Прозаик тире поэт

Email – интервью Александру  Дудкину

А.Д.
- Данила Давыдов в журнале поэзии «Воздух» (№ 4, 2008 г.) так откликнулся на вышедший в прошлом году сборник стихов молодых вологодских поэтов «Плюсовая поэзия»: «Среди авторов – немало сугубо советских по своему творческому устройству, сугубо «литошных» авторов, однако ими сборник не исчерпывается. Помимо  хорошо известной за пределами города Наты Сучковой назову имена Натальи Усановой и Наталии Боевой, а также старших поэтов – Антона Чёрного и Галины Щекиной». 
Г.Щ.
- Данила  Давыдов сложный  для моего понимания человек. Интеллектуал, блестящий  ум, но сарказму, сарказму… А  шлейф легенд, который  тянется за ним,  ещё больше усложняет всё.  Когда я его попросила  откликнуться на книгу «Графоманка», он  откликнулся на  «Ор», причем очень странным фразами… Библиотекари областной и центральной библиотек подняли переполох, когда увидели его рецензию в «Книжном обозрении», да и я  приуныла. Правда, Гасин меня уверял, что чем непонятней, тем лучше реклама. Может быть, но  на другую тему! Высказывание о «Плюсовой» - откровенная насмешка: «старший»  поэт  Черный  младше Сучковой, а я старше всех вместе  взятых.  И потом  - во мне никто никогда не видел поэта. Привыкли, что прозаик. Думаю, это просто стеб. Хотя  доля правды  в его словах может и  есть.
А.Д.
- Я читал ту небольшую рецензию Давыдова  на «Ор» в «Книжном обозрении». Мне, наоборот, она показалась хвалебной…
Г.Щ.
- А разве  речь должна была быть об  «Оре»? Разве  «Ор» на Букера номинировали? Давыдов сделал вид, что про номинацию не  знает, а ведь шум поднялся именно из-за нее.
А.Д.
- Вам никогда не хотелось поставить на литературе крест?  Не приходили ли Вы хоть однажды к выводу, что литература бесполезна и бестолкова?  Что вся художественная литература создаётся  лишь для развлечения и ни для чего больше? Что она может что-то дать лишь писателю. И то не всякому. И то не всегда.
Г.Щ.
- Это что - провокация? Литература никогда не бестолкова и не бесполезна! В отличие от тех, кто ею занимается… Она то, без чего  не прожить. Может кому  и развлечение, но мне – «способ жизни, причем лучший ее  способ», говоря словами Анчарова. Что дает? Дают и  берут  на  рынке, в литературе, как в любом  искусстве, другие  отношения. Кто может  творить, тот отдает, и кто способен слышать, тот возьмет.
Поставить на ней  крест не хотела никогда и не собираюсь впредь, я себя  от неё отлучала, считая недостойной, но она не виновата. И если  человек, в  неё окунувшись, ничего не получил,  – то мало, значит, отдал.  Да и вообще, что за  торг? Быть причастной – и то милость…
А.Д.
- Кстати, о провокациях. Если в своём литературном творчестве Вы, бесспорно, традиционалист, реалист, можно сказать, до мозга костей, то вот в литературном быту (это я о фестивалях, собраниях, презентациях, конкурсах) Вы, так видится со стороны, провоцировать любите. Недавно Вы, созданное Вами же десять лет назад Вологодское отделение Союза российских писателей  ( далее ВО СРП или Союз) назвали «живым трупом». И с Вами никто, похоже, не согласился…
Г.Щ.
- А это вовсе не провокация. Это  искреннее  убеждение, высказанное в  резкой форме и в лицо: Когда Союз только начинался, я  разыскивала  поэтов и писателей  по одному, при этом я  верила,  что они  будут работать не только на  себя, но и на других. Имелась в  виду  помощь,  поддержка, умение  выслушать и  посоветовать что-то в творческой кухне. Иначе  зачем союз-то? Я и  сама  показывала пример, всех  читала, продвигала  к другим читателям.. Однако прошли годы и никакого литературного коммунизма не настало. По-прежнему каждый занят собой, то есть – возник ряд отдельных авторов, получивших писательские билеты. Но  это же не союз, как я  его понимаю. Поэтому я и говорю, что «моего» союза нет в живых… А почему  никто с этим не согласился? За  это я не отвечаю. У каждого  есть совесть, и пусть они перед этой  совестью сами оправдываются.  Мне краснеть не за что. Я ломлю как чернорабочий. Вот человек столько лет пишет! Я на нее ору, что она   меня отвлекла от важной  работы. А она шёпотом: «Но я впервые с редактором  говорю…» И меня  этим обезоруживает. Если я  ее прогоню, то всё: никто не поможет ей. Приходится вникать в  чужие  тексты, а свои бросать… Так происходит, потому  что помощи нет. Архипов помогает, свое  лито основал, Фаустов бьется, комментирует молодежь, а другие? Только и думают, как бы  диссер  защитить, как бы увернуться от Щекиной - перейти на  другую сторону улицы.… Говорят о полицейском подходе! Как  только не стыдно! Есть люди  в Союзе, у которых ступор настал. Ну ради бога, я  помогу, вмешаюсь, посоветую. Но им же унизительно советоваться со мной, они считают меня квадратной!  Пять человек  при мне загубили свои неродившиеся книги.  Перечислить? А когда я  предлагала помощь, - посылали подальше, такая у них гордыня. А  есть такие, которым я  помогала,  и они сложились как  авторы, а потом послали меня. А я аедь тоже нуждаюсь… Как не понимают, что на них, на  таких звездах, и кончится  союз?   Ну, пусть сидят.  Я  сейчас помогаю только тем, кто хочет. Это  касается  лито и  молодежной  студии. Кстати, вопрос  вдохновения мистически связан с  помощью людям. Когда у  тебя нет горения – не сиди, помоги  коллеге по перу, рецензию напиши. А не  хочешь помочь – не  жалуйся, что  нет  вдохновения.
Про фестивали?  Принципиально не стану больше помогать. Потому что люди сделали из меня шестерку, посыльную, телефонный справочник, - только чтоб толпу сгонять, - но мой кпд  мог быть выше.
Про журнал? Опять же не одобрили «Свечу», сказали, что не имею  права называть его  печатным органом ВО СРП. То есть все мои начинания правлением оценены  отрицательно. Есть идея  о том, что Черный  сделает настоящий печатный орган, зарегистирует, все  как  надо.  Вот хорошо, пусть. Интересно, почему Дудкин сперва был  активным культуртрегером в   Кадуйском районе, а потом ушел от этого? Потому что обидно. Так и мне обидно, пусть я хоть полицейский,  хоть черт с рогами (прости, Господи), но тоже  человек. Что же  это я создала за  Союз, который  по отношению ко мне  ведет  себя  хуже, чем тот союз?  Один член нашего Союза написал на меня пасквиль и не один, другой - обвинил «Ор» в  педофилии… Спасибо, товарищи. Пятнадцать лет работы…
А.Д.
- В моём случае нужно говорить не об обиде на отрицательный отклик на то, что я делал, а об обиде на отсутствие каких-либо откликов. Ну а пасквиль? Пасквиль же пишется на то, что существует, на то, о чём нельзя сказать, что оно пыль и прах, или что «псу под хвост». Пасквиль – это обратная сторона известности, успешности, талантливости...
Г.Щ.
-  Нет, пасквиль – оскорбление. И написан он, чтобы оскорбить. Его могут написать только знающие меня люди. И они не упустили случая  поглумиться. То есть спустя десять лет я  опять оказалась в одиночестве.
А.Д.
- Когда говорят о прозаике Щекиной, то в большинстве случаев говорят о «Графоманке» и иногда об «Оре».  Говорят о романах. Но есть ведь ещё «Мелисса» и «Ария» - две Ваших книжки рассказов. Мне кажется, что читая какой-нибудь роман в современном его виде, мы узнаём человека, главного героя этого романа. А читая сборник рассказов, мы познаём мир. Мы видим то один из его фрагментов, то другой, а потом, в сознании своём складываем в  картину. А что для Вас важнее: романы Ваши или же рассказы?
Г.Щ.
- Писательство – многотраслевая и многожанровая  работа. Её  бывает трудно разделить на потоки. Роман – он для масштабного художественного высказывания, для того, чтобы размышление дошло до многих. Тут силы  тратятся именно на  большой энергетический  заряд. С рассказом аналогично, но  задачи  скромнее. На рассказе можно поучиться, поэкспериментировать. Так было тогда, когда  писались рассказы для  «Мелиссы». В «Арии» сменилась интонации  при переходе на притчевый  стиль. Из рассказов может сложиться  нечто большее, а может, и нет. Но сам  по  себе рассказ уже  самодостаточен. Поэтому  мысль о рассказе  как о фрагменте абсолютно правомерна. Но в то же  время рассматривать его только как  пазл не стоит. Он иногда  так  заиграет, неохота  трогать, а в большом тексте и утонет, пожалуй. Мир мы  познаем и в рассказе, и в романе. И человека. Но в  рассказе - на десяти листах - много не напишешь, рамки тесноваты. Лично мне.  Сейчас  я  пишу  рассказы для  детей  как основу для  будущей повести, но я  еще не  знаю - получится ли. Фаюмский  мальчик, который не может побороть свой  страх перед  социумом, который ищет и теряет друзей, ищет и находит себя -  сложная  вещь. Для меня важно  владеть и романной формой, и рассказом… Иногда же – не нужно ни то, ни другое. Про критику я  уже  говорила, она  необходима… Бывает, хочется  крикнуть, прокукарекать горе или радость – и тогда  пишешь стих. Чувство может гореть очень недолго и локально, и его не хватает на  большое, а на  малое как  раз. Тот, кто думает что прозаик – не поэт, ошибается. Думаю, что меня можно позиционировать и как поэта, несмотря на  большой корпус прозы. Книга стихов тоже  будет.
А.Л.
- Рассказ, конечно же, не пазл. Рассказ – отдельна картина на выставке. А роман – вся выставка разом. Александр же Хургин недавно в своём ЖЖ оставил такую запись: «Как-то Василий Аксёнов сказал, что роман - это стремление к несовершенству, в то время как рассказ - стремление к совершенству. Тогда выходит, что повесть - это, с одной стороны, роман, стремящийся к совершенству, а с другой, рассказ, стремящийся к несовершенству. В общем, повесть - это очень заманчиво»… Прочитал два Ваших рассказа из цикла о Максе, фаюмском мальчике. Сделал заключение, что отвагу (мужество, если хотите) рождает страх. В одних случаях страх оказаться побеждённым, в других оказаться трусом...
Г.Щ.
- Страх существует у  детей  как огромная деструктивная  сила, да он есть у всех! Просто когда боится ребенок – это  закономерно, а когда  боится  взрослый -  это  дико. А почему? Одно и то  же… И с этим надо что-то делать, объяснить себе  это, понять причины. А подавление страха – это всю жизнь с гоблинами  жить.
А.Д.
- То есть, Вы хотите сказать, что надо  страшиться страха, что надо бороться со страхом как таковым, надо перестать бояться чего бы то ни было. Но, по-моему, не бояться противоестественно…
Г.Щ.
-Наоборот, не страшиться  страха….  ,А лучше бы обьяснять себе его природу, догадываться откуда что взялось. Тут недавно на  Другом  лито Архипова разбирали мои  рассказы про мальчика Макса, и, несмотря на  статус  черновика, эскизность текста – многие отметили , что мальчик Макс нормальный, довольно тонкий  человек, личность, и  ясно, что это все же благополучный  мальчик. В его страхах нет ничего необычного, его страхи идут от столкновения с социумом, а еще от его собственного богатого воображения.
А.Д.
- На днях листал Ваш блог в Живом Журнале. В нём много отчётов о встречах с читателями: то в каком-нибудь учебном заведении Вы выступаете, то в книжном магазине, то в библиотеке. Вот об этом прошу рассказать.
Г.Щ.
- Ну, некоторые школы,  19 лицей,  32-ой лицей – это все, в основном, встречи для  галочки. Школьники  сейчас ничего не  читают, они  тяжелая публика. Говоришь перед ними два  часа, горячишься, волнушься, а они по мобиле трещат…  Вот и получается  для  галочки – потому  что фпкт был, но люди с такой  встречи уходят  пустые, до них слово не дошло.
Была зимой встреча в Череповце, в  центральной библиотеке имени Верещагина. Очень  удачная в целом.  Много вопросов,  два интервью. Елена Смирнова понравилась. Но Сергей Виноградов все-таки отравил мою радость – свел  разговор к тому, что приехала торговать книгой, будто в этом  есть что-то плохое… И поставил во главу  угла отношение к  Рубцову (см. публикацию в  газете «Речь»). После  чего  Широглазов, страстный  поклонник Рубцова, наговорил мне гадостей. А  ведь  было время, когда  он  выступал в Вологде и я для него публику собирала. Он же мне ответил сооовсем  другим. Это тоже получилось для  галочки, такая  статья не подталкивает к прочтению романа. Ну,  приехала  некая  торговка, обидела походя великого Рубцова…  Виноградову было неинтересно, что нового для  читателя я сказала в  «Графоманке», а ведь было новое-то. Там задевался вопрос о свободе слова, которой  нет  до сих пор! Хотя  считается, что она есть.
Было, правда, и другое отношение – самих читателей (Захаров, Констанская, Смирнов, Бушенев, Дудкин – они меня  знают по Череповецкому  литобединению).  Было великолепное продолжение встречи в  Череповце – там я  познакомилась с Еленой Колядиной, и мы ее  обсуждали на Литклубе в  Доме Пантелеева в мае. Хорошо, кстати, что этому способствовала Т. Жмайло. Колядина очень смелый  роман написала – «Веселая  галиматья».
В 10-ом филиале  городской  библиотеки Вологды в  марте с. г. было интересно, там  проходил  семинар сельских библиотекарей, думаю, они много нового о вологодской литературе  узнали.  Слава  Богу,  союз наш пришел в  количестве трех  человек. Удивила  библиотека  для  слепых – ведь прежде  чем на встречу  меня позвать, они начитали  роман «Графоманка» на  магнитофон, чтобы слабовидящие могли понять, о чем  речь! Одиннадцать  часов начитали и мне кассеты  подарили на память. Вопросы задавали и обо мне,  и о героине романа… Выступала в Соколе: пришли одни  женщины. Мужская  половина, видно  читать не  умеет. Но те, что пришли, очень живо реагировали и вопросы  задавали. Еще встреча – в Библиоглобусе в Москве в мае. Это  была  автограф-сессия по поводу  изданиия «Графоманки» издательством  «ОксиПресс».
А.Д.
- Резанули в Вашем ответе мой слух слова «для галочки». Зачем Вам – независимой, свободной писательнице – что-то делать формально? Лишь только для того, чтобы было...
Г.Щ.
- Вот те раз. Мне -то как раз это и не надо! Только силы приходится попусту тратить. Но просят же – то библиотеки, то реальные  люди. Объясняю им – это  бессмысленно, читатели ничего  не  читали, не знают, о чем речь, про что вопросы  задавать. А мне парируют – вот вы расскажите, так,  может, и почитают… То есть я  еще должна  уговаривать их: прочитате, да  прочитайте. Это вообще возмутительный подход. Слепые и то прочитали, а  зрячие не  хотят. Буду отказывать.
А.Д.
- В Интернете недавно появились первые главы, судя по всему, большого, объёмного Вашего произведения. Вы рассказываете о событиях семидесяти-, шестидесятилетней давности современным, так мне кажется, языком. И Вы, как нередко бывает, комкаете время, что затрудняет чтение.
Г.Щ.
-  А в чем вопрос, собственно? В том, что язык этих глав про девочку Граню (условное  рабочее название - «Отчаянная») не соответствует времени? Он и не может соотвествовать, потому что я в том времени не  жила и не могу  даже  заниматься стилизацией. Я  могу только придумать условный  язык, рисующий  героиню и мир, ее окружающий. Если это позволит героям ожить – мне и достаточно. На  документальный показ  не претендую.