Алешкины рассказы. Сахар

Алешкины рассказы

САХАР

- Алешка, гад! Опять одеяло захапал! - раздался над русой Алешкиной головой голос брата. Алешка брата не любил и, не открывая заспанных глаз, лягнул ногой с досады. Вот противный! Надо же  - на самом вкусном месте!
Вообще-то, шестилетний Алеша Завалишин по утрам просыпался всегда с радостью и охотой. Не омрачали  этой радости ни облезлые стены их комнаты, ни придирки брата Женьки - долговязого отрока, ни ворчанье матери, с утра до вечера проклинавшей какого-то «рябого». Но сегодня ему до слез обидно было просыпаться, так как Женька разбудил его именно тогда, когда он во сне уже подносил огромный кусище сахара ко рту. И кто-то обещал ему еще насыпать карман конфет и дать в придачу пряник. Эх, думал Алешка, просыпаясь окончательно и грустно глядя на кроны деревьев за окном, еще бы чуть-чуть - наелся бы, как на 1 мая!  Он не знал еще толком названий месяцев и дней недели, но отчетливо помнил, что 1 мая всем детям рабочих выдавали по кулечку слипшихся, пристающих ко всему, к чему бы они ни прикасались, леденцов. Сладкие они были, аж до зубной боли, немного припахивали керосином и отцовской спецовкой, а когда леденцы кончились, Алеша еще долго носил в кармане сладко пахнущую оберточную бумагу: пока она не свалялась в грязный и липкий комок, который Алеша обменял потом на стреляную гильзу от немецкой винтовки.
А утреннее солнце светило уже вовсю, солнечные блики скакали по старым обоям их неуютной комнаты, куда совсем недавно въехала семья Ивана Завалишина, пришедшего из деревни в строящийся поселок будущего кирпичного завода, названного чудным словом - Семилуки. Название «Семилуки» и «рябой» - вот что не давало покоя Алешке в последнее время. Почему Семилуки? Слово это представлялось ему до горизонта простиравшимся луковым полем. Но в поселке лук не рос, росли лопухи, крапива и прочая травяная несъедобность. И еще этот рябой… Алешка часто спрашивал мать, «что это за рябой такой?» - «Подрастешь - сам узнаешь!» - со злостью говорила мать. Алешкина мать была женщиной статной, строгой и справедливой. Она подрабатывала поденщицей в домах немцев-специалистов, приглашенных в двадцать девятом в Россию. Мыла полы, стирала, нянчила немецких детишек, за что немки давали матери крупу, соль и горячо любимый Алешкой сахар. Сахар не давал ему покоя ни днем, ни ночью. И, поедая горячий завтрак, братья Завалишины с немым вопросом смотрели на мать: не мелькнет ли в плотно сжатых губах матери лукавая черточка, подобие улыбки, за которой иногда на столе появлялся к чаю сахар, а однажды была даже халва.
Вот и сейчас, пережевывая кашу, Алеша нет-нет, да и взглянет на мать. Но мать с утра была недоброй, уже успела поругаться с соседками на общей кухне. Наверное, от вчерашнего не отошла, подумал Алеша и с ненавистью глянул на брата Женьку, которого вчера мать отстегала скрученным мокрым полотенцем за то, что застала его в тот момент, когда тот, от усердия высунув язык, отдирал отцовским напильником заднюю стенку сундука, где лежали хлеб, крупа и сахар.
- На тебе сахар! На тебе сахар! - приговаривала мать, хлопая полотенцем по спине орущего брата. - А я думаю - да куда ж это сахар девается? Две мышеловки поставила, а это «Суслик» повадился!
«Суслик» - была Женькина кличка, которую он очень не любил и которую Алешка часто выкрикивал, находясь на почтительном расстоянии от брата на улице, или прячась за материн подол дома.
После завтрака, выйдя из прохладного подъезда на раскаленное солнцем крыльцо, Алешка подсел к дедушке Гаврилычу, инвалиду-казаку без одной ноги, сторожившему по ночам кооперативный магазин. На груди старого казака плавились от солнца ярко начищенные два креста, которые старик всякий раз чистил и любовно поглаживал, когда рассказывал пацанам про войну. Когда дедушка двигался или наклонялся, награды мелодично подзинькивали, что очень нравилось маленькому Алеше.
- Олеха, божий человек! - растягивая слова на «о» и улыбаясь щербатым ртом, пропел дедушка. - Это не ты вчерась стригунком верещал?
- Не-а, это мать «Суслика» порола. За сахар. Он его напильником таскал, - сообщил Алеша.
- А тебе разом не перепало, а?
- Пока не за что, - вздохнул Алеша.  Он с радостью выдержал бы хоть две порки, знай, что его за это угостят хоть малюсеньким куском сахара. Он даже зажмурился от удовольствия, представляя это. Перезвон казачьих орденов вывел Алешу из сладкого забытья. Старый казак снял свою фуражку и почтительно поклонился кому-то за Алешкиной спиной. Обернувшись, Алеша увидел входящую в дом Софью Андреевну, фельдшерицу, одиноко живущую в квартире.
- Здрасьте, барыня, - тихо и как-то уважительно проговорил Гаврилыч.
- Здравствуй, Гаврилыч, - так же тихо и устало ответила та и скрылась в прохладной полутьме подъезда, оставив после себя запах сладких духов и еще чего-то такого, чем пахло только в ее комнате, где Алеша был лишь однажды, когда мать посылала его за спичками.
- Дедушка Гаврилыч, а почему это бабы с нашей кухни ее не любят? Говорят - «белая кость»  А как это - «белая кость?».
- Дуры - потому и говорят! - зло, вздернув усами, сказал Гаврилыч. - По мне хоть какая в тебе кость, а ежели ты человек беззлобный и полезный - мое тебе уважение! А баб ты не слушай. Это они с голоду злобствуют, от худой жизни, стало быть. Вон, наш Полкан. Уж, на что кобель чистых кровей, а  и он  от скудной пищи пожух весь.
- А ну, дед, кончай агитацию! - раздался рядом сильный голос. Ни дед, ни Алеша не заметили, как из подъезда вышел мужчина в английском трофейном френче и галифе. - Ты нашу жизнь с собачей не сравнивай, тебе и псу твоему давно на тот свет пора, а этот малец как раз в коммунизме жить будет. И жить, и нас благодарить! И сними ты эти царские побрякушки, не гневи меня и не жди худого слова!
- Ну, уж то, что отблагодарит - будь покоен! - краснея горлом и чеканя каждое слово, сказал инвалид. - А регалии мои тебя не касаемы! Соплив еще, указывать-то! - сказал сердито и отвернулся в сторону. Алеша в знак солидарности тоже сел к мужчине вполоборота, однако глаза осторожно скосил в его сторону - не ударил бы!
- Ну-ну, - только и выдохнул со злобой мужчина и пошел дальше, играя желваками на скулах.
- Смотри, Алексей, и крепко запомни, - мотнув головой в сторону уходящего, сказал старик. - Полдеревни своей по этапу отправил, отца и брата с сестрами не пожалел. Видать, совесть покою-то не дает, вот и злобствует на весь белый свет. Свою деревню до «светлой» жизни довел, сюда приехал, теперь тут «светло» станет
- Пойду я, деда, - боюсь, как бы злой мужчина не вернулся, попросился Алеша.
- Беги, стригунок. Дай Бог тебе здоровья, - сказал дед и перекрестился.
Алеша, подтянув сползающие штаны, пошел к своему заветному месту - к кооперативному магазину, где в окно можно было наблюдать, как продавец взвешивает и заворачивает продукты. Алешка, сколько помнит себя, всегда мечтал быть продавцом вот в таком магазине: ссыпать в кульки конфеты, вытирать жирные от масла руки о чистую тряпочку, весело перебрасываться непонятными шутками с молодыми женщинами.
У окна магазина уже стояли Алешкины друзья-ровесники и с завистью в голодных глазах комментировали каждое движение продавца:
- Смотри, смотри, селедку поволок! Ух, ты! Жирная, аж капает! Да не толкайся ты!
 - Гляди, а вот изюм в мешке. Я тоже не ел. Витька ел. Говорит - как мед! Ишь ты, колбасу режет - не жмурится.
- Дурак! Сам ты клюква! Это ж икра! Мой батя в Дону стерлядь поймал один раз -  вот икры поели! Да не толкайся, ща как дам…!
Алешка подошел к магазину в тот самый момент, когда спор за место у окна обещал перейти в потасовку. Миролюбивый Алешка не любил драться, но ничего не имел против, когда дрались другие, даже интересно. Однако увидеть драку он не успел. Из-за угла магазина вывернул Женька-«Суслик» со своей гоп-компанией.
- Алеха, а ну подь суды! - скомандовал старший брат.
Алеша отошел от кучки оробевших мальцов и приблизился к грозному брату.
- Не бойся, бить не буду, - по-отечески похлопав по плечу братишку, сказал Женька. - Беги домой, мать звала. Спросит про меня, скажешь - не видел. Продашь - убью!
Сказал - и смачно, «по-бандитски», сплюнул в дорожную пыль.
Алеша побрел домой, по дороге стараясь научиться так же лихо, как брат, плеваться, отчего рубашка на груди его стала мокрой и липкой.
- Господи, тебя что, корова лизала? - тыкая пальцем в слюнявую рубашку, спросила мать. - Женьку не видел? Кричу-кричу, как в воду канул! В магазин некого послать.
Алешка понял, что хитрый «Суслик» надул его, послав вместо себя к матери, но когда узнал, что его посылают за сахаром, чуть не заплясал от радости. Ведь на дне тряпочной сумки, куда продавец ссыпает сахар, всегда остаются маленькие отколовшиеся кусочки сахара, которые мать ссыплет в ладонь тому из сыновей, кто ходит в магазин. Обычно, Женька никогда не упускал такого случая, но после вчерашней порки сахара ему, почему-то, не хотелось.
- Возьми три кило. Учти - я проверю. Хоть грамм пропадет - будешь бит!
Алешка знал, что мать не шутит - она не любила жуликов и обманщиков. Однажды на базаре поймали и били вора, так мать пролезла сквозь галдящую толпу и два раза здорово треснула того. За это отец всю дорогу с рынка выговаривал ей, что это самосуд, что это в ней говорят ее середняцкие пережитки, с которыми надо бороться, что для этого есть социалистический суд.
Алеша шел и вспоминал этот случай. Задумавшись, он чуть не наступил на пса Полкана, лежавшего в траве и вывалившего от жары красный язык. Пес Алешку не тронул, но негромко зарычал, как бы говоря:  - «Смотреть надо!»
В магазине у весов никого не было. Веселый сытый продавец, ловко орудуя ковшом, насыпал куски сахара в Алешкину сумку. Но когда он поднимал ее от мешка на весы, снизу к сумке прилип кусок сахара величиной с Алешкин кулак. И когда сумка опустилась на весы, этот кусок упал прямо на прилавок, перед Алешиным носом, но продавец за весами не видел этого. Алеша, затаив дыхание, ждал - увидит или нет? Но продавец сдвинул сумку на прилавок и сказал:
- Ровно три.
Алешка, завязывая тесемки сумки, незаметно сгреб в карман этот кусок и пулей вылетел на улицу. Казалось, что солнце засветило еще ярче. Он, маленький Алешка Завалишин, владел целым состоянием, целым куском сахара. Внутри Алеши все пело и смеялось. Он несся домой, не чуя босыми ногами ни мелких острых камней, ни колючек, ни тяжести сумки. Вдруг сердце его упало. Он аж поперхнулся от страха и остановился. Ведь мать непременно обыщет карманы, найдет и заберет сахар, да еще и поколотит за воровство. Недолго думая, Алеша свернул в густые кусты боярышника у своего дома, сорвал лопух побольше и, завернув в него свою добычу, спрятал в самую гущу травы у ствола старого куста. Довольный своей выдумкой, он полетел домой, отдал матери сахар и, к ее удивлению, не стал ждать, когда ему перепадут премиальные крохи, а выскочил на улицу и побежал к куста
 Раздвигая своим маленьким телом упругие колючие кусты, Алеша спешил скорее найти свой клад и попировать вволю. Когда же он почти приблизился к заветному месту, из травы навстречу ему вдруг встала огромная лохматая псина Полкан, в пасти у пса был сахар. Его, Алешкин сахар. Забыв осторожность, мальчик, было, сделал шаг к собаке, но в ответ раздалось жадное клокочущее рычание, уши собаки от ярости повело назад, нос сморщился и на белый свет показались клыки такой величины, что Алеша понял - еще шаг, и собака бросится на него.
- Полкаша, Полкаша, - вытянув вперед худенькую трясущуюся ручонку, взмолился Алеша. - Брось, Полкаша! Я тебе кусочек дам.
И вдруг Алеша со своей ясностью понял, что никакого кусочка он ему не даст, так как давать-то через минуту будет ничего. Да и зачем ему Алешкин кусочек, когда он сейчас сам весь сахар слопает. От горя где-то внутри живота перехватило дыхание, слезы, как орехи, посыпались из глаз. Присев на корточки, сотрясаясь всем своим существом от рыдания, Алеша размазывал свое горе по мокрым грязным щекам, не отрывая глаз от полкановой пасти, которая равнодушно, с хрустом дробила и крошила последние кусочки Алешкиного счастья. Потом от слез совсем ничего не стало видно вокруг, мальчик только слышал свой голос внутри себя и по-стариковски причитая, все плакал и плакал. Сзади себя Алеша почувствовал какое-то движение, чья-то рука легко и ласково обняла его трясущиеся от рыдания плечики и вновь на Алешу пахнуло сладким запахом духов, он ощутил мягкую ткань платья.
- Пойдем, Алеша, ко мне, - Софья Андреевна повела покорного мальчика за руку через кусты к дому. За ними следом трусил лохматый Полкан в надежде на новое угощение, но у входа в подъезд остановился, подумал и рухнул от жары и лени в дорожную пыль.
В чистой полутемной комнате с красивой лампой и портретами незнакомых людей на стене, Софья Андреевна усадила гостя в кресло.
- Хочешь торт? - с мягкой улыбкой спросила хозяйка. Алеша не знал, что такое торт. Он пожал плечами и, все еще всхлипывая и утирая нос рукавом рубахи, опустил красивые ресницы и уставился глазами в пол. Он только сейчас понял, куда он попал и ему почему-то стало неловко за свои грязные штаны и босые ноги.
Софья Андреевна поставила маленькую тарелочку на стол перед Алешей и тот даже вскричал от восхищения. Такая красота ему даже не снилась никогда. Нежнейшие светло-розовые и коричневые тона крема, тертые орехи и земляника образовывали чудную волшебную картину на маленькой расписной фарфоровой тарелочке, рядом лежала позолоченная ложечка, а все это так пахло, что Алеша ощутил легкое головокружение. Он схватил ложечку и уже собрался утопить ее в мягкой середине торта, как вдруг остановился и выразительно посмотрел на хозяйку дома - можно начинать?
Та улыбнулась и, гладя его по взъерошенной голове, пододвинула тарелку под самый нос Алешки. Алеша забыл обо всем - где он, кто он, как он сюда попал. Он ел торт с той жадностью, которая простительна только или очень голодным людям, или маленьким детям, когда эта жадность вызывает только добрую улыбку присутствующих.
Пока он ел, Софья Андреевна куда-то вышла. Освоившись, Алеша стал рассматривать картины и фотографии на стенах. Переводя взгляд с одной на другую, он почувствовал усталость, положил голову на подлокотник кресла и продолжал осмотр комнаты в таком положении. Незаметно для него глаза его закрылись, и, утомленный потрясениями  сегодняшнего дня, маленький Алеша больше ничего не видел и не слышал. Не слышал, как вошедшая Софья Андреевна долго сидела и смотрела на спящего Алешу, как на улице наступил вечер с непременной гармошкой и песнями молодых рабочих и заводских девок.  Как вошедший отец сильными руками поднял его с кресла и, шепотом поблагодарив хозяйку, тихо вынес спящего маленького сына в коридор, из комнаты, где все-все было по-другому и где пахло чем-то непонятным, но приятным и сладким.