Раб

Я просыпаюсь в шкафу. Стою на коленях, задница опущена на пятки, ноги затекли. На голове кокетливая кожаная масочка с замочком, лицо под ней  потеет . Пот разъедает кожу. Это приносит боль. Боль приносит удовольствие. Всё просто.

Кожаный ошейник натер шею. Яйца в кожаных плавках скукожились и чешутся. В шкафу душно, но не до головокруженья. В его стенках - поперечные щели для вентиляции. В обычном платяном шкафу я бы давно задохнулся. Но моя смерть никому не доставит удовольствия. А мои мучения принесут много приятных минут мне и моей Госпоже.

Моей Госпоже 36 лет. У нее целлюлитные бедра, слегка отвисшая грудь и немного дряблое лицо. Она знает это, и потому, перед тем как выпустить меня, всякий раз одевает корсет с жестким лифом, толстые подтягивающие чулки и покрывает лицо толстым слоем косметики. Я замечаю, что она пытается скрыть следы старения. Она знает, что я замечаю, и это придает ей злости.

В отношениях раба и Госпожи всегда должен быть элемент вызова, толика бунта. Я каждый раз должен как бы проверять: а действительно ли она – та жестокая деспотичная сволочь, за которую себя выдает? И Госпожа каждый раз должна убеждать меня и убеждаться сама: да, она именно такая.

Вы скажете: это же противоречит правилам игры! Раб должен быть бессловесной вещью, и единственной доступной ему эмоцией должна оставаться преданность Госпоже. Что ж, может быть это и так. Но чем больше для тебя значит игра, чем больше ты в нее вкладываешь, тем более тесными для тебя становятся рамки правил, тем чаще ты вынужден их преступать. Футболисты, к примеру, нарушают правила каждые 3-4 минуты. Суть не в том, чтобы избежать нарушений правил, а в том, чтобы держать их под контролем. Футбольный матч не должен перерастать в драку стенка на стенку, а партия в покер – в сеанс фехтования на канделябрах.

Каждый раз, когда Госпожа выводит меня на поводке из шкафа и расстегивает замок на моей маске, я должен сказать: «Я вещь своей Госпожи…» Каждый раз я произношу эти слова немного невнятно, и Госпожа стегает меня хлыстом по ягодицам, чтобы я повторил свою молитву более четко. Меня может оправдать то, что губы немеют под маской от долгого неиспользования. Однако если бы я захотел, я бы начал их разминать еще до прихода Госпожи, тренировался бы произносить свою молитву в шкафу. Но в таком случае у Госпожи не было бы  повода лишний раз стегнуть меня хлыстом.

Есть много способов подразнить Госпожу. Недостаточно усердно вылизывать подошвы ее ступней. Без нарочитого аппетита есть кошачьи консервы из миски на кухне. Во время золотого дождя чуть прикрыть рот, или даже сплюнуть мочу в сторону. Все это вызывает у Госпожи приступ ярости, оборачивающийся для меня ударом хлыстом по заднице, ударом плетью по спине или резкой громкой пощечиной. По телу расползается жгучая пронзительная боль, немолодое напудренное лицо Госпожи искажается от бешенства. Она бесится оттого, что я опять заставил ее ударить меня.

Часто становится непонятно, кто тут активная сторона, а кто пассивная. Это приводит Госпожу в неистовство. Госпожа считает, что она должна мучить, а я – терпеть мучения, но не мучаться. И потому, когда я проявляю инициативу, ей приходится ставить меня на место, и чем яснее она понимает, что ей приходится, тем сильнее наносятся удары, тем глубже вгоняются иголки в тело, тем грубее двигается резиновый член в моей заднице, пока, наконец, я не обессилею и искренне не попрошу пощады. Когда прекращение мучений станет для меня более желанным, чем мучение, тогда Госпожа поймет, что победила. А я почувствую себя не ловким провокатором, а истерзанным и униженным говнюком, использованной вещью, которую надлежит возвратить обратно в шкаф.

Но к сожалению, в последнее время, мои ощущения стали притупляться. Я ведь отлично понимаю: Госпожа никогда не выпорет меня так, как пороли провинившихся солдат – до кровавого месива на спине. Во-первых, ей просто не хочется убирать за мной кровь (не наймешь ведь для этого дела домработницу!). Но это мелочи по сравнению с главной причиной, действительно страшной.

Дело в том, что если Госпожа станет пороть меня по-настоящему, то, увидев как, на пол уже не падают капли, а бегут бодрые ручейки, как от спины отлетают в стороны клочья мяса и обрывки кожи, - увидев все это, Госпожа может исчезнуть, превратиться в обычную бабу, некрасивую и истерично визжащую от ужаса. А если исчезнет Госпожа, то исчезнет и раб, и я превращусь в голого потного мужика, с пивным животом и истерзанной спиной, в нелепой маске из «Криминально чтива», жалобно стонущего на полу в чужой квартире. Мы оба очень боимся этого. Потому плети и кнуты Госпожи при внешней суровости почти не наносят телу повреждений. А перед тем как трахать меня страпоном, Госпожа тщательно смазывает свой резиновый член и мой анус, причем не фольклорным вазелином, а дорогим лубрикантом на водной основе.

И потому, когда я, избитый и униженный, возвращаюсь в свой шкаф, где-то во мне шевелится унылое разочарование. Понимание того, что всё это лишь бутафория. Дурацкая игра двух немолодых скучающих людей. А хотелось ведь совсем другого.

Наверное, и Госпожа чувствует что-то похожее. Наверное, мы скоро расстанемся.

Но пока этого не произошло. Большую часть времени я провожу в шкафу, стоя на коленях. Ноги затекают, капли пота выступают на лице, чтобы засохнуть и стянуть кожу. Разочарование постепенно уходит, сменяется ожиданием. Мне хочется верить, что когда Госпожа в следующий раз откроет шкаф, всё будет не так, как всегда. Всё будет по-настоящему: со звериной жестокостью, истошными воплями, мольбами о пощаде, с каблуками, пронзающими кожу лица до кости. Я засыпаю с надеждой.

Мне очень нравится жить в шкафу.