Следующий

- Эта история приключилась довольно давно, и по причине ослабшей памяти, я не смогу назвать вам точный день и месяц её начала. Это и не имеет большого значения. Впрочем, некоторые подробности, наверное, всё же не стоит упускать из виду. Так, например, в тот день с самого утра шёл дождь. Сейчас мне кажется, что эта деталь важна, но если я и ошибаюсь, не стоит на меня за это обижаться.


Я слегка улыбнулся и кивнул. Безобидная чудаковатость старика меня только умиляла. Он между тем продолжал свой рассказ.

- Есть и ещё одна важная деталь, но о ней я упомяну чуть позже. Итак, утро того дня, с которого начинается мой рассказ, было холодным, тёмным и пасмурным, что, как я теперь понимаю, в полной мере соответствовало духу предстоящих событий. Я поднялся с кровати раньше обычного и немало удивился этому, потому как всегда в дождливую погоду страдал неприятной сонливостью. И само пробуждение моё было странным. Мне показалось, что проснулся я от голоса. Уже неделю я жил один в комнате общежития. Мой сосед съехал. Большинство окружающих комнат пустовало. Словом, не должно было быть этого голоса, но он был, поверьте. И чем чаще я теперь вспоминаю об этом, тем всё больше убеждаюсь, в его реальном существовании. Тогда же я был далёк от мистических настроений и совсем не склонен задерживать своё внимание на чём-либо малозначительном. Голос? Ну, голос. Просто показалось. – Так я размышлял. Я считал, что не стоит забивать голову вещами, которым всё равно не найти объяснения. Но всё было бы проще, если бы причиной моего пробуждения явился только звук, но это было слово. И когда я уже открыл глаза, то какое-то мгновение ещё ощущал дыхание, сопровождавшее это слово. Дыхание несло сладковатый запах, не приятный, но и не отталкивающий, он показался мне знакомым, но я так и не смог его определить… Вы, конечно, хотите знать, что это было за слово? Вы узнаете его, но чуть позже, потому что, не услышав другой истории, вы не поймёте его истинного значения.
Боюсь, я могу иногда сбиваться, потому что все события моей истории запутаны и перемешаны между собой, да и в голове моей не наблюдается особого порядка. Однако мне важно донести до вас суть всего со мной произошедшего.
Тем промозглым безрадостным утром я обнаружил у себя на шее странный твёрдый нарост, размером с грецкий орех. В то время много говорили о раковых заболеваниях, и, хотя прежде я не придавал этим разговорам большого значения, теперь я серьёзно испугался. Я крутился перед зеркалом, стараясь рассмотреть странное новообразование чуть правее позвоночника. Впрочем, дополнительных причин для паники это занятие мне не дало. Уплотнение не выделялось цветом кожи, не чесалось, не тянуло, не ныло. В какой-то момент меня даже посетила мысль: что если этот шишкообразный нарост просто анатомическая особенность моего тела? Но эту мысль я, конечно же, немедленно отверг.  Не мог же я, прожив без малого двадцать пять лет в своём родном теле, не знать о такой примечательной его особенности. Нет, сказал я себе, надо быть реалистом, эта штука появилась здесь совсем недавно, скорее всего этой ночью. Прошлую ночь я с удовольствием провёл, как называли это мои приятели, в тесном телесном контакте с одной девицей по имени Кристина. И если Кристина, покрывая мою шею поцелуями, не нашла на ней чего-либо странного, значит прошлой ночью всё ещё было в норме. Оставалось самое плохое. Рак! Это слово, когда-то залетевшее в мою голову из динамика радиоприёмника, внезапно пробудилось, обрело силу и, поднявшись из глубин сознания, теперь пульсировало на пороге бессознательного, где зарождается безотчётный страх. Я ощутил себя таким маленьким и слабым перед беспощадным величаем природы. Моя память изрыгала фрагменты историй, о последствиях раковых заболеваний… историй, которые мне когда-либо приходилось читать и слышать. И так продолжалось до тех пор, пока я не сдался и не решил, что нужно сегодня же, немедленно обратиться к врачу. Я рассудил, что если за одну только ночь выросла такая шишку, то, может статься, через несколько недель подобными шишками может покрыться всё моё тело. «Главное, чтобы болезнь не дала метастазов» - это самое важное, что я вспомнил из многочисленных радиопередач. Вот почему следовало отправиться в поликлинику безотлагательно.

Старик закашлялся, перевёл дыхание и, увидев на моём лице уже затухающую улыбку, вызванную его эмоциональной речью, заметил мне:

- Вы не слишком серьёзно относитесь к моим словам. Но я не могу сердиться на вас за это. До того злополучного утра я и сам относился к подобным историям с долей… как это называется?... – сарказма что ли?... сардонического юмора. Мне казалось, что страшным болезням подвержены только психически неустойчивые и излишне мнительные люди, и если не думать о болезнях вообще, то и не придётся с ними столкнуться. Скажу вам, такое положение в некоторой степени справедливо. Вижу, вы удивлены. Мне это даже приятно. Я стар годами, но молод душой, поэтому мне ясен ход ваших мыслей. К тому же, в то утро, испугавшись обнаруженной на шее шишки, я пришёл в такое смятение именно потому, что не хотел обращаться к врачам. Теперь, надеюсь, в ваших глазах я перестал выглядеть только старым занудой, и вы отнесётесь с большим вниманием к моему рассказу.

Я почему-то пристыжено кивнул, а он продолжал:

- Итак, я отправился в поликлинику. Настроение, неизменно царящее в этом болоте, засасывающем легковерных и боязливых старичков (так я себе это представлял), всегда действовало на меня удручающе. Даже воздух здесь был каким-то другим, грязным, напитанным отчаянием, дрожью и мокрым кашлем. Надеюсь, подобная образность вас не смущает. К тому же, очередь к терапевту показалась мне совсем уже неприлично длинной. Но что мне оставалось? Я был слишком напуган, чтобы отступить, а потому, заняв своё место, стал терпеливо дожидаться момента своей исповеди. Да, да, не удивляйтесь подобному сравнению. Разве и вам не приходило в голову, что кабинет врача чем-то напоминает исповедальню, куда стекаются страждущие, чтобы излить свою боль и получить немного надежды и успокоения. Так и получалось в те времена, что мы променяли одну религию на другую, бессмертную душу на бесплатную медицину. Но постараюсь не слишком утомлять вас своими размышлениями. Перейду к главному: на приём к терапевту я так и не попал, однако вовсе не потому, что мне не хватило терпения.

Он замолчал и, казалось, о чём-то глубоко задумался, теребя пуговицу своей рубашки..
- Так по какой же причине? – Прервал я, наконец, затянувшуюся паузу.

- Что? Ах, да! – Спохватился старик. – Я не попал в кабинет терапевта. И произошло это оттого, что я нарушил привычный порядок, не пристроился рядом с прочими безликими паломниками, а скромно присел в отдалении на одинокий стульчик в конце коридора, как раз рядом с опечатанной дверью. Наверное, знаете, такие опечатанные двери есть и в нынешних поликлиниках. Что-то вроде чёрного хода или запасной лестницы. Только сдаётся мне, что двери эти не откроют и в случае пожара. «Чёрный ход» - это, пожалуй, самое точное определение. Впрочем, судите сами. Дальнейшие события могут показаться вам странными или даже сказочными, но я очень прошу вас, не делать на сей счёт поспешных выводов.
Итак, я скромно примостился на одиноко стоящий стульчик возле опечатанной двери и погрузился в какие-то размышления. Прошло немного времени, и слух мой уловил неясный звук, похожий на скрежет. Словно бы где-то недалеко скреблась кошка. Сначала я игнорировал его, но звук становился всё отчётливее, не теряя при этом, однако, некой вкрадчивости. «Что ж. – Подумал я. – Может это и вправду какое-то животное…» Я покосился на запертую дверь и тут… В этот момент я услышал человеческий голос, тихий, шепчущий, но вполне отчётливый. «Помогите. Помогите, ради Бога. Господом заклинаю вас, вытащите меня отсюда». Почти наверняка, я мог определить, что это был мужской голос. И тут же замечу, что, не взирая на смысл произносимых им слов, звучал он почти безэмоционально. Я так опешил, что несколько секунд не мог даже моргнуть. Всё вокруг показалось мне внезапно каким-то странным, нереальным, словно бы я прибывал во сне. Но таких необычных снов у меня ещё никогда не было. «Простите!» - Удивлённо обратился я в пустоту, не будучи уверен в том, что голос шёл из-за закрытой двери. Помню, у меня мелькнула мысль, а не стал ли я жертвой розыгрыша? В былые времена я и сам любил подурачить какого-нибудь незатейливого простака, и знал множество различных ухищрений. «Если вы обращались ко мне, то я вас не слышал» - Так, в свою очередь пошутил я. «Будьте же милосердны. – Взмолился голос. – Неужели вы не знаете цену человеческой души? Я не смею просить вас быть бдительным к моей персоне, но будьте же бдительны к самому себе. Равнодушие – страшнейший из грехов. Заклинаю вас, вытащите меня из этого ада». Я снова растерялся. Шутка ли? Да, к тому же, религиозные речи… Может быть провокатор? «Послушайте, уважаемый, кем бы вы не были. – Тихо проговорил я, чтобы не быть услышанным людьми в очереди. – Я пришёл на приём к терапевту. Тихо сижу и никого не трогаю. Почему бы вам не пристать с вашими глупостями к кому-нибудь ещё». Ответа не последовало. Я с деланно равнодушным видом откинулся на спинку стула и постарался вернуться к прежним мыслям, нить которых в действительности была уже утеряна.
Через несколько минут я увидел боковым зрением как из-под запечатанной двери вылетело что-то, напоминавшее кусочек старых обоев или фрагмент папирусной бумаги. Впрочем, что это я!.. откуда, конечно, у нас взяться папирусу? Я поднял с полу эту пожелтевшую бумажную полоску и увидел, что на ней дрожащей рукой выведена фраза: «Помогите, ради Бога». Использованные таинственным незнакомцем чернила были бурого цвета, что, как мне показалось, вполне соответствовало странной бумажной материи. «Вы всё не унимаетесь». – Заметил я сердито. В ответ раздался всё тот же голос, но теперь уже совсем тихий и как будто ослабший: «Это была последняя капля моей крови. Теперь я совершенно обескровлен, и мне остаётся только надеяться, что жертва моя не была напрасной. Я верю, что Бог не оставил меня. Если и вы веруете хоть во что-то в этой жизни – помогите же мне». «Я верю в идеалы коммунизма и заветы Ленина». – Ответил я на всякий случай. После этого я подскочил со стула и, не в силах больше сохранять хладнокровие, бросился за помощью к людям в очереди. «Там что-то… Непонятное… Какой-то человек оказался запертым и не может выйти. - Так заговорил я во всеуслышание. – Может быть, кто-то из вас знает, в чём тут дело?» «Вы случаем, не пьяны?» - В ответ поинтересовался высокий мужчина в пиджаке и при галстуке. «Ни сколечко!» - Голос мой прозвучал твёрдо, но, пожалуй, чересчур громко. «Что ж. – Пожал плечами всё тот же мужчина. – Пойдёмте, глянем, что там у вас такое».
Когда мы с представительного вида мужчиной приблизились к злосчастной двери, на моём лбу выступила испарина. За нашими спинами тесно грудились любопытствующие, и я отчётливо услышал, как в образовавшейся толпе прозвучало слово «пожар». Вот уж действительно, слухи рождаются раньше событий! Я постучал костяшками пальцев по двери и громко позвал: «Любезный! Вы там? Слышите меня?» Никакого ответа не последовало. Я снова постучал: «Ответьте мне!» Воцарилась гробовая тишина. Происходившее стало походить на групповой спиритический сеанс, где я, к несчастью, был медиумом. Такие сеансы, знаете ли, были модны в девятнадцатом веке. Но чуда не произошло – беспокойный дух не явился. «В самом деле! – Взмолился я, оглядываясь на людей и робея перед мужчиной в пиджаке. – Там, за этой дверью, человек. Он… Он отдал последнюю каплю крови и, наверное, лишился сил. Но он говорил со мной и молил о помощи». В лицах людей я увидел разочарование, презрение, жалость, и только лицо вызвавшегося помочь мне мужчины оставалось беспристрастным. «Если за этой дверью и был когда-то заперт человек. – Произнёс он ровным голосом, поглаживая при этом лысый подбородок. – То он давно должен был лишится последней капли крови, потому что дверь эта была опечатана почти год назад». «Что?» - Вспыхнул я и недоверчиво уставился на дату, выведенную на бумажной ленточке рядом с голубой печатью. И действительно, указанное на этой ленточке число, свидетельствовало о том, что дверь не открывали уже около года. «Никого там нет. – Подытожил солидный мужчина. – А вы, молодой человек, кажется, заняли место не в той очереди». Раздался залп ехидных смешков. Я окончательно смешался, обессилено опустился на одинокий стул и уставился в пол. К счастью, никаких замечаний в мой адрес отпущено больше не было. Все вернулись на свои места, сочтя меня, очевидно, душевнобольным и потому решив со мной не связываться.
Испытав такое унижение, я, конечно, не мог больше оставаться в одном помещении с людьми, ставшими свидетелями моего странного поведения. Но и сбежать немедленно я тоже не мог, рискуя быть схваченным за руку как последний безумец. Поэтому-то я решил немного подождать, чтобы затем уйти по-тихому. Мысли о шейном наросте как-то сами собой отступили, поблёкли, вытесненные новыми переживаниями. Я думал, чёрт бы уже с этим шейным наростом, терапевтом и всей этой проклятой медицинской глупостью. Ну, шишка, ну выросла – так же может она и втянуться обратно… наверное. Куда страшнее сидеть тут, в этом логове недоверчивых безумцев. Ведь и сам же я как будто с ума сходить начал. Должно быть, не было никакого человека за дверью, и голоса не было, и последней капли крови и... Одну минуточку! Я запустил руку в карман пиджака и извлёк оттуда полоску обойной бумаги. Перечитал: «Помогите, ради Бога». Так что же это? Был или не был человек за дверью, а бумажка в моей руке точно есть. Вот же она, совершенно реальная и не придуманная. Значит, с ума я не сходил, и это уже радовало. Я хотел было продемонстрировать эту улику людям в очереди, но вовремя спохватился и передумал. Ведь не стоит же на ней подпись автора. А раз подписи нет, то и не ясно, кто есть сам её автор. А раз так, то написать её мог кто угодно, даже я сам. И хоть сам я знал, что не стал бы здесь и сейчас заниматься подобного рода глупостями, но не могли же это знать окружавшие меня люди. Не равен час, решат ещё, что я вздумал шутить над ними, или, что не сравнимо хуже, примут меня за провокатора. В чём здесь, впрочем, провокация, было не вполне ясно, однако, обладая достаточным воображением её наверняка можно было отыскать.
Было наше время, знаете ли, не спокойным, и люди все как один бдительными были до подобного рода проявлений….
Это я, милый вы мой, всё о провокациях и провокаторах толкую. А вы ведь и, правда, мне симпатичны очень, верите? Вы даже на брата моего в молодости чем-то похожи… в общих чертах. А брата я своего любил до невыразимой грусти – вот как. Теперь-то люди всё меньше говорят друг другу о таких вещах. Тем более мужчина мужчине в симпатии не изъясняется, чтобы подозрений в свой адрес не вызвать. Вы же понимаете о чём я? Только так я вам скажу: не правильно это. Раньше ведь, в далёкие ещё времена, мужчины даже целовали друг друга при встречах и прощаниях. Не так, конечно, целовали, как женщину целуют, но по-родственному, по-братски. И ни у кого эти поцелуи сомнений не рождали. Все эти глупости позже эротоманы… нет-нет, гомофобы какие-то изобрели, и они же, верно, манеру руку жать с запада позаимствовали. Удивляетесь моей просвещённости? И правильно – удивляйтесь! Я ведь, пока живу на этом свете, всем ещё интересуюсь и газеты современные читаю и журналы даже… когда удаётся.
А говорю о симпатии потому что искренне хочу вам помочь. Если я вам помогу, то смогу считать, что не зря… не зря всё было.

Я хотел было ему возразить что-то в том духе, что не нуждаюсь в его помощи и что, в любом случае, он мне помочь не способен, но старик, очевидно, видя моё намерение остановил меня движением руки.

- Знаю всё, что вы скажете. – Решительно заявил он. – Не торопитесь. Дослушайте, прошу вас, мою историю, а потом уже судите и обо мне и обо всём прочем. Я-то уже до осуждений не досягаем – возраст ни тот, да и здоровье…. Мне уже всё равно. А вот история – это дело другое.
Так вот, значит… на чём я остановился?... Ах, верно, на провокациях. Бумажку я показать уже никому не решился. Никто бы мне уже и не поверил. Сумасшедших в то время, конечно, не столько было, сколько сейчас есть, но тоже попадались. И все знали, что такие люди бывают и что они порой общественно опасны. В общем, думаю, пристань я ещё к кому-нибудь с этой бумажкой как с доказательством, скрутили бы меня и доставили бы в жёлтые стены. А жёлтые стены, любезный мой, это не какая-нибудь там больничка – другой уровень. Оттуда уже точно здоровые люди не выходят здоровыми. В общем, посидел я ещё немного на своём отдалённом от основной очереди местечке, чтобы люди обо мне немного позабыли и не решили, что я собираюсь теперь удрать как разоблачённый психопат…. Потом, как будто вспомнил о каком-то неотложном деле, поднялся и как мог спокойнее двинулся к выходу. Люди провожали меня любопытными взглядами, но остановить на счастье никто не пытался. Не было никому резона за просто так связываться ни со здоровым человеком, ни тем более с сумасшедшим.
А как из здания, где поликлиника располагалась, на улицу вышел, так чувствую, меня от напряжения озноб пробил. Так отчего-то переволновался. И никак не мог самому себе объяснить, что же именно взволновало меня больше, унизительность ли случившегося или… или то, что действительно был голос из-за опечатанной год назад двери, и была бумажка с надписью, как я уже верил, нанесённой кровью? Но мысли мои путались от внутреннего волнения, и я не мог ни в себе толком разобраться, ни попытаться объяснить как-то странности, с которыми столкнулся. Стоять на месте я тоже не мог – так изнутри меня всего трясло и подталкивало бежать. И я побежал. Сначала было побежал в родное общежитие, служившее мне домом, но потом вспомнил, что никого из моих друзей там всё равно нет, и решил бежать на почту. На почте был телефонный аппарат, с которого я мог позвонить моему брату. Мне было просто необходимо поделиться с кем-нибудь моим до озноба странным приключением. Брат же для меня всегда был самым важным в мире человеком. Были, конечно, ещё родители. Но это совсем другое дело. Родители есть родители, согласитесь, их любовь – данность судьбы, если, конечно, они нормальные родители. А брат… ну что тут скажешь, это брат. Он в том же потоке, что и ты, и потому по жизни многие вещи вам приходится делить на двоих, в том числе и приятные вещи и не очень. Отношения с братом у нас не всегда были замечательными, но к тому времени как оба повзрослели и возмужали (а он был меня всего на два года старше) все недоразумения и обиды детства прошли и забылись.
По дороге к почте я снова про злополучную записку вспомнил, и как-то мне не по себе сделалось. Вот ведь, думаю, кто-то – кем бы он там ни был – ко мне за помощью обратился, последнюю каплю крови извёл… а я сбежал как последний трус, как настоящий подлец испугался проблем и осуждающих взглядов. И в то же время как себе это говорил, думал, что ведь глупо же верить… Ну какая ещё, к примеру, последняя капля крови может быть? Как может человек отдать, да ещё сознательно, то есть, оставаясь в сознании, последнюю каплю своей крови. Мы тогда, конечно, не такие просвещённые были как современные люди, но и в наше время любой даже школьник знал, что от значительной потери крови человек по своей природе может умереть. А тут, выходит, не о значительной, а о полной потери крови речь шла. Впрочем, допускал я, что фразу эту не стоило понимать буквально. Может быть, это для большего эффекта было придумано про последнюю каплю? Или может быть этот человек за дверью совсем тёмным был в своих познаниях?... Или может быть, он психически не здоров?.. Но как бы там ни было, всё же он – человек! И ему требовалась моя помощь… А я подло сбежал! Так я размышлял и между тем всё продолжал бежать, удаляясь от здания, где располагалась поликлиника, и приближаясь к зданию почты.
Но была и другая явная странность, которую объяснить казалось гораздо сложнее. Как мог оказаться живой, пусть даже умирающий, но ещё живой человек за дверью, которую опечатали больше года назад? Конечно, и тут существовали варианты. Во-первых, в помещение за дверью мог существовать другой вход… И как это я не додумался до такого раньше? – корил я себя на ходу. – Если бы тогда я высказал это предположение мужчине в костюме, всё могло получиться по-другому…
Во-вторых, дата могла быть указана ошибочно. Впрочем, «во-вторых» на мой взгляд сильно проигрывало первому пункту, и я не стал развивать дальше эту версию. К тому же я уже вбегал в здание почты.
Вы, наверное, удивляетесь, как это я так детально помню события, которые произошли со мной много лет назад? Не удивляйтесь. Это свойственно старости и состоянию моего угасающего ума. Иногда я не помню, что делал вчера или даже час тому назад, зато могу пересказать какой-нибудь случайный день из моей юности. Разумеется, не любой день, а такой, который чем-нибудь особенно запомнился.
Помню с удивительной ясностью, как дрожал мой голос, когда я в телефонную трубку называл какой-то женщине имя и фамилию брата. У них в общежитие был телефон… не то, что у нас. Брат учился на медика, на хирурга и пользовался за то большим уважением среди знакомых и родственников. Я, честно скажу, немного ревновал – не без этого – но вообще-то в большей степени тоже гордился им. Сам-то я пошёл учиться на куда менее престижную и уважаемую профессию… что, впрочем, к моей истории никакого отношения не имеет.
Мне пришлось довольно долго ждать, прежде чем в трубке раздался голос брата.
- Слушаю. – Произнёс он как-то вкрадчиво, как будто с опаской. – Кто говорит?
Я, не обращая внимания на эту его странную вкрадчивость, быстро затараторил ему что-то, но он грубо меня прервал:
- Перестань! – Крикнул он на меня. – Ничего не могу понять! Какая дверь? Какая записка? При чём тут?... С тобой всё в порядке?
Я ему ответил, что со мной всё хорошо и, что за меня волноваться нечего. Это неожиданно обрадовало моего брата.
- Замечательно, что ты позвонил. – Сказал он. – Я уже извелся, думал к тебе ехать.
Я, разумеется, ничего не понял и удивился, мол, что должно было со мной произойти и по какой причине? Он немного помычал в трубку, то ли подбирая слова, то ли решая, стоит ли мне говорить, и, наконец, стал рассказывать. Я, конечно, слов его точно не помню, но смысл их могу передать. Говорил он путано и сбивчиво, то и дело замолкал и сокрушался о случившемся.
Он рассказал, что вечером прошлого дня имел глупость из одного только любопытства прокрасться в закрытое для посторонних глаз помещение больницы, в которой проходил практику.
- Такие помещения есть во всех больницах. – Заверял он. – И это не просто какой-нибудь хозяйственный склад или комната отдыха для персонала. Это в большей степени закрытое и потаённое помещение.
То, что он там увидел, по его словам, было ужасно! Однако, рассказать мне, что же именно так его ужаснуло он наотрез отказался.
- Я не могу подвергать тебя такому риску. – Сказал он. – Это было бы неправильно с моей стороны. Да и не это сейчас важно. Если бы я только имел возможность повернуть время вспять, не заходить в эту комнату и не видеть того, что видел!.. Нет, тебе я этого передавать не стану. Это слишком серьёзно. Они очень сильны. И они способны на многое, чтобы сохранить свою тайну. Пока ты не знаешь всего, у тебя есть шанс не быть втянутым в эту историю.
Я мгновенно засыпал брата вопросами:
- В какую историю? Почему я должен быть в неё втянут? И кто такие эти «они»?
- Они… это они. Понимаешь, выходит так, что медицина это не просто наука… Это не только наука… Я не знаю даже как тебе это объяснить. – Сбивчиво заговорил брат. – Я и не уверен, что должен тебе вообще что-то объяснять для твоего же блага.
- Давай я приеду, и мы поговорим. – Предложил я.
- Даже не вздумай. – Закричал в трубку брат. – Если они узнают, что тебе хоть что-то известно… Ладно. Я расскажу тебе кое-что… Всего по телефону сказать не могу. Если мне очень повезёт, и когда-нибудь я выпутаюсь из этой истории, то, может быть, расскажу больше… Пока же вот что: в каждой больнице, в каждой поликлинике нашего города и любого другого города в любой стране мира – в этом я уверен почти наверняка – есть скрытые помещения… Я уже говорил о них. Так вот, в этих помещениях они проводят свои… я не знаю как это точнее назвать… Опыты не опыты… Ритуалы не ритуалы… Всё не то! И всё же скорее это похоже на обряды или… Да что я говорю, ни на что это не похоже! Потому что ничего подобного в мире нормальных людей быть не должно… Но это есть! Они делают это с живыми, понимаешь, с живыми людьми.
- Да кто, наконец, эти они? – Не выдержал я.
- Те, кто прошёл инициацию. – Ответил брат. – Ты не задумывался, почему в медицинские учебные заведения всегда такой строгий отбор? Почему очень многие из поступивших вылетают и нередко даже с последних курсов. Говорят, это потому что там тяжело учиться, и не каждый способен выдержать нагрузку. Это, конечно, тоже правда, но не вся правда, а скорее только ширма для правды. Те, кто уже прошли инициацию внимательно отбирают из студентов тех, кто способен… кто не станет задумываться о моральной стороне, в ком хватит духу стать таким же как они и делать все эти страшные вещи.
Я хотел понять, о каких страшных вещах он говорит, но брат не дал мне даже закончить мой вопрос.
- Не могу тебе этого сказать. – Ответил он. – Сейчас не могу. Но они…. Они питаются… Они живут за счёт больных, понимаешь? Это давний, очень давний заговор. Это страшная тайна, на которую я наткнулся случайно и с которой, боюсь, не смогу уже жить просто как раньше жил. Это чудовищно! Люди болеют не потому что… Не случайно. Они всё контролируют. И с каждым годом в их распоряжении всё больше возможностей. И эти новые прививки, слышал про них? Это же отличный способ… Нет, я не могу тебе всего объяснить. Это слишком всё непросто. В этом участвует много людей… Слишком много! Думаю, что не только медики, но и фармацевты, и, может быть, кто-то из правительства…
Он говорил много такого, чего я не понял и потому не могу сейчас пересказать, потом он неожиданно спохватился:
- Погоди, ты сказал, что был в поликлинике? – Спросил он с тревогой в голосе.
Я рассказал ему, что обнаружил с утра на своей шее странную опухоль, и что решил обратиться с ней к терапевту и только хотел уже перейти к рассказу про запечатанную дверь, как на том конце провода брат сокрушённо запричитал:
- Значит, они взялись за тебя. Это моя вина! У них всё под контролем… Они всех контролируют… Беги! – Вдруг посоветовал он и тут же сам себе ответил. – Хотя, куда бежать? И смысл… Опухоль… Это нехорошо. Это они серьёзно… Я должен сам её осмотреть… Они будут только мучить тебя. Они изведут тебя и заберут твою жизненную силу. В этом смысл всей их деятельности. Они съедят тебя также, как и многих несчастных до тебя. Все мы просто маленькие овечки… Кого-то пустят на убой сегодня, кого-то завтра, кого-то оставят для поддержания численности поголовья. Теперь мы первые кандидаты на убой… И ты… Твоя опухоль. Мне нужно её увидеть.
- Но почему ты не пытаешься убежать? – Спросил я. - Ведь они знают, где тебя искать.
- Они в любом случае будут знать, где меня найти. – Ответил брат. – Они поступили хитрее, и это вполне в их духе. Они сначала нашли тебя. Теперь мне точно некуда деться.
Я начал было убеждать его, что ничего страшного со мной не случилось, и что если дело только во мне, он не должен идти у них на поводу, а должен попытаться спасти себя. Но брат ответил, что я не до конца понимаю ситуацию.
- Скоро они придут за мной. – Сказал он обречённым голосом. – И я буду их ждать, потому что если я побегу, у тебя не останется шансов. Всё же лучше мучатся, но жить, как ты считаешь?
- Смотря, о каких мучениях ты говоришь. – Ответил я, не понимая к чему был этот вопрос.
- Тогда, у тебя, по крайней мере, будет выбор. – Тяжело вздохнул брат. – Именно для того, чтобы у тебя был этот выбор, я и остаюсь. Они  придут, и я буду их ждать.
Я посоветовал ему не принимать поспешных решений и дождаться моего приезда. Он ответил, что мой приезд ничего не изменит. Но я уже определился и не хотел слушать его возражения.
- Приеду! – Крикнул я и повесил трубку.
За этот телефонный разговор, мне пришлось отдать целое состояние. Но меня это совершенно не волновало. Я вёл себя самоубийственно расточительно для бедного студента, но, представьте себе, меня это нисколько не заботило. Мне вдруг стало казаться – я не размышлял об этом специально, просто чувствовал – что сегодня решается вся моя жизнь и, возможно, жизнь моего брата. Теперь я думаю, что это чувство возникло даже прежде моего разговора с братом, просто как наитие, как некий посыл… таинственных и сверхъестественных сил. Не смейтесь, не смейтесь! Возможно, я преувеличиваю. Возможно, именно разговор с братом и стал причиной этого трагического мистицизма, но по какой-то причине мне кажется иначе… Человеческая память вечно что-нибудь спутает, преувеличит, утрирует, подменит… Тем более память старика! Стоит ли удивляться! Но вам это, кажется, не слишком интересно?

- Мне интересно, чем же заканчивается ваша история. – Признался я.

- Заканчивается… - Тяжело вздохнул старик. – Это только на страницах книг истории могут заканчиваться. Поправьте меня, если я не прав. В жизни всё совсем иначе. В жизни каждая история имеет продолжение, потому что не бывает историй без причин и следствий. Потому что одна история неизбежно перетекает в другую, и нет между ними чёткой разделительной границы. Пожалуй, история человека заканчивается с его жизнью. И то, это справедливо только в отношении самого почившего, и при условии несуществования загробного мира. Хотелось бы думать, что и моя история когда-нибудь закончится. Я слишком устал… Но вот беда – в глубине души я верю в загробный мир и поэтому чувствую себя обречённым. Кто знает, даровано ли там кому-то облегчение? И не является ли история загробного существования лишь продолжением истории существования земного?
Впрочем,  ваш взгляд не столь деликатен как ваши слова. И это правильно. Я вижу, что вашей молодости ещё далеко до моих старческих исканий. Вам нужны события, а не их осмысление. Для вас это вполне естественно. Что ж, слушайте…
Общежитие моего брата находилось в другом конце города. Часть пути я преодолел пешком – почти всё время бежал, благо, что был в отличной физической форме. Какую-то часть проехал на трамвае зайцем (денег-то у меня совсем не осталось), как безбилетник был пойман за руку, но на остановке ловко вывернулся, выпрыгнул и сбежал, подгоняемый из-за спины осуждающими выкриками добропорядочных граждан.
Когда я вконец запыхавшийся и взмыленный достиг заветного медицинского общежития, мной отчего-то овладел пессимистичный настрой. Я был почти уверен, что брат не стал дожидаться моего прихода и сбежал. Сбежать он мог потому, что чувствовал себя ответственным за мою жизнь более, чем за свою собственную. Нет, если бы я поддался его убеждению и решил переждать, не приходить к нему, он наверняка не стал бы бежать. Но риск увеличивался с моим приходом. Что, если они (кто бы они там не были) придут за ним в тот момент, когда и я приду? Что, если они увидят нас вместе и поймут, что мне многое известно? Так я рассуждал, полагая, что способен предугадать ход мыслей моего брата и его поступки.
Я был даже удивлён, когда оказалось, что брат не покидал общежития.
- Вы уверенны? – Переспросил я грузную женщину, дежурившую при входе.
- Не покидал. – Подтвердила она.
И я побежал по крутой обшарпанной лестнице, перескакивая через ступеньки и силясь разобраться в бушевавших во мне эмоциях. С одной стороны я был счастлив оттого, что сейчас увижу брата, и вместе с ним мы сумеем найти выход из любых неприятностей. С другой стороны, я был удивлён и разочарован… Удивлён тем, что брат спокойно дожидается моего прихода и разочарован в своих неудачных попытках проследить наперёд его действия. Силой же довлевшей над всеми этими разносторонними эмоциями был страх, безотчётный страх, порождённый слепым предчувствием беды.
Помню, перед самой дверью в комнату, где в соседстве трёх таких же как и он студентов-медиков, проживал мой брат, меня охватила уже настоящая паника. Я просто нутром почувствовал вдруг, что не стоит входить, что нужно вот сейчас же, в эту самую секунду развернуться и бежать. Но глупо же! – Думаю. - Через весь город нёсся как угорелый, чтобы теперь вдруг развернуться, да и кинуться прочь! И это перед самым уже порогом… Словом, нелепо и нелогично. И тут мне вдруг вспомнилось сегодняшнее утро и моё странное пробуждение. Был ли в действительности голос, разбудивший меня, или мне это только померещилось, но слово, произнесённое этим явным или явным голосом, застряло в моей голове и теперь вот неожиданно всплыло. Но я не говорил, кажется, что это за слово?

Старик взглянул на меня вопросительно, и я в ответ помотал головой.

- Да и что говорить! – Сразу продолжил он. – Слово это само по себе ничем особым не примечательно, потому как оно суть только обыкновенное слово, а не какая-нибудь там магическая формула. Но для нас с братом оно значило многое…
Как-то, будучи ещё детьми, мы с братом стали участниками одной довольно неприятной истории, пересказывать которую, впрочем, сейчас ни к чему. Важно, что вследствие этой печально закончившейся истории мы с братом решили, что неплохо бы придумать какой-нибудь условный знак или слово, при помощи которого мы всегда могли бы незаметно для других людей предупредить друг друга о какой-либо неявной опасности. Нередко мальчишки изобретают подобные хитрости и без всяких печальных историй, мы же, как стрелянные к тому времени воробьи, подошли к вопросу с исключительной серьёзностью. Было перебрано множество вариантов. Жесты отпали сразу, потому как всякая могла выйти ситуация… А вдруг темнота? Или вдруг вне зоны видимости друг друга? Остановились на слове… Конечно, легко можно вообразить себе ситуацию, в которой человек лишён возможности что-либо произнести, но мы рассудили, что подобная ситуация всё же не столь вероятна. Так начался поиск слова. Оказалось, что дело это не из простых. Слов-то в нашем языке много, да не всякое слово подходит под такую задачу. Во-первых, слово это должно было быть не часто употребляемым. Во-вторых, оно не должно было вызывать ни у кого подозрений. В-третьих… Было ещё какое-то в-третьих, но я уже забыл за давностью лет… В общем, какие только слова мы не перебрали в памяти, да только всё нас не устраивало. Брат отвергал предложенные мной слова, я отвергал его слова, мы злились за это друг на друга и продолжали искать. И вот однажды брат достал где-то книгу… и то сказать, книгу – книжёнку, всю затёртую и замаранную… Но не в этом дело. В книге было что-то про Австралию, которая нам представлялась не просто далёким континентом, а словно даже другой планетой, населённой невероятными существами и всё в таком духе. Так вот тычет он как-то в эту книгу и со смеху покатывается. «Глянь – говорит - как ящерку обозвали – Молох. Ящерка-то совсем убогая, и вдруг на тебе – Молох. Как будто она какая-нибудь…» И всё в таком духе…смеётся не может остановиться. Я сначала не понял, что же его так проняло. Молох, конечно, громковато звучит для простой ящерки, но мало ли, что как звучит. А он мне, продолжая ухахатываться, показывает в книге рисунок к тексту. На этом небольшом, затёртом временем и множеством любопытных до Автралии рук рисунке и впрямь была изображена ящерка, да такая убогая… То ли вся она в бородавках каких-то, то ли в шипах – не разобрать. «И как тебе Молох? – Спрашивает брат. – То же мне царевна-лягушка. Заколдованная красавица… Только имя и выдаёт». И тут мы одновременно, как по команде, перестали смеяться, смотрим друг на друга и понимаем, что вот же оно – слово… Нашли!..
Утомил я вас… Да трудно удержаться, когда за прошлым и будущего уже не видно и настоящее не принимается, как настоящее… Со стариками, верно, всегда так. Вы, главное, сути из вида не упускайте, а уж я постараюсь теперь покороче.
Тем утром, с которого я начал свой рассказ, я проснулся разбуженный голосом, явственным и в то же самое время нереальным, потому что рядом со мной не было никого, кому бы мог принадлежать этот голос. Ещё мне почудился сладковатый запах, похожий на запах каких-то медикаментов. И ещё мне показалось, что я разобрал слово, произнесённое этим бесцветным как приведение голосом… Одно единственное слово – молох! С тех пор я бесконечное количество раз возвращался мысленно в то утро и спрашивал себя, был ли этот голос?.. Было ли слово?.. И чем больше спрашивал, тем больше росла моя уверенность в том, что мне это не почудилось. Я был разбужен словом «молох», которое для нас с братом было кодовым словом, обозначавшим некую опасность. Тогда я ещё не знал про шишку на шее, не получал странной записки, написанной последней каплей крови замурованного в поликлинике человека, не знал, что брат ввязался в какую-то опасную историю… Но я проснулся, разбуженный предупреждением… Молох!
Это странное обстоятельство и припомнилось мне тогда, перед самой дверью в комнату, где жил мой брат. Поэтому-то меня охватила паника, не имевшая ничего общего с простым страхом, потому что вызвана она была страхом иррациональным, слепым предчувствием беды.
Однако, собрав в кулак всю свою волю, я приказал себе не поддаваться глупому, сообразно духу времени, суеверному страху и решительно вошёл в комнату брата. Я сразу увидел его: он сидел на кровати прямо напротив входа и глядел на меня настороженным взглядом. Прежде, чем что-либо сообразить, я успел сделать по направлению к нему пару шагов, затем остановился.
Лицо брата выглядело странно. Не могу сказать, что оно было лишено эмоций – в его глазах читалась серьёзная озабоченность, связанная, очевидно, с моим появлением – и всё же оно было не таким как обычно. Оно показалось мне холодным и удивительное дело… пустым. Брат не поднялся мне навстречу. Он всё так же молча сидел на своей кровати, вперив в меня немигающий взгляд. В то же время как я остановился посреди комнаты, к нему с разных сторон подошли двое старших товарищей. Они также внимательно и изучающее глядели в мою сторону, и можно было подумать, что смотрят они не на живого человека, а на некий музейный экспонат.
Испуганный и совершенно сбитый с толку какой-то гипнотической нереальностью происходящего я инстинктивно обернулся к двери, словно загнанный зверь, проверяя открыт ли в случае чего путь к отступлению. Но к моему ужасу путь к отступлению мне преграждал суровый гориллаподобный субъект, в глазах которого не читалось абсолютно никаких эмоций, кроме готовности пресечь всякую мою попытку к бегству.
- Что происходит? – Спросил я скрипучим голосом, как только обрёл дар речи.
- Ты звонил мне… - Сухо ответил братии и поглядел на меня выжидающе, словно всё наше дальнейшее общение зависел от моей реакции на эти слова.
Вот только, что могла прояснить для меня эта фраза? Какую реакцию она должна была вызвать?
- Звонил. – Осторожно согласился я. – Ты просил не приезжать, но… разве я мог иначе. Что вообще происходит?
- Я не говорил тебе не приезжать. – Проигнорировав мой вопрос, сказал брат.
- Как же? – Удивился я, но тут же поглядел на людей стоявших по обе руки от брата и решил, что, вероятно, он не может при них вести себя иначе. Есть, значит, на то веская причина, раз он говорит именно так как говорит. Скорее всего, эти люди и есть те самые «они», прихода которых он так боялся. Теперь он просто пытается выгородить меня перед ними, показать, что мне ничего не известно. Вот оно! Предупреждение. Возможно, он просто забыл… Ведь достаточно ему было произнести одно слово, и я бы понял, что надо быть настороже.
- Молох? – Спросил я его с ироническим видом.
- Что? – Переспросил брат.
- Ну, помнишь… - Засмеялся я, стараясь держаться как можно более непринуждённо. – Ящерка была такая… Молох. Ты ещё смеялся. А теперь ты совсем как она… серьёзный и с шипами.
Я увидел, что благодаря моей маленькой хитрости в глазах брата зажглись искорки понимания… Я ожидал, что он мне подыграет, но вышло иначе.
- Вот оно что. – Расстроено проговорил он. – Молох… Так ты себе всё это представляешь.
Стоявшие по обе стороны от брата мужчины удивлённо переглянулись.
- Всё в порядке. – Успокоил их брат, прочитав в их лицах недоумение. – Это просто такая игра… Название этой ящерки было для нас в детстве кодовым словом для обозначения опасности.
Я ощутил себя преданным, обманутым, оскорблённым. Мной овладела дикая злоба, способная толкнуть человека на любую жестокость. Однако от агрессивного выпада меня оградило бдительное здравомыслие, а также ощущаемое затылком присутствие за моей спиной гориллаподобной фигуры.
Затем брат обратился ко мне:
- Слушай, ведь это было давно… Это же детство… Не знаю, что тебе сейчас кажется… Ты считаешь, что нам угрожает опасность?.. Но ты заблуждаешься. Всё не так как ты думаешь...
- Откуда тебе знать, о чём я думаю? – С вызовом ответил я брату. – Ты сам говорил мне об опасности. Зачем теперь это скрывать? Ты же рассказал им про Молоха… Значит, ты с ними вместе… Или, может быть, заодно?
Я ожидал, что мои слова вызовут у брата встречную злобу, разрушат тот ледяной панцирь, в котором он находился, но, к моему удивлению, он заговорил спокойно:
- Не совсем понимаю, что за опасность тебе представляется... – Сказал он. – Но просто поверь мне – хорошо? – никакой опасности нет… Не существует. Ты сам себе её придумал.
- Но ты же говорил мне… Ты сам говорил мне по телефону! – Едва не задохнулся я.
Брат же был всё также невозмутим.
- Я не сказал тебе ничего такого… Слушай, давай постараемся разобраться. Ты позвонил мне и сказал, что кому-то плохо, кого-то нужно срочно выручать. Ещё что-то про какую-то записку и таинственную дверь… Всё верно?
- Никакая эта дверь не таинственная. – Начал я обороняться. – Самая, что ни на есть обычная дверь… Она запечатанная. А за ней… В этой поликлинике что-то не так… Там человек за этой дверью. Он там, должно быть, уже долгое время. Что-то с ним случилось. Он отдал последнюю каплю крови, чтобы написать мне записку…
Мне не нравилось выражение лица, с которым брат слушал мои сбивчивые объяснения.
- Теперь попробуй подумать сам. – Произнёс он рассудительным тоном. – Насколько всё это может быть реально? Ты сам слышишь, что говоришь? Последняя капля крови… Записка… Почему именно тебе? Почему в поликлинике? Что вообще не так с этой поликлиникой?
На последней фразе он перешёл барьер эмоциональной невозмутимости, и я решил, что, должно быть, ещё не всё потерянно.
- Не знаю, что они с тобой сделали... – Сказал я, стараясь для большей убедительности держаться как можно спокойнее и копируя рассудительную интонацию брата. – Но они точно что-то с тобой сделали, раз ты ничего не помнишь. Ты же сам говорил мне про все эти странные помещения… Ладно, не буду я про эти помещения. Про поликлиники… Ты же сам знаешь, что с ними со всеми что-то не так. Ты сам говорил мне об этом чуть больше часа назад.
- Не говорил. – Печально покачал головой брат. – Ничего подобного я тебе не говорил. Всё это в твоей голове. Я только сказал, что хочу осмотреть твою опухоль… Я сказал приезжай… Ты зачем-то закричал, что приедешь в любом случае… Я снова повторил, чтобы ты приезжал… Ты опять стал кричать, потом бросил трубку… Ведь я советовал тебе как можно скорее обратиться к врачу. Я боялся, что твоя опухоль скоро даст о себе знать… И кажется, не зря боялся.
- Ты про мою шишку? Чёрт бы её побрал!.. – Закричал я, не сдержавшись. – Да не знал ты о ней ничего до моего звонка!.. Не было её раньше! Вчера ещё её не было!
- Была. – Сказал брат уверенно. – И вчера и позавчера… И боюсь, что теперь уже слишком поздно, чтобы тебе помочь.
- Да что они с тобой сделали? – Отчаянно завопил я и бросился было в неудержимой ярости с кулаками вперёд, не зная ещё кому именно предназначаются эти кулаки, но в следующую же секунду ощутил себя скованным стальными объятьями гориллаподобного субъекта.
Дальнейшие события, к великому сожалению, довольно предсказуемы…

На этих словах старик вдруг замолчал и, уронив голову, уставил в пол бессмысленным взглядом.
- Так какие же события? – Удивлённо спросил я, но он никак не отреагировал.
Тут рядом с нами неожиданно возникла широкая фигура женщины в белом халате. Лицо её выглядело очень недовольным.
- Вот он где! А я его повсюду ищу! – Закричала она, но не слишком громко. – И как только умудрился?.. А процедуры?... Совсем уже!..
Голова старика всё также свешивалась на бок, невидящий взгляд был устремлён в пол. Тяжело с досадой вздохнув, женщина взялась за ручки коляски, в которой он сидел, и покатила её прочь по коридору. В растерянности я промедлил с секунду, потом, наконец, решился, подскочил со своего места и в два шага нагнал её.
- Простите. – Вежливо обратился я к женщине. – Не знаю, что происходит… Но этот человек только что рассказывал мне довольно… любопытную историю, и мне бы очень хотелось узнать, чем же она заканчивается.
- Вы издеваетесь? – Прошипела женщина.
- Нет же… почему? – Искренне удивился я.
- Этот человек не может рассказать никакой истории. Вы что, не видите, в каком он состоянии? Да он и в минуты просветления не может толком фразы состроить. Только и способен, что укатить от меня на своём кресле… Так что, оставьте ваши дурацкие шутки и не морочьте мне голову.
- Извините. – Быстро заговорил я, видя её готовность уйти. – А могу я узнать, что с ним?
- Зачем это? – Подозрительно спросила она.
- Ну просто… Понимаете, я врач… То есть учусь на врача… - Начал я быстро сочинять. – Сейчас пишу работу… в общем, докторскую…
- Ладно-ладно… - Остановила меня женщина. – Мне до этого нет никакого дела. И никакого секрета в его болезни тоже нет… Хотя я и сама толком не знаю, что же там у него такое… Какая-то вроде необычная опухоль дала метастазы… Его мозг постепенно разрушается на протяжении вот уже пятидесяти лет… Удивительный случай. Но рассудка он лишился уже давно… Очень давно. А большего не знаю, я докторских не писала…
Она ехидно хмыкнула и, развернув свою широкую фигуру, покатила коляску со стариком по коридору.
Вернувшись к своему месту, я увидел, что из кабинета врача выходит девушка за которой я занимал очередь... Не меньше двух часов прошло, наверное, с тех пор. Может быть, я просто уснул, и вся эта история мне приснилась? Но нет, не похоже…
Девушка прошла мимо, обдав меня смутно знакомым сладковатым запахом парфюма… Над дверным косяком мигнула тусклая лампочка, и из-за приоткрытой двери в кабинет терапевта раздался требовательный голос: «Следующий!»

2.12.2009