Побег из детства

В детстве каждый, наверное, мечтал совершить побег в неведомое. Но не каждый решился. Мне, что называется, достало духу.

Произошло все спонтанно. Возле магазина стоял старенький грузовик, на дверце которого было написано «Караидельский леспромхоз». Я заворожено смотрел на эту надпись. Караидель. Вот уже долгое время это название не сходило с уст старших. Для нас это было проклятым местом. И меня потянуло туда.
Я не заметил, как подошел водитель.
- Чего тебе? - спросил он, засовывая за пазуху купленную бутылку.
- Дяденька, возьми меня с собой!
- Куда?
- В Караидель! У меня там бабушка…
- Бабушка? А родители знают?
- Знают! – соврал я.
Он внимательно посмотрел на меня.
- Ну, садись, коли так.

Как только выехали из села, водитель стал прикладываться к бутылке, громко пел и гнал машину по раскалеченной дороге так, что даже его песня отскакивала на ухабах на несколько тактов вверх и назад.  Скакало и мое детское сердечко, улетая в пятки. Потом он вдруг загрустил, начал клевать носом. Машина, как хорошая лошадка, почуявшая приближение родного подворья, катила сама по себе, но не всегда по дороге. И теперь уже я запел – из страха, что водитель вовсе заснет за рулем. Но песня ему не понравилась.
- Ты, давай, лучше расскажи, что потерял в Караидели. Только честно, как на духу!   
И я честно рассказал ему, что потерял.
Рассказ растрогал водителя. Он долго угрюмо молчал. Потом сказал:
- Это не в самом поселке. Поплывешь на павлине.
- На павлине? – рассмеялся я. – У вас водятся павлины?
- Водятся. У нас много чего водится. Место такое.

Он посадил меня на катер. Катер назывался "Павлин".
И вот я плыву вниз по Караидели. Все было ново – катер, река, хвойная громада по обоим берегам реки, видневшиеся вдали хребты Урала. Тайга нависала над рекой так, что воды казались темными. (Вот откуда название – Караидель - Темная река, в отличие от Агидели - Светлой реки, неверно переведенной как Белая.) Я был ошеломлен первозданной дикой красотой. И еще одно чувство  переполняло мое существо. Чувство, которое я больше ни разу не испытывал в жизни - ощущение абсолютной свободы, когда ни до тебя никому нет дела, ни у тебя нет ни долга, ни обязанностей.   

Часа через два меня высадили на песчаном берегу.  Я пошел вверх по каменистой тропе, она вывела прямо к огромным дощатым воротам. У ворот на скамеечке сидел дядька в поношенной военной форме. На коленях у него покоилась винтовка.
- Что бродим? – поинтересовался дядька, ничуть не удивившись моему появлению.
Я рассказал ему, почему бродим.
- Все в лесу, -  сказал он, выслушав меня. – Жди. Появятся только к вечеру.

Ждать пришлось долго. Хотелось есть, пить, но я боялся отойти от ворот.

- Что, жрать хочешь?
- Хочу.
Дядька зевнул и промолчал.
Я любовался винтовкой. Она была настоящей, и я думал, что неплохо было бы  пальнуть из нее по облакам.
- Что, хочешь пальнуть?
- Не-ет, ты че. Прицелиться только...
Дядька снова зевнул и снова промолчал.

Винтовка перестала интересовать меня. Я, не отрывая глаз, смотрел на зеленую стену леса. Она постепенно темнела, и по этому изменению цвета я понимал, что приближается момент встречи, и сердце начинало колотиться от волнения.
- А что они делают в лесу?
- Ягоды собирают. Что еще там есть, в лесу-то…

И вот, наконец, показалась серая колонна. Усталые люди с темными одинаковыми лицами шли молча, не спеша.
Я сразу увидел его, побежал к нему, и он подхватил меня. Радостно прошептал:
- А где мама?
- Я один приехал!
- Один?
И он сильнее прижал меня к груди. Он был молод, силен, и от него пахло свежим лесом. Потом он опустил меня на землю, сам присел на корточки.

Ворота уже были распахнуты, но колонна стояла и ждала, когда мы наговоримся. Я не помню, что говорил папа. Он, наверное, говорил, что мне нельзя пойти с ним за ворота, а ему нельзя остаться, и выйти ему нельзя, потому что нужно оформлять свидание, а  оформлять нельзя, потому что свидание раз в полгода дается, а он уже договорился, что  приедет мама. И еще он говорил, наверное, что нельзя расстраивать мать, ей и так тяжело, нужно скорее вернуться к ней...
- Во сколько «Павлин»? - обернулся он к стоящим мужикам.
- Да вон уже показался…

Я поспешил к причалу. Дойдя до тропы, ведущей вниз, я обернулся – колонна стояла неподвижно, сотни глаз смотрели на меня, и это запечатлелось в моей памяти навсегда.

В Караидель катер пришел поздно вечером. Было темно. Хотелось есть. Я постучался в какой-то дом с высоким крыльцом.
- Кто там?
- Пустите, пожалуйста…
- Откуда?
- Из лагеря.
- Пошел вон, отродье!

Я не ушел. Уходить в густую темень было страшно. Остался сидеть на этом высоком крыльце. Было очень холодно. Я приткнулся к теплой стене и, свернувшись калачиком,  пытался заснуть. Не получалось. С первыми лучами солнца  побежал к магазину, где стояли машины. Все они так или иначе шли через наше село. И один из водителей молча показал мне на кузов.

Ехал я, стоя в кузове, цепко схватившись за борт, и ощущение было такое, будто лечу на каком-то воздушном снаряде.

Когда я вошел во двор, мама стояла на крыльце. Глаза ее были заплаканы.
- Ты где был?
- Да нигде. К папе ездил.
- К папе? Бог ты мой…
Она без сил опустилась на крыльцо.

В тот день до поздней ночи стрекотала ее швейная машина. Мы уже разлеглись на полу, где спали. Заснули братцы. А я не мог уснуть. Я смотрел на сгорбленную спину мамы. Время от времени стрекот машины прерывался, и мама, забывшись, надолго замирала,  потом она долго шмыгала носом и стрекот машины возобновлялся с какой-то настойчивой  яростью. Мама казалась мне очень старой. Хотя ей было тогда всего-то лет тридцать.
Потом я накрылся с головой лоскутным одеялом, обнял уже уснувшего двухлетнего братишку и заплакал. Плакал горько от разрывавшей душу обиды. Обиды неясной, непонятной, обиды неизвестно на кого и на что.
 
Так завершился мой побег. Побег из детства.

Сценарий короткометражки в форме рассказа от первого лица. Ничего личного)