Эпизодец 4

Обойдя дом, Василиса отсчитал Машкин балкон и сориентировал направление. Вон и мост, по которому с Петром ехали. Слушай, так это же третье кольцо, всё как по телеку! А на Ваганьковском, там же все знаменитости похоронены. Почти, все. При жизни не довелось пообщаться, так теперь уж никто не помешает. – И прибавил шагу. Двадцать лет назад, он проехал всю страну вдоль и поперёк и, по странному стечению обстоятельств, ни разу не был в Москве, даже проездом. Множество городов, от самых крошечных до огромных, мало чем отличались друг от друга, разве что вокзалами, а так…- всё та же серость, обшарпанность, низенькость, один и тот же Ленин, с протянутой рукой, тот же Леонид Ильич – нестареющий «супер стар», только звёзд становилось всё больше и больше. Туда ехал – четыре звезды, обратно – уже пять, а возраст всё тот же. Те же лозунги, те же призывы КПСС, но в городах поменьше их писали от руки, а в больших – наклеивали буквы. И всё тот же народ. Такой же. Пьющий, падающий, улыбающийся и доверчивый. Везде, только не в Москве! Только не в столице, такой неимоверно огромной и преданной своему статусу - столице советской Родины. И, только, один город мог, в его понимании, быть похожим на Москву – Ташкент. Он и не помнил в нём ничего, никаких достопримечательностей, кроме своих ощущений, когда был готов реветь от радости. Белого, резного камня здания, на фоне сине-синего неба в окружении тёмно-зелёной листвы. Так и врезалось в память, когда впервые после ранения открыл глаза. И русские, огромные русские буквы повсюду... . – Что это,- прошептал, боясь догадываться.
– Это значит, что ты дома, сынок…
- Москва?
- Ташкент… поправишься и поедешь в Москву.
- Когда?
- Когда врач решит. Вот придёт на тебя запрос, и поедешь.
- Какой запрос?
- Подтверждение, что тебе награда положена.
- За что?
- За то, что выжил.
Такой представилась ему Москва, нереально белой, каменной и с сине-синим небом, с бесконечным Первым мая в душах её людей. Но настоящая Москва была в сто раз красивее и наряднее. И, даже не вывесками, витринами, огнями, нет – огромностью и пространством. Она настоящая, словно живой организм. Она дышит своей подвижностью,и в какую бы сторону ты не смотрел, это море, которое не может быть спокойным. И ощущение причастности к её жизни,  наполняет гордостью каждого в ней человека. Это они помогают ей жить и не важно, кем они были до неё, откуда приехали, или родились здесь же – теперь они все её, одно целое – москвичи.
Дойдя до середины моста, Василиса не удержался - плюнул вниз, на проходящий состав. Глупо, конечно, но этот его плевок, это маленькое пятнышко его слюны, будет ехать через весь город и побывает неизвестно где, где самому Василисе, может никогда не побывать, и расскажет всем встречным поездам, станциям, вокзалам…, что он, Васисуалий Макариевич, шлёт свой привет из Москвы, из города жизни и мира и, что он, деревенский мужик, станет любить и заботиться о ней, как о своей… не мог выбрать слова, своей… Родине. Точка. И так светло на душе сделалось от этой определённости, от этого выраженного чувства, что Василиса задрал к небу голову, выбирая точку откуда бы весь мир услышал – Я люблю вас!
- А ведь ты , паскудник, человечишка – хорошо тебе, а ты всё одно к Богу прёшься – свечку ставить… - и так отчётливо это прозвучало в Василисиной голове, что он огляделся по сторонам, ища глазами соавтора. Нет… не почудилось – это его собственная мысль.
- Что ж тут паскудного – оправдался Василиса, - радостно мне – и живой, и в Москве, на мосту стою, любуюсь, что ж мне не радоваться, иду с Ним поделиться, спасибо сказать. Но молчание подсказывало, что ответ должен быть другим. Совсем другим, на какой-то совсем другой вопрос. Василиса снова посмотрел вниз, словно, ища там подсказки. Снова плюнул, совершенно без удовольствия. Маленький комочек долетел и,  разбившись о бетонную шпалу, распластался мокрым пятном. Точка… Точка, с которой захотелось радостно кричать… .В ней ответ. И множество непрочитанных слов, стали выстраиваться, меняться местами, пока не собрались в стройную фразу, которую можно было бы понять. – А ведь с этого плевка, - осторожно подумал Василиса, боясь нарушить их порядок, и начинается история человечества. Уже не ликуя, а задумчиво смотрел Василиса на Москву. "Ликуя"... прочитал он второе слово. – Бесконечное ликование, прославление человека труда, созидающего, сотворяющего труда, во благо Родины и Партии, во благо Великого Советского Народа… Один я ничто, а вместе мы сила – крутилось в голове. Паскудник ты, человечишка…  Именно так, Господи - если не Ты, не Твоя Воля, я не больше этого плевка распластанного о бетон. А десяток таких как я? Один кирпич кладёт, другой окна ставит, третий свет проводит, четвёртый отопление, пятый готовит, шестой хлеб растит. Сегодня мне дом построили, завтра электрику, послезавтра - ещё кому-то. А если нас сто пятьдесят миллионов, мы не то что Вавилонскую башню – мы Москву построили – вон она дышит, шевелится, словно, живая – это разве не чудо? А ты-то нам зачем? Тридцать миллионов убьют, ерунда – новых нарожаем – делов-то, одно удовольствие. А с тебя какой прок? Если мы одинаково болеем и мрём, как мухи и, родимся, как клопы – в чём твоя помощь-то? И вот идёт такой инженер по технике безопасности, с бодуна и не видит, что рабочие плиту не закрепили, а только прихватили – некогда было, тоже здоровье надо поправить, идёт атеист – парторг по совместительству, и не чувствует ничего, кроме зависти к трезвеннику, а плита возьми и сорвись ему на голову. Разве он скажет, что это Ты её удержал, ради него, чтобы она сзади упала? Скажет, мать твою... повезло, спасибо партии родной! Значит я ей так нужен, что меня Господь бережёт. Паскудник ты, человечишка…. Или те что молятся, лбом бьются – дай, да дай, разве им в голову придёт, что не даёшь заботясь о них? Нет, обижаются… . И в партию. А там дают … Всем… по заслугам… главное, лижи не стесняйся, задницу, что звёздочками срёт..! И без разницы им, что у задницы в голове, лишь бы давала. Ох, паскудник же ты… Скажет задница, что Бога нет – слева направо; передумает, - значит, справа налево. Ох, паскудник.
Сойдя с моста, Василиса повернул направо и через минуту был уже у ворот кладбища. Небольшая церквушка, но обойдя её, слева, Василиса увидел памятник Высоцкому. –Никуда храм не денется, - подумал он, а поздороваться надо, - и направился к могиле. Подробно рассмотрев памятник, площадку из брусчатки в обрамлении чёрного гранита, Василиса припомнил всё, что читал о нём. Вспомнил, что есть ещё две скульптуры – одна на бульварном кольце где-то, а вторая во дворике театра «На Таганке» - Знаю, что нет тебя здесь, вот ещё одно доказательство, что сотворён человек по подобию Божьему – человек там, где его помнят, там где имя его произносят – ибо не телом ты человек, а душою, а душа свободна – ибо нигде и всюду.
- Извините, Вы - батюшка? –Догнал он высокого мужчину в джинсах,  с бородкой и волосами, собранными в хвост.
- А что случилось?
- Хотел узнать, когда откроют, свечку поставить.
- К шести часам подходите, служба начнётся, тогда и поставите.
- Так до шести ещё три часа – не понял Василиса.
- А сейчас я не могу, мне нужно уехать, - сказал священник, устраиваясь в дорогой машине.
- Так вы-то мне зачем, я свечку хочу поставить.
- Тогда охране деньги передайте и имя – за кого.
- Да причём тут охранник, мне самому надо.
- Извините, я сегодня один и должен уехать, - ответил батюшка, захлопывая дверь.
- Тебе надо, ты и езжай, а храм почему закрываешь? – угрожающе произнёс Василиса, открыв дверцу.
- Что вам надо? Отойдите от машины.
- Ты кому служишь, это дом Господень или твоя вилла, а?!
- Да пошёл ты… - огрызнулся батюшка и резким стартом оторвался метров на пять от Василисы. Выглянул что-то добавить, с безопасного расстояния, но, видя, что Василиса не собирается его преследовать, сдержался.
Никогда и ни пред кем не лебезил Василиса и страшно его раздражало когда в какой-нибудь передаче, ведущий, только что говоривший с матерью, вырастившей в одиночку двух своих и  ещё четверых приёмных детей, говорил спокойно, отрабатывая положенное уважение, вдруг, начинал с трепетом, как осина перед Иудой, почти заискивающе, задавать вопросы священнику, что тот думает про нас. Монахов уважал за ежедневное бессмысленное, казалось бы, мучение послушанием, за смирение и кротость, за веру в Господа, даже перед смертью, за это отречение от себя во имя веры, но никогда бы не стал отделять кого-то, ставя выше других.
- Чего ты на него? – подошёл сзади охранник.
- Да батюшка ваш…
- У него служба такая, ему до вечерней нужно три исповеди принять, не успеть боится, вот  и нервничает.
- Храм должен быть всегда открытым. – Твёрдо заявил Василиса.
- Верно, у нас так и было, пока икону старинную не спёрли.
- Бог тому судья.
- Верно… только на Бога надейся, а сам не плошай. Мы Богу нужны или он нам? Намоленная была, говорят чудотворная, как теперь без неё людям? А батюшка у нас очень хороший, переживает за всех, а разве всем поможешь?
- Совестишь меня, что ли?
- Да нет, объясняю, чтобы не обижался на него по ерунде. Ты чего хотел, свечку поставить?
- Да, за здравие и за упокой… - смягчился Василиса.
- Пойдём, я тебе открою.
Подошли к двери.
- Мне бы тоже ненадолго, - попросила заплаканная женщина.
- Заходите, Нина Васильевна, - разрешил охранник, отпирая замок, - только недолго, -я напарника на обед отпустил.
Василиса положил десятку и взял две тоненькие свечи. Пока укреплял их перед ликом Спасителя, невольно слышал Нину Васильевну, которая просила помощи у Богородицы:
- Ты заступница нам, вразуми её, Тебе ли, Матери Господа нашего не знать как разрывается сердце материнское… - Остального было уже не разобрать из-за сдержанного рыдания. Василиса перекрестился и пошёл к выходу. Охранник прошёл мимо него к плачущей женщине.
- Не гони, брат, - шепнул Василиса, - видишь, беда у неё какая-то…
- Да вижу… а мне у ворот надо быть.
- Иди, я покараулю, ничего не случится.
- Знаю, только не положено, понимаешь? – но вернулся к выходу вместе с Василисой. – Дочка её из дома выгнала.
- Как это?
- Нина Васильевна ей квартиру подарила, сделала владелицей, а та выкинула её – живи где хочешь, а здесь я тебя угроблю.
- Значит надо в суд или дочке мозги поправить.
- Да ты знаешь, сколько здесь таких, особенно поближе к центру?! Ты знаешь, сколько здесь квартира стоит? Нам за три жизни не заработать!
- Но мать же никуда не денешь?
- Как не денешь? Она побомжует да и загнётся с инфарктом, а дочка её в розыск подаст, года три не найдут, вот и выписали, а помрёт, вообще никаких проблем. Не удивлюсь, если дочка вместо неё уже опознала кого-нибудь.
- Да разве ж так можно? Это же мать?..
- Теперь всё можно… Её дочка сюда ходила, за упокой матери ставила, пока батюшка не выгнал.
- А в суд?
- Он ей всё сделал, заявление оплатил, адвоката нанял, но та в последний момент отказалась, - не могу, говорит, это же дочь моя, значит заслужила. Вот и ходит, прощение вымаливает. С этим же в суд не пойдёшь.
Женщина успокоилась и поблагодарив, вышла.
- Нина Васильевна, - окликнул её охранник, - может , чайку хотите?
- Да нет, что вы, спасибо, я и так столько внимания к себе привлекаю, спасибо вам.
- Батюшка сказал, что вроде на работу её пристроит, значит, комната будет, но просил ей пока не говорить – чтоб не обнадёживать зря. Видишь, какой у нас батюшка, а ты говоришь… - шептал охранник.
- Спасибо… Я тоже пойду…. Слушай, извинись за меня, некрасиво как-то получилось – Я же не знал…
- И ты его прости – всем ведь всего не расскажешь.
Не судите, да несудимы будете – с досадой подытожил про себя Василиса, переходя через дорогу. Обратно решил прокатиться на троллейбусе. Не согрешишь – не покаешься, - грустно усмехнулся Василиса. С удовольствием проехав свою остановку, он решил доехать до конечной и выйти на обратном пути – великая вещь – проездной родной сестры – на чём хочешь, даже на метро. Он устроился у окна, чтобы никому не уступать – не так часто он ездит, а когда случается, то и не садится вовсе, чтобы не испытывать угрызений совести, что поторопился, не дождавшись более достойного кандидата. И кА на зло, именно сейчас, он увидел книжный магазин. И все, кто был его прикрытием, в одну секунду стали окаменевшей преградой, мстя за то, что стоят. Э-ээ – зарычал Василиса, раздвигая толпу и ловя закрывающуюся дверь. Проверив карманы, всё ли сохранилось, Василиса закурил. Наблюдая за магазином, он отметил, что никто не выходил, а через стекло казалось, что народу совсем немного. Интересно, что читают эти москвичи? Ведь это не советские времена, когда стоят тома того, что нужно читать, а не того, что хочется, значит теперь того и только того, что можно продать. Посмотрим что пользуется спросом у этих московских читателей. Докурив, Василиса затушил окурок, бросил в урну и вошёл. Оказалось, магазин совсем не маленький, в глубине ещё три или четыре зала, а там, наверное, ещё есть. И кругом книги, книги, книги. У каждого стеллажа не больше трёх человек, а стеллажей – не сосчитать. Каждый зал отведён строго одной тематике – химия, значит, про химию всё! Литература – детская, взрослая и всякая, какое причастие можно сочетать с этим словом. Конечно, это не Саратов…, но, приглядевшись, понял, увы, что вкус и спрос москвичей далеко не оригинальней саратовцев. Если бы не один зал, которого в других городах не найти. Зал духовной литературы. Всё, о чём он слышал или читал, занимало всего один стеллаж, остальное… Об остальном он даже не догадывался и по телевизору не обсуждали. Побродив, поглазев на книги, на книжно-заумных выбирателей, он увидел большой круглый стол и несколько крёсел. Одно было свободно, два других занимала стриженая под ноль блондинка и её, такой же, спутник. Зайдя то с одной стороны, то с другой, он сообразил, что это кришнаиты, правда, без своих покрывал, просто небольшие балахоны из обычной одежды, а поверх старые, ношеные куртка и брезентовые планшеты. Он разглядывал девушку, уже почти представил как она улыбается, как ровные белые зубки из нежно- розовых дёсен, слегка приоткрываются, чтобы чуть пропустить его палец, слегка прикусывая и возбуждая, но на свободное место села необъятная баба и Василиса вынужден был ждать пока она отдыхает. Как только дама поднялась, он схватил кресло и подставив поближе к белокурой лысой Жизель, совершенно  забыв про блондина. В руке Василисы оказалась какая-то книжка. Он раскрыл её в середине, но даже не успев заглянуть, тихо спросил:
- Могу я задать вам несколько вопросов?
- Если смогу на них ответить, - улыбнулась Жизель, именно, такими зубками и дёснами, что Василиса невольно засмотрелся. Какие пухленькие неудовлетворённые губки, то собранные в бутончик, то раскрывшиеся в коротенькую неширокую сдержанную улыбку. Он смотрел в этот хорошенький ротик и ротик специально не растягивался в безобразное хлебало, специально, чтобы понравиться ему!
- Вот стерва, - думал Василиса, знаешь ведь, как хороша и дразнишь, но такую можно взять только удивив или деньгами. Вторых не было, а первым… Василиса не сомневался в себе, но про что, про что говорить, если об этих чёртовых кришнаитах, он ни черта не знает, кроме того, что это секта, а Кришна – Бог?
- Вы что-то хотели спросить, - услышал он глупый голос блондина.
Ну, ты-то куда лезешь, доходяга, тебе щелбана хватит, неужели думаешь она пойдёт с таким… каким бы тебя назвать, чтобы понял и отстал? – Василиса перевёл взгляд на него и парень невольно отодвинулся.
- Я… не подумайте, что это праздное любопытство, но насколько я понимаю, вы приверженцы кришнаизма.
- Да, - ответил божественный ротик, мы из общества детей Кришны, Хари Кришна.
Хари, хари, - думал Василиса, заметив как розовый язычёк, танцуя между зубами, вдруг выскочил и коснулся верхней губы.
- А почему молодёжь идёт за Кришной, а не за Христом, если она ищет дорогу к Богу? Это своего рода нигилизм отвергать всё, что чтят старшие? Или в Учении Христа недостаточно свободы? Какой свободы, идиот?
- Вы имеете свободу выбора? Не поняла.
Всё ты поняла, иначе бы не высовывала свой язычёк.
- Свободу… да,выбора, в каком-то смысле. Разве в христианстве недостаточно возможностей для достижения Нирваны, блаженства, счастья, радости – того что вы ищете в иных религиях, учениях? Суть и смысл, значение слов не может измениться, если знание вы получаете на одном , русском языке.
 - Что вы имеете в виду?
Что я имею в виду, зараза, зачем же тогда ты свой язык высовываешь, а потом губки поджимаешь? – подумал Василима, но произнёс иное, словно отступая от своего желания познакомиться.
- Почему вы , европейцы, даже если не русские, а тем более скандинавы, исповедуете чуждую северному человеку культуру и традиции южных народов? Почему не хотите идти к вершине вместе с себе подобными, дорогой, которую отыскали ваши предки? Почему вы отвергаете те традиции из которых сами созданы? Вы не католики, не православные, не иудоисты, не мусульмане в конце концов, - перечислял Василиса, всё что узнал, - даже не буддизм, а Кришну? Чем эти индусы так привлекают? Может быть своей необычностью, противоположностью, что ли?
- Мудростью – осторожно ответил блондин, но Василиса не возражал и даже одобрительно посмотрел в его сторону.
- А что вы знаете о мудрости, молодой человек, кроме общеизвестных трактований?
- Как понять?
- Что для вас мудрость, кроме того, что это опыт стариков завещанный молодым? Мудрость – приемлемый способ сохранения себя, как самостоятельный этнос, нация, вид, переданный устно и письменно в виде творчества отдельных представителей или фольклора – эпоса.
- Мудрость, это… - парень заткнулся.
- Мудрость это сказка о потерянном времени без счастливого финала, возможности вернуться назад в своё прошлое. И может быть поэтому старикам так тяжело видеть, как вы блуждаете в поисках, пребывая в тьме своей убеждённости, что вы умнее, прозорливее? – подсказал Василиса, - В чём же новости восточных мудрецов, что особенного в этой экзотике? Внешнее её проявление? – Давай, давай, - подбадривал себя Василиса краем глаза отмечая, что губки сложились одна на другую, но не растянулись в злом серьёзе, а остановились в заинтересованности – «а почему бы и нет» - А почему и нет, моя девочка, не этот же балабол украшение твоей жизни.
- Возможно… - неожиданно открылся ротик – восточная философия  как первоисточник более ранний чем всё, что вы здесь перечислили?
Вот, вот чего я добиваюсь, - кричал про себя Василиса, спорь со мной, ведись, моя девочка! А уж я тебя выведу из этого магазина.
- И вы хотите знать больше и глубже чем те, кто был до вас? Но это же рыба, которая протухнет, если съесть её позже. За тысячелетия знания приумножаются на столько, что сменяют не то чтобы эпохи – цивилизации! Почему же вы не исповедуете неандертализм? Ещё древнее? Я пытаюсь понять – это протест современной нравственности – если да, то не Христос её такой сделал, а мы сами, если нет – то глупость, отрицание очевидного, - упёртость – неосознанный протест? Ну, не деньги же вам за это платят?
- Нет конечно, - девушка постаралась, чтобы Василиса увидел её глаза – но, следуя трактованию христианства, «человек живёт единожды и не имеет возможности исправить свои заблуждения – мне кажется это жестоко, может быть потому, что наше поколение выросло в насилии, пусть не в физическом, а ещё хуже – духовном?
- Как вас зовут?
- Лена...а его Кирилл.
- Лена, о каком насилии может говорить ваше поколение?!
- Я имею в виду убеждённость старших в своей правоте, непогрешимости.
- Но этот протест свойственен каждому новому поколению. Вы думаете предвоенное поколение было иным? Они сидели в тылу и мечтали, что бить немцев надо по-другому, пустили бы их на фронт, они бы показали - как. А столкнувшись лицом к лицу со смертью, всё проходило. Неужели всех надо ставить к стенке, чтобы понимали, сколько стоит жизнь? Почему человеку надо пережить трагедию, чтобы понять, как коротка эта жизнь для рисования и выпендрёжа в виде экзотики, для ошибок, о которых говорит не одно умудрённое поколение, а сотни? И каждый раз один и тот же ответ – протест, непринятие, неприязнь. И всегда, Лена, будет одно и тоже – человек не желает признавать свои ошибки, будет называть их неудачей, невезением, несправедливостью, подставой, всеми грехами от завистников, никогда он не скажет себе правду – я глупый баран, куда поманили, туда и бегу. Никогда он не скажет, что ничтожество, а будет искать себе оправдание и потратит на это всю жизнь. Будет выть и скулить, жалея себя, но к мудрости не пойдёт, пока не наестся своего же дерьма до отвращения, а как наестся – никакая мудрость ему не нужна будет. Она у него уже есть – наелся. Совесть и честность – справедливость – вот главное знание всех религий. Остальное – мишура – блеск позолоты тазика для пожертвований.
- Извините пожалуйста, неловко вас прерывать, но нам нужно готовиться к экзаменам, можно я дам вам свой номер И, если будет желание, встретимся. Запишите? – Как можно дружелюбнее спросил Кирилл.
- У меня нечем записать.
- А на мобильный - подсказала Лена, даже не скрывая своего «интересного» желания.
- У меня он есть, но не с собой.
- Тогда, у меня есть бумажка,давайте, я сама.
Сама… так и гудело в голове от её предложения.
- Это Кирилла… мы постоянно у него собираемся, пока храм не построили. Будет очень интересно с вами встретиться.
Ещё бы, - мысленно ответил Василиса, вслух добавил – очень рад буду познакомиться, извините, что отвлёк, до свидания.
Он хотел поставить книгу на место но, увидев, как они что-то обсуждают, решил прислушаться.
- Как думаешь, кто он? – спросил Кирилл.
- Понятия не имею, но впечатление произвёл, - хитро улыбаясь ответила Лена.
- На такой прикид мне год надо работать.
- Одежда дорогая, а кроссовки дешёвые.
- Хорошо бы его к нам в группу.
- Да у него ничего нет кроме этой куртки.
- Почему?
- Потому, глупыш, что одежду можно напялить и не свою, а обувь редко по размеру совпадает. На такую лапу не очень-то найдёшь.
- Потому и дешёвые – предположил Кирилл.
- У кого бабки есть – на заказ шьют, понял? А у этого ничего нет.
Василиса походил по магазину, увидел в канцтоварах набор планет люминесцентных.
- Каких, - не понял он.
- Фосфорные, значит.
- Одну можно?
- Это набор, гражданин.
- Тогда один.
- Книжку брать будете?
- Какую книжку?
- У вас в руках.
- "Конфуций и конфуцианство"... наверное.
Выйдя из магазина, Василиса немного прошёл пешком:
- Дрянь малолетняя, у меня есть то, чего у тебя нет – он достал бумажку с номером Кирилла, скомкал и бросил в урну, – и никогда не будет.

Дома вечером Василиса доканывал Ваньку своей тупостью, пытаясь освоить основные функции телефона. Конечно, больше издевался над ним, чем слушал, но Ваня сумел-таки кое-чему его научить, хотя и сделал заключение, что Василиса – дуб. Эти современные дети не могут понять, что единственный способ отомстить электронной технологии, которая наступая, не давая выбора, лишает нас девственности – это тупость, тупостью мы предохраняемся от всего, что заставляет меняться, ломать свои взгляды, привычки, устои и понимание жизни. И когда номер с тупостью уже не проходит, потому ,что современное развитие подобно эпидемии – хочешь жить – учись, мы начинаем негодующе орать – ни за что, я урождённый гуманитарий и технократия меня оскорбляет, значит, всё, мы принимаем это новшество и пусть не себя, но подобных, называем мракобесами и ретроградами. Паскудство и ложь, вот что представляет человеческое в нас. То, что так великодушно себе прощая, мы называем несовершенством.
Ну, я тебе сегодня устрою – «дуб» - два дня будешь возвращаться,- предвкушая сладкое удовольствие мести, добродушно улыбался племяннику Василиса. Сегодня надо обязательно позвонить Саше с Павелецкого, ничего рассказывать не буду, а так… всё нормально. Не выходила с головы Лена. Обида перечеркнула и вожделение и надежду, но красота и ум… может быть она  действительно ещё ребёнок, современный ребёнок, у них же ничего своего в голове, всё наносное, надутое ветром времени, может быть став матерью она и думать начнёт так, как дано ей и по своему. Конечно, я не обращаю внимания на себя, но сорок пять – наверное, выглядит удручающе, а она ещё так хороша, так чиста своей молодостью, что природе противоестественно сочетание в двадцать лет разницы? Это внутри мне тридцать, я как бы остаюсь пока Светкиным ровесником, Но ей уже никогда не будет тридцать один, а мне… всё что прожито, всё становится опытом, а опыт всегда лезет наружу себя показать и других поучить. Опыт – это мерзкая старость, которая ничего не может простить молодым, за то, что у них всё может быть по-другому. Зависть, а не сострадание раздирает нас на британский флаг, вот и лезем мы со своими советами в их жизнь. Пусть живут, пусть хлебают, пока не подопрёт собственное дерьмо, пусть убеждаются в своей несостоятельности. Пусть возвращаются, как блудные дети, нам бы самим, таким правильным и умудрённым, найти силы не мстить им за то, что они хотели быть не такими, как мы. Значит, не всё у нас правильно, если они не хотят жить по - нашему. Василиса взял паспорт и набрал записанный в нём телефон. УСБ, горячая линия, слушаю Вас – сухо ответил женский голос. От официальности Василиса растерялся и нажал отбой. Не успев ничего подумать, он вздрогнул от злобного рычания мобильника – Ры-ры-ры. Василиса нажал на  «разговор» - Алло? Тот же голос пропел:
 - С этого номера только что звонили Извините, произошло отключение, говорите.
- Это Притыкин… Васисуалий… из Саратовской области ... да я просто хотел сказать Саше Белову, что у меня всё в порядке.
- Подождите, я вас соединю.
- Приёмная – ответил такой же голос через минуту.
- Это Васисуалий Притыкин из Саратова, я хотел бы поговорить с Сашей Беловым.
- Подождите… Александр Василич сейчас занят, Вы не могли бы перезвонить позже?
- Да не стоит раз занят, просто передайте, что я звонил и у меня всё в порядке.
- Хорошо, как вы сказали?
- Притыкин Васисуалий…
- Саратовская область?
- Да.
- Как только освободится, я сообщу, что Вы звонили.
- Спасибо.
Деловой, - усмехнулся Василиса, - небось приёмную охраняет, чтобы коврик не стырили.

продолжение  - эпизодец 5http://www.proza.ru/2009/12/02/955