Ванечка

До определённого момента Ванечка был совершенно обычным мальчиком с Москачки, если только можно сказать про мальчика, проживающего на Московском форштадте – обычный. Но если сравнивать его с другими мальчиками, что жили там, да - Ванечка был вполне обычным мальчиком. Жил с папой и мамой в обычной деревянной халабуде, не понимал чего это родители радуются тому, что у них двухкомнатная квартира, в отличие от соседей с однокомнатными, ходил в детский сад, отгороженный от всей остальной Москачки высоченным синим забором, ну и вообще... радовался жизни.
Особенно Ванечка любил радоваться жизни в праздники, когда не нужно было рано вставать и тащиться в садик. Не то, чтобы в детском саду было так уж плохо... Но кормили там манной кашей и кефиром, блюдами, которые Ванечка не переносил на дух. И если манную кашу ещё как-то скрашивала ложка варенья, жидко ляпнутая посерёдке, то кефир не скрашивало ничто. Давиться им нужно было обязательно, иначе бдительные воспитательницы не выпускали из-за стола. Из-за стола следовало выбегать побыстрее, потому что, где это видано, чтобы на прогулку опаздывать. А опаздывать на прогулку не годилось по одной простой причине...
Иногда мимо садика везли на машинах заключённых. Как и всякий мальчик, выросший в районе форштадта, Ванечка знал, что машины эти зовут «автозаками» или «воронками», а людей, которые в этих машинах везут, зовут «урками» или «зеками».
Машины можно было увидеть, если забраться на самую верхнюю ступеньку лестницы для игр. Ванечка, Колька-лысый и Лизка-малахольная, обычно устраивались на лесенке загодя. Силуэты этих машин нельзя было перепутать ни с какими другими. Глухая коробка кузова, унылый болотный цвет самой машины и обязательно двое солдат с автоматами, которые сидели лицом друг к другу, перед решёткой, за которой не столько виделись, сколько угадывались люди. За решёткой только и было видно, что белые пятна лиц на фоне одинаковой черной одежды.
Ванечка и Колька забирались на лесенку в основном ради того, чтобы увидеть – подумать только! – настоящих солдат с настоящими автоматами. Дура Лизка лезла вместе с ними только ради того, чтобы помахать проезжающим машинам ручкой. Ну да что с неё, с девчонки, возьмёшь?
Иногда, заметив Лизкины старания, с машин махали в ответ. Но всегда отвечали те, люди-звери, запертые за решётками. А Ванечке и Кольке хотелось, чтобы хоть раз, да помахали настоящие солдаты с автоматами. Но солдаты обычно сидели нахохлившись, по зимнему времени в шинелях и ушанках, по жаре - в гимнастёрках и пилотках, пристроив автоматы между ног и придерживая их обеими руками. И единственным ярким пятном на фоне защитного цвета машин, тёмной массой за решёткой автозака, и блёклых выгоревших гимнастёрок, были ярко-алые погоны настоящих солдат с автоматами.
Впрочем, вернёмся к тому, с чего начали. К праздникам. Итак, праздники радовали тем, что не нужно было подниматься ни свет - ни заря и тащиться в сад, чтобы давиться там манной кашей с единственной ложкой варенья. На праздники готовили много вкусного, а ещё больше покупали. Иногда даже лимонад в бутылках. На праздники приходило много хороших взрослых, которые ещё приносили вкусное с собой. Хотя невкусное они приносили тоже. Ванечка не понимал, чего это взрослые вечно приносили с собой разного вида и цвета бутылки, в которых (он однажды проверил) находилась резкого, омерзительного вкуса дрянь, от которой взрослые делались чрезмерно краснорожими и говорливыми. Но дрянь в бутылках это ещё не самое плохое, что ожидало Ванечку.
А самое плохое было в том, что когда взрослые рассаживались за столом, его ставили на стул и заставляли читать специально выученный к празднику стих. Причём по лицам взрослых сразу было видно, что им этот стих до большой фени, а куда больше их интересовало то, что уже лежит на тарелках, и то, что плещется в рюмках. Но в чаянии скрыть своё нетерпение, гости слушали его с таким преувеличенным, слащавым вниманием, а после так противно умилялись, что Ванечку всякий раз подташнивало. Он даже просил Папу: можно я не буду читать стих. Но Папа отвечал сурово: нет, надо. И Ванечку заставляли мучиться вновь. Кстати, вот странность, когда дрянь в бутылках убывала наполовину, и рожи у гостей начинали розоветь, то Ванечку просили прочитать стих ещё раз. Причём на этот раз выслушивали его с куда большим вниманием, и иногда даже аплодировали в восторге, хотя стих оставался тот же самый, да и исполнение его не менялось – с того же стула, и громким голосом.
Вот этого Ванечка, хоть убейте, понять не мог. Как и того, чего это Папа так гордится всякий раз, когда Ванечку просят исполнить стих на бис.
И вот как-то раз, сидя вместе с Лизкой-малахольной и Колькой на верхней ступеньке лестницы, и ожидая автозак, Ванечка вздумал пожаловаться и рассказал друзьям, о грядущих праздниках. Близилось 7 ноября, красный день календаря, и Папа заставлял Ванечку учить новый стих про солдат.
-Меня тоже заставляют, – с нескрываемым отвращением признался Колька, – А когда забываю, папка говорит, что у меня голова дырявая.
Ванечка на всякий случай глянул на Колькину голову. Голова было лысая, но дырок в ней не наблюдалась.
А потом они дружно посмотрели на Лизку. Лизка не отрывала глаз от дороги. Лизка сидела, сунув руки в карманы и подняв воротник клетчатого пальтишка. И к разговору, вроде бы, не прислушивалась.
-А нас не заставляют, – тем не менее сказала Лизка.
«Нас» означало саму Лизку и её брата, который был такой взрослый, что ходил в первый класс. А самый старший Лизкин брат был такой старый, что сидел в тюрьме.
-Совсем что ли? – удивился Колька.
-Совсем, - подтвердила Лизка. – Раньше заставляли.
-А теперь? – вдруг заинтересовался Ванечка.
-А теперь не заставляют, – безмятежно ответила Лизка.
-А почему?
Но узнать «почему» сразу не удалось. На дороге появился первый «воронок», и Лизка принялась махать. Колька с Ванечкой присоединились. На этот раз им почти повезло. Настоящий солдат с автоматом повернул голову в их сторону. От переизбытка чувств Ванечка едва не свалился с лестницы.
Но рассказанное Лизкой не забыл и продолжил расспросы после того, как машина с зеками проехала.
-Почему не заставляют?
-Павля им стих неправильный рассказал.
-А неправильный это как? – внезапно загорелся Колька.
-С плохими словами, – коротко пояснила Лизка.
И Ванечка с Колькой кивнули дружно. Все они знали, что такое по-настоящему плохие слова. Это те слова, которые иногда громко говорили друг другу взрослые. А поскольку дело происходило на Москачке, то слышать эти слова детям приходилось часто.
После такого ответа Колька на какое-то время угомонился. Какое-то время началось от возвращения с прогулки, продлилось на тихий час и захватило полдник. А после полдника Колька вновь принялся Лизку расспрашивать:
-А ты этот стих не помнишь?
-Я его запомнить не успела, – честно призналась малахольная Лизка, – А Павлю выдрали, и он мне его не сказал.
И подумав, добавила:
-Хотя я и просила.
А после, с женской проницательностью, спросила:
-Что, своим рассказать хочешь?
Колька только кивнул. Потому что ни к чему было рассказывать слабой женщине, что папа не только называл его лысую башку дырявой, но и от всей души отвешивал по ней подзатыльник.
-Надо подумать, – важно сказала Лизка.
И принялась думать. Коля с Ванечкой не мешали ей. Иногда Лизка, не смотря на всю свою малахольность, выдавала вполне здравые идеи. Особенно в той части, что касалась игр.
Думала Лизка до следующего дня. А после завтрака из рисовой каши на молоке, Лизка подозвала Кольку и Ванечку и сказала им:
-Надо самим стих придумать. С плохими словами. Тогда от вас отстанут.
Оценив грандиозность задачи, Колька несколько приуныл:
-Как мы его сочиним? И Папа спросит – откуда?
-Откуда – скажешь, синегалы в парке пели и тебя заставили выучить, – пояснила хитроумная Лизка, – А самим сочинить... надо взять нормальный стих и добавить в него плохие слова.
-А нормальный стих где взять? – расстроился Колька. – Я же ничего не помню.
-Я помню, – вдруг признался Ванечка.
Нормальных стихов он помнил множество, целых восемь и ещё сколько-то, но сколько, сказать не мог. Потому что Ванечка умел считать только до восьми.
И троица юных злоумышленников с увлечением принялась за работу. Работа выходила неожиданно сложной. Во-первых, потому что они не знали всех по-настоящему плохих слов. А во-вторых, потому что подставлять плохие слова в хорошие стихи оказалось неожиданно сложно.
Две недели до красного дня календаря прошли в поэтическом бреду. Колька, Ванечка и Лизка рифмовали как одержимые. Рифмовали сидя на верхней ступеньке лестницы и махая очередному «воронку». Рифмовали во время завтрака. Ванечка в творческом экстазе как-то раз даже не заметил, что слупил противную манную кашу и не распробовал вкуса варенья. Рифмовали на прогулках в парке. Пытались даже рифмовать во время тихого часа, но воспитательницы пресекли творческую деятельность на корню.
К пятому ноября, когда Мама начинала чистить свиные ноги на холодец, стих был готов. Отшлифован. Выверен. И отточен до полного неприличия.
Колька зубрил его так, как не зубрил ни одно стихотворение ни разу в жизни. Вместе со стихотворением Колька зубрил и оправдательную версию на случай возникновения Папы с подзатыльником. Оправдательную версию Лизка заставляла репетировать отдельно. Дабы не засыпаться по позорному в ожидании неминуемого возмездия. Причём по-женски коварная Лизка, заставляла Кольку рассказывать историю о вымышленных алкашах в парке жалобным и правдивым голосом. Короче, куда там Станиславскому против малахольной Лизки.
И, наконец, настал долгожданный красный день календаря. Утром, по бодрому морозцу, Папа и Ванечка отправились на демонстрацию. Вместе с колонной представителей местной промышленности, к каковой, собственно, и принадлежал Ванечкин Папа. Ванечка ехал у Папы на шее. Так было гораздо удобнее и главное, - всё вокруг было хорошо видать. И ещё было весело.
Весело от морозного свежего воздуха. Весело оттого, что Папа купил ему красный флажок и намотал на руку нитку от синего воздушного шарика. Весело, потому что были веселы взрослые. И Ванечка веселился вместе с ними, стараясь не обращать внимания на то, что от взрослых уже разит той, резкого вкуса, дрянью.
А потом они вернулись домой. Вместе с компанией Папиных знакомых. В сумках и портфелях у них глухо позвякивало, и можно было даже не спрашивать, что же там спрятано. Уж ясное дело, не лимонад. Потому что лимонад уже купили вчера и спрятали от Ванечки в холодильнике, даже запретив к холодильнику приближаться.
А потом наступил тот самый долгожданный миг, когда Папа выволок на середину комнаты стул и поставил на него Ванечку. Разогретые и нагулявшие аппетит на демонстрации гости, отреагировали на это несколько более шумно, чем обычно. Но поскольку выпить и закусить хотелось всем, то Ванечке решили не мешать.
А то ещё собьётся пацан и придётся терпеть эту бодягу по новой.
И Ванечка зажмурился и выдал в эфир первую строфу произведения, над которым они в три головы без устали трудились две недели:
-Знают люди все на свете
От любви бываю дети.
Дядя Серёжа, Папин мастер, подавился воздухом от неожиданности. Тётя Люба, толстая и румяная, охнула и прикрыла рот пухлой ладошкой.
Но это были ещё цветочки. Потому что далее последовали совсем не детские откровения.
Папа начал краснеть. Мама смотрела на Ванечку с выражением мистического ужаса, как будто устами её ребёнка вещал демон. Впрочем, до таких сравнений крещеная атеистка мама, конечно же, не додумалась.
А Ванечка, зажмурив глаза, и чувствуя, что час отмщения настал, продолжал гнать в хвост и в гриву детского матерного Пегаса.
Гробовая тишина воцарилась в скромной двухкомнатной квартирке. И тяжело повисла над праздничным столом с холодцом, салатами, солёными огурцами, розоватыми ломтиками сала и кругляшами армавирской колбасы.
Впервые в жизни, Ванечка читал стихи не монотонно, а звонко и с чувством. И, наконец, над столом прогремели последние две строфы:
-В общем, истина проста
Любят нас во все места.
Сосед, дядя Гена, громко икнул. Его жена, тётя Галя, испуганно покосилась на Маму.
И в наступившей тишине, Папа тяжело и чётко сказал:
-Так!
А после спросил:
-Сам придумал?
Ванечка, отошедший от поэтического вдохновения, честно сказал:
-Нет.
Потому что он придумал это не сам, а в соавторстве. Только такого умного слова, Ванечка тогда не знал.
-А где слышал? – жадно поинтересовался Папин мастер.
Уроки Лизки вспомнились без натуги, и Ванечка вдохновенно выдал:
-Дядьки в парке пели. Громко. Говорили – хорошая песня. Правильная. Про жизнь. Я подумал – это лучше, чем про солдата.
-Ни ху... То есть, ничего себе, – вовремя остановился мастер, – Хороший у вас парк. Надо будет погулять.
И тут взрослые разом загалдели. И почему-то принялись рассказывать друг другу, какие ещё непотребства творятся в парках. Мало того, что эту клятую танцплощадку никак не снесут, а там, что ни вечер, то драка, а то и вовсе поножовщина, так ещё и ребёнка теперь спокойно гулять не выпустишь.
О Ванечке как-то быстро забыли, и дядя Гена помог ему спуститься со стула. Ванечка скромно пристроился с краешка, там, где стояли бутылки с лимонадом. Он был абсолютно спокоен и почему-то уверен, что это его последнее сольное выступление перед гостями.
Так оно и вышло. Предчувствия его не подвели.
После праздников он вновь встретился в саду с Колькой и Лизкой. Колька выглядел до крайности довольным. А Лизка наоборот.
-Папа ударился головой, когда бежал затыкать мне рот, – доложил Колька, – И сказал, что я – уёпок. А я ему сказал, что он сам такой. И что это меня дядьки в парке говорить научили. Лизка, а чего такое этот "уёпок"?
Лизка, нахохлившись, сидела на верхней ступеньке лестницы. И даже не обратила внимания на первую машину с зеками, что проехала мимо них. Это было настолько необычно, что Ванечка и Колька, тоже не стали смотреть на эту машину.
И Лизка горестно выдала:
-А мои шесть раз заставили читать меня это стишок. И ржали.
-Вот это да! – поразился Колька.
И Ванечка с ним согласился.
Потом Лизка долго молчала. И о чём-то напряжённо думала. Ванечка и Колька ждали.
-Ладно, - наконец, решилась Лизка, – Я знаю, что надо делать. В следующий раз я расскажу по настоящему хороший стих. Им не понравится. Только я ведь ни одного не помню.
-Я помню, – сказал Ванечка.
Хороших стихов он помнил множество. Целых десять и ещё сколько-то, потому что дядя Гена на праздниках научил его считать только до десяти.
До следующих праздников оставалось очень много времени.
Можно было не торопиться и спокойно подождать следующую машину с зеками.