Драка

Батя мой, у которого кулак был почти как футбольный мяч и ни одной капли лишнего жира в сухощавом, ширококостном теле состоявшем из сплошных иссушенных жизнью жил, переживший Казахстанский голод 30-х, всю войну до Кенигсберга и послевоенную разруху, разобрался как-то, с поддатой компашкой из четырёх человек, попивавших Жигулёвское пивко из горлышек бутылок тёмного стекла на перекрёстке двух маленьких Алма-Атинских улочек и весело гоготавших от ощущения полноты жизни. Им было уже и не чуток больше двадцати, они давно отслужили армию и чувствовали в себе бурленье сил молодых и мир был создан именно для их жизни таким ярким и цветастым.

Мы шли с Батей от нашей бабули, ведя неспешную беседу летним знойным вечерком, а младший братишка , лет неполных четырнадцати, семенил впереди нас неся на спине панцирную сетку от подростковой кровати, держа её двумя руками сверху. Когда он проходил мимо весёлой компашки, один из тех героев, взял и слегка подпихнул от избытка своей удали, пацанчика сзади за кроватную сетку и тот со всего маха шмякнулся об горячий летний асфальт всем своим пацаньячим лицом, расквасив свой нос и разодрав колени, локти и пузо, не успев отпустить рук державших над головой сетку.

Раздался весёлый смех поддатой компашки и я не успел ещё понять что случилось а Батя уже рванув со всех ног, налетел на опешивших от неожиданности парней и первым-же ударом отправил ближайшего из них в арык протекавший для полива деревьев, насаженных вдоль узенькой улочки и несущий свои теплые и мутные воды, невесть откуда и заканчивавшийся невесть где.

Один из них кинулся на меня, не служившего ещё в армии а двое оставшихся, набросились на отца. И пока мы, с моим соперником, сцепившись мутузили друг-друга, я увидел, краем глаза, как ещё один, от сильного и беспощадного удара, подлетел в воздух, оторвавшись всеми своими ступнями от притяженья земли и плавно как в замедленном кино, со всей дури приземлился плашмя на свою спину и ударившись откинувшейся по инерции головой, хорошо не по асфальту а по пыльной Алма-Атинской земле, потерял на какое-то время способность видеть этот мир и воспринимать полноту жизни.

Второй Батин соперник, который и был тем развесёлым шутником, поняв что дело пахнет совсем уже и не весельем, рванул от нас вдоль по улице понадеявшись на резвость своих молодых ног. Но не тут-то было, Батя пробегая вдогонку, успел врезать ещё и моему сопернику под дых и тот скорчившись от боли, плавно опустился на карачки и пополз в сторону арыка, а он догнав, того, кто пихнул братишку, своей широкой, растопыренной ладонью ударил его по широкой спине. Ноги у героя отстали от стремительно рванувшего тела, получившего нежданное ускорение и он полетел ласточкой , успев выставить вперёд руки, на землю-матушку. Батя присел над ним и приподняв за волосы голову, коротким и жестоким до ощущения несовместимости с жизнью тычком, пригвоздил лицом к земле, лишив и его способности ощущать окружающий мир на какое-то время.

Из какого-то соседнего двора, раздался женский крик на высокой ноте: У-б-и-в-а-а-а-а-а-ю-уууу-т-ут-ут-ут, а Батя спокойно отряхнув пыль с колен, подобрал разнесчастную панцирную клетку и взяв под руку, ободранного в кровь, но гордого за такого Батю Витальку, спокойно двинулся в сопровождении меня, утирающего кровь с разбитого носа дальше, как будто ничего не произошло.