Последняя колядка

   ...Громко пропикал три раза, а потом заиграл какую-то веселую мелодию будильник с телефона из закутка, служащего хозяину жилья спальней. Старик, услышав сигнал будильника, снял очки и отложил в сторону книжку. Он читал её до этого, привычно прищуривая глаза за сильными стеклами очков, держа книжку так, чтобы на нее попадал свет от настольной лампы.
   Посидев несколько секунд без движения, старик потер уставшие глаза, поморгал и, наконец, поднялся со стула. Постоял, с усилием выпрямляясь, опершись одной рукой о столешницу, а второй потирая поясницу. Потом пошаркал в ванную умываться.
   Обитателю холостяцкой квартиры, в которой этим зимним вечером просигналил будильник, было уже давно за шестьдесят. О том, что жил он одиноко, и так не первый год, говорил весь обиход жилья: какие-то несуразные вещи там и сям, давнишняя пыль на унылой убогой мебели, тусклые немытые стекла окон, запахи запустения с кухни…
   За оконными стеклами, покрытыми толстой коркой инея, угадывалась вечерняя темнота. От уличного фонаря иней на стекле в нижнем углу окна в большой комнате, которую старик называл «залой», светился голубовато-белым цветом, и это свечение расплывалось по всему окну, теряя интенсивность по диагонали всего оконного проема, и проливалось в комнату, став особенно заметным после того, как старик выключил настольную лампу…
   Выйдя из ванной, старик стал одеваться, перебирая свои вещи. Он переходил из «спальни» в «залу», потом в комнату, в которой когда-то, в юности, жила его дочь, снова возвращался в спальный закуток и всё что-то бормотал и бормотал себе под нос. Наконец, одевшись, он вышел в прихожую, обулся, перекрестил лоб, шевеля губами и пристально глядя на икону Девы Марии, висевшую на узкой стене напротив входной двери, потом надел шапку и покинул квартиру…
   На улице было совсем темно, одиноко горел фонарь, тот, что освещал и окна его квартиры. В небе уже висела круглая яркая луна, её желтовато-белый диск, на котором отчетливо были видны темноватые вмятины лунных морей, только слегка был ущербен с правой стороны. Полнолуние было совсем недавно, и ночное светило только-только начало «стареть»…
   Старик завернул за угол дома, чтобы дворами выйти на главную улицу. Здесь его заметили двое «бичей», трущихся около подъезда соседней двухэтажки. Один из «алконавтов» вихляющей походкой рванул старику навстречу и затянул привычно: «Здравствуй, земляк, помоги…» Но старик, глядя себе под ноги и что-то бормоча, не останавливаясь, прошел мимо. Просивший было замахнулся на того, кому только что заискивающе заглядывал в лицо, но потом махнул рукой и вернулся к своему товарищу. «Да это Петрович, вон из того дома, я у него уже не раз деньги брал… - пьяненьким, чуть писклявым голосом хрипло сказал бомж и покрутил пальцем у своего виска. – Раньше он сам пил как конь, а теперь вот в церкву ходит…»
   А старик уже вышел в проулочек, вливающийся в главную улицу поселка на её повороте, и оттуда уже была видна вдалеке, на площади, поселковая церковь, с «луковкой» и крестом, установленными на плоской крыше здания, бывшего некогда поселковым Советом. Здесь старик, которого пьянчуга-бомж назвал Петровичем, остановился, снял шапку и отчетливо выговорил: «Завтра Рождество…». В лучах света от фонаря, под которым старик остановился, крупная старческая голова блестела обширной лысиной, по краям которой седые волосы, взлохмаченные и слегка увлажнившиеся под шапкой, посверкивали зеленовато-голубыми искорками.
   …«А вчора з вечора, - тихо, как бы стесняясь, вдруг запел старик, - тиха вода стояла… Там Панна чиста… Свого Сина купала…»
   Тут Петрович снова надел свою шапку и, притопывая, будто приплясывая, стал тихонько кружиться на одном месте.
   …«А на Схід сонця три корольове стояли, - все громче пел полусумасшедший старик, - стали гадати, чим тоє Дитя офірувати. Один дарував - миром-кадилом офірував. Другий дарував - золотою квіткою, третій дарував - ім'я Христуса дав».
   Допев свою песенку, старик хотел уже идти дальше, к церкви, но увидел, что около него уселись полукругом несколько бродячих собак, которых немало в каждом поселке. «Что, собачки, - спросил старик Петрович ласково, но с оттенком строгости, как старший спрашивает младших, наклоняясь и заглядывая каждому животному в глаза, - понравилась моя колядка?» Собаки отворачивали морды, но сидели смирно и повиливали хвостами. Старик, наконец, оставил псов в покое и снова направился к церкви.
   
   - Подожди, - вдруг отчетливо раздалось за его спиной, - а ты готов ли к Рождеству?

   Старик от неожиданности вздрогнул, остановился и хотел повернуться на голос, но что-то удержало его от этого.
   - Готовлюсь, - ответил старик, всё так же не поворачиваясь, - вот, пост держу…
   - Пост – это хорошо… - ласково и как бы задумчиво произнес таинственный голос за спиной старика, странным образом переменяясь из бархатного мужского в нежный женский, а потом в звонкий подростковый. – А что это ты сейчас пел?
   - Колядку, - застенчиво ответил старик…
   Он уже не стоял, а почему-то сидел на снегу. И говоря, он то поднимал голову кверху, то опускал ее книзу, так, что подбородок упирался в грудь, мешая выговаривать отдельные слова. Шапка старика свалилась с его головы и лежала рядом, разметав по снегу «уши», как подстреленная птица, застывшая в последней попытке взлететь.
   - Колядку… - все так же раздумчиво, почти нараспев, повторил голос. – Ты что же, много колядок знаешь? И кто ж тебя им научил? Мама?
   - Не… Никто меня не учил, да и не знаю я их, колядок-то. Так просто спел, почему-то вспомнилась одна, слышал её в детстве на хуторе, где жил когда-то, еще когда совсем мальчишкой сопливым был…
   - Жил… Да, жил… А хорошо ли ты жил-то?
   - Не знаю… Наверное, по-всякому…
   - Ладно… Спой-ка еще что-нибудь… Да хоть бы и колядку какую… Или псалом…
   - Псалом… псалом, - обрадовался старик. - Я знаю один, «Помилуй мя, Боже» называется… - И, торопясь, запел, стараясь, чтоб выходило так, как слышал не раз в церкви: - Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей. И по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…
   Старик, задыхаясь от волнения, вызванного внезапным пониманием происходящего с ним, откинулся навзничь и, уже лежа, снова запел всплывшую из глубин памяти колядку высоким и чистым, как ему самому слышалось, голосом.
   - А у Вифлеємі
   Від Діви Марії
   Народивсь Месія:
   Ангели співали,
   Пастухи вітали,
   А три царі слали дари
   Володарю слави.

      Дитятку Ісусу
      Принесли в офіру
      Не багатство тлінне,
      А вічне признання -
      Нашу любов щиру…
   
   - Всё, всё! Достаточно… - снова ласковым бархатным баритоном произнес Голос. - Услышали тебя…
   
   … Собак, сидевших рядом с лежащим стариком, становилось все больше. Они подбегали откуда-то из темных дворов и усаживались в круг. Сначала их кольцо было редким, потом становилось все плотнее и плотнее. Собаки сидели столбиками, наклоняли головы то вправо, то влево, как бы вслушиваясь в невнятное бормотание лежащего на морозном снежном ложе человека, изредка чуть слышно поскуливая, когда дыхание старика прерывалось булькающими всхлипами. Рядом, по проезжей части проулка пробежала стайка молоденьких девчонок-школьниц. Они опасливо обошли старика и собак и помчались дальше по своим делам. Потом прошла какая-то пожилая, но не очень, женщина. Она бросила короткий взгляд на лежавшего, брезгливо искривила губы и, пробормотав – «Пьянь!», пошла дальше своим путем. Еще через какое-то время на освещенное пространство вышли две девочки лет двенадцати. Они никуда не спешили, шли, тихо переговариваясь и поглядывая вверх на огромную луну. Увидев старика, остановились, потом осторожно подошли поближе…
   
   - Услышали тебя, - повторил еще раз Голос, уже торжественно, и старик весь напрягся в предчувствии, - услышали… Да и день ныне особый. Знаешь ведь – особый!..
   Ну, радуйся и встречай!
   И тут же старик ощутил, что никого уже рядом нет, нет и не будет больше никого, кто мог бы ему что-нибудь сказать. Небо, темное зимнее небо с плывущей луной и мерцающими в морозной вышине звездами, в которое он давно уже смотрел широко открытыми неподвижными глазами, распахнулось и стало ослепительно белым. Мощный, никогда доселе стариком не слышанный звук раздался оттуда, откуда лилось белое очищающее сияние, и всё это – звук и сияние – мягко и крепко объяли вздрагивающее от любви и ликования существо старика и приподняли его над землей, которой ему уже не было видно…
   
   - Свят! Свят! Свят Господь Саваоф! - вдруг различил он слова небесного хорала, звуки которого, неизъяснимо одухотворяющие и торжествующие, неслись со всех сторон. – Исполнь небо и земля славы Твоея!
   Свят!!!
   Свят!!!
   Свят!!!
   
   - Господи, - ликуя, вопросил он, обращаясь туда, откуда лились чудесные звуки песнопения, - Ты простил меня? – И, уловив, видимо, оттуда нечто, сам себе ответил: - Неисчерпаема бездна милосердия Божия! Слава Тебе, Иисусе!
   
   …Девочки, остановившиеся в шаге от круга собак у тела старика, услышав его последний, как бы рыдающий вздох, развернулись и бросились наутек. Потом остановились, и одна из них достала из кармана шубки сотовый телефон…
   …Где-то в глубине дворов сработала сигнализация на каком-то автомобиле, потом стрельнула петарда, потом раздались голоса веселых гуляк и в небо взлетели несколько ракет китайского фейерверка. А с неба вниз, на дома и деревья, на снующих туда и сюда внезапно появившихся откуда-то людей, на машины, на весь земной суетный мир посыпался снег, то тяжелыми хлопьями, то легкими и разноцветными, сверкающими как искорки, снежинками. Они падали и на тело старика, и на собак, державших около него караул.
   Странно, но собаки не уходили со своего места, сидели тихо, не лаяли и не заигрывали друг с другом. Снежинки, падавшие на неподвижное, как маска, лицо старика, таяли, и капли воды от растаявшего снега скатывались по щекам и лбу того, кто был совсем недавно Петровичем. Пес, сидевший ближе всего к голове отошедшего к Богу старика, внимательно следил за тающими снежинками. И как только они перестали превращаться в капельки воды, пес встал, подошел к телу Петровича и слизнул с его лица образовавшуюся тонкую снежную корочку. А потом – завыл, стоя над телом, высоко задирая свою лохматую голову. И будто услышав его вой, сразу же подъехала к лежавшему телу машина с красными крестами на бортах…
   
   … «Ходім же, брате, темної ночи по дорозі.
   А нехай нас Сам Пан Ісус нагородить!»
   
   …Слышно ли то было на самом деле? Или люди, те, что вышли из «скорой помощи», и другие, те, что сидели в своих квартирах, и те, что спешили куда-то по своим делам, никакими чувствами это не ощущали, и только собаки и другие животные, которые наверняка наделены даром непосредственного общения с горним миром, могли как-то уловить это?..
   
   …«Будемо любов'ю за любов платить
   Тому, Хто нас кров'ю спас: щоб вічно жить.
   Братові, що гине, руку подамо.
   Не за користь й плату – вічність маємо…»