Портрет композитора 19 глава

Москва, XVII век
Ну вот, первый шаг сделан, слух пущен, и люд московский пребывает в великом возмущении. И пусть пребывает, пусть возмущение растет, множится, всякая буря с ветерка начинается. А потом уж ее и не остановить. Нельзя Нарышкиным передышку давать, пусть гусем на вертеле вертятся, криком кричат, знают, что недалек день их кончины.
Софья подошла к окну. Над Кремлем, кружа и нависая, ходили мрачные иссиня-черные тучи, готовые в любое мгновение прорваться грозовым дождем. Духота усиливалась, царевна растворила окно, в комнату с шумом ворвался ветер.
- Князь Иван Андреевич Хованский, - объявили у дверей, и в палату, шаркая и переваливаясь с ноги на ногу, вошел хмурый боярин в красном длиннополом кафтане с золоченой саблей на боку и поклонился низко Софье.
- Поклон, матушка. Получил от тебя письмо. 
- Чего долго не шел? – не оборачиваясь, спросила Софья.
- Да не пройти в терем незамеченным, всюду шиши, сыскной люд. Сама знаешь, какое нынче время… 
- Знаю. И что думаешь? – оборвала боярина Софья. – Поможешь мне?
- Да что я, - развел руками боярин, - разве стрельцы меня послушают? Там Долгорукий предводительствует.
- Ты не виляй хвостом-то, - Софья повернулась к Хованскому и уперлась в него непроницаемым, жестким взглядом. – Говори, как есть. Что стрельцы говорят, какие промеж них настроения, слухи какие ходят. Знаю, что ведаешь. Говори, не темни, - последние слова Софья почти выкрикнула. Но воевода и ухом не повел.    
- Да ты сама все знаешь, матушка, - уклонился он от прямого ответа, - аль не слыхала, что бунт стрельцы затевают?
- Ну?
- Под горячую руку, что под жернов, попадешь не воротишься.
- Что ты все вокруг да около ходишь! Яснее говори, - потребовала Софья в нетерпении.
- Да что ты матушка все наседаешь да наседаешь! Ну, разворошим мы осиное гнездо, а дальше что?
- А сам не догадываешься?
- Не мое это дело - догадываться! – рассердился боярин. - Я человек военный, на государевой службе состою. Прикажи - исполню.
Ох, и хитер Хованский, как лиса. Все понимает, а вида не подает. Уступок доискивается. Будут ему уступки.
- Нарышкины власть захватывают, государственный переворот учинили, а тебе приказы подавай! А своего ума нет? Выходит, зря тебя батюшка грамотами жаловал! – уколола воеводу Софья. И Хованский взорвался, заревел как бешеный.   
- Ты мои заслуги, царевна, не трожь! За них кровью плочено! Ты только на свет заявилась, а я уже шведов рубил под Гдовом! Хочешь Ивана на царство посадить? Так и говори. Помощи ей захотелось! А меня в распыл пустить, под сабельки стрелецкие?   
- Да кто ж тебя, такого молодца, в распыл пустит? Ты сам-то хоть понял, что сейчас нагородил? Всего-то нужно сказать, шепнуть на ушко стрельцам, что царевича Федора отравили. И что к Ивану уже подбираются. Но сделать это надо умело, с подходом. Ты знаешь, как, и не мне тебя учить. Если все правильно исполнишь, быть тебе главой стрелецкого приказа. Что молчишь? Или должность не по плечу?      
Князь Хованский катался по горнице как разбуженный посреди зимней спячки медведь в бессильной ярости на себя за то, что не сумел удержаться и сказал царевне то, о чем должен был смолчать. Но раз сказал – принимай бой. Софья Алексеевна хоть и молода, да вся в отца, своего не уступит.
- Отчего ж не по плечу? Это нам раз плюнуть. Только вот от слова своего, - Хованский помедлил, - потом не откажешься ли?
- Ты что себе позволяешь, старик! Сомневаться в моем слове? – взвилась в гневе царевна.
- Помилуй, матушка! – отбиваясь, возразил воевода. - Вовсе нет. Но пойми и меня – я немолод, и ввязываться в драку без особых причин мне не с руки. Надо же и гарантиями заручиться.    
- Хорошо, - сдалась, наконец, царевна, - даю царское романовское слово - быть тебе главой стрелецкого приказа. Слышишь, воевода? А теперь ступай, вороши осиное гнездо. И жди следующего указа. Иди, чего стал как пень!
- Иду, матушка. Спаси тебя Бог!

Ну вот, так-то оно лучше. Повязанная обязательством, царевна не сразу с места скроется. С Романовыми ухо держать надо востро. Они Хованским первые враги. А всё почему? Да потому, что горды очень и корни свои, романовские, выше хованских ставят. А чем Рюриковичи выше Гедиминовичей? Да ничем. Вот завистью и полнятся, норовят нож под сердце засунуть. Ничего, еще посмотрим, чья возьмет.
И князь Хованский тяжелой поступью вышел из палаты.

Как только воевода покинул покои царевны, из-за занавеси вышел Василий Голицын.
- Ловко ты его, Софьюшка. Усвоила наставление. Подлинно царь-девица.
- Васенька? Ты откуда здесь? – побледнела Софья. - Подслушивал?
- Бог с тобой, Софьюшка! Что ж тебе все предатели мерещатся? Пришел в горницу, а там вы с князем беседуете. Не стал я ваш ученый разговор разбивать, встал за занавесь, решил конца дождаться. Что ж в этом плохого? – удивился Голицын.   
- А плохое в том, что, не объявившись, тайком прошел! – обвинила Голицына Софья.
- Какое тайком! – возмутился князь. - Слуги твои меня пустили. Не веришь, спроси!
- Не стану я никого спрашивать! Измучил ты меня, Василий Васильевич. Почему вчера по просьбе моей не явился? Обещание дал, а придти не пришел. Чего только я в темноте ночной не передумала, тебя ожидаючи! Легко, что ль, одной противу Нарышкиных стоять? – и царевна рухнула в объятия князя.
- Устала, родимая, устала, - приговаривал Голицын, поглаживая Софью по волосам и целуя в лоб. – Потерпи, немного ждать осталось. Скоро Нарышкиным конец придет. Потерпи. 
- Пообедаешь со мной? – прошептала царевна, не поднимая головы и сильнее прижимаясь к князю.
- Для того и пришел, чтобы остаться. Вели подавать на стол.

Впервые за два дня Софья забылась тихим и утешительным сном, разметавшись по пуховой перине и держа в своей руке ладонь ненаглядного Василия Голицына, который сторожевым коршуном охранял будущую правительницу Московии.