Дискотека с продолжением

ДИСКОТЕКА  С  ПРОДОЛЖЕНИЕМ

Из «Педагогических куплетов»

Считал, считаю и буду считать, что дискотека — мероприятие совершенно безмозглое, стрёмное и обыдляющее всех его участников, а место, где оно проводится, будь то школа, клуб или дом отдыха, автоматически превращается в гадюшник. С этого и начнём наш рассказ.

Февраль 1992-го. В школе, где я работаю, очередная дискотека, посвящённая известному мужскому празднику. Мне «подарок» от директрисы — я должен дежурить, ну типа следить за порядком. Очень весёленькое занятие, учитывая, что в актовый зал сползётся вся шушера микрорайона. Но зато завуч-организатор проставит в своём журнале галочку о культурно-массовом мероприятии. Чёрт с ними, угроблю вечер, чтобы лишний раз не травмировать наши и без того инвалидные отношения. Благо, у меня самого выпускной класс и мои пацаны будут вместе со мной. Хорошо, что я их с шестого класса учил боксу. Опять же благо, что девчонок наших на этом бордельеро не будет. Хорошо, что я их с шестого класса приучал к более достойным развлечениям. Ну, понеслась…

В зале мрак и грохот отстойной попсы. Плотность — как в городском автобусе в час пик. Подогретая алкоголем биомасса невнятно колышется. Хрена чего разглядишь и тем паче услышишь. Обозначив своё присутствие, уходим с пацанами в наш кабинет, ставим чай, втыкаем в магнитофон кассету Led Zeppelin — прочищаем уши нормальной музыкой. Время от времени заглядываем в зал — вроде всё в порядке. По крайней мере, нет стрельбы и массовой драки с цепями, а меньшие беспорядки заметить в этой свистопляске в принципе невозможно.

И вот когда до конца «вечера отдыха» остаётся меньше часа, дверь в класс распахивается и входит бледнющий Женька Цветиков из одиннадцатого «вэ», поддерживаемый двумя товарищами. Что стряслось? Ножом ткнули?! Где???

Задирают рубаху — на левой стороне груди аккуратная такая узенькая дырочка. Но кровь не хлещет, пострадавший держится на ногах. Блин, куда ему угодили — в сердце? Или в лёгкое? Что делать в таких случаях, какую помощь оказывать? Где я возьму врача, почему на дискотеке не дежурит врач?

Я знаю, что Женька живёт в соседнем доме.

— Идти можешь? До дома дойдёшь? — Цветиков кивает, а друзья торопливо заверяют:

— Дойдёт! Мы проводим!

— Проводите. Придёте — сразу вызывайте «скорую», — распоряжаюсь я и мчусь в зал.

О, там всё в порядке! Веселье в апогее, динамики захлёбываются от перегрузки, киски и зайки скачут, тонкий аромат пота и перегара, всё очень позитивно. Только вот дырка в человеке есть, и слава Богу, что пока одна дырка в одном человеке. Прошу своих помощников постоять у входа и никого не выпускать, сам поднимаюсь на сцену, вырубаю звук и включаю полный свет.

Так и так, дорогие детки. Случилась бяка. Какой-то мальчиш-плохиш ткнул ножичком мальчиша-хорошиша. К счастью, не насмерть, но всё равно ай-ай-ай. Посему дискотека окончена, попрошу всех вывернуть карманы и на выход по одному.

Народ погудел, помычал и, как ни странно, приступил к выполнению. Странно, потому что на дискотеке вместе с учениками нашей школы культурно расслаблялась местная гоп-элита, и будем реалистами: если б они начали буреть, у меня и моих ребят были бы… хм… определённые трудности.

Но очень скоро я понимаю причину  столь редкостного послушания: поножовщину учинил кто-то ЧУЖОЙ. Не из нашего микрорайона. Может, с Нейбута, может, со Старой Патрисы, а то и вообще с Тихой. Короче, косяк. Западло. Именно поэтому наши гопнички чудесным образом превращаются из дестабилизирующей силы в стихийный орган правопорядка, внимательно оглядывают всех присутствующих, шмонают зал, и вот уже один из них добросовестно приносит мне нож — нашёл под стулом в дальнем углу.

Ничего себе ножичек! Вроде бы обычная «белочка», что можно купить в любых «Спорттоварах», но лезвие!.. Стёсано под острый угол, заточено с обеих сторон — прямо складной штык, а не аксессуар мирного туриста. Теперь ясно, отчего дырочка была такая узкая и аккуратная…

Хотя хозяин ножа успел ускользнуть, наши доморощенные сыщики вычислили его дружка. Хрясь-хрясь! — раздаются удары по морде: очевидно, начался допрос свидетеля. Подхожу и мягко, но настойчиво прошу прекратить самосуд и вообще покинуть помещение. Просьбу уважили, спустились к выходу. Я за ними не иду, моя задача в данный момент — выпроводить всех и проверить, чтобы в школе не осталось посторонних, чем мы и занимаемся.

Откуда ни возьмись, появляются коллеги — завуч и математичка. Они вроде как тоже дежурили на дискотеке. И теперь спрашивают, что случилось. Вкратце рассказываю, показываю орудие преступления. Женщины насмерть перепуганы, хотят немедленно вызывать милицию. Объясняю им, что милицию вызывать наверное поздновато — все уже разбежались; кроме того, из «скорой помощи», приехавшей к Цветикову, наверняка уже поступил сигнал куда следует. А впрочем, говорю, поступайте как считаете нужным. Коллеги наперегонки побежали к учительской, а я со своими спускаюсь на первый этаж, чтобы закрыть входную дверь.

А на крыльце — гвалт и ещё некий очень характерный шум. Приоткрываю дверь, и мне на руки валится молодой человек. На нём лица нет. Не в смысле: «Ах, графиня, что с Вами? На Вас лица нет!», а в том жестоком и некрасивом смысле, что на месте лица у него красно-синяя палитра из синяков и кровоподтёков. Заплывшие глаза, распухшие губы, вдрызг расквашенный нос. Так вот ты какой, злодей… Очевидно, оперативно-следственные мероприятия прошли успешно, суд состоялся и теперь, почтеннейшая публика, мы присутствуем при исполнении приговора.

Сыщики, они же судьи, они же палачи — их около двух десятков, все весьма подогреты алкоголем и истерическими воплями своих девиц — врываются следом. Решительность их не вызывает ни малейших сомнений. Честно? Я испугался. Именно тогда я понял, что нет ничего страшнее толпы, объятой «праведным гневом».

Но поскольку я никогда не умел сосредотачиваться на чём-то одном, весь бояться я не мог — половина меня боялась, жутко боялась, а другая половина продолжала делать своё дело (доктор, это шизофрения?). Поэтому нам с моими пацанами удалось как-то оттереть недавнего преступника, а теперь уже жертву, от народных мстителей и завязать сложные переговоры.

Проявив неожиданную и, скажем прямо, неприятную для себя гибкость (да, доктор, да: одна часть меня вела переговоры, а другая — презирала ту часть), я как-то сумел уболтать жаждущих возмездия кабальерос. Поостыв, они освободили фойе от своего блистательного присутствия, даже не разбив ни одного стекла. Провернув ключ на два оборота и задвинув засов, я наконец смог внимательнее оглядеть существо, которое час назад едва не распорядилось чужой жизнью, а теперь сидело, скрючившись и закрыв лицо руками, у стенки.

Невысокий, щупленький, черноволосый, в дешёвой китайской курточке, весьма отдалённо напоминающей «косухи», которые носила тогдашняя круть. Лет ему скорее всего шестнадцать, но если отмыть, причесать и одеть как мальчика из приличной семьи, то на вид не дашь и четырнадцати. Даже сквозь недетские побои в чертах лица сквозит какая-то младенческая невинность.

Ядрёна вошь, почему он — такой — не сидит дома над уроками, не помогает маме по хозяйству, не зубрит стихотворение для кружка художественной самодеятельности, а шатается чёрт знает где, да ещё и держит при себе нож, столь недвусмысленно заточенный?

Идём наверх, в учительскую. Коллеги уже вызвали милицию, через часок-другой наверное подъедут. Что ж, подождём. Навалив на все запреты, складываю из перфокарты коробочку — да будет пепельница — и закуриваю. Пострадавший преступник просит дать сигарету и ему. Даю — у меня приступ великодушия, вызванного отходняком.

У этого тоже отходняк, он балоболит без умолку, даже попытался навялить мне на уши, что его нож — это нож электрика (типа он электриком работает), таким-де ножом удобно зачищать изоляцию на проводе. Ага, я тебе конечно верю, я и сам свистеть умею…

Наконец приехали менты. Подниматься не стали, сказали — давайте его к нам. Мы дали, и только несколько дней спустя поняли, как промахнулись, отдав пацана просто так, без протокола за подписями свидетелей. «И опыт, сын ошибок трудных…»

Но тогда процедурные вопросы даже не промелькнули в голове. Скорее сдать, и — домой, домой, домой! Потому что, во-первых, времени далеко заполночь, во-вторых, меня уже реально колбасит, нужно успокоиться, и для кого как, а для меня лучший способ успокоения — выйти на улицу и идти, идти, идти…

Вышел и пошёл. А ночь-то какая славная, Господи! Тихая лунная оттепель и влажный воздушный поцелуй близкой весны. И пока шёл, сложилась песня, дома осталось только записать. Одна из самых любимых моих вещей, часто пою её на публике и в одиночестве.

Вот она (http://www.youtube.com/watch?v=SiDRctL8GhQ):

ТЯТЯ  И  МЕСЯЦ

Тятя въехал на подворье —
Ты беги, его встречай,
Распрягай коня проворно
И готовь душистый чай.
Тятя на возу сидит,
Тятя чуточку сердит.

Но тебя он обнимает
Своей сильною рукой
И целует, и ласкает,
И царапает щекой,
Дарит медных два кольца
И учёного скворца.

Ты одна его отрада
Среди грубых мужиков,
Он один твоя ограда
От намёков и кивков —
Как зеницу бережёт,
Как синицу стережёт…

Время к ночи, вот и росы
Серебрятся на кустах.
Тятя гасит папиросу
И с молитвой на устах
В небо звёздное глядит
И о матушке грустит…

Над полями, над лесами
Ходит месяц молодой —
Завтра утром тятя встанет
С поседевшей бородой…

Месяц ходит неспроста,
Поступь месяца чиста,
В небе ангелы трубят —
Месяц сватает тебя…

Женька Цветиков родился в рубашке — узкое лезвие угодило аккурат в пустоту между сердцем и желудком (у меня самого по анатомии в школе был «трояк», но знающие люди говорят, что есть такие пустоты в организме). Таким образом жизненно важные органы не пострадали, и их счастливый обладатель, повалявшись пару недель дома, вернулся в класс почти героем. Но до этого имели место быть ещё некоторые события.

Через несколько дней подходит ко мне директриса и говорит:

— Слушай… только что звонили из милиции — у того парнишки… ну, которого  задержали на дискотеке… отбит пах и сломано два ребра.

Я пожимаю плечами:

— Наталья Севостьяновна, я, конечно, не специалист в медицине, но перед тем, как мы сдали его милиционерам, пациент много говорил и с удовольствием курил — а со сломанными рёбрами даже дышать больно, какие там разговоры с перекурами… Это во-первых.  А во-вторых, он спустился к машине на своих ногах — легко, без посторонней помощи. Не представляю, как это возможно при отбитом пахе.

— Вот-вот! Ты сходи к ним сегодня, объясни. Они вообще хотели с тобой поговорить, узнать кой-какие подробности… вот, возьми… — и она сунула мне бумажку с записанным номером кабинета и фамилией следователя.

А теперь внимание. Описывая события, имевшие место в действительности, я обычно изменяю имена и фамилии их участников, даже самых положительных — всё-таки не каждому приятно, когда о нём трезвонят на весь крещёный мир. Но в данном случае фамилию того следователя Ленинского РУВД г. Владивостока приведу в оригинале. Не потому, что фамилия дурацкая (она действительно звучит по-дурацки). А потому, что страна должна знать своих героев. Фамилия этого сыщика — Цецукано. Забегая далеко вперёд: несколько лет спустя совершенно случайно узнал, что его уволили из органов за взятки. Но я всё равно хочу передать привет лично ему, а в его лице — всем моральным уродам в погонах и в штатском.

Итак, кабинет. Тук-тук, разрешите войти? Да, пожалуйста. Весьма любезно с Вашей стороны. Здравствуйте, я такой-то.

За столом сидит очень опрятный товарищ, на вид немногим старше меня (мне тогда шёл двадцать седьмой). Уложенные волнистые волосы, аккуратно подстриженные усики а-ля Ворошилов (если кто не помнит, как выглядел Ворошилов, тогда а-ля Гризли). Мягкий пуловер явно буржуинского производства, из него торчат белоснежные манжеты и воротничок. Руки спорят с лицом: кто холёней? Румяные щёки, нос не мал и не велик — самого правильного размера и формы. Ротик убран под усики. Глаз не помню.

Признаться, в первые секунды он мне даже понравился — этакий воспитанный мальчик из благополучной семьи, а какой учитель не благоволит к хорошим мальчикам, слушающим маму и каждое утро делающим зарядку?

Но едва я назвался, его вежливость вмиг осыпалась как пудра с лица старой девы:

— А, явился! Ну садись, рассказывай…

Недоумевая, когда мы с ним успели выпить брудершафт и перейти на «ты», присаживаюсь за стол напротив и начинаю излагать с момента, когда ко мне привели Цветикова. Однако не успеваю логически завершить вторую фразу, как меня перебивают:

— Так, хватит мне тут туфту развешивать! Давай, говори прямо: как ты его бил, чем бил?

— Простите, кого??? Цветикова?!

— Не прикидывайся дураком! Птицына!

Ах, вот вы к чему клоните, товарищ следователь! Веня Птицын — это и есть тот самый…

— Извините, тут какое-то недоразумение. Я не только его не бил, но ещё и фактически спас от худшего. Били его другие… не разглядел, кто… на крыльце темно было… — если поначалу я был расположен поделиться с берегущей меня моей милицией некоторыми подробностями, то здесь понял: чем меньше скажу, тем лучше.

— Ну ты кому врёшь? Вот показания потерпевшего! — Цецукано взмахнул над своим столом листком с какими-то каракулями.

— Я не знаю, что там написано. Я знаю, что он ткнул ножом человека, на школьном крыльце его поймали, стали избивать, и если бы не я с моими учениками, забили бы как мамонта.

— А, ты ещё и упираешься? Тебе очную ставку устроить?

— Да, будьте добры. Очень интересно…

Сыщик выходит и через минуту возвращается с Птицыным. У Вени затравленный взгляд и ватные движения.

— Он тебя бил?

Я в упор смотрю на Веню, тот отводит глаза в сторону и немного вверх.

— Бил.

Я офигеваю. Хотя одновременно и понимаю, что удивляться в общем-то нечему.

— Веня, тебе не стыдно?! Посмотри на меня!

Птицын, стрельнув в мою сторону, опускает взгляд долу и лепечет:

— Всё равно вы меня били…

Воодушевлённый Цецукано решает меня «дожать» и говорит:

— А как, Веня, он тебя бил? Ну-ка, покажи на мне! — Веня ошарашенно лупает глазёнками: очевидно, этот момент не был отрепетирован, нашему вниманию предлагают экспромт. — Ну давай, смелее! Покажи на мне, как он тебя бил, ну?

Веня, задрав голову, принимается трусливо и неуклюже тыкать следователя кулачками куда попало, хоть старший клоун Ленинского РУВД и старается, присев, подставить ему нужные места. Я не сдерживаюсь и хрюкаю в рукав. Цецукано моментально выпрямляется. Даже он понимает, что шоу провалилось. Но сдаваться не намерен. Вот если бы настоящие преступления расследовались с такой настойчивостью!..

— Что, всё ещё будешь отрицать? Тебе свидетелей представить? — и выходит.

О, это уже интереснее! Жду продолжения: любопытно, кого он мне представит — уж не одного ли из тех, кто прессовал Веню на крыльце?..

Вот так сюрприз! Входит Ася Тютина, ученица девятого «бэ» нашей школы. Старший братец её тоже у нас учился… наглый хам и гопник, но гопник гопнику рознь — есть простецкие, и голова у них для того, чтобы кушать; этот же совсем не дурак, но тем вреднее, ибо хитёр и циничен. Сама же Ася была в своём коллективе этакой серой мышкой, но, по рассказам одноклассниц, отнюдь не безобидной: по-тихому стучала, по-мелкому приворовывала — в общем, пакостила по мере своих скромных возможностей.

Теперь ясно, какая нелёгкая занесла на нашу дискотеку этого шального со Старой Патрисы — подружка пригласила!.. Ну-ну, Ася, я внимательно тебя слушаю, что скажешь, какой свет прольёшь на это тёмное дельце?

Товарищ сыщик официально пыжится:

— Вы знаете этого гражданина?

— Да, это физик из нашей школы.

— Вы присутствовали при факте избиения Птицына?

— Да, присутствовала.

— Кто его избивал?

— Он, — и показывает на меня.

Ах ты, ссс… смотри какая! Не знаю, где ты была при факте избиения твоего дружка на улице, почему тогда не попробовала как-то спасти его — ту же милицию вызвать, например, но когда я отдирал твоего кавалера от кровожадных и беспощадных робин-гудов, тобой там и не пахло… Смотрю ей в глаза:

— Ася, а тебе не стыдно?

У Аси нахальства явно больше, чем у Вени. Смотрит на меня остекленевшими шариками:

— Не стыдно. Потому что вы его били.

Умница девочка! Далеко пойдёшь… Поворачиваюсь к торжествующей физиономии Цецукано и, акцентируя каждое слово, говорю:

— Это ложь. Это наглая ложь. Её вообще там не было. У меня тоже есть свидетели, могу привести. Много свидетелей…

Н-да, недолго музыка играла… Гениальный сыщик резко погрустнел, выпроводил Веню и Асю восвояси, устало вернулся за свой стол. Потёр виски. Откинулся на спинку стула, пристально посмотрел на меня. Вздохнул.

— В школах сейчас такие отморозки учатся, да?..

Ах, какой доверительный тон! Ой, у меня в носу защипало, сейчас зарыдаю!

— Нет, в школах учатся нормальные дети.

— Кому ты рассказываешь! У меня самого жена работает в школе. Порой такие экземпляры попадаются, её аж трясёт — вот так бы, говорит, башку ему и размозжила бы линейкой… Иной раз не удержишься, да и влепишь затрещину прямо на уроке…

Ага, понятно, куда вы клоните, уважаемый.

— Я не знаю, как работает ваша жена. Я учеников не бью. Я отношусь к ним по-человечески, и меня уважают.

То ли он не почувствовал шпильки, то ли решил проглотить эту пилюлю и продолжает выдавливать из себя капля по капле психолога. Встал, взял со стола какую-то книгу, медленно подошёл ко мне, приобнял и вполголоса так:

— Слушай, вот ты мужик, и я мужик. Давай прямо, по-мужски: ведь он же скотина, ублюдок. Чуть парня не убил… Неужели ты этой сволочи хоть раз по морде не смазал? Вот я бы двинул, честное слово!

— Послушайте, вот на мне куртка. Она серая. А вы говорите, что она красная. Я вам отвечаю: нет, она серая. А вы говорите: хорошо, пусть она будет красноватая. Но она серая, и больше никакая. Вам понятно, что я имею в виду?

Товарищ напрягся — заметно, что он не из терпеливых.

— Слышь, ты передо мной своим… словарным запасом не козыряй! Я могу засадить тебя очень надолго! Вот, смотри, — и открывает книгу; это, оказывается, Уголовный кодекс. — Видишь эту статью? Умышленное нанесение тяжких телесных повреждений! Видишь, на сколько лет она тянет? А вот другая статья, по этой гораздо меньше, особенно если чистосердечное признание и всё такое…

Я демонстративно отворачиваюсь:

— Не надо мне всё это показывать, мне это неинтересно. Я знаю, что никого не бил, и это очень легко доказать.

— Ладно, — сквозь зубы цедит Цецукано и возвращается за свой стол. Убирает кодекс в ящик, достаёт чистый лист бумаги и ручку. — Ну давай, рассказывай…

— Знаете, а я тоже умею писать. Давайте лучше я сам напишу.

Тут-таки не вынесла душа детектива — сорвался, наотмашь хлопнул по столу ладонью:

— Ять, все такие умные стали! На, пиши! — и едва не швырнул мне писчие принадлежности.

Я написал. Кратко, чётко, только по фактам. Не забыв особо указать в самом конце то, что юный гражданин Вениамин Птицын покинул школу на своих двоих и дыша полной грудью. Проставил дату, роспись. И по какому-то наитию зачеркнул буквой «Z» неисписанный остаток листа. Подал сыщику. Тот просмотрел, и румянец на его щеках стал кирпичным.

— Что-нибудь ещё, или я могу идти?

— Идите, — отчего-то вновь перешёл на «вы» товарищ Цецукано. — Про свидетелей не забудьте.

О, это сколько угодно! Я сразу поехал в школу, рассказал ситуацию своим пацанам, затем обошёл тех местных "неформальных лидеров", с которыми поддерживал дипломатические отношения. Через полтора часа длинный коридор второго этажа Ленинского РУВД был заполнен социально активной молодёжью, желающей дать показания по делу о дискотеке и её последствиях. А ещё через два часа мои свидетели, закатываясь от смеха, рассказывали, как первый из них провёл в кабинете следователя сорок пять минут, второй — пятнадцать, третий — пять, четвёртый зашёл и почти сразу вышел, а на пятом сыщик сам выскочил в коридор и выгнал всех. Очевидно, свидетельских показаний набралось достаточно. В школу больше не звонили. Ни Цецукано, ни Веню я больше не встречал. И не хочу.

И вообще. Считал, считаю и буду считать, что дискотека — мероприятие совершенно безмозглое, стрёмное и обыдляющее всех его участников, а место, где оно проводится, будь то школа, клуб или дом отдыха, автоматически превращается в гадюшник. Этим и закончим наш рассказ.

Владивосток, 1-4 декабря 2009 г.

Рассказ опубликован в журнале "Мы", №10-2011