Белое и черное

Она появлялась в гостиной в белой шляпке, терпеливо натягивая тесные жемчужные перчатки, и я понимала, что настал священный день визитов.

У бабули было много чудаковатых подруг. Амазонки, лихо управляющиеся с бензопилой, и «синие чулки», поминутно роняющие очки в чашку с кофе.

Замужних подруг у нее не водилось. Хранительницам домашнего очага она всегда казалась опасной особой.
Быстрое движение глаз и ее нежная улыбка, словно полет в ослепительную мечту, магически действовали на мужчин.

Однажды бабуля упомянула за завтраком, что мы пойдем в гости к известной когда-то актрисе.
Я живо представила себе седую чопорную леди с поблекшими камнями в перстнях.
Но нас встретила женщина без возраста. Если бы не застывшая во взгляде тоска, ее можно было бы назвать девочкой.

По привычке я устроилась на полу, получив в свое распоряжение фотоальбомы. Судя по всему, актриса бесконечно играла Золушек и принцесс, меняя в рамках одного и того же амплуа только фасон платьев.

Зазвенел телефон, и я сорвалась с места, желая услужить занятой разговором хозяйке.
- Не смей! – вскричала она надломленным голосом.

Я испуганно вернулась в свой угол.
Телефон продолжал звонить. Напряжение нарастало. Но ответить или отключить этот раздражитель принцесса не решалась. Ее хрупкая душа боялась кому-то поверить.
Я пыталась почувствовать внутреннее состояние неизвестного человека, с таким упорством разрушающего тишину ее квартиры, и мне стало холодно, как в заснеженной пустыне.

Потом мы пили чай, все так же нервно вздрагивая от настойчивых трелей, и я безмерно обрадовалась, когда, наконец, выбралась на волю подальше от глухого к отчаянному зову сердца.

Через пару недель бабуля снова привела меня в замкнутое пространство суровой принцессы.
На этот раз телефон молчал. И его молчание мне показалось страшней, чем нескончаемый перезвон. Хотя в некоторых вещах нельзя быть уверенным, но каким-то образом я знала,  что хозяйка ждет звонка. Она вела сама с собой странную игру, словно наказывая себя за что-то.
Приходить сюда – значит участвовать в жутком ритуале, и я наотрез отказалась от чаепитий у Золушки.

Гораздо позднее я познакомилась со старушкой, которая, разобидевшись на родственников, заказала надгробный памятник с их именами и регулярно посещала его, тогда как люди, о чьих душах она скорбела, спокойно принимали ванну, слушали джаз, сидели в очереди к стоматологу или нечто подобное.

Небеса трудились, чтобы собрать возле нас тех немногих, с кем мы можем грустить и радоваться. И глупо отталкивать этот дар, позволяя любви угаснуть в трясине разочарований и обид.

Иногда бабуля надевала черную шляпку и проходила мимо меня осторожной, какой-то хрустальной походкой, опустив на лицо вуалетку. И я не задавала вопросов.
Она возвращалась в сумерках, мы зажигали свечи. В трепетном колыхания лепестков огня виделась чья-то судьба, танец, искрами рассыпавшийся во вселенной.

Со временем бабуля все чаще вынимала черную шляпку из круглой картонной коробки. Белых визитов становилось все меньше.

И однажды настал тот момент, когда я подошла к старому зеркалу, примерив великоватый для меня траурный убор. Опустила на сухие глаза вуалетку и хрустальной походкой вышла за порог уютного дома.
Ветер подхватил меня, как легкую добычу, и закружил в немилосердном вихре.

Печаль окружает нас с самого рождения. Когда вокруг тебя лишь черные шляпы, чтобы надеть белую, требуется немалое мужество.


***
Какие бы ужасные мысли вы ни хранили о себе и обо мне, я все-таки приду к вам в своей белой шляпе...