Инсульт

Замятин лежал на своей постели под байковым одеялом, глядя нервными слезящимися глазами в темный потолок. Перед его внутренним взором проносились теплые и игривые сцены детства, юности, молодости. Он припомнил уже тысячи разных дней, когда он вот так вот просыпался или засыпал под байковым одеялом, испытывая при этом томную негу во всем его здоровом и послушном теле. Все эти потягивания, переворачивания, сладкое напряжение между сильных ног.   Как он любил теперь свое прежнее тело, как тосковал по своей подвижности и самостоятельности. Временами его сердце пронизывала острая досада: не ценил, не пользовался, не старался! А что делал – то, в сущности? Жил как все – достойно. Все времена нелегкие. Только кажется, что сто лет тому назад жилось легче. Были те же простые житейские проблемы. По его небритой щеке скатилась одинокая слеза и, упав на подушку, оставила на ней мокрый след. Он не видел его, но чувствовал своим ухом. Кожа, оказалась, таким чувствительным предметом. Особенно на ушах. Теперь лежа на своей кровати, он уже не испытывал той сладкой, здоровой неги. Он проводил в постели все свои тревожные дни, не подвижный,   лишенный речи, способности пошевелиться. Но жестокая ирония жизни, будто насмехаясь теперь над ним, сохранила ему ясный ум и заострила его память. Теперь, лежа в темноте, он помнил все, даже картины глубокого детства, слова, фразы, предложения. Все это вспыхнуло в его одиноком мозге, лишенном способности чем бы то ни было управлять, кроме своих мыслей и еще веками глаз, которые плохо, но слушались. Конечно же, все начиналось в детстве. Первые шаги, первые слова, первая боль, обман,   хитрость, страсть. Все когда было первым, свежим, наполненным радостью и светом. Но чем дальше он продвигался в своих воспоминаниях, тем свет становился все тусклее, радость выцветала, как старые обои, все чаще он слышал слова «надо», «обязан», «дай», «сделай». Он терял чувства, друзей, щемящее чувство причастности к жизни. Темный коридор, по которому он карабкался изо всех сил столько лет, вел его прямиком в могилу. Думая об этом, он чувствовал, что сейчас с ним происходит что-то очень важное, что приведет его к единственному и простому ответу на вопрос: ЗАЧЕМ? Зачем он жил столько лет в этой душной квартире, забросив в темный угол свои детские мечты и надежды, твердя себе из года в год, что ничего страшного, еще немного и можно будет вздохнуть, избавившись от кредиторов. Что, наконец, все недвижимое и движимое станет, наконец, своим, а не выданным под долгий и мучительный процент, каким - то ушлым банком, уже давным-давно, что даже страшно вспомнить, сколько лет все это длилось и какие деньги были отданы за эти квадратные метры на клочке задымленного мегаполиса. Зачем? Стучало в его пораженной инсультом голове. Он помнил, как он стоял на крутом обрыве и смотрел вниз. Вот, думал он тогда, шагнуть бы в эту бездну с крыльями за спиной. Ведь можно же сделать настоящие крылья. И он начал было уже лелеять свою новую мечту, доставая взрослых расспросами об инженерных расчетах летательных средств. Взрослые удивленно смотрели на него. Непогодам развитый мальчик. Будет ученым… ну или, по крайней мере, хорошим инженером. А годы мчали вперед, сметая мечты и выстраивая общую модель счастливой жизни в условиях ограниченных социально-коммунальных возможностей. «Боже!»-   думал он, - «Откуда в моей голове завелась эта зараза? Где я подцепил этот коммунальный вирус?» Как часто он слышал эту сакраментальную фразу о недостатке денег. «Деньги…» - пронеслось в его голове, - «Теперь меня не спасут даже миллионы». Вторая крупная слеза скатилась из его глаза, промочив подушку. Тишина и мрак, давили на него, как сумасшедший тысячетонный гнет. Будто он лежал под толщей океана, утонувший, но забывший умереть, что бы не чувствовать всю боль своего положения. «Скоро принесут утку…» - подумал он. Будут смотреть в глаза и сострадать. Будут жалеть и причитать. Он часто кричал, беззвучными губами: «Убейте же меня, наконец. Не надо меня унижать вашей жалостью и вашим бестолковым состраданием. ВЫ! Те, кто помог мне украсть меня у самого себя…!» Он слышал иногда доносившиеся до него голоса его родственников и детей из соседней комнаты. Их встревоженные голоса, делили эту несчастную квартиру, которую он, еще будучи молодым, взял в кредит. Тогда, ему казалось, что он, как мужчина, должен обеспечить свою семью любой ценой. Конечно, все были довольны. Неделю назад, в этой квартире, он сидел за праздничным столом, принимая поздравления, и радостно смотрел на лица своих взрослых детей. Дети были в принципе счастливы,   но всех их зверски мучил квартирный вопрос. И они часто намекали, что ему с женой и их матерью, наверное, не уютно в четырех комнатной квартире в элитном районе города. Дети с упоением расписывали прелести жизни за городом, в деревне, в однокомнатной квартире в новом районе на окраине города. А он… Он принимал это все за шутку, за детскую шалость. Ведь, они   все те же дети, которых он держал на своих руках. Теперь, неделю спустя, он кружили над ним, как коршуны, слетевшиеся к умирающему слону, что бы терпеливо дождаться, когда он испустит дух. Все что когда-то нам казалось выдуманным и невероятным, вполне может случиться и с нами. Замятин лежал в своей постели в тесной, уютной квартире, которую он снимал недалеко от центра. Тело его занемело от долгого лежания   на спине, в глубоком полуобморочном сне. Он проснулся. Это был сон. Но какой это был сон. Его била мелкая дрожь. Он вскочил с постели и стал танцевать русского, потом гопак, румбу и танго, ужаленного мухой «це-це», слона. Он двигался и это был всего лишь его ночной кошмар. Он был молод. Замятин достал со стола заявление на кредит в банк, посмотрел на него внимательно, и порвал. Куски белой бумаги с шумом погрузились в старенький унитаз. Умывшись и одевшись, он достал скопленные деньги, и отправился за билетом на рейс до Новой Зеландии. Ему давно хотелось там побывать. Ведь там удивительной красоты мангровые леса.