Человек из сказки. Полная версия

    В повести использованы реальные топонимические названия, а также события, имевшие место в Житомирской области после Чернобыльской катастрофы, однако все персонажи являются собирательными образами и всякое сходство с реальными людьми случайно.

ПРОЛОГ
   Я безумец. Такой диагноз дается нелегко, особенно если в этом признаешься самому себе. Не могу точно сказать, когда я впервые признался себе в этом, тем более не помню, когда мысль о собственном безумии пришла в мое воспаленное сознание, но это - факт.
   В течении всего года, я ничем не отличаюсь от большинства окружающих меня людей. Так же как и они я работаю, ем, сплю, встречаюсь с друзьями за кружкой пива, хожу в кино со своей девушкой, убиваю время, предаваясь лени и лихорадочно работаю в припадках трудоголизма, до тех пор пока в воздухе не запахнет осенью. Еще по всем признакам лениво расходуется лето, так же тепло и солнечно, так же цветасто и пряно в природе, но вечерами, в воздухе уже чувствуется кондиционированная прохлада, в запахах появляется оттенок брожения, а зелень обретает пожухло темные тона... Тогда все и начинается. Мне снятся странные сны, в которых мелькают как в калейдоскопе полузабытые обрывки ситуаций, пейзажей и интерьеров моего детства. Как продолжение их, мне снятся картины будущего, которые я не могу вспомнить утром, но которые открываются в моем сознании когда эта ситуация происходит в жизни. "Де жа вю" с упорством маньяка начинает преследовать меня изо дня в день и вся моя жизнь превращается в сплошную мистерию, где реальное и фантастическое перемешиваются настолько, что уже и не определить где сон, а где явь.
    Тревога, сладкая и манящая поселяется во мне, и я давлю ее обычной рутиной, суетой жизни и не живу, а существую, все время пока желтеет и опадает листва, пока осенние ветры порывами ударяют в стекло, звонко хлещут дожди, словно зовут куда-то...
   Я не нахожу себе места, ищу выхода своим волнениям, сбегаю от самого себя на охоту, в лес, за грибами, утомляю себя чем ни попади и, забываюсь наконец чутким тревожным сном... до утра, а утром все повторяется вновь.
   В тот год, я решил, что больше не буду убегать, не буду обманывать себя. Настала пора разобраться со всем этим, и если не покончить, то хотя бы понять. В начале сентября я взял отпуск и отправился на Родину, туда, откуда меня выгнала судьба в купе с чудовищной радиацией, в зону отчуждения.


1. Явление
    За сутки пути у меня было время подумать над тем, как я встречусь с прошлым. Передо мной проплывали картины детства, причем вопреки глупой особенности памяти вспоминать плохое, все образы, возникавшие в сознании, были на удивление теплыми и светлыми.
   Маленький уютный поселок в самом сердце Полесья, добротные зажиточные усадьбы, симпатичные свежие двухэтажки, завод, добывающий гранит и щебенку, и по краю всего этого могучие дубы и темные ели, густые березняки и заросли азалии, словно стража между миром людей и бескрайними вековыми пущами и дубравами, болотными топями и заросшими гривами, лесами и перелесками.
     А мне девять лет и я, при помощи раскладного ножа делаю себе из молодого дубка лук, потому что по мнению девятилетнего парня без лука и стрел выжить в окружающих дебрях никак нельзя. Время спустя в моих руках тугой лук и пяток оперенных индюшиными перьями стрел, с "настоящими", из расклепанных гвоздей, наконечниками. И вовсе не важно, что перья собраны на траве возле дома, ибо индюка Васю я боюсь больше страшных историй про привидения в окружавших поселок ДОТах... Я охотник, и выхожу впервые на охоту! И все остальное - просто пустяки... За сараем, в зарослях лопухов, что-то шевельнулось, широкие листья сорняка приподымались и опускались, выдавая движение какого-то животного. Крыса! Подумалось мне - в сарае водилось много этих тварей. Стрела легла на тетиву и коротко свистнула в воздухе. Пронзительный визг стал сигналом попадания и "больших неприятностей" для маленького охотника - из лопухов с торчащей в ноге стрелой вылетел... соседский кот! Как назло, тут же появился сосед, меня обезоружили и отвели к родителям.
   Папа молчал, и его молчание не сулило мне ничего хорошего. Я чувствовал себя виноватым, да и кота действительно было жалко. Рассказав, по-честному, как все было, я ждал вердикта. Отец взял стоявший в углу лук и подошел ко мне:
 - Прежде чем ты снова возьмешь его в руки, подумай - надо ли стрелять? Зачем ты хочешь лишить жизни кого-то? И что ты будешь впоследствии делать с добытой дичью? А главное - никогда не стреляй по цели, которую ты не видишь! Понял меня, сына?
   Я понял, и запомнил это на всю жизнь. Мне вернули лук, и я больше никогда не стрелял куда попало.
 - Станция Дуброва! - голос проводницы вернул меня к действительности. Вот я и приехал, так и не подготовившись к встрече. Мое прошлое, мое детство неумолимо приближалось ко мне сквозь перестук колес опрятного плацкартного вагона. Как под гипнозом я взвалил на плечи рюкзак, раскланялся со случайными спутниками и вышел в тамбур. Дверь вагона со скрипом отворилась, проводница опустила ступеньки, и я сошел на перрон. В груди заныло, а сердце забухало в висках. Голова закружилась в позабытом ощущении счастья: передо мной была ничуть не изменившаяся станция, справа и чуть поодаль - железнодорожный магазин, и такой же покосившийся щит содержал поистине магическую надпись "Дуброва". Я опустился на перронную скамейку, не сводя глаз с названия станции, и закурил. Четырнадцать лет прошло!.. И пока грохотал уходивший в закат поезд, я тихо улыбался, ликовал и... чувствуя себя дома, плакал...

2. Полураспад
   Я шел по улице и не узнавал своего родного поселка. А поселка то собственно и не было уже. Там, за спиной, остался маленький оазис железнодорожной станции с десятком ухоженных домиков, да еще под ногами стелился серый бетон дезактивации, вокруг же царило полнейшее запустение.
   Нарядных ухоженных домов с цветочными палисадниками не было уже и в помине. На их месте, сколько глазу было видно, простирались глухие бурьянища, в буйных зарослях которых торчали печные трубы, разрушенные стены, остатки кирпичных кладок, а то и просто пара бревен поставленных "на попа". Одичавший виноград заплел все это причудливыми кружевами лоз и стыдливо пытался прикрыть неимоверно большими листьями. Листья были размером с лопушиные, страшные листья. И вообще, вся травянистая растительность имела гипертрофированные формы. Я прошел мимо стадиона, на футбольном поле которого росли мятлики и тимофеевка мне по плечо, прошел мимо покосившихся ворот и вышел к перекрестку.
   В этом месте сорокасантиметровая толща дезактивационного бетона растрескалась и полопалась, а прямо из трещин, тут и там, пробивались молодые, но настырно-крепкие побеги дубняка. По дороге легким осенним ветром гоняло всякий хлам, поднимало радиоактивную пыль и в горле вдруг возникло такое знакомое ощущение першения.
   Я стоял лицом к поселковому парку, в глубине которого находился старый затопленный карьер. Каких раков мы в нем ловили! Омаров просто! Куда же пойти в первую очередь? Налево - к школе, или направо - к дому? От мысли о том, каким я могу увидеть наш дом, меня передернуло...
   Внезапно, мое внимание было отвлечено появлением странного существа. Я присмотрелся - так и есть, рак. Членистоногое бодренько так ковыляло через перекресток в сторону школы. Я пошел следом.
   Уже почти настигнув "рака" я начал понимать, что ошибся, особенно после того, как на спине "ракообразного" развернулись крылья, и оно начало взлетать. Я метнул в существо свою панаму, сбил его и принялся рассматривать. Это оказался жук-олень, но каких чудовищных размеров! Его тело было длиною в ладонь взрослого человека, рога в палец, а лапы, вооруженные острыми шипами казались орудием пыток... Чудовище! Жуткий монстр!
   Я отпустил насекомое, и оно так же спокойно зашагало по бетону, затем развернуло крылья и с механическим гулом и шелестом, неуверенно раскачиваясь в воздухе, полетело в сторону школы. Я же, недолго думая, пошел следом. В горле страшно запершило. Радиация, подумалось, хотя все знатоки утверждают, что почувствовать ее нельзя. Ну-ка проверим?! Маленький японский прибор, только я нажал кнопку, истерично запищал, отсчитывая микрорентгены. Ну, что ты там, арифметик, насчитал? Четыреста микрорентген в час, при норме МАГАТЭ - шестнадцать... А на дезактивационном бетоне? Еще больше, почти шестьсот... Весело я поохочусь здесь!
    А вот и школа. Залитый тем же пресловутым бетоном школьный двор выглядел как плац концлагеря. Оконные проемы, зияли пустотой, кровля и двери отсутствовали напрочь. Я зашел внутрь, даже полы и подоконники были сняты. Кто ж это так похозяйничал? Наверняка мародеры... И теперь в какой-нибудь деревушке или городишке стоит посреди селения дом из фонящих бревен, радиоактивных окон и дверей, и светит гамма-лучами, отравляя все живое вокруг. И где-то ходит по свету, сволочь, которая продала эту верную смерть за звонкую монету кому-то.
   Я вышел во двор. Рядом со школой серело такими же пустыми глазницами здание школьных мастерских, между школой и мастерскими - спортплощадка, и вновь память унесла меня в беззаботную пору детства...
   Всплыли картины школьных парадов, торжественного награждения нашего класса - победителя в игре "Зарница", турпоходы, пионерские костры, соревнования... Прибор пикнул последний раз - тысяча двести микрогадостей в час, смертельных микроядов в том месте, где три года подряд проводились все спортивные мероприятия с детьми. Хотя неправда - пять лет, это мне повезло больше, чем моим сверстникам, потому что мои родители, узнав об опасности, сразу же сорвались с насиженного места и поехали куда-нибудь, только бы подальше от беды, спасая меня от убийственного фона. Моих сверстников и других детей выселяли вместе с родителями согласно бездушной госпрограмме на два года позже...
   Я зашел в мастерские - место святое для меня, почти храм - здесь был кабинет заводского художника-оформителя, самородка-самоучки, гениального местного живописца, с образованием маляра, Петра Адамовича.
   Хотя вся малышня в поселке называла его просто "дядя Петя". Сколько сотен тысяч часов провел я в его мастерской, учась рисовать, лепить, резать по дереву. И хотя у него всегда хватало работы, он находил время показать технику мазка и штриха, научить пропорции и перспективе, как держать резец или шпатель.
   До сих пор вспоминаю как постигая технику работы маслом, я вымазал новую куртку ярко-алой краской, и как дядя Петя, спасая меня застирывал испорченную одежду авиационным бензином прямо в оцинкованном ведре. И хотя мои родители сердились на меня, когда я называл Адамовича своим другом, говорили мне о дистанции между взрослым и ребенком, об уважении, негласно, мы с дядей Петей всегда были друзьями.
   С тяжелым сердцем я побрел назад в поселок, то и дело натыкаясь на картины разрушения и запустения. Внезапно в голове возникло слово "полураспад"... Нет, не верно, все что вокруг это полный распад... только та гадость, которой обильно полили мою Родину, этот заповедный край моего детства, мою Дуброву, будет еще несколько тысячелетий, а здесь по-моему уже все... Муторные жуки на ужасных виноградных листьях...

3. Назад в детство
   Солнце коснулось зубчатого, неровного лесного горизонта и вырвало меня из объятий горечи. Могучий вековечный лес, старый и вездесущий, проникающий во все уголки поселка, мерно шумел на закате дня. Он словно старый друг прикасался к моему плечу и говорил басовито-скупые, неуклюжие, но искренние слова утешения. Я подошел к нашему дому и... улыбнулся. Не тому, что наш дом уцелел, нет, он пребывал в таком же запустении, как и весь поселок. У него тоже не было окон и дверей, отсутствовала кровля и, наверняка был снят с полов паркет, но во дворе вокруг дома цвели и благоухали мамины розы. Белые, розовые, красные, желтые и бордовые, восковые пергаментные и бархатные (велюровые, как я называл их в детстве) наполняли воздух мягким медовым ароматом. В нашем дворе перед отъездом росло пятьдесят четыре куста роз, сейчас их было значительно больше. Создавалось впечатление, что кто-то ухаживал за ними. Вся розовая поляна была обнесена забором. Я перелез через изгородь и побрел меж кустами, любуясь изысканными бутонами нежных цветков.
   Мне вспомнилось вдруг то время, когда я впервые потерял друга. Незадачливый водитель сбил на своем КРАЗе моего Чапа. Коричнево-серый красавец арлекин, с правым белым глазом, создававшим впечатление бельма, рос вместе со мной. Он понимал слова, ему не нужны были команды, он охранял меня, тогда еще маленького мальчика от посягательств индюка Васи на мою персону, и вот его не стало... Я был безутешен в своем горе, и мои родители, видя мои страдания, спешно занялись поисками щенка. Однажды мы поехали отдохнуть в Озерское лесничество: покупаться в лесном озере, попариться в баньке, насобирать грибов. Нас встретил лесник, смуглый пожилой мужчина с грустными глазами. У его ног вертелся белый пушистый щенок Бим. За день, проведенный на берегу озера, мы подружились с Бимом, и сердце старого лесничего дрогнуло, наверное, после того, как я рассказал ему про погибшего Чапа. Он не колеблясь ни секунды, подарил мне редкостной породы "японский шпиц" щенка, и у меня появился друг.
  В тот день так же цвели розы. Я любовался цветами, а маленький Бим белым пушистым комочком вертелся у моих ног. Неожиданно он взвизгнул и упал наземь. По взлетающей у него за ухом осе я понял, что произошло, и сгребя в охапку помертвевшего щенка, побежал звать маму. Общими усилиями щенка спасли - нашатырем и валерьянкой, а после мы лежали вдвоем на ковре перед телевизором, и я смеялся, глядя как Бим, смотрит телевизор пьяными от валерьянки глазами...
 - Эй, хлопче! - окликнул меня кто-то за спиной, - ты чего туда полез?!
   Я обернулся и поразился увиденному - на меня перло огромное стадо коз - сотни две-три голов, среди которого стоял человек с посохом. Он стоял в закатных лучах и против света я не мог разглядеть его.
 - Я не рву, не бойтесь! - ответил я, - я просто любуюсь!
 - Вылазь оттуда, любоваться можно и за забором!
   Пришлось повиноваться. Только я перебрался через изгородь как был встречен собачьим рыком. На меня рычал молодой толстолапый и тупоносый еще арлекин - точь-в-точь мой Чап, только бельмо было на левом глазу.
 - У ты какой?! - ласково сказал я ему и, присев, протянул ему свою ладонь. Щенок осторожно понюхал воздух и пошел ко мне. Вдруг, расталкивая глупых коз, с диким лаем на меня кинулись два взрослых серо-коричневых пса. Мне пришлось ретироваться назад в розы - псы были крупные и отнюдь не дружелюбные. Хозяин стада и, очевидно собак, поспешил мне на выручку:
 - Кай! Герда! Назад! Ко мне!
  Собаки послушно отступили к хозяину, а малыш все так же любопытствующе разглядывал меня, не сходя с места. Человек с посохом подошел ко мне и поинтересовался:
 - Не порвали часом?
   Что-то в его голосе показалось мне знакомым.
 - Нет, спасибо что выручили! - ответил я и узнал своего собеседника. Конечно, он постарел, отпустил бороду, но это был он:
 - Дядя Петя, дорогой! - воскликнул я, - это вы?!
   Он присмотрелся ко мне и севшим голосом произнес:
 - Ты Пашка?
   Мы обнялись, похлопывая друг друга по спинам.
 - Ты ли это? - он отстранился, рассматривая меня, - а повзрослел, босяк! Точно Павел!
   Я улыбнулся и почувствовал как в глазах собирается влага, то же самое было и на лице Дяди Пети, и наверное мы б разревелись как две слюнявые бабы, если б молодой арлекин не грызнул меня за ногу. Я взвыл. Хозяин принялся отнимать от меня усердного пса. Укус оказался не сильным, но чувствительным, раны не было, но синяк обещал быть серьезным.
    Пожурив собаку, дядя Петя потащил меня к себе, попутно собирая свое огромное стадо.
   Как оказалось, жил Петр Адамович в своей квартире, в единственной уцелевшей от мародеров двухэтажке поселка. Коз держал в соседнем подъезде, в трех пустых квартирах первого этажа оба подъезда охранялись крупными арлекинами.
 - Дядя Петя, вы никак заводчиком арлекинов сделались? - спросил в шутку я.
 - Ага, и коз тоже, - улыбаясь, ответил он.
 - Не тяжело такое стадо держать?
 - Тяжко, да что поделаешь, плодятся твари как кроли.
 - Ну, так на шашлычок их, - предложил я.
 - Не могу, - вдруг ответил он, - веришь, рука не поднимается. Молодняк, а то и старых время от времени продаю крестьянам с Озерского, молоко по селам вожу, оно у меня чистое - знаю, где выпасать, а зарезать не могу...
 - Может, подсобишь? Шашлыков завтра поедим?
   Он скользнул взглядом по чехлу с ружьем.
 - Ты, вроде, охотник?
 - Есть маленько, - ответил я.
 - Вот и поохотишься, а то у меня тут дикие свиньи весь огород разорили.
 - У меня на кабанов лицензии нет, - развел я руками.
 - Да какая тут лицензия! - воскликнул дядя Петя, - тут  на двадцать километров окрест не то что лесника, участкового нету, а кабанов - что моих коз, а еще волки огромные!
 - Для того и собак столько? - спросил я.
 - Для того, и для мародеров. У меня всего двенадцать псов, а этот вот, - он кивнул на кусючего мальца, - тринадцатый.
 - А звать его как?
 - Не придумал еще, - отмахнулся хозяин, - хочешь, сам назови!
   Увидев, что о нем говорят, толстолапый юнец подбежал к нам, и вдруг неожиданно дружелюбно ткнулся мне мордой в ладонь.
 - Он мне на моего Чапа похож, помните? - не надеясь на утвердительный ответ, спросил я.
 - Конечно, помню, умный был пес, под КРАЗ попал, верно?
 - Верно, - согласился и потрепал своего четвероногого знакомца по холке, - будешь Чапом?
    Пес аж глаза закрыл от удовольствия.
 - Ну, пойдем ко мне, пойдем, - засуетился дядя Петя, - ты, верно, устал с дороги. Проходи, располагайся, я сейчас коз загоню, покормлю-подою и, будем ужинать.
   Я вошел в чистую, уютную квартиру.
 - Там в зале у меня мастерская, - крикнул из кухни хозяин, - ты пока там картины посмотри, поделки мои. А я быстро, через полчаса ужинать будем.

4. Образы
    В студии дяди Пети-художника все было, так же как и четырнадцать лет назад, с той лишь разницей, что находилась она теперь не в каморке при школьных мастерских, а в просторной комнате его квартиры. Тот же, заляпанный красками рабочий стол, так же в стакане стоят остро отточенные простые карандаши, инструменты на стенде, и вокруг на стенах пришпилены эскизы - углем, карандашом, ручкой на тетрадном листе. Несколько законченных работ: лесной пейзаж, вид на разрушенный поселок, осень во дворе старого детского сада - таким его я еще помню... А вот антропогенный пейзаж: какие-то ржавые механизмы, озеро, из которого торчит ферменная конструкция. Стоп! Где-то я это видел... Но где? И я узнал. Так вот как выглядит теперь наш завод! Передо мной был вид на затопленный гранитный карьер, а из-под воды торчала стрела шагающего экскаватора. Я перевел взгляд на полотно с руинами - это была центральная площадь поселка с памятником партизану Шпаковскому. Только по памятнику и узнаешь теперь... Без витрин, с выбитой торцевой стеной, торговый комплекс, за старыми елями фундамент с печной трубой - поселковый совет и почта, вернее то, что от них осталось. А вот это, наверное, медпункт, каркас щитового домика, понуро косясь, глядел с полотна.
   Внезапно защемило сердце, и в памяти всплыла картина из детства: свежий, умытый дождем поселок, украшенный гирляндами по случаю праздника. Смеркается, и над площадью загораются нарядные огни. Толпы людей стекаются со всех сторон на площадь - сегодня массовое гуляние по поводу Дня строителя, главного праздника в поселке. Все от мала до велика, собираются в центре Дубровы. На площади уже установлен украшенный прицеп с опущенными бортами, на котором разместились музыканты, и начинаются танцы, прямо здесь, на площади. Стоит закрыть глаза, и вижу как молодые папа и мама кружат в вальсе. Мама в элегантном вечернем платье, папа в новом костюме - какая красивая пара!
   И люди вокруг улыбчивые, беззаботно веселые, танцуют, смеются, подшучивают друг над другом... И что поразительно, никаких пьяных придурков, никаких разборок, никаких лысых "утюгов"... Скажете, идеализация? Ничего подобного!
   Так действительно было, и было хорошо, просто, легко и великолепно, пока людей сперва не полили радиоактивным дерьмом, а после не ободрали как липок, присвоив себе все их трудовые сбережения...
    А вот еще один интересный эскиз. Ссутулившаяся фигура человека, волочащего на ручной тележке холодильник. Он опасливо оглядывается, но в его взгляде есть и еще что-то. Что? Я видел подобный взгляд и не раз... Взгляд, исполненный шакальего превосходства, когда в одной руке скипетр, а в другой взятка, страх и превосходство! Такой взгляд мог родиться только там, где дома смотрят пустыми глазницами оконных проемов. В том времени, где счастливые люди пели и танцевали на площадях такому выродку просто не стало бы места. Внизу рисунка было написано: "Мародер". Замени холодильник лосем, и можно смело писать "Браконьер", переодень в костюм и дай портфель, смело пиши "Удельный князек"...
   Я поймал себя на жгучей ненависти к самому типу лица, взгляду, образу... Куда-то назад отползла ностальгия, и я понял почему - передо мной было гнусное и такое ненавистное мне настоящее, в самом худшем из его проявлений.
    Узрев кресло, я присел, откинувшись на спинку, и враз глаза мои поймали родной, до боли знакомый образ - копию "Сикстинской Мадонны", но только выполненную в сине-зеленых тонах. Точно такую копию написал когда-то дядя Петя для нашей семьи и подарил, когда мы уезжали отсюда. Какая красота, какая духовная полнота и насыщенность исходила от этой копии, какая безмерная грусть застыла в глазах Мадонны, и я знал, почему она грустит. Она смотрела в окно, за которым лежал в руинах, пропитанный ядом, некогда цветущий поселок счастливых людей...
   Вернулся хозяин, и мы стали ужинать. Говорили о тех четырнадцати годах в моей и его жизни, которые прошли с момента моего отъезда. Из всего поселка здесь осталось пяток семей, пожилых в основном людей, да вахтенно приезжающие работать железнодорожники. Дядя Петя не смог уехать отсюда, а жена уехала, и дети, и мы не стали трогать эту тему, просто ужинали да пили горькую, то вспоминая лучшие времена, то вникая в детали последних четырнадцати лет...
    Просидели до утра, а как начало светать, Адамыч побежал выгонять на пастбище свое многочисленное стадо. А я как сидел в кресле, так и заснул.
   
5. Встреча выпускников
   Проснулся я от того, что кто-то отчаянно дергал меня за рукав. Молодой гончак, которому я вчера дал кличку, вцепился в манжет и игриво рыча, мотал головой и дергал.
 - Привет, Чап! - сказал я ему, и он отпустил мою руку, по щенячьи взвизгнул и вильнул хвостом.
 - Ну что, босяк, пойдем бродить? - спросил я ново обретенного друга. Тот был готов пойти со мной хоть на край света, так я ему вчера понравился на вкус.
   И мы пошли, по краю поселка, избегая тревожащих душу руин, туда, где разрушение и запустение не могли так укорениться как в поселке. Мы с Чапом шли на традиционное место семейных пикников, где мои родители когда-то собирались с друзьями на шашлыки, а мы, детвора, купались в озере, бесились, прыгали через костер и лазали по деревьям; шли туда, где в мае распускала свои желто-оранжевые цветы азалия, и воздух насыщался дурманящим ароматом. Я шел к "папиному" озеру, пруду, который задумал мой отец и воплотил вместе со своими сотрудниками на одном из субботников.
   В этом месте почти ничего не изменилось, только кто-то заботливый поставил на берегу несколько столиков со скамейками. Кому бы это было нужно? Удивился я, может, железнодорожники здесь отдыхают?
   Я посидел на песке у самого уреза воды, и воспоминания мои сбились в кучу, я не мог уже выделить ни одной цельной картины, и неясная, беспричинная тревога вдруг вползла в мою душу.
   Чап носился вокруг меня, то и дело забегая в воду, и звонким лаем настойчиво приглашал искупаться вместе с ним. Наконец я решился, и плюнув на рентгены, нырнул и поплыл в холодной воде лесного озера. Следом за мною, как катер греб арлекин. Он не пытался взобраться мне на голову, как делает большинство собак в воде, а, догнав меня, деловито поплыл рядом, изредка поглядывая на меня своим бельмастым глазом.
   Почувствовав, что замерзаю, я выбрался на берег и подставил спину лучам теплого сентябрьского солнца. Я вновь узнал эти лучи, совершенно не греющие, но жгущие кожу, нездоровые лучи, прошедшие сквозь радиоактивный воздух. Следом из воды вылетел Чап и улегся на траве в тени старых, раскидистых дубов. Он был прав, солнце здесь нездоровое, и его инстинкты об этом, наверное, знали.
   Я обсох и оделся. Пес сразу же пристаканился рядом, и умно заглядывал мне в лицо.
 - Что, вислоухий, пойдем дальше? - пес встал и завилял хвостом, - идем, дитя радиации!
   И "дитя" пошло широким, на манер работы легавых, поиском вокруг меня, пока шли по лесу. Едва поднявшись на пригорок, я наткнулся на могилы. Как разрослось кладбище! Четырнадцать лет назад оно начиналось метров на сто дальше. Знакомое лицо смотрело на меня с надгробного камня. Сашка... Мой одноклассник... Тринадцать лет назад умер. Через год после моего отъезда. Мы с ним такие снежные крепости строили зимой. Господи! А это Ленка, заводила всех школьных шалостей, а вот и Толик лежит, моложе классом... Сколько вас здесь, милые мои? Что ж вы сдались то?! Нельзя так! Вам жить надо!!! Танюша и Сергей были здесь же - неунывающие близняшки... Всех за полгода выкосила эта дрянь! За последние полгода... Из двадцати пяти одноклассников девять лежат здесь, а сколько еще на других погостах?! Боже!
   Я тоже мог бы быть с вами, подумалось мне, и я вспомнил тот год, когда меня увезли из Зоны в чистое место, как утро начиналось у меня с носоглоточных кровотечений, как я отрубался на легких пробежках в спортзале, как под вечер меня рвало и выворачивало наизнанку. Но мне это удалось, я выжил, а они нет! Они лежат теперь здесь, тринадцати-четырнадцатилетние, а им бы... Я сидел меж могил своих одноклассников и плакал, выл от боли, а бедный пес, не в силах понять, что со мной, лежал рядом и тихо скулил. Вот и встретились, родные мои! Вот и поговорили, через десять лет после выпускного бала, которого у вас даже не случилось...
   Наконец, я заставил себя встать и выбраться из кладбища. Мне хотелось бежать отсюда, но сил не было. Дойдя до кладбищенских ворот я оглянулся: девять могил рядами, как парты в классе, попарно... Я отвернулся, давясь слезами, и побрел в поселок.
   У остатков крайнего двора, как надгробье всему поселку, стоял покосившийся треугольный знак с черно-желтым символом радиации. Внизу была табличка "Зона повышенной радиоактивности. Опасно для жизни".
 - Хрен с ним! - ответил я на предостережение и пошел по улице, вернее по ее руинам. Впереди показался пустырь, на котором когда-то садился вертолет геологов. Помню, как детьми мы ложились под взлетающий вертолет и нас отрывало хлещущим воздухом от земли. Затем из кабины выскакивал дядька геолог и разгонял нас каким-нибудь дрыном.
    Больше не подлезешь, Сашок, под вертолет, глупо сентиментально подумалось мне. Да и вертолет сюда больше не прилетит, на этот заросший двухметровой крапивой пустырь...
   Так и дошел я до нашего двора, залез в розы и потерялся, словно в обморок упал или заснул. Ни мыслей у меня не было, ни желаний, одна только боль. Был еще рядом друг, четвероногий...

6. Перед охотой
 - А я тебя обыскался везде, - запыхавшись, молвил дядя Петя, - ты чего такой?
 - На кладбище был, - ответил я.
   Помолчали.
 - Идем обедать что ли? - решился нарушить тишину Адамович.
 - Не хочется что-то, - ответил я выбираясь из роз, - вы б мне лучше огород свой показали, пока светло, глядишь и на кабана разживемся!
 - Огород так огород, ты только это, собак возьми, а то вепри тут здоровенные ходят... как бы чего не случилось.
 - Не случится, а собаки только мешать будут. Если свиньи на грядки кормиться ходят их из засидки брать надо.
 - В смысле из засады?
 - В смысле да...
   Пришли на огород. Грядки как грядки, только побольше чем обычно - вон, сколько хозяйства дяде Петру прокормить надо.
 - Дядь Петь, а зря вы тут огород устроили, - заметил я, осматривая поле, с трех сторон окруженное лесом, - так вам половиной урожая делиться, придется с кабанами. Неужто нельзя было грядки разбить в другом месте?
 - В других местах одни камни, а здесь земля мягкая и плодородная, и обрабатывать легче и фонит меньше...
 - М-да! - воскликнул я осматривая следы, - здесь целый выводок кормится, и судя по всему не вепрь к вам на огород наведывается, а свинья. Жалко и глупо, впрочем, маточное поголовье стрелять...
 - Тогда мне голодать придется, - совершенно серьезно сказал дядя Петя, - на тебя только и надежда.
 - Да что вы, в самом деле, - я опустил руку на плечо совершенно сникшего, одинокого человека, - завалю я вам эту хрюшу, в лучшем виде. Только что вы с ней делать будете?
 - Идем, посмотришь, - и мой старый друг, мой давешний наставник повел меня в поселок, показывать свое холостяцкое хозяйство. У него был отменный погреб, коптильня за домом и еще куча всяких полезных вещей, но слушал я невнимательно и смотрел вскользь. Это мое настроение не осталось незамеченным.
 - Знаешь, Павлуха, - сказал вдруг Петр Адамович, - не стоит тебе здесь долго быть, давят руины на людей, да и воспоминания душу ятрят. Ты лучше к моему куму в Истоки, поохотишься недельку-две, отдохнешь. Людей там немного, да и руин нету - леса да дубравы вокруг, а Захар он лесничий, с деда-прадеда его родня в лесу живет, он тебе такую охоту устроит - на всю жизнь запомнишь! Да и не фонит там вовсе, а то тут, еще чего доброго, заболеешь. Ты за три года свою дозу получил.
 - А вы как же? - не знаю к чему, спросил я.
 - А я привык уже, прирос я к этому поселку, да и некуда мне ни ехать, ни идти... - он вздохнул, - да и поздно мне гнездо менять.
 - Перестаньте, в самом деле, ну что тут у вас: огород, козы, псы?..
 - А что? Ко мне даже иностранцы приезжают, - отвечал художник, - да, и не только за картинами. Один поляк тут приезжает, все щенков у меня выманивает, говорит - редкая порода, очень ценится у них.
 - А вы что?
 - А я не хочу ему продавать. Знаешь, не всякому живую тварь доверить можно, а этот - спекулянт спекулянтом, гниленький такой мужичек. А вот нормальному, охотнику, даром отдал бы. Приезжал тут один, из заповедника, говорил по осени приедет щенков покупать, вот ему и продам. Да и картины неплохо идут - в общем живу.
 - Живете? - грустно переспросил я.
   Дядя Петя улыбнулся мне в ответ, чисто так, искренне, и хлопнул меня по плечу:
 - Да! Живу я тута! И хватит меня агитировать! Ты не первый кто меня отсюда выманивает, и скажу я тебе - займись-ка ты лучше охотой! А то свинья доест мои посевы.
   На том и порешили. Я собирал все необходимое, проверял ружье и заряды, пока дядя Петя возился со своими козами, побесился с Чапом. Этот молодой пес проявлял недюжинный интерес к ружью и прочему снаряжению. Посидели с Петром Адамовичем до заката в беседке возле дома, а потом я собрался, и оставив возмущенного Чапа на попечение дяди Пети, пошел добывать свинью.

7. Охота
   Честно скажу - чувствовал я себя неуверенно. Во-первых, потому, что патронов у меня было всего шесть: три картечных и три пулевых, во-вторых, в одиночку на кабана я шел впервые, и, в-третьих (и в главных) свинья, судя по следам, была просто громадиной, таких следов я никогда не встречал...
   Засидку я устроил в полуразрушенном сарае, в одной из стен которого не хватало бревна. Обзор был хороший, и взошедшая луна слепить не будет. Пока садилось солнце соорудил я себе из старых ящиков сиденье и подобие стола, чтоб локти можно опереть при стрельбе, и уселся. Примерился  - удобно, как в тире, аж не верится, что свиньи действительно выйдут. Зарядил я ружье: в правый ствол - пулю, в левый - картечь, положил оружие на ящик, прямо перед собой и стал ждать.
    Закат был не похож на обычный, в радиоактивном воздухе мягкие лучи угасающего дня угловато-резко выделяли детали, отчего создавалось впечатление не замирания природы, а ее злого, противоестественного  пробуждения. Словно свет, пробудил к жизни некую жестокую сущность, не желающую упокаиваться и спать. Лес, оттененный остроконтрастными красками резко выделялся вопреки правилам перспективы и из фона, нахально лез на передний план, детали же переднего плана, наоборот стушевались, размыли контуры и поплыли в миражном мареве. Возможно, я просто поддался впечатлению, но агрессивность среды чувствовалась практически кожей. Злые земли, подумалось мне, злые не изначально, но вследствие того, что кто-то выплеснул на них квинт эссенцию вековечного зла, концентрированное разрушение. И природа дрогнула, дрогнула, но устояла, в то время как кровные сородичи кого-то начали вымирать. И природа ожесточилась, вскрыла резервы своей многомиллионной истории, и отгородилась от всепроникающей смерти фантастичной злобой.
   Я помню, как рождались в поселке восьминогие телята, двуглавые поросята и двухвостые петухи. Помню, как в лесах появились огромные волки, в одиночку нападавшие на людей, знаю, что зубная формула этих зверей больше соответствовала амфиционам - доисторическим волкам размером со среднего медведя. И вот тогда, несмотря на пропаганду и запудривание мозгов, в человеческом стаде поселился ужас. Панический страх перед средой обитания. Поползли слухи о немыслимых тварях, появившихся в лесу. Самой распространенной в поселке тогда была легенда про удава. Многие очевидцы встречали в лесу змею метра три-четыре в длину и около двадцати сантиметров в диаметре. Скажете чушь? А восьминогий теленок? Это уже факт... И человек отгородился, замкнулся в себе и... начал вымирать.
   Постепенно стемнело. Небо развернулось бескрайним ковром из бесценного черного бархата, с серебряным узором созвездий и бриллиантовой пылью Млечного пути. Луна не взошла, и в неверном мерцании далеких солнц лес грозной стеной угрюмого полчища нависал над руинами мертвого селения, словно над поверженным, извечным врагом. Великаны дубы басовито гудели кронами и важно поскрипывали стволами, напевая грустный и безмерно древний гимн. Было тихо и обволакивающе спокойно, как вдруг, глубоко, в самой чащобе, раздался легкий треск и шелест потревоженных кустов азалии. Я насторожился. Луна еще не взошла, а в неясных отблесках звезд я мог только догадываться о происходящем в подлеске у самой опушки. Послышался шорох раздвигаемых кустов, а следом характерное кабанье чуфыканье - старая свинья нюхала воздух. Учует или нет? Погода стояла тихая, ветерок, еще недавно скользивший в кронах дубов, затих, я весь сжался, затаил дыхание и замер. Даже моргнуть не решался. И тут, в тишину ворвались новые звуки - стадо свиней ринулось на грядки. Толком я их не видел, только по неясным силуэтам мог догадаться, что свиней четверо, может пятеро. Некоторое время кабаны постояли, сбившись в кучу, а потом принялись спокойно и деловито хозяйничать в огороде. Хрустяще-чавкающие звуки, сменялись посапыванием, хрюком, храпом, а то и простым повизгом малолетки, угодившего под рыло старшему. Что и сказать, освоились эти твари здесь основательно - как у себя дома. Они, впрочем, и были дома, это человек когда-то вторгся к ним, со своими полями, вырубками и селеньями...
    Мои размышления были прерваны восходом луны, она выкатилась откуда-то сзади и сбоку, да так внезапно, что происходящее передо мной я увидел так, если бы смотрел на проявляемую фотографию. Вдруг из ночной тьмы выплыли посеребренные тени пяти животных. Один из силуэтов был просто великаном, огромным черно-серебристым ромбом в центре огорода возвышалась матрона-свинья. Чуть поодаль паслись два подсвинка, а рядом, подражая, матери, рылись два поросенка. Время от времени свинья подымала голову и поводила из стороны в сторону широченными ушами, фыркая при этом и принюхиваясь.
   Честно признаюсь, что, глядя на это беззаботное семейство, мне перехотелось охотиться, однако, вспомнив о трудах Петра Адамовича, и о том, что огород это его основной кормилец, я, наконец, решился. Проблему надо было решать кардинально: если убить свинью то, по крайней мере, особи этого стада не вернутся, хотя у поросят оставалось очень немного шансов выжить... Как быть? В принципе, подумал я, огород ведь не застрахован от захода других стад... Тоже глупость, получается - загубишь животное, и грядки от потравы не спасешь...
   Надо стрелять, наконец, решил я, чувствуя себя последним негодяем. Свинья подошла ближе, взрывая своим рылом землю, и я поднял ружье. Прицельная планка была отчетливо видна в лунном свете, я прицелился с основание горба и нажал на спусковой крючок. Необычно громко прозвучал выстрел в моем укрытии. Свинья дернулась всем телом в мою сторону, неуверенно перебирая своими толстыми и короткими ногами, и я понял что попал. Пока я переводил прицел в область грудной клетки, животное подняло голову и как-то странно рыкнуло-простонало. Ее заметавшиеся в разные стороны дети кинулись в лес, а она начала разворачиваться в мою сторону. Я влепил ей полный заряд семимиллиметровой картечи в бок и стал перезаряжать ружье. И тут смертельно раненная свинья, низко опустив рыло, пошла на меня. Неуклюже переставляя копыта, медленно и как-то странно пошатываясь, она шла в атаку. Захлопнув стволы, я поднял ружье, но выстрелить не успел - поверженный зверь уткнулся головой в грядку, подмял своим могучим телом передние ноги, и дернув задними, затих. Я вздохнул, и впервые в жизни, завершив охоту удачным выстрелом, не испытал того всегдашнего чувства удовольствия и ликования. Вместо этого какая-то пустота и обреченность заскребла мою душу. Я был виноват. Я чувствовал себя палачом матери двух куцехвостых поросят и двух вепрей подростков.
   Выбравшись из укрытия, я закурил и подошел к поверженному зверю. Свинья зарылась всей мордой в рыхлую огородную землю и так и осталась лежать. Она была огромной, килограммов на двести пятьдесят, может больше!
 - Павел! - вдруг раздался оклик со стороны поселка. С фонарем в руках и в сопровождении двух собак ко мне спешил дядя Петя, - чего молчишь?!
   Я попал в луч света и ответил:
 - Трофей оцениваю, - стараясь придать голосу спокойное звучание, ответил я.
 - Ух, ты! - восхитился Адамович, узрев вепря, - вот это махина!
 - Да, здоровенная свинья! - ответил я.
   Собаки кинулись к убитому зверю и принялись его терзать. Дядя Петя еле отогнал их.
 - Я собак прихватил, на всякий случай - оправдывался он, - мало ли что...
   И тут меня осенило:
 - Дядя Петя, вы б не могли в своем хозяйстве двух диких поросят приютить?
 - Не знаю... - опешил от моего предложения он.
 - Со свиньей было два поросенка, как пить дать в лесу пропадут, а мы может, с собаками их и изловим, - предложил я, - живьем! Только вот чем ловить то?
 - А я мешки взял с собой и рюкзак, - кивнул за плечи Петр Адамович, - для мяса... А ловить сейчас будем?
 - А почему бы нет?! - воскликнул я, - ведите собак за мной! След они возьмут?
 - Не знаю, - замялся дядя Петя, - собаки у меня пастушьи.
 - Попробуем, - сказал я и повел собак к тому месту, где недавно рылись поросята. Сперва, собаки заметались, нюхая воздух, и как две бестолочи начали тыкаться в ноги, дрожа всем телом. Тогда я стал поощрять их голосом:
 - Ищи, ищи! Давай, давай, давай!
   Собаки потоптались на грядке еще минут пять, как вдруг Герда, затянув полулаем-полуподвывом, пошла с голосом по следу. За ней молча понесся Кай.
 - А теперь на голос, и мы следом! - скомандовал я в азарте своему компаньону. Впереди слышался голос собаки, а мы неслись сломя голову по ночному лесу, поминутно спотыкаясь и обдирая лицо о ветки. Не пробежали мы и трехсот метров, как впереди зарычал Кай, а следом за ним перешла на рык и его подруга. В кустах слышались звуки возни, поросячьего визга, да собачьего рыка.
   Взяв у дяди Пети фонарь и держа наизготовку ружье, я полез в густые заросли азалии. Вдруг возня затихла, а из кустов доносилось лишь глухое порыкивание. Фонарь блеснул в темноте по чьим-то глазам и высветил для меня такую картину: на земле, в куче взъерошенной лесной подстилки лежал поросенок; Кай крепко держал его за загривок, и дрожа всем телом порыкивал. Рядом стояла Герда и открытой пастью угрожала поросенку спереди, а последний только открывал и зажмуривал глаза.
    Дядя Петя храбро ринулся меж охваченных азартом собак, отогнал Герду, и взяв за морду Кая, осторожно освободил поросенка. Накинуть на пленника мешок было делом секунды, причем малыш даже не шевелился, так он оцепенел от страха.
    Вернулись к свинье и вновь попытались поставить собак на след. Не удавалось это довольно долго, взбудораженные азартом и новизной ощущений, собаки метались взад-вперед не находя себе места. Лишь минут через тридцать Герда взяла след. Второго поросенка собаки загнали под корни древнего дуба, из-под которых мы долго не могли извлечь малыша. Он даже цапнул меня за руку. В конце концов, мы изловили таки проходимца и водворили в мешок.
   Прошло полночи пока мы, наконец, добрались до свиньи. Наскоро перекурив и привязав собак, мы развели два костра и здесь же решили свежевать дичь, но стоило нам освободить рыло зверя от земли, как сразу же перехотелось его разделывать. У моей добычи были такие грандиозные клыки, что мысль о радиации, пришла нам с дядей Петей одновременно. Только теперь, в свете костра, я понял, какого монстра я убил! Скажу вам как биолог - даже у вепря клыков по двадцать сантиметров я не встречал, а это была самка! Плоские растущие не вверх, а параллельно челюсти, и торчащие в стороны клыки, были на концах загнуты как лыжи, причем в разные стороны. Верхние клыки загибались вниз, а нижние вверх. Эти чудовищные "ножницы" напоминали скорее бивни африканского бородавочника, чем клыки полесских секачей.
 - Мутант! - выдохнул я дивясь увиденному.
 - Точно, - ответил дядя Петя, - глянь-ка сюда!
   За левым ухом у свиньи было еще одно, третье, вполовину меньше нормального.
 - Не стал бы я, есть мясо этого зверя, - сказал я.
 - Точно, - ответил Адамович, - такое мясо даже собакам нельзя давать. Черт его знает, сколько в нем рентген...
   На том решили закопать свинью поутру, а пока обустроить поросят. Вернулись в поселок. Пока дядя Петя привязывал собак и запирал поросят в старом фургоне от грузовика, я словно в трансе переодевался и чистил ружье. Господи, подумалось мне, каких же монстров могла породить эта отравленная земля?.. Страшно было даже подумать.
    В ту ночь меня нещадно мучили кошмары.

8. Сборы в дорогу
   В течении нескольких дней мы занимались заготовкой мяса. Скажу вам, что забой коз и последующая разделка туш занятие утомительное, отчего на мысли тяжкие и гнетущие не остается ни времени, ни сил.
   Вечера, после трудов праведных, мы коротали в беседах. Петр Адамович как губка впитывал информацию, постоянно расспрашивая меня о моих родных, друзьях, о карьере и планах на будущее. Ему было интересно решительно все, и я старался, как мог, удовлетворить его любопытство. Однажды, совершенно случайно, речь зашла о полесских мифах, о легендах про русалок, сказаниях про леших и домовых, былях и небылицах про ведьм.
 - А знаете, дядя Петя, что-то я не припомню в ходу рассказов про всякую нечисть, - сказал я, в то время, когда мы жили в Дуброве. Ну, там было пару слухов про "белую собаку" возле взорванного ДОТа, про привидения какие-то там, да про удава...
   Дядя Петя грустно улыбнулся:
 - Про удава это после, это уже радиоактивная легенда. А вот исконных, народных легенд у нас вовек не водилось. Так пара-тройка слухов и все. Вообще-то по всяким страшилкам твоя мама у нас только мастерица и была. А зачем тебе вся эта жуть? Ты вроде серьезным делом занимаешься, охотишься на досуге, что времени много свободного?
 - Не густо у меня со временем, Адамыч, но это вроде написания картин. Сначала слышишь историю, фантастическую, захватывающую; затем берешь ручку и записываешь. Проходят дни, месяцы, годы и эта часть нашей культуры не умирает с ее автором, зачастую неизвестным, не исчезает вместе с вымершей деревней, а остается. И пусть немногим людям, но всколыхнет такая басня душу, нежно так и по доброму, заставит задуматься, или просто запомнится. Ведь наши "страшилки" в отличии от иностранных добры и духовны, они не оставляют в душе того, обычного для подобных произведений, гнетущего осадка, даже если у истории и не счастливый конец. А работа... кто в наше суетное время любимым делом занимается?.. - риторически закончил я свой монолог.
 - Это верно. Однако, необычное увлечение ты себе выбрал, - ответил дядя Петя, - от меня ты много не почерпнешь, т.к. это образы незримые, а я все больше по осязаемым специализируюсь. Хотя есть у меня один знакомый, который, как и ты, собирает подобное, но относится он к этому со всей серьезностью, как к фактам. Даже проверяет иногда правдоподобность события, свидетелей спрашивает, сам ходит на место.
 - Ух, ты! - в восторге выдохнул я, - а познакомиться с ним можно?
 - Вот к нему завтра и поедем, нечего тебе тут свои кости светить. От радиации хорошие дети не рождаются, а ведь хочешь, когда-нибудь, сынишку или дочурку?
 - Когда-нибудь... - ответил я, - но, я ведь сюда ехал, на родину, хотя если я вам в тягость?..
 - Не мели дурного! - осадил меня Петр Адамович, - езжай на недельку, отдохни, а домой соберешься, ко мне завернешь. Нечего тебе здесь отдыхать - после отпуска болеть будешь. Отдохнешь тогда! Да и какая здесь охота?! Одни монстры - сам видел! мяса попробовать, ни трофей изготовить - одни ужасы.
   А я тебе вот чего предлагаю: Захар лесничий, значит, охота сама собой складывается, но он не просто лесничий, он с вывертом, - дядя Петя многозначительно повертел у виска пальцем, - он помешался на всяких там леших, русалках и водяных. Вот тебе и козырный интерес! Решайся!
 - Убедили, убедили! - подумав, решил я, - если вы не ошиблись в выводах относительно Захара, то я с радостью!
 - Вот и ладно! - вздохнул художник, - русалок искать лучше, чем на эти руины пялиться.
   На том и порешили. В предвкушении путешествии я долго не мог заснуть. Прямо как в детстве вся моя сущность ликовала и томилась в предвкушении чего-то неведомого и чудесного.
   Утро принесло новый сюрприз - напрочь отказался заводиться мотоцикл художника. Часа два мы убили на попытки его починить, но из меня техник неважный, а у дяди Пети что-то не клеилось сегодня.
 - Адамыч, а может я пешком? - спросил я, - чего вам из-за меня маяться?
 - Ты что? Это ж почти полсотни километров?!
 - Ерунда! продолжал настаивать я, - завтра к обеду буду на месте, это если вразвалочку да охотясь.
 - А ночевать?
 - Спальник и плащ-палатка у меня с собой, что ж я в лесу не переночую? Вы только мне дорогу подробно расскажите.
   Художник потер затылок, глянул на меня, и спросил:
 - До Озерского лесничества дорогу помнишь?
 - Конечно, - ответил я.
 - Дальше по прямой, вдоль реки, до Ведьмина хутора дойдешь. С дороги там не сбиться - по бокам валуны торчком стоят. А там уже не далеко, через Черный бор да Дедово болото до Истоков и доберешься...
 - Хотя стой! - досадуя, хлопнул себя по голове Адамыч, - у меня ж карта есть! Забыл совсем! Я эту карту второй год Захару никак не подарю, когда-то он заказывал со старой перемалевать. Вот ему от меня и подаришь! Идем! - потянул меня в мастерскую художник.

9. Карта
   Художник развернул холстину, и я сперва подумал, что он что-то напутал. Это была картина, яркая и цветастая. Однако это все же была карта, выполненная в лучших традициях средневекового картографирования. С сильфами и ундинами на полях, рыбой в водоемах и зверями в лесах, с картинным отображением рельефа и основных ориентиров, это все же была топографическая карта, в которой без условных обозначений и легенды было все понятно. И одновременно это была картина, чудо, одно из многих, созданное руками мастера.
 - У-ух! - словно дикарь выдохнул я.
 - Нравится? - улыбаясь уголками глаз, спросил дядя Петя, и развернул рядом серийную топокарту, - один к одному, только я кое-что привнес в оформление.
 - Чудо! Просто чудо! - воскликнул я, - да по такой карте я словно по сказке пойду! Никакого транспорта! - решительно заявил я, - только пешком! Не лишайте меня такого удовольствия!
 - Ладно, удовольствия?! - недоверчиво протянул художник, тоже мне романтик нашелся - пятьдесят километров пешком тащиться!
 - Почему тащиться? Дядь Петя, дорогой, да мне по родным лесам пройти - это ж праздник! Я четырнадцать лет этим грезил!
 - Да ну тебя! - отмахнулся художник.
 - Так я и сделаю! - улыбнулся и потянулся за рюкзаком.
 - Прямо сейчас?
 - Конечно!
 - Ты хоть присядь, на дорожку?!
 - Не верю я в эти суеверия, - ответил я.
 - Ты ж загляни ко мне, на обратном пути. А то уедешь прямо из Истоков...
 - Ни за что! И карту передам, и уезжать отсюда только буду! А теперь вперед! В сказку по сказочной карте! Пускай она меня поведет! - сказал я и словно приговорил...
   Следом увязался вездесущий Чап, и, подмигивая мне бельмастым глазом, засеменил рядом. Он решительно настроился путешествовать со мной, а я был не против. Вот так, выйдя за поселок, я развернул чудесную карту, и, почувствовав себя сказочным странником, ступил под своды дремучего леса. Моим спутником был сказочный зверь, а впереди была дорога, одна, в хитросплетении лесных троп, речных бродов и болотных гатей...
*       *       *
   Я не пошел напрямик. Сознательно оставив в стороне торные тропы и дороги, я сделал крюк, чтобы вновь увидеть места не менее дорогие моему сердцу, чем мой брошенный и разоренный поселок. И хотя лес изменился за это время, я без труда узнавал знакомые места, урочища и поляны. Я чувствовал себя дома, в этом живом и чутком лесу, не так как обычно пишут в книжках, не образно, не иносказательно, я действительно был дома. Словно из комнаты в комнату я переходил от поляны к поляне, от урочища к урочищу, даже не останавливая внимания на ориентирах. Они мне были не нужны. Точно так же не нужны ориентиры человеку, чтобы перейти из одной комнаты в другую.
   Вот Щенячья долина, небольшая низина меж двух грив, здесь, когда-то приблудная сука вывела пятерых забавных щенят. Маленькие толстолапые кутята были, несмотря на безродность, откровенными симпатягами, и мы всем классом ходили по очереди их проведать. Подкармливали мамашу, а после и подросших щенков, играли с ними, а потом разобрали по дворам. Щенки стали псами, сука так и осталась приблудой, побираясь по всему поселку, а в детской памяти это место навсегда осталось Щенячьей долиной.
   Я миновал молодой дубняк, пересек лесную дорогу и вышел к Лавочкам. Округлая лесная поляна, отороченная кустами азалии, на краю которой стояли две лавочки. И всякий грибник, усталый и довольный, выйдя из лесу, мог здесь перевести дух. Здесь встречались соседи, друзья и просто братья по страсти - тихой охоте; хвастались трофеями, перебирали содержимое корзин, выкладывая сверху самые красивые грибы...
   А вот и Грушки, в окружении молодняка три старые, раскидисто-корявые груши, под которыми было всегда "завались" медовых "гниличек". Сочные переспелые плоды всегда привлекали детвору своим приторно-сладким вкусом. И всегда посещение этой прогалины заканчивалось тяжестью и нытьем живота от переедания. Я не удержался и поднял с земли пяток золотисто-коричневых плодов. Липкий сок брызнул по щекам, и вкус, вкус беззаботного детства вытеснил все остальное. Где-то далеко осталась горечь от картин разрушения, ностальгическая грусть и еще невесть какие душевные напасти, осталось лишь ликование ребенка-лакомки и тихая радость от того, что еще чуток пройти, и можно запить всю эту сласть во рту холодной ключевой водицей.
   Криничка, такая же деревянная, с дубовым стоковым желобом, а перед ней небольшой пруд, и мостик, ведущий к самому срубу. Все как тогда, в детстве, только чего-то не хватает. Чего? И я вспомнил. Из куска бересты я свернул конус, продел сквозь него ручку из гибкой рябиновой ветки, с обязательным сучком на торце и получился ковшик. Я зачерпнул воды и напился, сквозь щели на стыке мне за шиворот побежала вода, и как когда-то подарила мне блаженство беззаботности. Я повесил ковшик на перильце моста, присел на краешек сруба и пропал... Лишь в небе, тихонько шуршали вершины дубов, да тихо журчала вода, сбегающая по желобу в пруд.
   Поддавшись наваждению, я брел как в тумане по лесу, лишь краем сознания отмечая про себя названия знакомых урочищ: Волчий остров, Морозовое... И так бы, наверное, все и прошел, все бы прочувствовал только наполовину, на треть, если бы Чап своим лаем не вернул меня к действительности. Молодой арлекин удивленно разглядывал странный округлый предмет, время от времени лая. Я подошел и увидел старую знакомку - болотную черепаху. Она спряталась в своем покрытом тиной панцире, пока Чап не давал ей покоя. У меня в детстве была такая же любимица, и звали ее Анфиса. Она удрала от меня как-то прямо во дворе, стоило мне отвлечься минут на пять. Может это она? Как знать, как знать...
   С трудом, отозвав собаку от напуганной рептилии, я пошел дальше. Мимо Польского кладбища, поросшего темной осиной, я вышел к Каменному лесу. И у этого места была своя история.
   Испокон веков здесь рос дубняк, крепкий, плечистый и кряжистый. Он был полон здоровья и сил до тех пор, пока сюда не пришел человек, и не начал копать землю. Срыв землю, человек добрался до скалы, которая не подавалась лопате и кирке. Тогда человек заложил взрывчатку и взорвал скалу, и дрогнула земля, и разлетелась скала тысячами осколков, больших и малых, острых и угловатых. Часть этих камней полетела в сторону леса, ломая ветви, сдирая кору, впиваясь в стволы. Деревья болели, а камни, прилетающие сюда с каждым новым взрывом, впивались и врастали в тела сильных красавцев дубов. Так продолжалось много лет, и прекратилось, так же как и началось - внезапно. Человек ушел отсюда, а лес остался, выстоял, выжил. Могучие дубы, усаженные вросшими в тела камнями, горько скрипели кривыми искалеченными кронами, и вольный ветер над ними подхватывал их скорбный напев. Дубы были живыми обелисками самим себе, не живые и не мертвые, держали они на могучих плечах ветвей и стволов, въевшиеся в тела осколки собственных надгробий.
   Я, как и в детстве, молча поклонился этому лесу, и пошел прочь, чувствуя себя причастным к их боли...
   Всегда, когда раньше я шел на встречу у Крестового дуба, я заходил сюда, и грустил вместе с деревьями. А вот и он - Крестовый дуб, место тайных встреч "племени Красной птицы". Вдохновенные рассказами про партизан Великой Отечественной войны, я и мои друзья решили, что и нам нужно заиметь свой "крестовый дуб". И мы нашли огромное раскидистое дерево в лесу, на котором полдня вырезали крест-трефу своими перочинными ножами. Это уже позже был Фенимор Купер и Владимир Уткин, позже, подражая героям "Гремящего моста" наша компания стала называться "племенем Красной птицы"...
   Я присел под дубом, залюбовался "трефой", и переполненный захватившими меня чувствами, развернул карту. Не помня себя от нахлынувших воспоминаний, я аккуратно нанес на карту все места и урочища моего детства: Лавочки, Грушки, Криничку, Волчий остров и конечно же Каменный лес и Крестовый дуб.
   Я оценил свои старания - получилось неплохо, даже вписывалось в общую картину, и вдруг мне стало стыдно, бесконечно стыдно оттого, что я испортил труд художника, подарок друга, который мне доверили. Бессознательно я прикрыл ладошкой этот участок карты. Вся территория детства была сейчас в моей ладони, вся сказочная страна и... зона отчуждения...

10. Песня в лесу
   К вечеру я дошел до Озерского лесничества. На берегу лесного озера стояла та же деревянная баня, а поодаль, под сенью столетних елей, приютилось здание лесничества и два небольших бревенчатых домика. Посреди озера, на зеленом островке все так же стояла беседка, а от беседки берегу был переброшен все тот же шаткий деревянный мосток.
   Смеркалось. Теплый воздух, напоенный влагой, приятно освежал легкие, и, поддавшись общему спокойствию, я разомлел. С трудом, заставив себя распаковать спальник и плащ-палатку, я покормил собаку и поужинал сам. А потом прямо в беседке посреди озера я заснул, быстро и беззаботно.
*     *     *
    Было зябкое осеннее утро. Легкая дымка окутала озеро и беседку, в которой я ночевал. Светало. Сырость и холод забрались в спальник, под одежду, заставляя меня крупно вздрагивать всем телом.
   Внезапно, я отчетливо услышал громкое кряканье с противоположного берега озера, и что-то новое пробудилось в моей душе. Забытый, в ностальгических переживаниях, охотничий азарт вернул меня к жизни, встряхнул и заставил мое сердце взволноваться приятно.
   Минуты через две, я уже пробирался знакомой тропой к густым зарослям камыша, из которого и доносилось кряканье. Стараясь не шуметь, я осторожно скрадывал утку, и казалось, сама природа помогала мне в этом. Солнце всходило за спиной, а ветер легкими порывами шумел камышом и заглушал мои шаги. Чап, почувствовав мое настроение, осторожно крался впереди, прядя ушами и вертя своей несмышленной башкой во все стороны. Вдруг он сорвался с места и крупной рысью ринулся в камыши. Я напрягся в ожидании вылета уток, и тут, как всегда неожиданно, воздух всколыхнулся вместе с камышом под шум взлетающих птиц. Я выстрелил и одна из птиц, расставив крылья, медленно пошла на снижение. Еще раз, и подранок, кувыркнув в воздухе, шлепнулся прямо посреди водоема. Только я передернул плечами и зябко поежился, представляя свое утреннее купание, как понял, что мне этого делать не придется. Арлекин, в типичной своей манере быстрого и шумного плаванья, шел прямиком к утке. Я подошел к самой кромке воды. Чап тем временем доплыл до добычи, подобрал ее и повернул обратно. Вот он выбрался рядом со мной на берег, и мокрый, дрожащий в азарте, положил битую птицу на берегу, и придавил ее лапой.
 - Молодчина! - похвалил я пса, - умница! Ну что, отдашь мне утку?
   Я протянул руку и без труда вынул из-под лапы добычу. Чап глянул на нее, облизнулся, и посмотрел на меня недоуменно-грустным взглядом. Взамен он получил от меня конфету, которую съел тут же, вильнул хвостом и побежал к следующему камышовому острову. Чудный пес, про себя восхитился я, а ведь его даже никто не учил этому!!!
   Чап добросовестно вытоптал заросли, но на сей раз безрезультатно, и снова полез в тот остров, где ему повезло. Пришлось его отозвать, чтоб не палил себя зря.
   Воодушевленные охотничьим успехом, мы наскоро перекусили и продолжили свой путь.
   Солнце поднималось над лесом, озаряя золотом своих лучей поляны и рощи, дубравы и березовые перелески. Утренний свет просачивался сквозь густой полог древних чащоб, пробуждая сонную еще природу. Могучие дубы, важно шумя кронами, потягивались, и радуясь солнцу, тянули свои ветви к небу. Воздух был напоен ароматом осени, сытым и пьяным запахом добра и достатка. Все вокруг было неспешным и статным, и каждое движение леса совершалось уже без нелепой суетности лета.
   Вот и река, с веселым звоном несущая свои коричневые воды, то звеня на каменистых отмелях холодными струями, то тихо и важно плывя меж косматых лесных берегов. Вдоль потока, узкой лентой извивалась тропа, и терялась в зарослях азалии. Где-то в километре отсюда, вверх по реке был брод к которому я шел. Вот так, неспешно бредя по тропе, в сопровождении, ставшего вдруг на удивление пронырливым, арлекина, я любовался окружавшим меня великолепием. Вот молодая рощица берез вперемежку с осинником, без подлеска, но с густым папоротником в пояс. Чап словно в волнах фантастического зеленого моря то нырял, то вновь появлялся меж широких изрезанных листьев орляка. а вот дубняк, густо поросший снизу непролазными зарослями азалии, за ним совершенно чистый, без травинки, и от того просторный как бальная зала, старый сосняк, с колоннадой корабельных сосен.
   Детство не оставило памяти об этих местах, и ступая по этой чудной, новой для меня стране, я вновь почувствовал себя сказочным странником. Впереди река врезалась, с шумом и плеском, в типичную для этих мест россыпь камней. Поток пенился и бурлил на мелководье, играя тысячами брызг в солнечных лучах. Брод, отмеченный на карте, был передо мной. Без труда преодолев реку, я, как былинный герой, вдруг оказался на распутье - тропа расходилась тремя пресловутыми дорогами. Я сверился с картой: тропа должна была быть одна. И куда идти теперь? Я присел под разлогим дубом поразмыслить. Чап, напившись на перекате холодной воды, с довольной миной улегся рядом. Вдруг он насторожился и повел ушами в сторону тропы. Из лесу доносился чей-то голос. Я прислушался, кто-то пел, и судя по всему ребенок. Порыв ветра донес до меня песню:
Ой там на горі
Стояла криниченька
Синім струмочком
Бігла водиченька

Бігла холодная
Тихо дзвеніла
Де свого яструба
Я загубила
   Интересно... подумал я, голос явно не стыковался с любовной песней по возрастному тембру.
Де свого сокола
Милого, ясного
Я загубила
Доля нещасная
   Со всей серьезностью продолжал голос, с искренне-наивной интонацией и неподдельной грустью.
Квітну я в лісі
І вже оцвітаюся
За своїм милим
День в день побиваюся
   Я хохотнул и устроился поудобнее - голос приближался, и я горел нетерпением узреть "оцветающуюся" артистку.
Прийди бо серденько
Ти до криниченьки
З чистого струменя
Випий водиченьки
   На тропинке показалась босоногая девочка лет восьми - девяти от роду, в простеньком платьице и с корзинкой в руках. Ни дать ни взять - Красная шапочка, только вместо шапочки ее большеглазую и курносую головку украшали русые кудряшки.
Глянь яка гарная
Дівчина квітне
Для тебе серденько
Глянь бо привітно
   Маленькая путешественница приближалась к броду.
Сядь мій соколику
Глянь у криниченьку
Тільки для тебе
Дзюркоче водиченька
   Певунья грустно вздохнула, подтянула подол рукой и перешла реку вброд. Выйдя из воды она заметила меня, и не скрывая удивления то ли спросила, то ли констатировала:
 - Ба! Мыслывець! Здрастуйтэ дядьку!
 - И ты будь здорова! - отвечал я ей, - ты чего одна в лесу?
 - Грибов набрала, - она с гордостью указала на полную подосиновиков и боровиков корзину.
 - И не страшно тебе самой за грибами ходить?
 - Не! - беззаботно отвечала она, - а кого бояться?
 - Волков, например, - сказал я, - сказку про Красную шапочку, небось, читала?
 - Так то ж сказка! - махнула рукой моя знакомка, и резко сменила тему, - а звать вас как?
 - Павлом, а тебя?
 - А я Христя, - и так же без предисловий влепила, - а шо ж вы мыслывець, а зверя не шукаете?
 - Заблудился я, - отвечаю, - не подскажешь, какой дорогой до Ведьмина хутора дойти?
 - Такий здоровый и заблудился?! - развела руками грибница, - а шо вам на хуторе надо?
 - Ничего, я в Истоки иду, мимо Ведьмина хутора.
 - Ага! Ну то пойдем! - пригласила она, - я тоже на хутор иду.
 - Домой? - спросил я, подымаясь.
 - Не а! К бабушке, - ответила полесская Красная шапочка, - я с Озерского, тата там у меня лесничий!
 - И тебя саму отпустил? - спрашиваю, подстраиваясь под ее широкий, как для ребенка, шаг.
 - Конечно, а кому бабушку проведать? - с важным видом ответила спутница.
 - Давай корзинку понесу, тяжелая, наверное? - предлагаю.
 - Не дам, - категорично отвечает Христя, - бо лесовик больше грибов не покажет.
   Впереди показалась гряда валунов, серых, замшелых плит, некогда вывернутых капризом природы из-под земли. Двумя рядами, с разными интервалами относительно друг друга, они стояли по обе стороны тропы. Лес в этом месте расступался, давая место широкому лугу, посреди которого вилась тропа меж валунов.
 - Недоброе место, - сказала девочка и перекрестилась.
 - Почему? - спросил я, не сбавляя шага.
 - По цим камням Святой Гаврила черта гнав, огненной пугою. Там даже следы есть от копыт нечистого, и от его хвоста.
 - Честно?!
Девочка серьезно на меня посмотрела:
 - Честно! - и вдруг спросила, - а ты шо нехристь?
 - С чего ты взяла? - спрашиваю.
 - Я ж говорю - место недоброе, а ты не крестишься?
   Пришлось креститься. Дитя удовлетворенно вздохнуло и пошло дальше. Возле самых камней Чап сел и зарычал, вздыбив шерсть на загривке. Девочка обернулась и посмотрела:
 - Чует собака, что злое тут. Придется вам его на шворку брать, бо не пойдет!
   И действительно, сколько я ни подталкивал пса, арлекин упрямо сидел и скалился на камни. Пришлось из ружейного ремня делать импровизированный поводок и тянуть его чуть ли не волоком.
    На валунах действительно поверху виднелись, словно вплавленные в камень отпечатки копыт, напоминающих козьи, и борозда "от хвоста нечистого" тоже была. Меня передернуло - а что если и правда!..
   Христя, отрешившись от всего, шептала про себя молитву, меня беспричинно знобило, а серые камни, казалось, вот-вот сомкнутся на нас, как зубы или заколдованные врата.
   Черте что, мысленно возмутился я и попытался отвлечься, однако странное чувство подавленности не покидало меня до тех пор, пока мы не прошли гряду камней. Впереди показались такие же, как и в Озерском бревенчатые избушки. Тропа раздваивалась и девочка остановилась.
 - Вам направо, дядя, - указала она рукой, - через Черный бор и Дедово болото. Глядите, только на болоте в окно не булькните! - напутственно добавила она.
 - Буду глядеть, заверил ее я,  - ну, бывай здорова!
 - До свидания, - ответила девочка, - заходите в гости, я тут у бабушки неделю буду грибы собирать. Спрашивайте Марью-ворожку. Девочка зашлепала к хутору, а я остался с разинутым ртом: Марья-ворожка в Ведьмином хуторе - как вам это нравится? А?

11. Ручьи и тропы
   Осеннее, беспричинное беспокойство вновь овладело мной. То ли Чертовы камни на меня повлияли, то ли растревоженное ностальгией сознание взбунтовалось, не знаю, но вновь нахлынула тревога, волнение, на задворках сознания которого ворочалась мысль о том, что вроде бы я что-то забыл, оставил или потерял. Может это поиск себя самого, своего места в жизни, возможно... А может это просто психоз дико уставшего за год организма. В любом случае, мое привычное осеннее состояние возвращалось, и оно было как всегда странно приятным и тягостным одновременно. Словно лихорадка исследователя перед последним экспериментом и радость, и страх что не получится, и чувство скорого завершения. Завершения чего? Где найти ответы, как? И питая единственную полубезумную надежду на то, что возможно в Истоках я найду ответ, я не заметил, как меня обступил Черный бор. Густой ельник, непривычно темный, враждебно и хищно теснил с двух сторон и без того узкую извилистую тропинку.
    А почему, собственно, в Истоках мои ответы? Вновь пробудился во мне беспокойный голос. Может оттого, что там живет Захар, совершенно незнакомый мне человек, знаток местных мифов, легенд и поверий... Что он может мне сказать? О чем поведает? С таким же успехом, я мог бы рассчитывать на резюме Марьи-ворожки из Ведьмина хутора... А что, это мысль! И вообще, в таких дебрях люди значительно проще отличают настоящее от фальшивого, и весьма вероятно, что именно они смогут помочь мне разобраться в себе. Возвращение на родину мне уже не помогло, да и не могло помочь место, в котором только боль да разрушение остались.
   И вообще, решил про себя я, мне пора в дурдом, если даже в такой живописной глухомани я продолжаю мучить себя самокопанием...
   Меж тем тропа моя бежала все дальше вперед, и лес мне не казался больше хмурым и злым, его пушистые ветки мягко терлись о плечи, словно трепали дружески по плечу - мол, хорошо все будет, правда... Чап тоже ожил и повеселел, носясь по ельнику, и что-то вынюхивая в подстилке. Так и прошли Черный бор. Впереди показалось взгорье, ели расступились и на смену им пришли высоченные сосны. Я взобрался на гряду холмов, и передо мной раскинулось во всю ширь Дедово болото. Оно лежало в низине, простиравшейся так далеко, что края ее терялись за горизонтом. Мы устроили привал, потому что в болоте наверняка будет душно, и идти по моховому ковру, утопая по колено, будет тяжело.
    Необъятная моховая топь, из которой брала начало моя знакомка река, дышала влажным, прогретым на солнце маревом. Тяжелый воздух важно качался надо мхами и гнилыми сосенками, пропитанный сыростью испарений. По моховым кочкам обильно рассыпалась клюква, и то тут то там свежестью зелени зияли подлые "окна", способные поглотить человека, отбившуюся от стада корову, неосторожного лесного зверя. В сказках говорится, что в таких окнах живут кикиморы - зловредные и коварные существа, древняя болотная нечисть. И когда об этом вспоминаешь за толстыми стенами городов, то естественно усмехаешься, но здесь, в самом сердце болота, начинаешь понемногу верить... И даже не удивится случайный путник, если из-за кочки покажется вдруг оплетенная тиной уродливая голова или хохотнет за твоей спиной кикиморный жуткий смешок.
   Незаметно я вновь погрузился в самого себя, и вдруг ощутил знакомый привкус осенней тоски. Странное дело, но она меня больше не тяготила, и не затрагивала тех беспокойных струн, которые обычно звучали в моей душе по осени. Только усталость, приятная физическая усталость наполняла мое существо.
    Я выбрался на гать, сложенную из почерневших дубовых стволов, и, переступая железные скобы, которыми были стянуты бревна, побрел дальше. Пара горстей клюквы освежили меня в полной мере и чувствуя твердую опору под ногами я шел быстро и легко, а вокруг, во всю ширь, причудливым ковром раскинулось Дедово болото...
    Гать кончилась так же внезапно, как и появилась, а за нею показался пологий берег болота, весь изрезанный многочисленными ручьями. Их русла, подобно линиям жизни на вековечной лесной длани причудливо извивались по каменистому склону, где на редких клочках земли, пучками рос багульник да голубика. Воздух посвежел, едва я поднялся на взгорье, а слух ласкал перезвон журчащей и плещущейся воды, убегавшей под моховое одеяло топей.
    Чап, все время нервничавший на болоте, повеселел, искупавшись в нескольких ручьях подряд. Я опустил руку в звенящий поток, и холод лесного источника ожег мне кожу. Вода звенела равномерно, мягко ласкала слух, завораживала равномерным шумом и успокаивала тысячей отблесков закатного солнца. Мне стало вдруг дивно спокойно, и хотя это были те самые Истоки, цель моего путешествия, и до Захарова жилища было, судя по всему, недалеко, я решил побыть некоторое время здесь, пока...
    Наверно, я задремал, или что-то вроде того, под старым раскидистым дубом. Уже совсем стемнело, лишь неясные очертания дерев проступали в сгущавшихся сумерках. Рядом, совершенно беззаботно, как могут только дети, дрых Чап, положив свою тяжелую башку на толстые лапы. Туман наползал с болота, как я вдруг услышал голоса. Разговор постепенно приближался, и я уже смог различить два голоса: один взволнованный мужской, второй сочувствующий женский. Наконец до меня стали долетать отдельные фразы:
 - Мне стыдно в этом признаваться, но я в самом деле боюсь! - сказал мужской голос.
 - Неужели это так страшно! - воскликнул женский голос, - ты же мужчина в конце то концов!
   Я подумал, что становлюсь невольным свидетелем какой-то интриги, меж тем разговор продолжался, приобретая новые оттенки и смысл:
 - Ты себе представить не можешь! - отчаянно запротестовал мужчина, - изо дня в день меня преследует это животное! Оно мне даже снится!
 - Но что в этом страшного? Не понимаю, какая-то овца до полусмерти запугала взрослого мужика! - возмутилась барышня.
 - Это не просто овца! - севшим голосом произнес мужчина. Чап проснулся и хотел, было зарычать или залаять, но я властно положил ему руку на загривок и успокоил.
 - Она вроде светится и бежит следом за мной, да при этом блеет так страшно, каким-то замогильным голосом, что я просто столбенею от страха. Причем заметь, она преследует меня только тогда, когда я иду к тебе на свидание. Когда я прихожу к твоему отцу, никаких овец и близко нет, хоть и иду сюда я всегда одной и той же тропой.
   Фигуры споривших показались из тумана.
 - Так излови ее или убей! - воскликнула с чисто женским рационализмом девушка.
 - Что ж мне с ружьем и капканами на свидание ходить? - спросил он.
 - А может, ты вообще все придумал? - голос девушки дрогнул, - может, я тебе просто надоела?..
 - Ну что ты, Настенька! - воскликнул парень, - как ты могла такое подумать?!
 - А что мне еще думать?!
 - Можете ему верить, - неожиданно для самого себя вмешался в разговор я. 
 - Прошу прощения, - сказал я подымаясь на ноги, - но я стал невольным свидетелем вашего разговора.
   Парочка была явно напугана моим появлением.
 - Я слышал подобные истории очень далеко отсюда и допускаю, что во всех этих историях есть доля правды, такое случается время от времени, особенно в таких глухих местах как это.
   И не давая опомниться оцепеневшим влюбленным, я представился, как мог:
 - Меня зовут Павлом, я с поручением от Петра Адамовича к лесничему Захару. Как видите, вечер застал меня в лесу, и я не решился блудить и стал дожидаться рассвета. Может, вы поможете мне найти Захара?
 - Я его дочь, - ответила девушка, - Настей меня зовут. А какое поручение у вас для моего отца?
 - Вот эта карта и письмо, - протянул я девушке вещи, пока Чап без суеты и истеризма обнюхивал новых знакомцев. Девушка была миниатюрной и хрупкой на вид, с копной кудрявых волос на голове, мелкими, подвижными чертами лица. Парень, эдакий деревенский увалень вдруг вышел из оцепенения и протянул мне широченную ладонь:
 - Василь, - односложно представился он. Я пожал руку и заметил:
 - Вам, Василий, не следует откладывать в долгий ящик поимку беспокоящей вас овцы. У меня есть ружье, немного здравого смысла, и желание изловить пугающего вас зверя.
 - Точно! - вдруг оживилась Настя, - так и сделайте! Ступайте и поймайте эту тварь! А я отнесу письмо и карту отцу, и мы вместе с ним к вам приедем!
   Василий с сомнением поглядел на меня.
 - Когда вы ее видели в последний раз? - спросил я.
 - Часа полтора назад, - выдавил парень.
 - Далеко?
 - Километра два отсюда, на пустоши за Бортями.
 - Это хутор?
 - Да, я там живу.
 - Тогда что время зря терять?! - воскликнул я, - вперед! Веди!
   Настя, раскланявшись с нами, растворилась в лесу, а я, в сопровождении Василия, отправился охотиться на ведьм.

12. Охота на ведьм
   По крайней мере, одну ведьму я собирался сегодня поймать, хотя это действительно могло быть обычное, отбившееся от стада животное.
   Дело в том, что столь любимые мною полесские легенды, в разных частях этого обширного лесного края, гласят, что иногда ведьма может "оборачиваться" животным... Животное, как правило, безобидно на вид, но, по неизвестным причинам ввергает в ужас всякого, кто его увидит. Естественно, что поверить на слово в вероятность такого довольно сложно, однако мало кто из не верящих отказался бы проверить правдивость такого суждения, представься ему такая возможность. Не смог отказаться и я, тем более потому, что был убежден в гипнотической природе этого мифа. Согласно свидетельствам очевидцев такой гипноз не действует на посторонних, и тем более на новых людей, он действует адресно. Согласитесь, редкая возможность выпала мне в тот вечер!..
   Василий шел впереди, нервно оглядываясь на меня, и даже не пытаясь заговорить. Потому разговор начал я, незаметно для самого себя, перейдя на "ты":
 - Василий, когда подойдем к тому месту - дай знак. Я останусь незамеченным, а ты иди дальше. Как только она появится, сделай вид, что испугался и отступай ко мне, тут я ее и схвачу, - предложил я первый созревший в моем уме план действий.
 - Угу, - только кивнул в ответ Василий, пробираясь впереди меня по таким дебрям, что я никак не мог взять в толк, каким таким образом можно ориентироваться в этой глуши, да еще и ночью. Однако он шел уверенно и спокойно.
   Взошла луна, и осветила наш путь. Все вдруг потеряло свою таинственность, сохраняя, однако, некоторую нереальность очертаний.
   Наконец парень остановился на краю залитой лунным светом поляны.
 - Здесь, - коротко выдохнул он и уже спокойнее добавил, - вон на краю кустарник - там и спрячься.
   Я забрался в подлесок вместе с Чапом, а мой проводник вышел на поляну, и начал пересекать ее по диагонали. Внезапно донеслось блеянье. То ли акустика у этого места была такова, то ли нервы мои были перевозбуждены, однако звук этот вывел из равновесия даже щенка. Василий крупно дрогнул и сбился с шага. Из елового молодняка, росшем на дальнем от меня конце поляны, выбежала овца. Ее шкура серебрилась и отливала перламутром в лучах луны. Василий стал как вкопанный, постоял так с минуту и стал пятиться. Чап рыкнул под рукой, и мне пришлось обхватить рукой его пасть.
    Овца подбежала к парню и закружила вокруг него. Василий молча продолжал отступать, приближаясь ко мне. Свободной рукой я достал из рюкзака моток веревки, и с трудом завернул пальцами петлю. Чап отчаянно рвался в бой, и мне стоило немалых трудов удержать его от преждевременной атаки. Моя "наживка" уже почти подошла к нашему краю поляны, а овца, скользившая по стелющемуся туману, продолжала преследовать жертву. Василий дрожал как осиновый лист, а зловещее "мэ-э-э" загоняло ужас даже в мое сознание. Что-то нереальное, запредельное было в этих звуках, овце и вообще во всей этой ситуации.
   Не в силах больше бороться со страхом, Василий повернулся и со всех ног припустил в лес. Овца, как-то странно подпрыгнула, и с нотками торжества и азарта в блеянии кинулась следом. Превозмогая страх, я как спринтер, кинулся на перехват. Призрачное животное явно на меня не рассчитывало. Овца, узрев меня, шарахнулась в сторону, но поздно. Я уже летел в прыжке, и в следующий миг оказался верхом, подмяв под себя жалобно взвизгнувшую тварь. Овечка испуганно забила копытцами, но это ей не помогло, и хоть я и не овцевод, я в два счета спутал ей ноги веревкой. Уже затягивая последний узел, я ощутил пронзительную боль в ноге. Обернувшись, увидел, что Чап цапнул меня за щиколотку. Пришлось проучить мерзавца, хотя по всему было видно, что пес сам в недоумении от своего поступка.
    Василий сбежал в лес, и судя по всему безвозвратно, меня укусил мой собственный пес, невесть почему, и теперь всячески пытался загладить свою вину передо мной, да рядом, на траве лежала связанная овца, и скорее всего обыкновенная. Таков был неутешительный итог моей "охоты на ведьм". Перспектива заночевать в лесу меня не пугала, и я, положив спиртовой компресс на место собачьего укуса, принялся собирать дрова для костра.
    Наносив дров и нарубив веток для постели, я распаковал рюкзак и развернул спальный мешок, чтобы сразу улечься после ужина. Чап не поднимал головы, виновато вилял хвостом, и время от времени порыкивал на нашу пленницу. И что с нею делать? Потом подумаю, решил я и склонился над костром. Когда колеблющийся огонек окреп и лизнув сухой хворост подрос и заплясал меж дровами, я встал, распрямляя натруженное тело. Только я сладко потянулся, как услышал совершенно незнакомый мне голос:
 - Как больно!
   Я подпрыгнул как ужаленный, обернулся, и чувствуя, что схожу с ума, увидел совершенно голую девушку связанную по рукам и ногам, на том месте где я оставил овцу!.. Чап тоже, казалось, был в недоумении и зашелся лаем до хрипоты.
 - Ну, что смотришь? - сказала с досадой пленница, - развяжи меня! Мне больно!
   Язык отнялся сам собой, одна только мысль стучала пудовым молотом в голове: "Не развязывай! Не развязывай!" Я несколько раз глубоко вдохнул, и нервы слегка успокоились.
 - Я подумаю! - неожиданно спокойно ответил я.
 - Ты и так слишком много думаешь! - услышал я в ответ, - от того и носит тебя по свету как бродягу. Ищешь все чего-то, смысл жизни постигаешь!
   Надо мной явно издевались, причем читая мысли или чувствуя настроение... Во завернул, удивился я сам себе и подошел к барышне.
 - Не в твоих интересах меня злить! Вот оставлю тебя связанную в лесу, и все!.. Так между прочим с твоими коллегами в средние века поступали... - в глазах девушки мелькнул страх, - посему помолчи и потерпи, пока я с мыслями соберусь, а то не ровен час и из ружья могу... Думаешь, я каждый день овец вижу, которые потом в голых баб оборачиваются?!
   Пленница притихла. Я стал "накрывать на стол", оценивая степень реальности происходящего. Ведь, черт возьми, шерсть я ощущал под руками! А может волосы? Я мельком взглянул на ведьму: да, грива ниже пояса... Внезапно забеспокоился Чап и как-то странно рыкнул в мою сторону. Дивясь самому себе, я догадался о причине неприязни.
 - Еще раз на меня собаку натравишь - посажу в костер, - как заправский охотник на ведьм предупредил я. Чап лег на живот и заскулил, потом подполз ко мне и вильнул хвостом, будто извиняясь.
 - Мне холодно, - робко произнесла пленница, вздрагивая всем своим крепким, загорелым телом.
 - Одежда далеко? - спросил я, не задумываясь, принимая правила игры. Разберусь в мыслях после, как-нибудь...
 - В ельнике, на той стороне поляны, - выдохнула лесная "Венера".
   Что-то в ее голосе мне не понравилось, и я сделал по своему, ежесекундно поражаясь самому себе. Поставив пленницу на ноги, я сделал удавку и затянул ей на шее. Перекинув веревку через ветку ближайшего дуба, я приказал:
 - Встань на носки!
   Ведьма повиновалась. Осталось только закрепить веревку.
 - Рано или поздно ты устанешь, - сказал я ей, - и если со мной что-нибудь случится, ты повиснешь на этом чудном дубу!
 - Постой! - вдруг сказала она, - одежда в дупле вон того дерева, - она указала глазами на росший неподалеку клен. У меня пробежали мурашки по спине, но я все же спросил:
 - А что было в ельнике?
 - Утром увидишь!
   Я без приключений сходил за одеждой, и освободил пленницу из удавки.
 - Одевайся! - сказал я ей, освобождая руки.
 - Хоть отвернулся бы! - возмутилась она.
 - Зачем? - спросил я, - чтоб дать тебе возможность убежать?
 - А зачем я тебе связанная?
 - Я еще не решил, - ответил я вновь связывая ей руки и освобождая ноги. Наконец, она оделась, и я вновь приладил к ее ногам веревочные кандалы. В потертых брезентовых брюках, кроссовках и теплом свитере, девушка уже не производила того чарующего впечатления беззащитной хрупкости. Я усадил ее поближе к костру и набросил ей на плечи свою куртку.
 - Что дальше? - спросила она таким беззаботным тоном, словно была на пикнике со своим дружком.
 - Ужинать будем, - ответил я ей, - разговаривать. Познакомимся для начала.
 - Кормить ты меня с ложечки будешь? - кивнула она на свои связанные руки.
 - Почему бы нет! - отмахнулся я и спросил, - итак, как нас зовут?
 - Овца Барановна! - хохотнула девушка, тряхнув тяжелыми каштановыми космами, и в ее темных глазах блеснул шальной огонек.
 - Ну-ну! Мне в том же духе представиться?
 - А чего тебе представляться? Тебя Павлом зовут, и вообще ты у нас командовать привык, и истории ты любишь страшные... про ведьм, - выдала она, и пока я сидел с открытым ртом, распорядилась, - ну! Корми меня что ли, а то я от беготни голышом по лесам проголодалась!
   Пришлось кормить ее, затем Чапа. Когда я сам, наконец, поужинал, мы стали беседовать, и если бы не веревки, можно было бы подумать, что вот сидят двое друзей и чешут у костра языками...

13. Откровения
   Моя пленница пила чай, и я невольно залюбовался нею. Она держала кружку связанными руками и когда наклонялась, ее густые косы полностью скрывали ее лицо, когда же после глотка она вновь поднимала голову, неверные отблески костра играли на ее неправильном скуластом лице, отороченном сверху черными, тонкими, словно вздернутыми бровями. Под бровями, в мохнатой опушке густых ресниц были темные очи, встречи с которыми я сознательно избегал. Тонкий прямой нос придавал лицу аристократический оттенок, с которым резко контрастировали полные, подчеркнуто-сладострастные губы. Гротеск, право слово, а не лицо, но тем не менее, оно было очаровательным...
 - Ну? Чего выглядел? - спросила пленница, - по чертам лица характер определяешь?
 - Да нет, получше хочу запомнить, - ответил я.
 - Зачем?
 - Просто неудобно, получается, - продолжал я, когда люди знакомятся, они обычно начинают осмотр с лица...
   Я сделал многозначительную паузу и улыбнулся:
 - Я вдоволь нагляделся на твое тело, теперь компенсирую, изучая лицо.
 - И как тебе тело? - почти хамски спросила она.
 - Не пытайся показаться хуже, чем ты есть на самом деле, - нравоучительно ответил я. Она, молча кивнув, согласилась.
 - Слушай, развяжи, а? - она протянула ко мне связанные руки и ноги, - правда больно, да и затекло все - сил нету!
 - С какой это радости?
 - Да хоть бы с той, что я тебе ничего плохого не сделала!
 - А Василию?
 - Тебе то, что до него? Ты его вообще минут двадцать видел за всю свою жизнь!
 - А вот это? - я указал на покусанную Чапом ногу.
 - Самооборона, - невозмутимо отвечала она, - доступными средствами. И вообще, мое связанное состояние незаконно!
 - Вот как?
 - Представь себе! Вот появись здесь и сейчас участковый, что бы ты ему ответил? За что ты меня связал? Что я овцой была, или что голой по лесу бегала?
 - Твои действия не подчиняются букве закона, - парировал я, - тогда почему ты хочешь, чтобы с тобой поступали по закону? И вообще, здесь и сейчас участкового нет! Так что сиди и дыши!
 - Сижу! - раздосадовано буркнула она, потом хитро так глянула прямо в глаза и заныла:
 - Хоть руки развяжи, изверг?! Пальцы не гнутся!
 - Сперва на мои вопросы ответишь, а потом поторгуемся, - заявил я, - и предупреждаю: фокусы свои брось, я от непокорности зверею! А так посидим-покалякаем, и пойдешь домой. Идет?
   Она задумалась, затем мотнула головой и ответила:
 - Идет! Я еще и погадать могу, в нагрузку.
 - Погадать я и сам могу, - отмахнулся я и спросил:
 - Вопрос первый: овца это гипноз или как?
 - Может, в ученики пойдешь?
 - У меня ничего не выйдет, - махнул рукой я.
 - Как знать, как знать!
 - Так, красавица, я с тобой разговариваю не для того, чтоб ты мне ненароком польстила!
   Она вновь протянула ко мне свои связанные руки:
 - Развяжи, а?
 - Зачем?
 - Соловей не поет в неволе.
 - А овцы?
 - Во заладил! - вздохнула она, - ты что делаешь, гад?!
   Именно такой реакции я и ожидал, срезая ножом ей локон. Прядь волос оказалась в моей руке.
 - Это тоже, правда? - спросил я, показывая на волосы. Врать было бесполезно, ее лицо выдавало ее всю с потрохами. Ведьма занервничала, и я решил проверить один занятный колдовской рецептик, вычитанный мной когда-то в одном из многочисленных нынче руководств по магии.
 - Хочешь на волю? - спросил я у девушки. Она, не глядя на меня, кивнула.
 - Смотри какая луна сегодня, полная, - обратил внимание я, и провел лезвием ножа по своей ладони лезвием ножа, - а кровь какая? Красная!..
 - Не делай этого, - замогильным голосом предупредила она.
 - Чего?
 - Сам знаешь. Я все расскажу! - вдруг залепетала скороговоркой она, - да, ведьма я, Кыся, и то, что ты видел, мана была.
 - Стоп, по порядку, Кыся это имя?
 - Ну да Ксенья или Оксана, а мана это гипноз в определенное время, при сочетании звезд и все такое... Секретов не расскажу!
 - А мне и не надо, - спокойно сказал я и разрезал ей веревки на руках, - слушай, это с косами и кровью и впрямь действует?
 - Сегодня да! И вообще - это грязный способ!
 - А Василия пугать?
 - Ты не понял, дело в природе, в механизме... - она запнулась на полуслове, нельзя кровь лить и волосы резать - гадко это!
 - Ладно, можешь не продолжать, я понял.
 - Ни черта ты не понял! - с досадой в голосе ответила Кыся, - думаешь, мне этот олух нужен? Это месть!
   Зловеще сказала она, и ее глаза страшно блеснули в свете костра. Я поспешно отвел взгляд.
 - Ты похожа на свое имя, - перевел я разговор на другую тему.
 - На кошку? Я знаю.
 - Ладно, мстительница, иди домой, - я развязал ей ноги, - если ты мне не соврала, то здесь есть тайна, а я в чужие тайны не лезу... Только интересно мне все это!
 - Что?
 - Ну, эти твои чары-бары... Я вме время думал, что все это из области ненаучной фантастики...
 - И это тоже?! - она хлопнула в ладоши и... исчезла, я потер глаза руками - вот это фокус.
 - Э-э-эй! - кто-то негромко позвал меня сзади, - я тут!
   Я обернулся - за моей спиной сидела моя давешняя пленница и улыбалась.
 - Повторить?
 - Давай! - входя во вкус, ответил я. Хлоп! Нету Кыси! Рывком обернувшись, я нашел девушку сидящей на прежнем месте.
 - И далеко ты так хлопнуть можешь?
 - Не дальше того, что ты видел, - она скромно улыбалась, как ребенок, которого похвалили.
 - У-ух! - выдохнул я в восхищении.
 - Не надо завидовать, - ответила она на мой неприкрытый восторг, - все имеет свою цену и особых преимуществ не дает. Вот ты, обычный человек, не колдун, а в два счета меня связал! Где здесь мои преимущества?
 - Очевидно, ты слишком много сил потратила на создание образа овцы, и не успела вовремя отреагировать.
 - Странный ты! - вдруг ни с того ни с сего заявила она, - как-то слишком легко ты поверил и понял меня и мои "чары-бары".
 - Но, я это видел!
 - Ты всему веришь, что видел?
 - Пока да, хотя...
 - Правильно - хотя! Это твое "хотя" меня настораживает еще больше чем "видел и верю".
 - Почему? - спросил я.
 - А еще ты много задаешь вопросов, и от того тебе интересно в жизни без интересностей, и тревожно бывает без забот. Зачем ты сюда пришел?
 - Поручение друга выполнить и поохотиться...
 - Не официальничай, - перебила меня Кыся, - ты что-то ищешь, то, что когда-то давно было в тебе, а сейчас этого нет! И теперь, раз или два в году тебя будоражит приятная, но непостижимая тревога.
   Я встретился с ней взглядом, и что-то знакомое показалось в ее глазах. Что же это? Где я это видел? И в моем сознании, как в зеркале я увидел свои собственные глаза. Точно! Мой взгляд, хоть мы нисколько не похожи...
 - Правильно! - словно прочитав мои мысли, сказала Кыся, - искать надо в себе, а не по лесам шастать, людям мешать!
 - Ведьмам! - парировал я.
 - Ведьмам, - согласилась она и вдруг приказала, - спи теперь, беспокойный!
    Последнее, что я видел были ее темные глаза. Сознание погасло...

14. Пробуждение
 - Эй! Э-ге-эй! Хлопче! - кто-то звал меня, и я с трудом вынырнул из-под плотного покрывала сна.
   Надо мной склонилась бородатая, седая голова незнакомого мужчины:
 - Ты Павел? - спросил он, озабоченно вглядываясь в меня, - как ты себя чувствуешь?
 - Нормально, - ответил я. Чуть поодаль, знакомая мне по ночным приключениям, Настя куражилась с Чапом, и это поросенок аж повизгивал от удовольствия. Я нащупал како-то сверток в ладошке и машинально сунул его в карман.
 - А вы наверное Захар? - спросил я пришельца.
 - Да, - ответил он и протянул мне руку, - будем знакомы!
 - Рад познакомиться, - машинально ответил я, выбираясь из спальника и пожимая сильную ладонь лесничего.
 - Овцу видел? - спросила без предисловий Настя.
 - Видел, - ответил я.
 - Поймал? - спросил Захар.
 - Поймал.
 - И где она?
 - Кто ее знает, - пожал плечами я, - верно удрала.
 - Может быть, - пробурчал про себя лесничий, разглядывая обрывок веревки.
 - А как Василь? - поинтересовался я.
 - Съел лошадиную дозу снотворного и уснул, - ответила Настя, - прибежал еле живой от страха.
 - А ты не испугался? - вновь вмешался Захар.
 - Что ж я овечек не видел? Чего их бояться-то?
 - Темнишь, парень, - заключил Захар, - ну, собирайся, пойдем к нам - там все и расскажешь.
   Погодя, мы двинулись в путь по той же тропе, по которой давеча убежал Василь. Чап, наконец, вспомнил обо мне, и, выказывая самые теплые чувства, терся мордой о мою ногу. По пути поговорили с Захаром про дядю Петю. Я поведал ему про свинью мутанта, про ночную охоту и отлов поросят. Услыхав про последних, лесничий очень оживился, и сперва пожурив меня за незаконный отстрел, похвалил за поросят. Я понимал его - в редком хозяйстве есть цепные вепри для притравки и натаски собак. Зверовым охотникам такое животное  - находка, а охотничьему коллективу и подавно. Причем вопреки утверждениям всех псевдогуманистов и "зеленых" живется таким кабанам гораздо сытнее и вольготнее чем, скажем, в зоопарках.
    Наконец, мы пришли собственно в Истоки, где располагалось такое же, как в Озерском лесничество - контора и две избы. Только людей здесь обитало поменьше - Захар да его дочь Настя. Позавтракали, поговорили ни о чем, лесничий поблагодарил меня за доставку карты и спросил о цели приезда. Я честно ответил, что хочу, мол, поохотиться и историй послушать страшных и мистических. Захар заверил меня, что ни в первом ни во втором недостатка не будет, и сегодня же вечером обещал сводить на охоту, на местных уток.
    Я расположился в пустующем доме и занялся хозяйственными мероприятиями: проверкой снаряжения, починкой и стиркой одежды. Чап опять куда-то запропастился, очевидно, побежал за Настей, к коей он воспылал нежными чувствами.
   Весь день я проходил как в полудреме, и за полдень решил искупаться в одном из многочисленных холодных ручьев, чтобы хоть как-то взбодриться. После того как бодрость, леденящим до онемения холодом, добралась до костей, я вышел на берег и замер в удивлении. Страха, конечно, было больше так как на моей одежде на берегу расположилась крупная рысь. Лесная кошка уютненько лежала на моей куртке и с нескрываемым любопытством глядела на меня своими зелеными глазищами. Что делать в такой ситуации? Я мокрый, голый и замерзший, в одних трусах, и ничего подходящего вокруг... В таких ситуациях особенно остро ощущаешь ошибочность мнения о том, что человек - венец эволюции, скорее чувствуешь себя слепой, рудиментарной веткой древа жизни... Все эти мысли пронеслись в моей голове быстрее, чем вода сбежала от затылка до пяток. Решительно что-то надо было предпринять. Но что? Выручил, как всегда, случай. За ближайшим кустарником раздался голос Насти:
 - Ириска! Ты где подевалась?
   Рысь поднялась на лапах и лениво повела ушами, потягиваясь точь-в-точь, как это делают ее домашние родственницы.
 - Ах, вот ты где, любопытная приблуда?! Опять людей стращаешь?! - с укоризной вычитала кошку Настя, - я тебя обыскалась, а ты нашего гостя испытать решила!
   Рысь подбежала к девушке и потерлась о колени головой. Приходя в себя, я стал одеваться.
 - Я думал такое только в кино бывает, - наконец выдавил из себя я.
 - Какое? - девушка гладила кошку по зажмуренной от удовольствия голове.
 - Рыси ручные, тигры...
 - У нас всякое зверье живет, - обыденно отвечала Настя, - папка вечно кого-нибудь из лесу приносит, а эту разбойницу вообще слепым котенком подобрал.
 - И что, - спрашиваю, - мышей ловит?
 - Только кур, - ответила девушка, - да козла Яшку до истерики доводит.
 - Вы тоже коз держите?
 - Яшка - самец косули, а вместо домашних животных у нас все больше дикая живность водится, - с гордостью заявила девушка.
 - Хочешь посмотреть? - вдруг предложила она.
 - Еще бы! - ответил я, - только это, гм, Ириска не кусается?
 - Нет! Она обычно царапается, - беззаботно ответила девушка. Словно уразумев слова хозяйки, рысь принялась точить "коготки" о ствол ближайшего дерева. Честно признаюсь: коготки эти мне не понравились.

15. Послание ведьмы
    Осмотрев всех животных, которые квартировали у Захара, я был немало удивлен тем, как прирученные птицы и животные уживаются между собой.
   Яшка, довольно крупный самец косули, жил в сетчатом загоне за домом Захара. Его тоже вырастили с молочного возраста, и он стал совсем ручным. Единственное, что смущало "козла" это проказница Ириска, с которой он "сражался", а затем отступал под защиту людей. В сарае рядом квартировал подорлик, разбивший себе плечо об линию электропередач, и проходивший курс лечения у лесничего. Балда он был редкая - постоянно пытался взлететь, доставляя себе очевидную боль и бросался на кормивших его людей с разинутым клювом.
   Совенок Тюха бегал пешком как курица за всеми следом, даже за Ириской. Та откровенно побаивалась маленького глазастика, и как оказалось небезосновательно. Маленький пернатый закогтил когда-то мордашку рыси, да так, что та и по сей день обходила кричащего наглеца стороной. А тот, смешно переваливаясь из стороны в сторону, на неприспособленных для ходьбы лапах, носился с диким писком за ней.
   На крыльце важно грелась болотная черепаха, которую время от времени атаковали ручные сойки, промышляющие у Захара черноплодную рябину. На веранде жили два ежа, которые день дрыхли под рогожей, а на ночь выходили во двор на охоту.
   Здесь же я и застал Чапа, который основательно наколол себе морду, но имел довольный и слегка взбудораженный вид. Увидев Ириску, он не выказал никакого интереса, очевидно, они уже познакомились "поближе". Пес нагловато устремился ко мне, а кошка, зашипев на собаку, отступила к хозяйке.
   Пребывая в этом рукотворном Эдеме, я совершенно потерялся счет времени. Приехал Захар, и, собравшись, велел мне грузиться в машину. Когда все было готово, мы тронулись в путь. Впереди нас ждала охота, и казалось, ничто не могло омрачить остаток этого дня, как вдруг лесничий выдал:
 - Зря про Кысю молчишь, парень, ведьма она.
 - А это преступление?
 - Молчать? Да нет, впрочем, как хочешь - тебе решать!
 - Я не про то, - ответил я и спросил, - ведьма это преступление?
 - Конечно! - безапелляционно отвели мне Захар, - она ж с нечистым якшается!
 - Так уж и якшается?
 - А откудова сила ее как не от того? - заметил знаток и вдруг спросил, - скажи, ты овцу видел?
 - Видел, - честно ответил я.
 - А девушку?
 - Тоже, после того как костер рядом разжег.
 - И хочешь сказать это нормально?
 - Обычный гипноз, - предположил я.
 - Может быть, а может и нет. Почему ее гипноз пропал рядом с живым огнем? - спросил он.
 - Да, может, она просто устала! - возразил я, - а может, сознательно сняла чары, чтоб я ее как овцу не прирезал.
 - Интересно мыслишь, - заметил Захар, ведя машину вдоль давешней поляны, - и как она освободилась?
 - Я ее отпустил.
 - Просто так?
 - А на кой она мне? - ответил я и вдруг вспомнил ее предостережение, - остановите машину! Сейчас проверим, куда меня ваша ведьма завести пыталась!
   Захар останови автомобиль, и мы пошли в сторону ельника:
 - Только осторожно! - предупредил я, - Кыся намекала на то, что в этом молодняке опасно.
   Лесничий молча кивнул в ответ, соглашаясь, и тут же присел, что-то внимательно разглядывая в траве. Затем он бросил свой нож плашмя в траву. Что-то лязгнуло. Я подошел поближе и почувствовал, как неприятный липкий холодок пробежался у меня по затылку - меж двух елочек в траве захлопнулся зубатый капкан.
 - Вишь куда завести хотела? - назидательно молвил лесничий, и пока он продолжал, я заметил блеск второго капкана. На тарелочке самолова лежал клочок бумаги. Записка?
 - А ты ее еще защищаешь! - продолжал Захар, - ведьма она и есть ведьма!
   Я захлопнул капкан при помощи палки и взял бумажку. Там действительно было послание, но не мне: "Василий, ты неважный охотник, если до сих пор не знаешь, что ведьм капканами не ловят!" Почрк был разборчивый, но не каллиграфический, корявый и кривой. Я молча протянул Захару послание, и пока он читал и размышлял над этим, я нашел еще три капкана - больше в ельнике не было.
 - И кто, по-вашему, злее? - подколол я лесничего, - ведьма, или парень, ставящий капканы на людей?
 - Тебя б так попугали? - не найдя чем крыть ответил Захар, - к тому же он ставил капканы на овцу...
 - Зная наверняка, что это девушка, - продолжил за него я, - и вообще, вам не кажется, что ваш Василий чего-то не договаривает...
   Захар отмолчался. Сели в машину и поехали дальше. Мой гид как-то неестественно быстро сменил тему разговора, и заметил, что охотиться едем под Ведьмин хутор, на Утопища, место странное и гиблое, о котором у него собрано очень много эпизодов и сказаний.
 - А почему, собственно, гиблое? - спросил я, настраиваясь на разговор.
 - Гиблость этого места начинается с незапамятных времен, - начал Захар, - во времена еще княжеские была там равнина, низкое место, но сухое. Так, говорят, иной раз заливало разливом, и то ненадолго. И пришли с войной степняки, какие, про то никто не ведает, а по краю низины той селение было. На холме, чуть поодаль, в самом центре нынешних Утопищ, стояла деревянная церковь. Вот люди от степняков в ту церковь и спрятались, по большей части старики, да бабы с детьми малыми. Мужики вокруг церкви стали с оружием, врага встречать. Жаркая битва в тот день была, кровь лилась ручьями по равнине и потоками сбегала в реку. Погибли отважные защитники и вот враги в церковные врата стали ломиться. И дрогнула под тяжестью врагов земля, расступилась, а церковь со степняками, обступившими ее, да людьми, что в ней схоронились, под землю ушла. К вечеру разразился над этим местом гром, и буря не утихала несколько дней. Оставшиеся в живых степняки убрались восвояси, а на месте равнины появилось гнилое болото, перемежаемое чистыми оконцами прудов. Так и говорят в народе: где кровь наших предков легла - там вода чистая, в прудах стоит, а где вражья - все топи да трясины тянутся... Холм церковный и сейчас посреди всей топи возвышается. Так и зовут его - Церковище.
   Легенда так бы и осталась легендой, да только люди там пропадают с незапамятных времен, особо, если по ночи туда забредут. А из тех, кто на Церковище переночевал, вообще мало, кто в своем уме остался.
   Рассказчик умолк и уставился на дорогу.
 - А кто в своем уме остался? - спросил я, - или не было любопытных?
 - Были, - односложно ответил лесничий.
 - Вы ночевали? - осенило догадкой меня.
 - Угу, - ответил Захар.
 - И что?
 - Страшно, - односложно, и с интонацией, не допускающей дальнейших расспросов, ответил он.

16. Лысухи
   Прибыли на место. Болото было так себе, во всяком случае после Дедова, это место никак не впечатляло. Так, десяток бочажков, пяток прудов, и заросшая тиной липкая жижа. Все это чудной мозаикой сосуществовало по соседству, а в центре этой катавасии высился голый, поросший редкой травой, песчаный холм.
 - Тоже мне "Гиблое место" - хмыкнул я вслух, осматривая достопримечательности.
 - Не знаешь - не трепись попусту, - буркнул Захар, - и вообще, мы сюда охотиться приехали!
   Расчехлились, собрали ружья и остановились покурить. Чап, до этого неугомонный живчик, вдруг сник и вяло ступал лапами, делая вид, что настроен на поиск. Устал верно, подумал я.
   Наконец двинули прочесывать пруды, обходя каждый с двух сторон. Лесничий выбирал места топкие, меня пуская посуху. На мою попытку переменить маршрут жестко заметил:
 - Не лезь, где не знаешь! Ухнешь с головой - вытащить не успею! - и вновь угрюмо замолчал. Я решительно не мог понять, что могло связывать Захара с Адамычем. Они были полными противоположностями друг другу. Один угрюмый и странно печальный, второй романтически-одухотворенный, вдохновенный романтик. Чего-то я не уловил, а может, просто не понял.
   Солнце неестественно отразилось в грязно-ржавой жиже, отчего последняя стала похожа на кровь. Кровавый оттенок приобретал все более насыщенный цвет, а я стоял как завороженный и глядел на мутную жидкость в ямах, которая даже по консистенции напоминала кровь.
   Внезапно, воздух взорвался плеском и свистом крыльев. Стремительный силуэт чирка пронесся мимо и я, вскинув на удачу, выстрелил! Пудель! Второй раз я не стал стрелять. Выстрелил и Захар - тоже мимо. И уже когда первый всплеск волнения прошел, из-под куста вылетела, касаясь крыльями воды, лысуха. Шла угонно от меня, замечательно уходила. Я сделал упреждение и выстрелил. Фонтан воды взметнулся перед птицей, но полет ее не прервался. Она, все так же ровно скользя над водой, влетела в куст рогоза и... исчезла...
 - Что-то кучновато бьет! - заметил Захар.
 - Контейнер, - досадуя, ответил я, у меня в левом стволе обычно был заряд в контейнере - для дальнего выстрела.
 - Накоротке контейнером не бьют, - закончил мои размышления лесничий, - ну да всяко бывает!
 - Вытопчем? - спросил я спутника.
 - А чего ж нет! - воскликнул он, - как миленькую. Захар полез в рогоз и стал шевелить траву ногами. Я же, перезарядив ружье, застыл как стрелок на стенде. Вот-вот! Сейчас выпорхнет! Но, что за диво, Захар обтоптал последний клочок травы, а лысуха так и не показалась.
   Чап ринулся через пруд к Захару и засуетился в траве. Он обошел значительно большую площадь и... ничего. Птица как будто испарилась. Захар непонимающе развел руками и кивнул головой вперед: идем, мол, дальше. Чап переплыл на мою сторону, и мы продолжили "обход". Едва мы отошли метров на двадцать, как злополучная лысуха затрепетала крыльями в совсем другом месте рогоза, несколько в стороне, и полетела назад.
 - От шельма! - выдохнул лесничий, улыбнувшись глазами, - трудная дичь!
 - Да уж, - согласился я, - оставим?
 - Пусть себе, - ответил он, - на этот раз она выиграла.
   Двинули дальше. Обошли все пруды, бочаги и заводи - уток нет.
 - Там еще пруд и канава есть, - указывая рукой на пригорок, сказал Захар, и повел меня через топь. И вновь красноватая жижа показалась мне кровью. Какое-то тоскливое чувство вдруг шевельнулось в душе. Откуда? Точно! Вспомнил я, таким же точно цветом отливали разбитые стекла брошенных домов в Дуброве, когда закатное солнце касалось их острых граней. В этом месте чувствовалось такое же разрушение. Если легенда правдива, то неужто столь длительный срок будет дышать смертью и мой поселок? От этой мысли меня передернуло. А может, такие места остаются на теле земли навечно? И тогда рано или поздно, они покроют всю ее поверхность... Тогда тем, кто уцелеет от собственного разрушительного безумия, придется жить на зараженной духом самой смерти территории. И если в тех людях останется хоть капля человечного они рано или поздно вымрут. Мрак!
   Из таких невеселых размышлений меня вывела рука Захара, которая властно заставила меня присесть. Впереди простирался пруд, а посреди пруда плавали, копошились и ныряли лысухи. Всего штук пятнадцать  - просто как в передаче "В мире животных"!
   Я глянул на Захара и не узнал его - он весь подтянулся, подобрался, вытянулся вперед, глаза загорелись азартным огнем, а на лице появилось новое выражение. Есть! Точно! На его лице выражалась целеустремленная сосредоточенность, точно такая, как и у дяди Пети, когда он работал. Неужто эта, подсознательно осязаемая особенность связывала этих людей многолетней дружбой? Кто его знает, но так, во всяком случае, мне показалось.
 - Я попробую подкрасться, а ты возьми пса на поводок и залегай вон под тем кустом, - еле слышным шепотом прошелестел лесничий, указывая на пучок лозняка, торчащий на всхолмье, - как полетят - бей!
   Сказано - сделано. Непонимающего Чапа привязали в низине к чахленькой березе, я залег, а Захар как тень двинулся в обход - скрадывать лысух. Двигался он как диверсант, ступая бесшумно, и ловко маскируясь в прибрежном кустарнике. Сочувствуя напарнику, я сам затаил дыхание, и лежа под кустом, боялся даже моргнуть.
   Лесничий медленно, по метру в минуту, сокращал расстояние между собой и дичью. Казалось, вот-вот и он выйдет на выстрел, однако лысухи, непонятно как заметившие его, всполошились и кинулись врассыпную к прибрежным кустам. Я выстрелил дважды и оба раза промазал. Та же участь постигла и Захара. Он свистнул мне,  и я, отвязав взволнованного выстрелами Чапа, вышел на берег. Пес почувствовал свободу и ринулся в хитросплетения камыша и кустарника. Сходу слетела лысуха и я, наконец, попал. Чап вытащил мне добычу и вновь кинулся искать дичь. Дальше было как в тиру: взлетали лысухи, мы с Захаром поочередно стреляли, а собака складывала всех добытых птиц у моих ног.
 - Сколько уже? - вдруг спросил меня лесничий, игнорируя пролетевшую мимо лысуху.
 - Пять, - отвечаю.
 - Хватит! - командует мой гид, идем к машине. Я, поостыв, соглашаюсь.
   На обратном пути, обхитрившая нас лысуха вновь поднимается на крыло, отчего Чап просто заходится негодующим лаем. Пусть живет, решаем мы и с трудом отзываем собаку.

17. Крик
   Пока добрались до машины, уже почти совсем стемнело. Я предложил заночевать здесь же, на что мой гид ответил:
 - Сам не буду и тебе не позволю, - он странно суетился, словно спешил куда-то, - и вообще, пока луна не взошла, нам надо отсюда убраться.
 - Вы что, боитесь? - ляпнул, не подумав, я.
 - Знаешь, сынок, все чего-нибудь боятся! И если тебе охота поиграть в смелость - то, пожалуйста, только не здесь. Здесь тебе не игра, - голос Захара сорвался на хрип, - тут смерть ходит...
 - Да ладно, не надо так нервничать, - глядя на впавшего в истерику лесничего, отвечал я, - едем так едем, только любопытно мне, столько недомолвок...
 - Любопытство вот таких как ты и губит. Садись в машину, и поехали!
   Едва я поставил ногу в кабину, как по лесу пролетел раздирающий душу крик. Захар замер прислушиваясь, и одними губами прошептал:
 - Началось!
   Крик повторился, и уже не было сомнений, что кричит ребенок. Не сговариваясь и прихватив ружья, мы побежали на звук в самую чащобу.
   Ветки азалии больно хлестали по лицу, во тьме я то и дело спотыкался о корни столетних дубов, отчего и отстал от Захара. Последний бежал по лесной чаще словно по беговой дорожке, даже не споткнулся ни разу. Внезапно заросли азалии расступились и мы вылетели на маленькую круглую полянку. В центре полянки стояло что-то похожее на сруб, а рядом, сильно склонившись над источником, дрожа всем телом, стояла девочка, и как завороженная смотрела в воду. Она больше не кричала, лишь глухо постанывала, срывающимся на визг голосом.
   Захар подбежал к девочке и не останавливаясь, подхватил и поволок ее прочь.
 - За мной! - гаркнул он мне на бегу и потащил девочку к машине, - прочь, быстрей от криницы!
   Я беспрекословно подчинился и усердствуя, на обратном пути, дважды упал и больно ободрал плечо о сучок.
   Вот и машина. Лесничий поставил девочку возле машины, а сам полез в кабину. Я присел рядом с ней и узнал в ней Христю, мою недавнюю попутчицу-певунью. Девочка смотрела сквозь меня широко раскрытыми, остекленевшими глазами. Она медленно открыла рот и заорала во всю мочь. Захар выскочил из кабины, подбежал к девочке и... разорвал на ней платье! Затем сунул ей пригоршню чего-то белого в рот и, обернувшись ко мне, скомандовал:
 - Заверни ее в куртку, и сматываемся!
   Я кинулся выполнять, как было велено, и случайно оглянулся на Утопища. Над всей поверхностью урочища повисло светящееся газовое марево. Тут и там вспыхивали зловещие зеленоватые огоньки в сумеречно светящемся тумане.
 - У-у-ух! - словно что-то огромное вздохнуло на болоте. Отсрая боль вдруг обожгла мое лицо - это Захар влепил мне пощечину и заорал:
 - Марш в кабину!
   Я сиганул на сиденье как заяц, и только в кабине, когда во всю мощь взревел мотор, стал приходить в себя.
 - Не смотри на болото! - вновь распорядился Захар, разворачивая машину и разгоняя ее как на ралли. И лишь когда мы вырулили на проселок, я осознал наконец самого себя, почувствовал безжизненную девочку в своих руках.
 - Как она? - спросил Захар.
 - В обмороке, - ответил я, - нашатырь в аптечке есть?
 - И не думай, - странно ответил лесничий, - пусть лучше без памяти побудет. Поверь мне, так надо!
   Машина на немыслимой скорости неслась через лес, и ехали мы отнюдь не к Захару.
 - Куда мы?
 - К Марье-ворожке - это ее внучка, - уже почти спокойно ответил мой спутник, - кстати, это племянница твоей знакомки Кыси...
 - И что, там помогут? - спрашиваю.
 - Наверняка, это ж точно Кыся ее к кринице и послала.
 - Зачем?
 - По воду. Ведьмы только из Чужой криницы воду берут.
 - "Чужой"?
 - Она так называется, криница, там вода такая, как тебе объяснить, вкусная, но жажду не утоляет, вроде как чужая вода, не вода вовсе... - запутался в объяснениях Захар.
 - Понял, - ответил я, поймав нить его размышлений. Влетели в Ведьмин хутор, селение дворов на ...надцать, и остановились возле простой бревенчатой избы. Домик был черный, даже мрачноватый, как впрочем, и другие строения в этом хуторе, однако он утопал в цветах. Казалось, что цветы растут повсюду, даже меж заборных штакетин.
   Захар заколотил кулаком в дверь:
 - Отворяй, Марья, с внучкой твоей беда!
  Дверь отворила Кыся и, не спрашивая ни о чем, повела нас в дом. Навстречу нам вышла женщина лет сорока пяти на вид, в простой полотняной сорочке, юбке из какой-то грубой ткани и фартуке. Она взяла у меня девочку и поставила в приготовленный Кысей деревянный таз с водой. Маленькая Христя, с закрытыми глазами стояла как зомби посреди комнаты, пока Марья не срезала ей несколько прядей с головы. Затем она взяла девочку за плечи, а Кыся громко хлопнула в ладоши над головой. Ни с того ни с сего девочка закричала на весь дом, когда дыхание иссякло, она зашлась громким надрывным плачем.
   Марья и Кыся что-то зашептали над девочкой, а та, всхлипывая, с закрытыми глазами стала говорить:
 - А-ав, видел-ла я е-е-го... т-там был о-он... к-крин-нич-ник, т-та-а-акой зе-е-е-леный о-он... и гла-а-за б-большие...
   Она умолкла так же внезапно, как и начала говорить. Женщины тем временем подожгли отрезанные волосы от огня свечи и бросили их в горшок с водой. Затем, поводив этими же свечками над головой Хрысти, стали сливать свечной воск в эту же воду. Эту процедуру они повторили несколько раз, и по всему было видно, что делают они такое не впервой. Боже мой! Я присутствовал при колдовском ритуале! И ликовал от одной мысли об этом!
   В противоположность мне Захар исподлобья наблюдал за всем происходящим и нервно ерзал на деревянной лавке. Ведьмы закончили свое шаманство и отнесли ребенка в другую комнату. Вернувшись, Марья сказала Захару:
 - Спасибо тебе, Захар, что дитя вовремя привез. Я не держу больше зла на тебя!
 - Тогда пусть Кыся оставит в покое мою дочь и Василя! - вдруг потребовал Захар.
   Марья глянула на девушку и та, лукаво усмехнувшись, согласно кивнула.
 - Еще чего хочешь? - вновь спросила она. Захар отрицательно закачал головой, и Марья ушла в комнату к внучке. Лесничий выскочил на улицу словно за ним кто-то гнался. Я тоже поднялся с лавки.
 - Постой! - воскликнула Кыся и, подойдя ко мне, вдруг полезла в карман моих штанов. Пораженный ее наглостью я не знал, что и предпринять. Она извлекла оттуда сверток, что я обнаружил утром в руке, и так и не развернул его за день.
 - Ты целый день носил в кармане мою жизнь и свободу и даже не подумал воспользоваться ею, - сказала она, разворачивая сверток. Свертке была прядь ее волос.
 - Значит, ты меня понял?
 - Не умом, - ответил я ей, - вроде почувствовал, интуиция, в общем... А волосы мне твои не нужны.
 - Интуиция? - спросила она, - хочешь предреку?
 - Ну? - с неприкрытой иронией спросил я.
 - Придет день, и эта твоя интуиция заменит тебе разум, и день этот близок...
 - Что ж я дураком сделаюсь что ли? - сострил я.
 - Нет, просто ты ответишь на свой вопрос.
 - Какой?
 - Про тревогу, что не дает тебе покоя каждую осень, - изрекла она.
   У меня волосы зашевелились на голове, но стараясь не подать виду, я ляпнул:
 - Я разговариваю во сне - ты подслушала?
   Она ничего мне не ответила, лишь посмотрела в глаза, словно в душу заглянула, и я понял что не прав в своем предположении.
   Она, так же как и Марья удалилась в комнату, не прощаясь, а я сев в машину к Захару, поехал вместе с ним в Истоки. По дороге домой Захара прорвало, и извергая на меня поток откровений, он поведал мне, что тогда, когда он ночевал на Утопищах, он был не один - вместе с ним был Марьин муж. Вот ее то муж и сгинул на болоте той ночью, а Захар чудом уцелел. Что же там произошло на самом деле, я так от лесничего и не дознался - он лишь вздохнул облегченно оттого, что Марья его простила...

18. Сказка
   Сколько дней прошло в заповедном лесу, я и не заметил. Захар, невесть, отчего подобрел и стал рассказывать мне свои дивные истории, которые он скурпулезно записывал в школьные тетрадки. Со временем он сшивал свои записи в переплеты, и таких самодельных книг у него уже было четыре. Днем, когда Захар обходил свои владения, я помогал по хозяйству Насте, а по вечерам, когда девушка убегала на свидания к любимому, мне составлял компанию старый лесничий. Он был по-прежнему хмур и угрюм, но его показная строгость исходила не от жесткости натуры, а скорее от необычного и необъятного знания, коим он просто не решался поделиться. Даже мне попервах приходилось ежечасно ломать ледяную корку отчуждения и недоверия этого человека. Когда же, наконец, внутренняя робость и боязнь быть поднятым на смех, подались, передо мной открылся поистине сказочный мир полесских мифов, суеверий и легенд.
   Я в упоении слушал рассказы о том, как один лесник, обнаружив во ржи, колыбель мавченка, целое лето ходил слушать пение русалки. А когда его друг спугнул мавку, он не находил себе места, пребывая в состоянии тревоги и тоски целых полтора года. История про то, как местный леший водил браконьеров вокруг собственного хутора до тех пор, пока те не отказались от затеи добыть лося, вообще могла бы стать предисловием к любому охотничьему изданию. Я впитывал в себя как губка рассказы о призраках и криничниках, об неупокоенных и ведьмах... Поистине, все это время я жил как в сказке, и каждое дерево, каждый куст, ручей и даже облако на головой, во время моих охотничьих походов было наполнено для меня смыслом, воспринималось мной не как отдельное составляющее, не как орудие или материал для достижения каких-то целей, а лишь как цельная, совершенная гамма впечатлений, как чудесный аккорд волшебной музыки жизни.
   В установленные дни была охота, хотя и кней у меня кардинально изменилось отношение. Меня теперь больше не волновал трофей как конечная цель, как итог, меня занимал сам процесс, которому я раньше уделял так мало внимания... От созерцания капелек росы на утренних травах до вечерней закатной тишины природы в золоте засыпающего солнца я впервые был частью всего этого чудесного великолепия, а не потребителем и собирателем.... Были, конечно, и азарт преследования, и удачные выстрелы, и работа моего пса - все это вместе с подготовкой и снаряжением патронов стало частичкой охоты, этого грандиозного действа и величайшего таинства, заняло положенное место, не доминируя над всем остальным.
   Впервые за долгие годы я вновь ощутил щемящую радость перед походом в лес, яркую вспышку счастья в душе  и многие другие забытые, со времен моего "радиоактивного" детства, чувства и переживания. Где-то в уголках сознания находились искринки того затерявшегося чувства беззаботной радости, и подобно сказочному колобку радость эта появлялась и ускользала, разрастаясь "от сусека к сусеку".
   Все было мне внове, и все, как когда-то, запоминалось сразу и насовсем, оставляя по себе лишь чувство причастности ко всему миру.
   И я потерялся. Я как малый ребенок впитывал в себя красоту и естественность жизни, не зная вовсе о той вероятной горечи, которая наверняка предстоит. Я жил, и я понял, наконец, зачем, как и почему человек живет в этом мире. И хотя не смог бы выразить и сотой доли этого знания в словах, я не задумываясь отдал бы полжизни не приди оно ко мне сейчас, вот так, даром...
*     *     *
   В один из дней, к обеду, на своем стареньком мотоцикле, приехал дядя Петя, привезя с собой двух беспечных и неугомонных поросят. И когда маленькие и хрюкающие бесята были поселены в новом, построенном специально для них вольере, жизнь в Истоках приобрела новый смысл. Особенно этим смыслом озадачились два существа: Ириска - рысь и арлекин Чап... Однако, надежная сетка не позволяла воплотить задумы молодых хищников в жизнь, отчего лесной угол Захара стал несколько более шумным, чем обычно.
   И век бы радоваться всему этому и вкушать, но как и в каждой сказке в моей легенде появилась третья сила - время. Его называют беспощадным и неумолимым, но я назвал его просто - необходимым, ведь бесполезно, на самом деле, умолять то, что просто по природе своей не может, да и не должно, слышать. Настало время расставания - мне надо было уезжать и, чтобы не страдать зря, я просто собрал свои вещи и забросил их в коляску мотоцикла.
   А потом был путь, легкий и немножко грустный, совсем чуть-чуть. Словно прочтя любимую книгу, нехотя закрываешь ее, и долго с грустью смотришь на переплет. И в этом переплете вновь был Ведьмин хутор, и из-за забора в нем выглянула большеглазая Кыся, а маленькая Христя, заступив дорогу мотоциклу, всего лишь на миг прервала мой путь, для того только, чтоб подарить мне у Чертовых камней, сплетенный из осенних листьев и трав, ведьмацкий венок. В том, что она пойдет по стопам своей бабки и тетки, я даже не сомневался. Было что-то такое неясное, ускользающее во всем ее облике...
   И снова был путь, и снова была сказка, пусть только ее форзац, или даже обложка, но все-таки сказочные...

19. Труды грешные
   Дядя Петя остановил свой мотоцикл у почерневшего сруба лесной криницы. Мы присели под сенью раскидистого, черт знает сколькосотлетнего дуба, и пили холодную, до ломоты в зубах, воду. Нарядная осень одаряла последним теплом и ароматом, пряной сытости природы. Ее изношенный, но оттого не менее богатый, шитый золотом платок, терял бахрому листвы и небрежно ронял ее наземь. Славно, но немножечко грустно...
 - А знаешь, Павлик, - как в детстве обратился ко мне дядя Петя, - у этих криниц тоже есть своя история.
   Не ожидая такого поворота событий, я полез в рюкзак за своим блокнотом. Дядя Петя редко "травил байки", но если уж выдавал что, то только содержательные повествования.
 - Оставь, - махнул он рукой, - мне с Захаром не тягаться, да и история эта без мистики. Из жизни она.
   Я присел рядом и стал слушать.
 - Жил в Дуброве лесник, я еще мальцом когда был видел его, помню... И такой дядька балагуристый да разбитной, свойский весь в доску - бабы по нему сохли пачками. А он, как говориться, этим пользовался. И была у него жена - первая красавица на поселке, любила его, чертяку, до беспамятства, а уж ревновала - не передать. Довел-таки Малюхник, лесник-то, жену свою до самоубийства. Не выдержала, бедняжка, измен, и повесилась. И что дивно - после смерти жены Малюхника как кто подменил. Стал он нелюдим, баб сторонился, в избе запирался. Горевал, что удивительно, по жене своей, как неприкаянный. Все по лесам слонялся.
    Ходил он так неспроста - источники искал, а как находил, сруб ставил, да расчищал криницу. Поговаривали, что таким образом он свой грех перед женой искупает. Так и поставил Малюхник двенадцать криниц, а возле тринадцатой помер. Чужой криницу ту кличут, одни говорят там криничник живет, а другие - будто лунными ночами в воде сам Малюхник является и спрашивает людей, просит посоветовать ему как грех свой перед женой искупить...
   Ну да Захар, наверное, тебе про Чужую криницу рассказывал?
 - Такого не говорил, - ответил я.
 - С тех пор, - продолжал дядя Петя, - все криницы в округе называют Малюхниковыми. И вишь как получается - грешен был Малюхник, злое делал, а вот ему благодаря всякий человек жажду утолит, водицы чистой напьется.
   Вскоре железный конь доставил нас в Дуброву, и хотя поселок не изменился за время моего отсутствия, его руины больше не подавляли меня, лишь грусть и сострадание к этому, некогда цветущему месту, оставались в моей душе.
   А на утро поезд уносил меня домой, из дома моего детства, из сказки, в новое и такое привычное мне жилье. Мелькнул за окном перрон с постаревшей и осунувшейся фигуркой художника, покосившаяся надпись на станции мигнула всплакнувшим оком мне, и мои глаза вновь застелила неподконтрольная воле пелена слез...
   Однако в моем сознании, в моей душе, в моем сердце, ожила и всколыхнулась память, а в кармане рюкзака лежала мелко исписанная книжка с легендами, мой труд, как искупление чьих-то грехов.

Эпилог
    Прошло полгода, и на дворе забуянил май, вспыхнул цветами и красками, наряжая и украшая своими легкомысленными мазками унылое полотно серой жизни.
   Вечерело. Я сидел на крыльце и, очевидно, думал как всегда о работе. Погруженный в бездушный ритм современной жизни, я вдруг был вырван из унылости своего бытия тонким ароматом счастливого детства. Я вдохнул всей грудью и узнал этот запах. В моем дворе, за пятьсот километров от детства, цвела оранжевым цветом азалия понтийская, и местные пчелы, одурев от ее экзотического аромата, вовсе забыли о том, что пора возвращаться в улей. А она цвела, одна, принявшаяся из шести кустов, привезенных мной из Дубровы. Единственное растение, которое прижилось на новом месте, одарило меня сразу пятью кудрявыми цветками. Одна из шести, так же как и я, вырванная с корнем, все-таки прижилась...
    Теперь я знал, что Полесская ведьма, со странным именем Кыся, действительно была права - у меня больше не будет осенних тревог, и больше не стану я искать смысла жизни... Я просто скажу вам, люди:
 - Не рвите с корнями своих детей, и не пытайтесь пересадить их в новую почву, они, как и растения приживаются не все. Подумайте о том, что каждое загаженное вами место, каждое срубленное дерево, в погоне за звонкой монетой или солидным портфелем, может наделать трещин в их хрустальных душах, и многие души могут просто разбиться о холодную логику вашей псевдопрактичности.
   Вспомните иссушенные вами болота, переломанные вами речные русла, искореженные вырубками вековечные леса! Хоть раз задумайтесь, сколько жизней вы погубили радиоактивным фоном, химическими отбросами, росчерком пера или банальной расчетливой черствостью, и сколько погубите еще?!
   Мне повезло, я смог вернуться, хоть и в разрушенную, но узнаваемую, мою сказку, и сказочный пес Чап, нанюхавшись, рыжей азалии, сейчас настойчиво требовал ужина... И я, уцелевший и возродивший в душе то, что вы, походя, пытались сломать, сумел, наконец, осознать самого себя в вашем псевдологичном мире.
   Сейчас я прошу вас, оглянитесь - вокруг все живое, от мала до велика, от распаханной вами степной травы, до зарезанной административным цинизмом личности! Прислушайтесь и постарайтесь понять, ибо есть еще и другая сила, ненаучная и якобы несерьезная, есть и другое высшее Правосудие... Вы смеетесь? Смейтесь же! Хохочите, упиваясь собственной защищенностью законами, уставами и инструкциями, но только до тех пор, пока на ваши эгоистичные головы не падет совокупная мощь ведовских родовых проклятий! Тогда ни суд, ни закон, ни армия не в состоянии будут оградить защитить и спасти вас! И дети ваши и внуки проклянут вас за то, что вы вырвали их с корнем и лишили детства... И не рассчитывайте на покаяние! Сколько б вы не нарыли криниц, сколько бы не открыли благотворительных фондов, вы будете, как Малюхник, стенать лунными ночами и молить и просить искупления, целую вечность!
   Это говорю вам я - человек, вырванный с корнем и обретший вновь свою почву, человек из сказки...