Кисамура из цикла Маруськины сказки

(С) Trekhonin, 2008 г

                Кисамура



      На Новый Год коллега подкинула мне свою кошку. Кошку Марусю. Кису Муру. Кисамуру. Кисамурище. Мурище. Коллега с мужем уезжала на неделю в Москву знакомиться с новой родней. Дочка недавно замуж вышла. Кошку оставить было не на кого. Соседи сначала согласились приглядывать, но потом, взвесив все, отказались. Я согласился.
      “Ты уж не бей мою Марусю”, сказала коллега мне на прощание. Я? Кошку? Шутите?
      
      Кошки сопровождали меня все мое детство. Мой старший брат даже называл меня Кошей за неумеренное кошколюбие. Вообще-то он был двоюродным братом, но поскольку очень долго жил у нас, то я воспринимал его как просто старшего брата. Отец у него служил в ГДР, потом в Чехословакии. Потом еще где-то уже в Союзе. Гарнизоны менялись. Чтобы не заморачиваться со школой его отправляли к нам.
      
      Женщины как кошки. Мысль насколько банальная, настолько и верная. Они приходят когда хотят и уходят когда хотят. И удерживать их бесполезно. Правда, иногда они хотят остаться. Но это тоже не всегда совпадает с вашими желаниями.
      
      Кот Кузя был со мной все мое детство до 14 лет. Он исчез, когда оно кончилось, и он решил для себя, что стал мне не нужен. Так же, как бы невзначай,  потом уходили от меня и дорогие для меня люди. Так отстыковываются отработавшие ступени ракеты, выполнившие свое предназначение. Сначала одна бабушка. Потом дед и другая бабушка. А потом и отец. Мне их очень недостает сейчас. Однажды я останусь совсем один и продолжу свой автономный полет в пустоте. Куда? Зачем? Я не знаю.
      
      Кисамура прибыла за два дня до Нового Года в домике-контейнере для перевозки животных. Из контейнера раздалось растерянное жалобное мяуканье. Блондинка кошачья, раздраженно подумал я. Вот не люблю я их таких беленьких с розовым носиком. Какие-то они бесхарактерные и глупые. Дверца распахнулась, и наружу выбрался… Зверъ. Именно зверъ, с твердым знаком. Мрачная трехцветная кошка. Опа! А вот это как раз наш клиент!
      Черный цвет преобладал. Даже усы и нос были черными. Только правая передняя  лапочка как в белой перчатке. Никаких обычных при таком окрасе белых “манишек”. Отдельные рыжие пятна на спине и голове почему-то наводили на мысль о всполохах адского пламени. Наверное, такие кошки были у колдунов. ВедьмАчка какая и взгляд у нее тяжелый, сказала мать, увидев зверя.
      Мурище озабочено носилось по комнатам, обнюхивая обстановку, не обращая внимания на хозяев. Моя попытка как-то сблизиться была проигнорирована. Кисамура вскользь теранулась мордочкой о мою протянутую руку и раздраженно произнесла “мыр” (отвяжись!).
      Как потом выяснилось “мыр” - основная часть ее “языка” состоящего из трех слов: “мыр”, “мяу” и “рррмяу”. В зависимости от ситуации и интонации “мыр”- означает вопрос, просьбу, утверждение. “Рррмяу” было произнесено лишь однажды, когда Кисамурище кормили сырым мясом, и в ней проснулся хищник.
      
      Детство закончилось в 14 лет, с первой любовью. Первой любовью была девочка со странным для тех лет именем – Яна. Светлые прямые волосы до плеч. Прямая челка на серые глаза. Бровки удивленными домиками. Большой лягушачий рот с тонкими губами. Серебристый смех. Скажем прямо, не красавица. Но симпатяга… Море обаяния.  Было в ней нечто для меня изначальное как в Анабелле для Гумберта Гумберта, что впечаталось в мои больные мозги на всю жизнь.
      Сказать, что эта любовь была платонической - значит ничего не сказать. Яна училась тремя классами младше, и все три года до моего выпуска я только ел ее глазами на переменах, так и не решившись подойти и заговорить.
      
      На ночь Кисамура решила устроиться на моем диване. Привалилась спиной к подушке и начала вылизываться. Заботясь, как бы бедный зверик не замерз, я постелил ее подстилочку рядом с батареей в своей комнате.
- Ну, давай, Маруся, спать будем ложиться. Давай на подстилку переселяться.
- Я буду спать здесь!
- Не понял. Это мой диван. А я где буду спать?
- А где хочешь! На подстилке! Я буду спать здесь!
- Ну, уж нет.
Я  протянул к ней руку и был мгновенно очень качественно укушен раза два. И не менее качественно множественно поцарапан. Вжик-вжик-вжик. “Убить Билла”. Потекла кровь. Голос товарища Саахова из “Кавказской пленницы” растерянно прокомментировал “Ничего не сделал. Только руку протянул. Обидно, понимаешь. Плохо мы еще воспитываем нашу молодежь”.
      Мурище, не дожидаясь справедливого возмездия, мгновенно ретировалось в коридор. Ах ты, блин, зверюга зверская! Ну, вот в коридоре будешь тогда ночевать, в своем контейнере, решил я, закрыл дверь и лег спать.
      Через полчаса я был разбужен энергичным царапаньем в дверь и командным “мяу” (немедленно открыть дверь!). А хрен, тебе, подруга,  дома будешь командовать, ехидно подумал я и перевернулся на другой бок. Еще минут через десять раздалось пронзительно-жалобное “мииияуу..” (неужели вы оставите тут одну бедную кошицу, где ей так холодно и так одиноко). Кошино сердце дрогнуло. Но, памятуя, что кошки те же женщины (или это женщины те же кошки?), а потому не дай кошке сесть тебе на шею, я проигнорировал и этот призыв.
      В половине двенадцатого ночи раздался страшный треск. Было ощущение, что за дверью кому-то ломают кости. Я уже собрался открыть дверь, когда вспомнил, что Кисамура прибыла с собственным пайком в виде сухого корма. Ага, это у нас поздний ужин. Или ранний завтрак? Ну, покушай, покушай, подруга, успокой нервы. Я уснул.
      
      Дожив до 27 лет, я вообще думал, что никакой любви не бывает. Весь мой тогдашний опыт общения с противоположным полом за это говорил. Писатели романов все придумали. Красиво, конечно, но неправда. Есть только сексуальное влечение пополам с дружескими чувствами. А в 27 я влюбился. Отчаянно и как-то по-мальчишески, как тогда в 14 лет. Внезапно, как будто в прорубь провалился на совершенно крепком льду.
      Терри… Терри…  Терри… Какая она была? Худенькая, похожая в свои 24 на 14-летнюю девочку-подростка. Светлые волосы. Стрижка “каре”, карие глаза. Неизменные джинсики и полосатая кофточка. Такие дела.
      Терри приходилась мне какой-то очень дальней родственницей. В детстве  я ничем не выделял ее из оравы малолетних моих дядей-тетей, племянников-племянниц, двоюродных братьев-сестер. Многие дяди-тети были младше меня лет на 10. Виделись мы с ней исключительно на “собраниях клана”, где собиралась вся родня: на юбилеях, простых днях рождениях, свадьбах. Двоюродные, троюродные, какие-то “зятья-сватья-свахи-золовки” и бог знает еще кто. Я и сейчас не разбираюсь кто из них кто. В непатриархальных  странах это уже и не родственники. Но мы живем в России.
      Родня строго делилась на две части: на учителей и тех, кто так и не выучился. Из моих родственников  вполне можно было укомплектовать учителями  средних размеров городскую школу.
      Лет в 15 я перестал ходить на собрания клана.
      Взрослую Терри я встретил уже в 27 лет на чьей-то свадьбе. Родители мои были всерьез озабочены женитьбой сына и практически силой затащили меня туда в надежде познакомить с подружкой невесты. Или сестрой жениха? Не помню. Помню только, что матери та девушка очень нравилась, и она мечтала увидеть ее своей невесткой. Помню еще имя девушки – Люся. Кажется... А может быть и нет - Х.З.  Ну, пусть для определенности будет – Люся.
      Люся красивая высокая девушка, с длинными темными волосами, эффектно распущенными по плечам.   Мини-юбка отрывала очень длинные  стройные ноги практически от места их отрастания.  Прекрасная фигура. И глаза удивительного “чайного” цвета. Прямо как из песни Ободзинского. Никогда прежде до этого не видел таких глаз.  Победительная внешность. Сейчас такие идут в модели. Но у нас тут еще только 1991 год и  Люся тоже “училка”. Все мужчины - у ее ног.
      А вот ноги-то  не мешало бы и побрить, подумал я.
      Во времена моего детства, где-то в середине 70-х, была у моего дядюшки породистая сиамская кошка. С прозрачными голубыми глазами, уверенная в собственной неотразимости.  И эта  вот уверенность и мое чувство противоречия заставили меня однажды слегка щелкнуть сиамку по ее розовому гордому носику. Для кошек это страшное оскорбление. Не верите – попробуйте. Милости просим. Как в американском мультике прозрачные голубые глаза мгновенно сделались кроваво-красными и сиамка бросилась на меня. Я едва успел схватить ее за шкирку и со всей силы отбросить от себя. Глаза бы она мне тогда точно выцарапала. Крепко шлепнувшись об пол, кошка зашипела и убежала.
      Я  представлен Люсе. Люся что-то снисходительно мне говорит. Она привыкла к легким победам. Сейчас и этот рухнет к ее гордым ножкам.  Но… Но не гожусь я в пажи прекрасным принцессам. И я тут же что-то такое  сморозил про “девушку с трехдневной щетиной на ногах”. Люся зашипела как та сиамская кошка. Хорошо хоть  не поцарапала. Одним словом, мать тогда в первый раз осталась без невестки. С почином Вас!
      Но девушка Люся, действительно, была очень эффектная. Что да, то да. Признаю.
      Остаток вечера я просидел в одиночестве где-то уголке и совсем бы помер  со скуки, если бы не Терри. Терри тоже отчаянно скучала и подсела ко мне. Познакомились заново. И потом весь вечер уже не могли друг от друга оторваться. Говорили, говорили…
      Терри меня поразила. Так это было непривычно, так не похоже на женщин, которых я тогда знал. Похоже, что я тоже ее удивил. “Таких я еще не встречала. Приезжай ко мне в Самару. Будем печалиться вместе”, сказала она мне на прощание.
      Согласно традициям “клана” Терри училась в университете в Самаре на учительницу. На выходные приезжала домой. Или не приезжала. Как когда, по настроению. Но я всегда чувствовал, когда она появлялась в городе.
      Мы стали встречаться. Она приходила ко мне в свои приезды.
      Как-то на работе, поднимаясь после обеда в санпропускник, почувствовал, что Терри в городе. Посмотрел на часы. Вечером она не позвонила. Позвонила только через два дня. Сказала, что устала и не хочет встречаться. А приехала да, два дня назад. И именно в это время.
      Очень скоро я стал от нее зависим, как наркоман от наркотика. И мне было абсолютно безразлично, чем мы с ней занимались. Лишь бы она была рядом. В ее присутствие обычная тревога сменялась умиротворением. Ни до, ни после у меня такого не было.
      Ничем хорошим это не закончилось. Через полгода мы расстались. Наверное, она просто устала от меня. Такие дела.
      Я для тебя виртуальная, смеялась Терри на мое вечное нытье о женитьбе, тебе нужна женщина, которая бы тебя любила. Откуда она тогда про “виртуальность”   знала? На дворе стоял 1992 год. Я даже и не помню, знал ли я тогда про Интернет?
      Ну, это все неважно. Важно - что расстались. Как вам описать мое состояние в то время? Ну, представьте, что вы долго-долго шли зимой по заснеженному полю. Северный, колючий ветер в лицо. И вдруг – изба. Вы заходите, отогреваетесь. Оживаете. И тут вас снова выгоняют на мороз, все под тот же непрекращающийся ветер. Такие дела.
      Я буквально не мог без нее жить. Это походило на ломку как у наркомана. Ну, понятное дело – стандартная мужская защитная реакция – начал пить. Как-то, основательно набравшись, начал резать вены. Правда смешно - 28-летний дяденька режет вены от любви? Почему не дорезал? Испугался? Да нет. Жить абсолютно не хотелось. Зачем мне жить, если у меня нет Терри? Родителей пожалел, а я у них единственный сын? Нет, не пожалел. Остановило обычное любопытство. А что там дальше будет?
      С тех пор прошло 16 лет. И знаете, я сейчас почти жалею, что не довел тогда дело до конца. Ничего особо интересного впереди не оказалось. И чем дольше живу – тем все неинтереснее. Вечные повторы, которые ничем не кончаются.
      
      Проведенная в одиночестве ночь положительно сказалась на Кисамуре. Дверь открылась, и Маруся влетела в мою комнату. “Мыр” (привет!) доброжелательно сказала она мне и потерлась о мои ноги. Ну вот. Жизнь налаживается, решил я.
      Маруся предложила немного поиграть. Ну что ж, это можно. Я вспомнил, как мы играли с Кузей в детстве. Я подставлял ему руку. Он принимал боевую стойку – на трех лапах, хвост флагом, уши прижаты к голове, спина дугой. Правой передней лапой он наносил мне удары по руке. Впрочем, когти почти не выпускал. Царапины неглубокие, не до крови. Ну, вспомним детство золотое.
      Вжик-вжик-вжик. “Убить Билла-2”. Я опять покусан. Хорошо хоть  вену не задела. Поцарапан на этот раз уже просто виртуозно. Кровь течет ручьем и капает на пол. Маруся стоит передо мной в боевой стройке. На поднятой лапочке в белой “перчатке” моя кровь. Капает на пол. Маруся нервно слизывает с когтей кровь. Мою кровь. Мать кричит – “Ты совсем сдурел со своей кошкой, она же бешенная, я ее боюсь”.
      Ну что, Маруся, отведала моей кровушки, укоризненно спрашиваю я. Мурище неожиданно смущается, смотрит виновато. Боевой стойки уже нет. Только что хвостом не виляет. Извини, типа, не хотела, вот такая я темпераментная девушка. Да уж с темпераментом все нормально. Но в следующий раз надо держать с тобой ухо востро, подруга. И так играть мы с тобой больше не будем. Поливаю царапины йодом. Ничего. Заживет до… Ну, в общем, заживет когда-нибудь. Да и не те это раны.
      
      Терри сидит на моем диване с ногами. Она всегда забирается на диван с ногами, когда приходит ко мне. Общажная привычка. ”Мы всегда в общаге с ногами на кроватях сидим”.
      Сажусь рядом, обнимаю сзади, привлекаю к себе. Бережно целую в золотистые волосы.
      В детстве они у тебя еще светлее были. Я помню тебя с детства. С нашего детства, Терри. Тогда ты была похожа на веселого пухлого кутенка. Подростком я никогда не обращал на тебя внимания. Я был увлечен Яной. Вы с ней ровесницы.  Теперь ты как-то вытянулась, превратившись в вечного подростка. Женщина-вечная-девочка. Тебе не дашь твоих 24. А уж эта твоя манера одеваться. Моя бабушка говорит – “Терри, ну что ты как одеваешься-то? Как девочка-подросток. Ты же взрослая девушка. Скоро ты окончишь университет, будешь преподавать. Тебя же с твоими учениками будут путать”
      Стараясь выдать все за шутку, но перехватывает дух, говорю:
- Терри, а не хочешь за своего дядю замуж выйти?
- Вообще-то это ты мне племянник. Четвероюродный, кажется. Тебе нужна женщина, которая бы тебя любила.
- А ты? Ты не…
- Я для тебя виртуальная. В твоих руках я себя чувствую такой кошкой…
      Терри осторожно, как будто боится обидеть своим движением, высвобождается из моих рук и перепархивает на стул напротив.
      Терри, ну почему же “нет”? Я же помню твои глаза, как ты тогда смотрела на меня и твою эту фразу тоже помню “Сереж… Просто я люблю тебя… Очень…”. Помню слезы в твоих глазах. Тогда? Помнишь? Терри, я не могу без тебя жить.
       Чего ты боишься? Кого? Меня? Себя? Наших родителей? Да, родители будут возражать. И даже очень. Мы хоть и седьмая вода на киселе, но все-таки какие-то там родственники. Правда весьма дальние и для закона это родство уже не имеет значения. Или это имеет значение для тебя? Мне вот совершенно безразлично, что ты приходишься мне троюродной тетушкой. Или четвероюродной племянницей? Черт его разберет. У нас полгорода кем-то друг другу доводится. Черт бы побрал эти крестьянские семьи. Мне бы было все равно, даже если бы ты была мне родной сестрой. Чем я хуже Байрона с его Августой Лей?  Я тебя нашел и больше меня ничего не интересует. Я хочу быть с тобой, Терри.
      Так чего ты боишься, Терри? Опасаешься за свою свободу? Сейчас ты приходишь когда хочешь и уходишь когда захочешь. И удержать тебя я не могу. Ты не звонишь мне неделями. Ты приходишь только когда тебе очень плохо. Когда в городе нет твоих подруг, или друзей-туристов.
      А я тебя все время жду. Я же чувствую, когда ты приезжаешь. А ты, поганка такая, даже и не звонишь мне.
      Так чего боишься? Скажи “да”  и я смету все препятствия. И своих и твоих родителей. Но ты молчишь, смотришь в пол.
      Я тебе не подхожу? Ну да. Вот такой вот я. Да, ты права. Угрюмый, нелюдимый. Да. Не люблю компании. А ты без них жить не можешь. Не люблю ходить в гости и принимать у себя гостей. Не люблю условности и  ритуалы. И плевать хотел на общепринятую мораль. Я еще в юности устал от людей. Они в массе своей весьма однообразны.
      Да, я не приспособлен к жизни. Да, я единственный ребенок в семье. А ты - старшая сестра.  У тебя есть младшая сестра, которую ты опекала в детстве. Надо мной всю жизнь родители тряслись. И теперь вот даже в мои 27 продолжают опекать. Мать озабочена проблемой моей женитьбы. Вот уже вторую невесту мне подыскивает. Ты ей совершенно не нравишься. Но я-то тебя люблю, Терри. Она терпит твои появления. Терпит, когда ты задерживаешься у меня дольше приличного по ее представлениям времени. Терпит хотя и, скорее всего, догадывается, чем мы тут с тобой иногда занимаемся.
      Терри, хочешь, я изменюсь? Для тебя? А? Стану душой компании? Даже выучусь играть на гитаре и петь этот идиотизм “Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…”. Хочешь?
      Но Терри смотрит на часы, вспоминает, что ей надо готовиться к семинару. Во вторник семинар. Ах, сегодня еще суббота? Ну, завтра все равно ехать в Самару. Рано вставать. Собирается. Исчезает. Брожу где вздумается и гуляю сама по себе.
      Тогда в том же 1992 году Терри ушла в турпоход. На Алтай. Ушла и не вернулась. Вернее вернулась, но это уже была не Терри. В том походе она познакомилась со своим будущим мужем. Правда, поженились они много позже.
      Теперь иногда я ее вижу. Очень иногда. И издали. Терри замужем. Естественно, как же иначе? Двое детей. Что-то такое преподает. В общем, жизнь удалась. Но почему-то в этой усталой худощавой женщине чуть за 40, похожей на бывшую спортсменку-лыжницу, ничего не осталось от той прежней моей Терри.
      А у меня остались воспоминания. Фотография, где мы с ней вдвоем на лыжах. Черно-белая и мутная. Магнитофонная кассета с ее голосом, где она декламирует стишок про Шалтая-Болтая. Ее рисунки. И сказочка ею сочиненная и иллюстрированная, которую она мне подарила на 28 лет. Да. А еще шрам на запястье левой руки. И, наверное, шрам на сердце. Ну да вскрытие покажет.
      
      Мы сидели с Марусей в темноте на диване в материной комнате. Смотрели на пятна света от проезжающих автомобилей на занавесках. Марусю они просто завораживали.  Я погладил Марусю по пушистой спинке и сказал: ”Знаешь, Маруся, мы с тобой два совершенно бесполезных существа. Ты кошка, которая не ловит мышей. И котят у тебя никогда не было и не будет. А я… Я вообще…”. Маруся повернула ко мне голову, посмотрела, вздохнула и ничего не ответила. А что тут ответишь?
      
      Где она, моя женщина-вечная-девочка? Встречу ли я ее когда-нибудь? Годы идут, а я все один. Наверное, все это бред. Попытка найти Терри-номер-2-для-меня это бред. Но почему-то другие, непохожие на Терри, мне просто не нужны. 
      

Не корите меня за ухарство,
Не стыдите разбитым лицом.
Я хотел бы венчаться на царство,
или просто ходить под венцом -
Но не купишь судьбы в магазине,
Не прижжешь ей хвоста угольком;
Моя смерть ездит в черной машине
С голубым огоньком.
(С) Б.Гребенщиков

      Мне 32. Я перешел в другое подразделение, к химикам. На прежнем месте работы надоело хамство руководства и вечная война всех против всех. Я устал находиться в партизанском отряде. Я хочу просто заниматься наукой и все. И оставьте меня в покое.
      Новая жизнь на новом месте. Новый начальник лаборатории, молодой перспективный, знакомит меня с новыми коллегами. Здесь все в основном молодые. “Вот в этой комнате ты и будешь сидеть. Вот комп. Пока мы с тобой на нем будем вдвоем работать. Плохо у нас с компами.  А это твои соседки”. Ощущаю чисто физический толчок от взгляда. От этих глаз. И даже бесформенная спецодежда не может скрыть легкую фигурку женщины-девочки - Анфисы.
      Материализовавшийся тут же из воздуха Гриша Лепс затянул свою песню “Утоли мои печали, Натали…”
      
Я проделал долгий путь,
Только время обмануть невозможно, Натали!
И хоть я другим не стал,
Но с дороги я устал, и душа моя в пыли.
Натали, утоли мои печали, Натали.
(С) Г. Лепс
      
      Душевно, с надрывом так. Господи, неужели я, действительно, нашел, что искал? Эти глаза... И полуулыбка, совсем как у моей Терри. 
      Впрочем, петь Грише пришлось очень недолго. Очень быстро выяснилось, что Анфиса замужем, что у нее дочь. И еще кое-что выяснилось, всякие несущественные, но весьма интересные подробности. Спасибо лабораторным кумушкам, с информацией у них все четко поставлено. Причем они всегда готовы поделиться ей из самых, разумеется, лучших побуждений.  В общем, обломайтесь, молодой человек.
      Но, несмотря на все, Анфиса – самое сильное мое впечатление за все 10 лет, проведенных мною с химиками. 
      
      С Марусей мы теперь друзья. Сказалось кормление с рук, чесание за ухом и подвижные игры по вечерам. Мать ворчит, лучший чесальщик кошки за ухом. Но баиньки на ночь Кисамурище я все равно отправляю в коридор, в домик. В воспитательных целях.
      Кисамура первые два дня ничего не ела сама. Стояли эти ее гранулы совершенно не тронутые. И что же ты ничего не лопаешь, Мурище? Эдак ты у меня за неделю загнешься. Что я твоей хозяйке скажу? Заморил животную…
      А вот с рук ела. Больше, наверное, из вежливости. Осторожно возьмет пару гранул с ладони, похрустит, вежливо потрется щекой о руку “мыр” (спасибо). Так и кормил. Теперь вроде привыкла, сама грызет. Треск стоит как в первую ночь, будто кому-то кости ломают. 
      По утрам хожу на лыжах. Маруся в это время сидит в моей комнате на подоконнике, смотрит в окно на занесенный снегом лес. Мать заходит, проверяет – “Что Маруся, на окошке сидишь? Правильно, настоящая кошка должна сидеть на окошке.” Маруся оборачивается вполоборота и смотрит на мать. Вот когда она так смотрит вполоборота, она становится очень похожа на Анфису.
      И вообще Маруся  очень мне напоминает Анфису. Я просто не способен предугадать, как она поведет себя в следующий момент. Или это Анфиса похожа на кошку? Так же в свое время я не мог предсказать анфисины поступки.  Кто-то из наших лабораторных дам однажды сказал про Анфису – “она как кошка, то мурлычет, то норовит исподтишка укусить”. Насчет   укусить не знаю, а вот тихо по-кошачьи исчезнуть – это да, сколько угодно. Неоднократно наблюдал.
      
      За все время, что я просидел с Анфисой в одной комнате я так не решил для себя как мне с ней себя вести. В ее присутствии я просто каменел. И почему же ты мне, Фиса, раньше не встретилась, незамужняя совсем?
      Хотя, пожалуй, на фиг я тебе и тогда был бы нужен. Слишком мы разные с тобой. Я же чувствую. А сейчас тебе просто приятно мое неровное дыхание. Льстит оно твоему женскому самолюбию. Поэтому и ведешь ты себя как кошка. То придешь, сядешь рядом, потрешься, что-то промурлычешь. То исчезнешь. Я не буду тебя удерживать и приручать. Я знаю, это бесполезно. Проходили. Себе дороже.
      Анфисин день рождения. “Меня можно поцеловать”. Тыкает пальчиком в щечку. Совершаю дежурный братский “чмок” в указанное Анфисой место. Разрешили ж. Эх, как бы мне хотелось тебя обцеловать с головы до пальчиков ног. Поцеловать во все губки. А оно тебе надо, Фиса? Сдается мне, что нет.
      Да и упаси меня бог от служебных романов с замужней женщиной. Проходили и это. Ничего в этом хорошего нет. Это сначала вроде экстрим. А потом привыкаешь. И остается маета одна. Шифроваться все время. Шпионы, как показывает практика, сгорают на мелочах, на подробностях.
      Мой день рождения. Анфиса, подосланная лабораторными дамами, интересуется, что мне собственно подарить. Мне почему-то в тот момент как-то было не до нее. Задумчиво ковыряюсь в компьютере, и совершенно утеряв контроль, ляпаю неожиданно даже для самого себя: “А подари, Фиса, себя. И ленточкой можешь не перевязываться”. Оба-на! Дальнейшее надо было видеть. Описывать все равно бесполезно. Ураган. Шквал. Но если тезисно… “Это рука не моя, это нога не моя! И вообще я чужая собственность!”.  Почти натуральная истерика. Да еще и сыгранная с такой экспрессией.
      В общем, мужняя я жена. Да кто бы сомневался, Анфисочка? Лично я нисколько в этом не сомневаюсь. И дай бог тебе счастья на долгие годы, как говорится. Совет да любовь. Что ж ты тогда так волнуешься-то, подруга? Да и не надо бы тебе тогда тут рядом со мной тереться. Я-то в отличие от тебя свободен и, бог знает что, могу себе вообразить на твой счет. Но я ж от тебя ничего не хочу. Вернее не позволяю себе хотеть. Не мужчина, а облако в штанах.
      “Фиса, да извини, пожалуйста. Я пошутил. Неудачно”. Замяли.
      Но в принципе я так и думал. Я помню, как ты меня однажды поцеловала. Как покойника в лоб. Ну и ладно.
      
      Как все женщины Кисамура очень обидчива. Причем на что именно она обиделась в настоящий момент определить очень сложно. Обиженная Маруся удаляется под мой стол. Степень обиды определяется,  как она там сидит. Если из-под стола торчит марусин пушистый хвост, значит, обиделась сильно и надолго. Если же выглядывает скорбная мордочка, то еще ничего.  Можно и помириться. Нужно только погладить Марусю по голове и пробормотать что-то извинительное. Услышать в ответ - высокомерное  “мыр” (вы прощены) и Мурище выбирается из-под стола. Громко топая, отправляется по своим делам. “Маруся, ну что ж ты так топаешь как слон? Ты же – кошка”.
      
      Смотрели с Анфисой фильм “Что хочет женщина?” на компьютере. Динамиков нет. Только наушники. Одна гарнитура на двоих. Один наушник у Анфисы, другой у меня. Так и сидим головка к головке, как в детском саду, соприкасаясь плечами. Удивительное ощущение. Как первый поцелуй в юности. Да и фильм неплохой, даром что американский. Спрашиваю:
- А что хочет женщина, Фиса?
- Женщина хочет, чтобы ее любили.
      О как! Ну, вот с этим у меня теперь очень туго. С этим не ко мне, пожалуй. Ты мне нравишься, Фиса. Даже очень. И я бы с большим удовольствием закрутил с тобой роман. Такой спокойный, необременительный, комфортный романчик. Если бы тебе это надо было.
      Но мне вот почему-то не хочется взбаламучивать ни свою, ни твою жизнь. Почему? А потому что мне уже не хочется лишней суеты и проблем. Я отлазил свое на стенку.
      Теперь, когда я опять работаю с физиками, мы иногда переговариваемся с Анфисой по институтскому чату. Вернее это я иногда к ней пристаю виртуально. Говорить-то по большому счету и не о чем.
      
Моя жизнь дребезжит, как дрезина,
А могла бы лететь мотыльком;
Моя смерть ездит в черной машине
С голубым огоньком.
(С) Б.Гребенщиков
      
      “Тебе нужна женщина, которая бы тебя любила”, сказала когда-то давно Терри. Ну, так вот она – Лисенок. Лисенок-Рыженький-С-Серыми-Глазками. Сама нашлась. Я не искал. Правда.
      С Терри мы встретились на свадьбе. С Лисенком – на похоронах.
      Хоронили моего отца. Он умер как-то внезапно. Болел, но сначала вроде ничего особенного. И вдруг как окончательный не подлежащий обжалованию приговор – “рак легких”. Слабые легкие это, наверное, у нас наследственное. Меня все детство преследовали пневмонии. Дед умер от рака легких. Правда, почти в 85 лет. Но все равно скверная смерть. Боюсь, мне предстоит аналогичная.
      Дед умирал долго. Последние несколько месяцев он был на наркотиках. Дежурили у него посменно отец с дядей. Я ночевал только с пятницы на субботу раз в неделю, но впечатлений мне хватило.
      Часов в шесть вечера деду  колола наркотик медсестра, живущая в том же подъезде. И он спал до утра. Очень скоро дозы стало хватало только до 2-х ночи. “А дедуля уже наркоман” сказал как-то врач скорой помощи, вызванный посреди ночи. Скорая уже не хотела приезжать. Пришлось учиться делать уколы. Никогда не забуду этот голос из соседней комнаты “Сергей, Сергей…” в третьем часу ночи.  Надо вставать, делать очередной укол.
      После смерти деда отец сдал оставшиеся ампулы с наркотиком. Правда, две я успел припрятать. Два раза делал укол себе. Уж и не помню, что это за наркотик был. Знаете, ничего особенного. Было только чувство умиротворения, а потом я крепко спал. Наркоманом я не стал.
      Забавно, но в присутствии Терри я чувствовал точно такое же умиротворение. А вот в сон тогда почему-то совсем не тянуло. “Организм кошки настроен на мышку, а мой - на Терри” повторял я ей в те наши с ней полгода, перефразирую какую-то книжку о содержании кошек.
      Отцу где-то повезло даже. Все произошло очень быстро. Без наркотиков. И в своей быстроте совершенно ошеломительно для меня. Мой привычный мир рассыпался окончательно.
      И вот поминки.  Последние годы отец работал в Отделе народного образования.  Пришли учителя, коллеги. Много людей. Отца многие знали в городе. Среди этих “училок” была и Лисенок.
      Я подавлен таким количеством совершенно незнакомых людей.  Лисенок садится рядом. Утешает. У нее тоже умер от рака отец.
      Потом как-то она мне попадается по дороге с работы домой. Потом еще раз. Оказывается, она давно живет тут вот по соседству, через дорогу  и неоднократно видела меня раньше. Почему-то я не обращал на нее внимание. 
      Встречаемся почти каждый день, когда я возвращаюсь с работы. Она тоже идет из своей школы. Она как будто подгадывает.
      Мы гуляем. Разговариваем. С ней легко. Почему-то я ей доверяю. Рассказываю ей всю свою жизнь. Впрочем, и рассказывать-то нечего: не состоял, не участвовал, не имею, не привлекался…
Прочерк, прочерк,
И вновь - прочерк.
Грустной жизни немой очерк,
На всё один ответ - нет.
(С) А. Мисин
      
      Лисенок замужем. У нее дочь. Вам это никого не напоминает? Да. Вечное повторение. Впрочем, какая разница? Мне от нее ничего не нужно.
      Через некоторое время я замечаю, что она в меня влюблена. Уж не знаю, чем я это заслужил. Пытаюсь как-то ее образумить. Пытаюсь объяснить, что я не совсем подходящий объект для ее привязанности. Говорю, что у нее есть муж, наконец. Лисенок реагирует мгновенно “А если бы мужа не было? Я разведусь”. Лисенок…Милый… Зачем? Мне нечего тебе предложить. Нас с тобой так далеко по времени разнесло, что все это просто не имеет смысла. Да и не получится из меня уже мужа. Привыкать к тебе и тем более к твоей маленькой дочке - такая мука для меня. Ну, подумай хотя бы о ребенке. Какой из меня папа?
      Но Лисенок упрямый зверек и через некоторое время мы начинаем встречаться. Опять начался полузабытый было экстрим.
      
      Кисамура ведет очень размеренный образ жизни. Днем часов в 11 она начинает клевать носом и отправляется подремать на мой диван. Согласно установленному протоколу я должен находиться при ней и гладить за ухом пока Мурище, наконец, не уснет.
      Предпоследний день пребывания. Кисамура убаюкана. С чувством выполненного гражданского долга перемещаюсь в другую комнату поближе к жизни (телевизору). Сижу на диване перед телевизором. Читаю книжку и вполглаза наблюдаю за происходящем на экране. Минут через десять раздается истошное “мяу” и Маруся бежит ко мне с круглыми глазами. Ушки торчат как рожки у чертика. Маруся-Чертик. Бог мой, Мурище, чего тебе еще-то? Ну, ведь укачал уже, а? Маруся вскакивает на диван. Приваливается к моему боку, удовлетворенно глубоко вздыхает. Через некоторое время она уже спит, обхватив мою руку лапами,  положив свою ушастую голову мне на ладонь. Даааа… Пожалуй это уже любовь. Вот ведь. Сам не ожидал.
      Лежим с Марусей на диване. Я перечитываю пьесы Островского. Мурище вытянулось рядом в позе “зверь сдох”, хвостом ко мне. Делает вид, что дрыхнет. А вот мы сейчас проверим, как ты спишь. Легонечко щекочу подушечки на задних лапках. Неожиданно Мурищу это нравится. Оно блаженно вытягивает задние ходилки, растопыривает пальчики, показываются коготки - кааайф... Вот оно, кошкино счастье.
      
      Наши встречи с Лисенком редки. Нелегка шпионская жизни. “Мы могли бы служить в разведке. Мы могли бы играть в кино.” Проверяем, нет ли хвоста. Город небольшой. Все друг друга знают.
      Во время нашей близости смотрю на твое лицо. Твои глаза закрыты (интересно, почему женщины всегда в таких ситуациях закрывают глаза?), лицо юное-юное, как у 15-летней. Ты шепчешь “Господи, как же хорошо! Ну, почему тебе не так хорошо как мне?”.
      Ну, положим, “господи” тут совершенно не причем. Вечно-мертвый христианский бог, любимое развлечение которого висеть на кресте. Он не разрешает своим адептам радоваться жизни.  Секс по его представлениям нечто грязное. Конечно, смердеть на кресте, окруженным тучей мух, гораздо чище. И вот почему в православных церквях всегда пахнет мертвечиной? И эти страшные лица иссохших мумий на иконах?
      Почему мне не так хорошо? Не знаю, Лисенок. Наверное, потому что мне уже 38, а не 19.  Попалась бы ты мне в то время. Сейчас пик мужской формы уже пройден.
      Эх, было же время, когда 25-летняя женщина казалась такой опытной, такой “взрослой”. Моя первая женщина была на 6 лет старше меня.
      Возраст, возраст… Куда денешься от магии этих чисел? 14, 19, 27, 32, 38.  Система координат. Нельзя из нее вырваться.
      Лисенок, нас разбросало по времени. Ты этого не ощущаешь. Или не хочешь про это думать. Ты хочешь, чтобы мы были вместе. Но пройдет каких-то 10 лет, да даже меньше, и тебе будет не до меня. А я… Я, пожалуй, возненавижу тебя за это. Мне нечего тебе предложить, Лисенок. А еще я не могу забыть Терри. До сих пор. Ты на нее не похожа. Совсем.
      Сейчас ощущения уже не те. Нервы притуплены алкоголем. Да и, пожалуй, привет от любимого реактора. Кто бы тогда  объяснил мне, дураку, что не надо там сидеть во время перегрузок.
      Иногда мне кажется, что ты имитируешь. “Тысяча градусов! Я плавлюсь!” Неужели я могу вызвать у женщины такую реакцию?
       “У тебя волшебные руки!”. Руки как руки. Ничего особенного. Терри вот от них отказалась в свое время. Хотя  по сию пору я так и не понял, что она имела в виду, говоря “В твоих руках я ощущаю себя такой кошкой…” На самом деле все ты делаешь сама, Лисеночек.
      Целую твои нежные местечки. Ты смущаешься. Ты не привыкла, чтобы тебя целовали “туда”. Ты вообще не избалована лаской, как я заметил. Так же ты смущаешься, когда я целую твои лапочки, трогаю пальчики на ногах. Глупый маленький Лисенок.
      Я лежу на спине. Голенький Лисенок сидит на мне, откинувшись на мои коленки как на спинку кресла, что-то увлеченно рассказывает. Я вижу тебя  всю. Твои глаза сияют. Почему-то мне очень нравится щекотать твои пяточки. Я ловлю рукой узкую лисенкину ступню. Провожу пальцем по твоей подошве.
      Но вот ты украдкой бросаешь взгляд на часы. Уже пора? Лисенок, может, задержишься? Да, я помню, что тебя контролируют. Наши обычные два часа истекли. “Встаем. Мыться и одеваться”. Ну, давай. Пошли.
      Идем в ванну. Осторожно мою лисенкины местечки, промакиваю полотенцем. Потом вытираю и заворачиваю всего Лисенка в полотенце. Несу обратно в комнату, одеваться. Лисенок слабо протестует “Я тяжелая”. Я возражаю, что своя ноша не тянет.
      Ритуал одевания. Упаковываю лисенкины грудки в лифчик. Застегиваю - “нэ бэспокоит?”. Перед тем как натянуть на тебя трусики целую теплый лисенкин животик. Ты прижимаешь мое лицо к себе. Так… Далее. Маечка… Колготки – вот это сама, сама. Уж больно инженерной работы вещь. Порву еще. Брючки. Молния сбоку.  И, наконец, свитерок.  Взлохмаченная лисенкина мордочка появляется в узком воротнике свитера. Целую в нос – “с приездом вас!”.
      Идем в прихожую. Надеваю Лисенку сапожки на лапки. Застегиваю молнию, стараясь не порвать колготки. Однажды так и произошло - порвал. Ты причесываешься, просишь меня посмотреть, если ли кто на улице. Самый сложный момент, когда тебе нужно выходить. Иду в материну комнату, смотрю в окно. Горизонт чист. Пока, по крайней мере. Возвращаюсь, помогаю надеть пальто. Дверь в подъезд открыта. Тихо вроде. Обычно как тебе выходить, в подъезде по закону подлости начинается оживление. Ты выскальзываешь, стараясь как можно быстрее выскочить из подъезда. Я-такая-иду-мимо-ничего-не-знаю.
      Преданная женщина дорогого стоит. Я это знаю. Особенно по нынешним временам. Но почему же мне от всего этого так хреново?
      “Тебя никто не будет так любить, как я”. Я знаю, Лисенок. Я все это знаю. И это правда. Но я знаю еще одно – я никогда не смогу полюбить тебя, как тогда Терри. Я пытался. Честно пытался. Но у меня не получается. Что-то перегорело. Мне нечем тебе ответить.
      Я тебе говорил еще тогда, в первые наши встречи. Я умер. Тогда еще, в 92-м. Тебе нужен мой труп? И что ты с ним будешь делать? Не все что движется, разговаривает и производит впечатление живого живо на самом деле. Есть такое понятие “нежить”.
      “Я бы хотела родить тебе мальчика с карими глазками”. Почему мальчика? Я когда-то хотел девочку. Сейчас, впрочем, это уже не важно.
      Через три года неопределенных отношений мы расстаемся с Лисенком.
      
Любви моей ты боялся зря,
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
А если ты уходил к другой,
Или просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висит на гвозде.

Любви моей ты боялся зря:
Не так я страшно люблю,
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
И в теплом ветре ловить опять
То скрипок плач, то литавров медь...
А что я с этого буду иметь -
Того тебе не понять!

(С) Н.Матвеева
      
      Материна комната - Страна Чудес для Маруси. Но ее туда не пускают. Мать боится за свои обои.
      Кисамура устраивает истерику. Смотрит злыми глазами и ноет – “мяуу, ну мяу же”. Человеку в таком случае дают пощечину, дабы привести его  в чувство. Но что делать с кошкой? Ну, ладно уж, иди, Мурище. Открываю дверь.
      Маруся с топотом врывается в комнату. Это же такое счастье бешено промчаться к дивану, вскочить на его спинку, подрать ее когтями, сверкая глазами. Потом кубарем скатиться на коврик перед диваном и поваляться на нем.  Тут ее нужно погладить. Девушка в экстазе хватает зубами мои пальцы, но уже не кусает, а чуть прикусывает. Чувствуется, что ей очень хочется в восторге цапнуть по-настоящему. Но она сдерживается. Я ценю это, Маруся.
      Постепенно Маруся успокаивается. Теперь ей очень хочется посмотреть в окно. За окном  летают какие-то птички, но с пола плохо видно, а на подоконнике стоят горшки с геранями.
      Маруся уже просительно – “мяу” (ну, что тебе стоит, я так хочу посмотреть в окно). Ох, ну, что с тобой сделаешь, Мурище. Аккуратно подхватываю под мохнатое теплое брюшко, поднимаю Марусю к окну.
      Мурище висело у меня на руках, лупало круглыми глазами по сторонам, и совершенно не делало попыток освободиться. Коллега предупреждала “Маруся не любит, когда ее берут на руки”.  Я ожидал, что вот-вот сейчас меня укусят за руку. Или, по крайней мере, начнут вырываться, дергаться, царапаться задними ногами. Но Мурище спокойно висело у меня на  руках. Все ее внимание было занято стайкой соек на рябине под окном.
      Почему-то поймал себя  на мысли, что вот так же поднимал бы свою пятилетнюю  дочку к окну -  “Посмотри, Маша, какие красивые птички…”
      Сойки улетели, но на пол Маруся не просилась.  Наконец и руки у меня устали. Кисамурище, несмотря на свою субтильность, все ж таки  что-то весило... Осторожно опустил  кошку на пол. 
      
      Мне 14 лет. Я сижу на балконе. Конец октября. Мрачное низкое небо. Курю сигарету, стянутую у деда. Думаю о Яне, мечтаю о будущем: “Когда мне будет 40 лет у меня будет дочь 14 лет, похожая на Яну”.
      Мне за 40. В который уже раз обсасываю давно выбеленные куриные косточки воспоминаний. Веду какие-то мутные разговоры в личках чатов с неизвестными тетками. В принципе мне все равно кто там на другом конце провода. По большому счету я разговариваю сам с собой. Я заблудился во времени. И чертовски устал от себя. 
      Терри – это теперь уже просто полустертый иероглиф. Так кого же я люблю? Наверное, никого. Я уже давно не умею это делать. Я люблю человека, которого нет.
      
Я люблю человека, которого нет.
И не жгу до утра ослепляющий свет.
Не гадаю на картах и воск не топлю.
Нет его, и за это его я люблю.

И болтаюсь, как дверь на петлях-бубенцах.
То откроют меня, то захлопнут в сердцах.
Все проходят насквозь, кто во тьму, кто на свет.
Я люблю человека, которого нет.

Я люблю человека, которого нет.
Ой, дай мне Бог, не увидеть в снегу его след.
Даже там, где глаза, будут нам не нужны.
Даже там, где мы сами себе не важны.
Люблю...

Ночью шепчет мне темень - пойди, поищи.
И свеча на окне, догорая, трещит.
Но шепчу, как молитву, упрямо ответ:
Я люблю человека, которого нет

(С) С. Патрушев
      
      Мне бы назад во времени. Чтобы мне опять было 27, а Терри 24 и чтобы на этот раз все закончилось хорошо. Но фигушки - “не повторяется такое никогда”. И я уже на вершине. Я преодолел свой перевал. Теперь только вниз.
      
Мне не жаль, что я здесь не прижился;
Мне не жаль, что родился и жил;
Попадись мне, кто все так придумал -
Я бы сам его здесь придушил;
Только поздно - мы все на вершине,
И теперь только вниз босиком;
Моя смерть ездит в черной машине
С голубым огоньком.

(С) Б.Гребенщиков
      
      Последнюю ночь я не стал выселять Мурище в коридор. Обещали сильный мороз, да и топили весьма экономно. Ладно, зверюга, спи со мной в комнате.
      Мне было любопытно, где Мурище устроится. Последнее время излюбленным местом для отдыха днем  был мой стол. Он стоит вплотную к батарее. И из-под подоконника как из кондиционера тянет теплом.
      Я потушил свет. “Мыр?” – спросила Маруся. Да “мыр” – ответил я. Прыгай. Явно  на стол собралась. Но Мурище очутилось у меня на подушке.
      Мыр (можно я с тобой буду спать)? Да мыр, Маруся, куда ж я от тебя теперь денусь? Маруся устроилась у меня в ногах и захрапела.
      А я всю ночь боялся переменить позу. Потому что при каждом моем движении Кисамура тревожно спрашивала “Мыр” (уже пора вставать)? Да спи, спи, Маруся, рано еще.
      
      На другой день коллега забирала Кисамуру. Благодарила. “Очень выручил”. Да ну что Вы. Не стоит благодарности. Всегда рад помочь. А уж, сколько воспоминаний она у меня вызвала…
      Может и мне завести кошку? Чтобы хоть кто-то дышал рядом по ночам…