Камрань. Глава 47. Педагогическая поэма

                47
                Педагогическая поэма

     Около года тому назад, считая от времени описываемых событий, я был совсем ещё молодым офицером, и как в такой ситуации водится, на каждом шагу мне приходилось отстаивать свой авторитет. Данная проблема неминуемо встает перед каждым офицером-выпускником, попадающим служить в подразделения, где есть личный состав. Тут теория безжалостно сталкивается с практикой. На место абстрактного личного состава о возможности встречи с которым нас заботливо предупреждали училищные преподаватели, приходят реальные матросы: жалкие, зашуганные караси, нахальные, прибуревшие годки и важные, до предела исполненные чувством собственного достоинства, дембеля.

     Прибыв после первого лейтенантского отпуска в экипаж, как положено при параде и с кортиком, представившись по всей форме командиру, молодой офицер тут же с радостью узнает, что какие-то неизвестные родители уже успели доверить ему самое дорогое, что у них есть – своих сыновей. С этой минуты приходится становиться для них всем – мамой, папой, дедушкой, бабушкой, любимой учительницей, а если надо то и участковым инспектором. Хорошо если фамилии вверенных тебе бойцов окажутся вполне уставными: Иванов, Петров, Сидоров, или что-нибудь в этом роде. Ничего страшного если среди подчиненных окажется, скажем, Бармалеев, Нахалович, Кумпельбакский, или даже Цукерман, на худой конец. Несколько хуже если это будет что-нибудь вроде: Сарайбердыев, Шкандыбаев а то и вообще какой-нибудь Исраилмагилов к тому же Насралло Хабибуллаевич. Я ничего не имею против наших бывших соотечественников из солнечных, среднеазиатских республик, но считаю, что на подводный флот брать их не следовало. Единственное, что с горем пополам успевали они освоить за три года службы, это был русский язык. На изучение специальности, заведования и всего остального сложнейшего хозяйства подводной лодки – времени у них, как правило, не оставалось.

     Ну, даже в такой ситуации, когда все пятнадцать союзных республик исправно поставляли на флот своих, скажем прямо, не самых лучших представителей, личный состав приходилось принимать в полном объеме и, как говорится, любить и жаловать. Любить и жаловать молодого лейтенанта, новоявленного начальника, сами они, эти представители, особо не спешили. Более того, при каждом удобном случае старались сделать какую-нибудь гадость: что-то украсть, как-то уязвить или даже подставить. Становление молодого офицера, таким образом, происходило в условиях близких к экстремальным. Надо ли говорить, что вся дальнейшая его военно-морская судьба, карьера и комфортность службы, напрямую зависели от того, как вольется он в воинский коллектив, завоюет или нет авторитет и уважение сослуживцев.

     Замечу, что влиться в офицерский коллектив обычно большого труда не составляет, особенно если ты не полный идиот, не лентяй и не жлоб. Если по прибытии в экипаж ты хорошо проставился (т.е. накрыл отличный стол), а потом еще и все зачеты на самостоятельное управление заведованием своевременно сдал и наравне со всеми офицерами начал тащить лямку - вахты, дежурства, наряды, то все – ты уже свой.
 
     С матросами, понятно, сложнее. Это абсолютно другие люди, у них совершенно иной менталитет, свои взгляды на службу и на свое место в ней. В отличие от офицеров они оказались здесь не по доброй воле. За свою нелегкую жизнь на подводной лодке они не имеют ни денег, ни льгот, никаких других реальных благ. Они просто отдают Родине какой-то абстрактный, лично им не известный, долг. И естественно, в большинстве случаев, делают это нехотя, спустя рукава, единственно ради того, что бы от них отвязались.

     В описываемые времена поздней Горбачевской вольницы и махрового, на государственном уровне провозглашенного пацифизма, ситуация обострилась невероятно. Для поддержания на необходимой высоте дисциплины и, следовательно, боеготовности флота, у офицеров практически не оставалось продуктивных средств воздействия на подчиненный им личный состав. Этого вопроса я уже вскользь касался в одной из начальных глав. Представления о высоком долге, о необходимости защиты Родины, о почетности этой обязанности были полностью дискредитированы. Бесполезно было апеллировать к таким понятиям как сознательность, ответственность, патриотизм. Неожиданно все перевернулось с ног на голову. Недавние враги – стали лучшими друзьями. Ценности, до сей поры, казавшиеся незыблемыми и вечными, вдруг перестали котироваться совсем. Все вокруг стало зыбко, лживо и насквозь пропитано цинизмом. В этих условиях, для поддержания в экипаже на должном уровне дисциплины, от офицера требовалось только одно – иметь у матросов непререкаемый авторитет. Как завоевать его, каждый решал сам. Кто-то с головой кидался в грех панибратства. Кто-то, ломая копья, пер вперед ни на миллиметр, не отступая от Устава. Пришлось и мне выбирать свой путь.

     Первый вариант я отмел сразу же, решительно и бесповоротно. Пример Макса, нашего начальника РТС (радио-технической службы), не вдохновил меня совсем. Будучи по характеру человеком добрым и мягким, Макс не сумел жестко и решительно дистанцироваться от моряков. Более того, он не смог придумать ничего лучшего, кроме как, знакомясь с подчиненными, поздороваться с каждым матросом за руку и представиться просто и без прикрас – «Максим». Этим он подписал себе приговор. Не смертный, разумеется, но достаточно суровый. Моментом, раскусив все слабости молодого офицера, бойцы принялись грамотно манипулировать им в угоду себе. Иначе как «Макс» никто из матросов его уже не называл, понятно, что и обращались демонстративно на «ты». Надо ли говорить, что потребовать и приказать Макс ничего уже не мог, а мог только смиренно просить. При этом он совершенно не был уверен, что его просьба когда-нибудь окажется выполнена.

     Я выбрал второй путь. Хоть и был он тернистым и трудным, но в итоге принес совершенно иные результаты. Случилось так, что буквально с первых часов пребывания на подводной лодке мне пришлось ощутить на себе явно недружелюбное отношение со стороны матросов. Неприкрытая враждебность личного состава, как потом обнаружилось, была вызвана несколькими причинами. Одна из них и основная состояла в том, что мой предшественник, лейтенант Лупов, попав в свое время по недоразумению на подводную лодку, особенно здесь не напрягался. Бойцы хоть и не называли его по имени и демонстративно не тыкали как Максу, но в остальном, положения их были весьма схожи. Прослужив, на таком зыбком положении, командиром торпедной группы чуть больше года, Лупов, имея неплохие связи в управлении кадров флота, благополучно перевелся на береговую должность и постарался, как страшный сон, забыть все, что было связано с подводной лодкой. И все было бы хорошо, если б не одно «но». За время его такого, так сказать, руководства, обитатели седьмого отсека успели основательно привыкнуть к нетребовательности своего начальника, к его вечно расслабленному состоянию, наплевательскому отношению ко всему и вся, и такое положение дел их вполне устраивало.

     Именно поэтому, в представлении годков и дембелей, являющих собой вторую, хоть и неофициальную, но вполне реальную власть в экипаже, молодой лейтенант, прослуживший на подводной лодке «без году неделя», не должен был делать резких движений, качать права и все такое. По их мнению, такому пока еще полу-офицеру, следует молчаливо принять неписаные правила жизни замкнутого коллектива, тот, заведенный иерархами седьмого отсека, порядок, сложившийся задолго до его появления на корабле. Одним словом, мне отводилась незавидная роль статиста, согласно которой я должен был со стороны наблюдать, как шайка годков-головорезов на каждом шагу нарушает корабельный распорядок и технические регламенты. Как эта банда шпыняет и терроризирует беспомощных карасей и молить Бога, что бы мне самому при случае не досталось.

     В этой обстановке неприкрытой враждебности, когда круглосуточно и непрерывно, каждый твой шаг находится под прицелом десятков внимательных глаз, когда, в случае чего, любой промах тут же будет тщательно проанализирован, с извлечением соответствующих выводов, приходилось постоянно быть, что называется, начеку. Но этого мало. Так как моей целью являлось, не просто соблюсти паритет по принципу – «моя хата с краю», а взять под контроль это отбившееся от рук стадо, то необходимо было настраиваться на жесткую и непримиримую борьбу.
 
     Не будучи профессиональным психологом, я подсознательно почувствовал как надо правильно себя вести. Я понимал, что в сложившейся  ситуации, любая оплошность или незнание чего-либо, по специальности или по устройству корабля, рано или поздно, будут мне глумливо предъявлены, а любое нарушение, допущенное лично мной, сознательно или нет, однозначно будет воспринято бойцами как сигнал – «можете нарушать сами». Чтобы не дать моим недругам ни единого повода для подобного торжества мне пришлось загодя лишить их любого шанса ткнуть меня, при случае, носом. Для этого необходимо было во всем стать лучше их, ибо лишь тот имеет право требовать по полной программе, кто сам  во всем соответствует тому, что собирается требовать.

     Как следует из практики, обширные знания, приобретенные лейтенантом, за пять лет обучения в Военно-Морском Училище, на флоте могут пригодиться только в двух случаях. Первый, это когда возникает необходимость провести политзанятия, второй – когда, изогнув интегралом кусок проволоки, приходится выковыривать из шхер куски ветоши и прочей дряни. Настоящие знания, которые действительно жизненно необходимы и с которыми офицеру приходится нести нелегкую морскую службу, приобретаются непосредственно на корабле. Откровенно скажу, что приобрести их мне оказалось не так то сложно. Командир помог и позаботился. Он запретил мне сход на берег до тех пор, пока не сдам ему лично все зачеты по устройству подводной лодки. А так как мы находились в заводе то одного месяца, который я безвылазно провел в прочном корпусе, мне вполне хватило, для того, что бы собственными руками прощупал ее всю буквально до винтика, и на пузе пролезть туда, куда, возможно, с самой постройки не ступала нога человека.

     В течение этого времени я достал механика просьбами рассказать и показать, что и как устроено. Я выучил наизусть все инструкции, все правила, все статьи Корабельного Устава и все технические руководства, которые должны были знать я и мои подчиненные. В итоге, мной были основательно освоены все матросские специальности, существующие на корабле. Я собственноручно мог запустить дизеля и заменить любого моториста, самостоятельно откачать воду из отсеков и выполнить любые действия трюмного машиниста, произвести необходимые электрические переключения и замеры, а при необходимости, в одиночку действовать за весь экипаж.
 
     Таким образом, я стал лучшим мотористом, лучшим трюмным, лучшим электриком и естественно, лучшим торпедистом. Понятно, что, совершив этот «подвиг», я и чувствовать себя, стал гораздо увереннее. Обвинения в некомпетентности мне уже не грозили. Более того, к этому времени я имел уже определённый, заработанный «кровью и потом», авторитет.

     Монотонная, ежедневная работа по отвоёвыванию жизненного пространства принесла свои плоды. Кто-то из «годков» стал меня уже побаиваться, кто-то был мне обязан, кто-то попросту, предпочитал не связываться, решив очевидно, отложить выяснение отношений на потом. Подготовив себя, таким образом, морально к окончательному захвату власти я ждал лишь повода, что бы схлестнуться в жаркой схватке с этой забуревшей шайкой и наконец-то показать всем, кто в доме хозяин. Ждать пришлось не долго, случай представился месяца через полтора, когда подводная лодка уже вышла из ремонта. 

     За очередное прегрешение – бойцы в самоволке нажрались и попались в городе патрулю, а перед этим еще и две карасей, получив по мордам, в бега подались, комбриг объявил нам оргпериод и сослал, как это практикуется, в море на якорь. Логика здесь простая: не можете на берегу удержать в узде своё стадо, воспитывайте его вдали от берега, когда ничего не мешает и не отвлекает. Боритесь там, хоть круглосуточно, с пьянством, дедовщиной и прочими безобразиями. В свободное же время, крепите воинскую дисциплину, изучайте инструкции, скоблите и драйте подводную лодку и повышайте, таким образом, ее боеготовность.

     Делать нечего, приказ есть приказ, загрузились со всем скарбом на лодку, проверили, что никого не забыли, смотали швартовы и потихоньку отчалили. Кое-как растолкав льдины, отошли задним ходом от пирса и привязались к бочке, метрах в трёхстах от берега.

     С самого начала дело пошло не совсем гладко. Когда швартовались к бочке, боцман, что бы принять конец, ловко на неё запрыгнул, но поскользнулся на обледенелом железе и, выписывая конвульсивные пируэты, пытаясь задержаться, упал в ледяную воду. Тонуть он сразу не стал, так как был в полной зимней экипировке – в непромокаемых, дутых штанах, кожаной куртке-канадке, шапке-ушанке и в прорезиненных валенках. Быстро промокнуть, критически отяжелеть и пойти ко дну в таком одеянии не так-то просто. Боцмана подстерегала другая опасность - оказавшись в узкой щели между бочкой и массивным корпусом подводной лодки, по инерции продолжавшей двигаться на него, он должен был быть неминуемо раздавлен. Видя такое дело, боцман изо всех сил заколотил по ледяному крошеву руками и ногами, безуспешно пытаясь выскользнуть из суживающейся щели. Неизвестно, чем бы это дело закончилось, но тут живо отреагировал мостик. Словно летающая тарелка завертелось и рванулось вниз красно-белое кольцо спасательного круга. Метнувший его, видимо, успел хорошо прицелиться. Круг попал боцману прямо в голову! Что-то звучно треснуло, и не сразу было понятно, что это – голова или круг. Впрочем, полная ясность наступила тут же. Отскочив от головы, спасательный круг развалился пополам, плюхнулся в воду и тут же… утонул. Обращаю внимание моего уважаемого читателя, что утонул, не боцман, чего, как бы, и следовало ожидать, а именно спасательный круг! Боцман, как ни странно, остался на плаву, но перестал двигаться.

     Все оцепенели. В эти секунды не потеряли самообладания лишь: я – командир швартовой партии, находящийся на палубе и, понятное дело, сам командир. Чтобы не раздавить бездыханное тело боцмана в лепешку, командир громко крикнул вниз: «Полный назад!» и ещё что-то добавил, не очень печатное, для быстроты исполнения, разумеется. Я же схватил багор, вонзил крюк в боцмана и, подцепив последнего за канадку, быстро подтянул его к борту. Тут подбежали еще люди, стали мне помогать и через несколько секунд мокрого боцмана вытянули на палубу. Когда, с чемоданчиком в руке, появился доктор Сёма, боцман уже пришел в себя, требовал для «сугреву» стакан спирта и почём зря крыл кого-то последними словами. И кого бы вы подумали? Правильно, меня! Я провинился тем, что порвал багром его парадно-выгребную канадку. Похоже, что расстроен он был сейчас только этим.

     Переволновавшись за боцмана и дождавшись такого, в общем-то, благоприятного завершения инцидента, некоторые из моих любознательных читателей могут, наконец-то, задаться вопросом: – А почему, собственно, утонул спасательный круг, а не боцман? Поначалу и меня заинтересовал этот вопрос. Он совершенно прояснился лишь только я взял в руки второй, он же и последний, оставшийся у нас на борту спасательный круг. Из чего он был сделан, я так и не докопался, так как под многолетними наслоениями краски материал данного изделия не просматривался совершенно, но со всей определенность могу сказать, что не из чугуна. Почему я так в этом уверен? -  спросите Вы. Судите сами. Хоть вес данного спасательного средства и не сильно отличался от подобного же, будь он сделан из чистейшего чугуния, но попади такой спасательный круг боцману в голову, разве он с первого раза раскололся бы пополам? Именно на этом и зиждется моя уверенность, что сделан он был из чего-то другого.

     Ну, вот я опять отвлёкся от основной темы сегодняшнего повествования, а, между тем, жизнь на подводной лодке продолжается своим чередом. Банда непуганых годков всё ещё не подозревает, какой малоприятный сюрприз приготовила им судьба в виде неказистого, но не по годам наглого и деятельного лейтенанта. В моём присутствии они ведут себя вполне прилично. По тревоге в седьмом отсеке без напоминания делают всё, что положено. Нареканий почти нет. Правда караси летают по среднему проходу туда сюда, - «Сделай то, принеси это!», но никто их не бьёт, не калечит и не заставляет делать что-нибудь из рук вон выходящее. Таким образом, внешне всё выглядит вполне благопристойно – все при делах, всё тихо и культурно. Ко мне обращаются, подчёркнуто вежливо, несколько, даже церемонно, но за этим сквозит плохо скрываемая ирония – «мы то, мол, знаем кто в доме хозяин!». «Ну, знайте, знайте!» – мысленно посмеиваюсь я, и веду себя, как будто ничего не замечаю.

     Вот двое авторитетных годков завели непринуждённый разговор. Один красочно живописует другому, как на гражданке мочил кадетов (это они так офицеров называют). Другой тут же подхватывает тему и вспоминает как в прошлом году «полчаса мочился в центральном посту с помощником». К разговору присоединяется ещё несколько человек и тема у всех одна – как задолбали офицеры и как их надо «мочить». Я прекрасно понимаю, кому адресован этот посыл. Говорят хоть и между собой, но так, что бы я мог хорошо их слышать.
Вот раздаётся деланно хриплый, под Высоцкого, голос Самокатова, признанного «пахана» седьмого отсека и по совместительству, моего торпедиста. Надо сказать, что кличка его - Вася Камаз, вполне соответствовала образу. Чем-то неуловимым: грубыми чертами лица, габаритами, сверкающей фиксой во рту, манерой шумно передвигаться, кряжистостью и коренастостью, а так же своей неподражаемой стоеросовой прямолинейностью Самокатов сильно напоминал, сей достойный автомобиль.

     Вася начал просто и без прикрас:
 
     - А я вот на гражданке, один, трех кадетов вырубил!

     - Да ты чо! Это ты как? - все с уважением посмотрели на Самокатова, одобрительно закивали головами и приготовились внимательно слушать. Бросив косой взгляд в мою сторону, Камаз прикинул, насколько хорошо мне будет слышен его рассказ. Прибавив, на всякий случай, на полтона громкости, он заговорил подчеркнуто развязно, растягивая и коверкая слова. По его мнению, именно так должны были говорить авторитетные уголовники.
 
     - Ну чо? Иду я, значит, со своей телкой по пришпекту. Навстречу трое. Суки! Думал люди, смотрю, бля-ааа… - кадеты. Один, сучара, на мою чувиху пялится. Я ему – Ты чо сука пялишься? А он, сука, лыбится! Ну, ты, бля, прикинь?! Я им – Шааа!!! Они ноль внимания! Я – Бац! Бац! Двое лежат. Третий на меня...  Ну ты прикинь! Урод! Я ему бац, в рыло! Тоже вырубился! - Вася бросает на меня красноречивый взгляд. Все вокруг глядят на него с подобострастным обожанием.

     - Я если чо – второй раз не бью! С одного удара вырубаю! Меня лучше не трогать! Я этого не люблю! – входит в раж Самокатов. – Если ко мне хорошо и я тоже! Если по-другому - сразу в рыло! Я такой! У меня удар – тонна! Да я если чо…

     Видимо для закрепления произведенного на слушателей эффекта, Вася встаёт и, как заправский боксер, начинает ожесточённо боксировать с тенью. Нанося воображаемому противнику сокрушительные удары, он то и дело восклицает:
- Ха! Ша! На! Хрясь!
 
     Возможно, этим он рассчитывал, окончательно меня деморализовать и привести в душевный трепет. Но усилия его оказались напрасными. Не обращая ни малейшего внимание на Васины телодвижения, я встаю и, двигаясь по среднему проходу мимо, слегка его отстраняю.
 
     - Самокатов! Ты что это тут размахался? Ну-ка подвинься, пройти надо!
Озадаченный ли таким игнорированием или просто перестаравшись, Самокатов сбивается с такта и со всего маху бьет кулаком по ребристой боковине железной  койки. Раздается характерный костяной звук да такой звонкий, что мне самому становится больно.

     - Её-ёё!! П-шшш… П-ссс… Ууу –ххх… - шумно начал надуваться и сдуваться Камаз. Судорожно схватившись за запястье отбитой кисти здоровой рукой он в течение ещё нескольких минут издавал некие странные, звуки, целиком состоящие шипящих. Он то приседал, то вставал, то сгибался пополам, то выпрямлялся. По всему было видно, что ему действительно больно. В конце концов, Вася, обессиленный сел на койку, ещё несколько раз шумно выдохнул и принялся осматривать свой содранный до мяса и уже основательно припухший кулак. Слава Богу, кость оказалась цела, но тыльная сторона ладони была глубоко поранена. Видимо не врал Самокатов, нахваливая свой коронный удар. Достав аптечку, я наложил ему на рану стерильный тампон и отправил во второй отсек, к доктору. При этом я уверил Самокатова, что в данном случае, Ломов, скорее всего, не станет использовать своё универсальное средство.

     Позволю себе выделить еще несколько строк, для характеристики столь замечательной человеческой особи коей являлся Самокатов. Не знаю, удалось ли в своё время Васе хлебнуть тюремной баланды, но внешне он изо всех сил старался соответствовать избранному для себя образу. На плечах и на груди его синели, тесня друг друга, какие-то немыслимые татуировки. Наряду, с адмиралтейским якорем, обвитым огрызком цепи и подводной лодкой на фоне восходящего, похожего на чью-то небритую физиономию солнца, что ещё как-то можно было объяснить, там находилось и нечто совершенно не понятное. Кособокая Русалка, с непомерно развитыми грудями протягивающая руки к черепу с лавровым венком на макушке, оскаленная пасть тигра, голова сфинкса, усеченная пирамида, «всевидящее око» и еще  какие-то каббалистические знаки. Была там даже американская «Статуя свободы», почти в натуральную величину.
Всё это убранство придавало Самокатову необыкновенную самоуверенность и давало право считать себя едва ли не наместником Дона Корлеоне в нашем экипаже. Пытаясь соответствовать избранному статусу, он день и ночь ломал комедию, стараясь во всем походить то ли на американских гангстеров, то ли на родных наших урок. Для этого он хитро щурил глаза, презрительно кривил губы, говорил  сиплым, придушенным голосом, и, где надо и не надо, вставляя старательно заученные лагерные обороты. Любимым его занятием было тиранить молодых и всех тех, кого не боялся, а так же сочинять про себя легенды. В основном это были рассказы про то, как он кого-то «с одного удара вырубил». С чего бы и на какую тему не начинался его рассказ, он прогнозировано заканчивался этим. Таков был Вася Камаз. С первого взгляда можно было подумать, что ублюдок это конченый, но как потом выяснилось, человеком он оказался, в общем-то, неплохим.

     Вечером, после ужина, всех офицеров корабля собрал в кают-компании командир. Настроение у меня было немного подавленное. И не, потому что боцман на меня смертельно обиделся, не из-за выкрутасов Самокатова и даже  не из-за утонувшего спасательного круга, а главным образом, потому что до Нового года оставалась ровно неделя и было совсем немного шансов встретить его в человеческих условиях, дома. Подобные опасения разделяли, и все остальные офицеры корабля, поэтому их душевное состояние мало чем отличалось от моего. Невозмутимым оставался лишь командир. Особо спешить ему было некуда – на берегу холостяцкая общага, все личные вещи тут же, под боком – в каюте. На полке шеренга непрочитанных книг, под диваном непочатая канистра спирта. Что ещё интеллигентному человеку для счастья надо?

     Месяц назад командир развёлся с женой, и как благородный человек, оставил ей и двум своим дочерям двухкомнатную квартиру. Причины развода досконально никому не были известны, но прошла информация, что, некоторое время тому назад, до жены, наконец-то, дошли слухи о его  романтических похождениях. Был небольшой междусобойчик, с выносом чемоданов. Недели две командир провел на корабле, но потом, вроде бы, всё устаканилось. За это время было вымолено прощение, и чемоданы вновь переместились на свое законное место. Возможно, что и до сих пор существовала бы эта крепкая советская семья, если бы не одно обстоятельство. В отместку, или просто так оно получилась, но жена устроила командиру неприятный сюрприз.

     Придя, как-то не вовремя домой (целую неделю ещё в море должен был находиться), он застал свою супругу в койке, и при том не одну, а в обществе совершенно ему неизвестного гражданина. Банальная, в общем-то, ситуация! Каждый день на необъятных просторах нашей Родины случаются сотни подобных происшествий. При этом все обманутые мужья поступают, с небольшими вариациями, до безобразия однообразно и примитивно. Кто-то буянит, бьёт по физиономии ни в чём не повинного гражданина, который, виноват-то, по сути, только в том, что, как и любой нормальный мужик, просто не смог отказать женщине. Кто-то в дополнение к этому до полусмерти молотит ещё и жену. В итоге – море крови, слёз, соплей и прежде срока расшатанные нервы.

     Очутившись в подобной незавидной для мужчины роли, наш командир поступил хладнокровно и на редкость благоразумно. Будучи человеком крутого нрава и недюжинной физической силы, он даже пальцем никого не тронул. Да, что там «не тронул» - грубого слова никому не сказал! Возможно, к тому времени жена, и семейная жизнь с ней настолько ему опостылели, что случившееся он воспринял как подарок судьбы, как шанс для разрыва давно тяготивших его отношений. А может быть, он просто трезво рассудил и всё взвесил, на что, конечно, в подобной ситуации способен далеко не каждый обманутый муж. Может быть, и жена ему была дорога, и душе было невыносимо больно, но он вовремя сообразил, что если начнёт всё крушить и даст волю кулакам, то до утра вряд ли успокоится и дело может кончиться смертоубийством.
 
     Ни слова не говоря, командир хлопнул дверью и ушёл в чёрную ночь.
Придя на лодку, он закрылся в каюте и не выходил оттуда трое суток. Когда кончился спирт, он помылся, побрился, надухарился одеколоном и, не откладывая дела в долгий ящик, пошел подавать на развод. Дома командир больше не появился и жену ни разу не видел. За чемоданом и книгами послал замполита.
Такие вот, мало приятные обстоятельства и явились причиной того, что командиру нашему некуда было спешить под Новый год и то, где и с кем встречать этот самый домашний праздник, не представлялось уже особенно важным.

     Дождавшись, когда прибывшие офицеры компактно разместятся в кают-компании, командир обратился к нам с небольшой речью. Привожу её сокращённый вариант, по возможности адаптированный для восприятия наиболее интеллигентной частью моих читателей.

     Начал командир с несколько неожиданного вопроса:

     - Вы, товарищи офицеры, каким местом думаете?
     - Как вы докатились до такой жизни? – продолжил он, после небольшой паузы.

     Подождав ещё немного и не получив никакого ответа, он вновь обратился к притихшей аудитории:

     - Если бы вы думали головой, товарищи офицеры, до вас бы уже давно дошло, почему мы здесь оказались и что сейчас надо делать. Ты вот, штурман, что об этом можешь сказать? Почему твои люди водку жрут и в самоволки шляются?  - штурман делает глубокий вздох и неопределенно разводит руками.

     - А ты мех, что голову повесил? Где твои Костылёв и Колбасев? Что это они ни с того ни с сего вдруг в бега решили податься?

     Вновь не дождавшись ответа, командир продолжает спокойно и назидетельно:

    - Вот и я говорю, товарищи офицеры, что личный состав надо воспитывать. В узде его надо держать, пока он окончательно вам на шею не сел и ноги не свесил! Полгода в заводе, понятное дело, - расслабились, забурели. Теперь всё! Гайки будем закручивать. Одним словом пора брать коня за рога. Вот и командование  навстречу нам пошло, сами видите. Условия для работы создает, чтобы ничего не мешало…

     Тут не помню кто, кажется Макс, задал командиру, единственно волнующий его, и вроде бы совершенно невинный вопрос:

     - Товарищ командир, а когда нас к пирсу поставят? -  и тут же об этом пожалел.

     Командир недоуменно на него посмотрел, обвел присутствующих холодным, тяжелым взглядом, и словно не было никакого вопроса, резко и жёстко заговорил:

     - Драть надо их, разлюбезный ваш личный состав, день и ночь, дральника своего не жалея! В ежовых рукавицах трепыхаться они у вас должны! От одной мысли о вас, от страха, в руках ваших заботливых обделываться! Двадцать четыре часа под присмотром, ни секунды свободной! Вот, чем вы должны заниматься товарищи офицеры. А смотреть на меня бараньими глазами и доставать дебильными вопросами – «сколько мы тут простоим?» и «когда нас к пирсу поставят?» не надо. Не поможет! То, что мы сейчас здесь находимся, целиком заслуга ваших оболтусов. Если вас не задолбало, что из-за каких-то уродов нас дрючат как пионеров, то с меня довольно. Или вы заебёте их насмерть или я заебу вас! Третьего не дано! Советую принять это к сведению товарищи офицеры.

     Командир на несколько секунд умолк, вновь оглядел присутствующих пристальным, но уже чуть ироничным взглядом, достал из нагрудного кармана кителя записную книжку, полистал её, сделал какую-то запись, криво ухмыльнулся, отложил книжку в сторону и уже спокойно, буднично и деловито продолжил:

     - С сегодняшнего дня и начнём. Командирам боевых частей через тридцать минут предоставить планы мероприятий по проведению организационного периода в своих подразделениях, пока на неделю, а там посмотрим. Старшему помощнику – планы общекорабельных работ и учений. Предупреждаю! Сделать надо так, что бы от подъёма и до отбоя у личного состава не было ни одной свободной минуты. Иначе встречу Нового года вдали от дома я вам гарантирую! Старпома назначу дедом морозом, замполита – снегурочкой, будете здесь, со своим разлюбезным личным составом, хороводы водить.

     - Товарищ командир! А на ночь учения надо расписывать? – горя желанием приступить к делу по полной программе и немедленно, поинтересовался старпом.

     - Нет! Ночь пока оставим для отдыха, но днём так надо всех измотать, что бы на всякую дурь, сил не оставалось. И запомните, товарищи офицеры на будущее - что бы у матросов не возникало дурных мыслей: молодых, там,  подрочить, морды друг другу набить, еще как-нибудь поразвлечься – они должны быть постоянно заняты! Пусть лучше пайолы зубной щеткой до блеска начищают, устав от корки до корки наизусть учат, чем без толку будут шляться.

     Тут командир обратился персонально ко мне:

     - А ты минер давай в седьмой перебирайся. Командир отсека, нечего тебе в кают-компании прохлаждаться. Занимай лучшую койку, бери эту свору за горло, и чтобы - круглосуточно всё под контролем.  Если возникнут проблемы, сразу ко мне!

     На этом экстренное совещание у командира закончилось. Офицеры разбрелись по своим норам сочинять планы мероприятий один страшнее другого. На мою долю, таким образом, выпала самая ответственная задача.  Седьмой отсек, как я уже говорил, на подводных лодках нашего типа, был жилой. В нем отсутствовали сколь-нибудь значительные и габаритные механизмы, поэтому на ночь собиралась большая часть личного состава корабля. Там-то и предстояло мне обосноваться и жить в самой гуще народа безвылазно.