У зари, у зореньки

                У зари, у зореньки.
            
                Николай Нечаев.

      В каждой стране есть что-то свое, особенное,чем она славится на весь мир. Ну,например, Франция – непревзойденными винами, Голландия - тюльпанами, Америка – автомобилями. Россия? Что у нас массовое,непревзойденное? Матрёшки? Два токаря, десять художниц! Нет,пожалуй, не то.

     В России трескучие морозы,много снега.Думаю, валенки!  Сколько про них в народе песен сложено?«Валенки, валенки, неподшиты стареньки!»   .В городах,правда, на них плюют, надсмехаются,  где-то даже хоронят,но они жили,живут и будут жить,пока жива Россия.
    
      Ни где в мире такого нет. В сельских  семьях десятки  пар для взрослых и детей: из пелёнок и сразу в валенки,такое может быть только в России.
    
      И промысел этот,конечно же, всегда в большом ходу.В каждом селе пять – шесть валяльщиков. Труд тяжелый,но доходный, «с живой копейкой».Статистика по этому вопросу молчит.Сколько в стране валяльщиков? Не найти такой цифры. Смею предположить,что полмиллиона есть. Вот вам сравнение с «неваляшками».

     Дед у меня этим занимался.Как сейчас вижу его мозолистые,натруженные руки: сверху кожа словно чешуёй покрыта,а ладонь твердая с глубокими трещинами. Сам невысокий, сгорбленный слегка,плечи опущены,руки как плети висят вдоль туловища.

     Ладони держал всегда разжатыми.Зимой,когда приходилось одевать варежки,он никогда не сжимал руки в кулак – удерживал варежкиу только большим пальцем.Мужики над ним шутили: сдергивали варежку,копировали походку. Принимал он все эти шутки беззлобно, молча. И только бабушка без устали всем повторяла,что руки у него испорчены «варом», и,что холода они у него не переносят.

     Виной всему были валенки.В селе их многие «катали»,однако лучше деда,пожалуй,ни кто не делал. Они у него получались как игрушки: посмотрят на ноги и сразу узнают. Спрашивают: «Иван Александров,наверно, валял?»

      Заказывать пытались многие,но у него был постоянный состав клиентов и попасть в этот круг новичку было трудно. По натуре он был молчалив,бывало,мог сказать по необходимости всего несколько слов в день. Поэтому вести все дела с заказчиками он перепоручил своей говорливой,всегда охающей.жене.

      Годы были тяжелые,шла война,в каждой семье свое горе.Разговор,на первых порах,начинался с этого.

     - От Петра,- говорила бабушка,- ни слуху,ни духу.Как с первых дней пропал,так ни одной весточки не прислал.Павел, тот пишет,под Ленинымградом он.Открытку на днях прислал.Там пропечатано: «Жди меня и я вернусь».А он своей рукой добавил:«Скоро!»

     -Он знает,что Надежка-то???
     -Не знай…Писали.Может не дошло еще.В этом письме ничего не сказано.Что поделашь,не убереглась…

     -А сын пишет?
     -Миколай-то? – переспрашивает бабушка.-В госпитале он лежал, в Казани.Вчера прислал: «Рука у меня «неправая»,пишет,плохо сгибается,но я еду на фронт!»

     -Его,видать,больше всех жалко?
     - Глупый он,мальчишка.Секретарь сельский сказывает,что его могли бы отпустить на побывку после раны-то,месяца на три.

     -Да,вон Арсений Елистраткин пришел,- поддерживает разговор гостья,- Рука у него,говорят,кверх ладонью не поворачивалась.На три месяца пришел,а потом вроде бы,и на совсем остался: военкомат освободил.Он  больной рукой рюмку мимо рта не проносит.

     - А Колька наш,тот в район всё на лыжах ходил,за сорок верст.Вернётся вечером,а я его спрашиваю: «Сынок, собирать тебя на фронт,аль погодить?» -«Чо меня собирать, я и так давно собранный». Утром уйдет, а я сухари сушу и слёзы лью.

     Здесь обычно шли причитания,слезы, и была большая пауза.После этого гостья переходила к делу, по которому пришла.
     - Тетя Поля,дядя Иван не возьмется нам свалять две пары?

     - Да ну, где ему? День деньской в бригаде,а вечером придет над своими холку ломает.Вишь сколько их у нас? И каждого обуть надо. Чужим – то так, одну-две пары сделает и ладно.Старый, не тот уже стал Иван.Да и семья: Надёжкин один, Санюха одного оставилва,Манька сама четверта,да свой вон,Ваняка, от горшка два вершка.За столом места не хватает, а помочь не кому – один хрячит.

     - Да нам немного,тётя Поля, самому и дочке: фунтов восемь у нас шерсти-то всего.
     - Самому-то чать и одного хватит?
     - А вдруг когда протез оденет: не всегда же ему ходить на «деревяшке»7 Лишний-то валенок и не помешает – дольше приходить к вам не будем.

     - Шерсть у тебя какая?
     - Черная,только что настригли.

     - С весенней ты её не мешала?
     - Нет,что вы,тетя Поля,я ведь знаю…

     - Перебирала?
     - А как же? Всю перечесала,перебрала: репьев нет, грязи тоже – чистая.

     - Ладно,скажу самому,может быть возьмется.Ты вечерком завтра загляни.
     - А вы как берёте,тетя Поля?
   
 - Как все,хлебом,фунт за фунт.Дрова нужны,кизяков десять уйдёт.Не впервой приходишь,знать должна,кипятить их приходится,сушить.

     - Дороговато выходит.
     - Федот вон валяет,ткни – дыра,а еще дороже нашего берёт. К нему неси, если хочешь.
     - Что вы,тетя Поля,мы к вашим привыкли,вы уж не обижайте нас и на этот раз.

     - Скажу ему,- заверяет бабушка на прощание,- только платить чтоб пшеницей: её потолочь можно,ребятишки кашу любят.А то рожь принесёшь,что с ней делать,разве кулагу варить? Разучились теперь варить кулагу-то.

     Заказчица собирается уходить,а бабушка её просит в тайне всё соблюдать.
     - Ты только ни кому не говори.а то мы всем отказываем.Это вот только вам по старой привычке,сваты вы нам, как ни как. А когда приносить станешь,неси вечером,да иди-то задами,дверца там у нас есть,чтобы лишний раз глаза людям не мозолить.

      Клиентов было много,на всех сил не хватит,но были среди них и такие,которым не откажешь. Взять,к примеру,бригадира,фининспектора,председателей сельского и колхозного.Иногда и в районе находились желающие носить красивые валенки.
   
     По возрасту дед был стар,чтобы на войну идти.Но другая бывает мобилизация.Где-то недалеко строили аэродром: колхозу дали разнарядку выделить туда несколько мужиков с лошадьми и телегами. В этот список попал и он.

     Надлежало ему явиться такого-то числа,к такому-то часу с лошадью и телегой, приспособленной для перевозки песка и гравия.

     Отправлял команды сам военком Толстопятов.Через его руки проходили все бумаги,он всем командовал,а мелкими делами занимались помощники.Шехавцов, андриановский мужик,вроде старосты был.Подходит он к деду и говорит:

     - Слушай,Иван Андреевич,ты можешь дома остаться.Понимаешь?Толстопятова часто в область вызывают.Тулупчик у него есть,а вот валенок хороших нету.Сам знаешь,в сапожках-то у нас не очень пофорсишь. Ты свалял бы ему пару сорок второго размера? И дома будешь все эти три месяца.

     Подозрительным показался Шехавцов: «Для себя,небось,старается? Надуть хочет?»- была первая мысль.

     А вслух заявил:
     - А кто такой Толстопятов? Я никаких Толстопятовых не знаю, и знать не хочу! И иди ты,Шеховцов, вместе с ним - в фарью!
     - Ты так себя ведешь! – вспылил Шехавцов,сверкая глазами,- Смотри,пожалеешь еще!

     Когда отправляли,подводы приказали построить по линейке: проверяли сбрую,телегу, осматривали лошадь.Когда все отошли,около остался только человек перетянутый скрипучими ремнями.

     - Ты Александров?- спросил он,строго поглядывая из-под лакированного козырька.
     -Я!-ответил дед.
     - А я Толстопятов!- резко сказал начальник,- Теперь будешь знать, кто я такой?

  …Клиентов было много,они были разные, а руки одни.Всю зиму он вставал раньше петухов.Вздувал в холодных сенях тусклый свет,вешал на кольцо под потолком свой «лучёк», с туго натянутой струной, свитой из бараньих кишок.

     Он бил по этой струне дубовой плахой,«катеринкой»: струна разбивает комья шерсти,она пушится,вздымается, течет с решетки к его ногам.В пыли еле видна керосиновая лампа,овечий помёт точит горло – с непривычки сразу же начинаешь чихать.

     Утром,когда все вставали,его уже не было дома – он был в бригаде,на своем плотницком месте.Только в большой избе,под божницей, лежал пушистый ком, завернутый в полотно.Все знали,что сорить там ни в коем случае нельзя,и все же получали очередное наставление.
     - Не дай бог,-стращала детей бабушка,-попадет что-нибудь в шерсть,он вам дед шкуры посымает!

     Среди дня он приходил на обед.Покрасневшими от мороза руками делал из этого кома заготовки –«заваливал».Тупыми,жесткими,потрескавшими пальцами стучал по деревянному полу,как пианист по перламутровым клавишам рояля.Укладывались и укатывались голенища,задники,носы.Как не грубы руки валяльщика,они наощупь чувствуют.где следует добавить,где убрать излишки.В своём  деле он был мастером.

     Час проходил,полтора и чудовищно высокие заготовки были своеобразно уложены. Казалось,что каждый из них похож на лягушку,которая собирается прыгнуть. В таком виде они легко умещаются в котле.
     - Во сколько затапливать,дед?- спрашивает у него бабушка.- Рано придешь,аль как?
     - Часиков в пять,пожалуй. Ноне работы мало. «Спасибо» положить не забудь!

     Для того,чтобы валенок быстро «сел»,стал твердым,его обычно квасят,держат какое-то время в слабом растворе серной кислоты.Но кислоту было достать трудно,а потому нашли простой способ: в каждую пятку закладывали обычную картофелину.Видимо, крахмал давал какую-то добавочную твердость.Как правило,заказчик,получая товар,давил пальцами на подошву,на пятку.Если они не поддавались,то ему оставалось только сказать:«Спасибо».Под этим кодом и был  зашифровал секрет.

     Все  за один стол садились только в обед.В это время дед бывал обычно веселым. Пододвинув к кому-нибудь из детей краюху черного хлебы, говорил:
     -Режь, у тебя руки сухие.

    Все дружно хохотали,вспоминая его анекдот о том, как подрались два братца. Один сказал другому: «Режь,у тебя руки сухие».Старший воспринял слово «сухие» в смысле «тощие».В свою очередь он решил оскорбить младшего и крикнул: «А ты киляк!» Тут драка и завязалась: «Как тот в него чашкой! А другой, как его резнет кулаком! И пошла!»

     Вечером вздували сразу две лампы, чтобы виднее было.И все равно видимость была плохой из-за пара,который валил с широченных нар,где валяльщик «усаживал» свои заготовки.Он поливал их то и дело кипятком и,в образовавшемся тумане,его фигура,раздетая по пояс,была еле видна.

     - Вот так и гноим избу,-вздыхала бабушка,- еще год – два и меняй потолочины.
     Здесь дед применял самый большой набор инструмента: дубовые колотушки, четырехгранные стальные прутки,катульки,рубели и много других приспособлений.

     Когда стадия пара проходила, школьники усаживались рядом,за большим столом,за которым обычно ели,и делали уроки. Иногда помогали чесать шерсть: выбирали из неё репьи, раздирали свалявшиеся комья,чтобы потом,под струной,шерсть легко превращалась в пух.

     Позднее многие из нас,растирая слипающие глаза,отправлялись спать в переднюю избу.А он в теплушке все крутил и крутил непослушные куски мокрой шерсти: обрабатывал поочередно подьемы,задники,голенища. Для этого у него была тьма всяческих приемов. И так до поздней ночи.

     Иногда проснешься от звонкого удара,и сразу не поймешь,что происходит? И только следущий удар подсказывает,что это дед начал набивать валенок на колодку.Бабушка сидит рядом,вяжет носки и что-то ему рассказывает,а он все колотит и колотит,смахивая с морщинистого лба крупные капли пота.

     Я знаю весь процесс. Не раз сидел с ним до конца.Иногда помогать пытался.
     - Молодец,учись! – подхваливал он,- Помру,мое дело будешь делать: весь инструмент велю тебе отдать.

     - Не дай бог,- вступала в разговор бабушка.-Не дай бог.Хватит того,что ты вот всю жизнь горб ломаешь.У молодых нынче дорог и без этого много: пущай лучше учителем будет,чем руки варить.
     - Молодые сами все знают,они не очень в наше дело идут, в селе вон одни старики валяют.
     - У Федота Новодевкина сын,Санька-то, брался, так потом на всю зиму из дому сбегал.У тетки,говорят, жил в Серафимовке.

     Набивание на колодку последняя операция.После этого валенки очень долго трут пемзой,от чего они становятся менее косматыми и плотнее прилегают к деревянной колодке.

     Затем они передаются бабушке,которая укладывает их на горячий под печи,на кирпичи.Она к этому тоже готовится заранее: топит так,чтобы отодвинув золу,можно уложить одну,а то и две пары.И натопить надо своевременно,и дров положить в меру, чтобы валенки не сгорели и высохли к утру.

     Утром их снимут с колодки.опалят над огнем,завернут в мешок,в котором принесли шерсть,и они будут ждать хозяина.Тот,когда придет,возьмет их в руки,полюбуется,
нажмет большим пальцем на подошву,затем на пятку,прощупает шелковистое голенище,прищелкнет языком и скажет «спасибо».

     Ну, а что дед? Что он делает,когда закончит работу?
     Он очищает нары,укладывает на место инструмент.Пьёт чай и ложится спать,чтобы назавтра вновь встать раньше петухов и взяться за «катеринку».

     Вот таким он и запомнился мне: работящим,трезвым,скупым на слово.
     Правда,видел я его и тогда,когда он был «выпимши».Но это было где-то сразу после войны,когда в гости приезжал,теперь уже единственный зять. Тогда дед откладывал в сторону дела,доставал из чулана заветные рюмочки, а бабушка торопливо накрывала стол.

     Пил мало,быстро хмелел,становился говорливым,плясал и пел.
     - Ты, Ляксандр,- говорил он дяде.- Иди басом.а я подголоском пойду.И ты,Еннадий,тоже давай подтягивай. Эх, жалко Кольки нету!

     На глаза его наворачивается непрошенная слеза,которую короткие ресницы не могут удержать. Бабушка утыкается лицом в передник и причитает навзрыд:
     - И Миколая нету,и Гриши,и Надёжки,и Пашки,и Санюхи!

     - Да ладно вам,- успокаивает их дядя,- что ж теперь делать? В каждом дворе кто-то не вернулся.О живых надо больше думать.

     Наконец все успокаиваются,бабушка уходит в теплушку,к печке,где еще продолжает шмыгать носом. А дед смахивает с лица остатки слёз и начинает:
                У зари, у зо-о-ореньки…
     И все подхватывали:
                Мно-о-го я-а-сны-ых  звезд,
                А у темно-о-ой но-о-оченьки
                Им и сче-о-оту нет.

     Песня  льется из открытого окна,за которым поросшая муравой тропинка,извиваясь бежит к излучине реки,к огородам,разбитым в пойме. У кручи тропинка сбегает вниз,а песня летит дальше,над притихшими ветлами, к противоположному косогору,одетому мелкой белой полынью. 

     Не знаю было ли у него время смотреть на звезды, вот просто так,из любопытства? Едва ли.Если только в детстве. Да и детство у него было нелегким: родился в семье,где без него было сорок душ.Рядом росли шустрые и цепкие дяди,двоюродные братья и сестры.Видимо,били,унижали. Едва ли доставалась в полной мере материнская ласка: молодухе поручали самую тяжелую работу.

     В школу,как он рассказывал,ходил всего одну зиму.В остальное время присматривал за маленькими,убирал лошадей,летом гонял их в ночное. Подрос,стали брать его мужики с собой, в извоз. По зимнему бездорожью пробивались бывало в Самару,Оренбург,Уральск. Ходили, и не раз,в Илецк за солью.

     Пылит метель,белые её косы перебегают через санную колею и тянутся дальше по слежавшемуся снегу. Лошади идут понуро,покачивая в такт заиндевелыми головами. Люди в санях,они укрылись от колючего ветра,дремлют под скрип полозьев.
     - Иван! – кричит отец с передней подводы,- Встань-ка! Пробежись! Не то замерзнешь!
     Паренек сбрасывает с себя тяжелый тулуп и бежит за санями,волоча по снегу тяжелые отцовские валенки.

     А как исполнилось шестнадцать,завели с ними серьёзный разговор:
     - Пора тебя,Ваняка,женить,- сказал ему дед.- Ты старший у Андрея,за тобой еще Степка,Пашка,Матрена.Бабка с матерью не управляются за ними ходить,нужна помощница. Как ты думаешь,Андрей?

     - Я так думаю,тятя,- говорит Андрей.- У Стражниковых дочка есть подходящая,Полька. Можем сосватать осенью? На мясоед можно свадьбу сыграть.
     - Эт «цыганку» что ль хочешь взять?
     - Её,тятя.
     - Девка ничего, в работе спорая.Семья хорошая – валенки валяют,делу научат.Что ж, я согласный,сговаривайся с Ильей.

     Что и говорить,Полька ему нравилась.Всем хороша девка,вот только ростом была выше его.Когда пошли к венцу,пришлось в пятки валенок варежки заталкивать.

     С первой же зимы началась для него другая жизнь. Свояк взял его с собой в артель,и пошли они по чужим избам,по чужим селам валенки валять. Переходили из двора во двор со своими нарами,колодками,лучками и прочим скарбом.
     - Эй,хозяюшка! – кричал свояк в сенях,разбивая шерсть,- «Катеринка» говорит надо хлёбово варить!

     По десять,по пятнадцать пар валяли на одном месте, затем кочевали в другой двор.В артели пристрастился он к табаку,к вину. «Выпьем,бывало, с устатку,и даем песняка».

     К артельным делам он привык быстро: всё лето с нетерпением ждал,когда же опять уйдет из этой опостылевшей огромной семьи.

     Несколько лет служил в Севастополе. Был денщиком у штабс-капитана.Тихий, исполнительный,он,конечно же,нравился барыне,которая целыми днями сидела с книжкой в руках.«Как только у неё терпения хватало?»

                Горят,горят звездо-о-очки,
                Пламенно го-о-орят,
                Чтой-то сердцу бе-е-дному
                Тихо го-о-оворят.

     Голос звенит,как натянутая струна,жилы на тонкой его шее напряглись,и он сам какой-то упругий,словно не поёт,а набивает на колодку непокорный валенок.

     После службы отделили: построили ему из самана землянку,отгородился он плетнями и стал жить со своими бабами: жена ему родила подряд трех дочерей.Девки росли красивыми,высокими,стройными.Своей любимицей он сделал Надю,мою мать,у которой волос был чуть светлее – «не цыганский».
    
     С малых лет брал её с собой и в поле,и в лес,и в город.Но девка она и есть девка.Другое дело сын.Он многие годы мечтал о сыне и, наконецо, тот появился.Родился на самом краешке года – двадцать девятого декабря.

     Этим днем его и записала бабушка в сельском совете. «А ведь могла бы на два дня опоздать?» В свое время этому никто не придал значения. Но когда началась война,когда стали призывать по годам рождения,тут спохватились. Ведь никому не было дела до того, полный ты год прожил, половину ли, или всего два дня.
 

   Пока у деда были в семье малые дети,он выбросил из головы мысли о вольной артельной жизни. Обзавелся своим инструментом и стал работать в одиночку. В селе валяльщиков было много,чтобы бороться с ними,он выбрал единственно правильный путь – делать лучше их.Он добился того,что его валенок стал самым красивым,самым носким, стал игрушкой,произведением исскуства. Их носили не в каждый след,а только по праздникам.После чего сушили,посыпали нюхательным табаком,аккуратно заворачивали в тряпку и укладывали на лежанку до следущего праздника.

     О валенках,о своем ремесле,он думал не только зимой,когда был сезон.Он и летом о них не забывал. Помню, взял он меня однажды в лес: не то оглобли,не то лаги ему какие-то были нужны. И вот там, в лесу,он все пеньки пересмотрел и перещупал. Спилил штук восемь подходящих.

     -Из вот этих,- пояснял он мне,- я у бабской колодки,которая у меня на тридцать восьмой размер идет,лапки поменяю – все растрескались.Это была нога твоей матери. Белые она любила,мелом,зубным порошком их чистила.

     - А это,- планировал он дальше,- На чёсанки,на сорок второй пойдет,у них лапка должна быть плоской,чтобы галош садился хорошо.

     - А из этих,- рассуждал он дальше,- головки для бабских, сорок первый получится. Понял,голова? А это для ребятишек,там тоже колодки подправить надо.

     Приехали,он тут же взялся за дело: застучал топор,засверкала в руках стамеска, зашепелявил рашпиль.

     Много у него было этих колодок,полный чулан. Потом,когда пришло время всё уничтожать,Ванятка,младший его сын, со слезами на глазах уносил все эти «деревяшки» из дому,отдавал соседке,Елене Федоровне. Она приезжая,она ничего не знала,колола их спокойно и разжигала в печке дрова.Очень они хорошо горели.

     Иван Иванович не захотел этим «бесперспективным» делом заниматься:
     - Сам я всю зиму хожу в ботинках,- говорил он,- Дочери покупаю итальянские сапоги,зачем мне гробить здоровье.

     Валяльное дело,говорят,умирает.Сейчас и в селе редко кто носит валенки.Но желающий может заказать. Отдают шерсть промкомбинату.Там размер запишут, квитанцию выпишут,отвезут в город за сто километров.

     В городе у них всё механизировано: машина чесальная,котел паровой,химические реагенты,всевозможные приспособления. Через две-три недели  приходи – забирай, «носи на здоровье».
    
     Смотрел я на такую пару: грязного какого-то цвета,носы как кулебяки,пятки внутрь уходят,голенища короткие.В целом чем-то напоминали они головастиков,которых мы в детстве ловили в Гусином пруду. Вспомнились вдруг мои любимые,«черные с двумя заворотами»,и, почему-то, плакать захотелось.  
                -------             --------