Отец

Я стоял молча у могилы отца.
Странно как то он прожил свою жизнь. Интересно, стремился ли он к чему – нибудь? Что волновало его? Теперь уже и не узнать…
Мы расстались в 1967-м, после очередного пьяного дебоша, учиненного им в канун моего дня рождения.
Из обрывков детских воспоминаний складывались жуткие картинки детских впечатлений, где роль отца была лишь отрицательной ролью сказочного злодея. Память сохранила омерзительные сцены, когда отец бил на моих глазах маму. Бывало, что он даже ножом на маму замахивался. И я был невольным очевидцем этих сцен. Сам я, скрываясь от него, не раз прятался в собачьей будке. Собака по кличке «Найда» с удивительно человеческими глазами, оберегала меня, как собственного щенка, не давая никому подступиться. Устойчивости детской психике эти мои впечатления не добавляли. Однажды я попытался вмешаться в родительскую драку, и стал тянуть отцовскую ногу неокрепшими детскими ручонками, стараясь оттащить его: «Не смей бить маму!». В ответ получил толчок ногой, который отбросил меня к противоположной стене.
Помню также, как мы с мамой скрывались от его пьяного гнева на печи. Мы лежали, не шелохнувшись, без единого звука, еле переводя дыхание, в то время как он в бешенстве носился по дому. А после его мать, моя бабка со странным именем Физа (хотя она была русской по национальности), в тайне от отца вывела нас на улицу. На дворе стояла зима. Помню, что было темно, и падал снег. Мама, держа меня на руках, бежала по мосту через реку. Нас подобрала какая-то семья, ехавшая на мотоцикле. Это были мамины знакомые. Выяснилось, что мама не успела даже обувь одеть. Нас отвезли не к маминым родителям, а к ее подруге. Она жила неподалеку. Я запомнил только, что там было очень светло, тепло, тихо, и оттого безопасно.
Мало хороших воспоминаний у меня связано с улицей Шулина – первой в моей жизни улицей, черным квадратным домом на берегу реки, с полоскающими женщинами бельем и половиками на вынесенном с берега плоту и водоколонкой неподалеку.
То на прогулке на том самом берегу меня сбил с ног гусь, страшно шипя и дергая пуговицу на моей рубашке. То страшная гроза, когда от молнии заискрила проводка, а от электрической розетки неестественно толстая искра «воткнулась» в плечо сестры моего отца – Любы, а после мы, напуганные, хнычущие, за печкой пытались найти укрытие под мамиными теплыми руками, в кромешной темноте, разряжаемой зловещими отблесками молний. Кроме того, мое первое отравление молоком, которым меня напоила баба Физа, настолько жестокое, что следующий раз я выпил без боязни отравления молока только в 9-м классе. Запомнился еще холод подоконника, на который меня зачем - то ставили встречать маму с работы.
Доброе воспоминание связано с дедом по линии отца – Василием Петровичем. Он как –то играл со мной. Мы шуточно боролись. Я никак не мог его повалить, чем был очень раздосадован.
- А ну – ка, внучок, возьми – ка дедушковы рукавицы.
Я, слабо надеясь на победу, скептически нырнул руками в его «шубенки». И Василий Петрович стал валиться от одного моего прикосновения. Это меня сильно забавляло.
Надо отметить, что описанный мной случай побега от пьяного кошмара, когда мы уходили от отца, был не единственный, а уж тем более не единственный случай его пьяных выходок.
Но в канун моего пятилетия – это был последний раз. Я тогда маме сказал, что я туда больше не пойду, и маму не пущу тоже. Так мы остались у бабушки с дедушкой на улице с теплым названием «Южная», в дедовском, уже по маминой линии, небольшом частном доме, построенном пленными немцами, без излишеств, но добротно.
Мои детские впечатления об отце были настолько велики, что я его сразу же сассоциировал с Бармалеем из сказки Чуковского. Как мне казалось, он даже был внешне схож с иллюстрацией из этой книжки, косматые спутанные волосы и щетина. Глядя на трубы завода, на котором отец работал (сперва плавильщиком, а позже разнорабочим), я говорил: «Вон, Бармалей курит». И отчетливо помню, как я тогда сказал маме: «Вот вырасту большой, стану сильнее его. («Отцом» я его тогда не называл. А «Папой» до сих пор язык не повернется). И тогда я его так побью, как он тебя не разу не бил». Слова прозвучали, как клятва, чего впоследствии мама очень боялась.
Раза три отец приходил на Южную.
О целях его визита можно только догадываться.
Один раз я его увидел уже во дворе дома, как мы говорили «в ограде». (Все, что было на улице, за воротами дома, считалось «за оградой». И наоборот, что за воротами к дому – «в ограде»). Я тут же схватил метлу, которая первая попалась мне под руку, и стал отчаянно колотить по ручке, ведущей в сени. Тем самым я не давал возможности открыть дверь. «На родного отца руку поднял?» - возмутился он. Но метлу отбивать не стал. На шум кто – то выбежал из дома. В дом он тогда не вошел. Сути разговора я не помню. Возможно, меня, попросту попросили уйти. В памяти сохранилась только радость одержанной победы «над Бармалеем».
Второй отпор я дал отцу, не выходя «за ограду». Увидев его приближение еще на улице, я, стремглав побежал к дому, запер ворота на засов, и вскарабкался на ворота. Это получалось у меня довольно ловко. «Уходи, откуда пришел. Не беспокой больше ни меня, ни маму. Мы к тебе больше не вернемся. Нам здесь хорошо», - упорно твердил я.
- Пусти! Не можешь же ты родного отца продержать у ворот! Открой!
- Могу! Не открою!
- Позови мать!
- Не позову! Не о чем вам разговаривать!
Теперь мне самому кажется это не реальными событиями. Но позже эти факты мама подтвердила. Снова не могу вспомнить, что именно повлияло, но отец отступил, не попав в пределы «моей крепости».
Помню еще его визит ко мне, в детский сад.
- Сережа, к тебе пришли, тебя ждут внизу.
Спускаясь в холл по лестнице, я с холодом в животе увидел сидящего внизу отца.
Я по – детски тогда испугался. Здесь не мой дом, не моя крепость, вступятся ли за меня эти посторонние женщины, да они и не остаются даже, чтобы меня хоть как – то уберечь.
Я сел на детскую скамейку возле шкафчиков, на всякий случай чуть подальше от отца. Отвечал ему что – то односложно: «Да», «Нет», «Не знаю». Отец достал из кармана ЦЕЛУЮ плитку шоколада (в 100 граммов!), положил ее на скамейку и толкнул в мою сторону.
- На, Жри!
Меня облило холодным потом, к горлу подкатил комок, а мозг ошпарило яростью.
- Сам жри, - проглотив комок, откашлянул я, и рванул вверх по лестнице, на ходу обдумывая план своего спасения через пожарную лестницу.
К моему детскому удивлению, за мной никто не погнался. Лишь воспитатель попросила меня еще раз выйти. Он меня, видимо, еще некоторое время ждал.
- Я не пойду, - насупившись ответил я, и от меня отстали.
Отторжение всего того, что было связано с отцом, было настолько велико, что приобретало некий физический уровень. Однажды меня угостили шоколадной конфетой, которую я сразу же съел. Но только когда мне сообщили, что это мне передал отец, - меня тут же стошнило.
Вскоре у него появилась новая семья. Жена была моложе мамы. После она родила тоже сына, назвали Олегом. Только к моменту его рождения, они тоже разошлись. Сейчас они живут где – то в Германии. Насколько мне известно, второму сыну он тоже особо не помогал.
А тогда пришло решение Суда о том, что алименты теперь будут делиться между двумя семьями. И без того скудные суммы стали просто никчемными. Были квитанции, например на 1 рубль в месяц. В то время на эти деньги можно было бы купить к примеру 2 банки сгущенки или килограмм карамели «Дунькина радость», 5 булок хлеба или что – то около килограмма муки. Об одежде, обуви или игрушках вообще не стоит упоминать в этом контексте.
Так мы привыкли жить без его участия, и, постепенно, он ушел из нее, а, стало быть и из моих детских воспоминаний.
О последующей жизни своего отца я мало чего знаю.
Знаю только, что последняя его женщина, с которой он жил была намного старше его. Ее дети были почти его ровесниками. Они то, впоследствии его и похоронили, а после показали мне его могилу.
В последний раз мы столкнулись с отцом в дверях промтоварного магазина. Я, после службы в Армии, зашел туда с мамой посмотреть что – нибудь из одежды. Я зашел в магазин первый, мама зашла позже. Она видела, как мы разминулись, и, первое, что она мне сказала, подойдя ко мне в магазине: «Ты ничего не почувствовал?»
- Когда?
- Да вот только что, на входе в магазин.
- Нет, а что?
- А ты мужика видел, с которым вы в дверях разминулись?
- Не обратил внимания.
- И что, ничего нигде не ёкнуло?
- Да нет же, а в чем дело?
- Так ведь это Гена, отец твой. Вон он по ту сторону улицы идет.
Я увидел высохшего сморщенного старика с черной холщевой сумкой в руке. Но ничего особенного в этот момент не почувтвовал, ни ярости, как в детстве, ни жалости, как бывает, когда видишь сгорбленную фигурку стариков обманутых и напуганных не раз этой жизнью. Ничего. Так, разве что тень любопытства, которая рассеялась почти в следующую секунду, как я его увидел.
Где – то за пол – года до его кончины мне пришла в голову одна мысль, которой я поделился с мамой.
- Знаешь, мам, я хотел бы повидаться с отцом.
- Зачем это тебе? – испугалась мама, памятуя о когда – то брошенных мною словах с ноткой мести.
- Я хочу сделать так: Я приду к нему под видом потенциального квартиранта. И покажу бутылку «доброй» водки с хорошей закуской. Сидя за столом, мы поговорим о жизни, я его расспрошу, что да как, как ему теперь живется. Ну а после, или он мне откажет в «квартирантстве», либо я ему скажу, что я передумал. Попрошу, чтобы проводил до ворот. А в воротах спрошу: « Ты хоть понял, кто тебя сегодня навестил? Я – твой бывший сын». И уйду не оборачиваясь.
- Не вздумай этого делать! – взмолилась мама. Не стОит он того! А если с ножом на тебя кинется? А если у него собутыльники еще какие будут на тот момент! А если он тебе просто откажет в самом начале разговора? Или спровоцирует на драку? Да ты приезжаешь и так, как «красно солнышко». Со мной лучше поговори.
В общем, так или иначе, отговорила меня мама от того разговора. И как Бог отвел. Мог бы сейчас думать, что это я таким «душевным ударом» сократил его никчемную жизнь.
После было сообщение о его смерти. Такой же несуразной, как и его жизнь. Вступление в наследство, рутина общения с малознакомыми мне родственниками по его линии у нотариуса, обеспечение доставки экспертов по земле и электропотреблению, расчеты с его долгами и унизительный дележ наследства с его сестрами. Я бы не пошел на сделку , если бы присутствующая в городе сестра не спекулировала именем Любы, той самой, которая со мной вместе пряталась от грозы за печкой у моей мамы под руками. На вырученные с продажи моей доли наследства деньги я купил турецкую дубленку на вещевом рынке за 5 тысяч рублей, а через 3 года я ее отдал – тяжелая и... опять же несуразная какая – то.

И вот, стою я у могилы своего физиологического отца. Сгреб накопившийся мусор и бросил в межмогильную межу. Положил на краешек могилы вместо цветов две сигареты. "Курил ли ты такие сигареты," - мелькнуло в сознании. Закурил. Посмотрел на выцветшую фотографию на памятнике. Чужое лицо. Глубоко вдохнул кладбищенский воздух, чуть поежившись, встряхнул плечами. Выдохнул, затянулся, и пошел прочь с мыслью, что вряд ли еще сюда приду. Ну, а уж если приду, то без детей. Пусть они растут свободными от таких воспоминаний.

2008 год.