Невеста с тарой

Соседка Алевтина пропала. Не то, чтобы мы тосковали в ее отсутствие, но по нынешним времена такое исчезновение могло означать все, что угодно, вплоть до летального исхода. А потом, мы — жильцы шестнадцатого этажа — давно при¬выкли к тому, что во второй половине дня наша местная достопримечательность, одинокая пенси¬онерка неопределенного вида и возраста, опохмелившись, выползала с персональным табуретом к лифту и бдела: следила за всеми входящими и выходящими в пределах одной лестничной площадки. Помимо этого, для подъема собственно¬го жизненного тонуса, она любила устраивать ди¬кие скандалы всем соседям без разбора. И, до¬бавлю, без видимой причины.
Так или иначе, в течение двух недель Алевти¬ны было не видно и, что особенно странно, не слышно. Зато каждое утро из ее квартиры выхо¬дили трое так называемых «лиц кавказской наци¬ональности», двое из которых были женского пола. Эти два «лица» за редкими исключениями были обременены многопудовыми сумками с зеленью и прочими дарами южной природы. Лицо мужского пола, по-видимому, выполняло при них нелегкую и почетную работу эскорта и охраны.
То, что пенсионерка-алкоголичка сдала «из¬лишки жилплощади», было в порядке вещей. Среднестатистической пенсии и трезвеннику-то на жизнь явно не хватает. А если нужна не только еда, а еще и «веселящие напитки», в данном слу¬чае, типа портвейн, то такое обстоятельство и вовсе делало ситуацию безысходной. Мы не удив¬лялись, пока видели саму Алевтину живой и здо¬ровой. Наоборот, после того, как убедились, что мафиозных разборок на площадке вроде бы не про¬исходит и гранат к дверным ручкам не привязыва¬ют, и вовсе успокоились. Каждый выживает, как может. Квартиранты же вообще только ночевали и вели себя тихо и прилично. Бывает много хуже.
Первое время и сама Алевтина, казалось, на¬чала новую жизнь. Перестала напиваться уже к полудню, а лишь к вечеру ходила чуть-чуть на¬веселе. Не приставала к нам среди ночи с требо¬ванием немедленно произвести генеральную убор¬ку на лестнице. И вообще изменилась к лучшему. Настолько, что, когда пару месяцев спустя пере¬стала вообще появляться, мы не сразу это заме¬тили.
Но время шло, а Алевтина не подавала ника¬ких признаков жизни. Ни утром, ни днем, ни вечером. Родных у нее не было, так что это стран¬ное исчезновение вполне могло пройти незаме¬ченным. Но мы, соседи, были людьми начитан¬ными, телевизор смотрели регулярно, а посему заподозрили худшее: квартиранты избавились от домохозяйки каким-нибудь не очень затейливым методом. Так что, посовещавшись, мы решили все-таки обратиться в милицию. Все-таки пото¬му, что происшествия на нашем этаже этой са¬мой милиции изрядно надоели.
И милиция появилась в лице строгого участ¬кового инспектора, который популярно разъяс¬нил нам, что необходимо заявление о пропаже человека со стороны близких. Или — об обнару¬жении трупа оного человека со следами смерти, естественной или насильственной. А пока нет ни заявления, ни трупа, дело никто заводить не бу¬дет. Вопросы есть?
Вопросы, разумеется, были. Например, такой: кто же должен беспокоиться, если пожилая женщина сдала квартиру, скажем так, иногород¬ним, а сама после этого пропала? Родственники? А если их нет?
— А на нет и суда нет, — веско ответил участ¬ковый. — Может, она к подружке в гости поеха¬ла. Или хахаля нашла и у него поселилась. А мы, значит, бросай все дела и ищи неизвестно кого? Интересно получается...
Участковый, человек многоопытный, попал точно «в десятку», но это выяснилось значитель¬но позже. Нас же такой расклад событий успоко¬ил ненадолго. Мы настолько привыкли к ежеве¬черним скандалам у лифта, что их отсутствие воспринимали как перекрытый кислород. Впро¬чем, можно предположить и то, что мы были чи¬сто по-человечески встревожены: плохая или хо¬рошая, но соседка же, не кошка приблудная. Впрочем, кошку тоже было бы жалко.
Наниматели же комнаты отнюдь не выглядели злодеями, порешившими старушку. Как и преж¬де, они по утрам загружались в лифт со своими многотонными сумками. Как и прежде, являлись домой поздним вечером с сумками пустыми. По-русски они понимали плохо, говорили еще хуже, поэтому наши попытки установить с ними ка¬кой-то контакт и прояснить ситуацию успеха не имели.
Наконец, наше терпение лопнуло, и мы ре¬шили устроить экзотическим арендаторам допрос с пристрастием, делегировав из своей среды са¬мого старшего ответственного квартиросъемщика, то есть моего законного супруга, знатока нескольких языков, в том числе и одного древнего, дав¬но вышедшего из обихода.
Так или иначе, в один прекрасный вечер мы отловили у лифта смуглых детей юга и потребова¬ли ответа за происходящее. Точнее, отловили только женщин — их спутник и телохранитель на сей раз почему-то отсутствовал.
— Где хозяйка? — спросил мой муж макси¬мально строгим голосом. — Алевтину не видеть долго.
Для пущей доходчивости он сам заговорил на ломаном русском языке. И ответ получил на нем же:
— Не понимать русский. Алевтина — не знать. Говорить с хозяин.
— Каким-таким хозяин говорить? Куда Алев¬тина деть?
— Говорить — хозяин. Русский — не гово¬рить, — монотонно повторила старшая соседка, после чего неразговорчивые южные дамы проскользнули в квартиру и захлопнули за собой дверь, игнорируя настойчивые звонки. Обеску¬раженные, мы разбрелись по своим апартамен¬там дожидаться более благоприятного поворота событий.
Через несколько дней мы его дождались и сцена повторилась почти один к одному. Разница за¬ключалась в том, что двое из нас надежно заблоки¬ровали жильцам пути к отступлению, привлекши в качестве основного «блока» ротвейлера Бурбона. Поэтому дамы выдали кое-какую дополнительную информацию:
— Хозяйка — нет. Мы платить, чтобы она не жить. Больше говорить — хозяин. Мы больше нет говорить.
Да что уж «нет говорить», когда практически все было сказано! Они — платить, чтобы она — не жить. В переводе на нормальный русский язык это могло означать только одно: съемщики запла¬тили за то, чтобы хозяйка каким-то образом при¬казала долго жить. А еще проще, заказали убий¬ство.
 Как оно было реализовано — дело десятое. Нас куда больше интересовало другое: как арен¬даторы, освободившись от не слишком удобной хозяйки, предполагали эту свободу использовать? Даже при общем раскардаше в стране и в столице за подозрение в предумышленном убийстве мили¬ция вряд ли погладила бы виновников по голов¬ке. Одно из двух: или они купили и милицию тоже, или решили, что весь Уголовный кодекс за ненадобностью отменен до основания.
Тут, как нельзя более кстати, из квартиры вы¬шел «хозяин» и был нами немедленно атакован. Голосили мы практически все сразу, и если бы даже южный гость столицы прилично говорил по-русски, вряд ли бы он мог в этом гаме что-нибудь понять. А так он просто опешил.
— Зачем кричать, да? Почему кричать, доро¬гие? — очумело повторял он, вертя головой из стороны в сторону.
 Но со всех окружающих его сторон можно было различить только два членораздельных слова: «мафияи» и... ну, скажем, народное обозначение «лиц кавказской националь¬ности». Как ни странно, темпераментного южа¬нина больше всего обидело как раз первое слово.
— Зачем обзываешь? Почему мафия? Плачу деньги, чтобы хозяйка не жила. Сам живу вся квартира.
— Куда Алевтину дел? — встряла одна из со¬седок.
Обиженный «мафиозо» пожал плечами.
— Я ей кто — муж? Брат? Почему должен знать, где она? Я плачу деньги — живу вся квар¬тира.
— Милицию надо вызвать, — услужливо под¬сказал кто-то. — Пусть разберется, кому и за что они заплатили и почему вообще тут живут. Сами же во всем признались.
На сей раз приехал не один участковый, а це¬лый оперативный наряд. С милиционерами по¬явилась и некоторая ясность, поскольку русский язык гостя сразу стал заметно лучше и богаче.
Так что ему удалось довольно быстро разъяснить, что он, его жена и сестра вот уже второй месяц снимают не комнату, а всю квартиру за дополни¬тельную плату, чтобы хозяйка в ней не жила, а куда она при этом делась, понятия не имеют. Последний раз они видели ее совсем недавно, когда Алевтина приходила за деньгами. Плата за месяц вперед, все, как полагается.
— А разрешения на временное проживание у вас нет, — ехидно заметил один из милиционе¬ров. — Нарушаете постановление правительства Москвы. Придется проехать с нами — до выяс¬нения.
Помрачневшего мужчину и его стенающих женщин увели. Перед тем, как войти в лифт, «мафиозо» окинул нас горьким взглядом и горячо про¬возгласил:
— Клянусь, вы не люди! Шакалы, да! Деньги плачу, еще деньги плачу, шума нет, что надо? Вернусь сюда жить — клянусь, хорошо не будет!
Сомкнувшиеся створки лифта прервали этот темпераментный монолог.
Довольные, хотя лишь отчасти, таким пово¬ротом событий, мы еще какое-то время провели на лестничной площадке, обсуждая происшествие. Бандитов арестовали — это, конечно, хорошо. Но куда подевалась Алевтина, все равно неизвестно. И вряд ли можно будет спокойно жить и спать пока жизнь простых, законопослушных граждан нахо¬дится под угрозой. Так ведь каждый может запла¬тить деньги и пожелать, чтобы «хозяйка не жила».
Наш стихийный митинг был прерван появле¬нием нового действующего лица — мужчины нео¬пределенных лет стертой наружности и с незабы¬ваемым запахом портвейна, который вышел из лифта, деловито направился к злополучной квар¬тире Алевтины и совершенно спокойно, на глазах у всех стал ее отпирать. Не отмычкой — ключом, вынутым из собственного кармана.
На какое-то время мы все просто остолбене¬ли. Это же надо — так набраться наглости, чтобы вскрывать чужую квартиру при свидетелях! Но бы¬стро опомнились.
— Это еще что такое? — рявкнул мой муж с совершенно не свойственной ему повелитель¬ной интонацией и некоторыми выражениями. — Ты кто такой? И куда прешь?
Мужчина вздрогнул от неожиданности и за¬мельтешил:
— Я... это... того... вещи забрать. Велела... это... того... халат ейный принесть, ну и из белья чего...
— Кто велел? — завопили мы нестройным хо¬ром.
— Так... это... того... Аля, значит, и велела. Иди, говорит, это, ко мне и принеси... Ну, а я что? Я... того... это... пошел, значит.
— А сама Алевтина где?
— Дома, значит, а где же ей еще быть? Сама-то к вечеру... того... это... уставши, ну, и не смогла.
— Где — дома?
— У меня, значит, а где же ей еще быть? .Квартиру она... того... это... целиком сдала, ну и само собой — ко мне. Жить, значит. Потому что — невеста.
На площадке воцарилось мертвое молчание. Не сразу, но удалось разобраться, что платы за одну комнату Алевтине показалось мало, и она грешила сдавать всю квартиру. Сама же перебра¬лась к своему постоянному приятелю и собутыль¬нику, живущему неподалеку. Тот через две ночи на третью где-то спал сторожем и ровно ничего не имел против того, чтобы в его однокомнат¬ной поселился еще кто-то. А когда выяснилось, что Алевтина теперь — завидная невеста с посто¬янным источником дохода, решил, что упускать такой шанс глупее глупого и нужно срочно же¬ниться. Пока еще кто-нибудь не сообразил и не  отбил.
— Она же, значит, того... это... завсегда с посудой. Две-три бутылки в день — сообрази. Так я женюсь — того... это... завсегда при бутылке буду. Либо пустые сдам, либо стакан нальет. Что, плохо? И добрая... И добрая. Сообрази: никогда того... это... не бьет. Пошумит, пошумит —  и все. А мне без разницы, была бы тара... полная.
Последние события мужчина воспринял с яв¬ным неодобрением.
— Значит, жильцов того... это... замели. Де¬нег теперь шиш увидишь. Расстроится Аля, зна¬чит... того... это... очень расстроится. Пойду рас¬скажу. Только вот халат заберу.
Алевтинины жильцы больше не появлялись. Скорее всего, уплатили в милиции штраф и по-тихому съехали от слишком любопытных соседей. А может, и вообще убрались из столицы, кто знает! Во всяком случае, их больше не видели.
Пару недель все было тихо. Квартира стояла запертой, Алевтина не показывалась, ее жених — тоже. А по истечении этого срока в один далеко не прекрасный вечер нас у лифта встретил при¬вычный скандал: на своей табуреточке на привыч¬ном месте сидела Алевтина, по-видимому разду¬мавшая выходить замуж, и разъясняла всем и каждому, кто они есть, куда должны идти и что там делать. Слов при этом она, как обычно, не выбирала, говорила те, которые намертво вреза¬лись ей в подсознание. Жизнь продолжалась....
— Дернул же нас черт впутывать в это дело милицию! — горько посетовал мой муж. — Мог¬ли и сами разобраться, по-соседски.
Я только вздохнула. Соседи, конечно, быва¬ют разные и их, как правило, не выбирают. Но есть же, наверное, благополучные дома.
Или хотя бы этажи.