Смута. Истор. повесть. Гл. 13. Ярославское стояние

Я Р О С Л А В С К О Е  С Т О Я Н И Е

Чем ближе подступал намеченный день выступления в поход ополченской рати, тем больше обнаруживалось недоделок, неустроек. Вдруг оказалось, что не хватает пороху. Только наладил Минин работу пороховых мельниц, как к нему пришел дьяк Юдин и сказал, что сухарей насушили не на три недели, а едва на неделю. И такие прорехи выявлялись на дню по нескольку раз. Пожарский давно махнул рукой на первоначальный расклад забот между ним и Мининым, которым возлагались на него только ратные дела, и вместе со своим первым помощником делал все, что было неотложно: следил за тем, как работают литцы
163                на Пушечном дворе, как куются сабли, изготовляются копья, как шьют сапоги, достаточно ли саней, хватит ли овса.
И вот, казалось, бесконечные хлопоты все же почти закончились.
- Завтра – в поход!- приказал Пожарский.
 На утро двадцать третьего февраля нижегородский люд высыпал на улицы провожать земское ополчение.

Холодно. Пронзительный ветер пробирал до костей.
Двинулось ополченское войско. Впереди дворянские отряды нижегородцев, смолян, дорогобужцев и вязьмичей – три тысячи воинов с саблями, пищалями, короткими легкими ружьями – рушницами и пистолями. За ними особенно четким и ровным строем шли стрельцы – около двух тысяч пеших воинов с саблями, бердышами и завесными, то-есть носившимися за плечом на ремне, пищалями. С песнями ехали на конях и шли пешие семнадцать казачьих станиц – три тысячи человек, вооруженных огненным боем. В конце бодро и весело двигались ратники из посадских и крестьян – почти десять тысяч человек. Пехотинцы в теплых полушубках и шапках, каждый с ружьем или тяжелым самопалом, редко кто только с саблей, боевым топором, бердышом или рогатиной. Всадники  с легкими короткими ружьями и саблями. Позади войска конные упряжки везли средние и легкие пушки, поставленные на большие колеса. Замыкал ополчение длинный обоз с боевым и кормовым запасом.

- Молодец, Кузьма, - одобрительно говорили в толпе, все наши деньги в дело пустил! Вон какие ратники все сытые да гладкие. А припасов сколько! А пушек! Молодец, понимает, где корень ратного дела!
Ополчение двигалось неторопливо. В Балахне к нему присоединился бывший сторонник тушинского вора боярин Матвей Плещеев с дворянами, в Юрьевце – отряд из русских и местных татар.
В городе Решме Пожарскому принесли грамоту из Владимира от окольничего Артемия Измайлова, единомышленника и приятеля. Новость от него была ошеломляющая.

 Второго марта казаки и посадские люди Москвы, осаждавшие иноземцев, укрывшихся в Кремле и Китай-
164                городе, признали царем Дмитрием псковского самозванца, который будто бы  снова чудом спасся и бежал из Калуги в Псков.
Князь читал грамоту с тревогой и недоумением.
- Не могу понять, - задумчиво обратился он к ближайшим своим  сподвижникам, - почему Заруцкий и Трубецкой так поторопились? Почему нарушили уговор избрать царя после освобождения Москвы, по совету со всей землей, со всеми городами? Не пойму.
- Надо выждать, князь, - осторожно и мягко сказал Минин, - разузнать, как все случилось, а потом и решать.

Матвей Плещеев ударил кулаком по столу, вскочил с места.
- Чего ждать, и так все ясно! Надо напрочь порвать с подмосковными таборами, с Заруцким и Трубецким! Казаки все сплошь разбойники! Это же беглые холопы, ленивые посадские людишки, всякие бездельники, ярыжки беспутные, что по торгам шатаются, да зерньщики, ополоумевшие от игры в кости! Эта голытьба спит и видит, как бы побить все дворянское сословие, всех бояр, а имущество и земли их пограбить и пропить в кабаке! Нам с казаками не по пути! А Заруцкий – заводчик всей беде. Жаль, что его вместе с Ивашкой Болотниковым не утопили в проруби!

Пожарский недовольно слушал выкрики Плещеева.
- Ты нас с казаками не ссорь! – внушительно сказал он. – Мы казаков отвергать не будем, наоборот, пойдем с ними заодно, ибо они стоят под Москвой второй год и бьются против иноземцев! И осадили уже Кремль и Китай-город! Их там многие тысячи. Зачем же нам чинить раздоры между собой? Нет, ты брось свои старые привычки! Не от твоего ли самоуправства возгорелась казацкая ненависть к Ляпунову и другим воеводам? И нас толкаешь на гибельный путь!
Тугими плетьми хлестали слова Пожарского. Словно от пощечин загорелись щеки Матвея Плещеева до самой курчавой бородки. Надменно поджатые полные губы дрожали.
- Напраслину возводишь на меня, князь! Не я чиню раздор, а казаки. У них одна забота – пограбить. И нам быть с ними заодно никак невоз
165                можно. Вот ты их защищаешь, а они же тебя и отринут! Не казаками сильна ополченская рать, а дворянами!
- Кто же напраслину на тебя возводит, когда всем известно, как ты казнил казаков без расспроса и пытки. Без ведома Совета всея земли! И разве не тебя казаки хотели после Ляпунова порубить саблями, да ты от них убежал в свои костромские вотчины? А мы хотим соединить всех в одной рати и скинуть иноземное ярмо!
- Как же это всех соединить? – возразил Плещеев. – Ведь казаки псковского вора царем назвали!
- Казаки его назвали, казаки же его и прогонят! Подождем немного, а с Заруцким и Трубецким  рвать не будем. Но, конечно, к Москве идти пока  повременим. Остановимся в Ярославле.

В конце марта основные силы ополчения вступили в красавец Ярославль. Почти четыреста верст от Нижнего Новгорода прошли без единой боевой стычки. Ни польские войска, ни подмосковные отряды не решились напасть на ратников Пожарского и Минина.
Занятие Ярославля было огромным успехом ополчения. Но в первые же дни ярославского стояния Минин с тревогой обнаружил, что денег на жалованье дворянам, стрельцам и простым ратникам почти не осталось.
- А ты не напутал чего, Василий Иванович? – допытывался Минин у дьяка Юдина, но тот обидчиво поджал губы и ответил, что такого с ним никогда не бывало за все время службы. – Тогда позови ко мне всех богатых торговых гостей Ярославля и других городов, буду с ними говорить.

Богатые купцы не спешили явиться в земскую избу. Собирались медленно, входили в избу, будто к себе домой, громко разговаривали между собой, делая вид, что вовсе не замечают Минина. Наконец, собрались, расселись – богатые гости за длинным столом, во главе которого сидел хмурый Минин, положив перед собой руки. Гости победнее – на лавках вдоль стен.
Дождавшись, когда стихли разговоры, Минин спросил, как идет торговля в городе и по всей земле, что мешает. Загалдели купцы, посыпа- 166                лись жалобы на трудные времена, ненадежные дороги, на разбой и грабежи в городе. Минин пообещал, что с грабежами в Ярославле покончит за неделю.
- А мир и покой во всей России тоже установим, но срок потребуется подлиннее. Порядок всем нужен, а купцам особенно. Для того создали земское ополчение и просим вас помочь, ибо казна совсем оскудела.
Купцы посапывал озабоченно, думали, наклонив бородатые головы, глядя в пол.
Ярославцы братья Василий и Степан Лыткины переглянулись.
- А сколько просишь взаймы? – осторожно сказал Василий, старший.
- Шесть тысяч рублев.
На лицах купцов появилось деланно-изумленное выражение.

- Побойся бога, Кузьма Минич! Откуда у нас такие деньги?
За показным изумлением Минин уловил недовольство в их голосах и непримиримость. Подумал, что, как и в Нижнем Новгороде поломаются купцы по обычаю, да и раскроют кошели. Поэтому добродушно усмехнулся.
- Что-то я не совсем вас понимаю, гости дорогие: то ли вы гневаетесь, что ваше богатство оценивают такой малой мерой, то ли радуетесь, что для общего дела должны пожертвовать ничтожной долей своего имения? Кто же здесь собрались – крупные торговые гости или мелкие коробейники и офени?
Купцы помельче неловко заерзали на лавках. Но богатые оскорбились.

- Ты, Минин, нас не кори, - строго сказал Василий Лыткин. – Ежели мы не будем над каждой денежкой дрожать, то разоримся через свою глупую доброту еще быстрее, чем ты сдержишь обещание свое по части грабежей.
Минин подавил поднявшееся раздражение.
- Ну, ладно, показали свою хитрость, и довольно. Она тоже ведь не всегда к месту бывает. Одно дело – на торгу лукавить, а другое дело – здесь беседовать, когда речь ведем о государстве, о России.
И опять Василий Лыткин снисходительно покачал головой.
167
- Мы люди торговые и во всем должны видеть выгоду. А ты об этом позабыл, потому что от дел отошел. Нам и государское дело тогда по нраву, когда выгоду сулит. Тут уж прости за прямоту, но прими, как есть.
Горячий гнев опалил лицо Минина.
- Нехорошо говоришь, Лыткин, не совестливо! Простые люди вон копейки последние не жалеют, у них надо поучиться совести!
Лыткин спокойно улыбался.
- Последнюю копейку отдать не жалко. Что она есть, что ее нету – велика ли разница! А мы толстосумы, у нас тысячи. Вот и выходит, что у богатого совесть  иначе ценится! Она гораздо дороже стоит, чем совесть бедного да неимущего. Так что не надо нас совестью укорять. Эти слова нас не трогают. Иное дело, что вы с князем Пожарским сулите нам вольную и безопасную торговлю. Это настоящее дело, за это не жалко и денег дать взаймы, но опять же, в меру. И мы с братом свою долю пожаловали в казну ополчения еще в Нижнем Новгороде. Вот у меня и расписка от тебя имеется, заемная грамота.

Он достал из-за пазухи бумагу и помахал ею перед лицом бледного от гнева Минина.
- Все дали, что могли, Кузьма, а больше с нас не тяни!
Другие купцы дружно возмущались, что и от них требуют денег не в первый раз.
Минин сжал кулаки, глядя на шумевших купцов.
- Плохо вы слушаете, господа купцы, что  вам говорят, видно, золотом да серебром уши заложило!- гневно выкрикнул Минин.
Но тут вступил Никитников, оглянувшись на «лучших людей».
- На нас лучше не кричи! – тонким голосом потребовал он. – Мы к этому непривычные. Кто ты такой, чтобы на нас кричать? Кто ты такой, чтобы тебя слушать? Ты такой же торговый мужик, как и мы, а по богатству даже и не средний, а худший среди нас! Так что не шуми, мил человек, и не пугай своим громким голосом. У нас, купцов, считается у того голос громче, у кого сума толще, и ты должен говорить тихо, по деньгам. Вот так-то.

168
Это был открытый вызов. Минин низко пригнул голову к столу, жила на лбу распухла и, казалось, лопнет.
- Стража! –сказал Минин, и в земскую избу вошли два стрельца с саблями на боку и легкими ружьями. – Зовите стрельцов Буянова, велите от моего имени окружить земскую избу! Никого не выпускать!
Купцы перепугались, но продолжали поносить Минина.
Скоро явился Буянов и сказал, что изба окружена.
Минин поднялся, яростно прищурившись, оглядывал оробевших купцов.
- Забрать этих толстосумов под стражу! Отвести в воеводскую избу к князю Пожарскому, да без чести, как сущих преступников, медленно, по главной улице, чтобы весь народ их видел!
Братья Лыткины и Никитников попытались протестовать:
- Не смеешь, Минин, это самоуправство, мы на тебя челобитную напишем князю и стольнику!

- Увести! – приказал Минин, и стрельцы вытолкали купцов из дверей.
В воеводской избе, помещавшейся в деревянном просторном доме внутри городской крепости, купцы повели себя иначе, чем у Минина. С почтением поклонившись князю Пожарскому, его воеводам и приказным, лучшие люди города пожаловались на Минина и его самоуправство. Пожарский осадил их и велел замолчать и слушать, что скажет Минин. Тот дал волю своему гневу.
-Почему эти людишки именуют себя лучшими людьми? Они худшие, а совсем не лучшие! Они сущие разбойники и проныры, ибо не хотят пожертвовать частью своего имущества на ратных людей, которые их же защищают! За такое пронырство они достойны того, чтобы им руки отсечь, как разбойникам. Но я думаю, что их надо примерно наказать самой страшной для них казнью, лишить того, что им дороже отечества, семьи и самой жизни – всего имущества!

Купцы поняли, что дело серьезное, тут не до шуток.
- Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, милостивый и справедливый воевода, - плачущим дрожащим голосом сказал Василий Лыткин, - защити нас от неправедного гнева Минина. Кто ему дал право измы-
169                ваться над нами, ведь наши приказчики внесли свою долю – пятую часть – в ополченскую казну. В чем же наша вина?
Суровый и неприступный вид князя смущал Лыткина, и голос его становился все неувереннее. Он и сам понимал, что они зарвались, у воевод, наверное, и впрямь выхода нет, раз они берут деньги сверх уговора. Но и купцам тоже не резон поворачиваться спиной к ополчению: ежели им отказать, то вдруг ополчение развалится, а что тогда? Гонсевский и Мстиславский не забудут, кому купцы помогали, да и Заруцкий не простит.

Внушительно заговорил Пожарский:
- Выборный человек всею землею и мой первый помощник Кузьма Минин все сказал верно, и я думаю, что надо его поддержать. Как другие воеводы, как ты, боярин Андрей Куракин, и ты, боярин Матвей Плещеев? Приговорим отобрать все имущество и казнить или только отобрать имущество?
Купцы несколько мгновений тупо глядели на князя и дружно повалились на колени.
- Помилуй, светлый князь, не вели казнить. Видим свою неправоту и каемся. Сколько Кузьма сказал, столько и наскребем деньжат, - заголосили лучшие люди.
Князь покосился на Минина. Он готов был простить строптивых толстосумов. Но не таков был Минин.

- Нет, разлюбезные мои, - сказал он остывающим от гнева, но все еще резковатым голосом, - так легко прощение вы не получите. У купцов твердый заведен обычай – за все надо платить. И вам за ваше тупое упрямство и пронырство должно будет заплатить и собрать в ополченскую казну не шесть тысяч рублев, как я по доброте своей сказал вначале, а десять тысяч! А коли станете упрямиться, то опять добавлю!
Купцы зароптали, хотя и продолжали стоять на коленях.
- Кузьма, дозволь тогда и других купцов обложить данями! Мы люди простые, нам сказали, мы и явились к тебе, и мы же больше других страдаем, А которые похитрее, те дома отсиживаются, все вдруг забо-
170                лели! Что же от них ничего не возьмешь? Тогда дай нам право, мы и других обяжем!
- Никто вам не мешает, делайте расклад сбора по своему разумению, по справедливости. Но сейчас скажите, кто сколько даст денег.
- Мы с братом даем восемьсот рублев, - сказал Василий Лыткин.
- Я дам шестьсот, - торопливо проговорил Оникей Порывкин. И два других московских купца назвали точно такую же цифру.
Григорий Никитников и Второй Чистой назвали по семьсот рублей.
- От Григория Строганова мне велено на случай новых сборов дать четыре тысячи рублев, - с некоторой гордостью сообщил Семен Слупин, моложавый, круглолицый приказчик известных богатеев Строгановых.
 Остальное разложим на других, - сказал Лыткин.

 Пожарский велел купцам подняться с колен и идти. Но тут уж «лучшие люди», помявшись, сказали, что деньги огромные, и они покорно просят каждому выдать заемную грамоту.
- Будет вам заемная грамота, дьяк Юдин ее подпишет с обязательством вернуть долг.
- Не гневайся князь, кланяемся тебе, чтобы не дьяк Юдин, а ты бы сам с Кузьмой Мининым руку приложили на этих грамотах. 
Пожарский поморщился.
- Добро, приложим свои руки. А теперь ступайте.

Когда купцы ушли, Минин передал воеводе их жалобы на грабежи и разбой в городе. Были усилены ночные дозоры. На третий день изловили двух разбойников, ограбивших меховую лавку и убивших ее владельца. Они назвали себя ратниками ополчения, но не смогли сказать, кто у них десятник, сотник. Оказалось, что это пришлые из Казани, многие годы жили разбоем. Их  привели на площадь к земской избе, всенародно били кнутом и затем утопили в Волге. Через день поймали еще одного разбойника и тоже казнили. Грабежи и убийства на какое-то время прекратились.