Месть Махи. 6 гл. Маха

МАХА.

17 августа. Воскресенье. До рассвета.



Странная, полная загадок женщина, наконец, вышла из задумчивости и решилась продолжить.

– Первый раз пробыла я в психушке месяц. Почти пять лет назад это было. Вот уж точно дурдом! Весь сентябрь 81-го наблюдала. Доктор меня и от суда отмазал, и от убийц спасал. Да и беременность мою… А за это шпионить заставил. Вытянуть какой-то секрет из того свихнутого старика. Кока его все звали.

- Того, что тебя там от Кирпича спас?

- Ну. Но это во второй раз было, недавно.  А тогда ничего у меня со шпионством не вышло –скрытный оказался старик. Зато вскоре поняла я чётко, что и доктор, и стены психушки меня не спасут: нашли они меня.

– И как ты это поняла?
 
– Да однажды позвали меня ночью во двор. Дурочка одна передала. Якобы Кока что-то важное хочет сообщить. Ну, а мне нездоровилось, да и лень. Послала я соседку по палате припадочную, Настю-тихую, сказать, что не смогу сегодня. И заснула. А утром от криков проснулась: Настю  в петле на дереве нашли…

– Ужас. И что же ты?

– Удалось мне оттуда бежать. Чудом... На следующий день, первого октября, махнула я в другой город. Почти без вещей. Никому, кроме отца, не сказала. Там и родила, и до четырёх лет пацана растила... Но и там нашли, твари. Записку передали: «Возвращайся немедля. Не тронем. А то хуже будет»… Я знала, что ловушка, не поехала. Тогда они тётку, у которой я жила, убили…

– А тётку-то зачем? – обомлел я.

– Да, видно,  по ошибке опять, вместо меня. Я всегда воду для бани по субботам из колодца набирала. Ночью ходила, чтоб соседи не видели – тайно жила, – а тут затемпературила. Пришлось тёте Ире вёдра несколько дней таскать. А как-то ушла и нет её. Я забеспокоилась, пошла с фонариком до колодца, а она – там. Одни ноги из воды торчат. Вот, кошмар! И тётку жалко, ну, а нам-то с малышом каково? Я без прописки. Все бы подозрения, конечно, на меня. В ту же ночь собралась и на попутке вернулась…

Я продолжал ощущать смятение духа. Что же это такое? Чем дальше, тем больше… Ведь, вот, и в «другом городе» нашли? Это уж ни в какие ворота! Получается, что за несчастной женщиной, которая сама жертва насилия, кто-то целенаправленно охотится. Зачем? Чертовщина, и только… Везде её преследуют, насилуют, убить хотят. Сумасшедшая девица повесилась - у неё тут же спланированное убийство… Тётка в колодец свалилась – враги убили. Явные симптомы болезни. Но уверенный, усталый тон рассказа удерживал от выводов.

Маха замолчала, словно кончился завод пружины. Нахмурилась.
– Всё, хватит с тебя. И так наболтала лишнего. Сперва захлопну капкан, потом и узнаешь. Если жива буду...

– Какой ещё капкан? Говори! – требовательно сказал я.

Мария вдохнула. Нелегко ей давался этот разговор. Я почувствовал себя инквизитором. Хотя был хирургом, пытающимся удалить из воспалённой раны гной болезненных воспоминаний. Только операция без наркоза. Девушке, наверное, и самой захотелось, иначе, с её характером, она бы, вряд ли, продолжила исповедь.

– Месть я задумала. Страшную. И чтоб ни одна сволочь не ушла! Чтоб каждая мразь кровью захлебнулась! За одну себя бы не стала, но когда эта погань до сына дотянулась, решила: хватит! Надо их остановить. Беспощадно... Теперь лютую смерть всем выродкам готовлю!

Машу охватило сильное возбуждение. Её глаза, глядя снизу мимо меня в небо, сверкали, как кусочки антрацита, почернев от ненависти. Я понял, что она не преувеличивает, и готова убить, не дрогнув. Готова резать своих врагов на куски, рвать их зубами… И теперь я не сомневался: с головой у Маши не в порядке.

В душе от этой мысли появилась какая-то непроницаемая плёнка, словно сердце грубой резиной обволокло, и оно перестало осязать прикосновение чувств. Словно в отечественном презервативе. Я затосковал уже в который раз, но справился с этим, вспомнив, что абсолютно нормальных людей в принципе не бывает. Разум  сам по себе  ненормальная для природы вещь, потому что уникальна.

– Машенька, как же ты на такое решилась? Разве человек может карать другого человека, даже самого омерзительного негодяя? Ты же не Господь Бог!

– Да знаю я эти сопли! – перебила меня женщина, став в эту минуту чужой, и вторично выбралась из под моей тёплой руки. – Они мерзавцам только на руку. А бог ваш на земле не хозяин, раз отдал всё им не откуп. Даже представлять себя здесь позволяет всякому сброду, вроде отца Александра!.. А своё хвалёное возмездие ваш боженька отложил каждому на после смерти – разбирайтесь пока, дескать, сами, кто из вас хороший, а кто плохой.

– Но, ведь, наступит же для них расплата!.. Рано или поздно...

– Вот именно – поздно! Сколько ещё дерьма такая мразь успеет наделать, пока твой божок муди чешет?

– Ой, Маш! Куда тебя эти мысли могут завести! Критерии у добра и зла очень размыты...

– Знакомая песня! И дрищавая! – Маша стала грубой, колючей и неприятной. - Вот, ответь: убийца и насильник могут хорошими, добрыми оказаться?

– Нет, конечно. Но это надо доказать. Исследовать всё…

– Это без меня! Я вдосталь наисследовалась. Вдоль и поперёк. Живого места не осталось. Теперь хочу одного: отомстить.

– Но для этого есть карательные органы, – сказал я уже не очень уверенно.

– А если эти органы на стороне мрази? Вот и поняла я, что  Истинный Бог за того, кто справедливо мстит. Ведь Бог – это справедливость?

Какую-то жилку она во мне сильно затронула. Наверно оттого, что вопрос был болезненным и для меня. Смерть отца от рук таких же негодяев произошла. Может, тех же самых.

Я сказал угрюмо:
– Я часто на эту тему думаю... Может, ты и права. Я сам бы, своими руками, придушил ту сволочь, которая тебя обидела. Но с одним условием: знать всё доподлинно. На сто процентов...

– Я знаю на двести.

– Тогда извини. Рассказывай дальше.
 
– Тётку в Муроме первого апреля этого года убили. Второго утром мы с Лёшей уже домой вернулись. А через два дня эти во дворе меня подловили и в машину. Долго кололи в каком-то подвале. Плохо помню, что потом было. Говорят, спустя дней десять, на площади меня нашли, голую, без сознания… В общем, отняли они Лёшу – и милицию, и суд купили. И Курман не помог. Запрятали нормального парня в закрытый детдом для неполноценных. Эту чушь про отцовство Кирпича пустили. Даже в медицинской карте записали. А меня снова в психушку…

– И Журмин там уже не командовал... – вспомнил я.

– Именно. Без него другие порядки начались... Главврача нет, делай что хочешь! Привезли меня и сразу в изолятор для буйных...

– И там… Кирпич? – холодея, выдохнул я.

– Да...

Моё сердце взорвалось. Я зарычал в полный голос, не смог удержать взрывную волну внутри.
– Успокойся, милый. Ведь я тут, живая. Снова он не смог меня убить! Кока выручил.

– Да что за чудовищная жизнь у тебя!? Как поверить, в этот кошмар!?

– Ну-ну… – Маха стала гладить меня по затылку. – Успокойся, мой родной.

– Ну, за что? За что тебя так?

Маша не ответила, просто с любовью на меня посмотрела. Я набросился на девушку в новом приступе жалости и нежности, стал исступлённо целовать её щёки, потом неосознанно начал спускаться всё ниже. Маха не сопротивлялась, а спустя минуту стала мне отвечать. Когда порыв немного схлынул, и мы выровняли дыхание, мысль вернулась к реальности, и холодная клешня стала сжимать размякшее было сердце в рабочем, жёстком ритме.

– Что ж этот боров больше четырёх лет в психбольнице прятался?

– Да нет. Он все эти годы на воле гулял. А в дурдом вернулся в один день со мной. Ты понял? Задумано так было: меня чисто прикончить, на дебила свалить. А, когда сорвалось, решили просто дожать. До необратимого состояния… И сразу после того «свидания в карцере», в психушном лазарете, стали методично мои мозги промывать. Уколами. Но не успели маленько:  перестройка началась, гласность. Наблюдатели заграничные пронаехали, нового главврача назначили из диссидентов. Две трети психов на волю вышли. И мы со стариком. Я уже ничему не верила:  продолжила конченную изображать, которая за пару кубиков зарежет. Поверили, гады, что я на игле их ср...й.

– Как же тебе удалось их задурить? Они ж  опытные..

– Не особо трудно было: сама по краешку ходила. Только месть и удерживала от срыва. Я изменилась: стала хитрой и злой. Дурю скотов по сей день, что жить без наркоты не могу. Они радуются и раз в неделю подбрасывают. Через этого ублюдка, Кирпича. Ещё одна проверка моей покорности. Знают, что я от омерзения к нему блевать готова... Но ради святого дела решила я всё стерпеть и с его помощью, по цепочке, на главного негодяя выйти. Сатану. А потом закопать всех к е...ей фене.

– Маш... – укоризненно вырвалось у меня.

Она даже бровью не повела.

– Терпеть пришлось долго – знают, твари, что мне любить их не за что. Ох, Жень, ты не представляешь, чего мне это стоило!

– И что-нибудь удалось?

– Ха! Спрашиваешь. Самое главное удалось: и себе, и сыну жизнь пока сохранила.
 
– А узнала, что хотела?

– Да. Недавно. Узнала, и где Сатана живёт, и придумала, как сюда вытянуть. Прямо в силки. Всю их систему пришлось для этого изучить... Не сегодня, завтра щёлкнет капкан.

Маха достала из нагрудного кармана сигареты и зажигалку, угостила меня. Потом откинулась на спинку скамьи, затянулась. Сколько же всякого - разного может прятаться в её бездонных карманах?

– А что за система, Маш? Мне ты должна сказать. Я теперь тебя не оставлю. Вдвоём – вдвое больше шансов гадам отомстить.

– Ну, слушай. Все думают, что Кирпич совершенно неуправляемый. Это не так. Он, конечно, дебил, но внушению поддаётся. И в их преступной сети не последнее звено. Я стала за ним следить. До последнего времени «товар» приходил в Вязюки по хитрому графику. Массу времени пришлось потратить, чтобы его вычислить, но тебе ни к чему. Передача всегда происходит здесь, в парке. Вон в том сортире. Там, в перегородке между «эм» и «жо», доска оторвана. Заходят Кирпич и курьер в разные кабины и через эту щель обмениваются. Товар – деньги. Понял? Как Маркс с Энгельсом.

– И что этот урод с наркотиками делает?

– Бегункам сдаёт. Цепочка у них специально путаная: товар приходит по одной петле, деньги уходят по другой. Но я узнала почти всё. Кто курсирует на поезде – знаю. Кто местный кассир – знаю. Где у них здесь цех по фасовке – знаю. Но не это цель. Главным было придумать, как выманить из логова того Сатану, к кому весь навар стекается.

Вот это да! Я почувствовал себя учеником, самонадеянно севшим за доску с гроссмейстером. Ай да, Маха! 007, и только! А, ведь, вышло, что до неё я был слепой кутёнок. Тыкался во всякое мелкое дерьмо, да посмеивался над телесериалом с этим комиссаром Катанией. И верил, дурак, что мафия – это только там, за бугром, не подозревая, какие могучие криминальные страсти бурлят за нашим сонным фасадом. Если уж до этой глухомани докатилось...

– Как же ты его выманивать будешь?

– Не скажу пока.

– А сейчас ты зачем опять колешься? Сама, в одиночку… Уже не можешь отказаться?

– Ещё чего. Просто пришлось несколько раз, чтоб эти не заподозрили... Ну, и увлеклась немного. На голых всё нервах, ведь... Но сегодня – последний раз.

– Ладно, проехали... А откуда у тебя пистолет, Маш?

– М-м-м… Да у Кирпича отняла. В прошлый выходной.

– Что!? Ты? Одна против этого циклопа!?

– Ну, почему одна… Подвернулся тут один вздыхатель. Вроде тебя... – Я похолодел от такой шутки. - Вот к десяти вечера – это время обмена – привела приятеля сюда, в парк. Усадила на эту самую лавку. Поворковали тут, до Кирпича. Я знала, что он в драку рванёт, как увидит меня с ухажёром...

– С какой стати? – подозрительно спросил я.

– Да были причины… Пришлось поработать резиновой куклой... Что? Не нравится? Как бы, по-твоему, я могла влезть во всё?

Я и это выдержал. Постарался усвоить новые сведения и новый Машин образ. Справился через какое-то время. Столько всякого было услышано за одну ночь, что, похоже, никакими новостями меня уже было не пронять.

– Всё в порядке. Продолжай.

– Предвидела я, что от ярости он всю осторожность потеряет. Тут я его и... У меня давно тяжёлый молоток наготове был. Тренировалась в сарае...

– Ты бы смогла? Молотком?

– Боже, замолчи. Какой же ты ещё... Как такие сохраняются? Ты резиновой куклой ни разу не был? Посмотрела бы я.

Я уже не обижался. Закалился. Она всё время то совала меня в пламя, то окунала в прорубь. Спросил только:
– А того парня не жалко было? Он-то причём?

– А я – «причём»? И что делать-то? Время решительных действий пришло. Мне оружие нужно. А в одиночку против Кирпича – смех на палочке. Он свою пушку никогда из рук не выпускал, даже кончая. Вот и пришлось. Одного боялась, что Осипов одним ударом мужика уложит, и не успею я. Планировала одно, а вышло иначе... Кирпич нас засёк, заревел и рванул, словно носорог. Пистолет за ствол перехватил, чтоб парню череп раскроить. Сама едва успела в сторону отскочить. И молоток никак из-за пояса не лезет... Думала, конец нам обоим…
Кулак воздух рассёк, но и только. Парень как-то перекувырнулся, и его пятка с силой въехала борову в нос. Кирпич опешил на секунду, развёз по роже красную слякоть, швырнул под лавку «товар» и стал передёргивать затвор. Мой приятель опять успел первым, ударил ногой под коленку, и враг бухнулся рылом в грязь. Пистолет - в сторону. В мою сторону. Я не стала ждать, схватила оружие, пакет и ломанула через кусты... Как прилетела домой – не помню.

– И всю неделю Кирпич тебя преследует?

– Точно. Пистолет и свёрток назад требует. Особенно свёрток. Там недельный запас всего района. Одному – на год хватит. «Ты мне посылку, – говорит, – я тебе жизнь».

– Ну, так отдай, Маш. Не дразни. Может, отстанет.

– Ага. А наоборот не хочешь, глупый? Убил бы он меня уж раз сто, если б я отдала. А так – боится, что «товар» без меня не найдёт. И схватить меня не может: своей же пушки боится.
 
– Маш, ты с ума сошла! – не выдержал я. – Ты что теперь, с ними в открытую играешь?
 
– Что делать... Развязка близко.

– Мне показалось, вы так мирно беседовали позавчера, – задал я наболевший вопрос. – Как тебе удалось укротить этого динозавра?

– С помощью ствола в кармане и пальца на курке. А ты разве нас видел?

– Видел. И он всё же ударил тебя. Не испугался и твоего «ствола».

– Это я испугалась. Стрелять на улице. Всё дело бы сорвалось.

– Ты здорово рисковала. Ради чего? О чём вы разговаривали?

– Да как тебе сказать… Ну, словом, о «кубиках»…

– О каких ещё «кубиках»? - Я чуть не упал с лавки.

– Я думала это ты расскажешь, – испытующе глядя мне в глаза, заявила Мария. – Одно только тёмное пятно осталось. Расскажи, Джек. Я-то тебе всё, как на духу. Я должна знать.

– Да что за «кубики» такие? – Я продолжал недоумевать, как Маша может быть связана с багдадской археологической находкой. – Говори толком.

– Не придуряй. Ты знаешь. Мне за эти «кубики», если я их у тебя выманю, Кирпич обещал невероятное! Пистолет и наркоту назад не требовать! Представляешь? Да ещё навсегда оставить в покое! Что же это за штука такая?

– Да помнишь, на вечеринке у доктора про Розеттский камень говорили? С иероглифами? Так вот это такие же, только маленькие. Керамические таблички с древним текстом. Только эти старше камня лет тыщи на три… были бы: мой брательник их в пыль расколошматил. Пять лет назад.

– Уверен? И зачем?

– А чтобы всемирное достояние кучке мерзавцев не досталось… Но откуда этот дуболом…

– Ну, ты даёшь, Джек… Подучили дурака.
 
– Понятно, что не сам… – задумался я. – Но кто?.. Кто имеет такую точную информацию, но не верную? Ладно, оставим это… А тот наш первый день? Ну, у Курмина. Что произошло на лестнице?

Маха поморщилась, как от колики в животе, щелчком отправила бычок в темноту. Он ударился о ствол дерева, брызнув искрами.

– Не стоило мне туда идти... Кирпич всё время на хвосте… Пошла только из-за тебя...
 
Я не мог поверить не только своим противоречивым полушариям, обманывающим меня постоянно, но и своим звуковым анализаторам. Тем не менее, её очередное признание было состоявшимся фактом.

– Да разве ты меня знала?

– Прекрасно. Заочно, правда. Колян Варьке все уши подул.

– А как же ты узнала, что я приехал? Что у доктора буду?

– Господи, чего проще! Из Варьки же как горох сыпется.

– А как Барби с Танькой Баклана меж собой делят?

– Татьяна выше этого.

– А ты как к Таньке относишься?

– Она моя давняя подруга. Это с ней мы тогда от Сатаны пострадали. И капкан на него, – Маша внимательно пригляделась к чуть светлеющим в черноте ночи кустам, – она мне помогла поставить...

Вот так блин! Так они с Горького знакомы! Ну, нашла подругу. Тысяча новых вопросов, и новый болезненный укол в сердце: «Скажи мне, кто твой друг...» Но, значит, Бакланова такая же жертва, как и моя Маша? И её нужно жалеть, а не крыситься...

– Маш, а тебе не кажется, что Татьяна твоя – дрянь, всё-таки, приличная?

– С чего такие выводы? – вдруг едко ответила она, и я узнал ядовитые ехиднины интонации. – В ресторане засёк с мужчиной ? Тоже мне! – Её голос зазвенел обидой за всех женщин мира чохом. Я не нашёлся, что сказать. – И ты, конечно, вынес приговор. И мысли не допустил, что тут совсем другое.

– Что другое? Деловая встреча?.. И откуда ты всё знаешь?

– Да Танька и рассказывала! Как ты на неё взъелся. А она из женской гордости оправдываться не захотела. «Пусть, – говорит, – думает, что хочет, ханжа зацикленный».

– Ну, и кто же это с ней был?

– Высокий, холёный старик с седой бородой. Так? – Я не знал, что и думать: описание было точным. – Свёкр. Отец твоего Коляна. Ты что, никогда его не видел?

– Зато много слышал, – буркнул я, стараясь скрыть стыд. Два года, кретин, носил яд в себе, скверно думал про честную женщину... Вот всегда я такой. Дурацкий характер. Сначала вознесу человека до небес, а чуть заподозрю… Хотя новая микросхема никак не вставала в гнездо.

- Так он же её за задницу лапал!..
 
– Так это ж для нашей мести, дурачок. Это и есть Сатана!

– Что?! Он же большая шишка! Учёный!.. Гордость страны… Хотя с кубиками кое-что проясняется… Пять лет назад. Заварушка с кубиками. Туча подонков вокруг моего отца. Его смерть. … И Бакланов-папа  в центре! Всё сходится!

- Теперь про кубики прояснилось. Кроме одного: зачем искать то, чего нет?.. Ладно. Неважно… Так что зря ты на Татьяну…

 -  Завтра извинюсь... Но расскажи дальше. Пришла ты на вечеринку и?..

– Колянова шутка дурацкая. Ты влетаешь. Испуг, недоумение. Через миг улыбка. Такая растерянная, наивная, не знающая мерзостей жизни... Сжалось во мне всё. Такой гадкой себе показалась, как никогда. А когда сел рядом – помнишь? – ужас охватил. Моя дорожка выбрана – знай, чеши. И конец не за горами... А тут ты, такой... умный, чуткий. Всё можешь понять, простить… Взяла себя в руки и тебя отшила... А ты не нашёлся, что на грубость ответить. Отвалил, как побитая собачонка... И глаза... Как ты на мои исколотые руки смотрел. Словно целовать готов броситься...

Я вдруг почувствовал, как на кисть капнуло горячим.

- Не выдержала я, пошла ширнуться. Баян-то всегда с собой. Успокоиться надо было, хоть и знала: нельзя, пасёт меня Кирпич. И точно: только на площадку спустилась, только полкубика по жилам побежали, крадётся снизу по лестнице, словно сквозь стены углядел... Замер. Потом понял как-то, что ствола у меня нет, рванул... Я успела-таки ему слегка напакостить: засадила иглу прямо в харю. Хотела в глаз, но промахнулась. Он не почуял даже и ботнул меня чем-то в висок. Я вырубилась… Обшарил, конечно, да в пустую. Только всю медицину забрал… Убивать меня - не резон. Ты его не застал – значит, убежал, когда ты дверью наверху хлопнул…

Маха опять замолчала, углубилась в воспоминания. Приблизился рассвет, а природа просыпаться не торопилась. Похоже, у неё настала самая глубокая стадия сна – утренняя. Первые заокеанские разведчики сидящего пока в засаде солнца – рассеянные облачной дымкой в холодном воздухе лучи – чуть проявили нахохлившиеся предметы. Краски пока не ожили: на тёмном фоне стал появляться только первый набросок тонким мелком. Без детальной проработки.
 
У меня в мозгу тоже начали проявляться контуры, прежде необъяснимых, событий. Правда, совсем неосвещённым оставался ещё один вопрос.

– Если Кирпич забрал твою медицину, что же брякало у тебя в кармане, Маш?

Мария удивлённо глянула мне в глаза и промолчала.

– Маш, расскажи мне про кассету, – попросил я. – Зачем ты её принесла на то сборище?

Молодая женщина, только что доверчиво вжимавшаяся в мои рёбра, заметно напряглась.

– Кассета?.. – Я почувствовал, что она снова колеблется. И снова решимость исповедаться победила. – Эта плёночка многого стоит... Кое-кто за неё бешенные деньги готов отвалить...

Снова недомолвки. Снова едва возникший каркас конструкции, начал терять устойчивость.

– Что, ещё одна мафия? Порноиндустрия?

– Да, нет... – Маха что-то быстро прокручивала в своей бедовой голове. – «Мафия» всё та же… Ладно, – она, наконец, решилась. – Я уж говорила тебе, что хороший крючок на главного подонка нашла. Чтобы его выманить. Так, вот, эта кассета – тот крюк и есть... Первый раз я эту плёнку увидела пять лет назад, в августе 81-го. Я всё то лето в отцовском доме пряталась, а тут вышла первый раз за ворота. И сразу на Бакланова нарвалась. Пришлось к ним ехать. Как мы с Таней одни остались, показала она плёнку, которая в тот день случайно на камеру отснялась...

– Случайно? – изумился я. – Как это может быть?

– Нечего глаза-то делать, умник! Таня в те времена везде со своей японской игрушкой таскалась, из рук не выпускала. Свёкор к свадьбе подарил. Снимала всё подряд, никак… Чтоб никто не мог понять, когда работает, когда нет, мякишем лампочку заклеивала. И включённой оставляла. Вот, сюжетец интересный и оказался!... Правда, всё, что я тогда увидела, оказалось, неправдой…

– Как так? – опять удивился я.

– Да выяснилось потом, что не то мы смотрели... Там какая-то путаница произошла… Татьяна мне объясняла, да я ничего не поняла. Короче, главного мерзавца на том фрагменте вообще не оказалось, и я почти пять лет на другого человека грешила, мне очень дорогого... А во второй раз всё на свои места стало.

– А когда этот второй просмотр состоялся?

– Не юмори, пожалуйста. На этот Первомай состоялся. Я из дурдома сдёрнула – в больнице бардак, безвластие, комиссии персонал трясут. Кто остался - на демонстрацию исполком обязал.  Больные разбрелись по городу, голодные. Рванула я сразу к Татьяне – куда ещё? Лопали мы с ней сутки и страшный денёк пятилетней давности вспоминали. Танька и созналась, что не то в прошлый раз показала. Нарезку какую-то. Поставила настоящую кассету... Наглядное пособие по 117-ой статье… Для курсантов школы милиции с крепкими нервами… Вот тогда я и узнала, что с нами взаправду произошло. Всё до мельчайших подробностей…

– Там же ни одного лица толком не видно… – припомнил я кадры.
– Я нарочно на таком месте поставила. Чтобы посторонние не поняли. А кто в курсе - передали «шефу»: крючок у меня. Спёрла я у Татьяны кассету-то…

Меня аж пот прошиб, несмотря на холодный утренний воздух.

– Ты с ума сошла, девочка! Они и так за тобой охотились. А теперь точно пришибут, как комара!

– Пришибли бы, если бы я её в надёжном месте не хранила. Оттуда, в случае чего, она прямиком куда надо отправится... Долго я ждала момента, чтобы вытянуть сволочь из берлоги, заставить действовать... Теперь есть шанс...

– Но они ни перед чем не остановятся, чтобы узнать, где ты кассету прячешь... Пытки могут применить...

Вокруг всё больше свежело. Сиденье лавки, казалось, вот-вот иней покроет. Мы почувствовали это, каким-то образом, одновременно, и одновременно снова плотно вжались друг в друга.

– Маш, а потом, на улице, что произошло?

– На улице? – Мария загадочно улыбнулась. – Да решила я, напоследок, с тобой переспать. Поняла, что ты ко мне тоже неровно задышал. Подарок себе сделать.

– Маша…

– А чего мне терять? Уж недолго осталось. Или пан, или пропал… Причём второе раз в сто вероятней. Кирпич не сегодня – завтра оттяпает мою бедную головушку. Твёрдо пообещал. Топор он мне позавчера продемонстрировал. Так что на днях решится: кто кого…

– Ужас, Маша! – вскричал я. – Мрак! И ты так спокойно это говоришь?!

– У тебя ужас свежий, а я пять с половиной лет так живу. Привыкла…

– Машенька, милая моя! Христом богом тебя умоляю: отдай ты им эту чёртову кассету, не играй с огнём! Убьют тебя…

– Конечно отдам. Сатане лично. Завтра отнесу Кирпичу записку для его главного «шефа». Уже договорились у пивнушки в семь вечера встретиться...

– Давай вместе пойдём. Я тебя с наганом страховать буду. Идёт?

– Идёт.

– Ну, тогда, дальше давай, рассказывай. Про «переспать».

– Короче, повела тебя с собой. Ну, и для подстраховки, конечно. Знала, что так просто этот мерзавец не успокоятся. Перед отходом поднялась к Доктору: кассету из тайника забрала, да стащила с кухни тесак побольше.

– Ты смогла бы его применить? – поинтересовался я.

Мне очень важно было узнать ответ. Ведь, одно дело – пуля, и даже молоток, а вспарывающий живую ткань нож – совершенно другое. Я, например, никогда бы этого не смог. Но Маша ответила не задумываясь:

– А то. Применила бы, если б успела... Кирпич нас, точно, караулил, прыгнул из кустов. Тебя за горло схватил, стал эти «кубики» требовать. Потом бросил на землю. Хотел ногой по голове, но тут кто-то в плаще с капюшоном выскочил. Как из воздуха. Ткнул Кирпичу в ухо и ушёл, а Кирпич, как мешок, рухнул. И не шевелился.

– А что нож?

– Так дебил меня сшиб сразу. Я его и достать не успела. А дальше всё за секунду произошло. Подошла к тебе – живой. Оттащила назад, к Доктору на крыльцо. Посидела на стрёме – боялась Кирпич очухается, вернётся. Видела, как тебя Варька с Коляном подобрали. Пошла следом. Вот, этим парком. Видела, как Танька на «Волге» приканала. Вот и всё… А давай, Джек, кончать  базар, а? Я так своё ботало отмотала -  мочи нет. А ещё замёрзла и жрать хочу. Чуть жива.

Я сразу почувствовал, что тоже неимоверно устал, и согласился. Мы поднялись со скамьи, размяли затёкшие конечности и двинулись по аллее к выходу. Я запомнил, кажется, каждое Машино слово, каждую фразу, сказанные в эту необыкновенную ночь, и теперь вновь их переваривал внутри себя, вновь испытывая и любовь, и страх, а, главное, – ненависть к тому неведомому насильнику, а ещё больше к этой мерзкой рыжей образине, посмевшей поднять… неважно что… мысли путались… на нежное создание.

Непонятная, уродливая жизнь с извращёнными законами ворвалась в мою, совсем не готовую к этому, душу. А, ведь, я столкнулся, причём заочно, только с краешком того кошмара, на который злодейкой-судьбой была обречена Маша! Но и этого, пожалуй, хватило, чтобы оценить то невероятное мужество, которое ей понадобилось, чтобы решиться в этот беспросветный кошмар добровольно ринуться! И жить в этой грязи, сохраняя чистоту в потаённых уголках сердца!
 
Я должен ей помочь! Я распахну ставни, впущу солнечный свет в её жизнь, чтобы исчезла из неё вся эта нечисть! Я отсосу из неё всю грязь, как заразные плёнки из горла больного ребёнка. «Спасти, спасти» – стучало в висках. Но как?
Ничего лучшего не пришло на ум, как сказать:
– Маш, ты прекрасно говоришь по-русски. Зачем этот отвратительный жаргон?

– Воспитание началось? В жёны готовишь, зануда? Я теперь засомневалась: лучше ли смерть от скуки, чем башки лишиться? Второе – раз – и порядок.

Маха рассердилась. Чего я, действительно, сунулся?.. И сказать хотел что-то совсем другое... Где-то в вышине гаденько каркнула ворона. Упала сухая ветка. От моего смертоносного ботинка увернулся деловой муравей и, бормоча проклятия в мой адрес, нырнул в жухлую траву. Кружась, на потрескавшийся асфальт дорожки спланировал жёлтый с подпалинами лист. Говорят, первая ссора – начало конца холостяцкой жизни… Начинался новый день.