Свет мой, зеркальце. Из цикла Ужасные сердца

Мы лежали рядом — обнаженные, взмокшие, слегка задыхающиеся, удовлетворенные друг другом. Кровать стояла на веранде. В большом окне веранды сквозь белую занавеску на пол-окна и ветки старого дерева светило летнее солнце. Было по воскресному тихо, только за открытой форточкой слышался слабый шелест листвы.
Я поднялся и сел на край кровати, достал из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся и посмотрел на Ирину. Она лежала с закрытыми глазами, согнув одну ногу в колене, с едва заметной улыбкой на губах и, как мне показалось, дремала. Я был безумно влюблен в нее, и потому она казалась мне верхом совершенства. Я некоторое время любовался ею — потрясающей фигурой, красивым, своеобразным лицом, короткой стрижкой темных волос, длинными ногами, небольшими грудями с коричневыми сосками, тщательно выбритым лобком… Я с жадностью счастливого обладателя скользил глазами по своему кладу, и мне даже стало чуть обидно, что она сейчас дремлет, а значит, отключилась от окружающего мира и в том числе от меня.
— Ты спишь? — тихо спросил я, не выдержав.
Она медленно повела головой из стороны в сторону и шепнула:
— Нет.
— О чем думаешь?
— Ни о чем.
— Ни о чем?
— Мне хорошо… — протянула она шепотом. — Очень. — Она блаженно улыбнулась. — И я не хочу, чтобы это «хорошо» исчезло.
— Прикурить тебе сигаретку?
— Нет… Давай просто помолчим.
— Ладно, — сказал я не без некоторой обиды, подобрал ноги с пола и привалился плечом к никелированной спинке допотопной кровати. Металлические трубки с облезающим никелем приятно холодили плечо.
Я познакомился с Ириной, чтобы хоть как-то спастись от скуки и тоски по родному дому. Мне, как, впрочем, почти любому на моем месте, было одиноко в незнакомом курортном городе у теплого моря — с дорогими ресторанами, бесцеремонными до наглости отдыхающими, с доступными, но тоже дорогими девушками.
Одиночество я с детства переносил весьма болезненно. Однако здесь, в городе чужого веселья, была работа. И это обстоятельство стало решающим.
В первые дни на новом месте, особенно по вечерам, тусклым, как лампочка в коридоре общежития, я с тоской думал о том, что в поганом этом городишке у меня — ни друзей, ни шапочных знакомых, ни даже врагов, поговорить по душам и то не с кем, все чужие, всё чужое, и меня так тянет домой, что впору собирать дорожную сумку в обратный путь. И черт с ней, с той работой!..
Только вот сделать этого на самом деле я не мог, — дома меня не ждали. Дома с деньгами была проблема. Мои родители никогда не были обеспеченными людьми. А с возрастом им становилось все труднее зарабатывать. И хотя до пенсии им было не так уж далеко, нищенских подачек государства вряд ли бы хватило им даже на самое необходимое. Оставался я. Отпрыск, на которого потрачено столько родительских сил и лет, которого кормили, одевали, учили, надеясь, что хоть я выбьюсь в люди с приличным достатком. Так что работа была мне просто необходима. Но в родном городе безработных было больше, чем рабочих мест. Да и тут, у теплого моря, пристроился я почти случайно — мне крупно повезло. И нельзя было пинать судьбу, которая в кои-то веки повернулась ко мне лицом.
Переспать на курорте с отдыхающей или даже со множеством охочих до интимных развлечений дам и девиц — не проблема. Но это всего лишь физиология. Одиночество — это другое. Вокруг может быть толчея, а вы все равно будете чувствовать себя в одиночестве, будете ощущать свою полную ненужность толпе. Потому что не будет в самой густой толкотне ни одного знакомого лица.
Да, чтобы скрасить одиночество, необходим иной вид общения. И почему бы ради такого общения не познакомиться с кем-то? Желательно — женского пола. Мне казалось, что противоположный пол больше притягивает и располагает к беседе. Главное, размышлял я тогда, чтобы знакомая не была уродиной. Иначе все время придется прятать глаза, чтобы не видеть ее недостатки, а в таком случае задушевного разговора может и не получиться. Будет витать над собеседниками невидимая, но ощутимая обеими сторонами фальшь.
Говорят, если чего-то сильно хотеть, то желание непременно сбудется. И к его исполнению вовсе не обязательно прикладывать усилия.
С Ириной меня свела двухдневная выставка-ярмарка, в которой участвовали наши с ней учреждения. Стенды учреждений были напротив. Некоторое время мы разглядывали друг друга, пару раз улыбнулись друг другу, потом незаметно завязался разговор — вежливый, ничего не значащий треп, жалобы на жуликоватых организаторов выставки, затем в перерыве — по чашечке кофе вдвоем за длиннющей стойкой бара при выставке. И так, перекур за перекуром, слово за слово, мы познакомились и по окончании первого дня выставки заказали уже по кофе с коньячком. А на следующий день общались почти как старые знакомые. И само собой получилось, что после выставки мы с ней «приземлились» в небольшой забегаловке неподалеку от набережной и продолжили знакомство за бутылочкой марочного «каберне».
Помнится, я жаловался на одиночество и на то, что живу в чужом городе, как воробей на ветке, — то ночую в некоем подобии общежития — в холодном и неухоженном здании, старом, как сам город, с высокими окнами, толстыми стенами с потрескавшейся штукатуркой и основательно забеленной лепниной на потолке; то «зависаю» у сослуживца, — в узкой, с высоким потолком, комнатенке — бывшей дворницкой при бывшей усадьбе вельможи. Жена сослуживца уехала к родителям рожать, и теперь мы с ним вдвоем, скрашивая одиночество, уничтожаем многочисленное и разнообразное содержимое его бара, устроенного на одной из полок скрипучего одежного шкафа.
Выяснилось, что Ирина шапочно знакома с моим сослуживцем. А общие знакомые — всегда дополнительная тема для беседы.
Когда кончилось «каберне», за бутылочкой «мерло» Ирина поведала о том, что пару месяцев назад напрочь рассорилась со своим «боем» и водит компанию только с подругами. Суда по ее тону, с подругами ей было скучновато.
Около полуночи я проводил ее до остановки автобуса, и она дала мне номер домашнего телефона и адрес.
А потом снова потянулась рутина ежедневной работы и почти ежевечернего тихого пьянства у сослуживца. Звонок Ирине и визит к ней я откладывал и откладывал, — неловко было. Она могла подумать, что я не столько в гости к ней напрашиваюсь, сколько в постель. Хотя, что в этом такого? Я и о подобном развитии отношений подумывал. И вообще, тянуло меня к ней. Кто скажет, почему одного человека тянет к другому? Я не скажу. Тянет, и все тут.
Коробило лишь то, что — «напрашиваюсь».
И все-таки после трех недель сомнений и размышлений я решился и пошел к ней домой. Без предварительного звонка. Незваным и нежданным.
Ирина не тотчас вспомнила, кто я и зачем пожаловал. Мне пришлось объясняться — коротко, смущенно и сбивчиво. Но в конце концов она вроде бы слегка обрадовалась и пригласила меня войти. Мы пили чай и больше молчали, чем говорили, не находя общих тем. И при этом чувствовали себя неловко и напряженно, так что вскоре с облегчением попрощались.
После этого визита я решил больше не набиваться в гости к Ирине. Да и звонить, похоже, было незачем. Выставка — это, в определенном смысле, праздник. Приподнятое настроение и позволило нам с Ириной так быстро и легко познакомиться. И поговорить было о чем — о выставке по большей части. А будни у каждого свои. Вот и выяснилось, что на самом деле говорить нам с ней не о чем.
Но прошло несколько дней, и я с удивлением заметил, что скучаю по Ирине. Я все чаще думал о ней, все чаще вспоминал ее и мысленно любовался ею. Наконец я не выдержал и как-то вечером позвонил ей. Говорили мы почти час. Я с лихорадочной и мучительной поспешностью нащупывал общие темы для продолжения беседы. Когда же пауза затягивалась, тему находила Ирина. Это меня радовало, — значит, она не хочет прерывать разговор.
По телефону мы условились о новой встрече. Точнее, о моем новом походе в гости.
На этот раз мы пили у нее дома кофе, курили, говорили о пустяках, а немного позже долго гуляли по шумной набережной, протискиваясь сквозь толпу курортников, пока в сумерках не нашли место на скамейке у самой воды. Мелкие волны звонко плескались в каменную стенку набережной, рассыпая брызги, и далеко, почти на горизонте, в сумерках сиял огнями большой пассажирский корабль, а к берегу, покачивая длинной мачтой с убранным парусом, подходила яхта, — глухо стучал мотор, и на тесной палубе возился с канатом жилистый мужчина в истертых джинсах, готовясь пришвартовать яхту к пирсу. Я смотрел на яхту, слушал шлепки мелких волн о каменный парапет под ногами, чувствовал плечом тепло Ирининого тела и испытывал блаженство и умиротворение.
Когда мы прогуливались по набережной, я несколько раз ловил оценивающие взгляды мужчин, которыми они провожали ее. И вдруг посмотрел на нее их взглядом и понял, насколько она соблазнительна. Наверное, именно в тот день я впервые решительно подумал об Ирине не только как о собеседнице, но и как о женщине, с которой можно было бы завести роман. И сказал себе, что буду добиваться ее или, во всяком случае, постараюсь не упустить шанс.
Прошло еще около двух недель.
За это время я начал постепенно осознавать, что не могу обходиться без общества Ирины, как законченный наркоман не может обойтись без ежедневной дозы своего зелья. Для меня подобная тяга к женщине была внове. Прежде отношения мои с противоположным полом складывались достаточно стандартно — знакомство, прелюдия к сексу, секс (сколько-то дней, недель или месяцев — пока не надоест) и прощание (иногда по-английски). С Ириной было иначе. И дело даже не в том, что не получалась схема, — на сей раз я и сам ее, схему, не спешил воплощать в бытие, — к Ирине я испытывал чувство, несхожее с тем, которое переживал с другими партнершами. Оно поселилось не где-то ниже пояса или в голове. Оно залезло в малознакомые мне самому глубины моей сущности, в «нутро», и застряло там здоровенной колючкой. Я едва дожидался конца работы, зная, что вечером снова встречусь с нею. Я был счастлив щенячьей радостью уже от того, что видел ее, чувствовал запах ее духов…
Одним словом, я влюбился. И это была не влюбленность, которая быстро, хоть и незаметно тает, словно мороженое на солнцепеке, а была, судя по моему состоянию, удивлявшему меня самого новизной и необычностью ощущений и мировосприятия, — была это, как я определил, самая что ни на есть любовь.
Но любовь любовью, а как женщину я хотел ее не меньше, чем прежних подруг.
Однако в наших отношениях ничего не происходило. Я не замечал никаких признаков того, что и она меня хочет, а сам не находил повода, чтобы действовать более активно и напористо.
Я почти каждый день заходил к Ирине после работы, с удовольствием наблюдал, как она разглядывает себя в большом — в ее рост — зеркале, собираясь на очередную прогулку, а потом мы сидели в каком-нибудь кафе, шли на концерт заезжей знаменитости или гуляли по набережной.
Понемногу я начинал отчаиваться. Мне стало казаться, что она совершенно не заинтересована во мне как в мужчине, как в партнере, что не испытывает она ко мне никаких чувств, даже отдаленно напоминающих мои внутренние пожары.
Но вот сослуживец пригласил меня на вечеринку, и я предложил Ирине составить мне компанию. И она пошла со мной.
Вечеринка была веселой, хоть и немноголюдной, и затянулась допоздна. Ирина, не без моих стараний, под конец была сильно навеселе, и когда я предложил ей остаться переночевать в моем кабинете (работа находилась неподалеку от жилья сослуживца), она неожиданно согласилась. В самом деле, зачем вызывать такси, ехать Бог знает куда домой, когда почти под боком, в парке, в старинном дворце есть кабинет с отдельным входом? А в кабинете стоит кровать. Да и черт с ней, что одна на двоих, — места хватит!
Мы действительно поместились на одной кровати и под одним одеялом. И я даже помог ей раздеться. Точнее — Ирина помогла мне раздевать ее. Но только до колготок. Затем она решительно пресекла мои попытки раздеть ее полностью — я вдруг получил ощутимый пинок коленом в живот (метила она, как я понял, ниже, но промахнулась) после чего Ирина отвернулась к стенке и преспокойно заснула.
Через несколько дней состоялась еще одна вечеринка. И снова я был там вместе с неуступчивой Ириной. Мы изрядно выпили, и я с отчаянной решимостью предложил ей повторить ночевку. И снова она легко согласилась. И снова была одна постель на двоих. Но, должно быть, что-то произошло с Ириной‚ — что-то‚ чего я не знал. Потому что теперь я раздел ее полностью. Мы долго целовались и ласкали друг друга, а затем она отдалась мне… И после этой ночи отдавалась без возражений — но уже у себя дома. Чаще всего — на большой и удобной старой кровати‚ поставленной на веранде.
За месяц мы много чего перепробовали в постели. Для нас это расширение интимного кругозора было не столько попытками развлечься‚ разнообразить вечера (а то и целые дни), сколько своеобразными попытками познать друг друга, да и самих себя тоже. И хотя никто из нас ни разу не сказал таких привычных и затертых, но‚ следует признать‚ все еще работающих слов‚ как «я люблю тебя»‚ «я жить без тебя не могу»‚ «я никому тебя не отдам»‚ мне казалось‚ что все понятно и без слов. Когда задерживалась на работе Ирина‚ я волновался за нее — даже ревность порой покалывала — и выходил встречать ее на остановку. Когда мне доводилось застревать на работе‚ она звонила‚ с беспокойством в голосе справлялась, почему задерживаюсь, спрашивала‚ когда ждать.
Вскоре я поймал себя на мысли: если все так прекрасно складывается‚ уж не задуматься ли о женитьбе? Единственное‚ что мне хотелось узнать — как-нибудь поделикатнее, но подробнее, — это о чувствах Ирины ко мне.
Я долго поджидал случая, чтобы задать ей свои вопросы. И вот, похоже, дождался.
Докурив сигарету до половины, я затушил окурок в старой стеклянной пепельнице и ласково положил руку Ирине на бедро — гладкое и упругое. Она открыла глаза, слегка прищурилась и насмешливо спросила:
— Изучаешь?
— Нет. Любуюсь.
Она мягко опустила свою ладонь на мою руку.
— И тебе нравится то, что ты видишь?
— Еще как!
— А что тебе нравится больше всего?
— Все!
— Лукавишь с бедной доверчивой девушкой?
— Зачем мне лукавить? Все именно так.
Я повел рукой вниз‚ от ее бедра к щиколотке — узкой, изящной, как раз такой, какие мне нравились. Она молчала, наблюдая за путешествием моей руки.
Я слегка сжал ей щиколотку и сказал:
— Ириша… — Помолчал, подбирая слова. — Когда ты поняла, что будешь моей?
Она удивленно подняла брови.
— Странный вопрос…
— И все-таки. Скажи, котенок, ты помнишь, когда впервые почувствовала, что я нужен тебе, что между нами… все будет?
Она подняла глаза к потолку, призадумалась, а затем неспешно проговорила:
— Это было совершенно… внезапно. Я вообще не собиралась заводить с тобой роман… — Она повернулась в постели и удобно оперлась на локоть. — Куда-то мы с тобой собирались в тот день. Я стояла в комнате перед своим большим зеркалом, а ты сидел сзади на тахте и смотрел на меня. И не знал, что я могу тебя видеть. И вдруг я заметила в зеркале твой взгляд. И что-то такое было в этом взгляде… В общем‚ я просто увидела твои глаза — и вдруг поняла, что отдамся тебе. Вот так — вдруг. И не решила даже, а именно поняла это, почувствовала… И так и поступила… А что?
Я усмехнулся, — надеюсь, не очень скорбно.
— Ну да, прямо как в сказке: «Свет мой, зеркальце, скажи…»
Она хотела ответить или спросить еще что-то, но я наклонился, обнял ее и поцеловал в губы — крепко и долго, — только чтобы она   з а т к н у л а с ь.