - слушок о разбирательствах с Копытом пронёсся громко, многие стояли возле дверей каптерки, прислушивались.
- Ему на пятьсот рублей перевод был?
- Сроду такой суммы не приходило! – отчитался Печкин. – Двести рублей один раз слали. Кузнецову.

- Тут пятьсот, – цокнул языком Рягуж и обратился к остальным. - У кого такие деньщижи пропадали? – и в ответ на удивлённую тишину, - Сберкассу грабанул? Копыто, да тебя убить за такие дела мало! Чьи деньги?
- Честно, мои! - проворчал Копытин. – Дату посмотрите - из командировки привёз. Призывники отблагодарили.

Всё совпадало: в апреле Копытина и троих курсантов отправляли за призывной молодежью – в помощь офицерам. Через неделю они вернулись оживлённые, радостные. Больше всех был доволен Копытин – буйно ликовал (чем очень удивил Тураева), словно ездил не в военной команде, а отдыхал в санатории ЦК КПСС. На радостях от Копытина даже проскочило признание: «Прибыльное оказалось дельце! Главное – уметь надавить»!

Тураев апрельскую радость Копытина вспомнил, и сообразил, что значит «призывники отблагодарили». Деньги с новобранцев и их родственников тот вытряс наглостью, силой, угрозами и положением. На худой конец, обещаниями «присмотреть и хорошо пристроить».
Антон представил напуганных призывников, и куражащегося над ними крупного, напористого хама в курсантских погонах - Копытина. Стало противно. 
- С новобранцев, значит, «урожай» снял? Мамы, папы им в дорогу денежки, а всё Копыту в карман!

- Итого семьсот шестьдесят пять рублей! – подвёл итог Рягуж. - Состояние!
- Наши сто восемьдесят? – показал глазами на книжку Тураев.
- Пустой кошелёк был…, - Копытин снова принялся подкреплять свою невиновность. - Ещё раз говорю – на книжке всё моё!
- Конечно, твоё! – Рягуж спрятал сберкнижку в нагрудный карман. – При мне снимать, сука, будешь! И отдашь! С компенсацией!

Каптёр, видя такой оборот, неожиданно вытащил из-под стеллажа заколоченный почтовый ящик: - Он посылку приготовил. Увольнения ждал.
Посылки полагалось получать и отправлять только через офицерский досмотр и училищное отделение связи. Копытин поступал проще – выносил посылку на почту в город. Без риска и проволочек.
- Э-э! А мы и посылку посмотрим!

Копытин злобно посмотрел на каптёра, схватился за ящик: что там смотреть?
Его оттеснили, а с ящика быстро оторвали крышку, вывалили всё на стол.
- Моя книга! - Василец, широко раскрыв глаза, выудил «Книгу о вкусной и здоровой пище». - Пропала месяц назад. Для сестры достал, на день рождения подарить. Такую не купишь в магазине. Шкура!  - обернулся он к Копытину.

Свою ручку с золотым пером узнал и Агурский. Ценной пропажей тот прожужжал все уши так, что над корреспондентом уже посмеивались и советовали написать в «окопную правду» о воровстве «орудия производства».
Запираться в кражах было бесполезно, но Копытин всё же начал оправдываться. Что ничего он не воровал, а всё плохо лежало, валялось без присмотра, и если бы не он подобрал, то другие наложили бы руки.

Доказательства гнусных дел Копытина предстали во всей красе. Сослуживцы кипели от возмущения - теперь вору полагалось достойное возмездие. Рягуж не удержался и отвесил два удара под дых. Копытин схватился за живот и, согнувшись, закачался.
Тураева тоже подмывало стукнуть вора – кто бы знал, как он из-за большой суммы испереживался, но лицо Копытина стало жалобно кривиться, потому Антон только лишь и сказал презрительно: - Живёт рядом тварь, ходит в одной шеренге, на соседней кровати спит – и его за товарища считаешь!

- Что делать? – спросил всех Рягуж.
- У нас в части тоже вора поймали, - вмешался курсант из первого взвода, бывший солдат. – Присудили полёт со второго этажа верхом на кровати. Три минуты страха, а риска для жизни никакого.
- Годится! – кивнул Рягуж, - у нас этажи высокие. Пусть слетает!

Без лишних слов Копытина поволокли к собственной кровати, привязали брючными ремнями за руки, за ноги. Уже над подоконником, он наполнился страхом и попробовал что-то крикнуть, но Рягуж двинул в бок громадным кулаком, грубо оборвал: - Заткнись, сука!

- Вот летит Гагарин, простой советский парень! – злорадно пропел Агурский, и кровать от сильного и дружного замаха отправилась в оконный проём – на тыльную сторону. В отличие от Гагарина Копытин оказался парнем непростым, а его полёт не таким долгим и доблестным. В раскрытое окно тот час же донёсся крик и раздался металлический звон – спинки отлетели напрочь.
- Не убился? – из всех окон курсанты уставились вниз.
- С говном что будет?
- Может, отвяжем?
- Кто хочет – пусть идёт! - иронически посоветовал Рягуж. - Если он живой, я ему почтовый ящик на голову одену!

Желающих помочь Копытину не нашлось. Ничто не тянуло в спасители и Тураева. Злопамятством он не страдал, но сейчас внутри него жалости было «ноль». Он послал столько проклятий в адрес неведомого человека, прикарманившего их деньги. Он ненавидел его, укрытого тайной, за то, что через пропажу кошелька он запустил в сердце сомнение в честности окружающих товарищей. За то, что вынужден был перебирать их как кандидатов в воры, сомневаться, подозревать…

Если бы в роте был старшина, события пошли бы по другому, более келейному сценарию, но Забиулин отправился в увольнение и это закончилось для Копытина плачевно. 
Страху при падении он натерпелся изрядно, но приземлился очень удачно – поверх пружинной сетки. Копытин лежал в обычном положении, как люди ложатся спать (разве что кровать без ножек), и издавал жалобные звуки. Вор попробовал вырваться, но ремни держали крепко. Оставалось ждать подмоги со стороны, хотя с ней никто не торопился.

Подступала ночная прохлада, и самую большую неприятность обнаружили комары - прикованная и бессильная жертва пришлась им по вкусу. Копытин яростно мотал головой, плевался, где мог сдувал кровососов, тряс кистями, но комары дружно делали своё дело. 
Начальник караула, лично отправившийся проверять посты, услышал в траве бормотание и ругательства. А ещё через миг под светом фонаря он узрел привязанного к кровати, курсанта.
История с наказанием вора перестала быть достоянием четвёртой роты.

2
Генерал Щербаченко был строг и взыскателен к будущим офицерам. И хотя порой проступки ими совершались по мальчишеской глупости, он не делал никакой скидки на молодой возраст. Щербаченко видел в войну двадцатилетних бойцов – взрослых, ответственных, сам в двадцать семь на фронте уже командовал батальоном и потому полагал – если из парня, одевшего военную форму, дурь не выветрилась, то ему не место в офицерских рядах.

Мало кто имел шанс сохранить погоны, если дело провинившегося доходило до генерала. При этом решение о наказании начальник училища выносил абсолютно спокойным голосом – именно потому каждый развод на трибуне выставлялся микрофон. Щербаченко не надрывал генеральскую глотку, не пускался в пространные нотации, и не устраивал театр у микрофона, к которому склонны многие начальники, а именно: не приукрашивал ситуацию комическим или трагическим оттенком, не пересыпал речь матом и вообще, никогда не входил в образ неудержимого рассказчика. Говорил коротко и чрезвычайно ясно, называл вещи своими именами: дурака обозначал дураком, а негодяй в его устах получал заслуженную оценку негодяя. 

Когда дело касалось отчислений, генерал держался единого ритуала, в котором объединялись акт возмездия нарушителю и урок остальным. На общеучилищном разводе провинившегося ставили перед строем, у трибуны, а рядом навытяжку замирал и его командир роты. Начальник училища лично комментировал проступок, частенько строгими вопросами вгонял в стыд и офицеров, правда, придерживаясь уставных рамок.

Если «залётчик» не имел за плечами двух лет службы, Щербаченко коротко бросал в микрофон: «В войска»! «Счастливчика» облачали в погоны с буквами СА, снабжали вещевым мешком и предписанием в воинскую часть. Мечта стать офицером так и оставалась для него мечтою.

Старшекурсники считались мужчинами, исполнившими воинский долг, потому после исключения предоставлялись сами себе. В таком случае по плацу неслось: «Отчислить»! Это значит, на все четыре стороны! Сержантам везло чаще, у них в запасе имелось лишение звания, но это касалось, конечно же, не вопиющих проступков. «Разжаловать»! – объявлял Щербаченко, и командир роты тут же спарывал сержантские лычки. Красный от стыда нарушитель возвращался в строй как все – на штатное место по росту. Если к сброшенному с сержантских небес субъекту курсанты не испытывали никакого уважения, то строй откровенно и радостно гудел – так тебе и надо! В обратном случае сочувственно молчали.

Иные курсанты вытворяли действительно безрассудные поступки, и лиц, позволивших себе такое, нельзя было допускать до офицерского звания – зараза дури и бесстыдства в них уже расцвела буйным цветом. На всё училище прогремела выходка пятерых второкурсников, отправившихся в казарму нового набора, показать, какое почтение обязаны оказывать «зелёные щеглы» «заслуженным воинам».

Горе-учителя поднимали с кроватей молодых курсантов и били. Дневальный, после «наставления» между глаз, сообразил что к чему, ловко выскочил в окно и побежал к дежурному по училищу - вопиющее безобразие моментально пресекли. «Воспитателей» в ближайший понедельник вывели к трибуне, где они от генеральских слов угрюмо повесили головы.

- Эти ублюдки решили показать себя героями перед первым курсом, - брезгливо ткнул под трибуну Щербаченко. Генерал всем видом показал, что ему стыдно за этих подчинённых и что он исправляет недоразумение, по которому на плечах мерзавцев оказались погоны с буквой «К».   
- По десять суток ареста и в войска!

      3
Копытин скорбно смотрел перед собой и тянулся в струнку, тайно надеясь своим послушным и раскаявшимся видом вызвать у Щербаченко сочувствие. Генерал на курсанта не смотрел, лишь вначале, по привычке, небрежно ткнул в сторону того рукой.

- Перед вами экземпляр гнусного воришки! - разнеслись из динамиков генеральские слова. – Воровское занятие и так крайне подлое, но когда потрошат карманы своих товарищей, друзей, с которыми живут бок о бок и едят из одного котелка – нет более ничего отвратительного, мерзкого, бесчестного!

- Что интересно, - Щербаченко отступил от правила долго не говорить. – Ко мне ходатаи за него уже обращались. Просили оставить, потому что до выпуска вот этому подонку меньше года! Что вор в этом училище получит офицерское звание – их не смущало! Но армии такие вояки, тем более офицеры, не нужны!

Мало кто в строю возмутился сегодняшней строгостью генерала. Гул одобрения охватил все роты. Освободиться от вора, такое же облегчение, как поймать затаившуюся в одежде вошь-кровопийцу.

Глава 39
http://www.proza.ru/2009/12/03/90