Ожидание

День начался с того, что Илья Чернышов поехал ставиться на учет в районном военном комиссариате. Ему было 18 лет и он учился на первом курсе технического института. Попал Илья туда случайно и знал это. Ему была чужда математическая специальность и у него не было склонности к математике. Его папа, Чернышов Алексей Васильевич, седоватый мужчина сорока двух лет, занимал высокую должность в управлении дорожными работами на главных стройках города; он хотел, чтобы можно было передать сыну свою должность к моменту, когда тот окончит институт. Мать Чернышова подрабатывала наборщиком текстов. Алексей Васильевич почти никогда не появлялся дома, он также оставил за собой негласное право присваивать достаточно большой процент собственной зарплаты и тратить ее на свои увлечения. Он часто изменял жене, но в основном не внутри каких-то романов, а с проститутками. Последние покупались им вместе с друзьями по работе.
Друзья эти были выходцы из рабочих семей, не утратившие рабочий дух, хотя и получившие известную образованность. Они говорили громко, матерились и с водкой быстро приобретали веселость. Некоторые из них, те, кто был постарше, вели себя скромнее, но те, кто не застал эпоху внутренних запретов, являлись очень раскрепощенными в отношениях с покупаемыми девицами и желали попробовать самые извращенные методики секса; эти люди, по сути, вели двойную, даже тройную жизнь: жизнь семьянина, жизнь руководителя и жизнь кутяги. Последняя кардинально отличалась от двух первых.

Илья Чернышов приехал в военкомат, но оказалось, что день сегодня неприёмный и уладить все до конца будет невозможно; оказалось, что всё, что он может – это дождаться решения какой-то комиссии, которая должна была решить, годен ли он к строевой службе. На скамейках в обшарпанном здании было много таких же, как он, неудачников. Илья сел и стал ждать, и оказалось, что многие люди неважно себя чувствуют. Мимо прошел парень, от которого неприятно пахло, а Чернышов не выносил неприятных запахов больше, чем чего-либо еще. Парень сел рядом с ним и Чернышов отодвинулся. Со стены на него взирал портрет министра обороны, ухмылявшйся недоброй ухмылкой. Он, министр, был чем-то похож на братков начала девяностых, и Чернышову вспомнилась старая телевизионная реклама, в которой один из таких братков держал в руках ключи от нового «Мерседеса», в то время как за кадром разухабистые голоса пели, вернее, пропевали какой-то рекламный слоган.

Вонючий парень справа закашлялся, и тут же это стали делать все остальные. Илье стало неприятно и он вышел, но вернулся. Очередь застряла и не двигалась, так как к человеку, сидевшему в кабинете, вошел какой-то военный и, очевидно, затеял с ним светский разговор. В соседнем коридоре виднелись обнаженные тела мальчиков, раздевавшихся для медкомиссии; Илья с отвращением посмотрел на одного из них, у которого были прыщи по всей спине. Он с радостью подумал, что у него нет таких прыщей.

Тем временем очередь увеличивалась; почти никто не снимал курток и все садились на скамейки прямо так. В приёмной, точнее, в большом коридоре, где сидел Илья и другие уполномоченные лица, стало грязно и натоптано, так как люди приходили в грязных ботинках, а на улице была грязь. Мимо ходили военные и кто-то постоянно кашлял. Оказалось, что еще один из источников заразы – человек неопределенного возраста в серой фуфайке, пришедший не так давно. Он не стал садиться, а встал около стены напротив Ильи. У него были безжизненные глаза и наколка на правой кисти, отчего Илья решил, что он страдает туберкулёзом. Кольцо больных сгущалось; Илье стало не по себе и он вышел на улицу из помещения. Уже в проходе он накинул куртку и почувствовал, что у него начинает болеть голова.
Илья был недоволен собой, когда сел в автобус, так как он не сделал дело, которое хотел сделать, а, кроме того, вынудил сам себя приезжать в военкомат еще как минимум один раз; не узнал он и того, какие дни приёмные, а какие – нет. Он думал вернуться, но ноги не слушались его, и Илья с пустым состоянием в голове погрузился в автобус, а затем в метро. До этого, в автобусе, в салоне появились двое бритоголовых, которые вошли через не ту дверь, нарушив законодательство и столкнув при этом на своём пути бабушку, которую в ответ на ее стенания они обругали матерно. После этого они стали рядом с Ильёй и начали обычный разговор, в котором была доля интеллектуальности. Илья подумал, что хотел бы быть таким же, как они: сильным, справедливым, беспрекословным, не обращающим внимания на мелочь людей вокруг. У одного из мужиков шапка как-то странно сидела на голове, только чуть-чуть прикрывая макушку, и Илья вспомнил, что в одном из фильмов так был одет человек, игравший криминального авторитета. Потом Илье также вспомнилось, что один из воров в законе говорил о необходимости носить спортивные штаны вместо джинсовых, так как в них удобнее себя вести при появлении милиционеров.

Илья в этих сумасбродных мыслях дошел от автобуса через рынок к остановке метро и спустился вниз, решив съездить в институт. Там у него не было друзей и была только одна девушка, с которой он постепенно стал общаться. Сначала он подумал, что она умственно-отсталая, так как институт, как Илья слышал, брал по некой разнарядке в свой штат умственно-отсталых. Девушка работала в библиотеке и одновременно училась на вечернем. Звали ее Вика. У нее были седые волосы, по крайней мере, так могло показаться, отсутствующий взгляд и серая одежда. Одета она была очень бедно, казалось, что она ничего не ест и питается святым духом. Иногда Илья приходил к ней и они говорили о религии. Оказалось, что девушка состоит в Секте Иствующих православных, о которой Илья до этого не слышал. Она часто пила чай с печеньем, у которого был несколько странный, как будто кислый вкус. Девушка плохо училась, так же учился и Илья. Он редко посещал занятия, предпочитая в это время ездить в разные районы Москвы и в пригород на электричках. Отчего-то эта идея понравилась девушке, и она назвала ее «электричкинг». У девушки, как он узнал, была еще симпатичная сестра, которая рано умерла и звали ее Евгения Смелова. На столе у Вики лежала под стеклом ее фотография с черным траурным знаком. Оказалось, Евгения Смелова была интересным начинающим искусствоведом, но смерть остановила ее. Вика поседела от того, что видела нелепую смерть сестры.

Илья Чернышов стоял в метро около пропахшей жиром торговки с баулом и думал о том, что нужно зайти к Вике и поговорить с ней. Но прежде ему нужно было уладить некоторые дела в Институте, в частности, заглянуть в деканат и узнать, когда можно пересдать зачеты, о которых он слишком поздно узнал, чтобы успеть подготовиться к ним и сдать их вовремя. Кроме того, один товарищ говорил, что у него есть нужные бумаги, которые можно скопировать и воспользоваться ими для чтения. Однако товарища не оказалось на месте, и Илья понял, что тот забыл о встрече и уехал, а может, и вообще не приезжал сегодня в институт. Что касается деканата, то там не оказалось нужных людей, способных ответить на вопрос Ильи о зачетах, а какой-то преподаватель средних лет накричал на него и выставил за дверь. «Вы что, не поняли? Я не ясно вам говорю?» – возмущался он и требовал ухода Ильи из кабинета. Илья повиновался, но ему стало противно. Он попробовал зайти в столовую, но оказалось, что там обед.

Илья вспомнил о Вике и направился к библиотеке. Вика сказала, что она уже уходит, так как у нее встреча с подружкой, но будет дома в семь часов вечера и с радостью поговорит с ним у себя. Илья спросил, где живет Вика, так как интересовался историей и современностью города. Оказалось, что она живет на другом конце Москвы, в Бутово, где Илья еще никогда не был. Он решил, что очень интересно использовать шанс, который потом может нескоро представиться, и съездить к Вике. Он чувствовал, что ему нужно о многом поговорить с ней, но еще не понимал, о чём именно. До семи было еще пять часов, и Илья решил поехать за город и погулять там в одиночестве. Он дошел от института до метро, на руки падал первый снег, поздний в этом замечательном году.

Навстречу Илье шли люди, некоторые из которых опустились, и Илья знал, что он тоже опустился по сравнению со своим прошлым состоянием; мать Ильи попрекала его тем, что он нигде не работал, но на самом деле иногда он тайно от родителей подрабатывал сборщиком тележек в одном из дальних супермаркетов на отшибе города. Деньги тратил на проезд, еду и порнографические фильмы, покупавшиеся на Митинском рынке. Однако большую часть времени Илья шатался по городу и пригороду. Мать сказала, когда он поступил в институт, что больше не станет давать ему денег на карманные расходы, и он заметил теперь, что стал хуже выглядеть: рубашка измялась, свитер пропах потом, а куртка была очень серой и пыльной. Илье захотелось враз сбросить с себя эту одежду и надеть новую, но новой нигде не было. Куртка надулась от ветра, Илья шел вперед, замечая, что идёт не в ту сторону, но не сворачивая. Он вышел к другой станции метро, на что ушло какое-то время, и только в четыре часа десять минут был в Водниках. Оказалось, что на севере области гораздо холодней, чем в городе, и Илья чувствовал, как у него зажимает нерв на спине: стало больно. Так происходило всегда, когда погода переходила от сухой и безветренной к ветреной и влажной. Илья посмотрел на часы: он гулял еще только полчаса, а до встречи с Викой оставалось больше двух. Он сел на пригородный автобус и доехал до какой-то станции, по атмосфере поняв, что она является конечной или предконечной. То место, куда Илья приехал, представляло собой маленький рабочий городок с каким-то заводом с трубой в центре него. Илья обошел почти весь городок и почувствовал себя лучше. Здесь, за городом, вдалеке от большого количества людей и грязи, было как будто бы лучше, чище, чем в городе. Люди были грязные, но улыбались друг другу, попадались благообразные бабушки. Голова почти прошла, спина лишь чуть-чуть давала о себе знать, подпитавшись теплом в автобусе. С радостью Илья обнаружил, что осталось всего два часа до встречи, и, значит, можно было сесть в обратный автобус. Его не было пятнадцать минут.

Илья приехал к Вике в полседьмого и до семи ждал около подъезда. Потом позвонил и вошел. Вика выглядела гораздо притягательней, чем в Институте, ярче и красивей. Она недавно пришла, и Илья увидел висящими на стуле какие-то женские вещи, чулки или колготки. Вика быстро и стесняясь убрала их и предложила Илье попить чай. Едва они успели попить чай, как пришел Викин отец, который оказался очень злым. Ему не хотел видеть чужих людей в квартире и Илье с Викой пришлось уйти на лестницу. На лестнице между ними произошел разговор, в течение которого Илье показалось, что Вика не такая уж интересная, как ему думалось раньше, и что для нее не так важна его жизнь. Быт ее квартиры, мало отличавшийся от его собственного, показал, что в девушке нет ничего таинственного; наверное, она хотела видеть его веселым, а Илья как раз сейчас был грустен и мог бы поделиться с Викой этой грустью, но она желала видеть его другим и не интересовалась грустным Ильёй. Он с неохотой и с разочарованием попрощался с Викой и покинул её подъезд. Погода портилась, снег шел все более сумбурно и сумеречно.

Выйдя на перекресток, Илья подумал, что он, возможно, ошибается насчет Вики, и решил ждать автобуса, чтобы уехать домой. Мимо проезжали автобусы, но все они были не тех номеров и шли не туда. Илья на снегу чертил какие-то фигуры и думал о том, когда придёт автобус. Его все не было. Вокруг скапливались люди. Илья увидел рабочего, недавно уже виденного им на задворках Викиного района, и вдруг подумал, что хочет убить его. Рабочий, видимо, почувствовав мысли Ильи, также недоброжелательно посмотрел на него. Илья ходил вокруг остановки двадцать или сорок минут и замечал, что его голова болит всё больше. На эстакаде шумели машины, перейти ее было бы очень сложно. Когда автобус приехал, Илья по чистой случайности не заметил этого и увидел лишь его хвост.

Изо рта шел пар, Илья вспомнил свою квартиру, то, что там опять неубрано и что сегодня должен в кои-то веки прийти отец. Он знал, что мать скучает без отца, в том числе и физически. Ночью на кухне должна была, по его расчетам, произойти оргия, одна из тех, которые Илья слышал из своей комнаты уже десять или одиннадцать лет. Некоторые из этих оргий начинались за здравие, а кончались за упокой, то есть ссорой и битьем посуды одним или двумя из супругов. Мать была уже словно хронически больна и Илье досаждали приступы кашля, происходившие с ней ночью.

Наконец, подошел автобус, Илья сел в него и спустя час вернулся домой. Кровать матери была не застелена, в доме чем-то противно пахло. Оказалось, что ему звонила Вика, но не застала его дома. Илья поужинал и хотел позаниматься для сдачи зачета, однако вдруг вспомнил, что не в курсе, когда именно будет зачет, а потому, как он решил, заниматься вряд ли имело смысл. В этот момент вошла мать, которая выглядела неопрятно, и Илья с неприязнью подумал, что так же выглядит на улице и он сам, когда идёт промеж людей в своей грязной куртке и поношенных джинсах, под которыми скрывается все та же мятая рубашка и пропитанный потом свитер.

Илья опять внезапно оделся, вышел на улицу и отправился гулять в полночь. В час десять он был у моста, под которым расстилалась эстакада. Илье пришло в голову, что следует шагнуть вниз. Это желание было спонтанным и мгновенным, хотя он вспомнил теперь, что первый раз за тот день такое желание посетило его, еще когда он хотел выйти на трассу под машины, стоя в ожидании автобуса. Сейчас
желание было очень острым. Все длилось некую секунду, как отзвук боли в защемленном нерве. Боль в нерве и боль в висках. В следующую секунду она стала менее острой, липкой, пришла и все более укоренялась в нем какая-то медлительная мысль – «а стоит ли?». Это происходило  подобно тому, как разум начинает отодвигать появившееся вдруг желание познакомиться с симпатичной девушкой в транспорте. Сначала желание познакомиться остро, потом начинает побеждать пассивность. Илья смотрел на машины еще несколько минут, и постепенно чувство близости смертельного и возвышенного полёта сменилось тупой болью и каким-то ощущением безвыходности. Затем, спустя еще несколько минут она опять преобразилась в боль физическую, в висках. Илья даже перестал слышать шум эстакады и вдруг ему на мгновение стало очень плохо, как будто его должно было вырвать. Он упал и в каком-то беспамятстве зарыдал прямо на пешеходном мостике, который был последней узкой преградой перед вечностью, олицетворенной в этих фонарях, в бездушных и страшных в своей скорости и своём безразличии машинах.

...
Илья куда-то провалился, а когда оторвался от земли, ему показалось, что прошло уже несколько часов. На уставшую землю равномерно сыпался снег. Падая в безветрие, он таял сразу же по достижении асфальта. Машины почти перестали ездить по мостовой под ним, и лишь фонари прорезали ночную тишину, все так же освещая дорогу. Им оставалось светить еще часов пять, до того момента, когда из серой кошмарной ночи глухого ко всему города должно было возникнуть – сначала нехотя, в каких-то мазках, в гуле собак, в смутном ожидании, в редких скребках лопат в руках невыспавшихся дворников, – а потом все более уверенно и ясно, новое зимнее утро.

 Декабрь 2008, май 2009