Дедушка

Дедушка Иван Григорьевич Григорьев был необыкновенным. Он так много знал и так здорово об этом рассказывал, что я предпочитала его общество всем другим. Очень горько, что не помню уже сейчас его рассказов, баек, рассуждений о жизни. Первые воспоминания о нем. Мы едем на поезде. Мама говорит, что уже скоро, но, Бог ты мой, как же скоро, когда еще полчаса! "Мама-аа, ты уже давно говорила, что полчаса, очень давно!" "Нет, я говорила, что полтора часа". Мне четыре, и пришлось объяснять, чем "полтора" отличаются от "пол". Как у взрослых все сложно! Мы уже в тамбуре. Это такая наша фамильная фишка: за 15-20 минут вытащить чемоданы в тамбур и ждать остановки. От этого кажется, что время замирает, и "пол" опять превращаются в "полтора". Поезд замедляет ход и останавливается буквально на пару секунд. В тамбур влетает маленький худенький мужчина в телогрейке и кирзачах. Он пахнет машинным маслом, медом, яблоками. Мне не надо ничего объяснять. Я и так уже знаю, что это МОЙ ДЕДУШКА. Он крепко прижимается своей колючей щетиной к моей щеке, и Я уже люблю его. Он не задает глупых взрослых вопросов типа: "сколько тебе годиков?", "как кошечка говорит?" или "кем ты будешь, когда вырастешь?"

Дедушка – путевой обходчик (поэтому поезд затормозил и подобрал его на линии). Это придавало в моих глазах ему большУю важность. Я считала, что очень круто (хотя в то время и не было этого словечка в обиходе) быть путевым обходчиком. Жизнь в деревне начиналась в 4.00. Кричали петухи, кудахтали куры, возился поросенок. Бабушка выносила корове пойло и доила ее. Дедушка выгонял Ночку в стадо. Наш дом был на краю деревни, поэтому ее приходилось провожать чуть ли не до "казарм", что на другом краю. Там стадо дожидался колхозный пастух. Из дворов выходили другие коровы со своими хозяйками, и можно было смело идти домой (корова-то под присмотром), но дедушка (отпустив всех) один доводил стадо до пастуха. За право находиться в колхозном стаде, надо было отработать на сенокосе (а еще на льне и прополке). Дедушка и Коля косили траву на выделенном участке. Потом мы с граблями шли ворошить сено. Всегда под дедушкиным присмотром. Он следил, чтоб и просохло и не пересохло. Сено собирали в стога. Причесывали их, чтоб было красиво (на самом деле, чтоб вода стекала и не проникала внутрь). Но дедушка всегда говорил: "Причеши стожок, чтоб красиво…" Рядом с ними Я ощущала, что являюсь не просто ребенком, которого на лето отправили в деревню. Я работаю в КОЛХОЗЕ, на благо общества. Я – взрослая.
Не помню дедушку праздношатающимся. Вот он варит в летней кухне (так называлась печка в огороде под навесом) в огромном котле еду свинье и корове. Насечет в деревянном корыте ботвы со свеклы, моркови, яблок-паданцев, зальет водой, прокипятит и сыпанет миску комбикорма. Довольно скудная еда, но это я СЕЙЧАС понимаю. Деревянное корыто стояло в саду. Если проходили мимо, бросали туда поднятые с земли яблочки, да и тюкали их сразу специально изобретенной моим папой "тюкалкой". Я всегда рядом. Уж больно нравятся дедушкины байки. Потом идем хлеб "терюшить" (другого слова этому действию не знаю). Это курам. Раз в неделю приезжал поезд, привозил хлеб. Брали по двенадцать буханок. На неделю. И самим есть и скотину кормить. А что поделаешь? Кормили. Довольно дешевая еда. Помню, дедушка идет, сгорбившись под авоськой с десятью буханками. Ножки кривые, согнутые, походка смешная. Я рядом с двумя буханками. И меня опять прет от собственной значимости. Как же? Это же МЕНЯ взяли за хлебом!
А потом – самовар! Это просто священнодействие. Вода с колодца. Вкусная! Угли с летней кухни (специально собирались в ведро). На печке длиннющий нож щипать лучину. Самовар ставили у печки, разжигали и устанавливали специальную трубу, отводить газ в печную вытяжку. Если сие действие доверялось мне, то случались казусы. Самовар капризничал и затухал. Тогда дедушка брал сапог и продувал его. А может это Я специально все делала не так, чтоб полюбоваться на это! Чай из самовара, вопреки всем законам физики, гораздо горячее, чем из чайника. Мы доливали в чашку молоко, а дедушка брал специальные щипцы и раскалывал кусочек сахара на 8! частей. А еще он всегда спрашивал : "Тебе длинный или короткий?" Мы всегда заказывали "длинный". Он поднимал заварной чайник высоко, и тонкой струйкой наливал "длинную заварку". Так было гораздо вкусней! После чая дедушка садился к самоварной вытяжке и курил папиросу "Друг" (иногда "Казбек"), положив ногу на ногу и наклонившись к самому вытяжному отверстию. Потом хрипло откашливался, и снова за работу.
А еще я любила ходить с ним "во пчело". Надевала сапоги, огромную брезентовую куртку, шапку с сеткой. Дедушка даже шапку не всегда надевал. Его пчелки не "жигали". Когда у кого-нибудь улетал рой, бежали к нему: "Григорич, выручай!" Был у него талант разыскивать пчелиный рой. Меня стрОжил: "только не маши руками". Какое там "не маши". Они же, как в мультике про Винни Пуха. Сначала одна, потом две, потом десять. "А-аааа!" Но так было клево смотреть, как переставляются рамки с запечатанными сотами, как не хочется пчелам улетать от дедушкиной дымовушки. Было жаль трутней, выгнанных их улья.

Баня топилась "по-черному". В субботу с утра мы начинали носить воду с колонки. Кто сколько принесет, главное, чтоб до обеда. Различий между мужчинами и женщинами не было. Носили все. В бане мылись человек десять. Воды не жалели, поэтому и носили много. Не знаю, почему, но из колодца вода на баню не шла. Может жесткая была. Колонка у ж/д вокзала через линию. Помню, приехала в Леменку. Надо воду носить. Раньше-то у меня маленькое ведерко было. А теперь (чаво уж! мне ж 14 уже) – два ведра и коромысло. На колонку пришла, ведра налила полнехоньки. А на скамейке поблизости студенты питерские (бабушка всегда говорила "Питер") на практику приехали. Я этак бедром крутанула, присела, ведра подцепила, встаю… Упс! А ведь не подняться. Девчонка я хоть и крепкая была, но не спортивная и к тасканию ведер с водой все-таки непривычная. Ведра (сволочи!) начинают трястись в "Паркинсоне". Хлопцы оставили свои разговоры и переключились на меня. "На миру и смерть красна". Немыслимым усилием разгибаю колени и делаю первый шаг. Ведра (сволочи!) ходят ходуном. Но мне при всем, при том надо еще и хорошую мину при плохой игре делать. Медленно отпускаю коромысло, перехватываю разбушевавшееся ведро. Сначала одно, потом второе. Так, вроде с ведрами договорилась. Но тут же новая проблема. Незафиксированное поднятыми плечами коромысло делает вид, что хочет сползти на спину. С милой, но застывшей улыбочкой наклоняюсь вперед. Уже лучше. Иду, "грациозно изогнувшись" вопросительным знаком, 120-150м до бани. Когда я подходила к ней, казалось, моя улыбка вколочена в лицо молотком. Дедушка молча подхватил ведра. Я была так ему благодарна, потому, что не выдержала бы в тот момент ни критики, ни поучений, ни шуток. Он вообще был очень тактичным. Кстати, носить воду на коромыслах  научилась легко, но первый раз никогда не забуду.
После бани дедушка брился. Тоже своеобразный ритуал. Кипятком обдавался старенький плешивый помазок (несколько раз дарили ему помазки, а пользовался он только этим). Взбивалось в пену хозяйственное мыло. Собирался станочек. Лезвия экономились. После каждого раза насухо протирались и складывались в коробочку. В 2002 была на учебе в Москве. Ходила на выставку Шилова. Я знаю отношение профессиональных художников к его творчеству. Сама много читала про него нелицеприятного. Но… Его старики! Дедушка в седой недельной щетине с отломанной потрескавшейся половинкой пуговицы на обветшалой манжете… Это же МОЙ дедушка! Как я люблю эту картину.

А самым главным в его жизни был сад. Чудесные яблони, на которых вызревали по три-четыре сорта яблок. Когда я приезжала в деревню, дедушка вел меня (не только меня, всех, кто приезжал) на экскурсию по саду. Названия яблок вряд ли найдутся в какой-нибудь яблочной энциклопедии, потому что и дедушкой они воспринимались на слух, и мной. А у меня со слухом всегда были проблемы. Но эти слова звучат для меня, как небесная музыка: архат, розовый кальвиль, коробовочка (именно коробоВОЧКА, потому что была малюсенькой и необыкновенно сладкой), бэль. Яблочки бэль были белыми внутри, зелеными, снаружи, сладкими, огромными и такими сочными, что сок стекал по щекам. И росли они на одном дереве с малюсенькой коробовочкой. В саду был "копанец" с прекрасными лилиями (хотя, как выяснилось позже, вовсе даже лотосами).

И еще. Дедушка никогда ничему меня не учил, и, самое главное, не поучал. Делай, как я. И разговаривал, как будто я ему ровня. По жизненному опыту, по знаниям, по умению. И не ругался. А уж мата я, прожив в деревне среди стариков, четверть детства, не слышала вовсе... Нет! Вру! Один раз было! В этой компашке я была самая старшая (лет восемь). Колодец у нас был глубокий, метров десять. Может преувеличиваю. Над ним гигантский колодезный журавль. На конце замысловатый крючок для ведра. Сталистая проволока, спиралью обвиваясь вокруг древка, торчала вверх жутким жалом. Чтоб ведро не сорвалось. Тоже изобретение моего папы. Мы натягивали журавля в колодец, наклонялись и смотрели, как стремительно несется он назад, увлекаемый противовесом. Господь Бог уберег нас от страшных травм. Дедушка, увидав эту развлекаловку, потерял дар речи. Он понимал, что ни добежать до нас, ни остановить процесс не успевает. Помню жуткий крик. Потом крепкий мат. Что это был мат, всплыло из подкорки. Все-таки до пяти лет жила в бараке с алкоголиком дядей Филей. Думаю, что отняла у дедушки лет пять (как минимум!) жизни.

А из того, что помнить не могу. Служил в Красной Армии. Была замечательная фотография. Два молоденьких солдатика в буденовках с шашками наголо. Потом Великая отечественная. Но, почему-то, про войну дедушка рассказывал мало. Может думал, девчонке это не интересно. Надо будет спросить у брата.